Гвардеец Гора

21 КОЛЬЦО ДЛЯ РАБЫНИ. ЦЕЛОВАНИЕ КНУТА ЧЕРНОЕ ВИНО. ЭКСТАЗ

Какой маленькой и податливой и какой красивой она была, лежа в моих руках на мехах любви, у подножия кровати, в мягком свете лампы.

На ее горле, поверх тонкого опознавательного ошейника, был надет тяжелый, толстый железный ошейник с замком, с массивной цепью, ведущей к прочному кольцу для рабынь, около восьми дюймов шириной, вделанному в пол около ножек кровати.

— Я так счастлива, мой господин, — говорила она. — Я так счастлива.

Первый раз я овладел ею на полу спальни, пока она все еще была закована в цепи. Потом я освободил ее от оков.

Я заставил ее расправить меха любви и зажечь лампу восторга. Затем я велел ей встать на колени у ножек кровати и приковал ее за шею к кольцу для рабынь. Я дал ей поцеловать кнут и снова овладел ею.

Перед этим она лежала на спине на мехах, крича от радости, чувствуя тяжелый ошейник на своем горле и вес цепи, которая приковала ее к кольцу для рабынь.

— Я не могу сдвинуть его, — говорила она, пытаясь оторвать ошейник от себя.

— Нет, не можешь, — соглашался я.

— Цепь такая тяжелая! — мурлыкала она.

— Она будет хорошо держать тебя, — отвечал я ей.

Девушка поднялась на руки и на колени. Она дотянулась и прикоснулась к кольцу для рабынь правой рукой, потом подползла к нему и поцеловала его. После этого она обернулась ко мне, стоя на четвереньках, со свисающей с ошейника цепью.

— Мне нравится быть прикованной к твоему кольцу для рабынь, — призналась она.

Я подтянул ее к себе и швырнул на спину.

— Да, господин, — прошептала она, с готовностью разбрасывая ноги врозь.

— Я так счастлива, — шептала она, лежа в моих объятиях. — Я никогда не мечтала быть такой счастливой.

Я снова поднес кнут к ее рту. Нежно, мягко прижимая его к губам, она покрыла его поцелуями.

— Ты наслаждаешься, целуя кнут, не так ли? — спросил я.

— Да, господин, — согласилась она.

— Ты знаешь, что его удар может сделать с твоей нежной плотью, верно? — продолжал я.

— Да, господин, — улыбнулась она.

— И все-таки ты с любовью целуешь его, — сказал я.

— Да, мой господин.

— Почему? — поинтересовался я.

— Я не знаю, — проговорила она. — Возможно, это простой символ моей уязвимой женственности, твоей мужественности, который делает меня такой податливой рабыней. Возможно, это символ твоего господства надо мною.

— Тебе кажется, что ты целуешь символ?

— Возможно, на каком-то уровне это так, — начала она, — но я чувствую несколько по-другому. Видишь ли, это настоящий кнут, который может быть применен ко мне. Мне кажется, что я действительно целую кнут, твой кнут. Сам по себе кнут не символ. Он настоящий кнут. Конечно, он может иметь символическое значение.

— Целование кнута для тебя, — сказал я, — очевидно, является богатым сексуальным и эмоциональным событием.

— Да, господин, — согласилась она. — И даже если бы ты был ненавистным хозяином, для нас, рабынь, это всегда такое событие.

— Даже если хозяин ненавистный? — уточнил я.

— Да, — пояснила она. — Мы можем ненавидеть вставать перед ним на колени и целовать его кнут, но мы бываем возбуждены, когда он заставляет нас делать это. Кнут показывает нам, что мы — женщины. Хозяин, будучи мужчиной, не может до конца понять, что значит для женщины стоять на коленях обнаженной перед мужчиной и быть принуждаемой целовать его кнут. Уверяю тебя, это очень важное событие! Она начинает чувствовать каждый уголок своего тела. На самом деле после целования кнута очень трудно продолжать ненавидеть мужчину, даже если он желает, чтобы так было, наслаждаясь, возможно, унижением и приручением женщины, которая ненавидит его. Рабыни против своей воли начинают думать, что могли бы лучше служить и угождать хозяину.

— Понимаю, — ответил я.

— Все женщины хотят принадлежать мужчине достаточно сильному, способному заставить женщину поцеловать его кнут, — продолжала она. — Какая женщина захочет быть собственностью мужчины другого сорта?

Я ничего не сказал.

— Ты будешь силен со мной, не так ли? — спросила она. — Ты будешь непреклонно заставлять меня исполнять твои желания и прихоти в качестве твоей рабыни, не так ли?

— Да, — пообещал я.

— Тогда я целую твой кнут, — сказала она, — и люблю его.

— Тебе нравится быть рабыней? — спросил я.

— Я рабыня, — ответила она, — и я люблю свою судьбу.

— Ты знаешь, что ты не можешь поменять свое мнение на этот счет, — проговорил я, — и что для тебя нет спасения на Горе.

— Я хорошо знаю это, господин, — ответила она. — В этом мире даже закон, поскольку я рабыня, отдает меня в полную власть тебе.

— В полную власть любого господина, — уточнил я, — кому ты можешь по закону принадлежать.

— Да, господин, — вздрогнула она. — Но вся моя надежда на то, что ты будешь добр ко мне.

— Я посмотрю, будешь ли ты хорошо служить, — сказал я.

— Я буду служить хорошо, — уверила она. — Я думаю, ты обнаружишь, что девушка, которую ты знал на Земле, теперь закованная в ошейник на Горе, сможет показать тебе чудеса службы.

— Покажи это сейчас.

— Немедленно и любым способом, как господин пожелает, — ответила она.

Она лежала на животе, опершись на локти, рядом со мной. Я лежал на спине, глядя на потолок.

— Несколько ошейников сегодня были сняты, — сказала она, — ошейники Ширли, Лолы и Пегги.

— Чтобы вскорости быть замененными на другие, — заметил я.

— Мой ошейник не был снят, — проговорила она, — ты оставил меня.

— Да.

— Я думаю, что нравлюсь тебе… Ты бы мог отвести меня на рынок и продать. Ты легко мог бы сделать это. Ты — горианский господин. Но ты так не сделал. Я думаю, что, возможно, я нравлюсь тебе.

— Возможно, — ответил я.

— Это не будет подвергать опасности наши отношения, как ты думаешь? — спросила она.

— Не думаю, — отозвался я.

— Ты богатый, не правда ли? — продолжала спрашивать она.

— По горианским меркам, думаю, да, — ответил я.

— Ты мог бы купить много девушек? — снова спросила она.

— Да, — подтвердил я.

— Но я единственная девушка в доме, — многозначительно сказала она.

— В данный момент, — согласился я.

— О! — произнесла она.

Я рассматривал ее, улыбаясь.

— Я постараюсь быть такой, что ты не испытаешь ни нужды, ни желания иметь других, — сказала она.

— Ты думаешь, что сможешь выполнять работу и обеспечивать любовь и службу нескольких рабынь, безымянная рабыня? — спросил я.

— Да, господин, — горячо ответила она, — да, тысячу раз да!

— Я дам тебе возможность доказать это.

— Я больше ни о чем не прошу.

— Тебе нужно обучение, — сказал я.

— Обучи меня! — воскликнула она. — Обучи меня, без жалости, жестко, по твоим стандартам и к твоему удовольствию.

— Я так и сделаю, — спокойно ответил я.

— Да, господин, — сказала она, дрожа.

Я держал ее в своих руках, глядя ей в глаза. Она с любовью смотрела на меня.

— Мне не нужно ни о чем беспокоиться в течение пяти дней, — сообщил я ей. — Я думаю, это дает нам время познакомиться поближе.

— Мне казалось, что мы уже довольно хорошо знакомы, господин, — улыбнулась она, — и близко.

— Я даже не знаю твоего имени, — заметил я.

— Ты еще не дал мне имени, — рассмеялась она.

— Я хочу знать миллионы вещей о тебе, — проговорил я.

— Я твоя закованная в цепи рабыня, — сказала она. — Что еще тебе надо знать?

— Все, — сказал я.

— Способности моего языка и пальцев? — спросила она.

— Все, — повторил я, — даже твои мельчайшие движения и самые простые вещи.

— Ты хочешь владеть всей мной, не так ли? — снова спросила она.

— Я и так владею всей тобой, — ответил я. — Только теперь мне становится любопытно узнать, чем я владею.

— Ты желаешь исследовать природу твоей собственности? — спросила она.

— Да, — подтвердил я.

— Я — девушка и рабыня, и я люблю тебя, — сказала она.

Я поцеловал ее.

— Я могу сообщить тебе мои размеры, — продолжала она, — и размер моего ошейника, и размеры моих браслетов для запястий и лодыжек, которые будут мне впору. Меня заставили запомнить эти вещи перед моей первой продажей.

— Я испытываю искушение увлечься тобой, — произнес я.

— Рабыней? — спросила она.

— Несомненно, — сказал я, — мысль, конечно, глупая.

Она внезапно вытянула губы и поцеловала меня сильно и нежно, довольно бестолково, почти в отчаянии.

— Я почти таю от любви к тебе, мой господин, — проговорила она. — Я знаю, что моя воля ничего не значит, но я прошу овладеть мной.

Тогда я снова, на этот раз нежно и не спеша, овладел ею.

Я посмотрел на спящую девушку, свернувшуюся на мехах любви, такую маленькую и соблазнительную, в тяжелом ошейнике, прикованную к кольцу для рабынь.

В комнату просачивался свет утра, пробиваясь сквозь ставни. Снаружи было тепло и ярко. Мы допоздна спали. Я спускался вниз за едой. Я мог слышать птиц в саду.

Я толкнул ее в бок.

— Просыпайся!

— Ой! — сказала она, гремя цепью.

— Поза! — приказал я.

Она быстро приняла позу угождающей рабыни на мехах любви, подняв голову вверх, с прямой спиной, сидя на пятках, руки на бедрах.

— Ты ударил меня, — сказала она.

Я надел на нее наручники, заведя руки за спину, ударом свалив ее на бок на меха любви. Она посмотрела на меня с мехов, широко открыв глаза, с окровавленным ртом. Затем снова приняла позу угождающей рабыни.

— Прошлая ночь, — проговорила она, — ничего не значила? Конечно, ты любишь меня.

— Молчи, рабыня, — приказал я.

Я поднял кнут.

— Меня накажут кнутом? — спросила она.

— Если мне захочется, — ответил я.

— Да, господин, — сказала она.

Я протянул ей кнут со сложенными кистями. Она поцеловала его, содрогнувшись, и я положил его на Кровать.

Я пододвинул к ней бронзовый горшок. Дойдя до конца своей цепи, она могла достать его.

— Оправься, — велел я ей, — лицом ко мне.

— Да, господин, — сказала она и, пятясь к горшку и присев над ним, сделала свои дела.

Я наслаждался, что заставил ее совершить этот простой, обыденный акт в моем присутствии.

— Я — рабыня, не так ли?

— Да, — ответил я.

Затем я отодвинул горшок в сторону и дал ей миску воды и тряпку, чтобы она могла освежиться. Когда она сделала это, я убрал миску и тряпку в сторону. Тогда она снова встала на колени в позу угождающей рабыни. Тяжелая цепь свисала у нее между грудей.

— Доброе утро, — сказал я ей.

— Доброе утро, господин!

Я покормил ее с рук фруктами, которые принес из кухни.

— Ты ударил меня, — проговорила она.

— Есть возражения? — поинтересовался я.

— Нет, господин, — ответила она. — Ты можешь делать со мной что пожелаешь.

Я протянул ей финик, и она нагнулась вперед, вытягивая закованную в цепь шею, пытаясь достать его, но я отодвинул руку. Тогда она снова встала на колени, выпрямив спину. Получит она финик или нет, зависело от меня. Потом я положил его ей в рот.

— Мой господин кормит меня, — прошептала она. — Рабыня благодарна.

Я поставил неглубокую фарфоровую тарелку с водой на пол и указал на нее.

Она попила из нее, опираясь на руки и колени, лакая как слиниха.

— Мой господин поит меня, — сказала она, стоя на четвереньках и глядя на меня. — Рабыня благодарна.

В такой простой горианской манере, кормлением с рук и подачей воды на пол, без разрешения использовать руки, я продемонстрировал ей, что ее еда и питье, такие естественные вещи, все — под моим контролем.

— Теперь ты можешь сесть, прислонившись к ножке кровати, — разрешил ей я.

— Да, господин, — сказала она.

Я присоединился к ней. Затем мы поели, беря с подноса финики, и кусочки ларма, и пирожные. Мы завтракали и болтали.

Приятно завтракать в постели, так сказать, с обнаженной молодой дамой, особенно если она прикована цепью за шею к твоему кольцу для рабынь.

Мы болтали о многих вещах, включая нашу прошлую жизнь на Земле и наши впечатления об университете. Она была говорлива и оживленна.

— У меня есть сюрприз, — сказал я ей.

Я принес из кухни сосуд с черным вином, с подогретым сахаром и чашками с ложками. Я также принес маленькую миску с сухим молоком боска. Сливки у нас закончились накануне, и, так или иначе, они бы не сохранились до утра. Если бы я захотел сливок, мне бы пришлось идти на рынок. Кстати, в моем доме, как в большинстве горианских домов, нет сундука со льдом. На Горе мало холодильников. Обычно пища сохраняется либо в сушеном виде, либо засоленной. Некоторые холодильники, конечно, все же существуют. Лед нарубается с прудов зимой и затем сохраняется в ледниках, под опилками. Можно сходить в ледник или заказать доставку льда в специальных вагонах. Большинство горианцев, конечно, не могут себе позволить роскошь использовать лед летом.

Девушка приготовилась прислуживать мне.

— Я полагаю, господин предпочитает черное вино «вторая рабыня», — проговорила она.

— Да, — сказал я.

Я наблюдал за тем, как она наливает напиток. Она делала это так аккуратно, почтительно, стараясь не пролить ни капли. Я заметил, как выступают ее груди. Как прекрасно, когда тебе прислуживает красивая женщина.

— Здесь две чашки, — прошептала она.

— Одна для тебя.

— Черное вино дорого.

— Налей себе, — велел я.

— Даже несмотря на то что я — рабыня? — спросила она.

— Да!

— Я рабыня высокого ранга? — задала она вопрос.

— Ты желаешь, чтобы я откинул твою голову назад, запустив руку в волосы, почти ломая тебе спину, и воткнул горлышко сосуда между зубов, наливая его, как есть черным и обжигающим, прямо в горло? — поинтересовался я.

— Нет, господин! — воскликнула она.

— У тебя красивое клеймо, — заметил я.

— Спасибо, господин, — сказала она.

— Ты не рабыня высокого ранга, — продолжал я. — Ты низкая рабыня. Ты самая низкая из низких рабынь.

— Да, господин!

— И не забывай об этом, — добавил я.

— Слушаюсь, господин.

— Теперь налей себе чашку вина, — приказал я.

— Да, господин, — послушалась она. — Можно, я разбавлю свой напиток?

— Да, — разрешил я.

Я смотрел, как она смешивает большую порцию сухого молока боска и два кусочка сахара в чашке. Затем она поставила маленькую круглую металлическую чашку на поднос.

— Почему ты не пьешь? — спросил я.

— Девушка не пьет раньше хозяина.

— Я вижу, что ты не совсем глупая.

— Спасибо, господин, — отозвалась она.

Я отхлебнул черного вина. Тогда она тоже поднесла свою чашку к губам.

— Ты можешь пить, рабыня, — сказал я.

Тогда она, опустив голову, держа маленькую чашку за две крохотные ручки, сделала маленький глоток.

Мы пили черное вино в молчании, прихлебывая его и глядя друг на друга.

Как она была красива, и я владел ею!

— Мне очень нравится принадлежать тебе, господин, — шепнула она.

— Заканчивай с вином, — откликнулся я.

— Да, господин, — сказала она.

Я поставил свою чашку на поднос.

Я рассматривал ее, начиная с ее маленьких ног, лодыжек и икр; ее красивые бедра, ее прелестный живот, ее талию и прекрасные груди, ее плечи, и руки, и ладони, ее белую шею, обмотанную цепью, ее очаровательные губы, ее чувственные и аккуратные черты, ее глубокие, волнующие глаза и прекрасные, здоровые темные волосы, каскадом спускающиеся на плечи, ни разу не стриженные, наверное, с тех пор, как ее привезли на Гор.

Она робко поставила свою чашку на поднос.

— Господин желает меня, — сказала она.

Я отодвинул поднос в сторону, достаточно далеко от мехов. Она присела у дальнего угла большой кровати. Я видел, что она была испугана.

— Ты иногда боишься желаний твоего господина? — спросил я.

— Иногда, — согласилась она. — Твоих глаз.

— Что такого ты видишь в моих глазах?

— Горианское вожделение, — объяснила она, — и я, закованная рабыня, ощущаю себя беспомощным сосудом, в который оно изольется.

Я щелкнул пальцами. Она, хотя и напуганная, должна прийти ко мне в руки.

Я перебросил цепь назад через ее плечо и обнял ее. Она слегка попыталась отпрянуть, испуганная.

— Как ты можешь чувствовать такое желание к той, которая является просто рабыней? — спросила она.

— Как мог кто-то испытывать такое желание, — засмеялся я, — к той, которая не была рабыней?

Она вздрогнула. Было приятно чувствовать, как трепещет она в моих руках.

— Безусловно, — проговорил я, — ты всего лишь безымянная рабыня.

— Господин уже подобрал мне имя?

— Вниз! — приказал я. — На руки и на колени на меха, голова дотрагивается до мехов!

Быстро и испуганно она выполнила приказ. Я шлепнул ее.

— Ой! — вскрикнула она.

— Я могу подумать об имени для тебя, — обратился я к ней.

— Пожалуйста, нет, господин! — кричала она.

Я положил свою руку на нее. Она поежилась.

— Кажется, ты хорошо информирована насчет желаний господ, — сказал я. — Я уверен, что ты так же хорошо знаешь желания рабынь.

Она тихонько заплакала.

— Я могу подумать о другом имени для тебя, — проговорил я.

— Пожалуйста, нет, господин, — сказала она.

— Но тогда зачем бы я стал так откровенно сообщать о темпераменте своей маленькой рабыни? — спросил я.

Она всхлипывала.

— Я могу назвать тебя любым именем, как ты знаешь, — сказал я.

— Да, господин!

— Сейчас на четвереньки, руки выпрямить, голову вверх! — приказал я.

Она немедленно приняла эту позу.

— Пожалуйста, не подвергай меня рабству четвероногого животного, господин, — просила она.

— Я сделаю это и буду держать тебя так, если захочу, — сообщил я ей.

— Да, господин, — ответила она.

— Возможно, я стал бы звать тебя Принцесса или Трикси, — сказал я.

Я употребил английский, произнося эти имена, так как в горианском нет точного эквивалента для них.

— Господин может делать как пожелает, — проговорила она.

— Но такие имена, возможно, лучше оставить для нашего секс-спорта, — размышлял я. — К тому же они будут мало понятны нашим горианским друзьям.

Я обошел вокруг нее.

— Из тебя выйдет чудесный пудель, — сообщил я.

Я употребил английское слово «пудель», конечно, так как такое животное неизвестно на Горе.

— Спасибо, господин, — сказала она.

— Ты бы могла быть интересной в роли пуделя, — продолжал я.

— Несомненно, я буду служить для господина разными способами, — согласилась она.

— И будешь! — сказал я.

— Да, господин, — ответила она.

Тогда я взял ее за волосы и крутанул так, что она легла на бок. Я присел рядом с ней.

— Но, в общем, — заговорил я, — я думаю, я буду содержать тебя как порабощенную женскую особь, потому что именно ею ты и являешься.

— Да, господин, — сказала она, сморщившись.

— Я мог бы дать тебе имя горианской девушки, — продолжал я, — но, поскольку ты земного происхождения и низкая рабыня, кажется более подходящим, чтобы тебе было дано имя земной девушки.

Затем я повалил ее на спину, раскинул ее ноги и овладел ею.

— Ох! — всхлипнула она тихо.

— Ты горячая рабыня, — заметил я.

— Ты собираешься назвать меня, занимаясь со мной любовью, не так ли? — в ответ спросила она.

— Возможно, — ответил я.

— И ты дашь мне имя земной девушки, не правда ли?

— Возможно.

— Даже зная, что такое имя сделает с моим рабством, превращая его в рабство земной девушки на Горе?

— Конечно, — подтвердил я.

— Жестокий господин, — произнесла она.

— Мне очень нравятся имена земных девушек для рабынь, — признался я.

— И так же горианцам, грубиянам, — добавила она.

— Земные девушки обычно ценятся на Горе как самые желанные рабыни, — сказал я.

— По крайней мере, среди самых низших и самых беспомощных, — проговорила она.

— Верно, — согласился я.

— Я скажу тебе по секрету, господин, — сказала она. — Такая рабыня, как я, не жаждет носить никакого иного имени.

— Я знаю.

Она вцепилась в меня. Я видел, что она на грани оргазма.

— Не двигайся совсем, рабыня, — велел я ей.

— Пожалуйста, господин, — проговорила она.

— Нет.

— Да, господин.

— Существует много прекрасных имен земных девушек, — заметил я.

— Пожалуйста, господин, — произнесла она.

— Филлис — очаровательное имя, — продолжал я.

— Назови меня, — просила она. — Назови меня!

— Трейси и Стефани — тоже, — говорил я, — прелестные имена.

— Любое, — сказала она хрипло, — любое! Назови меня, я прошу тебя. Я не могу терпеть! Я должна любить! Я умоляю об имени!

Я почувствовал, как ее ногти впились в мое тело. Ее глаза были безумными.

— Назови меня, мой господин, — шептала она, умоляя, — назови меня, назови меня, пожалуйста, назови меня!

— Очень хорошо, — сказал я и начал двигаться внутри нее.

Она немедленно вцепилась в меня и содрогнулась. Она посмотрела на меня неистово. Затем беспомощно откинула голову назад.

— Я называю тебя Беверли, — произнес я.

— Я — Беверли! — закричала она. — Я — Беверли!

И тут, в считанные мгновения, она уже рыдала и хваталась за меня.

— Я — Беверли! — всхлипывала она. — Я — Беверли!

Затем, спустя какое-то время, все еще прижимаясь ко мне, она лежала, дрожа, в моих руках.

— Я — Беверли, — прошептала она.

Потом, спустя еще несколько мгновений, она откинулась на мехах, отвернувшись от меня, вытянув колени.

— Мой господин назвал меня, — проговорила она. — Я — Беверли.

Я встал и посмотрел на нее сверху вниз. Она перекатилась на спину и подняла на меня глаза.

— Как твое имя? — спросил я.

— Беверли!

— Я не думаю, что ты забудешь свое имя, — проговорил я.

— Нет, господин, — улыбнулась она.

— Не забывай также, — сказал я, — что ты носишь его сейчас как простое имя рабыни.

— Да, господин, — согласилась она, — я не забуду.

Она знала, что у рабыни не больше прав на имя, чем у тарска, или слина, или любого другого вида домашних животных. Беверли перевернулась на живот и начала целовать мои ноги. Затем она поднялась на колени, продолжая целовать мои ноги, и стала осыпать поцелуями лодыжки и икры.

— Я люблю тебя, господин, — шептала она.

Когда она подняла голову, со слезами на глазах, она казалась испуганной, встревоженной. Она положила ладонь на мою левую руку.

— Господин, — сказала Беверли, — прости меня! Я причинила боль господину!

На моих руках была кровь от ее ногтей, на левом плече остался след от укуса.

— Это ничего, — успокоил я ее.

Она поднялась на ноги, целуя раны.

— Меня следует наказать, господин? — спросила она.

— Нет, — ответил я.

Хозяева обычно снисходительны к неконтролируемым судорогам своих женщин-рабынь.

— Спасибо, господин, — сказала она.

Я взял ее за плечи. Она была такой красивой!

— Наверное, меня нужно отвязать от кольца для рабынь, — проговорила она, — чтобы я могла приступить к своей работе.

— Ой! — вскрикнула она, грубо отброшенная мною на меха. Беверли смотрела на меня испуганно.

— Это я решаю, — сказал я, — не ты!

— Да, господин.

— Ты слышишь?

— Да, господин!

— Кто слышит? — прозвучал мой следующий вопрос.

— Беверли! — откликнулась она.

— Кого слышит Беверли? — снова спросил я.

— Беверли слышит господина, — прозвучал ее ответ.

Тогда я присел рядом и обнял ее.

— Да, господин, — произнесла она.

Было приятно держать ее в руках как отдающуюся рабыню.

— Уже вечер, господин, — сказала она, лежа рядом со мной.

— Да, — ответил я.

Я снова заправил лампу восторга и затем заставил Беверли снова зажечь ее. Она была красива в мягком свете лампы, лежащая на мехах. Позади нее виднелись тяжелый каменный край кровати и железное кольцо для рабынь.

— Всю прошлую ночь и весь день сегодня ты держишь меня прикованной к твоему кольцу, — проговорила она.

— Я так долго ждал, когда получу тебя в собственность, — сказал я ей.

— Да, господин, — ответила она.

Она перевернулась на спину, глядя на балки на потолке.

— Каллимах выбрал тебя своим помощником в силах Лиги Воска, — сказала она.

— Да, — подтвердил я.

— Значит, я рабыня важного человека, не так ли? — спросила она.

— Возможно, — ответил я, — но помни, что ты только рабыня.

— Да, господин, — уверила она, — это хорошо понятно порабощенной женщине.

— Ты можешь подать мне вина, — велел я.

Она дотянулась до вина, сладкого вина ка-ла-на из Ара, и наполнила кубок до третьего кольца. Затем, поскольку я сидел, прислонившись к кровати, она встала на колени передо мной. Она, опустив голову, крепко прижала металлический кубок к низу живота, затем подняла его к губам и, держа двумя руками, поцеловала медленно и с любовью. Потом, откинувшись на пятки, она опустила голову и, робко вытянув вперед руки, с опущенной между ними головой, подала мне кубок.

— Вино, господин? — спросила она.

— Да, — ответил я, взял кубок из ее рук и выпил вино.

Она подняла голову и посмотрела на меня.

— Ты знаешь, как правильно подавать вино, — похвалил ее я.

— Господину виднее, — засмеялась она.

Я жестом подозвал ее.

— Держи руки на бедрах, — сказал я ей.

— Да, господин.

Тогда я, присев за ней, запустил руку в ее волосы и дал кубок, разрешив выпить остаток от первого кольца. Затем она поставила кубок рядом с сосудом для вина. Я снова сел, прислонившись спиной к подножию кровати.

Она, стоя на коленях в прелестной позе угождающей рабыни, наблюдала за мной.

— Ложись сюда, рядом со мной, — приказал я.

— Да, господин, — проговорила она, выполнив приказ с нежностью и грацией.

Она поцеловала мой бок и потом, звеня цепью, опустила голову на меха.

— Я угождаю господину? — поинтересовалась она.

— Ты не полностью неприятна, — сообщил я ей.

— Это радует меня, — засмеялась она.

— Что случилось?

— Ничего. Просто я подумала, что это забавно. На Земле многие парни, я думаю, хотели бы уложить меня к себе в постель. Но здесь, на Горе, ты все еще даже не позволил мне подняться на поверхность своего ложа.

Я улыбнулся. Она находилась все время у подножия кровати, рядом с кольцом для рабынь.

— Позволит ли мне господин иногда подниматься к нему на ложе? — спросила она.

— Мы посмотрим, какие успехи ты будешь делать в твоем рабстве, — сказал я.

— Я буду прилагать усилия, чтобы добиться успехов, — уверила она.

Кстати, горианская девушка-рабыня не просто занимает место на ложе, как может сделать это свободная женщина. Обычно она будет стоять на коленях у кровати, потом поцелует меха или покрывало, после чего сможет заползти на хозяйское ложе на животе. Если ей не прикажут, она будет оставаться около ножек, похожая на домашнего слина. Она может, конечно, быть выпорота кнутом на кровати или силой брошена на нее с высоко и болезненно заломленными за спину руками. Ее могут отнести на кровать в цепях, закованную и связанную.

— Господин, — сказала Беверли.

— Да?

— Ты помнишь, давно, в ресторане, я рассказала тебе о своих странных снах. Наверное, это было слишком смело. Такие сны подобает видеть только рабыням.

— Я помню, — ответил я.

— Я часто тогда видела во снах, что я женщина-рабыня, что меня содержат в тряпье или обнаженной, что на мою шею надет стальной ошейник, что на мне поставлено клеймо, и что меня наказывают, и что я должна служить мужчине.

— Я помню.

— В снах было еще кое-что, дорогой господин, — проговорила она, — о чем я не осмелилась сказать тебе.

— Что же это было? — спросил я.

Я чувствовал тогда по некоторым неясным намекам и умолчаниям, что она не полностью раскрылась передо мной.

Она посмотрела вниз.

— Что это было? — повторил я.

Она подняла глаза.

— Мужчина, которому я должна была служить, был всегда один и тот же.

— Да? — подбодрил я ее.

— И это был ты, господин, — докончила она.

Я нежно обнял ее.

— Ты видишь, мой господин, — сказала она, — ты для меня — ожившая мечта.

— И ты для меня, любимая рабыня, — высказался я, — тоже ожившая мечта.

— Господин? — спросила она.

— Много раз я представлял себе, что ты в моих руках, что ты моя рабыня, которой я владею, моя собственность, с которой я могу делать все, что захочу.

— Теперь я здесь, мой господин.

— Я знаю.

— И только здесь я хочу быть, — призналась она.

Я посмотрел на нее в свете лампы восторга.

— Теперь покончено, — прошептала она, — с болью и стыдом Земли.

Я нежно поцеловал ее.

— Если бы тогда на Земле, очень давно, мне сказали, что я найду свое удовлетворение только в далеком мире — прикованная цепью за шею к кольцу для рабынь господина, я не поверила бы.

— Ты женщина, — сказал я ей.

— Да, господин, — согласилась она.

Затем я довел ее ласками до экстаза.