Гость из будущего. Том 1

Глава 3

На четвёртом этаже главного корпуса, в так называемый офис, на котором уже красовалась свеженькая надпись: «к/ф „Зайчик“, режиссёр — Л. Быков, директор — И. Шурухт», к концу рабочего дня набилось человек тридцать. Мест на всех не хватало, поэтому многие, как и я, пили чай с баранками, печеньем и пряниками стоя. Само собой на маленьком столике присутствовал и алкоголь в виде бутылок вина и водки. Но для такой оравы этих вино-водочных напитков хватало только-только для настроения. Кстати, некоторые это настроение уже и так подогрели.

— Леонид Фёдорович, какой эпизод снимаем завтра? — спросил я у Быкова, когда пустопорожние разговоры после первой кинопробы постепенно сошли на нет. — Куда мне сгонять завтра поутру?

— Сначала сгоняешь за пивом, — проворчал главный оператор Сергей Иванов.

— Аха, прямо в Жигулёвск, на вертолёте, — хохотнул я и тут же обратился к директору картины, — Иосиф Фёдорович, на вертолёт деньги в бюджете есть?

— Есть, но не про вашу четь, — недовольно пробурчал Шурухт.

— Хороший ты парень, Феллини, но сволочь, — обиделся главный оператор.

— Ну, вертолёт завтра не понадобится, а вот автомобиль будет нужен, — ответил Леонид Быков. — Завтра снимем небольшой гэг из самого начала кинокомедии. Главный герой со свёртком в руках мечется по дороге. Сначала бежит в одну сторону, затем в другую, потом за автобусом, но тот уезжает.

— Значит, кроме автомобиля нужен будет ещё и автобус? — ещё сильнее пасмурнел директор Шурухт.

— Да ерунда, всего один, — отмахнулся главный режиссёр. — А потом наш Зайчик видит такси и бросается к нему. Однако тут появляется женщина с ребёнком, которая просит уступить машину ей.

— Затем выскакивает из-за угла хулиган, который сам вместо главного героя и женщины с ребёнком уезжает на этом такси, — закончил я фразу вместо режиссёра, вспомнив эту сцену из реального фильма.

— Ну, как смешно? — заулыбался Леонид Быков.

«Вот у Гайдая в „Операции «Ы»“ гэг с автобусом, в который не может попасть Шурик — это смешно, а тут скорее грустно, — подумал я, попытавшись улыбнуться. — А для начала картины такой эпизод — это просто жопа».

— Что не нравится? — обиделся режиссёр.

— Да, что ты его слушаешь, — заворчал главный оператор. — Я бы на твоём месте, гнал бы этого Феллини обратно в Италию, стажёр, едрён батон, на нашу голову.

— Хорошо, что ты сам предлагаешь? — спросил меня Быков, по-хитрому улыбнувшись.

— Есть небольшая идейка, намёк на тему, — кивнул я. — Где у нас тут была одна деревянная штуковина? — обратился я к нашим женщинам: к художнице Белле Семёновне, к гримерам и ассистентке Любочке, которая после съёмок намекнула, что не плохо бы было с ней как-нибудь прогуляться в кино.

— Ящик что ли какой-то? — заулыбалась художница-постановщица Белла Маневич-Каплан.

— Ну, эта, тили-тили, трали-вали, это вам не тили-тили, — напел я мелодию из детской песенки.

— Проигрыватель что ли? — не выдержал главный режиссёр.

— Точно, проигрыватель, но гитарной формы, — захохотал я, потянувшись к инструменту, который скромно стоял в углу за диваном, где сидели женщины.

— Оказывается, Феллини, у нас ещё и поёт, — ядовито заметил оператор Иванов.

— Подожди, Сергей Васильевич, дай человеку высказаться, — с интересом посмотрел на меня Леонид Быков.

Я же провёл по струнам, после подкрутил первую и третью, которые совершенно не строили. И, немного поковырявшись в памяти, вспомнил простенький твист, который часто звучал в доме моего беззаботного детства. Особенно его любила слушать моя мама, поэтому слова вспомнились моментально. Почему я выбрал именно твист? Да потому что в этом 1964 году в нашей стране вечно зелёных помидоров твист официально признали музыкой, которая не мешает строить коммунизм, не растлевает молодёжь и не пропагандирует чуждый западный образ жизни.

— Начало фильма обязательно должно быть ударным и ошеломляющим, — сказал я самую очевидную вещь, чем вызвал множество усмешек. — Представьте подиум, по которому ходят модели, то бишь красивые девушки в красивых платьях.

— Платья можно взять в костюмерной бесплатно, — поддакнул директор фильма.

— Верно, это дешевле, чем автобус, — кивнул я и заиграл на гитаре:

В самый жаркий день,

В самый сильный дождь,

В самый белый снег

Рядом идешь.

Ты со мной дели

Каждый день земли,

Потому что я —

— Песенка твоя…

— Песенка твоя? — спросил Быков под хохот всего коллектива, когда я закончил припев.

— Позже разберёмся с авторскими правами, — отмахнулся я. — Значит, идут красивые девушки, а за ними выходит наш герой, Зайчик в смешном костюме. Брюки у него до колена, и рукава пиджака тоже до колена. Ему кричат из-за кадра: «Товарищ, стойте! Вы куда⁈». А он: «Извините, простите, но мне туда». А они: «Стойте! Держите зайца?». Дальше появляется название кинокомедии — «Зайчик». И следующая сцена в ателье. Зайчик говорит: «Кто сшил этот костюм, кто это сделал? Я не буду драться, не буду жаловаться, не буду кричать, я только хочу в глаза его честные посмотреть». Напротив него стоят семь богатырей и хором отвечают: «Мы!». А их дядька Черномор, кстати, которого может сыграть тот самый хулиган из гэга с машиной, говорит: «Я вам сейчас всё объясню, товарищ, у нас узкая специализация. Один пришивает карман, другой проймочку, я лично пришиваю пуговицы. К пуговицам претензии есть?». Зайчик в ответ: «Нет, пришиты насмерть, не оторвёшь. Я спрашиваю, кто сшил костюм? Кто от штанов мне рукава пришпандорил?». «Вы скажите спасибо, что мы к ширинке рукав не пришпандорили», — отвечает один здоровяк, а Черномор добавляет: «И я бы на вашем месте рукава закатал, сейчас так носят». И наконец, главный герой со вселенской грустью в глазах говорит: «Это вы молодцы, это вы хорошо устроились». — Я обвёл взглядом всю притихшую съёмочную бригаду и добавил, — вот такое начало кинокомедии вижу я. А эту беготню с автобусом, автомобилем и вертолётом отправим в мусорное ведро. Суеты много, юмора мало. Ну, как?

— А мне нравится, — поддержал меня директор Шурухт. — И главное на такое начало не потребуется больших денежных затрат.

— Ты что скажешь, Васильич? — покосился на главного оператора главный режиссёр Быков.

— Что тут сказать? — пожал плечами оператор Иванов. — Выгородка в 1-ом павильоне у нас осталась. Медицинскую мебель из неё уберём, там и снимем модный показ. Даже свет двигать не придётся. А для ателье ширму какую-нибудь пришпандорим. Мне, честно говоря, эта идея с автомобилем сразу не очень нравилась. Суеты много, а этого, кхе, мало.

— Слушай, стажёр, а ты точно первый день в кино? — подозрительно глянул на меня Леонид Быков.

— Скоро будет второй, — пробурчал я.

— Тогда слушай задание, — заулыбался он, — завтра к 11-и часам утра обеспечишь массовку на сцену с проходом девушек по подиуму.

— Считайте, что уже сделано, — хохотнул я и пошёл на выход, но тут меня остановили наши женщины и потребовали, чтобы твист «День на двоих», который в том моём времени исполняла Мария Кодряну, был пропет до победного конца.

— Куда прёшь⁈ — рявкнула на меня вахтёрша общежития «Ленфильма», в которое я день назад переместился из будущего.

— Спокойно, я свой, — пробурчал я и «буром» попёр мимо вертушки.

Но не тут-то было. Шустрая бабуля мигом нажала на педаль и вращающиеся лопасти железного турникета в ту же секунду намертво зафиксировались.

— Да, свой я, свой, — хмыкнул я, вытащив из кармана справку, где значилась моя должность и прочие именные реквизиты.

— Если у тебя справка, значит ты — стажёр, верно? — упёрлась грозная бабушка. — А стажёры у нас в общежитие не живут. Посторонись пока милицию не вызвала, хулиган.

— Всё верно, — обнажил я свою белоснежную улыбку, не желая отступать. — У меня справка, потому что я — Фредерико Феллини и приехал сюда по обмену из Италии, перенимать опыт советского реализма.

— Если ты — Феллини, то я — балерина Мая Плисецкая, — нахмурилась бабуля, напомнив мне бабушку-сторожа из «Операции „Ы“», — Ну-ка вышел быстро из дверей!

И только я подумал, что придётся обойти дом с другой стороны и пролезть через окно, как в парадную общаги вошёл тот самый парень, который в этом мире первым увидел моё появление, «Шерлок Холмс» в клетчатой рубахе. Кстати, именно эта рубашка и сейчас была на нём.

— Привет, Яныч! — обрадовался парень, — ты ко мне?

— А к кому же ещё? — я обнял паренька как самого родного человека на свете. — Я тут пряники к чаю принёс, а меня ваш «Карацупа» дальше турникета не пускает.

— Тётя Маша, это же свои люди, — покачал головой «Шерлок Холмс», — это может быть, будущий Феллини. Открывай калиточку, он ко мне.

— Ко мне, ко мне, — заворчала бабуля, но турникет разблокировала. — Чтобы в 23.00 духу этого липового итальянца здесь не было.

— Си сеньора, — сказал я, галантно поклонившись, чем вызвал улыбку на лице бдительной старушки.

После чего мы с «Шерлоком» молча поднялись на третий этаж, и только тут я аккуратно решил порасспросить парня о том, кто он, когда мы с ним познакомились и прочую полезную информацию. Вроде бы этот паренёк производил впечатление человека, на которого можно положиться. По крайней мере, я так чувствовал, а интуиция на людей у меня всегда была на высоте. Тем более мне, гостю из будущего, такой друг нужен был непременно.

— Напомни мне, дружище, — остановился я в коридоре, ­– мы с тобой, сколько лет уже знакомы?

— Года четыре, — опешил «Шерлок Холмс». — Мы же в ГДР вместе служили, ГСВГ, группа советских войск в Германии.

— Целых четыре года, — я многозначительно поднял указательный палец вверх. — Да я почти каждый день вспоминаю, как мы солдатскую лямку тянули, как вместе баланду хлебали, как в караул заступали, как с «дедами» дрались.

— Когда это мы с «дедами-то» дрались? — усмехнулся он. — Правда, было один раз на танцах. Так тебя сразу вырубили. Да и мне нехило накостыляли.

— А это не важно, — я хлопнул армейского друга по плечу. ­– Главное что мы стояли вместе до конца, а это что-то да значит. Правильно? Ты сейчас на каком проекте работаешь?

— Я же уже говорил, у Розанцева в «Государственном преступнике», — пожал плечами паренёк и мы, пройдя по коридору, вошли в комнату, где уже на одной из кроватей безбожно храпел его сосед. — В ноябре должна быть премьера, так мы теперь пашем без выходных. Кстати, я ещё вчера хотел намекнуть, чтобы ты попросился, хотя бы осветителем, в нашу съёмочную группу. У нас один мужик как раз в больницу слёг с аппендицитом. А вашему Быкову всё равно нормально работать не дадут. Во-первых, сценарий — дрянь. Прав Серёга, — «Шерлок» кивнул на спящего соседа. — Во-вторых, многие режиссёры настроены против вашего Максима Перепелицы. Сам подумай, зачем им на студии лишний конкурент? В-третьих, вы сейчас кинопробы свои сделаете, а потом директор Илья Николаевич с худсоветом всё это дело обос…ёт, забракует и назначит нового «режа». А Лёню заставит опять играть разных деревенских дурачков. Понял? Иди, ставь чайник, сейчас мы всё обмозгуем, молодец что зашёл, солдатское братство — это на века.

«Шерлок Холмс» подмигнул мне и сунул в руки потёртый общагинской жизнью, чуть-чуть почерневший снизу эмалированный чайничек. А на кухне тем временем было не протолкнуться. Многие только-только пришли с работы, поэтому кто варил макароны, кто жарил картошку, кто также как и я толкался перед плитой с чайником.

— Привет, Феллини, — поздоровался со мной высокий и крепкий парень из нашей съемочной бригады, который всю смену толкал по рельсам «Долли», то есть операторскую тележку. — Ну, ты сегодня и учудил. Такого насочинял, что я еле держался, чтобы не заржать. Василич такой: «не дёргай телегу, кати плавней», а меня от смеха распирает. Ха-ха.

— Напомни, как тебя? — я протянул руку для рукопожатия.

— Андрюха, — сжал он мою ладонь своей огромной «лопатой». — Только тут по студии слухи гуляют, что Быкова хотят с проекта турнуть.

— Наслышан уже, никому не верь, прорвёмся, — буркнул я и поставил чайник на освободившуюся конфорку.

И пока я ждал на кухне, когда закипит вода, в комнате моего «армейского друга», имя которого всё ещё оставалось загадкой, произошли некоторые перемены. Проснулся некий Серёга, недовольный паренёк в пиджаке со вчерашней гулянки. Он учуял запах свежих пряников и с личной кружкой тоже уселся за стол. Кормить его не очень-то хотелось, ведь его неприятная худая брезгливая физиономия с жидкими сальными волосами настораживала и раздражала. Раздражало занудство и нескрываемое высокомерие, исходившее от него, а настораживало чувство того, что этот тип самый что ни на есть подлец и «стукачок». Однако гнать его из собственной комнаты я не имел никого права.

— По какому поводу прянички? — улыбнулся сосед моего друга. — Проставляешься за первый рабочий день? Так это вообще-то не пряниками делается.

— Слушай, Сергей, а ты часом не заместитель директора «Ленфильма»? — не выдержал я такой наглости. — Нет? Может быть, ты кадрами заведуешь, или я попал на работу по твоему личному рекомендательному письму, и теперь обязан тебе «поляну» накрыть в ресторане?

— Чё начинаешь-то? Пошутить уже нельзя, — забухтел он. — Генка, скажи ему.

— Между прочим, Яныч прав, — недобро прорычал мой друг Геннадий. — Что-то часто ты в последнее время стал «садиться на хвоста». Вчера все скидывались на «сабантуй», а ты «свои кровные зажал». И сейчас чем-то недоволен. У нас дружеский деловой разговор, а не пьянка.

— Подумаешь, — презрительно хмыкнул Серёга и, с гордо поднятой головой, вышел из комнаты.

— Сейчас десять минут по общаге пошураё…иться и вернётся. Не обращай внимания, — пробурчал крупноголовый и коренастый Генка, чем-то немного напоминающий Генку Петрова из фильмов «Кортик» и «Бронзовая птица», которые снимут только в 70-е. — Значит, делай так: завтра с самого утра напишешь заявление на имя директора киностудии Киселёва Ильи Николаевича. А потом с глазу на глаз переговоришь с Быковым. Наври чего-нибудь, у тебя это хорошо получается.

— Ценю, друг, твою заботу, — я разлил по кружкам кипяток. — Только Лёню Быкова не брошу, потому что он хороший. Эта кинокомедия будет сделана и снята обязательно и попадёт в десяток лучших картин следующего 1965 года. Помяни моё слово. До Гайдая, конечно, не дотянемся, Гайдай — гений, но с остальными поборемся.

— И чё ты тогда ко мне пришёл? — обиженно засопел мой армейский дружок.

— Во-первых, сказать спасибо за то, что ты меня вчера, можно сказать, спас. Во-вторых, завтра на кинопробу массовка нужна: пять, шесть красивых девушек.

— Так ты к Тоньке что ли пожаловал?

— Я же говорю, массовка нужна. Да не дуйся ты так, ешь пряники, — я пододвинул свёрток с выпечкой к Геннадию. — Ничего с «Зайчиком» этим отмучаюсь, свою заявку напишу. — Я вскочил из-за стола и встал в боксёрскую стойку. — Пираты двадцатого века, самый кассовый фильм в истории СССР. Драки, перестрелки. Наши парни — боксёры и самбисты уделывают японских каратистов. Ха!

— Ты где для кино японцев-то найдёшь?

— Ясное дело где, ха-ха, в Казахстане! Кия!

Я тут же принялся изображать приёмы каратэ, размахивая руками и ногами, а в заключении, провёл небольшой боксёрский бой с «тенью», выбросив несколько прямых и боковых ударов, при этом уклоняясь корпусом от предполагаемой атаки противника.

— Кия! — наконец выкрикнул я, изобразив удар в прыжке, чем перепугал немного опешившего друга. — Ты в «Государственном преступнике» кем сейчас работаешь?

— Осветителем, но хочу перейти в цех комбинированной съемки, макетчиком. Я же тебе показывал свои модели. Забыл?

Генка кивнул на прибитую к стене полку, на которой стояли два парусника и один самолёт на подставке. Естественно я не удержался и один парусник, скорее всего, это был трёхмачтовый барк, тут же взял в руки и внимательно рассмотрел. Мелкие детали были выполнены с необычайной аккуратностью и любовью к своему делу. В принципе такую вещицу можно было смело снимать для какой-нибудь батальной сцены кинокартины Михаила Рома «Корабли штурмую бастионы».

— Круто, — не удержался я. — Ты это дело не забрасывай. Мы с тобой через пару лет такую кинофантастику наснимаем, весь мир ахнет.

— Скажешь тоже, — смутился мой армейский дружок.

И тут в комнату вернулся Серёга. Он промямлил какое-то банальное извинение и, как ни в чём не бывало, уселся пить чай с моими пряниками.

— Ладно, я на четвёртый этаж, — пробурчал я и пошёл первым делом к Тоне, которой ещё ночью поклялся, что сниму в кино, и вот представилась отличная возможность исполнить обещанное, не дожидаясь трех или более лет.

По дороге же на другой этаж меня четырежды останавливали незнакомые парни и девчонки, жали руку и говорили, что наслышаны о моих «подвигах» на съёмочной площадке. «Ерунда, — отмахивался я каждый раз, — всего-то текст немного причесал». А перед дверью комнаты своей внезапной подружки я поразился тому, с какой скоростью разлетелись слухи и подумал, что если дело так и дальше пойдёт, то завтра в павильон пожалуют авторы сценария этой злосчастной кинокомедии. А мне бы этого очень не хотелось.

Я два раза стукнул костяшками пальцев в дверное полотно и, улыбнувшись своей фирменной открытой улыбкой, принялся ждать выхода в целом симпатичной барышни, фантазируя на тему: «А что будет дальше после хороших вестей?». Однако как только дверь открылась, на меня исподлобья глянул какой-то бугай. Роста он был примерно моего, где-то 178 сантиметров, но гораздо шире в плечах и морда мордоворота была круглой, красной и глупой. «Ну и харя», — подумал я и от неожиданности пролепетал:

— Привет, Тоня дома?

Но похожий на быка гражданин, не дав мне заглянуть в комнату, толкнул в коридор, вышел следом и закрыл дверь.

— Чё у тебя с Тонькой, хорёк грёбаный? — прохрипел мордоворот.

— Выражайтесь интеллигентно, вы всё-таки находитесь в культурном общежитии «Ленфильма», а не в общаге ликёро-водочного завода, — напрягся я, так как давно уже не дрался, да и, честно говоря, не очень-то и хотелось.

— Спишь с ней, сука? — рыкнул он и попытался ухватить меня за грудки.

Но не тут-то было. Я ловко ушёл от захвата и, сделав шаг назад, попробовал уладить конфликт миром:

— Спокойно, у меня разряд по боксу. Давайте держать себя в руках.

— Да я вертел таких боксёров на одном месте, сучонок, — прорычал бугай и с большого замаха выбросил в мою голову свой пудовый кулак.

И вроде я видел момент удара и понимал, что надо делать, но немного позабыв боксёрские навыки, с большим трудом, нырнув вниз, ушёл от кулачища, который просвистел над моей макушкой. Зато в следующее мгновенье чётко сработали мои боевые рефлексы, и я автоматически пробил, завалившемуся на бок мордовороту прямо в подбородок. Шлёпок кулака о красную глупую морду вышел звонкий, но не такой сильный, как хотелось бы. Однако бугай скорее по инерции, нежели от удара, рухнул и очень прилично впечатался головой в капитальную бетонную стену общаги.

— Б…ть! — застонал он и из всех комнат стали выглядывать любопытные жильцы, среди которых превалировали девушки.

Кстати, из комнаты Тони, выглянула она сама собственной персоной. И одета Антонина была в лёгкий короткий халатик, что прозрачно намекало на то, что этот мордоворот либо её парень, либо ещё один любовник, либо вообще муж. Почему бы и нет?

— Всё в порядке, товарищи! — сказал я, улыбаясь, как будто нахожусь на съемках боевика. — Мы с каскадёром отрабатывали элементы сценической драки. И ещё, милые барышни, у меня к вам срочное объявление: «Завтра для кинопробы в 1-ый павильон требуются пять девушек модельной внешности. Всех желающих жду на проходной „Ленфильма“ к 9-и часам утра с паспортом. Оплата по договору после съемочной смены, спасибо за внимание».

И как только двери закрылись, бугай снова завёл свою шарманку:

— Чё у тебя с Тонькой было, сука?

— Я за суку, тебя сейчас в окно выброшу, каскадёр недоделанный, — рыкнул я и отвесил, лежащему на полу балбесу смачного пинка под зад.

— Гришенька, — по актёрски запричитала Тоня и бросилась успокаивать ревнивого мужика.

А я, сочтя миссию выполненной, откланялся и пошёл к Генке пить чай.

Утром следующего дня, когда солнечный луч упал на моё лицо, и разлепились мои заспанные глаза, голова гудела так сильно, словно я отпахал несколько часов в шахте на обойном молотке, а после выпил с шахтёрами пару бутылок водки на троих. Мышцы тела, кстати, тоже гудели и ныли. Но самым необычным было не это. Комната, где я очнулся, была не моей и не Генкиной. Я разглядел странный низкий потолок, простенькую старенькую мебель и нащупал тело дородной обнажённой женщины, которая прижималась ко мне одним боком.

«Что же вчера произошло? — простонал я про себя, стараясь аккуратно вылезти из-под одеяла, чтобы не разбудить странную незнакомку. — Итак, мы пили чай, затем я ещё раз поругался с этим занудой Серёгой, а потом в гости нагрянули, одетые в красивые платья местные девчонки-актрисы, которые были согласны сниматься у Леонида Быкова прямо здесь и сейчас. А что было потом? А потом кто-то из них принёс бутыль мутной жидкости, и вот дальше я уже ничего не помню».

— Ты куда в такую рань? — пробормотала странная женщина, — ещё только пять часов утра.

— Прости, что разбудил, — замялся я, пытаясь хоть что-то вспомнить. — Скажи, пожалуйста, как я тут оказался? Я помню, что пригубил всего одну рюмку, а дальше большое тёмное пятно в сознании.

— Значит, как ты обещал меня снять в кино, у кого-то Тинто Брасса, ты не помнишь? — хитро улыбнулась незнакомка. — И как мы ночью тут репетировали разные постельные сцены, тоже забыл? Сцена у фонтана, дубль пять, хи-хи. Сцена на сеновале, дубль три, хи-хи. Отдаваться нужно красиво и кинематографично, кажется так, хи-хи.

— Ничего не помню, словно отрезало, — виновато потупился я и стал быстро натягивать на себя одежду. — А ты — актриса? У тебя есть актёрское образование?

— Вот ещё, — сладко потянулась женщина, невольно показав обнажённую грудь четвертого размера. — Я — штукатур-маляр 5-го разряда, я тут недалеко на стройке работаю.

— Так ты меня на стройке нашла? — опешил я.

— Почему на стройке? — захихикала незнакомка. — К тебе на лестничной площадке пристал какой-то парень, здоровый такой, на нашего прораба похож, у него тоже морда красная. А я в этот момент из магазина домой поднималась. Ну, думаю, всё — конец тебе. Но ты вдруг так шустро раз, раз и этот здоровяк уже на полу. А потом ты увидел меня, встал на одно колено и такой: «Дульсинея, а не хотите ли сниматься в кино?». Кстати, Дульсинея — это кто, подружка твоя что ль?

— Дульсинея Тобосская — это возлюбленная Дон Кихота, — буркнул я, — книжный персонаж. Прости ещё раз, мне бежать пора.

— Да ладно, заходи, если что, — незнакомка откинула одеяло и выставила на обозрение все свои объёмные прелести, которые очень любил изображать средневековый художник Рубенс. — Я с тобой постельные сцены, ааах, в любое время готова репетировать. Давно так хорошо не было, — сказала она мечтательно, когда я уже закрывал дверь с той стороны.

Общежитие между тем всё ещё не успело проснуться. Поэтому я в полном одиночестве очень тихо спустился по лестнице и осторожно выглянул на площадку первого этажа, где, сидя на стуле, кемарила бдительная вахтёрша, тётя Маша. «Больше ни капли в рот!» — мысленно обругал я сам себя, и, словно контрабандист через границу, буквально на четвереньках пополз мимо вахты. И всё бы хорошо, но уличная входная дверь оказалась закрыта на защёлку. Поэтому я, почему-то помянув нехорошим словом знаменитого пограничника Карацупу, который со своим верным псом Джульбарсом задержал 247 нарушителей, резко вскочил, откинул защёлку и был таков. И того, что крикнула мне в след тётя Маша, я уже не слышал.