Глава пятая Дела сердечные

Первая любовная записочка в моей жизни. И в этой, и в той. В прошлой моей реальности никто записочек не писал. Если только в школе, но это уже выветрилось из памяти. Девушки либо эсэмэски отправляли, либо сообщения в социальных сетях. Короткие, со смайликами. Что пишут девушки в девятнадцатом веке?

Увы, о любви ни слова. Красивым и четким почерком (надеюсь, что Лены) написано: «Ув. И. А. В ближайшее воскресенье мы с тетушкой собираемся гулять на Соборной горке. Буду рада, если Вы сумеете к нам присоединиться в 10.00. Е.»

Ну да, а ты чего ожидал? Письма Татьяны? Его за девушку мужчина писал.

Сегодня пятница, до воскресенья еще целый день ждать. Но это хорошо. Надо обдумать линию своего поведения, посоветоваться с умными людьми. Или, хотя бы с одной умной женщиной.

За ужином, увлеченно разделывая запеченного с картошкой шекснинского судака, спросил:

— Наталья Никифоровна, нужно что-то дарить девушке, если она приглашает на свидание?

— Лена приглашает на свидание? — удивленно переспросила квартирная хозяйка. — Наедине?

После визита Литтенбранта, когда Наталья Никифоровна села вместе с нами, мы начали столоваться вместе. И ей удобнее, и мне веселее.

— Нет, разумеется, барышня будет не одна, а со своей тетушкой, — уточнил я.

Все-таки, это не дорога от гимназии до ее дома, да еще вместе с подругой. А тетка, если умная, в сторонку отойдет, позволит племяннице поболтать с кавалером. Не станет, как Татьяна, постоянно околачиваться рядом.

Наталья Никифоровна, хоть и шапочно, но была знакома с теткой Елены — Анастасией Николаевной Десятовой, в девичестве Бравлиной. Судьбы у обоих женщин была чем-то схожи. Мужья умерли, детей бог не дал.Правда, у Десятовой супруг имел чин статского советника и полную выслугу, поэтому и пенсия у Анастасии Николаевны была соответственная и ей не нужно было держать квартирантов.

— Лена — умная девушка, — кивнула Наталья Никифоровна. — Познакомитесь с тетушкой, а если понравишься Анастасии Николаевне, она тебя в гости пригласит, получишь статус официального кавалера, там и до жениха рукой подать, если родители не будут против. А что подарить…

Мой консультант по сердечным вопросам призадумалась, потом посоветовала:

— С подарком можно вообще не мудрить. Сладости, конфеты какие. Только шоколадные плитки в лавке Истомина не бери — они у него с полгода лежат. Там вообще все старое — пряниками гвозди заколачивать можно, а конфеты-подушечки на дорожках рассыпать, вместо камушков. Лучше к Терентьеву зайди, там все свежее. Купи шоколадных конфет, с полфунта. Вручать станешь тетушке, но смотри при этом на девушку.

— Не мало, с полфунта? — забеспокоился я, переводя в уме фунты в граммы. Двести грамм конфет — как-то несолидно.

— Если ты к ним в гости домой придешь, лучше фунт,— пояснила Наталья. — А на прогулке, куда Анастасия Николаевна конфеты денет? На ходу вы их есть не станете, а в ридикюль полфунта войдет.

— Анастасия Николаевна — что за женщина? С нею можно как-то договориться?

— О чем? Чтобы вам где-нибудь в уголочке поцеловаться? И думать забудь. Бравлины всегда своих девушек в строгости держали. В прежние времена только за то, что Лена тебя больного навещала — пусть и с подружкой, ее бы уже в монастырь определили, месяца на три, на хлеб и воду.

Суровые нравы. Неужели все правда? Даже не верится. Девятнадцатый век на дворе!

Ужин закончился. Моя квартирная хозяйка, убирая со стола посуду и, складывая несъеденные кусочки для Тишки, подняла на меня взор и строго сказала:

— Пятница сегодня.

Ну да, помню. Если завтра суббота, сегодня пятница. И рыба на ужин — значит, день постный. И что такого, что пятница? Зачем напоминать, да еще с назиданием?

А, понял, что имела в виду хозяйка. У нас ведь не только постные дни, но и ночи. Я в прошлую среду проштрафился — добавил и себе, и хозяюшке лишний грех. Наталья Никифоровна переживает, что тянет с исповедью. Этак, можно про какой-нибудь грех и забыть. Ладно, не стану лишний раз расстраивать хозяйку.

Можно после ужина часок-другой почитать. Как раз из Устюжны приехал очередной «Жиль Блас», Наталья Никифоровна его уже прочитала, передала мне — дескать, читайте, потом перескажете. На французском!

Читаю, учу язык, самому интересно стало. Есть какая-то прелесть в чтении романов на языке автора.

За пару часов с трудом, но осилил повесть «Le Capitaine Burle»[1]. На французском ее пока пересказать не смогу, но хотя бы понял, в чем суть.

Уже разделся, приготовился лечь, как на кухне что-то загрохотала и зазвенело. Не иначе, наш рыжий обормот хулиганит. Придется идти, выяснять — в чем там дело? Хозяйка-то, наверное, уже спит.

Нет, не спит. Наталья Никифоровна, в одной только ночной сорочке заметает осколки разбитой чашки. Сорочка, разумеется, не секси, что носят женщины в моем времени, более строгая, целомудренная. Но все равно, ночнушка, она ночнушка и есть. Короче, чем дневная рубаха, рукавов нет. А свет лампадки помогает домысливать остальное.

— Сама виновата, — вздохнула Наталья. — Забываю, что чашки теперь нельзя на край стола ставить. У, зверюга страшная! Так бы и убила!

Хозяйка склонилась и принялась наглаживать «зверюгу», который, как ни в чем не бывало уже терся о ноги хозяйки. Подумаешь, какая-то чашка.

— Новую купим, — отмахнулся я.

Ничего фривольного в мыслях не было, просто решил помочь хозяйке собрать осколки, попытался взять из ее рук веник, а та, разумеется, не хотела, чтобы мужчина занимался женской работой. И сорочка сама по себе взлетела вверх.Потом мы оба забыли, что нынче пятница, а когда вспомнили, осознали, что опять нагрешили.

— Почему в жизни все странно? — рассеянно подумал я вслух.

— О чем это ты?

— Разве можно любить сразу двоих?

Наталья лежала, уткнувшись носом в мое плечо. Услышав вопрос, немного приподнялась и отстранилась.

— Ваня, когда ты со мной — это разве любовь? — усмехнулась хозяйка. — Растешь ты, взрослеешь, а юношей часто к взрослым женщинам тянет. С Леночкой у тебя любовь, со мной естество мужское играет.

Про естество мужское Наталья могла и не говорить, сам знаю. Играет, да еще как. Но если у тебя в голове двадцать девять, или тридцать (не знаю, исполнилось ли?) лет, а телу двадцать. бывает трудно себя контролировать.

— Тебе не обидно? — поинтересовался я. — Мы здесь в одной постели, а разговоры ведем о другой женщине.

— Обидно, нет ли, какая разница? — вздохнула хозяйка, опять прижимаясь ко мне. Погладив по груди, сказала: — Ласковый ты Ваня и хорошо мне с тобой. Стыдно сказать, но спасу нет — как хорошо. Меня раньше так никто не ласкал. Что с супругом покойным, что с любовником моим единственным, все просто было — ложись, подол задирай. Ну, любовник-то хоть помогал.

Мне отчего-то резануло по сердцу воспоминание женщины о ее бывшем муже, о любовнике, хотя и знал об обоих раньше. Инстинкт собственника, не иначе.

— С тобой, Иван Александрович, словно счастья немного получила. Мне через три года сорок лет стукнет, понимаю, недолго радоваться осталось. Но я и тому рада, что сейчас есть. Могло бы и этого не быть.

Повернувшись к женщине, принялся поглаживать ее по спине, по плечам. Вздохнул:

— И почему нельзя сразу двух жен иметь?

— Ой, Иван Александрович, ты меня уморил, — засмеялась хозяйка. — Хочешь, как у турок или арабов, гарем завести? Не забывай, что у нас не восточные женщины, а русские бабы, пусть и дворянки. Леночка –девушка хорошая, но что будет, если ей мужа с кем-то делить придется? И тебя убьет, и меня. Тебя убьет, ладно, заслужил, а меня-то за что? И я сама Елену убью, если она на моей кухне хозяйничать примется.

— Можно прислугу нанять, — предложил я. — Тогда и ссориться не о чем.

— Трудно, Иван Александрович, хорошую прислугу найти. Сама обжигалась. Наняли как-то девку из деревни — это еще когда муж был жив. Дров наколоть, воды наносить. Работы немного, поутру только, жалованье положили два рубля в месяц. Вроде — девка трудолюбивая, покладистая, а она деньги у нас украла, двадцать рублей. А у подруги моей — не здесь, в Устюжне, горничная хахаля приводила, хозяйскую наливку вместе с ним пила, потом водой разбавляла. Крупу воровала, муку с маслом. Вроде, понемногу, но все равно — неприятно. Беда с прислугой! Даже если хорошая попадется, то глаз да глаз нужен. Не присмотришь, делать ничего не станет. Кто прислугой командовать станет? Я одно скажу, Лена другое, кого слушаться? Горничная — пусть она золотая, но все равно, хозяйский дом для нее чужой. И кухарка, пусть и того толковей, лучше хозяйки ни щи, ни кашу не сварит. Одно дело для себя варить, другое для других.

Хозяйка немного помолчала.

— Понимаю, про двух жен ты в шутку сказал, не может этого быть, но представила, как у вас с Леной ребенок родится. У вас счастье, радость, а мне каково?

Мне снова стало жалко Наталью Никифоровну, которую я теперь именую только по имени-отчеству, а она, потянувшись, прижалась ко мне еще плотнее и хмыкнула:

— А мне, Иван Александрович, предложение сделали.

— Предложение? Кто сделал? — удивился я.

Вообще-то, хотел возмущенно взреветь: «Кто посмел?». Моей квартирной хозяйке, да еще и любовнице, делают предложение, а я про это не знаю? Между прочем, меня нужно в первую очередь спросить, соглашусь ли, чтобы Наталья отдала кому-то руку и сердце.

— Сватается ко мне Петр Генрихович Литтенбрант, — пояснила хозяйка. — Хотела тебе попозже сказать, но какая разница?

Ничего себе! Литтенбрант сватается⁈ Получается, я сам зазвал в дом гремучую гадину, которая воспользовалась моим доверием. Влезла, понимаете ли, гадюка в сапогах, прямо в душу! Нет, не зря он мне показался похожим на аглицкого джентльмена. Английскую культуру люблю, писателей тамошних, архитектуру, сериалы про Шерлока и инспектора Барноби уважаю, но саму Англию терпеть не могу. От нее России сплошные пакости — то наше Поморье захотят присоединить к английской короне, то Петра Великого отравят (версия, хоть не доказана, но мне нравится), да и других бед от англов хватает. И пусть Петр Генрихович не англичанин, а остзейский немец по крови, это ничего не меняет. Влез, мерзавец, в мой дом (ладно, в квартиру, которую снимаю) и украл сердце моей женщины. Или еще нет?

— Когда ты с ним увидеться успела? — спросил я тоном супруга, узнавшего, что обзавелся рогами.

— С тех пор, как ты его в гости приводил, ни разу не виделись, — засмеялась хозяйка. Легонько щелкнула меня по носу, потом поцеловала и поинтересовалась: — А вы, Иван Александрович, ревнуете, что ли?

Я попытался ответить, но получилось нечто нечленораздельное, вроде рычания. Кое-как справившись с собой, ответил правду:

— Есть немного. — Подумав, добавил: — Понимаю, что права ревновать тебя у меня нет, но все равно, (чуть не сказал — словно серпом по важному месту) будто резануло меня…

— Вот, Иван Александрович, все мужчины одинаковые, — хмыкнула хозяйка. — Самим на сторону ходить, вроде, не зазорно, а коли женщина сходит — беда. Но я тебе не изменяла, да как бы смогла? Не вру — мы с Петром Генриховичем единственный раз виделись.

— Один раз виделись, а он уже в жены зовет? — удивился я.

— Говорит, понравилась очень. Мол — мечта я, всей его жизни. Он, как в Нелазское вернулся, письма мне пишет. Сначала писал о природе, об охоте, потом стихи принялся посылать.

— Литтенбрант стихи пишет? — удивился я.

Наталья Никифоровна откинулась на подушке и с чувством прочла:

— Я вас люблю, — хоть я бешусь,

Хоть это труд и стыд напрасный,

И в этой глупости несчастной

У ваших ног я признаюсь!

— Подожди, но это же не его стихи, — опешил я. — Это Пушкин.

— Я знаю, кто эти стихи написал, — парировала хозяйка. — А что здесь плохого? Зачем самому писать, мучиться, если на свете столько прекрасных стихов? Все равно Петр Генрихович лучше Пушкина или Лермонтова не напишет.

Крыть нечем. Не то, что следователь-охотник Литтенбрант, но, пожалуй, никто другой лучше Пушкина не напишет. Можно сто раз сказать, что поэты моего времени сильнее, нежели Александр Сергеевич или Михаил Юрьевич, но это только слова.

— Как стихи перестал писать, предложение сделал — дескать, он сам вдовец, и я вдова, но оба еще не старые, почему бы не пожениться?

— И что ты решила? — поинтересовался я, стараясь оставаться спокойным.

— Что решила… — в раздумчивости протянула Наталья Никифоровна, потом сказала: — Наверное, приму его предложение. Знаешь Ваня, надоело мне одной жить. Понимаю, счастье с тобой привалило, но надолго ли? И оно незаконное, некрасиво. Ты парень молодой, с Леночкой Бравлиной поженитесь — дай бог вам любви и деток. А я что? Опять квартирантов-недорослей брать? Петр Генрихович, мужчина еще не старый, симпатичный. Правда, большого капитала не нажил, все жалованье у него шестьсот рублей, но при своем доме, да в Нелазском, жить можно припеваючи.

— Тебе пенсию за мужа перестанут платить, если замуж выйдешь? — спросил я, слегка обеспокоившись будущим своей квартирной хозяйки. Она теперь мне не чужой человек. Странно, что жалованье у Литтенбранта меньше моего. Неужели это от чина зависит? А выслуга не учитывается? Или у него выслуга маленькая?

— Пенсию за покойного мужа перестанут платить, — кивнула Наталья Никифоровна. — Не платят вдовам, если они во второй раз замуж выйдут. Но у меня кое-какие сбережения есть, — похвалилась хозяйка. — Не очень много, но рублей двести скопила. Если замуж надумаю выходить — не бесприданницей к Петру Генриховичу пойду, с капиталом. И дом этот можно хорошо продать — триста рублей, а если с мебелью, то и пятьсот дадут, не меньше.

— Подожди, как это, дом продать? — опешил я. — А я куда?

— Здесь и останешься, на улицу никто не погонит, — успокоила меня хозяйка. — У нас с вами, Иван Александрович, уговор на год был, его не нарушат. Станешь новому хозяину деньги за квартиру платить, вот и все.

— Нормально, — фыркнул я. — Представляю, объявление висит: «Продаю дом вместе с квартирантом».

— Объявление, положим, писать не стану, нет надобности. На мой дом желающие и так найдутся. А ты, если захочешь, всегда новое жилье отыскать сумеешь, — невозмутимо ответствовала Наталья Никифоровна.

— Где я его найду?

Эгоизм чистейшей воды. Но дом этот мне нравится, и хозяйка. В том смысле, что и в постели хороша, а уж готовит-то как божественно! Но мешать Наталье Никифоровне обзавестись мужем не стану. Впрочем, даже если бы и пытался, все равно бы не смог. Да и зачем это мне? Значит, придется смириться.

Наталья Никифоровна потерлась щекой о мое плечо и сказала:

— Иван Александрович, ты не переживай так. Не завтра я дом примусь продавать, да из города уезжать. Пока то-сё, сколько времени пройдет? Месяца три, не меньше. Я ведь не барышня семнадцатилетняя, чтобы очертя голову замуж выскакивать. Мне и на дом Петра Генриховича нужно посмотреть, и на село. Вдруг не понравится? Кто знает, как он живет? Он же охотник, а для них главное, чтобы было куда подстилку кинуть, да собак обустроить.

Вряд ли у Литтенбранта в селе Нелазское охотничий домик — лесная избушка на курьих ножках или заимка. У него жена крестьянкой была, стало быть, хоть какой-то дом должен быть.

— А что ты самому Петру Генриховичу отписала? — поинтересовался я. — Согласие дала?

— То самое и отписала. Мол — нет я вам не говорю, но и да пока не могу сказать. Мне все обдумать нужно. А я, хотя и вдова, решение — выходить замуж или нет, принимаю сама, но нужно с родней посоветоваться. И отец с матерью у меня живы, и сестры старшие есть. Но для начала хотела бы с вами пообщаться. Приезжайте в Череповец, пообедаете у меня, поговорим.

— Ты меня заранее предупреди, когда Литтенбрант приедет, — пробурчал я. — Чтобы мне за стеночкой не страдать, я на этот день номер в гостинице закажу.

— Ох, и дурак же ты, Иван Александрович, — вздохнула хозяйка. — Неужели ты думаешь, что сразу его в постель пущу?

Примерно так я и думал. Ребята они взрослые, чего тянуть-то?

— Но, Иван Александрович, имей в виду — если Петру Генриховичу согласие на замужество дам, тебя к себе больше не подпущу. Один раз изменила, всю жизнь каюсь.

Ух, а до чего хороша Наталья Никифоровна! Повезет господину сельскому следователю, если она согласие на брак даст.

— Понимаю, чего уж там… — сказал я, подгребая ее к себе и, принимаясь целовать ее лицо, шею, плечи, потом спустился чуть ниже.

— Ваня, да сколько можно⁈ Ах ты…


[1] Эмиль Золя. Капитан Брюль. Не знаю, как ГГ, автору рассказ не понравился.

Загрузка...