Город в осенних звездах

Глава 6 В которой заключаются сделки и работа, некоторым образом начинается. Мои юные радикалы появляются снова. Дальнейшие таинственные пожертвования. Я принимаю вызов. Ночные гости. Неудобства фургона, предназначенного для перевозки мясных туш

Моя красавица — герцогиня так и не появилась в Майренбурге; и хотя время от времени до меня доходили слухи о том, что герцог Критский наезжает в город и ведет какие-то таинственные дела с собравшимися здесь адептами алхимии, — и даже иной раз принимает гостей в своем доме, — я не сумел разузнать ничего больше ни о ней, ни о нем. Все это время мы с шевалье занимались вплотную учреждаемой нами Компанией.

Адвокат Ойхенгейм-Плейшнер получил наш проспект, разработанный до мельчайших деталей, передал его анонимному своему клиенту, после чего попросил нас о новом делом свидании. Слухи о нашем таинственном покровителе (молва утверждала, что это никто иной, как сам принц) вдохновили многих почтенных майренбуржцев. Они буквально настаивали, чтобы мы взяли их золото, и вскоре у нас уже был целый ларец этого самого золота, спрятанный в гондоле воздушного корабля на тот случай, как говорил Сент-Одран, если нам вдруг придется спешно отбыть из города. Шевалье пребывал в состоянии эйфории; он даже признался мне, что борется с одолевающим его искушением и в самом деле построить воздушный фрегат, который он расписывает нашим инвесторам с таким воодушевлением. Мне пришлось даже ненавязчиво ему напомнить о том, что мы все-таки замышляем Большое Мошенничество, а не действительную экспедицию, и что даже если мы и построим такой корабль, нам все равно никогда не найти тех сказочных земель, которые, как шевалье утверждает, были открыты им и всесторонне изучены! Наши акционеры были либо жадны, либо до неприличия романтичны. Одна средних лет дама, ландграфиня Тереза — вильгельмина Красная-Бадехофф — мирошницки, приходящаяся кузиной супруге принца, выразила надежду, что своими, — весьма, кстати щедрыми, — пожертвованиями на предприятие наше она подвигнет нас слетать в Миттельмарх и отыскать там пропавшего ее супруга. Мы, разумеется, приняли ее деньги, хотя оба мы знали, что благоверный ее, — пусть даже ходили упорные слухи, что исчезновение его как-то связано с его любительскими занятиями Черной Магией, — на самом деле отдал Богу душу прямо в жарких объятиях одной из шлюшек миссис Слайней. Дабы избежать скандала, ландграфинин племянник, как утверждает молва, лично позаботился о том, чтобы перепоручить тело дядюшки стремительным водам Рютта. Также дошли до нас слухи, что поскольку племянник сей значился единственным наследником тетушкиных богатств, он был весьма недоволен щедрым пожертвованием ландграфини на поиски пропавшего ее супруга, но по иронии судьбы не мог теперь открыть правду и объявить своей тетке, что дядя его почил в бозе! Но в основном наши инвесторы были людьми прозаичными, без романтических завихрений, — из породы жадных до денег дельцов. В адвокатской конторе в тот день было сумрачно. Солнце скрывалось за тучами, обложившими небо. Густой пеленой валил снег. Ойхенгейм-Плейшнер устроил нам с Сент-Одраном этакий контрольный опрос по списку вопросов, подготовленному таинственным его клиентом. Поскольку мы не особо нуждались теперь в дальнейшем субсидировании, мы с шевалье отвечали охотно и бодро, зная, что при удачном стечении обстоятельств мы можем тем самым удвоить богатства, каковые мы увезем с собой из Майренбурга, когда наш воздушный корабль отправится в дальнее плавание. Где-то на середине этого допроса, каковой, надо признать, был вполне дружелюбным, бледный наш адвокат показал нам какой-то древний фолиант в потертом растресканном переплете.

— Ван Брод подтверждает все то, о чем вы говорите. Я также нашел еще несколько доказательств, коими подкрепляются притязания ваши, хотя, честно признаюсь вам, джентльмены, сам я полагал их несколько фантастичными. Но я, разумеется, здесь ничего не решаю.

— А что это за книга, сударь? — полюбопытствовал Сент-Одран. Адвокат молча передал фолиант через стол. Я прочел титульный лист: «Трактат об открытии оккультных миров и завладении оными». Должно быть, книгу сию предоставил доктору — адвокату его клиент.

— В этом труде, джентльмены, Ван Брод дает описание запредельного мира, называемого им Срединным Пространством, каковое находится, по его утверждению, между вышними Небесами и миром нашим. Также агент наш сумел раздобыть листок одного старинного журнала, который находится теперь у меня и содержит подробнейшие инструкции относительно того, как войти в запредельные те миры. Существует еще одно описание, сделанное Августом из Ньюрштейна, монахом, жившим в 14 веке, в каковом описании приводит он разговоры свои с некою ведьмою и одним чернокнижником, побывавшими в месте, называемом им «Миром между мирами».

Его краткая речь несказанно меня позабавила. Складывалось впечатление, что он, насобирав доказательств для некоего судебного разбирательства и удовлетворившись тем, что доказательства эти имелись, готов был теперь поверить безоговорочно всякой лжи, каковую бы мы ни измыслили! Он даже как будто разволновался. Я почувствовал укол вины.

— Есть также записки, — продолжал он, — Генри Аламинуса из Данцига, знаменитого алхимика XV века, в коих упоминается интересующий нас предмет: отрывок письма некоего неизвестного к своей супругу, в котором описывает он поход в одно странное место, каковое он называет «Gеistwelt».

Я слушал его, не выказывая нетерпения, но при этом испытывая некую смесь беспокойства и скуки. Поскольку старый адвокат явно впервые столкнулся с таким предметом, он не знал еще, с какой легкостью громоздятся подобные «доказательства».

Вопрос только в том, как именно подходить к отбору фактов из безграничного количества информации, накопившейся в мире. Ойхенгейм-Плейшнер вдруг сделал паузы, и восторг его относительно наших прожектов проявился яснее.

— И есть еще кое — что, капитан фон Бек, интересное для вас лично. Быть может, факт сей уже вам известен? Я имею в виду письмо брата Вильгельма из реншельского монастыря к сотоварищу своему монаху в Ольмиц. Письмо датировано июнем 1680. Вы знакомы с его содержанием?

Я покачал головой, и он протянул мне нижеследующую современную копию со старинного пергамента, каковой, как признался адвокат, хранится теперь у его клиента (и является, как мне дали понять, основной из причин вышеназванного клиента в нашем с шевалье предприятии):

В настоящее время исполняю я наистраннейшее из послушаний, а именно: копию списываю с Исповеди покровителя нашего и господина. Графа фон Бека, коий прославлен благочестивыми своими деяниями. Разумеется, я не могу изложить тебе содержание сей Исповеди, скажу только, что граф весьма поразил и смутил добрую братию нашу речами своими о землях неведомых, что лежат за пределами человеческого нашего восприятия, не являясь, однако, ни Небесами, ни Преисподней, но пребывающих сами в себе, и называет он их Миттельмархом, сиречь Предом Срединным. Принимал исповедь брат Оливер, мне же поручено лишь ее переписать. Но и при том иной раз дрожит у меня рука, держащая перо, и вынужден я часто весьма прерывать работу свою, дабы осенить себя животворящим крестом. Остается мне лишь молиться, чтобы случилось так, что граф бредит в жару, либо же вводит нас в заблуждение обманом умышленным, либо же разум утратил. Но вот только он не похож на безумца и владеет собой, хотя и осла, после недавней болезни. Говорит он о землях, населенных сказочными зверями и людьми небывалыми, но говорит о них как о тварях привычных ему и известных, и звучат его речи страннее, чем в древних романах описано. И сии речи весьма нас пугают.

Молись за всех нас, добрый мой брат, и особо молись за меня, дабы разум мой не помутился от исполняемой мною работы.

Еще одно нежеланное напоминание о семейном нашем предании — буквально за последние несколько дней! Но когда адвокат одарил меня многозначительным взглядом, мне пришлось напустить на себя умный вид, хотя чувствовал я себя по-дурацки. Однако я вошел уже в роль, которую мне навязал Сент-Одран.

— Вы, разумеется, знаете, о которым из ваших предков идет речь в письме, — весьма уважительно проговорил адвокат, аккуратно складывая бумагу, которую я передал обратно ему.

— О предке моем со стороны отца. О пра-прадеде моего деда, если не ошибаюсь. — Я себя чувствовал дураком и негодяем одновременно.

— Я полагаю, сударь, вам должно быть известно, где именно он путешествовал. Вы и сами повещали те земли. Вместе с вашим партнером. — Разумеется, сударь, — вставил Сент-Одран. — Вы же видели карты и все остальное.

— Что и убедило моего клиента. Остальные вопросы, как вы сами поймете, составлены мною и касаются юридической и финансовой сторон дела. Мы, адвокаты, осторожное племя… осторожней гораздо, чем искатели приключений. Такие, как вы. — Мне показалось, что он попытался выдавить краткий смешок.

Предприятие наше, основанное на обмане и лжи, с каждой минутою нравилось мне все меньше и меньше. Я не знал, что мне делать: признаться во всем и тем самым предать Сент-Одрана или хранить молчание. Не стоит, наверное, и упоминать о том, что я промолчал. При этом я себя чувствовал гнуснейшим из трусов. Какой-нибудь недалекий вельможа насобирал, как очевидно, целую кучу старинных книг, начитался до одури и сработал некую теорию, каковая опровергается первым же рациональным доводом. Но, с другой стороны, кто я такой, чтобы разбивать их грезы? Они и сами сполна осознают всю свою глупость, когда я бесследно исчезну с их золотом!

— Ну да! Да! — Сент-Одран надрывался, точно соборный колокол. — Миттельмарх. Он самый. Вот почему для успешного завершения экспедиции необходимо построить новый корабль.

Наш старый корабль, — воздушная лодка, в которой мы поднимались на прошлой недели, — недостаточно прочен и вместителен для подобного путешествия!

— Я понимаю, сударь. Я как раз собирался сейчас перейти к вопросу о капиталовложениях. Прежде всего мне хотелось бы знать, сколько времени вам потребуется на строительство этого корабля?

— Это, сударь, зависит от того, каких мастеров нанять. Для строительства корпуса всего лучше будет подрядить умельцев из Бремена. Купол всего лучше делать в Лионе. Все остальное можно сработать и здесь, в Майренбурге. Но, как вы сами должны понимать, это займет ни один месяц.

— Скажем, к сентябрю этого года будете вы готовы?

— Вполне вероятно, герр доктор — адвокат. Но мастера из Лиона и Бремена потребуют денег вперед как доказательство наших честных намерений.

— Я понимаю. Как будет лучше всего перевести эти деньги за границу? Чеком? Долговою распиской?

— Я еще не справлялся, сударь, но могу получить всю интересующую вас информацию в течение нескольких дней.

— Они действительно, бременцы, лучшие мастера?

— Лучше их только мои земляки, шотландские корабелы. Но нанимать их теперь было бы несколько непрактично.

Разумеется, до сего времени бременцы строили корабли морские, но корпуса их судов идеально подходят и для воздушных лодок. Воздушная тяга должна идти… — таинственный взмах обеими руками, — …так.

Весла так… — что-то вроде загребающего движения. — А паруса надо крепить на наклонных мачтах. Под углом минимум в 45 градусов. Вот так… — тут Сент-Одран изображает ладонями некую геометрическую фигуру. — И потом, существуют еще всякие хитрые инженерные приспособления, но, к счастью, с этим проблем не возникнет. Нам удалось заполучить одного выдающегося корабельного инженера, подвязавшегося в свое время на службе в британском и датском военном флоте. Он буквально на днях вернулся из Америки, где консультировал тамошнее правительство по вопросам конструкции кораблей. — Сент-Одран продолжал заливаться соловьем в знакомой уже тональности, ведя свою музыкальную тему, основанную на простейшей мелодии, создавая захватывающие переливы, возбуждающие воображение слушателя. Иными словами, картину, каковую внимающий Сент-Одрану рисовал себе в воображении, шевалье раскрашивал сияющими цветами, и слушатель видел не только то, что хотел видеть он сам, но и то, что хотел показать ему шевалье.

— Они все — оркестр, — как-то сказал он мне, — а я лишь дирижер.

Наконец шевалье завершил свое представление, каковое, признаюсь, меня впечатлило едва ли не наравне с угрюмым законоведом. Сент-Одран заверил нашего доктора — адвоката, что мы не только доставим корабль наш в Миттельмарх, перебравшись через преграды, — непреодолимые, если идти по земле или плыть по морю, — но и снарядим этот корабль так, что он будет готов к любым непредвиденным неожиданностям. Он застенчиво упомянул «сиятельного господина» и «вашего титулованного клиента», так же, как я, полагая, что таинственным нашим инвестором выступает сам принц майренбургский. я не стал задаваться вопросом, почему принц, запрещающий тайные общества, — каковые занимаются, разобравшись, теми же безобидными действами, рассчитанными на дешевый эффект, что и мы с шевалье, — покровительствует в то же время нашему предприятию. Я рассудил, что такое встречается вовсе не редко, когда человек с энтузиазмом хватается за какую-нибудь одну явно нелепейшую идею, но зато с яростью обличает другую, не менее нелепую. Настроен я был весьма цинично, а в таком настроении я все всегда сваливаю на низменную человеческую природу.

Когда мы возвращались на площадь Младоты в наемной карете, Сент-Одран имел вид утомленного актера, который только что отыграл, — и успешно, — трудную роль перед чуткою и благодарною публикой.

— Начать нашу компанию, как выясняется, будет легче, чем я полагал, — сказал он.

Во мне все же росло беспокойство. Одно дело — обвести вокруг пальца парочку бюргеров, совсем другое — дурачить сиятельного принца. Именно с того дня, я так думаю, и вернулись мои кошмары.

Вновь в ночных снах моих стала являться мне герцогиня, и человек-телец, дышащий жаром мне прямо в лицо, и Лабиринт, — с каждым разом он становился все больше запутанным, — и угрожающие шепчущие голоса. Сент-Одран же тем временем продолжал собирать свою «коллекцию» подложных документов: рекомендательные, ясное делохвалебны, письма, различные благодарности и другие бумаги, вполне убедительно свидетельствующие, что бременская корабельная фирма «Линдер и Линдер», подрядившаяся исполнить заказ, — а именно, строительство корпуса воздушного корабля, — для Общества Воздушных Исследований на общую сумму 27 000 талеров, с предоплатою 9000 талеров, выплатой 9000 талеров по завершении строительства корабельного корпуса и 9000 талеров по окончании всех работ. Господа Винглер и Пьемонт берутся за 10 000 талеров выделать шелковый купол воздушного шара по типовому проекту (они исполняли подобные заказы и для Монгольфье), но требуют предоплаты в размере половины от общей суммы. Они обязуются также изобразить на куполе всякий герб, флаг, либо же отличительный знак, каковой будет включен в список представленных инвесторов Компании, поданный до последней лакировки материала. Мистер Маркесс, корабельный инженер, завершил уже все чертежи и горит нетерпением взяться за дело. И все в том же духе. Чем сложнее и изощреннее становился обман Сент-Одрана, тем неотвязней мои угрызения совести, и кошмарные сны мои донимали меня все сильнее. Если этот обман раскроется, в лучшем случае нас изгонят из города… но всего вероятней казнят. За мошенничество в особо крупных размерах. Но даже если изгонят, нас после этого не примут больше нигде в цивилизованном мире. Я рассчитывал изначально составить себе состояние малою ложью6 более, скажем так, традиционною тактикой, но теперь я завяз глубоко и не мог пойти уже на попятную, не предав при этом Сент-Одрана и не обнаружив участия своего в сем мошенничестве.

Имея стойкий иммунитет ко всяческим моральным терзаниям и угрызениям совести, друг мой продолжал погружаться в трясину придуманной им иллюзии. В очередном разговоре нашем с доктором — адвокатом шевалье сокрушенно посетовал на острую нехватку «горючего газа», необходимого для того, чтобы поднять в воздух наш новый корабль, и справился, словно бы между прочим, нельзя ли будет закупить и его тоже. Адвокат сделал пометку в своем блокноте. Контракты были уже готовы, и мне пришлось наконец поставить свою подпись. При этом я себя чувствовал так, словно бы запродавал душу свою Сатане.

Мне даже не верилось, что Сент-Одран может с такою легкостью ко всему этому относиться. Уж слишком большие деньги образовались у нас в руках. А ведь я отнюдь не стремился заполучить богатство всей нации, мне хватило бы денег какой-нибудь милой вдовицы!

Так проходило время, и дни мои были так же далеки от реальности, как и ночи. Я стал много пить, — больше, чем стоило бы, — и, выпив, бродить по улицам не разбирая дороги в смутной надежде встретить свою герцогиню. Зима потихоньку брала свое. С каждым днем становилось все холоднее. Я чувствовал, как мужество покидает меня. Дух мой умирал.

Никогда еще в жизни я не был настолько несчастен. Иной раз меня посещала мысль взять коня и уехать из Майренбурга, — таким же нищим, каким я приехал сюда, Я начал скучать по Беку, мирному тихому Беку, и по домашним своим, рядом с которыми я бы себя почувствовал увереннее. И все же гордыня моя, — упрямая, пагубная, бессмысленная, — удерживала меня в столице Вальденштейна. И еще моя дружеская привязанность к этому шотландскому мошеннику, не заслуживающему, говоря по правде, вообще никакого доверия. Большой наш корабль потихонечку обретал форму на бумаге. Сент-Одран дошел уже до того, что начал пописывать весьма цветистые статейки относительно продвигающегося строительства вышеуказанного корабля, успокаивая тем самым наиболее нервных клиентов. Я не отваживался произвести даже примерный подсчет всех денег, осевших в нашем заветном ларце, и с большой неохотою, — только по настоянию шевалье, — пошел с ним в наш сарайчик на Малом Поле, выстроенный специально для того, чтобы хранить там старый воздушный шар. Там, смеясь про себя, Сент-Одран предъявил мне очередной кошель с талерами. Источник мрачного моего настроения, как очевидно, оставался для шевалье непонятным.

— Вы так подавлены из-за холодной погоды? — участливо поинтересовался он. — Ну да ничего. Пусть золото это согреет вам руки в то время, как мы на нем руки нагреем!

Когда мы собрались уже возвращаться в город, Сент-Одран весело крикнул охране:

— Джентльмены, берегите корабль этот, как если б то было сокровище Эльдорадо!

Снег покрыл все Малое Поле, лег толстым слоем на ветви деревьев, на плечи мраморных статуй, на крышу сарая. Бледный свет солнца был цвета слоновой кости.

Белые стены и башенки Майренбурга едва ли не сливались с белизною пейзажа и неба. Сент-Одран был в алом плаще и такого же цвета шляпе, я во всем черном. В последнее время мне весьма полюбился сей мрачный цвет. Когда мы уже подошли к городским воротам, навстречу нам выехала карета, в окне которой разглядели мы закутанную в меха фигуру патронессы нашей, ландграфини Терезы — вильгельмины: вся кричащие румяна и безумные, отчаянные голубые глаза. Она помахала им и посоветовала быть осторожнее, — такой гололед! Мы с Сент-Одраном давно уже знали, что во всех своих действиях она руководствуется прежде всего предсказаниями ее «домашних» астрологов и ясновидцев. Как видно, все их семейство подвержено одной болезни. Покойный супруг лангдграфини, когда еще не увлекся походами по борделям, занимался любительски Тайными Изысканиями; ее матушка скандально известна была как ведьма, сестра как безудержная нимфоманка, а племянник ее, — происходящий из молодой, австрийской, линии рода, — поговаривали, поклоняется Сатане. Впрочем, наша ландграфиня, кажется, не стремилась к безбрежным далям сверхъестественного океана. Когда карета ее проезжала мимо, мы сняли шляпы и поклонились. В конце концов, большая часть всего золота в сундуке нашем было золотом ландграфини.

Когда мы повернулись, провожая глазами ее карету, я с изумлением обнаружил, что к нам приближаются четверо всадников. Вид у них был такой, словно они гнали коней всю ночь напролет. Я почти сразу узнал их: то были те самые юные радикалы, которые спасли меня от Монсорбье. Я был рад снова встретиться с ними. Только вот интересно, что стало с остальными двумя из сплоченного их отряда.

— Доброе утро, джентльмены! Вы меня узнаете?

Все четверо были настолько измотаны, что едва смогли поднять головы. Стефаник поглядел на меня ввалившимися глазами.

— Да, сударь. Конечно, я вас узнаю. — Голос его звучал чуть громче шепота.

Да тут еще стая ворон взметнулась в небо, и крики их едва ли не заглушили его слова. Сейчас явно было не время вести беседу. Я просто направил их к «Замученному Попу», а заодно предложил отобедать там вместе. Они очень обрадовались и сказали, что будут весьма польщены разделить со мной трапезу. Компании их теперь поубавилось на два человека, а одежда их и оружие были не так уже аккуратны, как прежде. Лишь у одного из поляков, — у самого Стефаника, — сохранилось еще его кремневое ружье. Ему хватило буквально нескольких недель, чтобы порастерять весь свой простодушный энтузиазм-преимущество пылкой юности. Они, безусловно, побывали в Париже и обнаружили там, что все, о чем я предупреждал их, — чистая правда. Когда они ускакали вперед, Сент-Одран нахмурился, напустил на себя весьма озабоченный вид и выразил опасения свои, хорошо ли то будет, если нас с ним увидят в компании радикалов теперь, когда все бараны на майренбургской бирже только-только заблеяли, ища возможности получить право выпаса на тучных лугах дутого нашего предприятия. Я лишь отмахнулся небрежно от его страхов. С каждым новым удачным обманом Сент-Одран становился все бодрее, все увереннее в себе, ибо размеры богатства, им добываемого, вполне соответствовало размеру его таланта водить всех и вся за нос. Я же не уставал поражаться тому, как же скоро мужчины и женщины забывают о всяческом благоразумии, когда начинаешь взывать ко глубинной их сущности, когда панорама их грез обретает реальность, пусть даже реальность сия весьма далека от первоначальных мечтаний. Пообещайте кому-нибудь верную выгоду с лесопильного завода, и он тут же выкажет подозрение. Но пообещайте ему бессмертие, вечную верность его возлюбленной, проблеск Эльдорадо, и предательская надежда заманит его в западню. Именно так умненькие девицы облапошивают стариков, а красавчики-негодяи разбивают сердца сердобольных вдовиц. А ведь есть и такие, что пересчитывают всякий раз сдачу в мелочной лавке, проверяют счета своих слуг до последнего пфеннига, сомневаются в существовании соседней долины, не говоря уже о каких-то там запредельных мирах, и не понимают нужды слепого нищего, побирающегося на улицах. Вот уж действительно: чем осмотрительнее и скареднее человек, чем легче вовлечь его в какое-нибудь безрассудное предприятие, рассчитанное исключительно на глупость клиента.

По настоянию шевалье мы завернули в одну харчевню на берегу реки, дабы отпраздновать наш успех бокалом-другим джина с водою, и оттуда отправились прямо к «Замученному Попу».

Четверо моих юных друзей уже поджидали нас в пивной, отогревшиеся и не такие измученные, какими предстали они пред нами у городских ворот. Я прокричал им: «Салют!», поелику уже пребывал в некотором подпитии, и вытолкал Сент-Одрана вперед, дабы представить его. Держались они уныло и даже как будто застенчиво, что вовсе было не удивительно, ведь они потеряли двоих товарищей, и восторги их перед коммуною несколько поунялись. Они даже признались, что предостережения мои о Париже оказались верны, но в остальном юные мои радикалы остались столь же отважны и рьяны. Они отыщут еще вожделенную свою Утопию, пообещали они.

— Где? — спросил я.

— В Южной Америке? — ответил мне Красный, коренной майренбуржец.

— В Перу? — уточнил Сент-Одран. — Или, может, в Колумбии? Только что вы надеетесь там найти?

— Мы хотим основать новую цивилизацию, сударь, построенную на принципах справедливости.

— Все, что вы там найдете, друзья, это гниение и болезнь. И ещевымирающих индейцев. К тому же он и золотом небогат, этот субконтинент. Такая земля вообще не должна существовать на свете. — он говорил с таким жаром, что можно было подумать, вся Америка Южная сговорилась однажды предать его.

— Золота нам не нужно, сударь, — проговорил светловолосый фон Люцов, весьма исхудавший и помрачневший за время своих похождений.

— Еще понадобится, не пройдет и года, — заверил его шевалье, чавкая свиной ножкой. — Какая такая Сильвания, какой Золотой Век человечества расцветет посреди иссохших побегов и ядовитых змеюг, непроходимых болот и несудоходных рек, посреди лесных дебрей, кишащих зверями невообразимых размеров… когда индейцы крадутся в тени твоего частокола, готовые прикончить тебя за цветной носовой платок. Таким маленьким, знаете ли, обмазанным ядом дротиком, которого ты не увидишь и не услышишь. И не почувствуешь, пока не падешь сраженный!

— Вы говорите красиво, сударь, но только не по существу, — обиделся фон Люцов. — Очень даже по существу, — пробормотал Сент-Одран, после чего умолк.

— И как вы намерены добираться до Южной Америки? — спросил я.

— На корабле. Вероятно, из Генуи или Венеции. Мы бы зафрахтовали ваш воздушный корабль, но я сомневаюсь, что мы можем это себе позволить, — ответил мне юный Стефаник.

— Вы уже слышали?!

— Еще в Праге. И, разумеется, здесь. Весь город только об этом и говорит.

У меня давно уже начали возникать весьма настойчивые опасения в том, что чем больше станут о нас говорить, тем быстрее раскроется наше мошенничество. Путь к отступлению, — дорога в Бек, — становился все уже и уже. Еще немного, и он будет совсем уже для меня закрыт. Я пытался хоть как-то унять эту боль, поселившуюся у меня в сердце. Я был точно хирург, которому нужно вскрыть свое тело и вырезать скальпелем донимающую его болезнь, оставаясь при этом бесстрастным и отстраненным. Что же толкало меня в том направлении, против которого восставала душа моя? Наверняка нечто большее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Или то было просто очарование какого-то необъяснимого сдвига в моем естестве, как будто, захваченный фабулой некоей великолепной выдумки, я стал околдован этим потоком, уносящим меня к моей гибели.

Вскоре в пивной появился Шустер и тут же сделал мне знак рукою, явно желая что-то мне сообщить в конфиденциальном порядке. Извинившись перед собеседниками своими, я подошел к его стойке. Сержант протянул мне письмо, адресованное мне и Сент-Одрану. Я спросил, кто доставил его.

— Уличный мальчишка, — ответил мне Шустер. — Я сам не видел, письмо забирала супруга.

Почерк, выдававший руку человека образованного, был мне незнаком. И все же мне показалось, что где-то я его уже видел. Быть может, это писала нам ландграфиня. Я сломал печать. Записка внутри оказалась весьма лаконичной. Подписи не было.

Горючий газ, потребный вам для воздушного корабля, теперь имеется в городе и может быть вам доставлен в любое удобное для вас время. Никакой платы не требуется, за исключением согласия вашего обеспечить проезд дарителя и слуги его на принадлежащем вам корабле в назначенное ими время.

Посыльный придет за ответом завтра.

Подошел Сент-Одран. Весь его вид выражал раздражение его юными идеалистами.

— Что там такое?

Прочитав записку, шевалье насупил брови.

— Водород! Какая удача, фон Бек. — Разумеется, он имел в виду то, что теперь у нас есть возможность отбыть с награбленными деньгами еще даже раньше, чем предполагалось сначала, поскольку газом сим с тем же успехом можно было наполнить и старый воздушный шар, не дожидаясь знаменательного того дня, когда будет построен новый. Я, конечно, был посвящен в Сент-Одрановы планы, но только в общих чертах. Не вдаваясь в подробности. Мы предполагали совершить как-нибудь демонстрационный подъем и неожиданно «потеряться» в небесных высях.

— Надо принимать предложение, — продолжал шевалье. — Хотелось бы только знать, от кого предложение сие исходит? Сейчас в Майренбурге алхимиков всякий не меньше, чем блох на собаке.

Тут уж не угадаешь: любой может быть. — Он повертел письмо так и этак. — Только магистр имеет в распоряжении своем и оборудование, необходимое для производства такого объема горючего газа, и резервуары для хранения его. Так что вычислить его, вероятно, будет несложно. Скорее всего, это Иоганнес Каритиан. Он к тому же богат и владеет землею в десяти милях от города вверх по реке. Или, может быть, Маркус ван дер Гит, который переехал сюда из Нидерландов лет двадцать назад. Подобно многим, он избрал Вальденштейн из-за известного покровительства государства сего изысканиям в области различных наук. Или один из тех, кто приехал на это таинственное их совещание…

— Кем бы он ни был, — перебил его я, — вам бы следовало написать ответ. Я поступлю так, как вы сочтете нужным. Но мне не нравится сама мысль о заключении каких-то таинственных сделок с анонимным алхимиком.

— Сделка эта меня устраивает, фон Бек, поскольку газ будет доставлен прежде, чем нас призовут дать отчет о деятельности нашей компании. Это дает нам немалое преимущество.

Я лишь пожал плечами. Шотландец был у нас рулевым в этом плавании к иллюзии и проклятию. Моя же воля осталась где-то на полпути между Парижем и Прагой, а что сохранилось еще от решимости моей, уходило на то, чтобы не дать мне сойти с ума под натиском ночных кошмаров. Я весьма опасался, что восторженное решение Сент-Одрана приведет к бесконтрольному хаосу. Я был преисполнен страхов, но в то же время какая — то часть меня ликовала, словно бы я всей душою желал скорейшего наступления неотвратимых последствий деяний наших, отмщения, каковое обрушит на нас судьба.

Пока мы с Сент-Одраном обсуждали полученное письмо, четверо наших юных идеалистов продолжали беседу свою, в коей затрагивались проблемы безнравственности войны и естественной добродетели человека, каковую последнюю изобретение денег и частной собственности на землю исказило и притупило в каждом из нас. Я едва ли не завидовал им, но к сожалению по утраченной мною невинности и юношеской восторженности примешивалось еще и сожаление о том, что в их годы я не обладал пусть даже малою частью того прагматизма, который имелся в избытке у Сент-Одрана. Тогда, может быть, я не бросался бы из одной крайности в другую, пока наконец не оказался в таком затруднительном с точки зрения морального выбора положении, в каком пребывал я теперь. Я осознал вдруг, что меня всего трясет, что я близок к обмороку.

Ощущение было такое, точно меня отравили, но, скорее всего, я просто пал жертвой бессонницы и потревоженной совести. Я решил, что мне надо как следует отдохнуть, — лечь в постель и попытаться заснуть, — и собрался уже пожелать доброй ночи своим юным друзьям, как вдруг взгляд мой случайно упал на входную дверь. То, что я там увидел, не на шутку меня испугало: я решил, что и в самом деле схожу с ума, проецируя в явь фантомы, терзающие воображение мое.

Обрамленная на мгновение белым сиянием, окутанная серым дымом, что тут же рванулся из пивной наружу, отрясающая снег с воротника и шляпы и топочущая сапогами по полу, явилась мне высокая худощавая фигура моей Немезиды! Неужели Монсорбье следил за четверкою юных моих романтиков от самого Парижа? Или, быть может, прочел сообщение о предприятии нашем, промелькнувшее в иностранной прессе? Или, подобно мне, тоже бежал от предательской тирании, установление коей так рьяно поддерживал?

Я поднялся из-за стола, — настороженный, точно какой-нибудь подозрительный хулиган из среды золотой молодежи, — и смотрел на него, пока он шел через зал как всегда элегантною и притягательной даже походкой, похожей на волчий шаг, бросая быстрые взгляды на лица сидящих за столиками и поправляя попутно поля своей смятой шляпы. Он изящным движением скинул плащ и перебросил его через руку, обнаружив при этом на поясе шпагу и единственный пистолет с длинным прикладом.

Тонкие, красиво очерченные его губы сложены были в подобие улыбки, а проницательные глаза светились обманною доброжелательностью. Волосы зачесаны назад и стянуты на затылке шнурком; сюртук безукоризненного покроя, брюки и сапоги как всегда щегольские и изысканные. Отрекся ли он от былых политических своих взглядов, остался ли верен им, — только Монсорбье во всем оставался сановником революции. Я вдруг обнаружил, что близость опасности придала мне сил. Я кивнул ему головою и громко осведомился о его здоровье.

— Спасибо, гражданин, теперь уже лучше. А ваше как? — Голос его прозвучал очень даже язвительно.

— Так, простудился немного. Зима, понимаете ли… Но в остальном я себя чувствую замечательно. Что-то вы далековато заехали от Парижа, сударь. Может быть, тамошний климат слишком для вас суров?

— Там дьявольски холодно и промозгло, но климат этот меня устраивает, гражданин, и всегда очень даже устраивал.

— Однако, средства к существованию там теперь добывать несколько затруднительно, или нет?

— Не так чтобы и затруднительно, гражданин. Мои потребности весьма скромны. Я вполне доволен своим теперешним положением.

— Стало быть, я ошибаюсь, сударь. Мне показалось, что вы существуете тем, что сосете у волка.

При сем замечании глаза Монсорбье вспыхнули гневом, — точно внезапный шквал пробежал по морю, — но потом вновь преисполнились обманным спокойствием.

— Как вы узнали, что я сейчас в Майренбурге?

— Я и не знал. Я здесь совсем по другому делу. Прибыл по официальному приглашению как посланец Франции. Но, разумеется, я только рад этой возможности возобновить нашу старую дружбу. Я два дня уже в Майренбурге. Как поживает ваша приятельница, та дама, что величает себя герцогиней какого-то отдаленного мыса в Адриатическом море?

— Вы меня очень обяжете, сударь, если станете говорить со мной прямо, не напуская туману. Вы собираетесь арестовать меня?

— Здесь у меня нет на то власти, фон Бек. И на что вы, собственно, тут намекали? — Он в искреннем недоумении приподнял бровь. Я, однако, не мог поверить что он так вот вдруг перестал ненавидеть меня. Даже теперь в манерах его ощущался намек на то, что он собирается перед ударом. И последующие его слова подтвердили мою догадку:

— Речь, как я понимаю6 идет о личных наших разногласиях, и вопрос сей надлежит разрешить немедленно. Надеюсь, у вас сохранились еще представления о чести с тех пор, как вы занялись частным предпринимательством. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Разумеется, сударь.

— Выбор оружия я оставляю за вами.

Я пожал плечами.

— Место?

— Я слышал, что традиционное место таких разбирательств — Двор Руна у причала Младоты. У моста.

— Я выбираю клинки, — проговорил я, понизив голос, не желая, чтобы меня услышали мои друзья.

— Шпаги?

— Как вам угодно.

— Стало быть, шпаги. Теперь время, сударь?

— Я, сударь, во времени не стеснен. Но, также традиционно, споры такие решаются на рассвете. Встретимся у моста часов в семь утра. Завтра воскресенье, и нас никто не потревожит. — Майренбургский власти к поединкам такого рода относятся крайне неодобрительно, и были случаи, когда дуэлянты, застигнутые на месте «преступления», подвергались весьма суровому наказанию.

— Думаю, это у нас не займет много времени, — проговорил Монсорбье, делая знаки сержанту Шустеру, занятому на дальнем конце стойки.

— Надеюсь, сударь, что нет. У меня много дел.

Он едва ли не улыбался от удовольствия, предвкушая, как он получит свою сатисфакцию. Я в последнее время забросил все упражнения в фехтовании, но все же надеялся, что мы с Монсорбье будем где-то на равных. Ни я, ни он не выстояли бы и пяти минут против настоящего мастера, но все же мы оба неплохо владели шпагой. Это будет не первая у него дуэль. У меня, разумеется, тоже.

Сей вызов, честно признаюсь, мне пришелся весьма ко времени. Я испытал несказанное облегчение; обещание такого незамысловатого разрешения проблемы весьма меня воодушевило. Заметив наконец, что Монсорбье подзывает его, сержант Шустер направился к нам. Француз прищурился. Он явно узнал лицо Шустера, но никак не мог вспомнить, кто он и где они с ним встречались. Сержант же насупился и помрачнел. Монсорбье почувствовал себя несколько неуютно. Он вдруг отвернулся от Шустера и, отвесив мне любезный поклон, быстрым шагом направился к двери.

— Значит, до завтра, сударь!

Мне нужны были секунданты, поэтому я сообщил Сент-Одрану и Шустеру, что я принял вызов своего преследователя.

Сент-Одран тут же принялся обрисовывать способы, как побить Монсорбье посредством различных хитрых уловок, припомнил еще одну дуэль в Пруссии, которую выиграл именно так, а Шустер, — опытный фехтовальщик, — предложил мне поупражняться с ним в качестве партнера, за что я был очень ему благодарен. — Я помню еще его стиль, — сказал мне сержант. — Вы ведь знаете, я однажды с ним дрался. Все, что я потерял в той схватке, — свой офицерский чин, но вы, похоже, рискуете потерять жизнь.

— Но если он вас убьет, как же мне быть без партнера?! — искренне огорчился Сент-Одран. Грубая реальность так неожиданно пробила брешь в яркокрасочных облаках, каковые давно уже затянули пространства мыслей шевалье.

Я улыбнулся.

— Быть может, покончив со мною, Монсорбье пожелает присоединиться к вам?

— Мне нужно имя, — резонно возразил шевалье. — Ваше имя, а не его.

— Тогда, прежде чем я отправлюсь на договоренную встречу, я отпишу письмо брату и изложу ему ваши планы.

Тут Сент-Одран неожиданно проявил искреннюю сердечность.

— Я, друг мой, говорю серьезно.

— Я тоже серьезно. Может так получиться, что завтра меня не станет. Я, однако, рассчитываю победить. У меня все же побольше опыта, как защитить свою жизнь, чем, подозреваю я, у Монсорбье. А почему вы не отвечаете нашему таинственному поставщику горючего газа?

Он заколебался, покосился на Шустера, потом направился вверх, к себе в комнаты. Я же, хотя и принял вызов Монсорбье с некоторым облегчением, преисполнился теперь того самого леденящего страха, который придает человеку ложное, — как часто оказывается, — ощущение полной своей беспристрастности к происходящему. Однако именно страх сей и пробудил во мне решимость.

В тот вечер пивная опустела рано. Мои юные друзья очень устали с дороги, и все вчетвером отправились к Красному, — у семейства которого в городе был свой дом, — спать. Шустер распорядился, чтобы из центра зала убрали столики и скамьи, и, закатав рукава, мы с ним взялись за шпаги. Сент-Одран снова спустился низ и уселся в уголке, грызя ногти. Ульрика и матушка ее, фрау Шустер, со встревоженным видом наблюдали за нами с верхней галереи. Я был очень доволен, что мне представился случай заняться физическими упражнениями.

Шустер тоже улыбался, пока мы фехтовали, и былая сноровка моя восстанавливалась очень быстро.

Но и на этом тот долгий день не закончился. (Забегая вперед, скажу, что он явился как бы поворотною точкою в нашей дальнейшей судьбе.) Впереди нас ждало еще много событий.

Едва мы с сержантом покончили с нашими выпадами и гамбитами, как в наружную дверь постучали. По знаку мужа фрау Шустер пошла открывать.

— Вряд ли это патруль, — успокоил меня сержант, но, предосторожности ради, мы все же спрятали шпаги под стойку и схватились за кружки.

Фрау Шустер неспешно прошествовала к двери, подняла засов и отшатнулась назад. Дверь резко открылась внутрь, едва не сбив ее с ног, и в пивную «Замученного Попа» ввалилась дюжина здоровенных зловещего вида мужчин. Лица их были скрыты шарфами. Я сначала подумал, что это вернулся Монсорбье со своими людьми, но одеты они были вовсе не на французский манер. Эти громилы вынули из-под широких пальто громадные пистолеты и угрожающе наставили их на фрау Шустер и Ульрику, которая так вся и пылала от возмущения.

— Будете сопротивляться, мы убьем женщин, — шарф заглушал хриплый голос их вожака, но в тоне его явственно слышалось раздраженное нетерпение профессионала, торопящегося поскорее исполнить свою работу, каковая подразумевает и устрашение беспомощной жертвы, и даже пытки, если возникнет в том необходимость. Неужели Монсорбье сыграл труса и нанял шайку головорезов, дабы избавить себя от неудобства и не вскакивать завтра чуть свет. Я не мог в это поверить. Но тогда кто же послал их? Какие еще враги есть у нас в Майренбурге?

— Это вы Сент-Одран? — спросил предводитель, тыча в меня своим пистолетом.

Я ничего ему не ответил. Тогда он поглядел на моего партнера, который так и сидел у себя в углу, разыгрывая этакую небрежную беспечность.

— Это я, — протянул он. — Чем могу быть полезен вам, джентльмены? — Шевалье встал и поглядел на них как бы сверху вниз, причем взгляд его словно скользил по его длинному носу и только потом обращался на собеседников. — Боже ты мой, вы же большие здоровые парни. Мы что, будем драться за приз?

— Значит, это второй, — объявил предводитель банды, кивнув в мою сторону.

Он резко выдохнул воздух через плотную повязку, что скрывала его лицо, — Хорошо.

Нас окружили. У меня была под рукой только шпага, которую я убрал под стойку. На сержанта и семейство его рассчитывать не приходилось. Шустер незаметно указал взглядом туда, где лежали спрятанные наши шпаги, но я качнул головой. Мы не могли рисковать жизнью женщин. Пришлось ему удовлетвориться гневной тирадой:

— Чего вы хотите? Денег? Их уже нет в доме. Патруль пройдет здесь через десять минут, и если я не отвечу им на условленный сигнал, вам придется сразиться с десятком солдат милиционного войска! На вашем месте, будь у меня хоть немного ума, я поспешил бы убраться отсюда!

Но речь сия не впечатлила мрачного предводителя этой шайки.

— Мы пришли за двумя этими джентльменами, — он повел дулом своего пистолета. — Тебя мы не тронем, если ты только не вздумаешь нам помешать. — Голос его оставался зловещим и хриплым. — И не говори ничего дозорным, хозяин, если ты только не хочешь, чтобы к утру этих милашек приготовили в лучшем виде для жаркого, освежевали, и выпотрошили и даже по яблочку положили в рот. — Ни один из шайки его не рассмеялся и никак вообще не отреагировал на отвратительную его шутку.

Тишина накрыла всех нас, точно саван.

На мгновение все застыло в этакой немой сцене; потом вожак подал сигнал. Нас с шевалье грубо схватили и потащили во двор, где в снежной тьме стояла уже в ожидании повозка с распахнутыми дверями, крытый фургон, в каких перевозят коров на базар или развозят мясные туши со скотобоен по бакалейным лавкам. Судя по страшной вони, от него исходившей, фургон этот недавно использовали по назначению.

— Не подвергайте опасности ваше семейство, сержант, — выкрикнул я на ходу. — Мы сообщим о себе, если сможем.

— Заходите, — коротко приказал предводитель.

Сент-Одран колебался.

— Черт возьми, — проговорил он по-английски, растягивая слова и театрально закатывая глаза. — Я так понимаю, парень не шутил. Нас захватили, дружище, не за какие-то личные наши заслуги. Просто у мясников не хватает в последнее время свинины! Нам предстоит стать начинкою пирога!

Он вошел в вонючий, залитый кровью фургон и прокричал на манер раздражительного вельможи:

— Эй ты там, трогай! Сегодня холодная ночь, а мы с другом не захватили пальто!