Город в осенних звездах

Глава 17 Явные признаки безумия. «Грааль сводит все нити вместе». Попытка простить. Ярость Клостергейма. Новая атака. Вмешательство с небес. Подражание Люцифера.

Клостергейм закончил завтрак. На тарелке его возвышалась кучка обглоданных косточек. — Монсорбье был уверен в успехе, — небрежно заметил он. — Он призвал в свое войско всяких существ Майренбурга, от которых отказался Ад: мерзостных пожирателей опия, головорезов самого низменного пошиба, не пожелавших подчиниться правлению господина Реньярда. Достаточно гадких отбросов. Он хочет смести все преграды и потопить вас в зловонной жиже. — Клостергейм покосился на искаженный предсмертной конвульсией труп фон Бреснворта. — Барон был слишком слабовольным. Он был обречен на провал. — Клостергейм кивнул каким–то своим потаенным мыслям. Тело его качнулось, но он тут же взял себя в руки и, продолжая жевать, поднял глаза на меня.

— У Монсорбье был план, как действовать дальше? — спросил я его. — Вы должны понимать, что теперь это в ваших же интересах — открыть его нам.

Клостергейм вздохнул.

— Я всеми покинут! Меня все бросили — все союзники, все!

— Вы, сударь, первым стали предателем, еще тогда, когда в неуемных своих амбициях бросили вызов вашему хозяину. Но все равно: вы никогда не были достойным соперником Сатане. — Либусса так и пылала гневным презрением. — Теперь вы сыграли за тех и за этих. Но всякая карта, которую бы ни выкладывали вы на стол, всегда оказывалась слишком мелкой! Все, чем вы обладали, так это Гордыней и Глупыми Грезами, тогда как были уверены, что в руке у вас только тузы и дамы. Разве вам до сих пор не понятно, что вы проиграли?

— Он надеялся выиграть. — Клостергейм, как я понял, говорил сейчас о Монсорбье. — Он утверждал, что у него все продумано и разложено по своим местам. Эстетическое и сверхъестественное, соразмерность и равновесие. Что до меня…

— Грааль сводит все нити вместе, — пробормотала Либусса себе под нос.

— Я обладаю великой мощью, — мечтательно проговорил Клостергейм. — Мощью, которой я пока не решался воспользоваться. Ни разу. Я делал все от меня зависящее, чтобы быть таким, как все вы, но при этом сошел со своего пути. Больше всего я боюсь, что во мне нет некоего ядра. Стержня. Душа моя выходила из тела и возвращалась обратно такое количество раз, что, должно быть, давно уже поизносилась. Я думал, ее можно будет возродить, если я окажусь в обществе людей…

— Да неужели, Клостергейм?! Вы же стремились соперничать со всеми и каждым. — Тут я рассмеялся.

Клостергейм поджал губы.

— Не стоило мне позволять фон Бреснворту убивать его тетку. Из–за этого все пришло в беспорядок…

— Вы совершили большую ошибку, сударь, убив Королеву–Козлицу. Вы пошли тогда на поводу своей дьявольской жажды крови — в тот самый момент, когда вы могли бы спастись! Вы позволили Зверю в себе одолеть человека. В этом смысле вы могли бы соперничать с Люцифером. Он знает, что это значит: быть в едином существе больше чем человеком и меньше чем человеком. — Я был угрюм и мрачен. Если когда–то я и питал к нему нечто похожее на сочувствие, то после убийства старой женщины во мне не осталось уже никакого сочувствия.

— Во мне есть изъян, — серьезно провозгласил Клостергейм.

— В каждом из нас есть изъян. — Либусса задумчиво поглядела в сторону подвала, откуда теперь доносился грохот и скрежет: люди О'Дауда восстанавливали оборонные укрепления.

Рыжий О'Дауд, потный и весь в пыли, поднялся по лестнице и вступил в зал таверны. Он окликнул нас, вытирая лицо полотенцем:

— Скоро нам ждать их назад, как вы думаете, джентльмены?

— Пока Грааль здесь, они не отступятся. — Губы Клостергейма скривились в злобной усмешке. Может быть, из–за того, что у него перехватили инициативу, он сделался прямо–таки шальным. Он пододвинул к себе еще одну тарелку с остывшими свиными ребрышками, собранными со всех столов.

Рыжий О'Дауд был раздражен и рассержен.

— Я не могу дать им то, что мне не принадлежит. Когда я пришел сюда, все уже было здесь… и шлем, и рыбина, и ручей. Это, можно сказать, атрибуты таверны.

— Неужели? — насмешливо проговорила Либусса — Эта гостиница что–святилище? Часовня на месте явления некоего христианского чуда?

— Должен заметить вам, сударь, — с достоинством отвечал ей О'Дауд, — что вы оскорбляете чувства некоторых из нас. Тех, что остались добрыми христианами, пусть даже и не удостоены милостей Церкви.

— Бог, сударь, покинул этот мир, — возразила она.

— Похоже на то, — согласился он. — Однако я вырос в религиозной семье и получил соответствующее воспитание. И не вижу причины отказываться от религии своих отцов, ибо пусть даже Бог и покинул нас, но добродетели все же остались среди людей. И к тому же учил нас Христос, а не Отец Его.

— Стало быть, вы остаетесь добрым католиком, О'Дауд! — Клостергейм отобрал ребрышко побольше, с большим куском недожаренного мяса, и вгрызся в него зубами. — Мы все играем какие–то роли, избранные для себя, разве нет? Мы с вами оба — дремучие анахронизмы, сударь.

Рыжему О'Дауду явно пришлось не по душе замечание о некоей общности, якобы существующей между ним и опальным прислужником Ада. Он бросил на Клостергейма сердитый взгляд.

— Вы, может быть, сударь, оставлены Сатаной, а я — Господом, но это не значит, что мы с вами едем в одной повозке. И даже — по одной дороге.

— Теперь, сударь, есть только одна дорога. — Клостергейм ухмыльнулся. — Или будет — совсем уже скоро, и дня не пройдет. И это дорога моя, О'Дауд. Не ваша.

Это мрачное заявление никак не проняло гиганта–ирландца.

— Ваше время, сударь, прошло. И я, должен заметить, не питаю к вам никаких теплых чувств. С вашей подачи был потревожен дом. Когда я все это улажу, я позабочусь о том, чтобы вы понесли наказание!

Клостергейм вперил безучастный взгляд в свою тарелку.

— Скорее я вас убью, — пробормотал он себе под нос.

Передняя стена таверны вновь затряслась от удара. Лампы и свечи закачались на стенах.

— Мушкеты на изготовку! — гаркнул О'Дауд. С улицы донесся жуткий вой, и вдруг там зажегся какой–то свет. О'Дауд выглянул в окно, и лицо его исказилось от гнева. — Они запалили свечную лавку!

Мушкетные выстрелы все еще грохотали, и мерзостные прокаженные создания падали, сраженные, друг на друга. Впечатление было такое, что во всем мире разом распахнулись ворота всех тюрем и лепрозориев, разверзлись все могилы и «обитатели» их низверглись на нас. То, что это были живые мужчины и женщины, а не какие–нибудь упыри, немного успокаивало, но в то же время и пугало. Монсорбье собрал в свое войско всех отчаявшихся, бессильных и безвольных. Чем он завлек их? Что посулил? То же, что и Робеспьер? Царство небесное на земле? Эти рассуждения привели меня к мысли о том, что, возможно, человечество просто не сможет существовать без мечты, озаряющей его путь! Какой древний гений придумал миф о лучшем будущем?

Люди Монсорбье бездумно бросались на стены. Вопили, хихикали, выли. Обезумев от ужаса, О'Дауд рванулся по лестнице вверх, на галерею, а оттуда — на крышу. Никогда прежде таверна его не подвергалась такому натиску. Он думал, что битвы его завершились уже, и только теперь осознал, что мир, им достигнутый, был всего лишь временным затишьем.

Мы с Либуссой подхватили мушкеты и бросились к ставням, стреляя в толпу, в эту безликую толпу. Монсорбье, однако, было не видать. Его атака утратила всякие черты продуманной стратегии и обратилась в мстительную демонстрацию силы. Монсорбье, без сомнения, решил уничтожить нас, раз не сумел захватить то, что — как он полагал — мы хранили. Похоже, все происходящее забавляло Клостергейма. С каждым новым ударом, сотрясающим наши стены, он заходился неудержимым хохотом — как будто знал некий секрет, не доступный больше никому.

А потом вновь стало тихо. Осторожно выглянув в окно, мы увидели только мертвых и умирающих. Бледные существа в жутких лохмотьях, многие — со страшными ранами, взбирались на груды трупов своих сотоварищей. На фоне пылающей лавки возник Монсорбье. И трое–четверо его людей. Он был до неприличия элегантен, настоящий щеголь–санкюлот. Уперев руки в боки, он прохаживался неспешным шагом туда–сюда, не сводя взгляда с таверны.

Рыжий О'Дауд угрюмо насупился. Весь его воинский пыл иссяк.

— Мы вынуждены вступить с ними в переговоры, — буркнул он. — Запасы пороха и картечи уже на исходе, и я потерял людей больше, чем считаю приемлемым. Я не намерен сложить тут голову и не позволю людям своим погибнуть, защищая питейное заведение с весьма убыточной торговлей. Я могу подыскать себе и другую гостиницу — утешение в старости.

— Что–то вы быстро запели на иной лад, — заметила Либусса.

— Я всегда поступаю так, сударь, когда меня ставят перед неумолимым фактом, — без тени стыда отозвался О'Дауд. — Один из нас должен пойти туда.

— Я пойду, — вызвался Клостергейм. — Все равно мне нечего терять.

— Вот поэтому вы и останетесь, сударь, — взбесился Рыжий О'Дауд. Он твердо решил призвать Клостергейма к правосудию. — Пусть идет герр Фольц. Он, как я понимаю, в этом вопросе нейтрален.

Либусса кивнула:

— Хорошо, мистер О'Дауд.

Ошибочная его догадка весьма меня позабавила, однако я опасался за безопасность Либуссы. Я, впрочем, не стал возражать, поскольку ни капельки не сомневался ни в ее хитроумии, ни в способности заключить с Монсорбье наиболее выгодную для нас сделку. Я был уверен, что она справится с этим гораздо лучше меня.

Клостергейм поднялся из–за стола и подошел к двери, у которой собрались все мы.

— Теперь все сговорились против меня, — доверительно сообщил он. — Вы, однако, забыли о том, что первоначально это был мой план. Вы собрались здесь — вы все, — чтобы помочь мне исполнить мое предназначение. — Он снова принялся жевать.

— Нет у вас никакого предназначения, сударь, И не было никогда, — возразила Либусса, — кроме того, что вы сами себе навыдумывали по бедности духа. Вы сами назвали сами анахронизмом. Так оно и есть на самом деле. Время ваше закончилось, сударь, вы свое отыграли. Теперь вы такой же никчемный, как и любой оборванец из этой потасканной толпы. Люцифер отверг вас. И человечество тоже вас отвергает. Проявите достаточно такта, сударь, и примите сей непреложный факт, как подобает мужчине и джентльмену! — Она выхватила из руки О'Дауда белый платок и привязала его к эспонтону, врученному ей рыжим трактирщиком. — Я заставлю Монсорбье отозвать своих дворняжек. А вы, сударь, стойте на месте и держите язык за зубами.

Бесплотный череп Клостергейма стал вдруг еще белее. В его мертвых глазах промелькнула какая–то искра — едва различимая, но тут же погасла, подобно отсыревшим углям, обещавшим разгореться.

— Не вам угрожать мне, мадам, ведь это я вдохнул в вас эти амбиции! Я вдохновил вас!

— Вдохновила меня моя кровь, сударь. Пока вы могли быть мне чем–то полезны, я позволяла вам думать все, что угодно. — В это мгновение она показалась мне такой же безумной, как и Клостергейм: готовая отринуть любой долг, моральный или какой–то иной, который — как сама она мне признавалась — имела по отношению к нему.

— Вам не стать Антихристом. Никогда! — скривился Клостергейм. — Я отрекаюсь от вас!

— Разве может Предтеча отринуть Мессию? Вы, Клостергейм, продолжаете оттенять гордыню свою непроходимою глупостью. Вы слишком многое предали. И в нас, и в себе. Поищите себе другую Саломею. Пусть она положит конец вашей истории, по крайней мере, с некоторым высоким драматизмом! — С этими словами Либусса распахнула входную дверь и прокричала: — Перемирие! Перемирие! Мы согласны на переговоры, Монсорбье!

Я наблюдал, как она пробирается между горами трупов, переступая через тела умирающих и гордо держа, точно знамя победы белый флаг. Она не знала еще поражения, не могла его знать. Монсорбье отдал своим людям приказ стоять на месте и, засунув большие пальцы обеих рук под трехцветный кушак, стал ждать Либуссу, при этом весь вид его выражал хладнокровное спокойствие.

Клостергейм издал какой–то странный звук, похожий на сдавленное причитание, и я повернулся к нему. Его буквально трясло от наплыва невообразимых, невозможных чувств.

— Все сговорились, — прохрипел он, отступая назад. Его темные глаза горели неистовым огнем. — Все меня предали. Все, кому я стремился служить! Почему?

Рыжий О'Дауд запрокинул голову и разразился раскатистым смехом.

— Вы стремились служить человечеству? Боже! Подобные заявления доводилось мне слышать не раз, мистер Клостергейм, но в ваших устах они прозвучали особенно смехотворно!

— Что вы можете знать об этом? — набросился на ирландца бывший капитан сатанинского войска. — Что?!

— Да мне, сударь, и не нужно многого знать. Я — человек простой. Я всех их послушал: и вигов, и тори, и якобитов, и якобинцев, всяких напыщенных церковников, и масонов и тех, что называют себя Детьми Божьими. Когда попытки их захватить власть заканчивались неудачей, все они, сударь, объявляли о том, что их предали те, кого они собирались «спасти». Скажу вам прямо, без обиняков: я бы скорей согласился быть спасенным одним из этих убогих созданий, что толпятся сейчас за дверьми, чем доверить решение своей судьбы кому–нибудь вроде вас!

Клостергейм, похоже, уже овладел собою и вновь обрел прежнее хладнокровие. Постепенно дрожь, сотрясавшая его тело, унялась. Его лицо вновь стало серого цвета. Пожав плечами, он уселся за стол и снова принялся за еду с ненасытной жадностью обжоры.

Все наше внимание вновь обратилось на улицу. Над кольцом покачивающихся башен и многоквартирных домов мерцание звезд обрело вдруг цвет ржавчины и потертого бархата. Либусса продолжала беседовать с Монсорбье. Оба настроены были весьма решительно.

Они, похоже, пришли к соглашению. Либусса кивнула. Монсорбье приподнял шляпу и вновь нахлобучил ее на голову. Герцогиня Критская развернулась и, высоко подняв эспонтон с белым флагом, зашагала обратно к таверне. Монсорбье принялся отдавать распоряжения своим людям, указывая рукой то в одну, то в другую сторону.

Хмурясь, Либусса вошла в помещение.

— Его условия просты: мы освобождаем гостиницу и не берем с собой ничего ценного.

— Да тут нет ничего ценного, — отозвался О'Дауд.

— Он имеет в виду Грааль, — пояснил я.

— Если мы выполняем его условия, — продолжала Либусса, — мы вольны уйти с миром. Никто на нас больше не нападет.

— Что–то мне это напоминает одно соглашение, — нахмурился О'Дауд. — То самое, заключенное в Мунстере, когда гарнизон покинул укрепления, поверив заверениям англичан, и тут же был уничтожен солдатами короля.

— Что ж, сударь, — проговорила Либусса, — быть может, это и вправду английская честность, но, сдается мне, иного выхода у нас нет.

— Ты отказываешься от своего желания захватить Грааль? — искренне изумился я.

— Мы можем начать поиск снова, — сказала она, — когда выберемся отсюда.

— Негу времени, — усмехнулся Клостергейм, — для того, чтобы заново начинать.

— Ну, мистер О'Дауд? — обратилась Либусса к хозяину нашему, игнорируя Клостергейма. — Как вы все это решите?

— Поганые дела, сударь. Сдается мне, что гарантии наших врагов весьма сомнительны. Сколько времени у нас на то, чтобы обдумать его предложение?

Герцогиня нетерпеливо пожала плечами, словно уже выработала дальнейшую свою стратегию, и вполне объяснимая нерешительность О'Дауда теперь выводила ее из себя.

— Пять минут.

— Но этого мало! Умоляю вас, сударь, сходите еще и постарайтесь, чтобы нам дали хотя бы полчасика!

Клостергейм подхватил с пола разряженный мушкет. К концу его примкнут был штык. С пеной на губах и безумным блеском во взоре он бросился прямо на О'Дауда.

— Все меня предали! Все сговорились! — Вопль его подобен был боевому кличу.

О'Дауд вдруг прогнулся назад, выпятив таз и откинув плечи. Стальное лезвие вонзилось сзади, как раз над нижней пуговицей его сюртука.

— Иисус милосердный! — воскликнул ирландец, пораженный ужасом. — Господа, да этот тип — содомит!

Скалясь, точно шакал, Клостергейм вонзил штык еще глубже в зад О'Дауда.

При таких ранах, нанесенных рукою труса, люди не умирают с достоинством. Мне доводилось и прежде видеть подобное, в Америке, когда солдаты Вашингтона расправлялись с индейцами–предателями. Волоча за собою мушкет, словно какой–нибудь деревянный хвост, Рыжий О'Дауд шагнул на цыпочках вперед, пытаясь избежать боли, равно как и обеспечить приемлемое положение тела, чтобы штык не прошел дальше внутрь и не задел жизненно важных органов.

— Стойте на месте! — выкрикнул я. — Нагнитесь вперед!

— О, Матерь Божья! — Изо рта его вытекла струйка крови. Я выдернул мушкет, и из раны хлынула кровь. Люди О'Дауда, кажется, так и не поняли, что сейчас произошло. Молча я указал рукой на Клостергейма, который уже поднимался по лестнице — сверкая бешеными глазами, — потом пробежал по галерее и скрылся на верхних этажах. Двое бросились ему вдогонку.

О'Дауд рыдал, лежа на животе на одной из стоек.

— Это же непристойная, нехристианская смерть. Немужская смерть, господа! Вы не выслушаете мою исповедь?

— Будет лучше, если вас выслушает ваш собрат по религии, — сказал я, делая знаки одному из украинцев подойти поближе.

— Вот что вы получаете, сударь, когда вы поворачиваетесь спиною к Дьяволу. — Рыжий О'Дауд выдавил бледную улыбку. Губы его были испачканы кровью, и улыбка почти потерялась в ней. Потом он обратился к подошедшему украинцу и получил свое утешение.

Перекинув через плечо мешочек с порохом и картечью, Либусса тоже взяла мушкет.

— В подвал, — прокричала она на бегу, спускаясь в подвал. Я буквально разрывался между двумя желаниями: бежать за ней и остаться с умирающим ирландцем. Пока я решал, что мне делать, она вернулась и проговорила, мотнув головой:

— Мне показалось, они снова пошли на штурм. Пойдемте, фон Бек, присмотрим за крышей. Время, данное нам Монсорбье, истекло!

И действительно, толпа снаружи снова сдвинулась в едином порыве. Стены дрожали, вся таверна грозила обрушиться прямо на нас, все вокруг сотрясалось и дребезжало. Люди О'Дауда отстреливались с четко отработанной согласованностью — это было прекрасно вымуштрованное боевое под–разделение. Я протянул эспонтон с белым флагом украинцу с квадратным лицом, который принимал исповедь О'Дауда.

— Оставляю его вам, распоряжайтесь по собственному усмотрению.

Глаза О'Дауда были закрыты. Его огромная рыжая бородища топорщилась вокруг побледневшего вдруг лица, а он продолжал бормотать громкие лозунги, которые, как он надеялся, откроют пред ним Врата Небесные или хотя бы позволят спокойно выждать у этих ворот, пока Господь с Люцифером не придут к соглашению относительно бессмертной его души. Клостергейм поступил подло, жестоко. Он, похоже, готов причинить боль всякому живому существу, наделенному тем, в чем отказано ему. Либусса была права, когда говорила, что именно неспособность противиться желанию убить и лишила его господина.

Преследуя Клостергейма, мы бросились наверх. По узеньким ступеням служебной лестницы, потом, по какой–то винтовой лесенке и, наконец, по приставной из полированных деревянных планок, нацеленной в открытое небо. Беглец, как вполне очевидно, поднялся на крышу, но его нигде не было видно. Люди О'Дауда стояли у карнизов с горючей смесью наготове. Присутствовали и те двое, что побежали за Клостергеймом. Вид у них был весьма обескураженный. Мы обследовали все скаты и трубы. Клостергейм пропал. Мы заглянули даже через перила на краю крыши, высотой по колено: его не было и на карнизах внизу. Тело его не лежало на мостовой. Отсюда, с крыши, толпа казалась куском протухшего червивого мяса. Я невольно отшатнулся.

— Я останусь здесь, — распорядилась Либусса, — а ты еще раз проверь подвал.

Я вернулся в зал таверны — по пути я еще раз тщательно осмотрел лестницу, но Клостергейма так и не обнаружил. Я даже начал склоняться к мысли, что он действительно обладает магической силой, которою так похвалялся. О'Дауд был на последнем уже издыхании и пожелал, чтобы я подошел к нему. Я поднес ухо к самым его губам, чтобы расслышать то, что он хотел мне сказать.

— Умоляю вас, сударь, не говорите никому, как я умер…

— Я не вижу бесчестия в вашей смерти, сударь. Бесчестие падет только на Клостергейма.

Глаза О'Дауда закрылись. Неровное дыхание его замерло на губах. Только теперь я заметил, что зал наполняется дымом — он проникал через щели под дверью и в ставнях.

— Они подожгли нас, как подожгли лавку! — прокричал украинец и, уронив руку мертвого своего хозяина, вновь схватился за мушкет. — Боже правый, они жгут нефть! — Судя по запаху, ничем иным это и быть не могло. В то же мгновение я услышал, как Либусса завет меня с галереи:

— Фон Бек! Наверх! Быстро!

Уверенный в том, что она нашла Клостергейма, я бросился к ней, перепрыгивая через три ступени, но она увлекла меня наверх — обратно на крышу, в прохладный воздух.

— Все вниз, — прокричала она солдатам О'Дауда. — Быстрее, ребята, вы там нужны.

Они оставили свои посты и — один за другим — скрылись в люке, ведущем на чердак. Вид у Либуссы был какой–то странный, как будто удовлетворенный. Я высказал сомнения насчет того, стоит ли оставлять крышу незащищенной. Она одарила меня таким взглядом, словно я был жертвой мартовской луны.

— Нам больше нет нужды оставаться здесь. — Она указала рукою в небо. — Смотри, болван!

Я поднял голову. Какая–то громадная тень пересекала Осенние Звезды. Но не птица и даже не ведьма на помеле. То был воздушный корабль Сент–Одрана, с его аккуратными парусами и лопастями для гребли, громадным шелковым куполом и гондолой в форме летящего грифона. Теперь от него исходили специфические приглушенные звуки — треск, похожий на выстрелы из ружья, притом что никто оттуда не стрелял. Я видел искры и очень боялся, что горючий газ вспыхнет и весь корабль — ревущим шаром огня — рухнет на землю.

Корабль дернулся, покачнулся и опустился ниже. Похоже, в управлении шаром Сент–Одрану теперь помогала не только удача, ему неизменно сопутствующая. Он кричал нам в громадную медную трубу:

— Стойте на месте! Стойте на месте! Мы сбросим вам лестницу!

Здание содрогнулось под нами — толпа внизу вновь рванулась на штурм. Мушкетный огонь стал теперь сбивчивым и беспорядочным. Я надеялся, что защитникам таверны удастся выбраться отсюда прежде, чем толпа ворвется внутрь. Интересно, решатся они бросить тело своего погибшего предводителя и спастись, отступив по сточным канавам? Меня так и подмывало вернуться вниз и приказать им немедленно уходить отсюда, я даже было уже повернулся к люку, но тут — словно бы ниоткуда — раздался голос, чужой и знакомый одновременно. Голос этот тихонько взывал к бушующей толпе. В песне той не было слов, но мелодия убаюкала их. Постепенно толпа начала успокаиваться, словно море после бури. Голос пел, умиротворяя сей грязный поток, пока тот полностью не иссяк. Потом толпа принялась раскачиваться из стороны в сторону, издавая единый стон. Я поверить не мог в такую разительную перемену. Должно быть, сказал я себе, я пал жертвой иллюзии. А потом о поверхность крыши ударилась веревочная лестница, и Либусса, выбросив мушкет, но оставив мешочек с порохом и картечью, начала подниматься. Теперь я разглядел князя Мирослава, выглядывающего через край борта гондолы. Русский князь широко нам улыбался. Приключение это, как видно, привело его в самый искренний восторг.

Я не стал медлить, пытаясь понять, как им удалось нас разыскать, но с благодарностью поставил ногу на нижнюю перекладину лестницы и полез вверх, правда, мне немного мешал громоздкий меч у меня за поясом. Наконец я добрался до гондолы, и Сент–Одран, посмеиваясь, втащил меня внутрь. Князь Мирослав укутал Либуссу в широкий шерстяной плащ. Корабль наш дергался и раскачивался в воздухе. Мне показалось, он стал тяжелее. И сбалансирован по–другому.

— Доброе утро, Сент–Одран, — сказал я. — Похоже, вы воплотили в жизнь идеи по управлению кораблем. Весьма за вас рад. Как вы узнали, что мы в таверне?

— Не приписывайте мне славу великого изобретателя, сударь, — отозвался Сент–Одран. — Это князь Мирослав придумал, не я! И, разумеется, вы должны знать, что это рандеву устроила ваша прекрасная дама, когда вернулась отсюда к князю Мирославу в украденной ею карете!

Я с удивлением посмотрел на Либуссу, но она укрыла лицо плащом. Таким образом, все ее странные поступки и мужской костюм нашли объяснение. Я только не мог понять, почему она не сказала мне правду. Почему она солгала мне… и не в первый раз? А потом решил, что она по–прежнему манипулирует всеми нами наиболее эффективным способом: приводя в смятение и обманывая.

Гондола вдруг резко дернулась, и Сент–Одран удивленно проговорил:

— А это еще что такое? — Он заглянул через борт и удивленно присвистнул. — Боже ты мой, я и не знал, что вы с нами, любезный! Вы только держитесь как следует! Я сейчас сброшу вам лестницу.

— Кто там? — встрепенулась Либусса, и мы с нею тоже подошли к краю гондолы. — О нет! — в ярости выдохнула она.

Теперь мы поднялись высоко над таверной, футов на сто над крышей, но на нашей прицепной веревке висел человек, раскачиваясь и брыкаясь, как обезьяна. Я слышал его отчаянный сдавленный крик:

— Предатели! Изменники!

Сент–Одран уже нагнулся, чтобы поднять веревочную лестницу, сложенную у его ног, но Либусса остановила его, схватив за плечо:

— Нет.

Сент–Одран не поверил своим ушам.

— Это же Клостергейм! Ваш союзник, мадам! Что? Вы считаете, благоразумнее будет опустить шар? Но если он соскользнет, то тогда… Ну хорошо… — Он потянулся к крану клапана, но Либусса мотнула головою:

— Нет.

Сент–Одран с удивлением уставился на нее.

— Мадам, я, кажется, ясно дал вам понять, что я вам не слуга! Вы что же, хотите, чтобы я совершил убийство? — Он открыл кран, выпуская газ из оболочки шара. Мы стали медленно опускаться обратно к крыше таверны, и теперь стало уже очевидно, что Клостергейм, проявив поистине демоническое упорство, сумел подняться по веревке еще на несколько футов. Я слышал даже его тяжелое сбивчивое дыхание, различал блеск черных глаз во впадинах бледного черепа.

— Боже правый! — едва ли не в восхищении воскликнул Сент–Одран. — Да он поднимется и без лестницы! Он сильней Геркулеса!

Вскоре нас с Клостергеймом разделяло лишь футов двадцать веревки. Лицо его застыло серебряной маской ненависти, граничившей с вожделением. Он продолжал подниматься. Дать ему возможность — и он непременно отомстит за себя. Он, похоже, окончательно спятил. Сент–Одран продолжал опускать шар вниз. Во взгляде его ощущалось то же громадное напряжение, что и во взоре Клостергейма, нацеленном на нас. Князь Мирослав отошел в дальний конец гондолы и занялся какой–то машиной, что тарахтела и подрагивала непрестанно. А потом шар вдруг остановился и повис, словно застыв в воздухе. Все затихло, только ветер свистел в такелаже да гудела машина князя Мирослава. Мы выглянули через борт.

Далеко внизу бешено, в такт с раскачиванием и пением толпы, сотрясалось здание таверны. Вся Сальзкахенгассе пылала в огне — казалось, мы заглянули в самый Ад.

Клостергейм поднялся еще на несколько футов. Дыхание его обратилось в скрежещущий звук кости, трущейся о кость. Его призрачно–бледное лицо будто бы накалилось в жарких отсветах пламени. Я невольно поежился. Казалось–неумолимо приближается сама Смерть, чтобы потребовать наши души, обреченные вечному проклятию.

А потом Либусса выхватила из ножен шпагу и — прежде чем Сент–Одран понял ее намерение — единственным ловким движением перерезала веревку!

Клостергейм закричал, но крик его не был воплем ужаса. В нем звучала ярость хищника, которому помешали добраться до жертвы!

Он кричал, падая вниз, к жадному пламени и мерзкому хору проклятых. Мне показалось, что в какой–то момент, все еще продолжая кричать, завис в воздухе, замерев на невидимой точке опоры. В это мгновение я почти поверил в то, что он остановится в воздухе и возобновит свой подъем. Взгляды наши встретились — глаза его полыхали ненавистью. Меня передернуло.

Но его пальцы — костлявые, цепкие — не нашли опоры в холодной пустоте.

Клостергейм падал вниз точно так же, как бывший его господин–Люцифер, низвергнутый с Небес. С последним воплем яростного бессилия, с проклятием, застывшим на губах, он упал, корчась, в пламя, и пламя поглотило его.

Либусса, удовлетворенная, улыбнулась и убрала шпагу в ножны, безучастная к ужасу Сент–Одрана. — Он, наверное, прятался в дымоходе, — сказала она. — Вы обратили внимание, как он испачкал сюртук?