Город в осенних звездах

Глава 16 В которой нарушаются правила дома. Нашествие паразитов и меры по их выведению. Рыбина Рыжего О'Дауда. Некоторые полезные свойства волшебного Меча.

Рыжему О'Дауду, как очевидно, веселость Клостергейма пришлась по вкусу не больше, чем мне, но ирландец — человек принципиальный — настаивал тем не менее на неукоснительном исполнении основных своих правил. Он покосился на Клостергейма.

— Я всегда рад принять у себя добрых людей, но я чертовски устал от всех этих драк, так что буду весьма вам обязан, любезные господа, если в доме моем вы не забудете о хороших манерах.

Клостергейм закрыл рот и надул губы, сердито насупившись. Под внимательным наблюдением людей О'Дауда мы с Либуссой прошли к ближайшей от двери кабинке. Должен заметить, что выражение их лиц оставалось безучастным и мягким, скорее, я так полагаю, из–за привычки при любых обстоятельствах сохранять хладнокровие, нежели из–за некоей природной склонности. С нарочито небрежным видом они вновь обратили внимание к жаркому и кружкам с элем. Мы заказали легкий завтрак: хлеб, сыр и говяжьи ребрышки, — а попить взяли портвейн и воду. Ели мы безо всякого аппетита, поскольку во всей атмосфере таверны теперь явственно ощущалось напряжение. Когда Рыжий О'Дауд вернулся в зал, на лице его отражалась искренняя досада, словно бы все ожидания его относительно лучших времен уже пошли прахом. Угрюмо покосившись на переднюю дверь, он направился прямо к нам.

— Ваше оружие у вас в комнате, джентльмены? — Когда мы кивнули, он продолжил: — Учитывая положение дел между вами троими, я вновь ввожу одно прежнее правило. Не соблаговолите ли вы передать мне свои клинки? Когда вы покинете этот дом, вы получите их назад,

Хотя мне совсем не хотелось отдавать ему Меч Парацельса, я тем не менее согласился. В это мгновение распахнулась входная дверь, и в таверну вошли двое: мужчина и женщина. Длинные дорожные плащи придавали им вид путешественников, только что выбравшихся из дрезденского дилижанса. Встав на пороге, оба принялись картинно отряхивать пыль с плащей, а женщина–высоким пронзительным голосом — справилась, где хозяин заведения. О'Дауд, все еще хмурясь, вышел вперед.

— Вот он я. Добро пожаловать в «Настоящий друг».

Я пытался разглядеть их лица, сокрытые в тени широких капюшонов, но старания мои не увенчались успехом. Дожевав мясо с последнего ребрышка, я отложил косточку к остальным.

— Есть свободные комнаты, любезный? — спросила женщина.

— Да, миледи. — Рыжий О'Дауд оглядел их с головы до ног. — У вас есть с собою оружие?

Капюшон упал. Низкорослая фигура, которую я принял за женщину, оказалась никакой не «миледи», а бароном фон Бреснвортом. Из–под полы плаща барон вытащил карабин и нацелил его на О'Дауда.

В мгновение ока люди рыжего трактирщика вскочили на ноги и выстроились едва ли не в военном порядке за своими столами. У каждого был пистолет. Мы все оказались на мушке. О'Дауд пробурчал себе под нос:

— Что–то в последнее время стал я чертовски ленив. Вы что же — все заодно?

— Вероятно, — ответил я. — Учитывая обстоятельства. — Я тоже поднялся из–за стола.

— Вы, стало быть, все же примете сторону победителя, а, фон Бек? — осклабился фон Бреснворт в этакой победной усмешке. — Но, может статься, наше предложение уже потеряло силу! — Пистолет дрожал у него в руке, и вовсе, я думаю, не от страха, а в предвкушении нового убийства.

— Фон Бек? — в изумлении воскликнул О'Дауд. — Тот самый?

— Это зависит, сударь, от того, что вы имеете в виду. — Я дерзко шагнул вперед, словно бы намереваясь его обыскать или ударить. Один из людей его выкрикнул:

— Только троньте его — и получите пулю в лоб, и не важно уже, кто умрет следующим!

Пожав плечами, я опустил руки.

— Как–то удивительно даже, что фон Бек снизошел до простой таверны. У нас, господин хороший, здесь золотишка всего нечего. — Рыжий О'Дауд вздохнул.

— Зато есть кое–что подороже золота, верно, сударь? — Клостергейм поднялся из–за стола и неторопливо направился к нам. Тем временем спутник фон Бреснворта опустил капюшон. Как оказалось, то был один из людей Монсорбье. — За тем мы к вам и пришли, сударь.

О'Дауд, похоже, был искренне озадачен.

— Дороже золота? И вы уйдете отсюда, если получите эту вещь?

— Точно так. — Фон Бреснворт повел карабином. — Таким образом мы все сэкономим и порох, и картечь.

— Тогда почему бы вам не сказать мне, за чем именно вы пришли? — Ирландец понизил голос, и в нем зазвучали угрожающие нотки.

— Разумеется, за Граалем! — Клостергейм начал уже проявлять нетерпение. — За Священным Граалем. Он должен быть здесь, в самом Центре, где все линии сходятся в одной точке. Это подтверждают все карты. Он здесь, в вашей таверне, сударь, как вам должно быть известно! Просто отдайте его, и покончим на этом.

Тут Рыжий О'Дауд широко улыбнулся, но взгляд его оставался настороженным и подозрительным.

— Если вы в этом уверены, то вы все глубоко заблуждаетесь! Спросите его… — он ткнул в мою сторону большим пальцем, — предполагается, что семейство его оберегает Священную Чашу. А Грааль, в свою очередь, оберегает их. Если он здесь, значит, его принес с собою фон Бек. Вы, наверное, не в себе, если думаете, что я владею священной реликвией, наделенной такою силой! Стал бы я рисковать и навлекать на себя проклятие?!

— Бог отвернулся от нас! Вы ничем не рискуете! — На безвольном лице фон Бреснворта вдруг возникло испуганное выражение. Глаза его забегали. Взгляд метнулся от Клостергейма на людей О'Дауда, потом — на меня с Либуссой. Герцогиня спокойно стояла в кабинке, уперев одну ногу в скамью, и, сощурив глаза, потягивала портвейн. — Мы заберем чашу сами. Все, что требуется от вас, это только сказать, где она. Уймет это вашу тревогу?

— Да я, собственно, и не тревожусь, — угрюмо ответил О'Дауд, похоже рассердившись всерьез. — Что же вы за паразиты такие? — Он оглядел костлявую фигуру Клостергейма — настоящий ходячий скелет, дряхлое тельце фон Бреснворта, нездоровые черты солдата из отряда Монсорбье. — Методисты какие–нибудь? Баптисты? Или еще того хуже? И зачем вам Грааль?

— Не твоего ума дело, трактирщик. — Клостергейм достал кавалерийский пистолет и нацелил его чуть пониже бороды О'Дауда. — Всю ответственность мы берем на себя. Едва мы получим то, за чем пришли, мы сразу уйдем, не причинив тебе никакого вреда. Никакого насилия не будет.

— Вы поступите весьма опрометчиво, сударь, если послушаетесь его, — предостерег я хозяина. — Клостергейм недавно убил человека, а вы знаете, сударь, во что превращаются крысы, когда их слюна пропиталась кровью. Они нападают снова и снова.

— Если вы, фон Бек, намерены стать нашим союзником, — взмахнул карабином фон Бреснворт, — я был бы вам очень признателен, если бы вы воздержались от оскорблений.

Но Клостергейму, похоже, было уже все равно. Его била дрожь. Он жаждал Грааля, и жадность его была непомерной.

Рванувшись вперед, я толкнул Клостергейма плечом и бросился к ружью фон Бреснворта, пока отставной капитан Люциферова войска стоял на линии прицела, закрывая собою ирландца! Выхватив карабин из вялых рук барона, я ударил его прикладом в плечо и сразу же — по носу. Он закричал и схватился руками за разбитое лицо. Клостергейм поступил весьма глупо: он нацелил свой пистолет на меня вместо того, чтобы держать на прицеле О'Дауда. Ирландец не преминул воспользоваться сим обстоятельством. Вихрь движения пронесся из одного конца зала таверны в другой. О'Дауд буквально взлетел по лестнице вверх. Люди его перекрыли входную дверь и захлопнули ставни на окнах. Либусса вскочила на стол и запустила горшком прямо в голову Клостергейму как раз в тот момент, когда я нажал на курок. Прогремел оглушительный выстрел! Человека Монсорбье отбросило в дальний конец большой залы, на груди его расплылось пятно крови. Он закричал.

Словно в ответ на его страшный вопль что–то ударило в стену таверны снаружи, что–то тяжелое и громадное. Потом — еще раз и еще. Стены затряслись. Еще удар. Как будто нас обстреливали из пушки или прямо за стеною взрывались бочонки с порохом. Бабах! Сжимая одной громадной ручищею пистолет, а другой — старомодный эспонтон, О'Дауд осторожно выглянул в окно. Либуссе уже удалось завладеть шпагою Клостергейма. Его пистолет валялся теперь на полу.

— Можем мы, сударь, сделать допущение, — в этаком озлобленном раздражении обратился ко мне О'Дауд, — что вы двое с нами, а эта троица представляет врагов, что снаружи?

— Можете, сударь.

Умирающий солдат разразился отчаянным воплем:

— Хозяин, спаси меня! Спаси меня! — Было непонятно, кого именно он призывает.

Фон Бреснворт, белый от гнева, напоминал теперь вздорного школяра–переростка. Клостергейм, все еще наполовину оглушенный, вдруг поднялся и сел за стол. Либусса, возвышающаяся над ним, схватила его за шею и запрокинула его голову так, чтобы он смотрел на нее.

Весь зал таверны, как оказалось, представлял собой потайной арсенал. Оружие появилось буквально отовсюду: из сундуков, из–за скрытых панелей, из–под половиц. Люди О'Дауда — головорезы с суровыми лицами–расположились по всему залу, заняв привычные места. Сам О'Дауд продолжал вглядываться в окно, сжимая правой рукой пистолет и засунув эспонтон под мышку.

— Сколько их там, как вы думаете?

— Сложно сказать, — отозвался я. — Может быть, человек пятьдесят. Может быть, больше. Могу поклясться, они даром времени не теряли и поднабрали рекрутов. Вполне в духе этих тварей.

— Каких таких тварей, сударь?

— Вы сами назвали их, сударь. Паразиты. Дьяволопоклонники самого низменного пошиба. Жестокие убийцы. Пытки, кровавые ритуалы… это у них как забава.

— Я понимаю вас, сударь. — Рыжий О'Дауд едва ли не нежно провел пальцем себе по губам, словно для того, чтобы очистить их. — Такие всегда стекаются в Амалорм. Но никак не научатся одному: место это — хотя так, наверное, сразу и не разберешь — не то, где им бы следовало находиться. Оно не для них. — Он быстро отдал распоряжения своим людям. Буквально за считанные секунды таверна обратилась в неприступную крепость. Сам хозяин, похоже, воодушевился. Как мне показалось, в душе он был больше солдатом, нежели мирным трактирщиком, хотя, может быть, и желал, чтобы оно было наоборот. Он испытывал явное удовольствие, расставляя людей своих на боевые позиции в зале. Кое–кого он отправил наверх. Свет притушили. Пока Либусса держала на прицеле Клостергейма и фон Бреснворта, я присоединился к О'Дауду у окна.

Народу на площади я увидел немало. Лавки на другой стороне были закрыты.

— Там у меня еще люди, — сказал О'Дауд. — В любой момент мы накроем их перекрестным огнем. — Враги наши и в самом деле походили на паразитов, может быть, из–за огромного из количества. На первый взгляд — сотни две, не меньше. Вдруг все это стадо в едином порыве двинулось вперед, и мне показалось, что я вижу кошмарные искореженные лица, звериные лапы, застывшие в корчах тела, грязные лохмотья вместо одежды. Но среди них не было Монсорбье.

Еще один мощный бум! — толпа врезалась в стену гостиницы. Рыжий О'Дауд поежился.

— Ну и мерзостное же сборище, сударь. Гаже мне в жизни видеть не доводилось. Они, похоже, собрали всех дегенератов Нижнего Града. — Лицо его выражало теперь презрение пополам с ненавистью. Толпа снаружи разразилась пронзительным визгом. Запах, исходящий от них, проник даже внутрь, — запах гниющих ран.

Я оглянулся. Либусса морщила нос. У нее, в отличие от меня, не было привычки к зловонию поля битвы. Она поднесла руку к лицу с таким видом, будто ее сейчас вырвет. Этот жест придал уверенности фон Бреснворту. По своей дурости он не принял даже во внимание тот факт, что наши люди окружают его со всех сторон, и рванулся вперед с явным намерением отобрать у нее пистолет. Прогремел выстрел. Заряд попал барону в живот. Он согнулся пополам, квакая, точно лягушка. Изо рта его хлынули кровь и желчь. Либусса в недоумении, едва ли не в испуге уставилась на него. Клостергейм отодвинул ногу, чтобы кровь изо рта барона не попала ему на сапог. Он не пытался бежать. Он сознавал, что положение его весьма и весьма опасно. Фон Бреснворт попытался что–то сказать, но слизь забила ему рот. Глаза его закатились. Лицо исказилось.

— Проверь, есть ли при нем порох и картечь, — сказал я Либуссе. — И перезаряди пистолет.

Она собралась мгновенно. Ни разу еще я не видел такой хладнокровности женщины. Впрочем, я вовсе не удивился, ибо давно уже не сомневался в ее отваге. Она победила свой ужас и, едва фон Бреснворт повалился на пол, распахнула его плащ и сорвала с пояса рожок с порохом и мешочек с картечью, упершись ногой в его тело — а он, между прочим, еще дышал, — чтобы дернуть посильнее.

— Во имя любви Господней! — проквакал он. — Подождите, мадам, дайте мне умереть спокойно!

Но вот фон Бреснворт затих — не умер, а впал в беспамятство, которое предохранило его от агонии. Либусса — умело и ловко — принялась перезаряжать пистолет.

Еще один мощный Бум!

— Пли! — прокричал Рыжий О'Дауд. Из каждой щели раздалось по выстрелу, и толпа отступила назад, продырявленная, окровавленная, но все еще заходящаяся пронзительным визгом. В жизни не видел я ничего подобного, даже среди индейцев обеих Америк, которые перед битвой жевали какой–то корень, после чего не сознавали уже ни боли, ни страха, ни даже смерти.

Еще один залп. Еще больше народу повалилось на мостовую возле кормушек для лошадей. А потом — с другой стороны улицы — тоже раздались мушкетные выстрелы. Упало еще несколько человек. Толпа развернулась и устремилась к источнику этого нового раздражения — навстречу второй волне свинца, что сбила ее наземь. Если так пойдет и дальше, подумал я, то мы с ними расправимся без труда. Монсорбье был идиотом, если считал, что он может чего–то добиться подобной атакой. Эти люди были даже невооружены, если не считать несколько мясницких ножей, крюков и дубин.

— Пли! — осклабившись, прокричал О'Дауд. — Старого солдата так просто не проведешь, сударь, — объявил он мне и хохотнул. — Я двадцать лет только этим и занимался, так что я уж успел узнать слабости своей обороны и преодолел их все. Они, разумеется, полезут на крышу… но это так, отвлекающий маневр. И у меня есть, чем их встретить, когда они заберутся наверх!

Снова громыхнули мушкеты, и сраженные паразиты повалились на мостовую. Вскоре сверху до нас донеслись ужасные вопли. Поодиночке и парами, потом–по трое и по четверо вниз на улицу падали вопящие фигуры, охваченные огнем. Рыжий О'Дауд глядел на них с выражением самого глубокого удовлетворения, примерно так же, как мастер–ремесленник мог бы смотреть на законченную работу.

Но тут раздался еще один звук, на этот раз — снизу. Рыжий О'Дауд оставался невозмутимым. Клостергейм поглядел себе под ноги, на бледном лице его появилось теперь хитрое выражение. Неужели им удалось как–то пробраться внутрь? Здесь, быть может, имелись подземные ходы?

— Сточные канавы, сударь, — проговорил О'Дауд, словно прочтя мои мысли. — Целый лабиринт. Как раз под нами они пересекаются. Из–за нашего родника, я так думаю. Стало быть, они решили ударить оттуда. Честно признаюсь, я удивлен, что им хватило ума зайти так далеко. Это ж сколько у них народу!

— Вы поставили там людей?

— Не людей, сударь. Нет! — Он подмигнул мне и вновь уставился в окно. Поджав губы, он поглаживал свою огненно–рыжую бороду и едва ли не улыбался, глядя, как трупы валились на площади друг на друга, а сверху на них падали горящие фигуры, бешено размахивающие руками. Это было ужасно. Настоящая бойня. Кровавая баня. Но в том виноваты не мы, а они. Они сами все это затеяли. О'Дауд вздохнул. — Это мне напоминает Каллодин, сударь. Вы там бывали?

— Я, сударь, не так еще стар. Это же было в сорок пятом. И мне что–то не верится, что вы сами были свидетелем этой битвы!

— Батюшка мне про нее рассказывал. Его брат сражался на стороне Стюартов, полагая, что сражается на стороне католиков. Он был с красавчиком принцем Карлом в тот день, когда уничтожили всех этих бедных мальчиков. В отличие от них он не бросался на ружья. Какой был в этом прок, говорил он потом. Карл был пьян: в полной отключке. Он даже смотрел не на поле сражения, а в прямо противоположную сторону. То и дело сползал с седла, приходилось его поддерживать. Парик нахлобучил криво. Ручонки тянулись к фляге с бренди, что была вделана в рукоять шпаги. Ну, в общем, сударь, мой дядя вернулся в Кинсейл. Говорил, лучше уж голодать, чем быть срезанным, как кукуруза. — О'Дауд непринужденно болтал, словно дом его не осаждала толпа безумцев и он сидел сейчас у себя за стойкой и расслаблялся с кувшинчиком эля. Но вдруг он умолк и, вскинув голову, насторожился.

Было заметно, что он занервничал.

— Они не могут подняться так быстро. Григорьев, — крикнул он через зал, — возьми троих и проверьте подвалы!

С мушкетом в руке украинец бросился исполнять распоряжение.

Либусса, небрежно нацелив свой пистолет на Клостергейма — бывший наш союзник уселся теперь на скамью и потягивал портвейн, — подошла ко мне.

— Что происходит там внизу? — спросила она.

— Нас, сударь, пытаются атаковать со стороны сточных канав, — отозвался О'Дауд, который продолжал полагать ее юношей. — Я как раз говорил герру фон Беку… все почему–то считают, что там у меня нет никакой защиты. Но защита–то есть. Да еще какая!

Под непрерывным мушкетным огнем натиск снаружи теперь поутих. Еще несколько горящих тел свалилось с крыши на тех, что внизу. Штурм явно сходил на нет.

А потом в зал вернулся Григорьев с диким от изумления лицом.

— Они прорвались в подвал! Вот–вот снесут стену!

— Быть не может! — воскликнул Рыжий О'Дауд. — Это надо же быть таким идиотом! Да я просто дубина самодовольная. Вот что губит хороших людей и империи — самодовольство! — Он бросился к лестнице в подвал, а я побежал следом за ним. Но он опередил меня на несколько добрых ярдов, и когда я только добрался до верхней ступени, он уже возвращался назад с лицом мрачным и бледным в желтых отсветах факела.

— Отправьте половину людей ко мне, — выкрикнул он, развернувшись, чтобы снова спуститься вниз.

— Что, так плохо? — спросил я.

— Хуже, сударь, и быть не может. Они убили или, может быть, опоили какой–то отравой мою рыбину.

У меня уже не было времени, чтобы выспрашивать, что это за рыбина. Либо то была некая кличка, либо — слово из незнакомого мне жаргона. Откуда–то из глубины подвала доносились безумные вопли, выстрелы, снова — крики, скрежет металла о металл. Люди О'Дауда, точные и исполнительные, как гессенские наемники, бросились вниз по лестнице. Он направил их вперед. Я отошел, чтобы им не мешать, и направился вверх.

— Схожу за саблей.

Когда я поднялся, Либусса ждала меня у входа в подвал.

— Я принесу тебе саблю, — сказал я ей. — У меня две.

Я бегом поднялся на галерею, где головорезы О'Дауда кричали тем, кто внизу, чтобы им несли еще пороху и картечи. Девицы–разносчицы подтаскивали им боеприпасы с той же готовностью, с какой подают они эль, Я вошел в нашу комнату и извлек из чулана подарок Люцифера. Рукоять меча теперь стала тусклой, и орла не было видно (похоже, у нее есть свои периоды, у этой рубиновой рукояти), но она все же слегка пульсировала дымным светом. Взял я и саблю — для Либуссы — и спустился вниз. Клостергейм во все глаза уставился на меня. Обычно он вообще ничего не ел, но сейчас он с большим удовольствием уплетал свиные ребрышки, словно бы для возбуждения аппетита ему было потребно немалое количество умирающих вокруг обеденного стола. Велико было мое искушение сразить его на месте. Он почувствовал мою ненависть. И рассмеялся.

Но пронзительный крик заглушил его смех.

Толпа снаружи рванулась к окну у передней двери. Глотки раскрылись в едином вопле. С полдюжины мерзких созданий разом бросились вперед и раскололи стекло, едва не ворвавшись в таверну. Люди О'Дауда встретили их массированным огнем. Волна гнусных тел откатилась назад. Разбитое окно тут же закрыли плотными ставнями. Во вновь воцарившейся тишине продолжал звучать смех Клостергейма.

Я со всех ног ринулся вниз, в подвал. В зловоние пороха и сточных канав, в гарь от масляных факелов, в кислый запах хмельной закваски и вина. Во тьме впереди разглядел я мерцание света, вспышки искр от кремневых ружей. Из мрака навстречу мне выступила Либусса, и я протянул ей саблю.

— Даже не знаю, за чем явился сюда Монсорбье: за Граалем или за нами.

— И за нами, и за Граалем. Это вне всяких сомнений. Все должно слиться воедино. И ему нужно еще завладеть тинктурой. Хотя не исключена возможность, что у него есть и свой концентрат. Или если не у него, так у той девицы. Но без Чаши тинктура вообще бесполезна. Меч… — она покосилась на мой клинок, — придает дополнительную силу. Если Ритуал совершается точно, то можно достигнуть наивысшей ступени. Вот почему я горю нетерпением! Фон Бек, я не готова впустить Монсорбье… в надежде на то, что он приведет нас к Граалю. Или, может, подвергнем пыткам Клостергейма?

— Сомневаюсь, что это вообще возможно, — возразил я, — пытать Клостергейма. К тому же вряд ли он знает больше, чем мы.

Мимо промчался Рыжий О'Дауд, на ходу изрыгая проклятия.

— Где моя чертова рыбина?

Мушкетеры его отступили на пару ярдов. Они продолжали стрелять, но теперь на огонь их отвечали огнем. Похоже, здесь собрались все люди Монсорбье. Он бросил на этот прорыв самые отборные силы, и, похоже, сие принесло плоды. Люди О'Дауда падали, сраженные. По одному или по два за раз. Но, если так пойдет и дальше, скоро их будет уже слишком мало для того, чтобы удержать таверну.

Теперь мы сгруппировались в пивном погребе, заставленном огромными бочками с элем. Некоторые из них располагались вдоль стен, некоторые–просто рядами посередине. Здесь было прохладнее. Плохо пахло. Дальняя стена сотрясалась, словно некий великан колотил в нее кулаком. Сквозь брешь в дрожащей стене в погреб ворвались вооруженные люди.

— Может быть, наш единственный шанс, — пробормотал О'Дауд себе под нос, — взорвать к чертям весь подвал. Жалко только терять добрый эль. Я и не думал, что может дойти до такого. Кто им командует, фон Бек?

— Один из лучших воинов Франции, — отозвался я. — Ветеран многих битв и революции также. Монсорбье.

— Видно, хороший солдат. — Ирландец почесал красный нос заряженным пистолетом. — Раз уж он нашел способ, как одолеть мою рыбину.

— Рыбина это что — какая–нибудь боевая машина? — полюбопытствовал я.

О'Дауд от души расхохотался, словно я сейчас выдал некую замысловатую шутку.

— Разумеется, сударь! Именно боевая машина! Ой, не могу, ха–ха–ха! — Слезы брызнули у него из глаз и покатились по красным щекам, точно стеклянные шарики по плюшу. — А вы, сударь, смекалистый!

Я мог только жалеть о том, что моя «шутка», так его развеселившая, была вовсе не преднамеренной. Я так и не понял, что это за рыбина. Снова раздались мушкетные выстрелы и последовал ответный огонь. Похоже, обе стороны достигли некоей мертвой точки. А потом откуда–то из темноты донесся громкий голос, и во мраке мелькнул белый платок, нацепленный на острие шпаги.

— Переговоры! — надрывался Монсорбье. — Переговоры, сударь!

— Черт возьми, сударь, что вы сделали с моей рыбиной? — прокричал в ответ Рыжий О'Дауд.

— Она пойдет главным блюдом к победному пиру! — Монсорбье пребывал в явном возбуждении. Этот штурм и прорыв пришлись, как видно, ему по нутру. Точно так же, как и О'Дауду. Теперь я уже различал его в дымном свете факелов:

черный плащ разметался, шляпа съехала набок. На ней опять красовалась трехцветная кокарда. Революционный кушак обвивал его талию. Монсорбье, похоже, нашел в себе силы восстановить былую свою натуру, чего не сумел Клостергейм. Улыбаясь, он отсалютовал нам шпагой — белый флаг снова взметнулся в воздух. — Переговоры, сударь. Прошу вас. Все, что нам нужно, так это Чаша.

— Чаша? — в раздражении воскликнул О'Дауд. — Снова эта проклятая Чаша. Фон Бек, да скажите вы им: нет у меня никакой чертовой Чаши!

— У Рыжего О'Дауда нет никакой чертовой Чаши! — проорал я.

— Кроме горшков и кастрюлек в баре! — добавил ирландец, вопя еще громче меня.

Но Монсорбье был непреклонен.

— Отдайте нам Чашу, сударь, и мы уйдем. Пусть фон Бек и его товарищ принесут ее нам. Они станут заложниками!

— Теперь ему, значит, нужны вы, фон Бек! — Рыжий О'Дауд заговорщически мне подмигнул. — Они, наверно, считают, что находятся в более выигрышном положении. Им что, не понятно, что будь у меня Святой Грааль, я бы, наверное, знал об этом? А, фон Бек? Ваше семейство хранит его, не мое…

— И, как мне говорили, потомки рода фон Беков выходят на поиск его, если Грааль пропадет. По иронии судьбы, поиск сей предстоит свершить мне, атеисту и грешнику! — Все это вызывало у меня чувство глубокого омерзения.

— Ну что же, сударь, Бог избирает нас, и неисповедимы Его пути. А еще, как утверждают церковники, Господь прячет свои сокровища в весьма странных местах.

— Поторопитесь, джентльмены, — окликнул нас Монсорбье. — Вы отдадите Грааль добром или будем драться?

— Что вы сделали с моей рыбиной, сударь? — прокричал в ответ Рыжий О'Дауд. — Куда вы ее подевали?

— Рыба готова для кухни, сударь! — Под прикрытием белого флага Монсорбье принялся потихонечку отступать в сумрак. Меня так и подмывало выстрелить ему вслед, я даже уже решился спросить у О'Дауда пистолет, как вдруг в самом темном углу подвала вспыхнула свеча — ярче, чем все остальные. Пламя ее налилось интенсивным светом, ослепляя всех нас. Либусса выругалась и закрыла глаза обеими руками.

Рыжий О'Дауд ликующе оскалил зубы, выпрямившись в полный рост. Раздался выстрел, и пуля едва не задела его. Рванувшись к нему, я потянул его вниз, на пол.

— Что это такое, О'Дауд?

— А–а, сударь, это наш старенький шлем. Хотя я не уверен, что он что–то сможет против такого закаленного в битвах солдата, как господин Монсорбье.

Свет слегка побледнел, из золотого обратился в серебряный. Он разливался, пока не заполнил собой весь подвал. Рыжий О'Дауд так и сиял, словно улыбаясь хорошему другу.

— А чей это шлем? — Признаюсь, странное это явление изумило меня несказанно.

— Да вроде как общая наша собственность, сударь. Я даже не знаю. Это просто наш старенький шлем… Вы, сударь, чувствуете покой и радость? Это все шлем.

Только теперь сумел я разглядеть источник странного света — на полочке высоко над бочонками с элем. То был, как и сказал О'Дауд, всего лишь шлем из тех, что французы называют chapelle–de–fer, отлитый из стали и отделанный медью, — обычный боевой шлем, ничем вообще не примечательный, напоминающий с виду перевернутый горшок.

Либусса подалась вперед. Глаза ее засияли.

— Вы узнаете его, фон Бек? И вы, О'Дауд, разумеется, знаете истинную природу этого вашего шлема?

Ирландец разразился громовым хохотом.

— А как же, сударь! Само собой! Стало быть, это — Святой Грааль?

— Да, — язвительно проговорила Либусса, — он самый.

— Так значит, вот в чем причина того, — продолжал О'Дауд, — что он такой неуловимый и ускользающий. Но что он делает в простой таверне? — Либусса рванулась было вперед, но ирландец удержал ее, схватив за плечо. — Не пытайтесь к нему прикасаться, герр Фольц. Он имеет обыкновение кусать всех, кто хватает его руками.

С разочарованным видом она повернулась ко мне. — Вы, фон Бек, можете взять его.

— Но я не хочу. Может быть, из всех нас я один могу прикасаться к Граалю — теперь я, кажется, в это верю — но я также единственный, кого он ни капельки не интересует. Почему не оставить его там, где он есть? Пусть спокойно лежит до скончания Времени.

Она насупилась и посуровела,

— Если ты меня любишь, фон Бек, ты возьмешь Чашу. Прямо сейчас.

Против такого я устоять не мог и шагнул было вперед, чтобы исполнить ее повеление, но тут вдруг раздался могучий рев. Люди Монсорбье прорвались еще на пару ярдов в погреб, но встретили самое жесточайшее сопротивление. Их потихоньку теснили назад. Монсорбье, безусловно, понял, что означает сей странный свет! Я не видел его, но зато хорошо его слышал, как он подгонял своих людей. Снова погреб сотрясся от выстрелов, а потом стало тихо. Свет, заливающий все пространство, ослепил и защитников, и атакующих — они не видели, куда стрелять. Весь пивной погреб обратился теперь в сияющий сгусток бледного золота и серебра. Тишина была столь глубока, что она едва ли не звучала сама по себе. Или, может быть, этот безмолвный звук исходил из глубин нашего существа. Человеческие голоса умолкли. Никто даже не шелохнулся.

А потом свет внезапно потух. Рыжий О'Дауд, мгновенно воспользовавшись преимуществом, — ибо он один знал все свойства и качества этого «старого шлема», — прокричал:

— Вперед! — и наши люди рванулись в атаку, паля на ходу из мушкетов и ружей. Во мраке я разглядел бледное — почти белое — лицо Монсорбье. Я видел, как он свалился с кучи булыжника, на которой стоял. Солдаты его обратились в бегство. Я слышал, как хлюпают их сапоги по воде сточных канав, слышал влажный плеск, слышал сердитые вопли Монсорбье:

— Он не причинит вам вреда! Мы за ним и пришли!

Издав некий гортанный боевой клич, О'Дауд выстрелил в направлении Монсорбье. Потом я услышал, как кто–то вскрикнул в дальнем тоннеле. Странный, словно бы призрачный звук.

— Ну наконец–то, — проговорил О'Дауд тоном глубочайшего удовлетворения. — Моя рыбина!

Преследуя отряд Монсорбье, мы тоже вступили в сточные канавы. Мы с Либуссой старались держаться поближе к О'Дауду, у которого была лампа. Эхо гремело по влажным тоннелям. Монсорбье едва ли не слезно умолял своих воинов остановиться и возобновить атаку. Еще несколько изгибов и поворотов — и мы оказались в высоком, со сводчатым потолком сточном канале. Весь пол был залит водою, что поднималась дюйма, наверное, на четыре. Странные крики не умолкали, но доносились они из другого прохода — настойчивые и ужасные.

Рыжий О'Дауд сделал знак своим людям.

— Идите за ними до самой поверхности и посмотрите там, как удалось им войти.. А я пока разберусь с рыбиной.

Мы трое свернули налево. Тоннель становился все выше и шире — теперь по нему могли бы пройти плечом к плечу человек десять, не меньше, — и впереди показался один из людей Монсорбье, выхваченный из мрака светом нашей лампы. Он кричал и как будто отбивался от кого–то невидимого. А потом он вдруг выпрыгнул из воды, взлетел в воздух, словно чья–то исполинская ручища подбросила его во тьму, и ударила со всего маху о камень стены. Безвольно обмякшее тело свалилось обратно в вонючую воду. Он еще жил, еще рыдал, но почти все кости в теле его были переломаны.

Раздался какой–то сосущий звук.

Над головою у нас шевельнулись чьи–то глазищи на длинных, покрытых чешуей отростках и уставились прямо на нас с выражением, как мне показалось, ненавязчивого любопытства. Рыжий О'Дауд с облегчением заулыбался.

— С тобой ничего не случилось плохого, моя хорошая? Что они тебе сделали?

— О, Матерь Божья! — выдохнула Либусса. — Да это ж гигантский рак!

Ничем другим это и быть не могло. Рука моя, сжимавшая Меч Парацельса, взметнулась, казалось, сама. Все инстинкты мои побуждали меня разрубить эту тварь на куски, но та, похоже, стала послушной и кроткой, едва заслышав голос Рыжего О'Дауда. Очень медленно, двигая клешнями едва ли не деликатно, гигантский рак принялся пожирать свою жертву прямо живьем. Очень скоро вопли бедняги затихли.

— Они, наверное, чем–то ее опоили, — предположил О'Дауд. — Или же приманили, чтобы отвлечь. Теперь она вроде неплохо выглядит. Как на ваш взгляд, фон Бек?

— В жизни не видел рыбины здоровее, сударь.

— Этот ваш Монсорбье — хитрый стратег, — едва ли не в восхищении заметил О'Дауд. — Он — первый, кто сумел пройти мимо нее.

— Эту кампанию он никогда не забудет. — Либусса от души забавлялась.

Исполинский рак принялся щелкать клешнями о стены тоннеля, а Рыжий О'Дауд — прищелкивать языком, причем звук, издаваемый им, казалось, в точности имитировал щелканье «рыбины». Они переговаривались таким образом где–то с минуту, может быть, две.

Потом О'Дауд глубоко вздохнул.

— Ей не причинили вреда. Они, без сомнения, направили кого–то одного вперед. Причем его так накачали опием, что даже рыба моя задремала. Недурственный план, что скажете?

— Умный мужик этот француз. Отравил своего солдата, а тот в свою очередь отравил рыбину. Ха! — Ирландец задумчиво поскреб бороду. — Ну что ж, теперь нам вроде бы тут делать нечего. Придется, правда, заново отстроить стену в подвале и укрепить ее, но в остальном нам остается лишь ждать, что будет дальше. А там уж посмотрим. Я не могу остановить вашего Монсорбье, если он вновь решит отравить мою рыбину, но зато я могу приготовиться встретить его как положено в следующий раз.

— Неужели вам никогда даже в голову не приходило, что только Грааль может давать такой свет? — спросила Либусса.

— Сударь, когда мы здесь появились, тут повсюду валялись целые груды старых доспехов и оружия, что вышло из употребления не одну сотню лет назад. — Рыжий О'Дауд был явно обескуражен. — Наверное, предполагается, что я должен чувствовать себя удостоенным великой чести…

Тут раздался какой–то пронзительный звук, и несколько человек из отряда Монсорбье, отрезанные или отбившиеся от остальных, устремились прямо на нас из бокового тоннеля со шпагами наголо. Защищаясь, я поднял Меч Парацельса. Мне показалось, я слышу, как бьются в рубиновой сфере крылья орла. Я парировал удар с такой сверхъестественной быстротой, что у меня возникло впечатление, будто основную работу исполнил сам меч, а не я. Но, как бы там ни было, для рыбины О'Дауда образовались не одна еще порция свежего мяса. Когда я убирал меч в ножны, Рыжий О'Дауд в изумлении вытаращился на меня. На лице Либуссы тоже возникло какое–то странное выражение.

— Их было пятеро, — проговорила она.

— Я выучился этой технике у татар, — не без гордости похвастал я.

— Вы уложили их всех секунд за пятнадцать, не больше, — заметил О'Дауд. — Мне доводилось сражаться с татарами, сударь. Даже им, при всем их мастерстве, времени требуется побольше. Вы — выдающийся фехтовальщик, просто мастерский!

— Вовсе нет, уверяю вас. — Я почти и не помнил схватки. Однако ее подтверждение в виде пяти бездыханных тел наводило едва ли не суеверный ужас.

— Тогда, стало быть, это волшебный меч, — очень тихо проговорила Либусса.

На этот счет у меня не было никаких сомнений. Мы зашагали обратно по сточным каналам, перебрались в подвал таверны через пробитую стену. Люди Рыжего О'Дауда времени зря не теряли и занимались уже ее восстановлением.

— Рыбина там прикорнула немножко, — объявил он им. — Но теперь с ней все в порядке.

Либусса поглядела на полку, где стоял шлем. В темноте невозможно было определить, там он еще или нет. Рыжий О'Дауд хохотнул:

— Я же вам говорил, шлем этот неуловим и всегда ускользает. Никогда не знаешь, где он появится в следующий раз. Или когда.

Он жил среди таких чудес и относился к ним так небрежно, что мне даже подумалось: быть может, это моему представлению о реальности чего–то недостает. До этого времени Либусса, как мне кажется, была как–то уж слишком сдержанна.