Город убийц (Наталья Львовна Точильникова) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 9

— Привет ребята! — бросил я реабилитантам. — К Кастальскому сюда?

Они закивали.

— Спасибо, — сказал я.

Не торопясь, прошел мимо, поднялся на второй этаж и связался по кольцу с Кастальским.

— Дмитрий, я на месте.

Он открыл дверь кабинета.

— Заходите, Анри.

Кастальский указал мне на место за столом, напротив экрана. И сел рядом. Не напротив, а рядом. Как адвокат. Психологи вообще не очень любят положение напротив. Евгений Львович тоже предпочитал сесть рядом, особенно если хотел вызвать меня на разговор «по душам». Значит, предполагается разговор по душам.

— Анри, мы начнем с не очень приятных вещей, — сказал Кастальский. — Зато быстро с ними покончим. Мы поговорим о вашей вине.

— Она безмерна, — ответил я.

— Это искренне?

— Да, конечно.

— Анри, я понимаю, что разговор неприятный. Но мне нужно подробнее. Это важно для нашей совместной дальнейшей работы. Я знаю естественно канву событий. Но мне необходимо знать, как вы сейчас это воспринимаете. Именно сейчас, после психокоррекции.

— Я странно это воспринимаю, — вздохнул я. — Я тоже знаю канву событий. Более того, я ее помню. Но я не понимаю, как я мог. Что-то ускользает все время. По-моему, я воспринимал это как партизаны древних войн: пустить под откос вражеский поезд. При этом не думаешь о том, что в поезде кто-то есть. Или как осаду города. Не думаешь, что там, кроме солдат, умирают от голода женщины и дети. Я воспринимал это просто как эпизод войны. По крайней мере, именно так я излагал это Евгению Львовичу в самом начале психокоррекции. Вот это я помню. Под БПшником излагал, я далеко не сразу начал ему исповедоваться. Это сейчас меня вышколили, как правильно общаться с психологами. Так что мне уже кажется глупым терять время на молчание.

— И правильно, — улыбнулся Кастальский.

— Дмитрий, может быть, если бы я тогда знал больше о пассажирах корабля, куда приказал заложить взрывчатку, я бы не смог это сделать. Не знаю. Думаю, мне что-то стирали в этой части памяти.

— Стирали, конечно, — кивнул Дмитрий.

— Вот я и не могу поверить в то, что это сделал я. Нет, я не оправдываюсь, конечно. Я знаю, что это я. Но я не помню, что я при этом чувствовал, помню, что рассказывал Ройтману. При этом я прекрасно помню, что я чувствовал, когда начал войну против Кратоса.

Я понимаю, почему я ее начал. Я теперь понимаю, насколько это было излишне эмоционально, глупо и ненужно. Знаю, что Анастасия Павловна была далеко не худшим вариантом для империи. Да и для Тессы тоже, не только для Кратоса. Она меня помиловала. Я об этом не просил тогда, но я благодарен. Последние одиннадцать с лишним лет моей жизни — это ее подарок. Не заслуженный.

Причем, у меня такое ощущение, что войну против Кратоса мне простили. Это нелогично. Жертв войны было больше, чем того проклятого взрыва, но здоровых парней, которые гибли в сражениях мне простили, а женщин и детей нет. Хотя, может быть, я ошибаюсь. Нет же никакого официального решения.

— Думаю, это действительно так, — сказал Кастальский.

— Наверное. Все крутится вокруг того взрыва. Почти не упоминают войну. Словно я был террористом, который вынырнул неизвестно откуда, взорвал пассажирский корабль и тут же был пойман. Но я пять лет воевал до этого и почти год потом.

Сожалею ли? Да сожалею, конечно. Все было бессмысленно. Бессмысленные жертвы, горе, кровь. Теперь империей правит тессианец. Нельзя сказать, что я совсем к этому непричастен, но моя роль далеко не главная. И самое смешное, что я поспособствовал этому как защитник Кратоса, а не как его противник. И даже этот тессианец, которого я поддерживал, а потом спас ему жизнь, отказался меня простить.

— Леонид Аркадьевич очень четко изложил свою позицию, — сказал Дмитрий. — Он не считает себя вправе вас простить, пока вас не простили родственники погибших.

— Он издевается, — хмыкнул я.

— Почему?

— Теперь вы издеваетесь. Дмитрий, это нельзя простить. Я бы сам не простил.

— Есть человек, который вас простил.

— Хельга Серхейм, у которой погиб муж и двое сыновей, и которая попыталась меня убить. Я прекрасно помню. Просто она прошла через Центр, хотя и Открытый, и поняла, что это такое. Я не могу всех прогнать через Центр.

— Вы потом общались с госпожой Серхейм?

— Дмитрий, ну, вы же знаете, это наверняка есть в деле.

— Анри, — строго оборвал Кастальский, — давайте не будем ссылаться на дело. Я от вас хочу услышать.

— Ладно, ладно. Да, общались. Я написал ей через Ройтмана, у меня не было естественно ее адреса. Я благодарил ее за великодушие, прощение и выступление в Народном Собрании, когда решалась моя судьба. Она мне не ответила. Может быть, просто все уже было сказано.

— А Евгений Львович не советовал написать всем родственникам письма с извинениями?

— Советовал. Я отказался.

— Почему?

— Потому что глупо.

— Почему глупо?

— Ну, потому что я бы сам на их месте тут же бросил такое послание в корзину. В лучшем случае.

— Анри, мы договорились не закрываться.

— Да? Хорошо. Для меня каждое такое письмо написать — это как содрать с себя кожу. А потом по этому обнаженному мясу меня могут с полным правом выпороть вместо прощения.

— Анри, вы боитесь.

— Да, я боюсь.

— А может быть стоит это вытерпеть? Заслужили же. Честно заработали. Пусть. От вас требуется только немного смирения. Зато каждое прощение будет праздником, даже если это будет только каждое сотое письмо. Никакой явной корысти в этом нет, это никак не изменит ни вашего положения, ни вашего юридического статуса. Все равно максимум через десять лет вы будете практически свободны.

Жить в Озерном, думаю, сможете гораздо раньше. По крайней мере, вы очень хорошо начали. Ни у кого больше из моих подопечных нет ни адмиральского звания, ни заслуги спасения императора, ни десяти выплаченных миллионов. А, между прочим, люди гораздо слабее вас, находили в себе силы написать покаянные письма родственникам жертв. Да, на большинство из них не было ответов, меньшая часть отвечали так, что это было как ножом по мышцам без кожи. Но это единственный способ избавиться от того груза безмерной вины, который на вас. Даже если вы расплатитесь по искам, он никуда не денется. Расплатившись, вы вернете себе гражданские права, это очень хорошо, но душевного комфорта вы себе не вернете. Анри, давайте договоримся так: письмо в неделю.

— Хорошо, — вздохнул я. — За шесть лет справлюсь.

— Это меньше, чем десять.

— Дмитрий, а кому-нибудь из ваших реаблитантов удалось вернуть гражданские права?

— Конечно. Мы же работаем над этим. Одна из наших основных целей — чтобы человек смог это сделать.

— У них тоже были миллиардные иски?

— Миллионные. Если было убийство, меньше миллиона гео ни один судья не назначит.

— Знаю. Несколько миллионов все-таки легче выплатить, чем миллиард.

— Ничего подобного. Уверяю вас, Анри, вам выплатить ваш миллиард гораздо легче, чем им их миллионы. У вас очень высокий старт. А теперь давайте запишем то, что мы решили.

Вспыхнул экран, а вверху красная надпись: «Долговременные цели».

— Дмитрий, у меня красный цвет четко ассоциируется с надписью: «Глубокая психокоррекция».

— Хорошо, — кивнул Кастальский.

И заглавие сменило цвет на зеленый.

Под ним возникла черная надпись: «Расплатиться по искам и вернуть гражданские права».

— Согласны? — спросил Дмитрий.

— Ну, ладно, — сказал я. — Хотя это и невозможно.

Внизу страницы, на большом расстоянии от предыдущей надписи, возник еще один зеленый заголовок: «Ближайшие планы». И под ним черная надпись: «письмо в неделю».

— Все правильно? — спросил Кастальский.

— В общем, да.

— Истфак университета Кратоса пишем?

— Да.

— А юридический? Если вы намерены и дальше заниматься сочинением законопроектов, не стоит полагаться только на помощь Камиллы де Вилетт и Станислава Руткевича, лучше самому быть компитентным.

— Согласен. Пишем.

— Анри, вы меня радуете. Кстати, я всегда к вашим услугам, если что-то надо будет выложить на Народное Собрание.

— Спасибо.

— Так, у нас половина одиннадцатого. Анри, все очень хорошо. Я доволен нашей беседой. Домашнее задание. Я вам сейчас кидаю наш файл с наброском плана. К долговременным целям вы должны добавить не менее десяти. И не менее десяти к ближайшим планам. Потом будем дорабатывать. Я понял, в какую группу вас определить. У меня есть группа новичков, но там ребята молодые, вам будет не интересно. К тому же группа более слабая, они вам не конкуренты, это будет избиение младенцев. Есть группа посильнее и постарше. Правда, там ребята не меньше года в РЦ. Но у вас тоже было два года свободы после психокоррекции и год ссылки. Так что как раз то, что надо. И относительно наших правил и обычаев они вас проконсультируют. Причем, надеюсь, не так односторонне, как Миша. Кстати, я рад, что вы уже познакомились. Вы в одной группе.

— Вы знаете?

— Анри, здесь на каждом шагу видеокамеры и регистраторы, которые фиксируют сигналы с браслетов. Я в каждый момент времени знаю ваше расположение с точностью до десяти сантиметров.

— Хуже, чем в ПЦ, — заметил я.

— Не хуже. Но психологам нужно знать все о поведении реабилитантов, увы. Потерпите. Просто забудьте об этом. Если никаких дурных намерений у вас нет, видеокамеры и регистраторы не играют никакой роли. Все равно, что их нет. Кстати, о браслетах… хотя, ладно. Не все сразу. Мы и так много сделали. Первое занятие у нас в пятницу. Тоже в семь. Здесь же. Я вас жду.

С вылазками в Озерное дела обстояли не так просто. Еще на первой встрече с моими одногруппниками я заметил, что ни у кого нет браслетов. После занятий поинтересовался у Мишеля, в чем дело.

— У всех импланты, — сказал он.

Я посмотрел вопросительно.

— Ну, делают тебе укол в плечо, вводят эту штуку, — сказал он, — работает как браслет. Браслеты снимают.

В тот же вечер я попросил объяснений у Кастальского.

— Да, да, — сказал он, — я давно собираюсь вам рассказать. Пойдемте, поужинаем.

Половина десятого вечера, в столовой почти никого нет. За окном горят круглые фонари. Мы взяли чай, сыр и яблочный пирог.

— Браслеты можно снять, — сказал Кастальский. — Более того, браслеты нужно снять. Наша задача вернуть вас в общество, а это значит, что демонстрирование всем некоторых особенностей вашего прошлого будет вредить делу. Браслеты плохи тем, что видны. Можно конечно носить рубашки с длинными рукавами, но не очень удобно. Тем более, что почти лето. Перед Психологическим Центром и в Центре вас воспитывали, и потому такое клеймо было полезно. Сейчас у нас другая задача. Я в Озерное в браслетах не выпускаю. Вас запомнят, город маленький. Что это за браслеты здесь каждая собака знает, так что это лишнее. Ставим имплант — через три дня летите в Озерное.

— Почему через три дня?

— Два дня имплант приживается. Поболит немного. Потом мы его тестируем, и можно ехать.

— Словосочетание «немного больно» у меня четко ассоциируется с действием кондактина, — заметил я.

— Действительно немного, — успокоил Дмитрий. — Если бы было как от кодактина вам бы уже десять раз успели описать это самыми черными красками. Было такое?

— Нет.

— Значит, все в порядке.

— На сколько его ставят? До конца курса реабилитации?

— Навсегда.

— Понятно. Его вообще можно удалить?

— Можно. Но это сложная операция. Надо удалять нановолокна. Он же врастает под кожу. Под наркозом можно вырезать, насколько я понимаю. Но, честно говоря, мне неизвестно о таких операциях. Анри, у вас шестой уровень контроля. И будет он всегда, и при посткоррекционном наблюдении тоже, до конца жизни, даже императорское помилование контроля не отменяет. Ну, будете до конца жизни с браслетами ходить?

— Не хотелось бы, — вздохнул я.

— Тогда давайте поставим. Можно хоть завтра зайти на коррекционное отделение. Операция две минуты.

— Я посоветуюсь с адвокатом.

— Хорошо.

Камилла прилетела через два дня. У нее были какие-то дела на Кратосе.

Тепло, градусов двадцать, солнце, и я повел ее гулять по острову.

У подножий сосен крокусы: крупные, фиолетовые с желтой серединкой, вдоль тропы первая трава, и на кустах подлеска мелкие листочки цвета тессианского лайма.

— Похоже, тебе здесь нравится, — заметила Камилла.

— Клетка просторная, — сказал я. — И даже довольно приятная на вид. Этакий вольер для медведя, построенный с учетом замечаний защитников животных. Но все равно зоопарк.

— Так мы подаем протест?

— Нет. Мы не подаем протест. Понимаешь, Камилла, здесь, конечно, меньше свободы, чем в Чистом. Это напрягает, но не особенно сильно. Зато как-то больше смысла. И больше общения. В Чистом местные жители вообще не хотели со мной разговаривать, да и мне было с ними не интересно. Здесь Кастальский руку жмет и готов трепаться. А он образованный человек. Да и мои одногруппники, хоть и не интеллектуальная элита, но и не идиоты. Совершенно нормально общаемся. Бандиты, конечно. Но кое-кого из них я бы даже взял в мое ополчение.

Лицо Камиллы выразило одновременно беспокойство, удивление и осуждение.

— Тессианское ополчение я собирал три года назад для защиты Кратоса, а не для войны против него, я только это имею в виду, — успокоил я.

— А, — вздохнула Камилла. — У тебя нет с ними конфликтов?

— Нет, абсолютно. Все учатся. Так что общие интересы. Я тут поступил сразу на два факультета университета Кириополя, и хотел бы его окончить. Я же знаю себя. На свободе, даже в ссылке, я гарантированно найду занятие поинтереснее, чем получение систематического образования. Для того, чтобы занудно осваивать программу, мне нужно, чтобы надо мной стоял Кастальский и грозил коррекционкой в случае отлынивания. Ну, пусть стоит.

— Может, ты и прав. Значит, не подаем протест.

— Да. И зверя этого будить не хочется. Мы опротестуем императорский указ, и НС пихнет меня в такое место, что я буду жалеть о Сосновом, как о потерянном рае.

— Очень возможно, — кивнула она.

— Камилла, а что такое шестой уровень контроля? — спросил я.

— Имплант предлагали ставить?

— Угу.

— Ставь. Это лучше, чем браслеты. Правда, он не только отслеживает все твои перемещения и уровень гормонов, но и записывает. Все хранится на нем, в Управлении посткоррекционного наблюдения и копии у Ройтмана и Кастальского. Но, если ничего не случится, этот архив никто и не будет поднимать. Ну, может быть, Ройтман посмотрит перед плановым обследованием. Ну и полицейские тебя видят на своих картах: зеленый огонек, если тебе можно находиться в данном месте, красный — если нельзя. С другой стороны, это для тебя защита от чрезмерного рвения некоторых правоохранителей, не верящих в эффективность психокоррекции. Если имплант докладывает, что тебя не было на месте преступления — это железное алиби.

Я проводил Камиллу и в тот же вечер сказал Кастальскому, что согласен на имплант.

Его ставил коррекционный психолог по имени Андрей в присутствии Дмитрия. Укол действительно оказался вполне терпимым. Правда, по субьективному впечатлению, имплант мне загнали не под кожу, а в мышцу, сантиметра, по крайней мере, на два.

— Не очень глубоко, — ответил Андрей. — Но он защищен. Случайно повредить практически невозможно. Специально тоже надо постараться.

Место укола и вживления импланта действительно слегка ныло пару дней. Потом боль ослабла и пропала вовсе. Кастальский попросил меня остаться после занятий в конце недели, когда я уже начал забывать о существовании сего прибора.

— Все в порядке, Анри, — сказал он. — Все работает. Руки на стол положите, пожалуйста.

Я подчинился и почувствовал, как ослабели браслеты и отошли от кожи.

— Можете снять, — сказал он.

Браслеты почти соскользнули с запястий, оставив на коже белые полосы.

Так просто!

Я подумал, что так просто убрать имплант из моего плеча уже не удастся.

— Вы волшебник, — улыбнулся я, потирая запястья. — Я же проходил в этих штуках двенадцать с лишним лет. Можно в Озерное?

— Пока нет, — вздохнул Кастальский.

— Почему?

— Во-первых, посмотрите на свои руки. Здесь каждая собака знает, откуда берутся такие следы. Загорите немного.

— Сколько мне загорать?

— Потерпите еще пару недель.