Город убийц

Глава 14

— Имперцы идут? — спросил Адам. — Выследили? А я тебе говорил: не суйся на старую базу. У них там на каждом дереве по жучку.

— Мы вроде нашли все.

— Значит не все, — вздохнул Ершинский.

И я почувствовал укол в вену. Даже не заметил, когда он успел приготовить шприц.

— Это кофеин, Анри, — сказал он. — А то нам вас на руках тащить придется.

Я быстро приходил в себя, слабость отступила, и я сел на кровати.

— Может, вернете кольцо по такому случаю? — спросил я Эжена.

— Он много вспомнил, Адам?

Ершинский развел руками.

— Ну, когда? Мы только начали.

— Пока нет, — бросил мне Добиньи. — Поторапливайтесь.

Психологический Центр сделал меня стихийным даосом. Иногда лучше плыть по течению. Меньше энергии потратишь. И пользоваться ситуацией. В конце концов, на берегах могут встретиться совсем неплохие места, куда можно причалить.

Мы благополучно смылись с Лии.

— У них спутник болтается на орбите, — пояснил Эжен. — Мы его слушаем. Ты спрашивал: есть ли здесь дальняя связь? Есть через их спутник. Так вот наши засекли отправку на Кратос твоих фотографий у подножия креста. Так что имперского флота стоит ждать на днях.

Имперский флот действительно прибыл, как то объявили в новостях, но нас уже след простыл. Две недели мы болтались в космосе, пока не оказались на еще одной землеподобной планетке, именуемой «Дервиш». Видимо, за скорость вращения, действительно напоминающую суфийский танец: продолжительность суток около восьми земных часов. Местных часов, понятно, ровно восемь.

Режим дня здесь такой: двое суток гуляешь, сутки спишь. За день дважды любуешься восходом и закатом, почти, как маленький принц. Зато климат мягкий и теплый, а ночная температура мало отличается от дневной.

Местонахождение Дервиша долго оставалось для меня загадкой (кольцом меня не баловали), но по расположению созвездий можно было сделать вывод, что это где-то между Махди и Центральным Союзом, то есть совсем у черта в заднице.

Прилетели мы зимой, что выражалось в хмуром небе и накрапывающем дожде. Мне не стали колоть наркотик перед посадкой. Они почему-то не пытались скрыть от меня расположение космодрома. Я уж понадеялся, что начали доверять.

Нет, конечно!

Космодром представлял собой четыре посадочных площадки в окружении леса, расположенного настолько близко, чтобы только не быть подожженным огнем двигателей. У самой кромки леса имелось еще одно задрапированное защиткой сооружение, напоминающее блиндаж. Я заподозрил, что здесь такая же подземная база, как на Лие, но ошибся. Мы спустились по лестнице в большой зал, довольно слабо освещенный и имеющий форму короткой трубы, которая вела в совершенно черный провал туннеля. Метро, конечно. Только вблизи никаких признаков города.

Меня поддерживал под локоть Адам, рядом шли хорошо вооруженные Симон и Ги, а сзади Эжен, так что мой статус пленника был очевиден, хотя, судя по вежливости обращения, явно привилегированного пленника, вроде заложника при дворе средневекового монарха.

Послышался шорох, слабый ветер коснулся волос, и в подземный зал, не касаясь стен и пола, вплыл короткий, сигарообразный вагон. «На воздушной подушке, что ли?» — подумал я.

— Анри, добро пожаловать, заходи! — сказал Эжен.

Мы вошли в вагон и сели в глубокие кресла, милый женский голос из динамиков попросил нас пристегнуться.

— Никогда не ездил на такой штуке? — спросил Симон.

— Кажется, нет.

Мы вплыли в туннель, и за нами опустились массивные ворота. Как сейфовая дверь, Послышался глухой удар, потом свист, словно свист ветра. На окна наползли толстые заслонки, словно танковая броня.

— Похоже на батискаф, — заметил я.

— Похоже, — кивнул Ги, — только батискаф не должен быть раздавлен внешним давлением, а наш вагончик разорван внутренним.

— В туннеле вакуум?

— Сейчас будет.

— Воздух откачивают?

— Конечно.

По крайне мере, мое предположение насчет воздушной подушки было явно неверным.

— Левитация сверхпроводников в магнитном поле, — предположил я.

Ги хмыкнул.

— Ты всегда был слишком сообразителен для гуманитария. Тебе надо было на физфак идти.

— Учту, — сказал я.

— Приготовиться к старту! — сказал женский голос.

И начался обратный отсчет. На счет «ноль» вагон сдвинулся с места, и начал клониться носом вниз. Наши кресла медленно повернулись вокруг горизонтальной оси, так что мы остались сидеть в горизонтальном положении, зато пол встал к горизонтали под углом градусов в тридцать. Вагон проплыл еще несколько метров и ухнул куда-то вниз, словно лифт, у которого оборвался трос. Мы падали. Я не сразу понял, что вес все-таки не обратился в упомянутый ноль и нас удерживают не только ремни страховки. Вес был, но составлял не больше половины от нормального. К горлу подступила тошнота, я сглотнул слюну, а падение все ускорялось.

Я не понял, сколько мы летели. Кажется, очень долго. Наконец, падение замедлилось, мы прошли некую нижнюю точку и явно начали подниматься вверх. Вес увеличивался, тошнота прошла, стала душно и жарко. Мы двигались все медленнее и медленнее, пока, наконец, не остановились.

Послушался свист возвращаемого воздуха, с окон сползали заслонки.

— Как тебе чудо техники? — спросил Эжен. — На Кратосе такого нет. На Тессе тоже.

— Слишком горячие планеты, — прокомментировал Ги. — Мантия близко. Не построишь. И на Земле не построишь. На Дарте есть.

На Дарте я бывал, но «чудом техники» не пользовался.

Я протянул руку и коснулся стены кончиками пальцев. Она была раскаленной, как сковородка.

Конечно, я понял, что это такое.

— Боже мой! Махдийцы дали вам денег на хордовое метро!

— Я всегда умел с ними договариваться, — самодовольно усмехнулся Эжен.

«Интересно, сколько у них хорд, и куда они ведут?» — подумал я.

Вагончик вплыл в такой же зал, как возле космодрома, и я заметил еще два темных туннеля. По крайней мере, хорда не одна.

Мы вышли и поднялись наверх.

Здесь ярко светило солнце, и растительность отличалась от леса у космодрома. По-моему, была более южной. По крайней мере, более пышной. С высоченных деревьев свисали кисти непонятно чего (лиан что ли?), все усыпанные мелкими белыми, желтыми и розовыми цветочками. Похоже на завитые волосы блондинки. Все это пахло вроде бы здорово, но у меня заболела голова. Я чихнул.

— Анри, ты аллергик? — спросил Адам.

— Никогда раньше.

— Поначалу здесь все аллергики. Ничего, сейчас домой пойдем. А там моды подстроятся.

Мы были в горах, и шли куда-то вверх по каменистой дорожке. Интересно, насколько далеко мы улетели, точнее упали? Хордовое метро — штука быстрая. Туннель идет из одной точки на поверхности планеты в другую, по хорде окружности, как червоточина, только прямо. Сначала нас разгоняет сила тяжести, потом тормозит. И никаких затрат энергии. Только на создание низкого давления в туннеле, чтобы уменьшить трение и на магнитное поле.

Мы могли уехать очень далеко, хоть на другой континент. И потому скрывать от меня расположение космодрома было совершенно бессмысленно. Я не сориентируюсь. Для управления метро, очевидно, нужно кольцо. Возможно, здесь есть еще какие-то виды транспорта, но и они управляются с кольца. Красть у кого-то кольцо бессмысленно, оно настроено на хозяина. Можно, конечно, перенастроить, я слышал о таких случаях. Но для этого нужен специалист. Я не перенастрою.

Мы подошли к глухому забору высотой метра три. Ворота отъехали перед нами, а потом закрылись за моей спиной. Мои спутники тут же расслабились. Теперь точно не убегу.

Прошло недели две после нашего прибытия на Дервиш, когда Адам с моего согласия вколол мне кондактин-плюс. Боже мой, я добровольно на это согласился!

Нет, он не обманул, неприятных ощущений было явно меньше, чем во время глубокой коррекции в ПЦ, и анастетик начинал действовать вдвое быстрее, и успокоительных слов от Адама было на порядок больше, чем от Ройтмана. Думаю, привычка. Нельзя же частному врачу допустить, чтобы пациент сбежал после первого сеанса.

Но эта хрень была гораздо эффективнее: ручеек воспоминаний разлился бурным потоком и грозил снести все на своем пути.

На следующее утро я попросил Эжена принести мне чего-нибудь выпить. После обеда на моем столе возникла бутылка коньяка «Версай». Думаю, контрабандой возникла, в обход Адама.

Я прихватил рюмку и устроился на открытой веранде второго этажа. Близился закат. Солнце садилось, золотя холмы, сплошь покрытые мелкими желтыми цветочками. Запах, слава Богу, не мог преодолеть такое расстояние, и воздух был вполне приемлемым для моего метаболизма. А, может, моды уже подстроились.

Адам не заставил себя ждать, хотя я и не звал его, и вломился на веранду, когда солнце еще не успело коснуться холмов.

— А вот ты где! — сказал он.

Покосился на коньяк.

— И зачем надо было достраивать нейронные связи, чтобы сразу их изничтожить! Выпивка с психокоррекцией плохо совместима, вообще-то.

— Прости, хреново очень.

— Понятно. Сворачиваем процесс?

— Нет.

Он скрылся в доме, возник с еще одной рюмкой и вакуумной упаковкой с нарезанными лимонами.

Плеснул себе коньяку и уселся рядом.

Солнце горело у вершины холма, стремительно падая за него и заливая красным желтые цветочки. Ассоциации возникали не самые приятные. Холм напоминал грудь человека с ободранной кожей.

Я порадовался тому, что закаты здесь быстрые и плеснул еще коньяка.

— Адам, знаешь, я очень четко вспомнил день казни. И как меня водили к тому самому БПшнику заранее, подстраивали его под меня, якобы для того, чтобы я ничего не почувствовал. Но, словно казнили еще раз. Хотя да, сказали, что проверка.

Потом в тот день, я помню, что заказал стакан воды на последнюю трапезу. Ройтман счел это позой, по-моему, а я просто боялся, что мне кусок в горло не полезет. Я помню, как говорил со священником, с Камиллой. Они же провели меня через все этапы ожидания смерти, через эти пять минут перед концом. Даже под БП положили и дали последнее слово. Я это раньше как должное воспринимал. Ну да, им было хуже. Тем, кто погиб на «Анастасии», Ройтман это любил повторять. Но сейчас я вдруг как-то начал жалеть себя. Зря, наверное.

— У тебя было подкорректировано восприятие, — сказал Адам. — Я вернул изначальное. Тебя заставили поверить в то, что казнь заслужена, а помилование — манна небесная.

— Отсрочка! Не помилование. Отсрочка, Адам. Приговор отменило только Народное Собрание. Я девять с половиной лет жил под дамокловым мечом.

Адам внимательно слушал, периодически подливая себе коньяк.

Солнце скрылось за горизонтом, оставив над холмами алое зарево и лиловые облака.

— И я вспомнил день, когда взорвался корабль. Но я как-то странно это вспомнил.

— Вспомнил, что корабль взорвался от выстрела с имперского крейсера?

— Я всегда это помнил. Но управление было у меня. Я их послал под выстрел. И об этом я тоже всегда помнил. Я помню, что я помнил. Но я больше этого не помню!

— Анри, эти нейронные связи имели признаки имплантированных.

— Этого не может быть! «Анастасия» действительно за доли секунды до выстрела резко меняет курс и идет под выстрел, это на видеозаписи видно. И Хазаровский заметил. Мы это обсуждали с Хазаровским. Вы разорвали эту связь, чтобы я их возненавидел, за то, что они мучили меня за свое же преступление?

— Я этим не занимаюсь, — четко сказал Адам. — Этот участок мозга у тебя корректировали. Тебе усилили чувство вины, чтобы не было соблазна разделить ее еще с кем-нибудь. Им ведь было гораздо важнее уничтожить террористов, а не спасти своих граждан.

— Нагорный говорил на НС, что те, кто стрелял по «Анастасии» с имперского крейсера должны разделить со мной ответственность, однако никто, кроме меня не был наказан.

— Золотые слова. Да, ты захватил корабль, ты заложил взрывчатку, пусть даже ты им управлял, но стреляли они.

— Я вспомнил еще, что сначала требовал чего-то глобального, вроде независимости Тессы, а потом, когда увидел, сколько они привели кораблей, у меня осталось одно требование: чтобы мне дали уйти.

— Но они начали стрелять.

— Да, хотя я им десять раз сказал, что «Анастасия» заминирована. Они знали, черт возьми!

Небо за Западе темнело, зажигались звезды, и вот уже у горизонта на востоке появилась первая красная Луна, маленькая, не больше четверти градуса. Адам говорил, что она называется «Руми».

— Это не все, — сказал я. — Понимаешь, я не надеялся, конечно, что они освободят наших людей и дадут независимость Тессе, из-за того, что я захватил заложников. Моей целью было заманить туда их флот. Они убили больше тысячи моих людей одним выстрелом из иглы Тракля, и я хотел сравнять счет.

Они купились. Они прислали двести посудин против моих двенадцати. У меня было двенадцать маленьких кораблей и мобильный живой щит под названием «Анастасия», которым я управлял с кольца. Здоровый неповоротливый щит, и я берег его. Мне было невыгодно, чтобы они его раздолбали. Мне нужна была возможность им закрываться как можно дольше.

Главное, не приближаться слишком близко, чтобы нас не накрыло взрывом и не удаляться слишком далеко, чтобы он мог служить нам укрытием. Мы были как маленькие юркие рыбки вокруг огромной акулы. И другие акулы окружили нас со всех сторон, но почти не могли стрелять, потому что каждый их выстрел в нас угрожал и «Анастасии».

Они и были осторожны. Поначалу. Но зато мы устроили им фейерверк! Помнишь, как говорил Аларих: «Чем гуще трава, тем легче ее косить»? Чем крупнее корабль, тем легче в него попасть, Адам.

И каждый наш выстрел был имени одного из погибших на Лие. «За Мартина Мореля», — говорил я. И их очередной крейсер взрывался под наши победные крики. «За Пьера Валенски», — орал я, и следующий их катер разлетался на куски.

«За Лючию!» Помнишь, была подруга у Пьера, которая занималась у нас снабжением, у них еще был сын Марио? Или тебя там не было? Адам, я тебя там не помню.

— Меня там не было, — сказал Адам. — Но Эжен мне рассказывал.

— Адам! У нас ведь тоже были женщины и дети. Мой сын стоял тогда рядом со мной. И, когда «Анастасия» взорвалась, и огонь взрыва ослепил нас, залив иллюминаторы, я склонился к Артуру и сказал: «Это за Марио. Помнишь, как он учил тебя играть в шахматы?» Помнит ли он это сейчас? По-моему, нет, он мне не упоминал об этом.

И тогда надо было уходить, потому что щита у нас больше не было. Я подвел свои корабли вплотную к дыре. Я их долго туда подводил, когда еще была цела «Анастасия».

Мы знали о дыре, имперцы, как всегда, нет. И я бы не оставил ее пассажиров в живых. Я запланировал их смерть заранее, они входили в мой счет. И уже неважно, Адам, сам я толкнул их навстречу импульсу из иглы Тракля или имперцы обозлились настолько, чтобы полностью утратить осторожность.

Взрыв не был для меня неожиданностью. Он был как раз вовремя. Они потеряли больше пятидесяти кораблей, но и мы потеряли половину. Надо было уходить, и я успел построить мой флот так, чтобы взрывом нас отбросило прямо к туннелю. Нас и отбросило, мы исчезли так быстро, что имперцы и опомниться не успели, и понять, что случилось.

Это была чистая победа, мы праздновали победу на наших кораблях. Их тяжелые линкоры просто не смогли бы пройти через такую узкую нору, их бы раздавило, так что через полчаса мы уже были в безопасности по другую сторону, где-то в районе Скита, поминали погибших и пили за победу.

Я помню, что перед казнью я просил прощения у родственников погибших и сказал, что сожалею, что погибло столько людей, что я не хотел этого. Я врал, Адам! Ни о чем я не сожалел, по крайней мере, через полчаса после их гибели. И я хотел этого.

— Анри, может, прекратим это? — спросил Адам и подлил себе коньяку. — Ты многое вспомнил. Может быть, все, а? Баста?

— Что монстр получается? — спросил я и выплеснул себе остатки.

Первая Луна Дервиша уже сияла желтой жемчужиной высоко над холмами, а у кромки земли вставала вторая — алая и огромная по имени Хайям. Стало холоднее, подул ветер. Но у меня не было ни малейшего желания тащиться в дом.

— Да нет, монстр — это перебор. Ты мстил. Это нормальная человеческая реакция, просто я понял степень и концепцию редактуры твоей нейронной сети.

— Как ее отредактировал Ройтман?

— Угу, как и в каком направлении. Вину тебе оставили, а мотив убрали. Ты знал, что взорвал корабль, но смутно представлял почему. Поэтому участок с воспоминанием о том, что ты отправил «Анастасию» навстречу лучу и был имплантирован, но при этом, строго говоря, не являлся ложной памятью. Представь себе текст, в котором стерли в середине большой кусок, а потом к концу нестертой части подписали фразу из начала следующего нестертого участка. Фраза написана явно другой рукой и не в том месте, но это истинная фраза.

— А почему ты считаешь, что нужно прекратить сеансы?

— Потому что тебе уже трудно. Возможно, будет еще труднее. Знаешь, думаю, перед казнью ты говорил искренне. Они же уже год делали тебе психокоррекцию. А на этом участке очень старая правка. Думаю, они с него начали. Им же надо было, чтобы ты перестал ненавидеть Кратос и начал каяться.

— Может быть. И еще после взрыва от меня ушла жена. Джульетта сказала «Анри, ты не прав», и свалила вместе с сыном.

— И тогда ты впервые предположил, что, может, и правда не прав.

— Наверное. Я их очень любил.

— Она вроде была внучатой племянницей императрицы?

— Причем тут это? Ну, да, была. Она мне не сказала, кстати, когда я на ней женился, а я был слишком безумен, чтобы рыться в архивах. Так я породнился с императорской фамилией Кратоса.

— И это был только первый этап сего процесса, — усмехнулся Адам.

— Вот уж никогда не мечтал, — сказал я.

— А теперь твой сын собирается жениться на дочке Хазаровского.

— Да, в сентябре должна быть свадьба. Наверное, обойдутся без меня. До сих пор удивляюсь, как он это стерпел.

— Хазаровский?

— Естественно.

— С точки зрения династической, очень даже понятно, — заметил Адам. — Только с этого момента Леонид Аркадьевич стал реальным императорским родственником. А так у него всей легитимности одно завещание Данина. И то сомнительное.

— Ну, да, Джульетта еще успела выскочить замуж за Даниила Андреевича, а он усыновить моего сына, по причине отсутствия у меня каких-либо прав.

Короткая ночь Дервиша подходила к концу, и третья луна — зеленоватый Хидр — бледнела уже на фоне рассвета. Мы спустились в дом от холодного утреннего ветра, прихватив с собой безнадежно пустую бутылку.

— Адам, значит так, — сказал я, — мы продолжаем. Память восстанавливай всю, какой бы ужасной она ни была, но, если ты найдешь связь, которую сочтешь имплантированной, скажи мне сначала. Я хочу сам решить.

— Хорошо, — кивнул Адам.

Следующие сутки я благополучно проспал, зато утром Адам, наконец, включил мне новости, благо очередной сеанс психокоррекции все равно накрылся из-за коньяка.

— Теперь еще сутки ждать придется, — ворчал Адам. — А лучше трое, на кондактине же. Я Эжену уже высказал все, что я думаю по этому поводу.

— Будто сам вчера со мною не пил! — усмехнулся я.

— Человек слаб, — вздохнул Адам. — Голова-то не болит?

— Адам! Ну, какое похмелье с полбутылки Версая? Похмелье бывает при стоимости бутылки до десяти гео включительно. А сей Версай я видел в последний раз в Лагранже по сто пятьдесят за бутылочку на двоих, в два раза меньше этой.

— Понятия не имею, сколько он стоит, Эжен где-то берет. Просто ты морщишься.

— Под лопаткой болит до сих пор из-за твоего укола.

Я действительно пытался устроиться на диване поудобнее и подложил под спину подушку, чтобы место инъекции не контактировало со спинкой. Оно болело и вчера, но коньяк неплохо с этим справился.

Моя камера на Дервише была четырехкомнатной и состояла из гостиной с видеопленокй, диваном низким кофейным столиком, спальни, туалета с душем и той самой веранды, где мы с Адамом накануне хлестали дорогущий «Версай».

Сейчас мы сидели в гостиной.

— Тут уж ничего… — начал говорить Адам и осекся, потому что на видеопленке во всю стену возникло его лицо, только без бороды, более худое, но зато с неизменной трубкой. Над портретом красовалась надпись «Адам Ершинской, предполагаемый психолог РАТ», а под ним: «100 тысяч гео за любые сведения о местонахождении этого человека, 1 млн. гео за поимку».

— Сдаться что ли? — усмехнулся Адам. — Интересно мне миллион выплатят?

Картинка исчезла и сменилась изображением студии, где сидели Дауров Георгий Петрович собственной персоной, Ройтман Евгений Львович и небезизсвестная Юлия Ромеева.

Это был, понятно, «Новый портал».

— Насколько Вы уверены, что именно этот человек сейчас работает с Анри Вальдо? — спросила Юлия Львовна.

— Процентов на девяносто, — ответил Дауров. — Он служил в одном из Психологических Центров Тессы, потом ушел в частную практику, сначала на Тессе, потом на Махди. Причем, периодически куда-то пропадал, его след то и дело обрывается, а три года назад пропал совсем, о нем никто ничего не слышал.

— Но этого мало для того, чтобы обвинить человека в терроризме, — заметила Ромеева.

— Конечно, — сказал Дауров. — Но у нас много других данных, в частности, есть свидетельства того, что он был знаком с несколькими лидерами РАТ, их пути пересекались. Есть и другие доказательства, но я пока не хотел бы обнародовать все. Тем не менее, если мы все-таки ошибаемся, и господин Ершинский не имеет отношения к РАТ, пусть придет к нам и после беседы со следователем и психологом, все обвинения будут сняты, и мы принесем извинения.

— Насколько он компетентен? — спросила Юлия Ройтмана.

— Как сказать, Юлия Львовна. С одной стороны, он, конечно, свое дело знает, поскольку на Махди психокоррекция дело редкое и дорогое, и у него были богатые клиенты, которые вряд ли стали бы выбрасывать деньги на ветер. Но, с другой стороны, чем обычно занимается частный врач? Депрессиями и лечением зависимостей. Ну, дизайном личности. С травмирующими воспоминаниями тоже работать умеет, но для него это скорее экзотика. Такой глубокой перестройкой нейронной сети, как в Психологическом Центре, ни один частный врач заниматься не будет, да ему и не закажут.

— Но ведь Ершинский работал в ПЦ Тессы?

— Это было лет пятнадцать назад, а с тех пор наука ушла далеко вперед. Думаю, в нейронной карте Анри, если он ее уже снял, для него много неожиданного и непонятного.

Адам хмыкнул над моим ухом.

— Наука Тессы, может и ушла вперед, а наука Кратоса как раз сейчас потихоньку догоняет науку Тессы. Да что он знает о частной практике!

— У Евгения Львовича есть частная практика, — заметил я.

— Ну, да, в Кириополе, — процедил Адам таким тоном, словно Кириополь был последней дырой на краю галактики.

— Кстати, психокоррекция без согласия пациента и приговора суда — это уголовное преступление, — заметил с экрана Дауров. — И изменение настроек, сделанных в ПЦ по приговору суда, кстати тоже. А если пациент дает на это согласие — он соучастник.

— Как вы считаете, Анри Вальдо добровольно находится в РАТ? Он сбежал или захвачен? — спросила Ромеева.

— Он захвачен, — сказал Дауров.

— Не добровольно, — сказал Ройтман.

— Второе не следует из первого, — заметил Георгий Петрович. — Да, сначала его захватили, но сейчас мы не знаем, как обстоят дела. Яхтой «Немезида», на которой они сбежали, в самый сложный момент почти наверняка управлял он.

— Но ему не доверяют, — сказал Ройтман. — По крайней мере, недостаточно доверяют.

— Он мог добровольно согласиться на психокоррекцию? — спросила журналистка.

— Мог, — сказал Ройтман. — Его есть, чем соблазнить…. — он сделал паузу и вздохнул, — Анри, если ты нас сейчас слушаешь, я должен сказать тебе: ты очень рискуешь. И не только потому, что Адам недостаточно компетентен для той роли, которую на себя взял. Я понимаю, что ты хочешь снова обрести ту часть жизни, которую мы с Литвиновым у тебя отняли. Ты, наверное, уже успел нас за это возненавидеть. Ты поторопился. Я бы сам тебе вернул твои воспоминания года через два, после Соснового, если бы ты захотел. Но сейчас это рано и потому опасно. Ты хочешь снова стать самым опасным человеком империи? Тебе же не нравится этот эпитет…

И тут экран погас.