Город Пламени

Глава 24

С момента ухода Лоркана прошло всего несколько часов. Я тренировалась, слушала, как Райдан объясняет, почему он самый великий, а потом Линк задавал мне вопросы по Иллиасу. Это самое большое, что я когда-либо слышала от него, но, когда моя голова была в другом месте, было трудно изображать восторг.

"Итак, ты собираешься рассказать мне об этом Лоркане?" спрашивает Идрис, пока мы прогуливаемся по улицам Хризоса. После того как я объяснила, что они пойдут со мной на бал Ноктуры, Иллиас выглядел наиболее взволнованным из всех троих. Раздраженное ворчание Идриса говорит о том, что он презирает идею бала.

Я пожала плечами и уставилась в землю, слыша, как Иллиас и Икер переговариваются далеко впереди нас: "А что тут рассказывать?"

Мольба сбоку заставляет меня повернуть голову влево. Венатор и человек в рваной одежде, сжимающий руки в кулаки, говорят: "Прошу вас, только до следующей недели, я обещаю, что деньги будут".

Я торжествующе хмурюсь. Сегодня день сбора налогов. Мы уже сталкивались с этим, со страхом, что нам не хватит денег, что мы останемся на улице или еще хуже.

"Я знаю тебя, Нара, — вклинился Идрис, прервав мой пристальный взгляд на мужчину: "Иллиас знает тебя, Икер… в общем, большую часть времени он ничего не знает, но мы втроем можем сказать, что происходит что-то, о чем ты не хочешь говорить".

Мое подавленное настроение, вероятно, выдавало меня, когда я встретилась с братьями в городе сегодня. Выдохнув, я подняла голову: "Идрис, когда бы я ни рассказывала тебе что-то в прошлом, ты либо спорил со мной, либо отмалчивался. Почему я должна рассказывать тебе о парне, которого ты, скорее всего, захочешь напугать, даже если я скажу, что это всего лишь дружба?"

Моя поднятая бровь заставляет его нахмуриться: "Я бы так не поступил".

"Ты бы сделал, и ты это знаешь".

Он закатывает глаза, а я иду дальше, пока Икер и Иллиас направляются к нам: "Послушай, Нара", — вздыхает Идрис, и я поворачиваюсь к нему с любопытными глазами: "Я хочу, чтобы ты знала: даже если он был больше, чем друг, или… — он с трудом выговаривает следующее слово, — если ты в него влюблена, я всегда буду рядом с тобой. С такими чувствами нельзя бороться в одиночку".

Он не замечает этого, но на секунду мои глаза становятся круглыми, но не от того, что он произнес слово "любовь", а от того, что я не ожидала, что он скажет это так… больно. Когда-то у него была возлюбленная, но ее слишком рано унесла болезнь, которая забрала и мою мать.

"Я хочу для тебя только самого лучшего", — продолжает он, его голубой взгляд, как и мой, блестит: "И иногда моя рассудительность, когда дело касается людей, может помешать этому".

Идрис никогда не говорил со мной подобным образом. Мы всегда спорили, и я, ошеломленная, пытаюсь ответить. Но Икер и Иллиас догоняют нас, и я замечаю Фрею, выкрикивающую мое имя с другой стороны улицы.

Она бросается в нашу сторону, ее плащ мелькает между людьми, и я улыбаюсь, говоря: "Фрея! Я никогда не представляла тебя…"

"Солярис, только не говори, что это твои братья?" Она натягивает брюки, кладет руки на бедра и улыбается каждому из них. Затем, прищурив глаза, она начинает указывать: "Икер, Иллиас и…" На секунду она наклоняет голову: "Идрис".

Удивленный тем, что она правильно угадала их имена, я киваю, прежде чем ее улыбка расширяется и она говорит: "О, я слышала о вас такие чудесные вещи! Я знаю, что Икер любит писать. Я как-то пыталась это сделать, хотя, к сожалению, я ужасный писатель, а потом я знаю, что Иллиас — художник и…"

"Ты всегда такая возбудимая?" стоически вопрошает Идрис, и я делаю вдох, мысленно проклиная его за резкость, хотя зачастую это и про меня тоже.

Фрея прочищает горло, улыбка исчезает с ее губ, она смотрит на него и поворачивается ко мне: "Я поняла, что ты имела в виду, говоря о ворчливости".

Я подавляю смех, и, несмотря на неодобрительный взгляд Идриса, Фрея не сдается. Она с вызовом поднимает брови, не опуская подбородка.

Идрис сужает глаза, недоумевая, но в них блестит что-то еще, что-то неожиданное, как только Икер хмыкает: "Это правда, Идрис…"

"Мисти!"

Улыбка стирается с моего лица, а глаза становятся широкими.

Нет, нет, нет.

Я умоляю, что это мой разум разыгрывает меня, хотя знаю, что это не так, когда все оглядываются, мой желудок бурлит от растерянности и шока.

Дариус, средь бела дня, идет к нам, кивая каждому проходящему мимо незнакомцу.

Как он…

"Вот ты где", — говорит он, жестом руки указывая на меня: "Я так мучился, пытаясь найти тебя, Мисти, правда".

Мой взгляд перескакивает с Идриса, Иллиаса и Икера, сжимающих брови. Потом Фрея, прищурившая глаза и прикусившая губу, как будто не может понять, кто такой Дариус?

Что происходит здесь, в Солярисе?

"Мисти, наша старая лошадь?" спрашивает Иллиас, глядя на меня, чтобы убедиться, что он сразу же соберет ее, как он обычно делает со мной, но не в этот раз.

"Старая лошадь?" Дарий дергает головой назад, хмуря губы: "Нет, нет, это она…"

"Извините нас на минутку", — вклиниваюсь я. Мое дыхание становится неровным, я вцепляюсь в руку Дария и тащу его, прежде чем мои братья или Фрея успевают сказать хоть слово.

"Крепкая у тебя хватка, Голди". Он смеется, позволяя своим шагам волочиться сзади, прежде чем я толкаю его на угол другой улицы.

"Как это возможно — " — я пихаю его к стене "- ты так свободно разгуливаешь по городу, и никто не замечает, кто ты?"

Он откидывается назад, закидывая ногу на ногу с непринужденной улыбкой: "Сила иллюзии, все вокруг, кроме тебя, сейчас считают меня кем-то совершенно другим, что-то вроде маски или гламура".

Я потеряла всякое терпение. Конечно, так и должно было быть, мератская сила-обманщик разума: "И ты предпочитаешь воровать в местах без гламура?"

Его глаза сияют плутовским обаянием: "Так я более запоминающийся".

Фу.

"Ну ладно." Я скрещиваю руки на груди: "Тогда позволь спросить: что ты здесь делаешь?"

Опасная кокетливая ухмылка играет на его лице, когда он опускает ногу и отходит от стены. Он проходит мимо моего плеча, и я поворачиваюсь вместе с ним, когда он поворачивается, говоря: "Чтобы подарить тебе это". Между указательным и средним пальцами он протягивает мне записку.

Я выхватываю ее из его рук и разворачиваю. Я могу разобрать нацарапанное название таверны "Хейвенвуд" и "Драггардс" — если сильно прищурюсь или поверну записку под разными углами: "Для чего это?"

"Это место, где я хочу, чтобы ты встретилась со мной сегодня вечером".

"Сегодня вечером?" Мои брови подпрыгивают от его безумия: "Я ни за что не пойду туда, куда ты мне скажешь".

"Это не выбор, Голди". Шутливо ухмыляясь, он ждет несколько секунд, чтобы я что-то сказала, но тут по дороге, прихрамывая, идет человек с побрякушками и плакатами в руках.

"Помогите нам поймать Золотого вора, и мы получим массу наград от королевы!" кричит он, рассыпая их по улицам, его иссохшая рука дрожит, когда он с улыбкой передает Дарию плакат.

"Мы поймаем этого вора, не волнуйтесь, сэр", — подбадривает его Дарий, пока тот продолжает свой путь. Повернувшись к плакату, он кивком головы поджимает губы: "Кем бы ни был художник, он невероятен в своей работе, ни одного изъяна", — задумчиво пробормотал он: "Даже моя маска идеальна".

Невероятно: "Тебе все это нравится, не так ли?"

Усмехнувшись, он складывает плакат и засовывает его в карман своих бриджей: "То, что люди говорят, что поймают Золотого вора прямо здесь, рядом со мной? Конечно, но видеть, как краснеет твое лицо при каждом моем приближении, гораздо приятнее".

Сузив взгляд на его раздраженное подмигивание, я в раздражении смотрю то на него, то на другого: "Где твой маленький друг?"

"Ворует хлеб для себя".

Я сжимаю губы в презрительную улыбку: "Приятно видеть, что ты научил его всем своим трюкам".

"Только лучшим". Он усмехается, прежде чем мимо проходит еще один человек, на этот раз с цветами жасмина в корзине. Дариус оглядывается через плечо, берет один, не замечая дамы, поворачивается ко мне и протягивает его перед нами: "Вот."

Мои пальцы нерешительно протягиваются, чтобы взять его, а мои брови сходятся вместе: "Для чего это?"

"От тебя всегда пахнет жасмином". Он пожимает плечами, все еще ухмыляясь: "Прими это как знак моей признательности за твою помощь в краже ценного кулона".

Я хмурюсь от явного сарказма в его тоне и поднимаю брови, сжимая цветок в кулаке и поднимая его, чтобы лепестки упали на пол.

Он с юмором наблюдает за этим: "Как ужасно грубо, Голди".

"Ты невыносим".

Усмехнувшись, он закрывает единственную брешь между нами и опускает голову так, что его глаза оказываются на одной линии с моими: "Взаимно", — шепчет он. Днем его взгляд на тон темнее, но при свете они все равно блестят: "Но я хотя бы вежлив".

"Вежлив?" недоверчиво повторяю я, вставая на носочки и наклоняясь к его лицу: "Если что…"

Его вздох прерывает меня, драматический и полный презрения: "Голди, если ты собираешься объяснить мне, почему ты считаешь, что ты права, я не хочу этого слышать. Мне бы не хотелось потом объяснять, почему ты на самом деле не права".

Я качаю головой, совершенно потерянная, и наморщив лоб, говорю: "Честно говоря, я до сих пор не понимаю, почему люди тебя боятся".

"Потому что я способен на многое, когда речь идет о защите себя, Тибита, и тех, кто…" Он пробежал глазами по мне: "Активы для меня".

О… Теперь я понимаю.

"Так вот почему ты спас меня от укуса?" спрашиваю я, и при слове "укус" любая форма забавы или насмешливого комментария покидает его, поскольку его челюсть застывает. Я наклоняю голову и продолжаю: "Потому что я приношу пользу в твоих поисках этого кулона?"

"Молодец, Голди". Слова прозвучали резко, в ответ на его попытку улыбнуться: " Заработала себе небольшое очко, не думал, что ты когда-нибудь поймешь".

Я сжимаю кулаки, кровь закипает в моем организме, хотя я знаю, что это будет ответом. Если бы это была другая причина, то мне пришлось бы думать, что у него действительно есть какое-то сердце.

" Знаешь, — тихо начинаю я, но скрытый гнев ясен как день: "В своей жизни я презирала многих людей, тех, кто шел за мной и моими братьями, высмеивал их или причинял им какую-то боль, но ты?" Я поднимаю взгляд и вижу холодный, знающий блеск в его глазах, побуждающий меня сказать это: "Я ненавижу все, что связано с тобой как с человеком и как с перевертышем. И я обещаю тебе, что как только я получу пузырек, а ты получишь свой дурацкий кулон, я буду надеяться, что больше никогда в жизни не увижу тебя".

"И какое это прекрасное обещание", — шепот, который я воспринимаю как смертельный: "Увидимся вечером, Голди".

Я издаю горловой звук, толкаю его плечом, чтобы уйти, но как только я оказываюсь в конце улицы, я не знаю, что заставляет меня оглянуться, но я оглядываюсь.

Он не двигается с места, стоит лицом ко мне. Он так и стоит, устремив взгляд в землю. Я даже не думаю, что он смотрит на нее как следует, пока его голова не поворачивается ко мне. И на мгновение, когда он встречает мой взгляд, серьезность исчезает, а губы искривляются в высокомерную ухмылку.

Я закатываю глаза, снова отворачиваясь, но чувствую, что медленно хмурюсь от того, что эта улыбка кажется вынужденной, не такой, как те, которыми он всегда стреляет в меня.

"Кто это был?" Фрея спрашивает, ее голос странно завораживает, когда я останавливаюсь, не понимая, что вернулась к своим братьям и ей, стоящим на том же месте, что и раньше.

Я смотрю на них так, словно совершила преступление — хотя так оно и есть, — Иллиас и Икер наклоняют головы, сужая взгляд, а Идрис настороженно приподнимает бровь.

Я качаю головой: " Нет, ничего важного". Оглянувшись через плечо, я не вижу, чтобы Дарий выходил, и предполагаю, что он ушел в другую сторону. Но при мысли о его странной реакции я снова поворачиваюсь к братьям и надуваю улыбку, желая, желая забыть об этом: "Может, продолжим?"