Гор

Голод

– Выпускайте.

Исчезают среди деревьев заключенные. Претенденты на звание младших Стражей провожают их волчьими взглядами, но златовласый худощавый подросток даже не смотрит в ту сторону. Облизнув потрескавшиеся губы, сглатывает шумно.

Потому что колотит так, что приходится приоткрыть рот, чтобы не стучали зубы. Не от страха или волнения, а от нового непомерного чувства, что поселилось в кончиках пальцев, разделяет косточки позвоночника, сплетается в узел в животе.

Восседает князь на гнедом жеребце, и никого величественней и значительней для подростка не существует. Бог. Живой Бог. Не удостоит и каплей внимания ничтожного смертного.

Хмурятся златые брови. Он заслужит взгляд этих серых глаз. Он сделает всё, что угодно, потому что от чувства внутри, мутного, вязкого, прокатывающегося сотнями мелких игл он готов переломать собственные кости и содрать с себя кожу.

– Посмотрите, – беззвучный шепот складывается в личную молитву. А в голове подростка щелчками проносятся замечания.

– Ты увлекаешься.

– Не смей даже заикаться о совершенстве. Страж должен сохранять хладнокровие.

– Я вижу в тебе наслаждение чужим страданием. Избавься от этого.

Поиск. Нечто особенного, способного дать не только предназначение, написанное на роду, но и смысл. Его безразличию к чувствам других, его уверенности в собственной исключительности, его патологической тяге к жестокости, которая противоречит природе Стражей.

Не положено им зачарованно любоваться огнем, не положено препарировать насекомых, разорять гнезда, мучить пичужек и мелкую живность, чтобы выпустить скопившееся напряжение. Тайком от матерей, а после от старших товарищей и наставников. Раздражение на клыках, вопль в глотке, который подросток не выпустит из опасения накликать на себя беду.

Разве не слышите? Разве не понимаете, что устоять невозможно? Невозможно не упиваться, когда всё внутри требует обильной жертвы, чтобы утолить голод на срок, который обязательно подойдет к концу. Голод возникнет вновь. И вновь захочется сделать хоть что-нибудь с кем-нибудь, унять этот надоедливый зуд.

Мелкая морось липнет к коже пленкой, возвращая подростка в действительность. Косится он на сверстников, застывших с ним в одной шеренге. Пичужки в людском обличии.

Сизая прохлада леса распадается на оттенки жадеита и дымчатого кварца. Еловые лапы, сосновые иглы. Густой подлесок, переплетаясь корнями, покачивает перьями папоротника. Пружинист мох.

– Вы обязаны найти и убить заключенных, – разносится указание старшего Стража. – В подтверждении свершённого вами убийства предоставьте отрубленные уши.[1]Нападать друг на друга позволительно исключительно в момент деления жертвы. После её смерти уши достаются тому, кто провел казнь. Вы должны вернуться на закате с тем, что сумеете добыть. Забирать чужие трофеи запрещено.

Напряжение в ногах. Готовятся претенденты. Черная точка клейма – символ ученичества, на обратной стороне ушных раковин каждого из них. Не допустить обмана.

– Честность. Преданность. Бесстрашие.

– Честность! Преданность! Бесстрашие! – надрыв.

Золото ресниц. Вновь облизывается подросток. Щурится хищно, вглядываясь в тени под сенью деревьев. Бог в его бьющемся сердце. Бог, которого он обязательно обретет. Пальцы играются с эфесом меча, разгорается голод.

– Пошли! – командует старший Страж, и два десятка ног срывается с места.

Седое небо касается крон. Переговариваются старшие Стражи, греясь у костра. Треск хвороста и гул огня. Раскинулся шатер. Прислушивается князь, пригубив из чаши горячее вино с пряностями. Раздуваются ноздри, ловя призрачные ароматы: слякоть, стушеванный свет, пот, сталь и кровь.

Кто-то из претендентов не вернется. Сгинет по нелепой случайности, от клинка брата или рук заключенных, которые не пожелают сдаваться так просто. Но невдомек князю, что этим днем в лесу творится нечто, чего не устраивал ранее ни один претендент.

Спускает себя с цепи подросток. Укрытый, наконец, от чужих глаз, от чужого мнения, отдается хмельной воле. Голод ревет, голод беснуется, голод пожирает заключенных точными ударами меча, кромсая плоть, лакая кровь.

Только мало подростку. Мало трофеев, нанизанных на нить на шее, не хватит этого для того, чтобы получить любовь князя. Закипает злость, цокает языком, паника разверзается пропастью в груди.

А потому чуть ли не мурлычет подросток, когда попадается ему на глаза другой претендент, преследующий свою жертву. На принятие решения не требуется и секунды. Свистит подросток, привлекая внимание, плавится в елейном:

– Мое! – налетая вихрем и ловя растерянность на лице сверстника, не ожидавшего подобного напора и успевшего в последний миг уловить инстинктами: не заключенный нужен подростку…

– Господин, – князь открывает глаза, согнав дрему. Степенно поднимается.

Притихли возвратившиеся претенденты. Грязные с ног до головы, потрепанные, ощетинившиеся. Смотрят на кого-то с каменными лицами. Нанизанные на нить уши на шее каждого из них. Гаснут последние малиновые капли в прорезях туч.

– Позвольте, последний подоспел.

– Никто в этот раз не погиб? – выходит из шатра князь.

Страж на миг заминается.

– Нет, господин, погиб. Но судя по тому, что принес этот претендент, остальных можно не ожидать.

Черны очи. Щерится подросток, идет пятнами румянца под коркой грязи и запекшейся крови. Разбита губа, рассечена сусальная бровь, затупился клинок. На шее же связка ушей заключенных, а в руках головы, на поясе головы, привязанные за волосы. Других претендентов.[2]

– Ты охотился на своих братьев? – стальные глаза изучают пристально, оголяя нервы.

Обозначаются в воздухе радужные миражи за плечами князя, что нависает угрозой. Подросток же желает быть пронзенным ими. Попробовать на вкус, постичь, сделать своими. Утирает нос.

– Нет, мой господин, – произносит спокойно. – Я честно сразил их в борьбе за своих жертв, – нотки мстительной издевки. – Не мог я позволить проигравшим мне братьям вернуться с пустыми руками и покрыть себя позором.

Подсчитывает уши Страж:

– Он принес больше других, господин.

Стук сердца. Облизывается подросток, не сводит агатовых очей с князя, что глухо хмыкает. Впитывает жадно память. Каждый миг, длящийся для подростка вечность, пока живой Бог принадлежит только ему. Четырнадцатилетнему юнцу, который постиг свой истинный смысл.

– Как твое имя?

– Имя мне Сун, мой господин, и каждую смерть я посвящаю вам, – распирает оскал слепящего счастья. Утоленный было голод теперь жаждет большего. Одобрение в мути княжеских глаз. – Если вы когда-нибудь решите смиловаться надо мной и пожаловать возможность сразиться за звание старшего Стража, я буду несказанно горд служить подле вас. Иль сгину в борьбе за оказанную честь. Иного мне в жизни не нужно.

[1]Отсылка к «облегченной» версии самурайского обычая «Сюкю но агэру». Данная версия широко применялась самураями в Корее во время войны 1592-1598 гг. Вместо того, чтобы забрать в качестве трофея целую голову убитого врага, самураи ограничивались ушами и носами. В Киото существует монумент Мимизука или «Могила ушей», где закопаны десятки тысяч ушей и носов убитых в ходе той войны корейцев.

[2]Отсылка к обычаю самураев «Сюкю но агэру» или «снятия голов», когда самурай отрезал голову поверженному врагу в качестве доказательства своей победы. Имели место и церемонии любования подобными трофеями.