Гор

Узы

– Вы так красивы, матушка.

Её любовь улыбается. Синяки пролегли чернилами бессонницы, но глаза полны обожания. И не удерживается княгиня: порывисто целует сына в щеки, в лоб, в веки. Так хочется прижать, задушить в объятьях, отдать сердце. Но она уже отстранилась, она уже возвышается над ним – утончённое творение искусства. Широкий пояс подчеркнул талию, расшиты серебром рукава. Горная река и красные камелии. А заколки притаились сапфирами в высокой прическе, кость тиары белеет оленьими рожками над хрусталем рясн.

Нынче утром в храме будут служить молитву о процветании, о здравии, об урожае. Рассыпать соль и рис, плести венки из цветов и еловых ветвей и угощать освященным вином прихожан. Зайдется соловьем свирель, загрохочут барабаны.

Княжич этого всего не увидит, не допущенный до празднества отцом. Пусть будет в поместье, пусть борется со своей участью, ведь меч всё ещё выдвигается из ножен за любую оплошность.

– Закончили, – командует младший Страж.

Гудят мышцы предплечий. Последний взмах мальчика увязает в рыхлом воздухе.

– Уже намного лучше, юный господин. Не хватает скорости. Ваш удар должен быть молниеносным и предельно точным, иначе противник может оказаться быстрее.

Княжич кивает. Зажав меч подмышкой, разминает суставы запястий. Слиплись от пота пряди челки, раскрасневшиеся щеки и нос облупятся к вечеру.

– Китка, могу я тебя спросить?

Тренировочная площадка плавится в медовом свете. Не приносит облегчения вялый ветер, лишь скатывает обрывки облаков в разрозненные клубки да оседает на листьях крон. Пыльная трава укрылась в тени стен, а двое вступают в тень от навеса веранды.

– Спрашивайте, юный господин, – маняще журчание наливаемой из кувшина воды. Подает чашу княжичу Страж, наблюдает, как тот пьет взахлёб. Скатываются капли по подбородку, сладок выдох облегчения. Утирает рот рукавом мальчик:

– Та женщина, что приходила вчера на площадку, – строгость черных одежды, лишен украшений облик. Покрывал платок волосы и нижнюю часть лица, только глаза в узкой прорези сверкали грозой. – Она тоже Страж?

– Да.

– И она тоже сражается?

– Раньше сражалась. Простите, юный господин, но, мне кажется, вас лучше научат ваши учителя.

– Про это нельзя говорить?

Китка опускается на веранду, пожав плечами. Пушатся непослушные пшеничные волосы на висках, чаинки веснушек густо обсыпали лицо и шею.

– Можно. Только я не уверен, полагается ли мне рассказывать о таком. Мне поручили помогать вам в освоении воинских дисциплин, а не в изучении заведенных порядков.

Мальчик склоняет набок голову в сомнениях. Слова вертятся на кончике языка, покалывают, норовя сорваться. Страж это замечает. Простосердечно взмахивает кистью руки, приглашая:

– Вы хотите задать мне вопрос, юный господин?

– Я лишь подумал, что о Стражах может лучше всех знать только другой Страж.

Глухой смешок срывается с юношеских уст. Мальчик застенчиво поджимает губы, однако в лице Китки нет издевки. Напротив, от выражения карих глаз спокойней на душе.

– Хорошо, юный господин, – нутро снятой с руки перчатки, аккуратны пальцы. – Раньше все Стражи служили господам независимо от пола и не вступали в связь друг с другом, но после Исхода мы должны поддерживать свою численность самостоятельно. Женщины сражаются до двадцати четырех или пока преждевременно не получат травму, которая лишит их возможности исправно исполнять священный долг на поле боя. Затем они оставляют службу и посвящают себя рождению нового поколения. Их зовут Продолжательницами.

– Они выходят замуж? – интересуется княжич. Робкая мечтательность взгляда, нежность смущения. Но Китка озадаченно качает головой.

– У нас нет понятия семьи, юный господин. Женщины выбирают себе нескольких мужчин одновременно, самых сильных, стойких и умелых, и меняют их в течение жизни.

– Зачем?

– Чтобы никто не мог знать, кто отец будущего Стража, как никто не узнает, кто мать, ведь Продолжательницы воспитывают детей сообща до тех пор, пока те не начинают обучение. Все мы – старшие и младшие Стражи, зовём друг друга братьями или сестрами. Среди нас нет сыновей и отцов, матерей и дочерей.

– А твоя матушка? – одолевает ужас. – Ты правда не знаешь, кто она?

– Не знаю. Продолжательницы составляют сердцевину общины и живут отдельно. Это наш мир, юный господин, и таковы его законы. В них нет ничего страшного или жестокого. Так было и будет века. Чистота крови, – проводит по своим волосам Страж, безуспешно приглаживая ото лба к пучку на макушке. – Чистота навыков. Этим мы несколько схожи с потомками Вестников, – кивок на бесцветные пятна, покрывающие руки мальчика, перетекающие друг в друга точно озера. – Прошу простить меня, если мое сравнение оскорбило вас.

Мотает головой княжич. Пытается совладать с мерзким чувством, что царапается о ребра, отдавая бессилием, отягощая ношей предопределенности. Прутья клети вдруг становятся столь осязаемы. Пусть и не способен пока осознать их в полной мере мальчик, лишь ощутить лезвие на бьющейся жилке пульса.

Отцовский меч ждет подношения. Отцовский меч предвещает кару.

А карие глаза Китки созерцают серебро княжеских очей в невозмутимом принятии.

– Всё же оно оскорбительно, – произносят задумчиво. – Стражи вне каст, а вы – живые Боги. Хотя… Вестники тоже вне каст. Спросите об этом лучше учителей, юный господин, а себя я сам накажу за излишнюю болтливость.

– Не надо! – взвивается княжич, но Страж останавливает его жестом.

– Устав, юный господин. Я позволил лишнего.

Вновь упрямо мотает головой мальчик. Насупившись, судорожно ищет выход.

– Я запрещаю, – топает грозно, зардевшись, и карие глаза отзываются сдержанным блеском, глубоким, точно переливы русалочьей чешуи в морской пучине. Мальчик же добавляет пылко. – Я просил рассказать. И ты исполнил мою просьбу.

– Хорошо, юный господин.

Порыв жаркого ветра скоблит раздраженную кожу. Взгляд на облака – нынче единственных обитателей неба.

– Китка.

– Что такое, юный господин?

– А ты совсем по матушке не скучаешь?

– Нет. У Стражей не бывает матерей в том смысле, который вы вкладываете в это понятие.

– И ты не хотел бы её? Матушку. Чтобы она была с тобой.

– Простите, но я не понимаю подобных вещей, юный господин.

Коридоры нежатся в атласной прохладе. Поглощают топот бега по половицам. Должна была уже возвратиться из храма мать. Отворяются сёдзи с хлопком. Зелень сада варится в собственном соку, замирает игла над вышивкой.

– Гор? Что случилось? – откладывает в сторону пяльцы княгиня. Хризолит серег. – Ох, у тебя всё лицо пылает. Скорее принесите отвар из ромашки, – приказывает служанкам, что вскакивают со своих мест. – И холодного чая с жасмином. Иссу, ты как маленькая жаровня.

– Я упражнялся, матушка, – княжич утыкается носом ей в яремную впадинку.

Дышит часто, сминая в пальцах ткань на материнской груди. Княгиня проводит по влажным после умывания волосам сына, поглаживает по спине.

– Сегодня такое злое солнце, а ты на нем занимался, – укоряет ласково. – Сильно болит?

– Нет. Матушка, – он отрывается от неё, обвив руками шею. Глядит с преданной безграничной любовью. Грани хрусталя, синева очей. – Я всегда-всегда буду по вам скучать.

Вопросительны полумесяцы женских бровей.

– И прошу вас, не оставляйте меня, – кривятся мальчишечьи черты. Стараются не шмыгать в упрямстве слов. – Но даже если бросите, я всё равно буду скучать. И помнить вас тоже буду.

– Гор, – болезнен изгиб скорбных губ. Она обхватывает лицо княжича ладонями. – И думать не смей о подобных глупостях, – касается кончиком своего носа носа сына. Жмурится мальчик, обретая верой под мерно бьющимся сердцем, пока целует в светлую макушку мать, борясь с дурными предчувствиями. – И скучать по мне нет нужды. Я ведь с тобой.

Когда же спадает вечером жара, и акварельно-желтые полосы протягиваются по оранжевому небу, тренировочное поле превращается в арену. Занимает почетное место князь. Супруга с сыном располагаются по правую его руку, но если мальчик полон энтузиазма, то княгиня сохраняет беспристрастное выражение.

Идет обряд посвящения в старшие Стражи. Златая копна, собранная в высокий хвост, выделяет Суна среди группы претендентов. Допущен он до подобной чести удивительно скоро. Обнажен поджарый торс, точены лезвия ключиц. Пальцы обводят эфес меча, прежде чем сомкнуться на нем.

Глядит плотоядно юноша на княжескую семью. На мальчика и ненавидит его за статус и мягкосердечие. На женщину и ненавидит её за то, что она опорочила живого Бога недостойным наследником.

– Посмотрите, – беззвучна просьба.

И князь действительно бросает на Суна взгляд, долгий, плотный, непроницаемый. Но различает юноша искаженное принятие собственной сути, которая скалится с садисткой любовью, выражая уже суть господскую. И оттого ликует нутро.

Сегодня не коснется Суна клинок соперника, ведь он чует и предвидит. Отдается с расчётливой страстью пляске смерти, пропуская её через себя. Рожденный для этой роли, одаренный свыше.

Сегодня пройдет Сун обряд без единой царапины. Предвосхищает удовольствие господина от созерцания яростной схватки, рассчитывает на похвалу.

Сегодня прольет кровь Сун. Меньше чем желал бы, но не принято во время обряда калечить и убивать соперников. А потому утекает молодой зверь из-под ударов старших товарищей. Непойманный, необузданный, покорный лишь своему идолу, которому вверил и тело, и сердце, и душу.

Заберите, сломайте, похороните в мутном серебре. То лучшая награда и единственная судьба, о которой мечтает юноша, зовущий себя Суном и не родившийся княжеским сыном.