Жрец со щитом – царь на щите

IV. ABIENS ABI! * Уходя, уходи!

Если и была во всём безумии положительная сторона, то это агоналии. Благодаря празднеству люди высыпали на Священную улицу, и мы могли свободно посещать любые места, не тревожась наткнуться на остолбеневших.

В харчевне неподалёку от Бычьего форума, куда мы намеревались отправиться после обеда, чтобы разузнать об этрусском губителе, царил покой. Вдоль помещения тянулись ряды лавок и столов, под потолком висели сушёные грибы и травяные скрутки.

Скрытый перегородкой, я помешивал варево в почерневшем от копоти котле, периодически засыпая туда специи и кроша травы. Порой я застывал, уставившись на густой пар – на мысленный взор налипали комья чернозёма из вырытой мной могилы. Руки ещё тряслись.

Поле для похорон выбрали в некрополе за городской чертой, чтобы позволить Атилии выйти из безвременного Рима. Я всё ещё слышал зычный голос Ливия, возносившего молитвы. Всё, как мне казалось, отражалось в солнечном диске, просвечивающем сквозь прорези медной маски.

Маска – вот, что послужило причиной раздора. Тиний – это этрусский бог Вызванного Солнца. Складывалось, что подлый торговец каким-то образом прознал про ритуальный атрибут и объявил на него охоту.

«Он не застрял во времени, как и мы. Почему? Под воздействием реликвии? Ведь маска, которая уберегла Атилию, и анкил, спасший нас, – божественные артефакты! Но что, если…»

– Проклятье! – Я очнулся, когда из котла перелилась бурлящая пена и едва не ошпарила мне ноги.

– Тебе точно не нужна помощь? – подал голос Ливий из общего зала.

– Почти всё готово, ваше сиятельство Царь священнодействий! – с язвительной усмешкой отозвался я.

– Отраву не подсыпь с такой «любовью» ко мне, – буркнули в ответ.

Я усмехнулся и наполнил две плошки душистым супом. В золотистый бульон, приготовленный из найденных на кухне овощей, добавил крупы – скудно для самого обильного приёма пищи, но лекари не советовали употреблять испорченные мясо, молоко и сыр. Особенно если время для тех, кто отвечал за хранение продуктов, застыло.

Потушив огонь, я подхватил глиняные горшочки и вынес к столу. У Ливия загорелись глаза, когда он увидел меня. Он уже приготовил ложки и раздобыл ещё не зачерствевший хлеб, который выложил на доске вместе с оливками и латуком. С крынкой мёда и кувшином воды я поставил плошки и уселся напротив Ливия.

У меня на поясе висел мешочек с лекарством. Я потрогал содержимое – порошок превратился в кашицу после сражения в фонтане. Зато теперь из трав стало удобнее лепить пилюли. Так я и поступил: положил одну в рот и запил водой.

Я равнодушно помешал суп и со вздохом отложил ложку. Обошёлся оливкой, да и то, как назло, косточка неприятно хрустнула на зубах.

Ливий, уплетавший за обе щёки, заметил отсутствие у меня аппетита и с набитым ртом прошепелявил:

– Еф дафай. Неисфестно, когда ефё поедим.

– В горло не лезет. – Я поморщился и придвинул свою порцию ему поближе. – А ты за двоих справишься, обжора. Такое ощущение, что и не помирал ещё на рассвете.

Ливий заулыбался, как будто ему отвесили комплимент. Он надломил хлеб и протянул мне, не выдержал препирательств и пихнул в раскрытую ладонь.

– Легко тебе осуждать меня, братец, а я ведь на ледяную воду и не взгляну теперь, – вздохнул он, косясь на графин.

Я сжалился над Ливием – откусил от хлеба. Подивившись силе собственного голода, съел всё до крохи и выхватил из жадных туциевых лап плошку. Смётший свой обед и уже позарившийся на мой, Ливий изменился в лице. Он вздохнул и покачал пальцем пустую посуду, подперев щёку кулаком.

– Опять ты это делаешь. – Я ткнул в него ложкой, обрызгав только высохшую тогу. – Завязывай.

– С чем?

Я прикончил остатки супа, выпив через край, и вытер губы тыльной стороной ладони. Тело и душа пригрелись, и печали на некоторое время уступили покою. У меня проснулось задиристое настроение.

– Да вот с этим.

Хлопая ресницами, я вытянул руки в замке и, имитируя присущую голосу Ливия хрипотцу, протянул:

– О-ох, дружище Луциан, ешь, пожалуйста, всю мою еду, а ещё не надо было меня спасать, ведь я такой исключительный. – Войдя в раж, я перешагнул лавочку и обратился к воображаемой женщине: – О дева, с тебя упала одежда, прикрой груди моим золотом, которым я кичусь вопреки приличию. Возлечь с тобой? Да, можем полежать – буду всю ночь рассказывать тебе, какой я горемычный.

Я не выдержал фарса и засмеялся, выплёскивая боль и страх. Нас, жрецов Бахуса, учили радости – всемилостивому, благословенному счастью, способному залатать любую брешь в душе.

Тем не менее мой соперник был силён. Пусть от меня не укрылось негодование, отпечатанное на эмоциональном лице, Ливий добродушно улыбнулся и обезоружил меня:

– Как же здорово у тебя получается изображать меня! – Мало того, он похлопал в ладоши, словно я перед ним выступал, и склонил голову к плечу. Он провёл пальцем по кромке плошки. – Я придерживаюсь строгих правил. Однако тебе стоит знать: Плотий говаривал, что питаться стоит из своей посуды и мыть её песком и водой. – Он состроил лицо весталки, зачитывающей мораль. – Иначе можно подцепить заразу из-за слюны кого-то из тысячи предыдущих хозяев.

– Венера, смилуйся над этим убеждённым целомудренником. – Я округлил глаза. – Он собрался мыть Царицу песком и водой. Лучше б ты, Священный царь, держал рот под замком – какой только вздор он не порождает.

Я удовлетворился душевной перебранкой. Сволочью Ливий был, ею и остался, зато сволочью живой. Путь ещё не начался, а мы уже потеряли соратницу – порочное колесо стоило остановить, пока оно не переломило нам хребты.

Улыбка померкла от свежих воспоминаний. Я постучал по столбу, подпиравшему потолочные опоры, и тихо произнёс:

– А ведь мы по уши в дерьме, Ливий. Маска и анкил – святыни, притягивающие зло. Взять их с собой, может, решение и верное, с другой стороны – мы идём в неизвестном направлении с оружием, о котором известно проходимцам. Будто приносим отравителю яд со словами: «Плесни мне в вино».

– Хуже того, – согласился Ливий, – если в соседнее государство просочился слух о реликвии бога Тиния, одним убийцей не обойдёмся.

На самом деле я чрезмерно полагался на ум Ливия и свою силу. Только моя мощь дала однажды брешь, едва не стоившую жизни соратника, а его мудрость проиграла коварности врага. Первого, но не последнего. Нет, мы определённо не были готовы.

Я махнул ладонью:

– Игра на скорость. Осуществим задуманное, только спешно, пока нас не ограбили и не лишили жизни.

– Предположим, мы разыщем того, к кому обещала сопроводить покойница. – Ливий потёр серьгу, его лоб прорезала морщинка. – Или же самостоятельно определим, где найти свитки. Но, Луциан, мы мыслим недальновидно.

– О чём ты?

Он сцепил руки в замок и положил их на стол. Я помнил, что поза эта предшествовала важному умозрению. Ливий обладал рядом качеств, вызывавших неприязнь, но укорить его за скудоумие никто бы не осмелился. Даже я.

– О людях, Луциан. Наши границы защищены Священным щитом Марса.

– Который мы забираем с собой, – подхватил я и вонзил пальцы в волосы, с болью расправив непослушные пряди. – Ох, Юпитер. Я уже размышлял об этом.

«И наш суп едва не убежал, когда меня осенило».

– Я опасаюсь, что во время нашего путешествия Рим поработят, а жителей легко, как статуи, сровняют с землёй. – Ливий безупречно облёк мои опасения в слова.

Присев на край стола, я снял крышу крынки и обмакнул два пальца в ароматный мёд. Облизнув их, ощутил прилив положительных чувств и сказал:

– М-м-м, будем решать проблемы по мере их поступления. Следует осмотреть лавку и тушу этрусского грабителя. Вдруг обнаружим подсказки, как нам поступить дальше?

Ливий соблазнился и тоже подобрал круговым движением мёд из сосуда. Отрешённо глядя в сторону, он растёр сладость по жемчужным зубам, облизнулся и изрёк:

– Разумно. Я осмотрю тело, а ты – прилавок.

Я поднял брови:

– Ты что-то путаешь, шельма. Мертвеца я беру на себя, я же его и прикончил, пока ты плясал с ножичком. Ты же ободрал его лавку как липку, – я щёлкнул по серьге в напоминание, – будет разумно оставить всё как есть.

– Послушай меня, друг, – перебил Ливий. – Ты либо доверяешь моему опыту, либо и дальше полагаешься на щит и хмельные попрыгушки.

Я так и застыл с пальцами во рту. В низинах души взволновались яростные реки – я ясно видел, как скромный жрец обретал черты бесчестного манипулятора; то было как метаморфоза ягнёнка на заклании, если бы тот под ножом обнажал клыки и выпускал отравленные шипы. Впрочем, ему бы и вырываться не пришлось: яд, пущенный под кожу, подействовал бы на жреца раньше. О Ливий-Ливий. Плод гнилой оливы.

Мои глаза непроизвольно сузились, а на губах заиграла усмешка.

Авторитарному Туцию однажды удалось подмять под себя уступчивого Корнелия. Но не Сильву, ибо Сильва – выродок лесной матери[9], что не ложится ни под кого, в особенности под властолюбцев.

На пике злости я был готов срубить росток дружбы, пробившийся в трещине посреди пустыни, но усилием воли разгладил грозное лицо и ласково, насколько это возможно с моим низким голосом, ответил:

– Убедил. Обшарю лавку, может, поучусь взламывать витрины, а ты подаришь мне смокву как старательному ученику.

Ливий стёр с лица усталость, протерев его ладонью, и свёл брови домиком, придав выражению особенную мучительность. Глаза цвета мёда, что мы распили, вопреки этому глядели проворно – Ливий испытывал меня.

Он не поверил мне.

Ливий встал и протянул руку. Я с улыбкой обхватил его запястье, чуть дёрнув на себя, в то время как он отразил моё действо, и на удивление его рукопожатие оказалось цепким.

Одним лишь взглядом я вопросил: «Ты уверен, что я не знаю, где ты на самом деле прячешь клинок?»[10]

Мне ответили: «Уверен, что знаешь. Но мы начали агоналии – и будем играть в них до победного».

Приходилось воображать людскую трель, которая в обычные дни наполняла торговые ряды Бычьего форума. Слышались резкие запахи скисшего молока и гнилого мяса, древесины, сена и навоза. Уголком глаза я улавливал хаотичные облака из мух – и они впрямь зависли над коровами в стойлах и говядиной. У коров не шевелились хвосты, которыми они отгоняли насекомых.

Я обошёл рынок по кругу, увязая сандалиями в грязи. Солнце склонялось к горизонту – почти весь день ушёл на похороны Атилии. Мне думалось, что несправедливей удела и представить сложно. Проклятая с детства, жрица нашла спасительное пристанище в ногах богини очага, но и там её попытались растлить. А завершился короткий век жестоким убийством.

Утренний кошмар камнепадом обрушился на голову. Я остался посреди дороги, облокотился о скособоченную телегу. Под ногами хлюпала земля, пока я переступал, ощущая, как сгущаются сумерки вокруг и внутри. Ничто не обнадёживало меня – и я не мог положиться ни на кого, кроме себя. Стоило подумать об отце, оставленном на Священной дороге, – и тут же посещали мысли о том, как кто-то из северян или восточных захватчиков перережет ему горло. От уха до уха. И нашему добродушному царю. Вот «потеха»!

– И ждать нельзя, и торопиться чревато! – Я со злости пнул телегу, и она окончательно развалилась.

Похлопав по щекам, я собрался и, минуя указы Ливия, отправился к Дому Весталок, чтобы застать его врасплох.

Возвратившись на место бойни, я спрятался за арочную колонну домуса и выглянул. Как и ожидалось, силёнок у Ливия не хватило, чтобы полностью вытащить здоровяка-этруска из воды. Что сказать: пусть я был крепко сбитым, сильным и широкоплечим, но сволочи удалось на раз-два уложить меня на лопатки. Так могли немногие: разве что дубильщик Секстий. Торгаша Ливий вынул частично и свесил наполовину с бортика водоёма. С чернявых волос и бороды капала зеленоватая вода.

Мне пришлось высунуться, чтобы найти Ливия: он пришёл со стороны храма со странным набором в руках. Я распознал курильницу, палочки для розжига, сосуд с неизвестной мне жидкостью и камешек необычной формы. Ливий разложил предметы перед собой и принялся растирать палочки, чтобы вызвать огонь. Когда над курильницей затянулся дым, Ливий достал жертвенный кинжал и поднял на ладонях к небу, шепча неразборчивые слова.

«Что он вытворяет?»

У меня упала челюсть и сползлись к переносице брови.

Ливий отложил нож и выпил из сосуда. Взяв мертвеца за загривок, влил содержимое ему. Багровая жидкость вытекла у того изо рта. Схватив нож, он уверенно саданул торговцу по шее и омыл камень в крови.

Я не выдержал и покинул укрытие. Сдавив до хруста кулаки, которыми потрясал в сторону сумасшедшего Царя священнодействий, осыпал его проклятиями:

– Ты некромант! Я так и знал, что ты такой! Чёрная маг… – Меня прервало просвистевшее лезвие: кинжал, вылетевший из рук Ливия, вонзился в землю в дигите[11] от кончиков пальцев на ногах. От багрянца на чёрном лезвии мой взор медленно поднялся к Ливию.

Он смотрел на меня в позе, из которой метнул нож. Выпрямившись, кинул в меня чем-то ещё. Я поймал и кровавый булыжник. Разглядев вещицу, заметил обвислые груди, дряблый животик и источенную безносую физиономию. Истыканная иглами фигурка безликой женщины.

– Колдуны насылают порчи с их помощью, – пояснил Ливий. Он сложил руки на груди; его взгляд не сулил доброго исхода нашей беседы. – Нашёл при этруске. Похоже, как анкил и маска, реликвия упасла гадину от злого рока.

– Да покарает тебя Марс праведным копьём, ущербный Туций! – Я переступил кинжал и в два счёта оказался перед Ливием. Схватив его за грудки, приблизил своё лицо к его. – Что ты себе позволяешь?

– Зачем ты следил за мной? – Он совсем не боялся, что я его ударю. Печальная улыбка так и зрела на устах. – Разыграл для тебя представление. Ты, наверное, так меня не любишь, что готов поверить в любую черноту, лишь бы она соответствовала твоему мнению.

Не верил, что я был в шаге от того, чтобы подпортить правильные черты его лица? Какая неосмотрительность с его стороны.

– Да, Ливий, да, – ответил я, вперив взгляд, – да, я вспыльчив и несдержан – лёгкая причина для твоих страдальческих поз. Только посмотри, – мой палец завис над его носом, – не я развёл жуткую сцену с ритуалом, чтобы позлить кого-то.

– Суровый, но урок, – ответил он, вцепившись в кулак, который я держал на уровне пояса. – Бей, если не умеешь их усваивать.

– Урок? Кто их даёт? Духовный наставник Ливий Туций Дион? – я засмеялся и ослабил захват. Оттолкнул Ливия, покачивая у лица фигурку. – Обшаривая труп, по-мальчишески воспылал к грудастой Венере. Мыслитель, ну куда деваться! – Я со злостью плюнул под ноги Ливию и разбил с размаху гипсовую деву. Она раскололась натрое. – Пошёл ты!

Ливий вздрогнул и шумно сглотнул, когда реликвия рассыпалась. Его кадык ходил ходуном. Казалось, Ливий был готов впасть в слёзы или в ярость и нашпиговать меня клинками, как куклу вуду.

Я гневно потряс руками и, ничего не вымолвив, сопя от негодования, потащился по улицам. Темнело – и я отправился в тёплое место, чтобы переспать со всем кошмаром, свалившимся за день.

Приснился дурной сон – я проснулся, с шумом набрав воздуха. Сердце бешено колотилось, и я таращился вокруг, смутно ища в расплывавшихся стенах остатки кошмара. Протерев глаза, пригляделся – предметы обрели чёткость. Меня окружало скромное убранство, вазы с цветами, вышитые полотна и ритуальные таблички с молитвами.

Я уединился в экусе – гостиной домуса – в окружении колонн, окон, цедивших лунный свет через ромбовидные решётки, и амфор, покрытых угольной глазурью. Лектус подо мной представлял собой кривую и неудобную конструкцию, от которой ныла спина. Я потянулся, хрустнул суставами, наклонил голову к левому, затем к правому плечу.

«Не можешь уснуть, Луциан, займись спортом», – сказал я себе и стал отжиматься.

На Дом Весталок, избранный мною для ночлега, опустилась ночь. В объятиях сонной, томной богини ночи Нокс я собирал мысли по крупицам, поднимая и опуская тело в идеально ровной планке.

Положение шаткое: уйти означало оставить беззащитный народ, остаться – сдаться и не решить проблему. Уйти куда? Остаться ради чего? Многие вопросы занимали беспокойный ум, пока на втором этаже, прямо над макушкой не раздался грохот и звон, будто что-то разбилось. Я прервал тренировку и, промахиваясь впотьмах, с горем пополам нашёл священный щит. Вооружившись им, взбежал по лестнице.

По стенке бесшумно прокрался к помещению, из которого доносились шорохи. Замахнувшись щитом, опустил его пару раз со свистом разрезаемого воздуха, чтобы проверить, хорошо ли бьёт.

Я прислонился к косяку. Новый шум: мне показалось, что я услышал голос воскресшего этруска. Шок вытеснил страх, я с боевым кличем залетел в ценакулу и нанёс отработанный удар.

Но щит всколыхнул гладкие волосы на знакомой башке. Ливий согнулся в три погибели, устояв лишь с помощью клинии, в которую вцепился. Я перевёл дух и приставил анкил к стене.

– Слышал, что Рим был некогда деревней, – заметил я, – но чтобы двое не могли разминуться… Погоди-ка, что это с тобой? Ты ранен?

Я схватил Ливия за плечо, но он выкрутился. Поставив его на ноги, вдохнул и со вздёрнутыми бровями отпрянул.

– Бахус милостивый, ты налакался, что ли? – засмеялся я.

Особенно потешно смотрелось, как Царь священнодействий, с персиковыми от румянца щеками, искал горизонтальную поверхность, но находил, судя по нетвёрдому шагу, лишь кривые оси. Затуманенные очи пьяно взирали меж суженных век. Ливий икнул, положил палец поперёк губ и глубокомысленно изрёк:

– Чу-чу-чуть-чуть.

– Заметно.

Я уже покатывался со смеху. Ливий юмор не разделил – по-детски сдвинул брови и хмыкнул:

– Смеёшься. А я ведь… пытаюсь в твою шкуру вле-ой. – Шатаясь, он крест-накрест закрыл рот пальцами. – Влезть.

– В мою шкуру? – Смех сменился ступором. Я опустился на клинию и усадил упирающегося Ливия рядом. – Да сядь ты! Если ты из-за проклятия…

– Что с того? – Ливий шумно дышал через нос. Он облокотился о спинку, сделавшись похожим на кота, который пробрался на кухню, сожрал всё, что нашёл, и занемог от переедания. – Мне жаль, что проклятие опьянения затронуло тебя, а не меня.

М-да. Как ему не думать иначе, если при любой удобной возможности я проклинаю его род? В конце концов, до той поры, пока Фортуна не столкнула нас лбами, мне было неведомо, что хворь настигла и самого Ливия.

– Баран ты, что надрался. Мы должны держать ухо востро. – Я глянул на то, как Ливий сдерживает тошноту, и закатил глаза. – Отвлеку тебя разговорами. Мне помогает, если не думаю о… – Я изобразил рвоту и посмеялся. – Ну ты понял.

Со вздохом я закинул локти на спинку и обратил взгляд к скромным стенам. Потолочные перекладины, расписанные под плетение ольховых веточек, расплывались перед глазами, которые застилала пелена воспоминаний. Поглаживая серьгу, я поделился с Ливием одним эпизодом из прошлого.

День был солнечным: в лазури неба плескались кучевые облака, очертания холмов растворялись в осенней дымке. В открытые окошки хижины залетал ветер и обдувал приятным холодком кожу. Молясь, чтобы очередной гребень не сломался о спутанные волосы, я методично расчёсывал их и шипел от боли.

Дверь была открыта или приоткрыта – не мог вспомнить наверняка.

Я находился в радостном предвкушении. Ливий, который считался мне больше чем другом, – названым братом – праздновал свой десятый день рождения. Мне на тот момент уже исполнилось столько же, но я непременно заявлял ему, что он младше, а потому мне следовало защищать его как старшему брату.

– Вот и готово. – Любуясь в зеркало, я расправил короткую юношескую тогу и отложил гребень на столик.

– Как же ты напоминаешь мне Аннию. – Отец вернулся в дом, совершенно неожиданно появившись в отражении.

Я обернулся, сияя от предвкушения повидаться с другом и наесться до отвала. Отец был моложе и подтянутее, чем теперь, но в глазах глубоко залегла скорбь.

Я был слишком мал, чтобы осознать потерю, но всегда поддерживал его, когда он тосковал. Мы часто отдыхали от жизни в Регии в скромной хижине на окраине города – в той, которую расписала талантливая матушка.

Тогда мне было неведомо, что убогая халупа вскоре станет пристанищем двух вакхантов.

Отец выложил на клинии одежды Царя священнодействий, выстиранные мной. Он улыбнулся, и я опустил взгляд, отразив его эмоцию. Хорошо, что он заметил: я мог быть хозяйственным. Мне хотелось, чтобы отец разрешил засадить сад в перистиле лилиями и завести несколько уток с пресноводными рыбками в писцине.

– Матушка была красивой, а я муж. Мужи не могут быть красивыми, – сказал я и подбежал к нему. – Погляди, отец, я поднимаю мешки с зерном по много раз, и у меня крепнут руки.

Я сомкнул кулак и напряг бицепс. Похлопал по каменным мышцам и оскалился: один зуб недавно вышибли в уличной драке с мальчишками, но отец пообещал, что у меня скоро вырастит новый, крепче прежнего.

Отец обнял меня, прижав голову к груди. Он взлохматил старательно уложенные волосы и ответил:

– Вы оба – мой дар богов. Я каждый день просыпаюсь с благодарностью, что Орк держится, чтобы не вернуть в царство моё второе сокровище. Видно, ты – моя отдушина, и боги потому не разлучают нас.

– Ну что ты, отец, я тебя никогда не оставлю. – Я смущённо шмыгнул носом, потеребил ноздри и привычно коснулся серёжки. Подпрыгнул. – Ой, у нас же с Ливием был уговор встретиться пораньше, чтобы он проводил меня.

– Так и не научился ориентироваться в городе? – улыбнулся отец, и я покраснел. – Передавай добрые пожелания юному Туцию. Не опаздывайте к обеденной трапезе.

– Нас угостят вином? – спросил я, занеся кулак перед дверным косяком, чтобы по привычке воздать почёт богу дверей. – Мы уже взрослые мужи.

– Полагаешь, если Антоний Туций Квинт – жрец Бахуса, он позволит двум мальчишкам набраться?

Я вздохнул. Что ж, причин для расстройства не было – мне ничего и не обещали. Однажды, думал я, когда вырасту, напьюсь вина, зацелую дев, а затем позабуду про блуд, отдам сердце служению и Царице священнодействий.

Обняв отца, я наспех собрал сумку, задержав довольный взгляд на льняном мешочке с подарком, и поспешил на встречу с Ливием.

На перекрёстке мы и столкнулись, ударившись лбами. Лишь посмеявшись боли, нашли ближайший холм – название затянулось былью. Взбежав, завалились на пушистый травяной ковёр. Пастух увёл рыжих коров к вершине, мимо проскрипела телега с громоздкой поклажей и, хихикая, промчались смуглые босые плебейки.

Быстрый ход массивных облаков отвлёк нас от дружеской драки, похожей на возню зверят. Я положил темя на сцепленные ладони, пожёвывая кончик мятлика. Ливий попытался оттереть зелень с тоги, но плюнул на это дело и сел, обхватив колени.

– Матушка заругает, – пояснил свои действия он со смущённой улыбкой. – Она не шибко радуется, когда я балуюсь.

Мы без договоров дотронулись до серёжек – шалость, за которую Кирка Туций здорово нас отчитала. И рассмеялись. Я выронил травинку, поэтому вытянул новый мятлик и пожевал сочный стебель.

– Ливий, а Ливий? Почему тебе дали такое имя? Небо было таким же синим в твой день рождения[12]? – поинтересовался я, продолжая любоваться облаками.

– В честь прадедушки, – ответил Ливий. – А ты родился солнечным утром?[13]

– Тёмной ночью, – передразнил я. – Отец рассказывал, что матушка быстро принесла меня в мир, то есть я был порождением стремительного света, пришедшего на этот свет.

– Лихо!

Мы замолкли, обдумывая разговор. Тишину нарушил Ливий – показав на несущееся по небосводу облако, предположил:

– Похоже на гуся.

– И ничуть не похоже.

– Похоже. На румяного запечённого гуся. А вокруг – ты погляди! – цитрусы, пропитавшие соком волокнистое мясо. Оно прямо отходит от костей, пальчики оближешь!

Я вскочил на ноги. Отбросив мятлик, закрыл собой солнце и спросил:

– Ты голоден?

– Пожалуй, да.

Удачнее момента для моей задумки и придумать было нельзя: я засунул руку в набедренную сумку и вызволил мешочек. Положив его в ладони друга, попросил поскорее открыть. Ливий так и поступил: вытащил засахаренный цукат необычного тёмно-зелёного оттенка.

– Во время януарских агоналий принято дарить сласти, чтобы не гневать Януса, – поделился я тем, что успел выучить, готовясь к обязанностям Царя священнодействий. – Сейчас ноябрь, а не январь, но раз сегодня начался твой следующий год, то пусть он будет урожайным и сладким.

– Луциан, ты приготовил лакомство сам? – Ливий бережно держал сласть в ладони, поднимаясь на ноги.

Он встал, счастливый до безобразия. Я остался очень доволен собой – признаться, переживал, что Ливию подарок покажется глупым.

– Да. Я не расскажу, какой у сласти состав, но, поверь, во всём Риме не сыщешь подобного рецепта! – бахвалился я. – Особенный подарок для особенного друга!

Ливий со смехом обнял меня и поблагодарил. Оторвавшись, он разломил угощение напополам и протянул мне одну часть. Я с непониманием склонил голову к плечу, но Ливий настойчиво положил половину в руку, а сам отправил в рот свою. Так мы разделили трапезу.

И тёплая осень, и голубое небо с цепью облаков, похожих на гусей, и холм, и наша с Ливием Туцием Дионом дружба – всё казалось вечным, незыблемым. Я отплевался, потому что идея смешать полынный порошок с лимонной начинкой оказалась дурной. Именинник жевал, старательно корча довольное лицо. Как мы смеялись, когда шли к домусу Туциев, чтобы насытиться до отвала и натворить забавных шалостей!

Всё казалось вечным. Всё казалось незыблемым.

– Кто мог знать, какое горе нас постигнет ровно через год, – закончил я, разглядывая мазки, которыми изображалась на перекрытиях ольха. Стены серебрил лунный свет. – Надо сказать, с тех пор я научился готовить – за мои десерты теперь и убить не грех.

Я негромко посмеялся и окинул взором Ливия: его плечи едва вздымались в ровном дыхании. На каком моменте рассказа он сбежал под крыло Сомна? Можно было только порадоваться, ибо даже страшный кошмар не тошнотворнее креплёного вина, которое Ливий спёр на рынке.

Сна не было ни в одном глазу. Я поднялся с ложа, чтобы побродить по Дому Весталок, предавшись глубоким думам. Перед дверью вспомнил о полезном мешочке – отвязав от пояса, оставил лекарство на столике около графина с водой. Так, чтобы похмельный Ливий сумел обнаружить его по пробуждении.

Я побродил между колонн, едва не вписался в домашний алтарь, посвящённый Весте, извинился парой поклонов и впечатался задом в кувшин. Он пошатнулся, но я сумел выровнять положение тумбы-подставки. Лёгкая дезориентация была моей вечной спутницей, с которой ни одна дева не сравнится.

«Погуляю в перистиле, чтобы не заблудиться, – подумал я, – а под утро приму травы, чтобы не опьянеть в дороге».

Только выйти из домуса мне не дали. В конце крытого перехода расплескалась жидкость. Вспышка – и разразилось пламя. Стремительный поток жаркими клубами повалил на меня. Расширенными от ужаса глазами я пару мгновений наблюдал буйство стихии.

– Проклятье… Пожар! – Я подорвался, поскользнувшись, и рванул что есть мочи к лестнице, чтобы разбудить Ливия.

По пути сорвал портьеру, отделявшую складское помещение, и накрылся с головой.

Распахнув дверь ценакулы с ноги, я приготовился разбудить Ливия и забрать анкил, но тот уже не спал. Продемонстрировав невооружённые ладони, я обвёл помещение беглым взором, и вновь посмотрел в центр, где развернулась картина более жаркая, чем бушевавший в цоколе пожар.

– Луциан, – прошептал испуганный Ливий.

Его стиснул в объятиях серо-зелёный труп этрусского торговца. С бороды и волос капала розовая от крови вода; в серых слепых глазах уже не теплилась жизнь, а окровавленная туника прилипла к телу, которым он льнул к Ливию. Абсурдности ситуации прибавляло то, что этруск бесконечно повторял бессвязные слова вроде:

– …Как же я тебя люблю, сынок! Вот знал я, что вернёшься ко мне, будем теперь вместе торговать, общее, семейное ремесло, правда же, Арунт? Тот злодей-римлянин похитил тебя, но я сделаю, как он просит, и он отпустит. Я люблю тебя и никогда не оставлю!..

– Твою мать, – выдохнул я, потерев переносицу. – Ливий, приворот. Приворот сработал.

– Хорошенькое проявление любви, – хмуро шепнул Ливий и скосил глаза на острие клинка, направленного ему в спину рукой торговца.

У меня забегали глаза, будто в поисках адекватного ответа, но хватило лишь на то, чтобы развести руками с нервным смешком:

– Любовь зла.