Живые тени ваянг

Глава 1 На острове Богов

Декабрь 2013 года.

После холодного и полудождливо-полуснежного Санкт-Петербурга странно было видеть людей в майках и шортах, в резиновых сандалетах или пластмассовых сланцах. Они как будто бы только что покинули пляж, чтобы забежать на минутку в супермаркет, в кафе или в банк. А потом они вернутся назад и будут нежиться на низкой лежанке под ярким зонтом, попивая через трубочку ананасовый сок или кокосовое «молочко», и плескаться в соленых волнах океана. Люди «с пляжа» не спеша прогуливаются по тротуарам, заглядывая в многочисленные бутики, садятся за столики ярких кафешек, занявших позиции вдоль дорог, и так же неторопливо едят экзотические блюда из сладкой свинины, из курицы под карамельным соусом и конечно же — из морепродуктов.

Проезжая по узким улицам Денпасара, можно спокойно это наблюдать, потому что даже при отсутствии «пробок» поток машин движется необычайно медленно. В центре движения — степенные восточные красавцы, компактные минивэны с закругленными боками, а вокруг них — мотоциклы, которые русские прозвали байками. Такого количества ревущих двухколесников, пожалуй, нет нигде в мире, тем более — в Европе. Некоторые стоянки для них занимают территорию с футбольное поле или походят на толстые сардельки длиной в квартал. На мотоциклах рассекают с невозмутимым видом, лавируя между крупногабаритными транспортными средствами, местные юнцы и девицы с открытыми плечами и коленками, мужчины в разноцветных саронгах вместо брюк и в балийских платках-повязках уденг, бабушки в длинных саронгах и кружевных кебая и дамы в декольтированных вечерних нарядах. За рулем нет разве только младенцев, — а вот и он спокойно дремлет в слинге на груди у мамаши, которая тоже сжимает руль «железного зверя».

Для человека, привыкшего к левостороннему рулю, движение на улицах города кажется вызывающе хаотичным, ведь постоянно приходится, разворачиваясь или поворачивая направо, выезжать на встречную полосу. Если моторбайк где-то проскочит по краешку тротуара, то на машине такой номер не пройдет. Так что придется частенько останавливаться, и не только перед светофорами, но и перед новоявленными «регулировщиками» — обычными служащими парковок, а также магазинов, отелей, банков и любых других учреждений, в обязанности которых входит останавливать движение транспорта, чтобы их клиент мог выехать на проезжую часть через встречную полосу. Что уж говорить о юрких мотоциклах, когда и широкие восточные минивэны привыкли к тесноте — они умеют разминуться даже на улочке с односторонним движением, где тесно прижимаются к бутикам и потому, бывает, задевают широкими плечами разнаряженные манекены и вешалки с одеждой. Правило одно: ехать там, где можно проехать.

Кате поток транспорта напоминал хорошо проваренный сироп с вишнями, в котором вишенками стали легковые автомобили, а основной вязкой массой — мотоциклы. На одной из «вишенок» и двигались они с Буди, тем более, что шестиместная Хонда была вишневого цвета.

Самолет приземлился ночью, и на первый день их пребывания был составлен конкретный список дел, точнее, одного дела, но с длинным перечнем покупок. Почему Буди начал с этого? Он сказал, что, несмотря на то, что Катя является не просто хорошим художником-модельером, но даже и кудесницей, ее одежда не годится для тех поездок, которые им предстоит совершить. Ей нужны легкие шорты или «бриджи», трикотажные майки или блузы из батика, а для самой главной поездки, к богам — и кое-что из специального обмундирования. Катя пока не представляла это «кое-что», но внутренне была готова надеть один из костюмов, в которых плавают по горной реке на лодках-байдарках, поднимаются над землей в аэростатах или же опускаются на дно океана. А поездка за такими покупками была прекрасной возможностью познакомиться с городом.

— Буди, а почему у вас такие низкие дома? — Катя не переставала расспрашивать его обо всем, что она видела.

— Все приезжие замечают эту особенность… Да, в Денпасаре не так, как в Джакарте — там мегаполис с двадцатимиллионным населением, здесь — небольшой провинциальный городок на полмиллиона. Но главное даже не в этом — сегодня, как и несколько тысячелетий назад, на Бали действуют старые традиции: здания не принято строить выше кокосовых пальм.

— Странные порядки… А вон там, смотри, стоит трехэтажный современный замок с тремя башнями…

— А ты не видишь пальму, что растет рядом с домом? Ту, что выше этого замка?

И без того медленное движение транспорта вскоре совсем было остановлено: на перекресток вышел мужчина в клетчатом саронге с каким-то жезлом в руке. Это был явно не полицейский, но он вел себя, как профессиональный регулировщик — взмахнул палочкой, давая «красный свет» движению транспорта, и «зеленый» — пешеходам. Последних было больше. Из широких открытых ворот учреждения люди выходили и выходили не для того, чтобы быстренько перейти через дорогу, а чтобы занять эту улицу так надолго, как они того хотят. По нарядному виду процессии, которая двигалась степенно, не торопясь, понятно было, что у его участников очень большой праздник. Женщины в ярких саронгах и в белых кружевных кебайя несли на голове корзины с фруктами. Мужчины, тоже в саронгах, но более сдержанных расцветок, держали ручки паланкинов — специальных носилок, на которых стояли странные скульптуры. Одна из них была, видимо, очень тяжелой — ее несли человек двадцать.

Когда самая огромная фигура «проплывала» перед их машиной, Катя, взглянув на нее, вздрогнула. По рукам пробежали мурашки, а к горлу начал подступать комок страха. На носилках сидела великанша — та самая тетка с красным лицом и огромными обвислыми грудями, которая несколько раз ей снилась. Так же торчали в разные стороны длинные белые волосы, похожие на паклю, так же застыло в злобе красное лицо с огромным, ощерившемся желтыми клыками, ртом, такие же длинные когти на пальцах рук и ног готовы были неожиданно вонзиться в свою жертву.

Катя инстинктивно вцепилась правой рукой в ладони Буди, расслабленные на руле, но не успела произнести ни слова, как заиграла музыка — та самая мелодия, с хрустальными перезвонами колокольчиков, которая была в ее снах.

— Ты испугалась? — удивленно спросил Буди.

— Эту страшилу я видела и в Амстердаме, и в Питере… — дрожащий голос выдавал чувство страха, завладевшее его хозяйкой.

— Не может быть! — успокоил ее Буди. — Откуда там будет наша царица демониц Рангда? [209] Да и вообще… Она же не живая, это — кукла!

— Нет, она мне сказала, что живая, и все куклы в их театре тоже живые!

Видимо, мелодичная музыка подействовала на Катю успокаивающе. Она осторожно сняла руку со сжатых пальцев Буди и откинулась на подголовники кресла.

— Эту демоницу вместе с другими персонажами, в том числе и с птицей с зеленым клювом, видела я не на улицах Питера и Амстердама, а… во сне…

— Вот как? Ты мне об этом не рассказывала. — Буди очень серьезно воспринял эту новость и потому не стал превращать ее в шутку. — Катя, тебе нужно немного привыкнуть… Обстановка совершенно новая… И хорошо, что ты открылась мне, теперь я знаю, как помочь…

Процессия с Рангдой остановилась. А на перекрестке те, кто несли царицу-демоницу, побежали по кругу, чтобы сбить ее с толку: вот закружится сейчас у нее голова, и забудет она, в какую сторону собиралась идти, чтобы напакостить людям… А потом вспыхнул высокий факел огня, видимо, это Рангда горела — в прямом или переносном смысле, — Катя уже не видела за спинами других участников процессии. Молодые девушки и парни, люди зрелого возраста и дети, — все торжественно вышагивали, не обращая внимания на то, что остановили движение транспорта.

— Буди, а если кто-то опаздывает на встречу, или спешит в банк… Да мало ли чего важного может быть у человека?

— На Бали нет ничего важнее, чем почитать богов и служить им, — задумчиво ответил он. — Все остальное — второстепенно.

— И много таких праздников здесь?

— Примерно двести тридцать…

— Ого!

— Балийцы живут по трем календарям: григорианскому и двум местным — «сака» и «павукон»[210], так что праздники выпадают часто.

— И на все торжества не работают, а только ходят с процессией?

— Почему же? Есть праздник, когда не работают, но из дома не выходят!

— Как это?

— Это День молчания Ниепи[211], когда балийцы сидят дома, предаваясь медитации или просто раздумьям… Кто насколько верен религии… Никто не зажигает света, не включает музыку, так что всюду — темнота и тишина. В этот день закрываются пляжи, учреждения, супермаркеты, банки, отели, и даже — аэропорт. И только специальный патруль прогуливается по пустым улицам…

— И для чего? Удивилась Катя.

— Патруль — для того, чтобы следить за порядком. А вдруг какой-то турист не знает об этом? А то, что сидят все дома, это чтобы обмануть злых духов. Посмотрят они на пустынный и темный остров и подумают, что он необитаемый. И — уйдут восвояси…

— Какой-то невеселый праздник… — заметила Катя.

— Почему же? — Буди не скрывал своего удивления. — Перед днем Ниепи проходят очень даже веселые торжества. Самая длинная и красочная процессия — церемония Меласти[212]. Ее участники проносят по улицам изображения богов, потом направляются к воде или храму. Здесь они освящают картины и скульптуры во имя Бога Воды Бараны и очищают свои души…

— Я читала о магической силе воды, — вставила реплику Катя. — С нее можно считывать информацию. А можно получать положительную энергию или, наоборот, негатив…

— Вот видишь! — обрадовался Буди. — Значит, ты можешь понять людей, которые идут к реке, или к озеру, или даже — к океану, чтобы иметь хоть капельку божественной силы от воды. Рассказываю дальше. После церемонии Меласти проходит карнавал Ого-ого[213]. Его участники несут фигуры фантастических монстров…

— Как и эти люди? — Катя кивнула в сторону уже удаляющейся процессии.

— Да.

— Как здорово! Наверное, идти с церемонией гораздо интереснее, чем смотреть на нее со стороны… Вот только…

— Что, Катя?

— Боги — это понятно. А вот монстры… Для чего их несут люди?

— Вообще-то эти изображения — символ дьявольского мира… А несут их для того, чтобы изгнать с острова всех злых духов! Представь себе: идет процессия, и у людей в руках демоны. Что подумают увидевшие их духи? Что им тоже нужно присоединиться к шествию. Но не тут-то было: на каждом перекрестке монстры внутри процессии начинают кружиться, сбивая с толка злых духов. Те, конечно же, теряют ориентир. Но это еще не самое главное: в конце церемонии демонов вообще сжигают, так что злые духи в конкретной растерянности…

— И уже после этого начинается Новый год! — закончила мысль Катя. — Правда, непонятно, когда он здесь наступает…

— Каждый год по-разному, люди ориентируются на балийский календарь «сака». В этом году, например, День молчания был двенадцатого марта…

Покупки они сделали, несмотря на препятствия на дорогах. На обратном пути Катя увидела не менее удивительную картину: еще одна улица была закрыта. Кто-то протянул длинный трос с развевающимися полотнищами ткани в клетку. Словно участники процессии сняли с себя саронги и развесили их поперек дороги. Видно, здесь шел ремонт трассы, но именно сейчас рабочие ушли пообедать, нет, скорее всего — оставить приношение богам к храму, который видела Катя недалеко отсюда. Он стоит прямо на улице, посреди оживленного перекрестка, что показалось ей тоже странным. Скорее всего, этот храм как раз и отвечает за порядки на дорогах.

Когда они вернулись в дом, Катя, наконец-то, смогла его внимательно рассмотреть. Это была целая экскурсия, как в музее, а роль экскурсовода играл, конечно же, Буди. Он рассказал ей, что эти «расколотые» ворота без верха, отделанные резными узорами, называются чанди бетар, а небольшая стена за ними — алинг-селинг. Оказывается, сюда не зайдут злые духи — ворота соединятся и их уничтожат, а если даже кто и проскочит по чистой случайности — наткнется на стену и подумает, что здесь нет дороги, он ведь не такой умный, как человек, чтобы догадаться, что стену нужно обойти слева или справа. Во дворе, если можно назвать так сад из фруктовых деревьев и декоративных кустарников, стоит не одно, а три строения. Оказывается, это для разных поколений семьи, ведь никто не захочет покидать такой красивый дом. В одном будут жить старенькие родители, в другом — семья сына… Все эти дома тоже украшены — такой же, как и ворота, резьбой, причудливыми барельефами, особенно — входные двери и окна.

А вот и невысокие статуи каких-то существ. Они выглядывают из-за кустов, расцветших ярко-желтыми цветами, словно присматривая за вошедшими в этот двор: нет ли переодетого злого колдуна или еще кого с недобрыми для хозяев намерениями. Одна из скульптур изображает вполне миролюбивого толстячка с круглым пузиком, но немного искаженным лицом, скорее всего, сам он добрый, но для того, чтобы испугать злых, сделал такую же злую гримасу. Второй персонаж — получеловек-полулев. Видимо, он долго гонялся где-то за нечистью, да так, что его язык стал гигантских размеров и повис на плече.

Двор-сад, кроме того, что сам цветет и благоухает, еще и уставлен огромными цветочными горшками. В одном из них расцвел цветок, напоминающий колокольчики. И этот колокольчик даже не один, целая гроздь сиреневых бубенцов слегка раскачивается на ветру, словно собираясь вот-вот зазвенеть.

Буди сказал, что голова дома — семейный храм санггах, и потому он стоит лицом к священной горе — Гунунг Агунг. Дорога к храму из десятка, а то и двух — ступенек, походит на небольшую лестницу в небо, священное пространство, где обитает мудрость. А сам храм, опять же искусно украшенный резными цветами, растениями и сюжетами из мифологии, внутри оказался совершенно пустым. Все действо происходит, оказывается, снаружи: красивые корзиночки с цветами, рисом и фруктами — подношения богам, лежат на виду.

Во дворе чувствуешь себя защищенным от внешнего — от печалей, невзгод, от суеты и погони за иллюзиями. На душе легко и спокойно, словно ты — в центре равновесия природы. И не надо напрягаться, захлебываться в ненависти или злости, и не надо растрачивать по пустякам свою энергию. Даже шума городской жизни здесь меньше, как будто бы он остался за каменной стеной, за чанди бетар, как за двумя половинками — добра и зла. А вот птицы здесь слышны гораздо сильнее, чем на улице, они поют на все голоса, особенно по утрам.

Закудахтали куры, это у соседей. Здесь вообще странное соседство: пятизвездочные отели, банки и посольства рядом с рисовыми полями, длинными оранжереями из живых деревьев и кустарников, выставленными на продажу, и с художественными мастерскими, в которых ваяют скульптуры и тоже их продают. И везде гуляют куры, собаки и кошки… Катя увидела даже одну свинью.

— Как ты? — Буди подошел к своей гостье, присевшей во дворе на невысокую скамеечку возле маленького фонтанчика.

— Нормально… Сижу и слушаю, как меня успокаивает и убаюкивает вода… Она журчит, а я думаю…

— Думать — это хорошо!

Буди тоже сел на скамейку. Как сказать ей о своих размышлениях? Не обидится ли Катя, если он выскажет такое предложение? Или она торопится улететь домой?

— Катя, я планировал уже завтра отправиться в самую главную поездку, но вижу, что ты еще недостаточно готова. Ты эмоционально напряжена, у тебя какое-то душевное смятение… Да? А если отложить поездку на два дня?

— И что мы будем делать все это время?

— Не думай, что бездельничать! Я хочу показать тебе настоящее театральное представление. Когда ты ближе познакомишься с мифическими героями, избавишься от сомнений и страхов… А что ты еще хотела бы увидеть?

— Знаешь, Буди, я вдруг вспомнила о своей профессии. — Катя рассмеялась, и зазвенели в гигантском горшке сиреневые колокольчики. — А есть ли возможность пообщаться с кем-то из местных мастеров? Может быть, когда-нибудь в новой коллекции я использую индонезийские мотивы… Кто знает?

— Да это еще проще! Наша соседка Роза — мастер по росписи батика. Она и на показах бывает…

— А как я с ней буду разговаривать?

— Очень просто! На английском! Не забывай о том, что мы с тобой — на туристическом острове, где без английского никто и шагу не сделает. Тем более — молодежь…

Буди словно о чем-то вспомнил. Он встал со скамейки и подошел к горшку с сиреневыми колокольчиками, с удивлением разглядывая крупные коробочки-бубенцы. «Неужели тоже заметил, что колокольчики зазвенели? — подумала Катя. — Значит, и мне не показалось…»

— Пойдем в дом, мама обед приготовила… — сказал он вдруг такую будничную фразу, спуская Катю с небес на землю. Она встала со скамейки и сделала шаг к дорожке, ведущей к дому. Бэлова слегка кружилась, словно спуск на землю был по очень крутой горке. А может, это от цветов, усыпавших и деревья, и клумбы?

Его мама — Батари, резала на кухне овощи для салата. Миловидная женщина средних лет с прибранными под заколку-бабочку черными, без единой сединки, волосами. «Воздух здесь омолаживающий, или еда с морепродуктами? — подумала Катя. — До самых преклонных лет женщины остаются стройными и моложавыми. Да, а почему она так чистит морковь? Ножом не „к себе“, как это делаю я, а „от себя“?» И словно в ответ на ее мысли Батари обернулась к сыну и что-то ему сказала.

— Ты, наверное, обратила внимание на то, как мама держит нож, — с улыбкой заметил Буди. — Все европейские женщины удивляются…

— Впервые вижу… А вообще-то, какая разница… Кто как привык…

— Катя повела плечами, подчеркивая свое равнодушие к этой теме. И почему это она так внимательно смотрела на его маму?

На обед были креветки под сладковатым темно-коричневым, как шоколад, соусом. Буди знал уже о ее особой любви к морепродуктам, и потому, видимо, сделал такой заказ. Креветки показались Кате гигантами — они были раза в три-четыре больше тех, что ела она в Питере. Может, порода особая, или так зажирели в океане? Листья какой-то травы вместе с кусочками цветной паприки и обычной белокачанной капусты отдавали неизвестной пряностью, чуть похожей на базилик. И конечно — рис: он всегда был на столе, как в России — хлеб, и всегда горячим — в рисоварке. А вот хлеба на столе Катя не увидела. Как и молока, и сыра, и творога… Видимо, это были совсем непопулярные среди индонезийцев продукты. А может, и дорогие. Катя вспомнила, что видела в супермаркете баночку с йогуртом по цене килограмма отборной свинины, которую они купили для барбекю на ужин.

Вечером пришла Роза, видимо, Буди уже позвонил ей. Смуглая девушка с длинными черными волосами оказалась Катиного возраста, а может, чуть старше. Одета просто: синие легкие бриджи и простая в покрое, без всяких декоративных излишеств — кофточка. Катя уже обратила внимание на то, что даже молодые здесь больше тяготеют к минимализму. Правда, праздничная одежда гораздо роскошнее, но и то — не за счет украшений, а благодаря структуре самой ткани: ажурной, или с выбитыми на ней узорами, или с вплетенными в полотно золотыми и серебряными нитями.

— Я вот захватила с собой кое-что… — Роза раскладывала на столе ткани, чтобы можно было их хорошо рассмотреть. — Вот это — роспись батика. У нас очень популярны мужские рубашки с нестандартным орнаментом. Например, по борту и по бокам — более насыщенный, а на спине почти незаметный. Или же сверху идет мелкий орнамент, а к низу он увеличивается. Можно использовать и асимметрию…

Больше всего Кате понравился отрез со светло-коричневыми черепашками, которые нежились в лозоревых волнах моря, а скорее всего Индийского океана — такое умиротворение исходило от них… Но самым удивительным было даже не это — орнамент, украшающий ткань, мастер пустил не по фону или кайме, а… по панцирю безобидных пресмыкающих. Сразу же вспомнились мифы о черепахе, которая держала на своей спине остров, о черепахе, на которой мудрец прочитал тайные знаки… О, сколько же этих «черепашьих» легенд! А вот на тканях их Катя не встречала.

— Какой необычный рисунок! А кто придумал такой сюжет? — поинтересовалась она.

— Моя фантазия…

— Роза, я хотела бы использовать в своей будущей коллекции ваши национальные мотивы. Получается, один из способов — отобразить их в росписи ткани. Так?

— Да. В ручной росписи. Она украсит не только ткани из хлопка, но и шелковые — эксельсиор, крепдешин, тонкий атлас… Так что отлично подойдет и для вечерних нарядов, и для аксессуаров — шейных платков и шарфов, сумочек… Да мало ли что… А есть еще и особая, балийская, техника окраски ткани, называется «икат», или «узел».

— Название мне немного знакомо… И как вы «вяжете» этот «узел»?

Поставив вопрос таким образом, Катя улыбнулась. Она вспомнила «экзамен», который ей устроил отец по «урокам вязания». Как он там? Скучает… Роза приняла улыбку на свой счет и, блеснув ровными белыми зубками, с воодушевлением продолжила рассказ:

— Так и «вяжем»! Сначала фантазируем и думаем: какие участки ткани можно покрасить, а какие — нет. Потом собираем те, которые не нужно красить, в узелок, и обвязываем их водонепроницаемой пленкой, или — растительным волокном. И красим всю ткань. Неокрашенные участки получатся с расплывчатыми очертаниями, ведь краска чуть-чуть подтекла, попала на них. А сама ткань будет немного бугорчатой…

— Надо же! — удивилась Катя. — А у нас в стародавние времена примерно так «варили» джинсы!

— Вот видишь! Значит, и вы знаете балийскую технологию окраски? — Роза сияла улыбкой. — Интересно, а есть ли у вас что-то подобное нашему домотканому саронгу? Вот я захватила один с собой… Потрогай, он довольно плотный на ощупь… А какой орнамент! Конечно, в самом саронге не будут ходить ваши женщины, но можно пошить узкую длинную юбку с разрезом, а орнамент заказать на свой вкус…

— Вообще-то да, — согласилась Катя. — Нашим женщинам нравятся стильные юбки, а если еще и с необычным узором… Кстати, на Руси и в старину носили домотканые расшитые юбки. Так что не только ваши женщины…

Гостья кивнула. Она была довольна тем, что Катя так легко принимает все ее предложения, и выложила на стол еще два отреза:

— А вот это — белая ткань для блузок, называется «Вышитые ромашки». Она всегда актуальна — и в офисной одежде, и в вечерних нарядах… Смотри, здесь поверхность с блеском за счет нитей люрекса, а ткань — тонкая и мягкая… А вот вторая — набивной атлас «Цветок лотоса». Видишь, какая нежная? В бежевых тонах… Она подойдет и для домашнего кимоно или туники, и для праздничных нарядов.

— А здесь уже без люрекса?

— Да. Атлас сам блестит благодаря гладкости шелковой нити.

Роза замолчала, раздумывая:

— Так, что еще?.. Самые обычные хлопковые балийские ткани я не захватила с собой… Но, думаю, кое-что в европейской одежде может получить новое звучание…

— Например?

— Например, черно-белая клетка!

— Клетка?

Катя произнесла это слово с таким ужасом, словно речь шла о страшном чудовище, которое выпустили на волю, и может, как раз из клетки, только из другой, из той, где оно сидело на привязи. И вот сейчас это чудовище настигло ее и готовится к смертельному прыжку…

— Роза, ты говоришь не о той ли клетке, в которую одеты все ваши боги и другие стражи, стоящие перед храмами? В том числе и люди с хоботами слонов! В которой щеголяют ваши мужчины, разодетые в юбки! И которую я видела даже вместо надписи: «Осторожно! Идут ремонтно-строительные работы!»

— Вообще-то эта клетка — не простая, а со смыслом, — гостья покачала головой, словно пытаясь сохранить устойчивость после потока слов, который чуть не сбил ее с ног. — Она символизирует равновесие черного и белого, то есть, светлых и темных сил… А называется эта ткань «полент»[214]… Ну хорошо, Катя, можно эту клетку немного изменить, оставив в основе главное: «свет» и «тень». Да ты, кстати, будешь смотреть на нее по-другому, когда приедешь домой… Это сейчас она тебе примелькалась…

— Ладно, посмотрим…

Катя грустно улыбнулась, принимая доводы «за». Но все равно их было не больше половины. Наверное, как и в самой клетке — «света» и «тени» — пятьдесят на пятьдесят.

— Я взяла на заметку… Роза, а что у вас можно позаимствовать из кроя, фасона?

— Наши женщины не хотят расставаться с кебайя, это очень удобные блузки, и нарядные. От кебайя можно перенять ажурные рукава и вставки в декольте. Да и сам фасон неплохой — приталенная кофточка, подчеркивающая статность фигуры… Кстати, у нас баджу тоже приталены, только короткие.

— Конечно, ваши женщины все стройные, так что им можно…

— А что, вашим — нельзя? Я слышала, что самые толстые люди — в Америке…

Они еще долго разговаривали на эту тему. Должна же Катя попутно с делами Буди пополнить и свой профессиональный «багаж»!

Вечер подступал незаметно, но шума машин, а главное — рева мотоциклов — не стало меньше. К ним, однако, прибавились и странные ночные звуки. Были ли они прошлой ночью? Катя не могла ответить на этот вопрос: она спала тогда как убитая. Ну, а сейчас явно кто-то куковал. Да так громко! И она, не выдержав, спросила Розу:

— Кто так неистово кричит: «То-кее, то-кее»? Птица какая-то?

— Это геккон токи… Ящерица[215].

— Не из тех, что бегают по дому — и по стенам, и по потолкам?

— Нет, это более крупный зверек, он длиной где-то сантиметров тридцать, даже больше… Однажды к нам домой забежал такой, поэтому я смогла его разглядеть. Несколько человек не могли его поймать, весь вечер гонялись за токи… А те, что дома бегают — так это другие, домашние геккончики. И пусть бегают, они совершенно безопасны и даже — полезны: питаются москитами и всякими насекомыми-вредителями… Так что всех паразитов пожрут…

— Смотрю, у вас тут таких «бегающих» хватает… И обезьянки… Когда были в парке, я не успела и глазом моргнуть, как одна уже на плечо мне села… И белки по высоковольтным проводам скачут — сколько раз видела. А теперь и какой-то геккончик… Надо же! Кричит и кричит! Он что-то хочет?

— Он облюбовал территорию возле вашего дома и оповещает своих собратьев о том, что это местечко уже занято… Да и самку зазывает… У нас, кстати, считается хорошим знаком, если геккон поселился рядом…

— А вот и я!

Буди появился совершенно неожиданно. Или это они так увлеклись, что не заметили, как пролетело часа два, не меньше? А куда он уходил? Опять задумал что-то? Катя пыталась прочесть по довольному выражению лица своего нового друга хоть какую-то информацию.

— Я не помешал? — спросил он на всякий случай, потому что девушки совершенно не отреагировали на его голос. — А я договорился посмотреть сегодня ночью представление. Ты как, Роза, поедешь с нами?

— С удовольствием! А далеко?

— Какая разница? Мы же на машине!

— Буди, ты сказал «ночью»… — Катя вопросительно смотрела на него, видимо, она думала, что он оговорился.

— Да, именно ночью. Выезжаем после ужина… Или ты уже расхотела барбекю с черным соусом и запеченными помидорами? Будь готова к двадцати ноль-ноль.

Он бросил взгляд на стол, по которому были разбросаны ткани. И так захотелось сморозить сейчас какую-нибудь шутку на «модельную» тему…

— Да, Катя, форма одежды — платье для коктейля! [216]

— Буди, а я не взяла его с собой… Ты сам сказал, что у нас не будет времени ходить по барам… — у Кати чуть не брызнули слезы из глаз.

— Шучу! Брюки, джинсы, легкие ветровки или летние пиджаки, можно и шарфом замотаться. Там могут быть москиты и всякие мошки…

«Ну вот, и там — тоже», — вздохнула про себя Катя.

Когда они доехали до места представления, а это было километров тридцать от Денпасара, Катя с изумлением увидела такую картину. Вдали от деревенских домов на циновках, разбросанных по лужайке, сидят зрители. Среди них — и старики, и детвора, и мамаши с грудными младенцами, как всегда, стройные, в своих нарядных кебайя, и степенные мужчины в длинных саронгах и в балийских платках-повязках уденг. Все они с нетерпением поглядывают на самодельную ширму из банановых листьев, на которой висит экран. Перед ширмой лежит ствол банана с воткнутыми в него кукольными персонажами. Понятно, что слева расположились положительные герои — их лица светятся благородством, а прямой длинный нос, тонкие губы и красиво уложенные волосы говорят о гармонии души. А справа заняли позицию отрицательные герои. Их выдают растрепанные волосы, страшные, выпученные глаза, тяжелый массивный нос, толстые губы, из-под которых выглядывают желтые кривые зубы и даже звериные клыки…

— Идем за мной, — Буди потянул засмотревшуюся на кукол Катю в сторону кокосовых пальм, правее лужайки. — Там для нас приготовили места… Да, те куклы, что ты сейчас видишь, в представлении не участвуют.

— Они что — отдыхают и будут тоже смотреть спектакль?

— Получается, так…

— А что это возвышается в виде пирамиды посреди ствола? Между куклами, разделенными на два лагеря?

— Это — гунунган[217], такая заставка, как символ и мифического, и реального, мира. Видишь, здесь — гора, как обиталище богов, вход в храм, что охраняют чудовища, а еще и древо жизни… А в орнаменте есть змеи, тигры, птицы, животные. В перерывах между актами это будет занавес, а во время представления — декорация.

Из-за ширмы вышел мужчина в саронге. Он сложил ладони лодочкой и обратился к кому-то невидимому, наверное, к богам, или к душам предков — с просьбой о благословении, ведь любое начатое дело должно сначала получить поддержку «свыше». Служитель театра даже поставил этим незримым силам свое приношение — чашу с рисом, яйца и монету.

— Духи предков должны дать благословение… — Буди сделал паузу, словно раздумывая, говорить ли об этом. — А вообще-то, сейчас здесь очень много духов, и не только добрых, но и злых… Они тоже приходят на спектакли, поэтому-то и показывают представления подальше от деревни, чтобы духи не зашли в дом…

— Не пугай меня! — дернула его за рукав рубашки Катя.

— Не буду!

Пахнуло ароматом с мангала — где-то рядом жарили сате. Прошел мальчик с лепешками и бананами. Да, видно, надолго здесь расположились люди, скорее всего — до утра.

Наконец, факелы, освещавшие кукол на стволе банана, погасли, и тут же вспыхнула лампа за экраном. Она была в виде глиняного горшка, и в нем просматривалось очертание той самой мифической птицы, которую Катя видела во сне и на индонезийской монете. Вот торчит ее длинный клюв, правда, он совсем не страшный, ведь в него вставлен фитиль. Огонь трепещет на легком ветерке и светит желтым пламенем…

— Это лампа бленчонг, — шепнул Буди, — она заправляется кокосовым маслом. Да, чтобы тебе было понятно с самого начала, поясню: это — представление ваянг кулит[218] — театра теней. Кроме него, есть еще ваянг голек[219] — театр объемных кукол, ваянг келитик — театр плоских кукол[220], ваянг топенг[221] — театр актеров в масках и ваянг оранг[222] — драматический театр…

И тут послышалась легкая барабанная дробь, а за ней — звуки гонгов, ксилофонов, колокольчиков… Будто соревнуясь в мелодичности, вступила флейта, не перебивая других участников оркестра, и в то же время четко проигрывая свою партию.

Музыка, словно струящаяся вода, разливалась мягкими волнами по лужайке далеко окрест, она волновала, будоражила воображение, настраивала на начало великого чуда.

— Оркестр гамелан, — продолжал комментировать Буди.

Между экраном и лампой начали оживать фигурки кукол. Они двигались, размахивали руками и даже — боролись, а их тени на экране повторяли каждое это движение.

— Там всего один кукловод? — удивленно спросила Катя.

— Нет, там даланг — ведущий спектакля. Ты видишь, что он успевает и монологи говорить на разные голоса, и петь, и двигать кукол, а их в одном спектакле больше ста. И все шумы — звуки водопада, цокот копыт, раскаты грома — тоже изображает он. А еще и оркестром управляет. Обрати внимание, при выходе каждой новой куклы играет другая музыка… А позже начнет еще и общаться со зрителями…

— А как называется представление?

— «Баронг-кекет»[223]… Видишь Баронга? Он с огромной звериной головой и с длинным хвостом, на котором висят колокольчики.

— Так этот не то кабан, не то — лев, и есть положительный герой? Интересно тогда посмотреть, как будет выглядеть отрицательный?

Роза все время молчала. Катя уже и забыла, что она тоже здесь, так увлеклась спектаклем, поэтому даже вздрогнула, когда та произнесла громким шепотом:

— Смотрите, смотрите, это ученица ведьмы — Раронг! Она хочет на кладбище усилить свои магические способности! Нет, сейчас Баронг ей задаст…

И действительно, вышел опять Баронг. Он словно огляделся и принюхался. Вот и ведьмочку увидел, а может, почувствовал… И побежал за ней. Неужели не догонит? Нет, настиг, пытается укусить ее своими длинными клыками, может, они даже и ядовитые, уж такие на вид страшные… А та — опять наутек, да прямиком к дому самой Рангды. А вот и колдунья вышла встречать свою нерадивую ученицу. Видать, недовольна ею.

Когда Катя увидела Рангду, от неожиданности крепко вцепилась рукой в Буди. Тот понял, что образ именно этой героини продолжает вызывать в Кате чувство страха. Ничего, пусть посмотрит спектакль, прочувствует его… Это поможет…

Рангда стояла подбоченясь, и ее растрепанные волосы-пакля торчали во все стороны… И тут Катя вспомнила о том, что в ее сне демоница утверждала, что в театре все куклы живые, потому что в них находятся души предков. А вдруг это правда? Вот и Буди сказал о том, что люди не ставят эти спектакли вблизи своего дома. А если это опасно?

— Не бойся, — словно в ответ на мысли, роившиеся в Катиной голове, спокойным тихим голосом сказал Буди. — Когда-то, в былые времена, тени кукол говорили голосом жреца-колдуна. Он вызывал духи предков и был посредником между ними и людьми, собравшимися на представление. А сейчас все не так. Это уже не религиозный обряд, а обычное театрализованное представление…

Катя продолжала сжимать руку Буди, словно его не слышала. Она не сводила глаз с Рангды — та прислонилась спиной к дереву и чесалась, видимо, ее одолевали вши. Вот сейчас она нападет на Баронга, и тогда… И тут ведьма стала невидимой, ведь она искусно владеет колдовскими чарами. Не подозревающий об этом Баронг спокойно шел себе и вдруг… На него напала разъяренная черная колдовка. Видимо, хорошо помог ей момент неожиданности: Рангда одержала, все-таки, победу, и Баронг вынужден был бежать от сильной противницы. И тогда его защитники с кинжалами в руках бросились на Рангду. И опять она проявила силу черной магии: напавшие на нее люди подчинились команде ведьмы и направили лезвие на себя.

— Это крисы, традиционное ритуальное оружие балийцев, — горячо зашептал Буди. — Оно наделено огромной магической силой…

— Ну да? И поэтому убивают себя?

— Не спеши… Смотри дальше.

И лежать бы им сейчас мертвыми, если бы и Баронг не был одарен магическими способностями. Он сбрызнул воинов священной водой и снял тем самым с них заклятие. А потом и во главе целого войска пошел на Рангду, чтобы нанести ей смертельный удар…

Катя впервые смотрела такое представление. И не только потому, что это был первый ваянг в ее жизни, — странно было наблюдать, как зрители довольно громко обмениваются мнениями, а потом и встают, прогуливаются к мангалу или к лоточникам, чтобы подкрепиться, разминают ноги и снова устраиваются на циновках. Даланг все это время без устали ведет спектакль, а в небольших паузах сыпет шутки, отвечает на реплики зрителей. Музыка играет тоже почти без остановки, а когда оркестранты ненадолго замолкают, отчетливо слышны другие звуки: звон цикад, кваканье лягушек, вскрики птиц, вопли токайского геккона, писк комаров, шум крыльев летучих мышей… И все эти треньканья, бульканья и жужжания, нечеловеческие всхлипывания и придыхания, — и создают ту самую музыку острова, которую можно слушать каждую ночь и на лужайке, и в центре города.

Начинался рассвет. Впрочем, он мало походил на тот, что иногда видела в Питере Катя. Небо здесь не собиралось постепенно расцвечиваться оттенками желтого и красного, оно просто выбрасывало дугу, по которой выезжало из-за горизонта солнце. Небо не горело, не полыхало и не светилось фантастическими красками, как происходит это каждый день на закате. Рассвет наступал, как обычно, очень быстро, поэтому, когда они дошли до машины, оставленной на полянке «а-ля-парковка», было уже совершенно светло.

Буди продолжал пояснять Кате увиденное:

— Сцена с крисами в разных спектаклях разная… Особенно интересно смотреть представление с живыми актерами. Там можно проследить, как они меняются на глазах: только что были совершенно спокойными и вдруг громко захохотали, начали выкрикивать хриплым голосом грозные реплики. А как искажаются их лица! Даже под слоем грима видно это! Воины на глазах превращаются в фантастических монстров и… пытаются проткнуть Рангду кинжалами, но те не входят в тело демоницы — колдовская сила защищает ее от смерти. И тут, к удивлению зрителей, союзники Баронга направляют крисы на себя. Зрители видят, как напрягаются их мускулы, становятся почти железными… но кинжалы не входят в тело, лишь изгибаются. А на том месте, где воины ударили себя крисами, зрители не видят крови… Это Баронг их заколдовал…

— Так это, наверное, трюк такой…

— Нет, это актеры вошли в транс!

— Да ты что?

— Да. Когда смотришь на них, кажется, что пустили по их жилам электрический ток. А еще и гамелан подстегивает в бешеном ритме… Так что актеры охвачены каким-то неистовством, их тела бьются в конвульсиях…

— И что они хотят этим сказать?

— Они показывают отчаянную борьбу добра и зла.

— И поэтому крисы не оставляют крови?

— Да. Воин может броситься на крис животом, и даже тогда не поранится… Однажды я смотрел такое представление, так там прибегал жрец, чтобы снять с актеров транс. А зрители были настолько потрясены, что сами едва не оказались в обмороке…

— Кстати, Буди, ты расскажи Кате и о танце кечак… — вставила, наконец, словечко и Роза.

— А ты не можешь?

— Могу, просто у тебя лучше получается! А я сделаю важный комментарий…

— Ладно. Только не понял связи… В сегодняшнем представлении главный танец — «Танец с крисами», его можно и отдельно смотреть. А есть еще один подобный танец, и называется он «Кечак» [224]…

— Там тоже играет красивая музыка? — спросила Катя.

— Нет, там только голоса исполнителей. Они, подражая обезьянам, кричат: «Чак-чак! Кечак! Чак!» Голоса звучат очень ритмично, и ритм — нарастает, а звуки — усиливаются… Растет напряжение… И вот представь, что этих исполнителей — сто пятьдесят человек, а может, и больше…

— И на какой же сцене они поместятся?

— Не на сцене… Танцоры усаживаются кольцами в центре храмового дворика, вокруг горящего факела, и один из них рассказывает эпизоды из «Рамаяны», а все остальные ритмично двигаются и выкрикивают: «Кечак! Кечак!» Общее в том, что в этом танце, так же, как и в «Танце с крисами», исполнители доводят себя до экстаза… Когда-то это был даже и не танец, а обряд одержимости…

— А о чем эта история? — Катя продолжала проявлять интерес к рассказу Буди.

— Однажды красавицу Ситу решил выкрасть коварный король Цейлона Равана. И тогда Рама призвал на помощь армию обезьян, и началась битва между Раваной и Рамой. Танцоры как раз изображают бой с обезьянним полчищем… — Буди замолчал, о чем-то раздумывая.

— И чем же закончилась эта история? — Катин голос прозвучал так тихо и робко, видимо, она уже догадывалась о печальном конце.

— Рама получил назад Ситу, но засомневался в ее верности. И тогда Сита от горя бросилась в огонь…

— Я так и думала…

— Ладно уж, сделаю комментарий, — Роза горела желанием сообщить Кате нечто важное. — А все исполнители обезьяннего танца — в магических набедренных повязках камбенг полент, имеющих свойство и охранять своего хозяина, и… удваивать его силы в бою. Ты поняла, Катя, о чем я говорю? О черно-белой клетке!

Глава 2 Поездка к Бабе Яге

На следующий день Катя проснулась в полдень. Она бы еще посмотрела этот красивый сон, если бы не прервал его Буди. Во сне не было ни чудовищ, ни их масок, ни их теней, а висели на светло-голубом небе нежные, разукрашенные розовой пастелью, облака. И смотрела на них Катя почему-то не запрокинув голову, а наклонившись вниз. На фоне этих розовых облаков царствовала круглая, налившаяся жизненными силами, желтая луна. Она смотрела на Катю снизу широко распахнутыми глазами, словно удивляясь тому, что эта девушка так высоко забралась. А вокруг летали бабочки. Их крылья были словно из мягкого шелка или крепдешина — белоснежного с синими ободками, нежно-желтого с красными крапинками и светло-зеленого с черными точками-горошинами. Катя понимала, что бабочки не могут залететь так высоко, с другой стороны, они были настолько реальными, одна даже коснулась легким крылом ее руки и сказала голосом Буди: «Катя! Просыпайся…»

— Мы опаздываем?

— Почти. Если не выйдем из дома через тридцать минут…

— Мне опять надеть платье для коктейля?

— Да. Форма одежды не меняется — мы можем вернуться очень поздно, а вечерами в лесу прохладно…

— Опять в лес?

— Как там у вас… — Буди чуть задумался, припоминая. — И днем, и ночью кот ученый…

— Все ходит по цепи кругом? Идет налево — песнь заводит, направо — сказку говорит… Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит… — подхватила Катя.

— Вот к ним и поедем, — пояснил он, делая вид, что не замечает округлившихся, как шоколадные медальоны, Катиных глаз.

Примерно через полтора часа они добрались до деревни Кедисан[225], оставили там машину во дворе одного из домов и пешком подошли к озеру Батур, где их уже поджидал перевозчик. По озеру на моторной лодке им нужно было пройти еще километров шесть на северо-восток.

— Каждый раз, когда я бываю здесь, вспоминаю о той трагедии… Помнишь, я рассказывал про извержение вулкана?

Буди задумчиво смотрел в сторону гор. Словно нарисованные, стояли они в голубой дымке тремя пиками, пронзающими ясное небо. Две из них — восточнее озера, а третья — на западе, и чуть подальше.

— Вон там, южнее, во время извержения вулкана в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году накрыло потоком лавы всю деревню… Триста человек погибли… Это только в одной деревушке… А храм Пура Бесаких остался нетронутым! Вот он, самый великий и самый высокий, Гунунг Агунг — виновник трагедии! Посмотри направо…

— Отсюда его плохо видно.

— Он далеко от нас… Ничего, дойдем и до него… История повторяется. Еще раньше, в тысяча девятьсот семнадцатом году, во время извержения вулкана Батур, ты сейчас видишь этого красавца слева, погибла тысяча балийцев… А сколько домов было разрушено! Говорят, более шестидесяти тысяч… И думаешь, где остановился поток лавы? Да, именно — у храма… У Пура Улун Дану[226], построенного в честь богини озера Деви Дану! [227]

— Так удивительно это… — тихо сказала Катя, любуясь голубой дымкой над горами. Трудно представить, что эти каменные великаны, такие добрые со стороны, могут обрушить на людей зло.

— Апочему, Буди?.. Почему вулкан неуничтожил эту постройку?

— Во-первых, храм — это святое место. Ну, а во-вторых, его охраняет сам Гаруда — возле входа стоит его каменная скульптура…

За разговорами Катя не заметила, как лодка причалила к берегу.

— А куда мы приплыли? Не вижу никаких достопримечательностей… Разве что деревенские дома виднеются…

— Самая большая достопримечательность здешних мест — сами люди. В этой деревне, она называется Труньян[228], живут бали-ага.

— Почти что Баба Яга! — улыбнулась Катя.

— Что поделаешь, так это звучит. На Бали в основном потомки индуистов, приехавших с Явы во времена империи Маджапахит, а вот бали-ага обитали здесь и до этого. Так что они претендуют на звание коренных жителей…

— А что, они отличаются от других балийцев?

— Да. Живут закрытой общиной, строго соблюдая традиции… Но главное, бали-ага — анимисты — верят в существование души и поклоняются духам. Они одушевляют все явления и предметы, и даже… — смерть.

Перед невысоким плетеным заборчиком лежал ствол бамбука. На нем сидела совсем древняя старуха в длинном саронге. Он обтягивал худые бедра и спускался почти до пят, оставляя для обозрения лишь потемневшие от солнца ступни босых ног. Плоская грудь, обмотанная шарфом, оставляла открытыми костлявые плечи. Старуха перетирала в небольшой ступе пряности — на Катю пахнула волна запаха уже знакомого ей мускатного ореха.

Буди спросил что-то у местной жительницы, и та, бросив взгляд на Катю, видимо, речь шла о ней, встала с насиженного места. Продолжая помешивать пестиком, старуха исчезла в доме.

Катя молча посмотрела на Буди. Уж такой странной показалась ей эта бали-ага…

— Она проводит нас к их духам, — Буди пристально посмотрел на Катю, пытаясь уловить реакцию, однако та сохраняла спокойствие, значит, все в порядке, «лекарства» от страха уже дают результат.

— А зачем?

— Прежде, чем просить богов о благополучии, я должен понять причины трагедий, которые происходили с моими предками… Много лет назад моя мама ходила к известному колдуну, и он открыл ей тайну: триста лет наш род должен отрабатывать свою карму за прошлые воплощения, а чтобы завершить эту отработку, мне нужно найти девушку по имени Катарина Блэнк и подняться с ней по тропе очищения к богам… Вот почему я так разволновался, когда узнал, что ты и есть Катарина Блэнк…

— Буди, а мне слышались во сне голоса… Птица с зеленым клювом говорила о тропе очищения…

— Вот видишь… — он замолчал, раздумывая над словами Кати. — Колдун сказал маме, как избавиться от темной кармы, но не сказал, за что мы ее получили. Думаю, бали-ага знают об этом…

Из дома вышла старуха с босоногим мальчиком-подростком, одетым в легкие короткие штанишки до колен. Она сказала что-то Буди, и тот легонько взял Катю за локоть, показывая, что нужно идти. Минут пять они молча шагали по утоптанной широкой тропе к озеру, но не туда, куда причалили с перевозчиком, а дальше, на восток. Опять сели в лодку, и мальчик взялся за весла, все равно что за руль детского велосипеда — настолько это было ему привычно. Старуха смотрела на воду, задумавшись, будто вспоминая что-то, и перебирала длинную нитку костяных бус. И показалось Кате, что сидит перед ней настоящая Баба Яга и бормочет что-то про себя… Или это морщинистая гладь озера с каждым взмахом весла нашептывает вековые тайны, хранящиеся на дне?

Дорога оказалась совсем короткой, не больше полкилометра. Катя ступила на плоскую гряду песчаного берега и так захотелось ей снять туфельки и, как в детстве, побегать босиком…

— Можешь и разуться, здесь не поранишься, — опять прочитал ее мысли Буди. — Только осторожнее — камни нагрелись под солнцем…

Катя сбросила с ног туфли и испытала истинное блаженство, погрузившись в песок по щиколотку. Он был горячим, но не обжигающим. Правда, через несколько шагов песчаная гряда заканчивалась, и с небольшого склона, куда они поднялись, тянулась к виднеющемуся лесу. Уже отсюда бросалось в глаза огромное дерево с горбатой, раскидистой кроной и несколькими стволами, поддерживающими ее. Этим оно и отличалось от других исполинов и напоминало силуэт великана, который присел передохнуть.

— Странное дерево, да? — Буди взял ее за руку, чтобы успокоить, если вдруг опять подступит чувство страха. — Это баньян… Фикус… Он может расти тысячу лет и заслонить своей кроной гектар, а то и два — земли. Сейчас ты увидишь кое-что… Не пугайся, хорошо?

Это «кое-что» Катя уже заметила, потому что ее рука вздрогнула и крепко сжала ладонь Буди.

— Это же… Буди, нет, нет… Это же — человеческие черепа и кости…

— Я тебе говорил о том, что бали-ага имеют свой взгляд на жизнь. Так вот, и на смерть — тоже… Если мы хороним людей или кремируем, то они складывают трупы под деревом…

— Зачем?

— Чтобы души умерших могли гулять там, где захотят… Чтобы не мешать им, если те надумают поселиться в другом теле — человека, а может, и зверя… И так легче разговаривать с ними. А хочешь, я тебе раскрою маленькую тайну?

— Это страшная тайна?

— Совсем нет. Здесь лежат кости людей для любопытных туристов! А на самом деле жители деревни Труньян не бросают останки своих сограждан, а…

— …Хоронят их, — закончила фразу Катя.

— Не угадала. Они кладут трупы в бамбуковые клетки. Смотри, чуть подальше валяются прутья.

— Странно, так это — дырявые гробы? И какое зловоние, видимо, идет от них… Да и здесь тоже… — Катя повела носом, как настоящая ищейка.

Кости, обмытые дождем, ветром и — временем, с едва уловимым зеленоватым оттенком, просачивающимся как бы изнутри, лежали аккуратными штабелями, будто кто их специально для такого обозрения и разложил. А на переднем плане, как на витрине, красовались человеческие черепа с оскаленными проемами для рта, из которых торчали далеко не все зубы, и с дырками для глаз и для носа.

— Можешь не принюхиваться. Запаха не почувствуешь. Бали-ага считают, что бамбук предохраняет трупы от разложения. А дерево… Оно вообще легендарное…

Буди спросил что-то у старухи, и та утвердительно кивнула. Она преспокойненько сидела с закрытыми глазами на корне дерева, высунувшемся из-под земли, как корявый палец, и перебирала бусы. Мальчишка отдыхал на корточках в стороне, он с интересом разглядывал что-то в траве, может, какого кузнечика или лягушку… А вдруг кто из туристов обронил золотое кольцо?

— Пока она там разговаривает с духами, у нас есть время. Только, Катя, говори потише, ей нужно слышать шелест листьев… — Буди перешел на шепот. — Так вот… Бали-ага оставляют на обозрение туристов кости своих предков и этим отвлекают внимание приезжих от самой главной местной достопримечательности — огромной статуи Рату Джагата[229] — небесного покровителя этой деревни.

— Значит, кости — отвлекающий маневр? — переспросила Катя тоже шепотом.

— В какой-то степени и так.

— И где сейчас эта статуя?

— Ее они хранят в своем храме[230] и никому не показывают. А выносят Рату Джагата из помещения только раз в год, на Берутук[231]… Это местный праздник, когда проводится ритуал очищения юношей перед женитьбой.

— Всего один раз? Странные обычаи… — удивилась Катя. — Впрочем, и само дерево тоже странное. Буди, ты назвал его легендарным…

— Об этом баньяне есть много красивых легенд. Рассказывают, что еще в стародавние времена заметил Рату Джагат, что появился в окрестностях удивительный аромат. И приказал он людям узнать, откуда же идет такой чудесный запах. Те сбились с ног, но не обнаружили источника аромата… А нашел его сам Рату Джагат, когда однажды подошел совсем близко к чудесному дереву. У этой истории совсем не страшный, и даже — счастливый конец: дерево превратилось в богиню, а богиня стала женой небесного правителя [232].

— И легенда имеет какую-то связь с историей деревни?

— Самую прямую. Ароматное дерево называется Тару Меньян[233], от него и пошло название деревни — Труньян… Кстати, этот аромат и нейтрализует запах гниющих трупов…

— Сеоранг — сетан, сеоранг — дева. Дан иту бенар[234], — отчетливо произнесла гортанным голосом старуха.

Катя вздрогнула. Ей показалось, что это вовсе и не старуха сказала, а невидимый демон. А может быть, он вошел в тело этой древней «аги» — Бабы Яги? Старуха повернулась к ним лицом, но смотрела сквозь них, словно там, дальше, стоял невидимый экран, а на нем мелькали сцены из фильма ужасов с субтитрами.

— Кутукан баги семуаянг датанг ке танах ками, унтук меменан-кан хатинья… Кутукан анак-анак мерека, чучу дан чичит! Семуа оранг кутукан! Мерека тидак акан медараткан мааф селама тига ратус тахун! Дан андахарус менчари Альберт[235]…

— Что она бормочет? — испуганно зашептала на ухо Буди Катя.

— Подожди, я потом тебе скажу…

Поток речи выливался изо рта резкими, обрывистыми фразами. Старуха действительно читала «субтитры»! И в некоторых местах даже запиналась, если слово было трудное…

Катя почувствовала, как к горлу подкатил комок и стал постепенно наполняться страхом. Как будто бы в нем начали собираться все ее тревоги, что копились годами. По телу пробежала легкая дрожь, а в ногах появилась слабость. Девушка прислонилась спиной к корню дерева, выступавшему из-под земли, и закрыла глаза.

— Что с тобой? — сквозь кокон туманной дымки услышала она голос Буди. — Тебе плохо?

— Не знаю…

Буди сказал что-то старухе, и та замолчала. И тогда Катя услышала шепот листьев. Они шуршали на разные голоса — каждый листочек свою партию, а вместе походили на многоголосый хор. И этот хор продолжил читать «субтитры», написанные чьей-то властной рукой, с того самого места, на котором остановилась старуха. Незнакомые слова убаюкивали, затягивая в паутину сна. И вдруг отчетливо прозвучала фраза на русском языке: «Когда Катарина пройдет с Альбертом по тропе очищения к центру земли, на вершину мировой горы, которая соединяет подземный и небесный миры…»

Когда она открыла глаза, увидела удивленное, и даже немного испуганное, лицо Буди.

— Очнулась? Это пройдет… У нас часто европейские девушки теряют сознание, когда кто-то входит в транс.

— Буди, я слышала…

— Посидим немного, шелест листьев успокаивает…

— А листья — это души умерших?

— Катя! Ты тоже — анимистка?

Когда на небе полыхал закат, расцвечивая синий купол фантастическими красками — от оранжевого до бордового, они уже подъезжали к Денпасару. Катя молчала всю дорогу, и Буди не мешал ей думать о чем-то своем, видимо, очень важном для нее. Наконец, она произнесла:

— Надо же, совсем забыла об отце! И еще забыла… А это вообще непростительно… Буди, я забыла о том, что на носу — Новый год.

— На чьем носу? — Буди засмеялся, довольный тем, что с Катей все в порядке. — Надо сегодня позвонить Георгию Дмитриевичу по скайпу.

Надо же, какое умное изобретение — скайп! Десять тысяч километров — все равно что два соседских дома, слышимость прекрасная, еще лучше, чем по телефону, и почти даром! Катя захлебывалась от восторга, рассказывая отцу о своих впечатлениях о Бали. Дошла очередь и до последней поездки, в Труньян.

— Папка, а мы тут еще и к колдунам ездим!

— Про одного из них я уже успел прочитать в Интернете…

— И про кого там пишут?

— Про балийского колдуна… кажется, его зовут Кетутом. Он прославился тем, что стал героем романа Элизабет Гилберт «Ешь. Молись. Люби», а потом еще — и героем фильма. Да не с кем-нибудь снимался, а с Джулией Робертс…

— Я знаю, пап, она была на Бали, и фильм действительно здесь снимали. Но мне кажется, что многое люди и напридумывали… После того, как побывала я не у него, а у нее — у Бабы Яги, стала сомневаться в способностях других колдунов, в том числе — и Кетута.

— Неужели такая кудесница?

— Кудесница — это я. А Баба Яга… ну, одна старуха из общины бали-ага — это, выражаясь вашим языком, профессор черной магии.

— Не удивительно: профессора есть во всех сферах… Расскажешь?

— Конечно! И очень подробно, когда приеду. А сейчас лучше ты скажи: что еще узнал по нашему основному вопросу? Для меня это очень важно…

— Дочка, оказывается, у Баяна с Анной родился сын, которого они назвали… Как, думаешь?

— Петр?

— Нет! Петр будет сыном Павла. А этот — Альберт, видимо, в честь отца Баяна, тьфу ты, не отца, а… Ведь он его полюбил, как отца… Так теперь уже два Альберта… А если второй Альберт и стал прародителем пра-пра… кого?

— И кого?

— Буди!

— Да ладно, папа… Ты уже с головой ушел в свою родословную, да так, что больные фантазии возникают…

— В нашу родословную, дочка, в нашу… Хорошо, мне некоторые факты надо перепроверить. Что там еще у тебя? Что-то в голосе появились грустные нотки. Соскучилась?

— Да. Но не только поэтому… Ты знаешь, пап, об этом я и раньше думала, но сейчас — размышляю серьезно… Так много в этом мире несправедливости! Вот, например, Бали был больше ста лет голландской колонией… Захватили людей совсем безоружными, и чтобы не стать рабами, они убили себя ритуальными кинжалами… Я видела в Денпасаре памятник, там мужчина, женщина и ребенок. Женщина держит в руках бусы, говорят, она одна из тех, кто бросал свои украшения в голландских солдат. А я вот думаю: во все времена была несправедливость, одни люди убивали или порабощали других, и все им сходило с рук?

— Ну почему сходило? За каждым преступлением всегда идет наказание.

— Ты имеешь в виду Закон кармы? Что каждому воздастся? Здесь, кстати, очень верят в это. Считают, что если человек живет счастливо, то, значит, он в прежней жизни заслужил это, а если влачит существование, значит — рассчитывается за прежние грехи. Получается, что человек сам творит свою судьбу?

— И не удивительно, дочка, ведь на Бали в основном индусы… В ведах очень четко говорится о том, что в этом мире нет ничего случайного, что все происходящее связано с предыдущим причиной, и потому ничто не проходит бесследно, за все человеку приходится рассчитываться… А в целом мир, в котором мы живем, все же мир закона, справедливости и порядка!

— Поэтому и не умирают души, покидающие тело человека? Так, папа? Поэтому и крутится колесо перевоплощений — Колесо Сансары?…

— Кстати, Катя, так думают не только индонезийцы. Наши предки, древние славяне, тоже признавали существование души отдельно от тела. Они верили в то, что сначала души хранит Бог, и потому они безгрешны, а после жизни, очистившись от грехов, души вновь возвращаются к Богу. То есть, душа не только бессмертна, но и вечна, как сам Бог.

— Да-а-а… Это все домыслы, построенные на мифологии. Хотя… Как ты думаешь, папа, а когда колдун входит в транс, может его душа общаться с душами умерших людей?

— Нас воспитали атеистами. Но иногда, черт возьми, так хочется поверить в сверхестественное… В то, что после смерти, да и во время сна тоже, души покидают тело и путешествуют по белу свету… А что? Допустим, если представить, что это так, то тогда почему бы и душе колдуна не пообщаться с родственными ей существами? Желание поверить в это возникает, видимо, потому, что много еще в нашей жизни загадок, на которые нет научного объяснения…

— Папа, а на этот счет нет никаких более серьезных, точнее, более научных законов?

— Почему же? Есть… Вот ты говоришь о Законе кармы… А в философии существует такое же понятие, и называется оно — справедливость. Это понятие и является одной из основных категорий этики, а суть ее в том, что люди верят в справедливость, то есть, убеждены, что все их добрые помыслы и дела должны быть вознаграждены, а злые — осуждены. То есть, за деянием идет воздаяние.

— Но почему тогда у людей разное отношение к справедливости? У кого-то — явная тяга к ней, а кто-то ее вообще не признает…

— Очень многое зависит и от воспитания, и от среды… Ты знаешь, Катюша, а ведь и критерии справедливости со временем меняются, сейчас, например, они уже не те, что были триста лет назад… Но вот что еще интересно: по данным нейробиологов, за чувство справедливости отвечают определенные участки головного мозга. Так что не удивительно, что люди по-разному относятся к этому понятию — сами-то они разные.

— А в чем конкретно сходство философского понятия справедливости с Законом кармы?

— Во многом, дочка, но главное — в том, что все люди, совершившие преступления, несут и наказания. Я вот специально почитал биографии колонизаторов…

— Вот это да! Папа, и неужели они расплатились по счетам?

— Да. Вот, к примеру, губернатор Ост-Индии Ян Питерсон Кун… Он очень энергично занимался расширением колониальных владений и прославился тем, что начал контролировать торговлю пряностями на островах, которые входят сейчас в состав Индонезии. И что, думаешь? Во время осады Батавии умер от… дизентерии. Ты поняла, Катя? Именно на чужбине, да еще и от туземной болезни… Или же другой известный нидерландец — Ян ван Рибек. Он прошел путь от мореплавателя до губернатора Ост-Индии. И опять — удар, не на него самого, так на детей: из восьмерых остался в живых только сын, что родился в Капштадте, все остальные, появившиеся на свет в Ост-Индии, там же и умерли. К слову, африканцы полюбили Яна ван Рибека как отца родного, даже на бумажной купюре поместили его портрет, а потом — и на марке… Может, и сынок его, обогретый этим теплом, поэтому и выжил?

— Пап, вспомнила, эту купюру я видела у Германа Арнольдовича. У него богатейшая коллекция денег… Так, получается, что все потомки колонизаторов, практически все нидерландцы, и должны понести наказание?

— Почему же «все»? Не надо их чесать под одну гребенку! Вспомни только имена: Спиноза, Эразм Роттердамский, Иероним Босх, Рембрандт… Кстати, по нашей теме: есть у них очень известный писатель, который осуждал в своих произведениях политику колонизации. Я говорю сейчас об Эдуарде Деккере [236], о его известном романе «Макс Хавелар»[237]. Имя этого героя до сих пор является нарицательным.

— А я знаю о том, что нидерландцы — самые высокие ростом. А во многих сферах — первые в мире: первыми легализовали проституцию, эвтаназию, однополые браки… Да и в продаже наркотиков у них много дозволенного…

— Ну-ну, не зря съездила в Амстердам, вижу, с кем там проводила время…

— Папа!

— Не буду! А ты знаешь о том, что в Голландии появилась первая в мире тюрьма? Или же — первое в мире акционерное общество? Да-да, я и говорю об этой самой Нидерландской Ост-Индской компании. Или ты знаешь другие компании, которым четыреста лет? Наконец, первая в мире Голландская буржуазная республика… Думаю, этот список еще не полный… Ладно, об этом можно говорить до бесконечности… Катюша, а что сейчас тебя волнует больше всего?

— Конечно же, наша родословная. — Катя сделала упор на слово «наша», подчеркивая тем самым, что приняла замечание отца. — Итак, папа, какое у тебя резюме по этому вопросу?

— Ты знаешь, я склоняюсь к тому, что и в роду Буди кто-то был из колонизаторов. Вывод, как говорится, прост, как перст…

— Папа, ты сказал «перст»!

— А что здесь такого? Перст — это палец, а палец — и не такой уж сложный орган, хотя… выполняет довольно непростые функции…

— Папа! Ты — гений!

— Да что с тобой? То не выдавишь слова благодарности, а то сыпешь признания на ровном месте…

И тут Катя вспомнила астрологическое предсказание Паулы по поводу Перста Судьбы. Удивительно, но этот Перст как раз и совпал по времени с Катиной поездкой на Бали! А главное — именно под ним она приняла очень важные решения: первое — не выходить замуж за Стаса и второе — поехать с Буди, малознакомым человеком, «за тридевять земель в тридесятое царство». А как еще можно назвать его родину, которая находится от Питера более чем за десять тысяч километров, и даже на другом полушарии Земного шара? А может быть, Перст Судьбы поможет благополучно решить и проблему, связанную с далеким Прошлым Буди?

— Алё, Катюша, ты там не уснула?

— Я тут задумалась немного… Да, папа, ты прав. Вот и Баба Яга бормотала о том, что все, кто пришел завоевать эти земли, прокляты… И не только они сами, но и их дети, их внуки, правнуки. Ой, хватит об этом, а то опять в голове начинает мутиться…

— Тебе было плохо?

— Чуть-чуть… Так много информации сразу… Лучше скажи, как там Валентин?

— Прекрасно! С девушкой встречается… А ты, кстати, не собралась там замуж?

— Конечно, нет! Ты же сам хотел, чтобы я взяла пример с Евы Снеллингс, жены Геррита Поля! Тогда я должна выйти замуж где-то лет через двенадцать…

Когда они закончили разговор, за окнами питерского дома тоже опускались сумерки. Георгий Дмитриевич раздвинул шторы и наблюдал, как под светом фонаря редкие снежинки падают с тусклого небосклона на землю. «Ну вот, наконец-то к Новому году хоть немного снега — детворе радость…» А Катя сняла наушники и спросила вернувшегося из гаража Буди — он готовил свою красавицу-вишенку к новой и довольно загадочной поездке:

— А где мы будем встречать Новый год? У какой-нибудь Бабы Яги или теперь уже у Кощея Бессмертного? Да, не спросила самое главное: а у вас есть такой праздник?

— Праздник есть, вот поэтому и проведем его… Предлагаю не рассказывать об этом читателям, пусть мучаются в догадках, а вот о том, что было после Новогодней ночи…

Глава 3 В центре земли, на вершине мировой горы, которая соединяет подземный и небесный миры

Вишневый мини-вэн плавно скользил по улицам Денпасара, стараясь не задевать раздувшимися боками, а еще опаснее, ушами — боковыми зеркалами, — мотоциклистов. Они мелькали справа и слева, а на перекрестках так зажимали с двух сторон «вишенку», что, казалось, та уменьшалась в размерах, как под прессом. Катя не могла привыкнуть к тому, что на здешних дорогах тесно. Но других способов передвижения по улицам этого городка пока не было.

— Буди, а почему мы опять выехали только к вечеру? Я раньше думала, что все хорошие дела начинаются с утра.

— Правильно думала. Вот поэтому мы и отправились в путь сейчас, чтобы завтра, на рассвете, подняться к богам…

— А на чем будем подниматься? На аэроплане?

— Нет, пешком…

— Гулять по облакам?

— Очень точно ты сказала, именно «гулять по облакам»…

Ему позвонили по телефону, и, чтобы не мешать разговору, Катя начала разглядывать улицы. Одноэтажные здания весело подмигивали ей окнами из-за красочных плакатов, которыми были завешены с головы до ног. А вот даже радушно помахали длинным шестом [238], согнувшимся под тяжестью гирлянд из цветов и пальмовых листьев. А за этим шестом — еще несколько, они выстроились в ряд, как на карауле. Тоже, наверное, отгоняют злых духов — здесь все только этим и занимаются. Надо бы спросить у Буди, но он занят — разговаривает по-английски, скорее всего, с работы звонят. Надо же, как походят эти шесты на подвески-колокольчики, которые по Катиному эскизу пришили на красные русские сапожки. Эти колокольчики вот так же свободно висели на длинных кожаных жгутах и, словно живые, мелодично раскачивались и позванивали. Правда, тогда, на показе, кроме Кати, их перезвона больше никто не слышал.

— Через пять дней мне нужно быть в Лондоне, — Буди захлопнул крышку телефона и вставил его в висевшую подставку. — Заканчивается мой отпуск…

— Так у тебя сейчас отпуск? А я думала — ты прогуливаешь…

— Прогуливают уроки в школе или лекции — в институте. А на работе это уже не пройдет, там — более строгие порядки.

— Вообще-то и мне тоже нужно возвращаться в свой Дом моделей…

— Катя, а ты никогда не хотела открыть свой бизнес?

— Думала… Но для этого нужна очень сильная финансовая поддержка…

Дома вдоль дороги потихоньку начали редеть, и вскоре машина нырнула в лес. Странно было видеть деревья, которые росли высоко над головой. И потому верхушки этих исполинов казались недосягаемыми — они полностью закрывали густыми кронами небо, и только кое-где между зелеными листьями пробивалась синева. А такое впечатление создавалось потому, что среди этого непроходимого леса люди прорубили дорогу на несколько метров в глубину. Так что создавалось впечатление, будто прошел здесь великан и своим острым ножом ровненько поддел пласты земли, чтобы по дну этого среза ехали сейчас Катя и Буди.

Такого зеленого цвета, как на Бали, Катя нигде еще не видела. Это был совершенно другой, не такой, как в России, цвет. Казалось, что в палитру, наполненную темной насыщенно-зеленой и очень густой краской, добавил художник жемчужины утренней росы, а может быть, и настоящие слезы прекрасных дев, причем, слезы не печали, а — радости. И взмахнул этот художник кистью, и брызнули на деревья и на траву капли этой необычной краски, превращая свежую зелень в настоящее сочно-зеленое чудо с гладкой, будто отполированной, поверхностью.

— Если бы ты серьезно думала об этом, если бы сильно хотела… Ведь деньги — это не самое главное. Они всегда найдутся для доброго дела… — Буди замолчал, словно раздумывая о чем-то. — Если есть мечта — нужно пробивать ей дорогу…

— Вот так, как здесь пробили трассу через джунгли? Буди, я пригляделась — а ведь на срезах не рыхлая земля, а какая-то твердая порода, да?

— Да, Катя. Но это еще — не такие уж и джунгли… Было бы опасно ездить между размытыми дождями земляными валами… Торить дорогу всегда тяжело. Легче — ездить по уже проложенной…

— Да, я это знаю. И легче жить на готовеньком, чем самому зарабатывать деньги…

— Кстати, о деньгах… Вижу, уже привыкла ежедневно видеть Еаруду — и на монетах, и на купюрах?

— Да, спасибо за прекрасный ночной спектакль. Сейчас никто ко мне не приходит во сне со страшилками, вижу сны, наоборот, очень даже приятные… Буди, на ваших бумажных деньгах изображены портреты людей… Это — национальные герои?

— Да. А почему ты спросила об этом?

— У Еермана Арнольдовича я видела на южно-африканской купюре портрет нидерландца Яна ван Рибека… А папа еще и сказал, что есть у африканцев и марка в честь этого… колонизатора…

— Я думаю, в этом случае африканцы благодарны Яну ван Рибеку за то, что он, основав форт Капштадт, по сути, и открыл Африку для международных контактов. Посмотри, во что превратилась маленькая продовольственная база для обеспечения кораблей Еолландской Ост-Индской компании — во всемирно известный мегаполис Кейптаун, центр бизнеса, культуры и спорта!

— Ладно, я поняла… Ты защищаешь колонизатора… А у вас есть такие герои? Печатаете ли и вы на своих деньгах портреты завоевателей?

— А я этот вопрос переформулирую: а вы, русские, случайно, не печатаете на индонезийских рупиях портреты нидерландцев? — Буди, выстроив такую фразу, взглянул на Катю, чтобы уловить промелькнувшее на ее лице удивление.

— А мы здесь при чем?

Он так и думал: Катя об этом не знала.

— Я имею в виду то, что и дизайн, и печать наших денег сделаны в России, конкретно — в Питере.

— Буди, вот в это я не поверю… Ты уже начинаешь фантазировать…

— Катя, я говорю совершенно серьезно, просто ты далека от этой сферы, поэтому не знаешь, что наши рупии печатаются в двух шагах от твоего дома. Российское Объединение «Гознак» уже не первый раз выигрывает наш тендер…

— Хочешь сказать, что индонезийские деньги печатают в России?

— Если поточнее, то эта услуга называется «поставка банковской бумаги»… А знаешь, кто претендовал на победу в тендере? Америка, Германия, Великобритания, Франция, Италия, Южная Корея и… кто еще, догадайся с первого раза!

— Неужели Голландия?

— В точку! Представь, что если бы они и выиграли…

— Буди, я вот думаю: как был бы рад, узнав об этом, Петр Первый… Папа всегда говорил о том, что он мечтал печатать деньги туземцам…

— А сейчас так и получается: семьдесят пять процентов гознаковского объема — это экспорт. Хочешь, когда вернемся, посмотрим в Интернете, каким именно странам вы их печатаете? А я пока назову две: Индонезия и Индия. Индийцам вы чеканите монеты… Ну все — хватит про деньги!

Когда начал открываться вид на величественный храм Пура Бесаких, было еще совсем светло, но солнце уже начало прятаться за красными крышами храмов и деревьями, поддерживающими западный склон горы Гунунг Агунг. Той самой горы, о которой столько уже ей рассказал Буди…

— Катя, ты знаешь, я хотел бы, чтобы эта экскурсия стала для тебя очень памятной! Ведь Гунунг Агунг — самое священное место на острове, здесь живут не только боги, но и души предков…

— Да, действительно… Смогу ли я когда-нибудь еще приехать на Бали? — Катя вздохнула, сожалея о том, что никогда больше не увидит этот чудесный остров.

Целых три яруса склона Гунунга занимал самый главный, а потому и самый большой храм — Панатаран Агунг. Именно здесь поклоняются, оставляя приношения, духу Великой горы. Храм состоял из полусотни сооружений — многоярусных башен меру-пагод, алтарей, жертвенников, деревянных павильонов… А с двух сторон от него стояли храмы поменьше, но тоже очень важные — они посвящены богам Брахме и Вишну.

Чтобы дойти сюда паломнику, нужно подняться по высокой лестнице, ступеньки которой, как утверждают многие, невозможно пересчитать. Удивительно, но этот подъем совсем не утомителен! О какой усталости можно говорить, если, преодолевая ступени, наслаждаешься удивительными узорами, вырезанными на камне — ими украшена вся дорога! И только поднявшись наверх, попадаешь во второй зал, где можно подойти совсем близко к трону для индуистской троицы. На нем и восседают Брахма, Вишну и Шива. Говорят, именно здесь собираются боги, чтобы принять приношения паломников, а может быть, и для проведения своих праздников и других собраний.

— Буди, я уже несколько раз слышала про тропу очищения… Во сне, конечно… А что это? Она есть на самом деле?

Катя давно собиралась спросить его об этом, и вот, наконец, предоставилась возможность эту тропу увидеть. А ведь как хочется еще и услышать о ней!

— Катя! А мы с тобой уже на нее ступили! Ты не почувствовала?

Задумчивое выражение ее лица явно говорило об это. На нем даже проскользнуло чувство досады: ну почему он не предупредил ее о том, что тропа уже началась?

— Путь от храма Пура Бесаких к вершине Великого Агунга и есть тропа очищения. По ней ходят верующие в дни религиозных праздников, когда Агунг допускает земных людей к своему святому телу…

— А почему называется этот путь «тропой очищения»? Мы будем омываться водой?

— Нет, у тех, кто идет по этому маршруту, происходит магическое соединение с энергией высшего… А значит, и очищение…

— А есть и другие маршруты?

— Да, их несколько… И все они — гораздо легче и короче, но…

— Но — не священны?

— Может быть, и так.

— И сколько нам нужно времени, чтобы подняться?

— Не меньше шести часов.

— О-о-о, так много?

— Ты не заметишь, как пролетит время… Главное — не думай о том, что эта дорога — длинная. Просто иди за мной… Если устанешь-присядем, передохнем. Ая тебе буду сказкирассказывать…

— Буди, а почему эту гору называют Великой? Видимо, есть какие-то мифы, предания…

— Их так много… Ты уже видела трон для троих — Брахмы, Вишну и Шивы. А есть легенда, в которой говорится о том, что в стародавние времена тронами для богов были три вулкана: Агунг, Батур и Батукау. Если это не так, то почему тогда на Бали именно три таких горы?

— И поэтому люди стали называть эти горы горячим сердцем Бали? — спросила она.

— Как легко ты запомнила мой прошлый рассказ! — Буди, он шел впереди, оглянулся и с восторгом посмотрел на Катю. — А «сердцем», потому что это и есть центр духовной и культурной жизни Бали!

— Ты сказал, что есть много легенд…

Да… Еще говорят, что был этот остров когда-то слабым и незащищенным, казалось, вот-вот размоет его величественный океан… И тогда Бог Пасупати расколол гору Малунеру — центр индуистской Вселенной, и построил Гунунг Агунг… А есть мистическая легенда о том, как Бог Шива решил укрепить архипелаг, на котором стоит сейчас Индонезия, и для этого срезал три пика с Еималаев и поставил их на трех островах: на Яве, Бали и Ломбоке.

— Да, легенд, действительно, много…

Катя так задумалась, что чуть не оступилась. С крутого склона с шумом посыпались небольшие камешки, напоминая путникам о том, что на горных тропах нужно быть внимательными.

— Катя! Осторожно…

Он снова остановился и поддержал ее за локоть:

— Идем рядом со мной, здесь тропа широкая…

Она сделала шаг вперед и облегченно вздохнула:

— Рядом с тобой действительно спокойнее… Буди, ты говорил, что здесь и живут боги. Не могу представить их дворец, или резиденцию… И где его можно спрятать? Вот сейчас, например, рядом с нами нет даже деревца, одни камни… Или их дворец на небе, над вершиной горы?

— Мы его действительно не видим. Но он есть, Катя! Ты веришь мне?

— Да, Буди, верю!

— Тогда послушай шепот Агунга… — тихо-тихо сказал он ей.

Они остановились на огромном плато, как ступеньке в небо, прислушиваясь к звенящей тишине величественного Гунунг Агунга. Она звенела, и этот мягкий, неназойливый звук расслаблял и успокаивал, снимая с тела усталость, освобождая душу от смятения, озабоченности и даже — страха.

— Ого-го! Буди! Мой разум, очищенный от поселившихся в нем паразитов, трубит победу, наслаждаясь свободой! — с пафосом произнесла она.

— Ты кудесница, Катя! А вообще-то ты права: здесь улетучивается чувство тревоги, которое копится в мегаполисе, и бесследно исчезают и сомнения, и страхи…

Небесный купол начал светлеть. Совсем немного, у самого горизонта, но даже этого хватило Кате, чтобы увидеть самую фантастическую картину в своей жизни — продолжение сна. Как тогда она любовалась облаками? Не запрокинув вверх голову, а наклонившись вниз! Как огромные ватные хлопья, они висели гораздо ниже вершины, а через просветы между ними просачивался насыщенно-зеленый цвет травы и деревьев, тот самый, которым она восхищалась в начале поездки! Но самое главное было даже не это! Поднимающееся солнце окрасило облака в розовый цвет! Они были не белыми, а — розовыми! А луна… желтая луна — царствовала на небесном куполе, словно ей еще рано было уходить на отдых…

— Я видела эту картину во сне! — восторженно произнесла она. — Буди! Это повторение моего сказочного сна!

Катя от счастья закружилась, словно невидимый партнер подхватил ее в вальсе, но тут же снова оступилась.

— Что это? Какая-то табличка… под ногами… — Она нагнулась, чтобы разглядеть ее. — Нет, я не смогу прочитать… Это на вашем языке…

— Добро пожаловать на вершину! [239] — торжественно произнес он. — А ведь это для нас специально написали…

— Да уж, верю, верю…

И они весело рассмеялись.

Вдруг услышала она звучание колокольчиков, не тех, что были на сапожках, совсем нет. Заиграл целый оркестр! Сначала показалось Кате, что хлынул дождь с прохудившегося неба, и бьет он своими струями по гладким камешкам, которыми выстелена дорожка в фантастический сад. Или это вышли прекрасные девы к берегу целебного источника, того, что стоит у подножия горы, и наполняют звенящей влагой свои высокие кувшины? А может быть, на вершине горы пробился сквозь землю родник, и потекла горная река, перепрыгивая через террасы склона?

А потом зазвенел ветер. Он словно перебирал струны своего старинного инструмента, настраивая его после векового молчания.

— Буди, ты слышишь музыку? — Катя говорила как можно тише, чтобы не спугнуть ненароком невидимых музыкантов.

— Ты услышала? — спросил он взволнованным шепотом, ошеломленный Катиным известием. — Эта музыка не для всех!

— Почему? Или ее не все слышат?

— Далеко не все! Здесь, на Великом Агунге, идет сейчас кукольное представление под аккомпанемент гамелана… Это ваянг, но не тот, что смотрели мы с тобой, а бесконечный ваянг для богов.

— Как это — бесконечный?

— У него нет ни начала, ни конца…

— Очень трудно представить… Мне всегда казалось, что все на этом свете когда-то начинается, а потом — заканчивается.

— Вообще-то, театру теней ваянг кулит более трех тысяч лет. Может быть, тогда и начался этот нескончаемый ваянг для богов?

— А куклы живые? — Катя тоже перешла на шепот.

— Конечно! В них живут души, покинувшие тела людей…

— Подожди, ты же совсем недавно так не говорил! И меня обозвал… анимисткой! Да и вообще, ты — философ… По-моему, твое утверждение расходится с известными философскими концепциями!

— Это Георгий Дмитриевич научил тебя философским терминам? — улыбнулся Буди. — Ладно, если серьезно, то я — не философ, а культуролог. Доктор философии — это моя ученая степень.

Буди замолчал, прислушиваясь к мелодичным звукам:

— Ты знаешь, Катя, то, что мы сейчас слышим, не поддается никаким научным объяснениям… Боги, поселившиеся на Бали, живут совершенно по другим законам… Но они не устают удивлять людей…

— Хорошо, я тоже буду думать, что души предков поселились в куклах, играющих бесконечный ваянг для богов.

Катя отчеканила эту фразу, словно школьница — таблицу умножения. А потом тихо добавила:

— Однако, какая странная музыка… Как будто журчит вода…

— Это «посох дождя», музыкальный инструмент, сделанный из тропических деревьев. Он действительно имитирует звук идущего дождя и создает эффект… переливания воды… А второй — «поющий ветер»…

Музыка стала громче, она словно наполнялась силой. Вот уже начали свою партию гонги и ксилофоны, какие-то маленькие барабанчики, наверное, такие же, как во время представления ваянг в деревушке за Денпасаром. А потом ночной воздух разрезали щемящие звуки флейты…

И вдруг Катя увидела, как груда камней поодаль выгнула спину и превратилась в какого-то зверя. Он даже чуть приподнял голову, чтобы посмотреть на нежданных гостей. За камнями мелькнула чья-то тень, она оседлала зверя и… растворилась в темноте…

— Буди! Там кто-то есть!

— Не может быть! Это тебе показалось… Или ты хочешь, чтобы я сказал, что это гуляют души наших предков?

— Я не шучу. Там кто-то есть!

— Альберт, покажи мне Большую Медведицу!

Звенящий женский голосок доносился с западного склона горы, он так отчетливо был слышен, что Буди переспросил:

— Катя! Это не ты сейчас спросила про Большую Медведицу?

— Нет, Буди, я ведь уже знаю, какие звезды видны на вашем небе, а какие — нет…

Как бы подтверждая, что здесь дозволено разговаривать всем желающим, послышался голос еще одной незнакомки. Она произнесла бархатным голоском, с придыханием:

— Пока спит мой муж, я решила убежать… Хочу посмотреть на земной мир… Верны ли люди друг другу, как боги?

На этот вопрос ответил резкий мужской голос:

— А если ты сама покинула мужа, то какую верность хочешь найти среди людей?

По западному склону горы покатились камни, будто кто-то неосторожно наступил на них.

— Буди! Там действительно кто-то есть! — Катя крепко сжала его руку, и он почувствовал, что ей на самом деле страшно.

И тут вступил в разговор еще один человек:

— Духовно ответственный выбор как духовно мотивированный поступок, и является основой личностной зрелости человека. Кто-то может со мной поспорить?

— Папка! Ты как всегда, не вовремя! У меня здесь только начали появляться духи, а ты все испортил!

— Катя? Ты где?

— Я — в центре земли, на вершине мировой горы, которая соединяет подземный и небесный миры… А ты тут с «мотивированными поступками»… Ты следишь за мной?

— Да нет же, Катя! Я говорю это вовсе не тебе. Я читаю сейчас лекцию… уже — заканчиваю.

— Какая лекция? У нас здесь начинает брезжить рассвет, значит, в Питере — глубокая ночь. Да и вообще… у тебя же каникулы!

— Ты что-то путаешь… Я только что пообедал, и потому в хорошем расположении духа… А каникулы были неделю назад… Или вчера? Теперь и я запутался… А может быть, я сплю? Ладно, Катюха, я тебе не мешаю, продолжай заниматься своими делами и не обращай на меня внимания…

— Пап, подожди, раз уж я тебя услышала, скажи мне, что там с нашей родословной? Есть ли еще новости?

— О! Больше, чем я думал. У Баяна действительно родился сын Альберт, у Альберта — Александр, у Александра — Олег, отец Павла… И знаешь, где я отследил Олега? Не поверишь! На бракосочетании дочери императора Павла Первого Анны Павловны Романовой и будущего короля Нидерландов Вильгельма Второго Оранского! [240] Олегу было тогда двадцать два года…

— Так вот почему он назвал своего сына Павлом!

— Катюха, там такой интересный момент был… Эх, не буду рассказывать, обещал себе… Короче, я решил роман об этом написать!

— Папка! Как роман? А защита?

— Одно другому не мешает… А если короче, то я всю родословную высветил… Это же совсем немного, Катя… У Павла родился сын Петр, в честь Петра Первого, у Петра — Алексей, а у Алексея… кто?

— Не знаю…

— Твой дед, Дмитрий Алексеевич! Ну, а потом, получается, и я…

— Здорово, пап! А вывод?

— Сказал бы: прост, как перст, опять придерешься… Разве плохо знать свою родословную? Вот я ее теперь знаю! А ты… Так ты, получается, и есть хозяйка этого свастичного креста, ведь он передается по женской линии, а больше женщин у нас и нет…

— Вот это да! Не думала, что получу такое сокровище! А Буди, пап? Почему он тоже Блэнк?

— А над этим я ломал голову гораздо больше, пока не вспомнил опять же про перст. Катюха, я сделал открытие: если амулет сохранился, значит, остался жив и его хозяин — Сухарто. Ты поняла? Если бы его убили, мы бы не увидели этого креста. Так что его род продолжился…

— А фамилия?

— Опять — перст! Полуживого, солдаты выбросили его уже на побережье Явы. Сухарто посчастливилось: возвращались домой колдуны и знахари — дукуны племени минангкабау[241]… Они его и выходили — мертвого поставят на ноги, а тут… Катюша, рассказ об этом — это еще один роман с захватывающим сюжетом…

— И ты его тоже собрался написать?

— Посмотрим… Короче, Сухарто был в бессознательном состоянии и постоянно бредил: «Сухарто… Катарина… Блэнк…» Имя Катарина колдуны посчитали женским, а так как у самих минангкабау нет ни фамилии, ни отчества, приняли фамилию Блэнк за второе имя. Так и стали его называть: Сухарто Блэнк. В этом матриархальном обществе совсем другие порядки… Алё, алё, Катя…. Ты меня слышишь? Что-то появились в трубке какие-то щелчки и звуки колокольчиков… Забыл сказать: звонил нотариус от Полины Брошкиной по поводу какой-то питерской квартиры…

— Что зачушь? Не знаю я никакой Полины Брошкиной…. Ладно, приеду — разберусь. А ты что, по телефону разговариваешь?

— Да. А ты?

— Подумай, какой телефон? Я — выше облаков!

Связь оборвалась. А музыка продолжала звучать. Правда, уже не так громко, как раньше, чтобы не перебивать голоса людей. После разговора с отцом страх улетучился, и на смену ему пришло ощущение легкости. Будто кто-то выкачал из Кати все тревоги и сомнения.

— Буди, и что теперь мы должны сделать? — Катя повернулась к нему лицом, и оно показалось ему таким прекрасным на фоне бледнеющего неба и слабых оранжевых разводов, — вот и рассвет начинается.

— Мы должны почувствовать себя Альбертом и Катариной, и только так называть друг друга, пока… нас слышат боги… И еще… В каждой печальной истории есть виновный… Значит, кто-то кого-то должен простить…

Катя кивнула, соглашаясь с необычной для нее ролью, и громко прокричала над бездной, в которой плавали розовые облака:

— Альберт! Я прощаю тебя за все твои проступки!

Из-за груды камней послышался глухой голос:

— Ты — Катарина Блэнк?

— Да, я — Катарина Блэнк, честно ответила Катя, ничуть не смутившись присутствия еще одного живого существа.

— Подтверди, что ты любишь Альберта и будешь ему верной женой!

— Клянусь, что я люблю Альберта и буду ему верной женой и в горе, и в радости…

— А что скажет Альберт? — голос незнакомца раздавался уже с другой стороны.

— Я, Альберт Блэнк, прощаю Катарину, если она причинила мне когда-то боль, и клянусь в том, что никогда не предам ее… Я люблю тебя, Катарина!

С западного склона опять посыпались камни, словно великан сделал шаг вниз, туда, где устремились в небо сотни ступ величественного храма — Пура Бесаких. Неужели он действительно пошел по ступам, как по лестнице? Об этом Катя давно уже догадывалась, и вот — подтверждение…

А в это время в Кейптауне не было и полуночи, так что в самом разгаре шел фестиваль менестрелей [242]. Мужчины, разодетые в ярко-лиловые блестящие костюмы с гладкими лацканами, в высоких шляпах-котелках, важно шествовали с разноцветными зонтиками в руках. Они крутили ими, подбрасывали вверх, потом ловили и раскрывали. Время от времени, видимо, по команде режиссера, они что-то скандировали, и тогда в воздух взлетали уже и шляпы. По загримированным лицам невозможно было определить их расовую принадлежность — все участники процессии со стороны выглядели африканцами.

За ними шли ровными рядами стройные, словно точеные из бронзы, девушки. Они светились молодостью — им не было и двадцати, как и Южно-Африканскому флагу[243], цвету которого соответствовала их одежда — ярко-красные юбки-пачки и полосатые, синие с зеленым, майки без бретелек. Так же, как и флаги, костюмы девушек были дополнены черным, белым или желтым ободком, как символом мультирасового будущего. Девушки разбрасывали цветы, они несли их целыми охапками, и били в маленькие барабанчики, висевшие у них на ремнях через плечо.

Ритмичная, жизнерадостная африканская музыка сжимала Кейптаун крепким обручем, так что от нее невозможно было ни укрыться, ни — убежать. Барабаны-литавры перебивали «говорящие барабаны», им вторили спаренные барабаны донга, и от этого перестука сильнее билась в жилах кровь, а сердце наполнялось особой витальной силой. Ксилофоны-балафоны с резонаторами из высушенных тыкв разбрасывали вокруг себя фантастические, ни с чем не сравнимые звуки, и вместе с погремушками из игл дикоообраза создавали фон поющих джунглей. Погремушек было так много, что они начали узнавать друг друга и разговаривать между собой, будто перекликаясь на вечерней поверке: трубчатые колокольчики нгаринья из Гамбии вторили бубенцам авага из Того, а колокольчики лонгу из Анголы отвечали на голос металлических колокольчиков мангененгене из Лесото. Любой, кто послушал эту музыку хотя бы раз, легко мог отличить и звуки трещоток кифафа с Мадагаскара от звуков традиционных домбо из Нигерии.

— Фридам! Фридам! Фридам! [244] — выкрикивали танцоры в такт музыке и, словно заведенные марионетки, ритмично и резко двигались, как будто бы пытаясь сбросить с себя не просто невидимые пылинки, но и внутренний негатив.

Игравшие отдельно, небольшие музыкальные группы начали подстраиваться друг под друга, создавая единый оркестр, подчинявшийся воле дирижера. Видимо, тот взмахнул своей волшебной палочкой, потому что одновременно вступили в игру струнные — гуаши, напоминающие арфу, из Намибии, мадагаскарские кабусы — почти что гавайские гитары, и гингиру из Мали. А вот и африканские скрипки! Любое сердце разрежут пополам каляля из Анголы и монохорды из Ганы! Любую душу вывернут наизнанку струнные бенн и зез с Сейшельских островов!

Оркестр звучал все сильнее и сильнее! За струнными начали свою партию и флейты, а потом — гобой, кларнет и саксофон, не говоря уже о тысячах свистулек, дудок, рожков и свирелей…

— Фридам! Фридам! Фридам! — голос танцоров не терялся на фоне оркестра, он гармонично дополнял его и даже — перекрикивал.

А в это время мимо мыса Доброй Надежды проходил корабль под нидерландским флагом. Он уже обогнул береговую линию Африканского континента и повернул на восток, перерезая границу между Атлантическим и Индийским океанами, когда небо окрасилось вспыхнувшими над кейптаунтским фестивалем фейерверками.

— Смотри, Ричард, какая красота! Праздник у африканцев! — молодой худенький матрос вглядывался в красочный небесный купол.

— Это очень большой праздник, — заметил пожилой мужчина крепкого телосложения с открытым, загоревшим, лицом. — И называется он «День, свободный от рабства».

— Откуда ты знаешь?

— Тридцать лет хожу по океанам… И отец мой ходил, и дед, и прадед… Как не знать?

— И что, тоже на Джакарту?

— Нет, на Батавию…

— Так ты… Из колонизаторов?

— Получается, что так… А в праздник этот всех рабов отпускали на один день…

— И не боялись, что убегут?

Ричард не успел ответить. Он увидел странный парусник, который шел с юго-востока им навстречу. И что же было в нем необычного? Да то, что таких кораблей не строят уже лет триста, не меньше! Первой мелькнула мысль: Летучий Голландец! Он иногда появляется возле мыса Доброй Надежды, как и три века назад. Видимо, Алвин тоже его заметил, если громко закричал:

— Смотри, смотри — Летучий Голландец!

Судно, раздувая паруса, шло прямиком на Кейптаун, а точнее — в гавань Виктории[245]. Может быть, это участники фестиваля? Нет! Какие участники со стороны Малайского архипелага, там далеко не Африка…

Очертания необычного корабля стали более четкими, уже хорошо просматривались и пассажиры. Их старинная европейская одежда была под стать паруснику: мужчина в свободной светлой рубашке, затянутой поясом, с широкими, развевающимися на ветру, рукавами, женщина — в длинном бордовом платье на корсаже с декольте. Пара стояла, держась за руки, и смотрела в небо. А там на синем ночном покрывале мелькали молнии и зигзаги, круги и ромбы, и просто всполохи — огней. И вдруг среди них появились огромные человеческие ладони, протянутые к океану…

— Нет, Алвин, это — не Голландец, на него никогда не ступала нога в женской юбке… А руки… Кажется, я знаю, что это такое…

За человеческими руками все четче и четче стали вырисовываться такие же великанские птичьи крылья. Они сверкали, переливаясь под огнями фейерверка, яркой бронзой, и походили на два раскрытых веера.

— Какие спецэффекты научились делать люди! — откровенно удивился молодой. — Руки как настоящие! Слушай, Ричард, а может, и правда, руки великана? Или — Бога?

Словно в ответ на такое предположение, с неба послышался мелодичный звон колокольчиков, будто заструилась, потекла на землю хрустальная вода, потом к ним добавились щемящие звуки флейты, и вот уже в полную силу заиграл оркестр.

— Надо же, какая громкая музыка, даже здесь слышно, — произнес молодой.

— Алвин! Ты думаешь, это — африканская мелодия? Играет индонезийский гамелан!

— Ты что! Ричард, откуда ему быть?

И тут произошло чудо: руки великана подхватили корабль и подняли его высоко в воздух. Парусник возвышался на раскрытых ладонях, словно игрушечный, а на его палубе, держась за руки, все так же стояли двое… Музыка продолжала играть. К звукам журчания воды добавился легкий свист ветра, выводящего ноты на разные голоса… Несколько секунд картинка висела на фоне ночного неба, а потом начала тихонько таять, растворяясь в мелодичном, насыщенном звуками удивительных инструментов, воздухе. Но сначала взмахнули переливающиеся под искрами огней крылья…

— Алвин, это Гаруда, их главная птица, унесла корабль… Видно, боги простили грешников.

— И куда она их понесла?

— В свою резиденцию… Куда еще?

Музыка воды и ветра потихоньку смолкла, и ее сменили звуки барабанов, трещоток, погремушек и — саксофона.

— Фридам! Фридам! Фридам! — скандировали танцоры, музыканты, лицедеи и затейники, собравшиеся в Кейптауне со всего Африканского континента.

— Фридам! Фридам! Фридам! — подхватили это известное слово многочисленные туристы со всего мира, приехавшие специально на фестиваль менестрелей — праздник победы над рабством, и просто зеваки, оказавшиеся рядом совсем случайно.

И вот уже тысячи участников фестиваля произносят это волшебное слово:

— Фридам! Фридам! Фридам!

В небо взметнулись новые фейерверки. Короткими вспышками они высветили его темно-синий бархат и так же быстро погасли — недолог их век. Но вот огни, взметнувшиеся вверх, зависли высоко под куполом и прочертили, как фломастером, всего одно слово: Kebebasan[246]. Ярко-красные огненные буквы задержались на небосклоне гораздо дольше, чем обычные огни, а потом медленно скатились — на мыс Доброй Надежды, самый добрый во всем мире, оставляя за собой тонкие ломаные линии, как дорожки от кровавых слез…