Живые тени ваянг

Глава 1 День первый

Ноябрь 2013 года.

Катя не знала о том, что в один прекрасный день водоворот событий закрутит ее в глубокую воронку, да так, что придется «развязывать узлы» трехсотлетней давности. И не где-нибудь, а именно — «в тридевятом царстве, в тридесятом государстве».

А пока…

Она медленно поднималась по трапу самолета, лихорадочно «прокручивая» последние, не самые радостные события. Тяжелым вопросительным знаком висел в голове вопрос: почему именно Стаса отправляют на стажировку в Лондон? И почему именно сейчас, когда их отношения только-только начинают вступать в ту самую стадию?..

— Простите, вы летите в Амстердам или уже передумали? — интеллигентный старичок невысокого роста в добротном плаще и немного «пижонской» кепке тронул ее за плечо.

— Да-да… конечно… — девушка только сейчас заметила, что остановилась со своими раздумьями посреди трапа.

Она прошла в салон и легко нашла свое место — оно было почти рядом со входом, к тому же — у иллюминатора. «Ну вот, буду любоваться амстердамскими ночными огнями…» — наконец-то появилась в голове и приятная мысль.

Захватывающее зрелище — наблюдать свысока, как внизу простирается море огней — красных, зеленых и синих, ярких, как будто набухших от избытка энергии, и малюсеньких, робких и слабеньких. Последние — «малыши», словно не определились еще в этой суматошной жизни, и потому не обрели устойчивость. Они постоянно мигают, и никогда не знаешь, загорятся ли вновь, если погаснут. А некоторые огоньки взрываются фейерверком и разбрызгиваются по темному небу. Это их «звездный час», потому что уже после этого они никогда не вспыхнут…

Старичок, ну надо же, оказался соседом. Он бережно поднял на полку свой толстенный кожаный портфель и посмотрел на спутницу:

— Помочь?

Небольшая рыжая сумка, сползшая с плеча на колени, была почти невесомой, ее хозяйка не любила таскать тяжелые вещи:

— Нет-нет, спасибо…

И бросила сумку на пол.

— Туристка? — старичок явно не давал сосредоточиться на мыслях, которые сверлили ее мозги.

— Нет, в командировку…

— Вижу, впервые… А я бываю здесь часто. И каждый раз нахожу в этом городе что-то новое… Так трудно его познать за один раз… Удивительное место… Магическое… Да-с… А какие люди прославили его! Декарт, Спиноза, Эразм Роттердамский… Советую обязательно сходить в музеи Рембрандта и Ван Гога. А какой чудный здесь Королевский оркестр! И — балет, балет! Нидерландский балет — один из лучших в Европе! А опера? О, вам повезло! Сейчас здесь на гастролях немецкий театр…

Расслабившись, Катя почувствовала усталость, затягивающую в тяжелый панцирь. Так хотелось тишины, но старичок не останавливался. Он ощущал себя как на трибуне, где начал пусть и интересную, но очень длинную лекцию. И тогда Катя решила отделаться от навязчивого собеседника самым простым способом: она закрыла глаза, загораживаясь от него ресницами, как портьерой.

Перед глазами исчезли предметы, которые она наблюдала до этого: гладкую лысину на макушке сидящего впереди мужчины, кармашек с глянцевыми журналами под столиком, и главное — иллюминатор, манивший всего несколько секунд назад… А потом Катя начала падать в темноту как в бездонную пропасть. Кромешный мрак оглушил ее полной тишиной, как будто кто-то накинул ей на голову плотное черное покрывало. Но вот тишину прорезали нежные звуки колокольчиков, мелодично зазвеневших на разные голоса. Их переливы так напоминали «музыку ветра», что висит перед входом в Катин офис…

Мелодия заструилась, как легкие волны шелка, недавно привезенного ей из Китая. Но вот рядом с нежной тканью стремительно развернулся отрез из мягкой черной кожи — вступили в игру легкие ударники, разноголосые барабаны и барабанчики. А это — плотный гипюр, затянувший в тесный корсет, да так, что стеснило в груди: наполняя пространство щемящими звуками, начала свою партию старинная флейта.

Кате показалось, что накинутое на нее черное покрывало стало превращаться в бархатный театральный занавес, и прямо на нем началось странное представление. Первой вышла ярко-красная маска со зловеще ощерившейся пастью полузверя-получеловека. И трудно было определить, кто это: лев, тигр или… корова. На плечах маски развевался светлый плащ, а из-под него выглядывали окрашенные в золото крылья и длинный хвост, увешенный маленькими колокольчиками.

На второй, уже зеленой, маске, огромная щель вместо рта зияла пустотой, и только длинные клыки светились матовым оттенком. Крючкообразный нос был под стать огромным круглым глазам, выпученным не то от боли, не то — от страха. Такие же «горящие» глаза стреляли электрическими импульсами с третьей маски. Видимо, чтобы не сразить всех наповал, глазницы были чуть прикрыты длинными растрепанными волосами, похожими на застарелую мочалку. Рот этого чудища был набит желтыми, видимо, гнилыми, зубами. А под маской висели две огромные женские груди. Как два безжизненных мешка, они синхронно двигались по занавесу вслед за «мочалкой».

Но самой удивительной была маска с зеленым, вытянутым до устрашающих размеров, птичьим клювом, из которого торчал узкий змеиный язычок. Из-под ярко-зеленого птичьего оперения смотрели на Катю… совершенно «человеческие» глаза-молнии.

Маски медленно проплыли перед занавесом, демонстрируя себя во всей красе, а потом уступили место своим теням, но с очертаниями всего туловища. Тени монстров, как заведенные, размахивали руками и дрыгали ногами, набрасывались друг на друга, пытаясь уложить соперника в потасовке. Никто из них не хотел сдаваться. Но вот, наконец, тень первой маски, той, что с золотыми крыльями, вонзила свой кинжал в одну из грудей «мочалки». Тень демоницы, слабея от полученной раны, схватилась за рукоятку кинжала и качнулась в сторону.

А музыка не смолкала… Напротив, она стала еще громче и тревожнее. И эта тревога, как червь, буравила Катин мозг.

Человек-птица взмахнула крыльями и начала подниматься над другими масками, заслоняя их своим ярким оперением. Потом она повернула голову к Кате и перехватила ее изумленный взгляд. Маска смотрела ей прямо в глаза, и от этого пронзительного взгляда сковывало ужасом, словно ледяным панцирем, девичье сердце.

— А вы летите еще дальше? — спросила маска голосом интеллигентного старичка. — Или выходите в Амстердаме?

— А я тоже… лечу? — успела спросить Катя и открыла глаза.

Услужливый старичок внимательно смотрел на нее:

— Ну-ну… А самолет уже приземляется в Амстердаме…

— Надо же… Совсем вырубилась… — прошептала девушка, ошарашенная увиденным зрелищем — целым представлением. И, сделав паузу, словно раздумывая, все ли из сказанного ею слышал ее сосед, добавила:

— Извините, так устала на работе…

Старичок молча кивнул, а потом перевел разговор в другое русло:

— А мы и не познакомились. Герман Арнольдович, коллекционер…

Он порылся в нагрудном кармашке и достал визитку с красивым замысловатым вензелем.

— Катя. Художник-модельер…

— Неужели? Старичок отчего-то засуетился, проявляя интерес к своей соседке.

Самолет уже снижался, и пора было заканчивать разговор.

— Там номер телефона, если что — позвоните, — успел сказать Герман Арнольдович.

«Да уж, — подумала Катя, — с какой это стати…»

На душе было неспокойно — надо же, она не увидела амстердамские огни! А так мечтала…

В аэропорту Схипхол девушка присела на краешек кресла недалеко от выхода в город. Как хорошо лететь без багажа! Как хорошо не чувствовать себя привязанным, как собачонка, к своим баулам! Включила телефон и набрала амстердамский номер:

— Паула, ты где?

— Буду через пять минут, — ответила бархатным голосом ее подруга.

Пять минут — это пятнадцать, не меньше. И Катя достала из накладного кармана сумки глянцевый журнал, тот самый, с ее фотографией, правда, не на обложке — ну не модель же она, чтобы выпячивать грудь на «лице» номера. Но вот где-то внутри, почти в середине, есть тоже совсем неплохое ее фото под интервью «Дизайн одежды: сочетание несочетаемого». Журнал выпал из рук и заскользил по гладкой плитке в сторону огромного цветочного горшка, в котором красовались яркие сиреневые цветы, похожие на анютины глазки.

— Please take[2]… — молодой мужчина спортивного телосложения, с какой-то мальчишеской хваткой, уже держал журнал в руках.

— Thank you![3]

Их взгляды встретились, и что-то кольнуло у нее под ложечкой, как бывает после долгой разлуки если не с любимым человеком, то хотя бы — с другом. Незнакомец тоже удивленно вскинул брови и, не удержавшись, спросил:

— You live in this country?[4]

— No, I’m from Russia![5]

По его лицу пробежала тень разочарования. Видимо, ему очень хотелось, чтобы именно эта девушка была родом из Нидерландов.

— Извини, но ты так напоминаешь мне… — молодой человек замолчал, и Катя не услышала этого слова, — бабушку…

— Ты напоминаешь мне одну женщину, — сказал он уже по-русски. И, чтобы не разочаровать незнакомку, добавил:

— А если я приглашу тебя куда-нибудь? Завтра хочу посмотреть немецкую оперу. Ты как?

— Ты знаешь русский язык? — удивилась она, не ответив на приглашение.

— Да, я изучал его в университете. И был в вашей стране… Ну как, согласна?

Катя посмотрела на незнакомца внимательнее. Вполне приличный молодой человек, интеллигент, скорее всего, из служащих. И есть в нем что-то восточное… Глаза. Да, глаза… Они почти черные, как колодец, и разрез…

— Если только в оперу… — неуверенно пролепетала она, вспомнив совет Германа Арнольдовича. Тем более, что знала — Паула в оперу не пойдет, у нее другие интересы. Вот и получается, что можно принять приглашение первого встречного.

До завершения «пяти» минут оставалось еще минут десять, и этого вполне хватило, чтобы познакомиться и договориться о встрече.

— А вот и я! — Со стороны входа стремительно приближалась к ним фигура дивы Паулы, как всегда, неотразимой — высокой и стройной, с распущенными блондинистыми волосами. Красный кардиган мягко подчеркивал формы, а блестящие лосины, выглядывавшие из-под высоких сапожек, были словно помазаны медом: они притягивали взгляды…

— Паула! Ну наконец-то! Знакомься, это — Буди[6]. Он прилетел на международный симпозиум из Англии. Его самолет приземлился почти одновременно с моим… Кстати, преподает в Лондонском университете Метрополитен[7]…

— О-о-о! — в глазах Паулы скользнул огонек интереса. — Паула, корпоративный психолог…

Она чуть наклонила голову вправо, словно собирая свои мозги в этом полушарии, и торжественно произнесла длинную фразу на английском, которую Катя сказала бы коротко и просто: «Ну, и мы не лыком шиты», если бы ее собеседники знали такое слово — «лыко».

— Вам в город, Буди? — Паула разжала кулак, демонстрируя ключи от «Ягуара». — Могу подбросить!

— Нет-нет! Я уже вижу своих коллег!

Перед выходом из зоны паспортного контроля стояли двое с табличкой «Symposium culturologists»[8].

— До свидания, девушки! Катя, завтра — опера, не забудь…

Дверь возле указателя «Выход в город» почти бесшумно закрылась за их спинами. В лицо ударил прохладный свежий ветерок с запахами совершенно незнакомого для Кати города. Было в нем что-то от морского бриза, который тянулся на Питер с Балтики, но гораздо мягче и теплее, а потом пахнуло пряным ароматом вишни. «Странно, в ноябре с Северного моря дует такой теплый ветер, да еще и с плодовым привкусом… — подумала Катя. — А вишня откуда? Да конечно! Из ближайшей кондитерской…»

Морской бриз вернул ее в прежнее состояние. Катя словно стряхнула с себя нечто невидимое, прилипшее к ней там, в самолете.

По дороге в отель Паула перешла на русский язык. Удивительно, но знала она его отлично, видимо, когда-то была прилежной ученицей:

— И что это за «фрукт» прицепился к тебе? Нужен он? Сегодня идем в ночной клуб! Закадришь себе…

— Паула, я с ним должна в оперу пойти…

— Так ты уже и «должна»! Запомни: в этой жизни никто никому ничего не должен! Понятно? Я говорю тебе не как подруга, а как психолог.

— Ты знаешь, что-то я не хочу сегодня в ночной клуб, — прервала начавшийся монолог Паулы Катя. Она знала, что если речь зашла о профессиональных вопросах, то это — надолго. Паула не успокоится, пока не прочитает лекцию.

— А хочешь, просто посидим у меня дома?

— Это удобно?

— Вполне. Быстро соглашайся, пока я не передумала. Я ведь никого домой не приглашаю…

Паула Янсон жила в престижном районе Амстердама в четырехкомнатной квартире, оставшейся от мужа — Томаса Янсона, известного шоумэна. Три года назад, до рождения сына, счастье застилало ей глаза. Быть женой популярной личности плюс делать карьеру самой, плюс… В общем, были у нее только плюсы. Когда родился Вилли, вместе с ним появился всего один, но очень жирный минус. Сразу же после этого события Томас ушел из ее жизни. Сначала — хлопнув дверью квартиры, а потом — когда захлопнулась перед его лицом крышка гроба: творческий полет закончился быстро и трагически — в прошлом году он умер от передозировки… Пауле остались шикарная квартира, «Ягуар» нового поколения, как и положено в этом случае — цвета свежей крови, и маленький Вилли….

Когда они вошли в квартиру, в просторной детской еще горел свет. На бежевом ковре с высоким ворсом сидел мальчик лет трех в голубой пижаме. Видимо, он готовился ко сну. Малыш складывал из конструктора башню, и потому по всему ковру были разбросаны «стройматериалы» — кубики. Рядом с ним расположилась совсем юная худенькая девушка, больше похожая на девочку-подростка лет тринадцати.

— Вилли!

Услышав голос матери, мальчик от неожиданности выронил пластмассовый кубик. Он медленно повернулся лицом к входящим, и у Кати защемило сердце: сын Паулы был дауном. Она знала таких детей, потому что несколько раз видела их, увлекаясь в студенческие годы благотворительностью. Тогда она посещала специальное заведение для детей с подобными отклонениями и очень удивлялась, как они похожи друг на друга, и мальчики, и девочки. Такой же отрешенный взгляд круглых, чуть заплывших, глаз, такой же маленький нос, такие же пальцы-барабанные палочки…

Вилли посмотрел в сторону вошедших и что-то промычал:

— Мы-мы, ммм…

Девчушка сидела молча. Она просто посмотрела на Паулу и улыбнулась. Видимо, нянька должна была идти домой.

— Хелен, давай я тебя провожу домой, уже совсем поздно.

И, словно отвечая на молчаливый вопрос Кати, добавила:

— Не удивляйся, она немая…

— Подожди, Паула, а разве мальчику не нужна нянька с «голосом»?

— Эх, знала бы ты, сколько они сейчас стоят… Да еще и какие засранки! Могут избить ребенка… А Хелен — здесь, по соседству, да и почти даром… Ну все, прекратим, а то еще и слезы хлынут.

Вилли сейчас будет спать, видишь, он уже носом клюет, а мы давай-ка с тобой пройдем в гостиную…

…Они сидели в белых креслах из мягкой кожи за квадратным журнальным столиком, который стоял на добротных резных ножках посреди комнаты. Паула приготовила легкий салат, разложила по тарелочкам закуски из полуфабрикатов и достала из бара массивную пузатую бутылку коньяка с темно-зеленой этикеткой, демонстрирующей дороговизну напитка.

— И как у тебя со Стасом? Получается? — она поднесла узкий высокий бокал к губам, словно пытаясь насладиться ароматом напитка на расстоянии. — Ведь он стал вроде бы как последней пристанью для тебя?

— А почему ты так решила? — в голосе Кати появились настороженные нотки. Ей не понравились слова Паулы, но еще больше — интонация.

— Как же! Столько заводила романов, а замуж так и не вышла! Посмотри на себя, подруга, ведь ты из тех, о ком говорят: «Ей уже за тридцать».

Катя поставила на стол бокал, который грела в ладони, и тупо посмотрела в огромное зеркало в такой же резной, как и ножки столика, оправе. Оно висело как раз напротив, занимая добрую половину стены. На нее смотрело лицо миловидной девы с вполне правильным европейским профилем. Обычный прямой нос, пусть и не «греческий», темно-коричневые глаза, чуть вьющиеся, почти до плеч, каштановые волосы… Да и одежда ничего — сама сконструировала. Брючки стильные, укороченные и зауженные, цвета шоколада, под цвет глаз и волос, блузка — цвета пряной горчицы, подчеркивает скрытые под ней достоинства…

— Да я не в прямом смысле… Так ты вроде бы и ничего, но немного надо поработать над собой: повысить самооценку, избавиться от комплексов… Да-с, увереннее надо быть, увереннее…

— Паула, я совсем растерялась… Стаса посылают на стажировку… в Лондон, в Английский банк[9]…

— Хм-м… Это плохо… Для тебя плохо, не для него…

— Вот и я о том же…

— Надолго?

— На год.

— Ну все, считай, потерянный он… Сама подумай, такой видный парень, да еще и банкир, да еще и сын хозяина банка… Эх, Катюша… Давай лучше выпьем, как говорят у вас, «за нас, за бабе»!

— Откуда ты знаешь?

— А у нас ваши девочки работают на подиуме. Да и не только «на», но и «под» — тоже…

На Паулу накатилась волна смеха, как будто вспомнила что-то забавное, и она расхохоталась так громко, что зазвенели на столе тарелки.

— Закрыли тему! — Катя проявила совершенно не присущую ей решительность, и Паула замолчала, а потом и вовсе хлюпнула носом:

— Да, за все в этой жизни нам приходится платить. Вот я — посмотри, какую квартиру имею! А машину? Эта модель два года назад признана в Великобритании самой роскошной![10] А вот в личной жизни — не клеится, да и ребенок… Так что одно получила — другим заплатила…

Паула жадно выпила последние капли коньяка, бултыхавшегося на дне бокала.

— А вот оставить сына… Не смогла! Хотя еще в роддоме мне говорили, что могу написать заявление… Катюш, я на минутку проведаю Вилли, хорошо? Посмотрю только, уснул ли он…

…Сон пришел быстро, Катя едва успела положить голову на подушку. Театральное представление продолжилось. В этот раз на фоне черного бархата появились люди в тех самых масках, которые Катя уже успела хорошо разглядеть. Актеры молча прошли слева направо под перезвон колокольчиков и других необычных инструментов и… растворились в воздухе. И тут нависла над бархатом огромная тень той самой птицы — с орлиным клювом и с человеческим телом. Она прижала руки к груди, раскрыла крылья веером и выдавила из себя гортанные звуки:

— Когда Катарина простит Альберта и вместе с ним приедет в центр земли, туда, где проходит ось мира… Когда они вдвоем пройдут тропой очищения… от матери всех храмов… и положат дар богам… Когда боги скажут, что Альберт получил прощение…

«Да у нее же простреленное горло! — подумала Катя. — Поэтому и звуки такие „проржавевшие“, как из трубы!»

— И что тогда? — переспросила она у птицы.

— Когда Катарина простит Альберта… — «заезженной пластинкой» продолжали выплескиваться ржавые звуки…

А колокольчики звенели и звенели, словно с моря дул легкий бриз и играл «музыкой ветра», которую Катя и не думала вешать перед входом в свою спальню.

Глава 2 День второй

Красный «Ягуар» степенно двигался по свежим с утра, умытым легким ночным дождем, улицам. Они раскрыли свои ладони в знаке приветствия и демонстрировали старинные невысокие здания, очень похожие друг на друга, но в то же время имеющие совершенно разные элементы декора. Это все равно, что одна коллекция одежды. Ткани для нее берутся одни и те же, например, лен. И отделка единая, например, вышивка. Но все модели получились бы у Кати разные: у одной — сарафан на бретельках с оборкой по низу юбки, у другой — удобное платье с коротким рукавом и с подчеркнутой талией. Его лучше всего выделить широким поясом с пряжкой, которая должна сочетаться с вышивкой на груди…

Машина проехала по узкому мосту, выложенному серым гранитом, и остановилась рядом со зданием из красного кирпича. Мост был настолько необычным, что Катя невольно повернула голову, засмотревшись на него. Он стоял не на привычных сваях, а на трех трубах огромного диаметра, через которые и бежала вода, и проплывали небольшие лодки. В заводи правильной круглой формы отражалось не только строение из четырех этажей и невысокой мансарды, но и ослепительно голубое, как нежный шелк, небо вместе с ватными белыми облаками.

Высокие прямоугольные окна тоже блестели под солнцем, отражая небесную лазурь — то самое небо, которое упало в «синие глаза Амстердама».

Ярко-красный «Ягуар» доехал до паркинга, который загибался вовнутрь двора, дабы не загородить фасад здания с фирменным знаком Дома моделей, и остановился.

— Волнуюсь немного, — призналась Катя. — Мне же еще и выступать…

Придерживая длинный шлейф матово-молочного платья, она шагнула на асфальт, едва не задев такими же светлыми — в тон платья, туфельками, небольшую лужу.

— Спокойствие… — Паула по-хозяйски огляделась, прежде чем ступить своими еще более изысканными туфлями на тротуарную плитку. — Это я тебе говорю, как твой психолог…

— Тьфу ты, заладила одно и то же. Гордишься своей профессией?

— А то!

Презентация Дома моделей уже начиналась. Она проходила по традиционному сценарию: вот сейчас предоставят слово организаторам, потом — известным кутюрье с мировым именем, и, наконец, гостям с именем поменьше, хоть и тоже — известным.

— … В Зале истории Дома моделей мы уже выставили более ста экспонатов. Среди них — публикации в престижных журналах, призы и дипломы победителей международных конкурсов, и конечно же — эскизы моделей. — Ведущий презентации Поль Бонсель чеканил слова хорошо поставленным голосом. — Среди них достойное место занимают работы художника-модельера из России…

Поль сделал небольшую паузу, видимо, так было задумано по сценарию, и продолжил:

— Представляю вам гостью из Санкт-Петербурга Катарину Блэнк!

Присутствующие зааплодировали. По залу прошел легкий шепоток, как будто прошуршало платье из тяжелого шелка.

— Давай, Катя! — Паула толкнула ее своим острым логтем в бок.

— Удачи!

Катя с едва заметным румянцем — и от волнения, и от легкого коктейля, выпрямила спину, как когда-то учила Анна Павловна Строганова, ее первый «модельный» педагог, и сделала несколько шагов вперед. Она бросила взгляд на зал, чтобы «поймать» излучение коллектива, охваченного единой творческой идеей, и улыбнулась, это излучение почувствовав.

Справа от нее через окно-витрину открывался вид на тот самый мост и то самое небо в заводи — «голубой глаз Амстердама». Легкий тюль светло-розового цвета позволял любоваться городским пейзажем, и только по бокам был прикрыт мягкими складками плотных штор, переливающихся оттенками от розового до бордового. В помещении, предназначенном для таких целей, не могло быть уродливых, приевшихся в офисах, жалюзи. Слева, перед длинными рядами фуршетных столов, прохаживались гости, мелькали девочки в ярких коротких юбчонках с подносами в руках. Чуть поодаль стояли кресла в стиле модерн в тон шторам. На одном из них сидела Паула.

Кате показалось, что присутствующие, как единый организм, в унисон дышали, а их платья и костюмы в унисон шелестели, когда появлялись несколько секунд тишины, как сейчас.

— Дамы и господа! Я рада приветствовать вас на столь замечательном мероприятии — презентации Дома моделей «Европейские традиции»!

Катя взглянула на Паулу, сжимавшую обе кисти рук в кулак — это был их знак.

— Коко Шанель, Джорджо Армани, Пьер Карден, Ив Сен Лоран… Эти имена знают все, их произносят с придыханием… Этим людям подражают, им завидуют, их боготворят… Но так же, как не бывает множества гениальных поэтов, певцов, музыкантов, не может быть и множества кутюрье с известным мировым именем… И все же каждый представитель нашей модной и востребованной профессии — это единичный творец, личность. Если удивляет и ублажает публику, не топчется на месте, а всегда идет вперед. Не вслед за модой, а впереди нее…

Катя бросила взгляд на Поля. Тот с интересом разглядывал журнал… Слушая или не слушая ее?

— В интервью журналу «Studio БАнтураж» я рассказала о сочетании несочетаемого: комфорта и авангардизма, высокого и обычного, нарядного и повседневного. Такой почерк присущ модельерам, призванным подчеркивать неповторимость человека, его внешних данных и внутреннего мира. Так что, на мой взгляд, дизайнер одежды — это и психолог, и абстрактный мыслитель тоже. А какие возможности таят в себе национальные традиции костюма! Из этого родника можно черпать элементы художественного дизайна до бесконечности!

Катя обвела взглядом разодетых дам в изысканных вечерних туалетах и мужчин в элегантных смокингах. «А будет ли это им интересно?» — скользнула по лицу некоторая неуверенность. Секунда — и Катя ее переборола:

— У нас, у русских, говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Так что приглашаю вас посмотреть эскизы моих работ с использованием национальных элементов русского и нидерландского народов…

Ей показалось, что у того самого «единого организма» платье зашелестело особенно громко. Легкое шуршание выражало озабоченность и удивление одновременно. Захочет ли этот «организм» окунуться в «преданья старины глубокой?»

После презентации к Кате подошел Поль. Рядом с ним стоял высокий молодой человек с рыжей копной волос. Этот цвет ничуть не портил его внешности, напротив, он так гармонировал со строгим черным смокингом, с тугой накрахмаленной белоснежной манишкой и черным матовым галстуком-бабочкой. Глаза у молодого человека были тоже с рыжей искринкой, озорные.

Катя бросила взгляд на шелковые лацканы рукавов и чуть не прыснула со смеху: она вспомнила, как на предмете «История костюма» девчонки хохотали, когда узнали, почему эти лацканы шелковые. Оказывается, чтобы легко стряхивать пепел с «курительного пиджака», именно такое предназначение было у него первоначально. Стряхивать с трубки — верх неприличия, так как пепел должен сам падать куда ему заблагорассудится, а стряхивать с лацканов — можно.

— Познакомься, наш коллега из Германии Питер Кельц.

— Вообще-то я нидерландец, но сейчас живу в Германии, — поправил тот Поля. — У меня в Дрездене свой бизнес…

— Катарина, ты поужинаешь с нами? — перебил его Поль. Он словно торопился куда-то, или хотел побыстрее собрать компанию.

— Спасибо за приглашение, у меня этот вечер занят. Я иду в Оперу[11].

— Неужели на «Летучий Голландец»?[12] — Питер опустил глаза, продолжая незаметно разглядывать на Катиной шее подвеску ручной работы с зелеными изумрудами, плавно стекавшую в глубину декольте.

— Да.

— А вы знаете, что именно в Дрездене была первая постановка этой оперы? И было это… М-м… Да, было это…

— В тысяча восемьсот сорок третьем году, — закончил фразу Поль.

— Так давно? — Катя искренне удивилась. — А я читала в детстве эту легенду…

Они постояли еще немного, разговаривая ни о чем и обо всем, как и положено на раутах. «Нужно ли мне идти в оперу? — спрашивала себя Катя. — Может быть, лучше остаться в этой компании?» Но внутренний голос подсказывал ей, что изменять свои планы не стоит, вот и Анна Павловна говорила о том же.

Они обменялись визитками. Катя держала в руке два плотных глянцевых прямоугольничка и с ужасом думала: «Боже! А у меня нет визитки Буди! Да и у него — моей… А если потеряемся?» «Чушь! — ворчал второй внутренний голос. — Есть всего лишь одно здание Нидерландской оперы. Если вы договорились встретиться там — флаг тебе в руки! Вперед — и с песнями!»

Здание театра оказалось современной постройкой из красного кирпича, стекла и бетона. Оно было полукруглым, и стояло, как и Дом моделей, рядом с «голубым глазом Амстердама», по-матросски выпирая грудь почти вплотную к воде. Столько каналов, водоемов, бассейнов и других «водных емкостей», пожалуй, не было ни в одном другом городе мира.

Буди встретил ее возле входа, и они торжественно прошествовали в «музыкальный храм».

— Как прошла презентация?

— Отлично! Чуть не забыла, что иду в оперу. — Катя пробежала взглядом по его лицу, чтобы уловить реакцию на сказанное. Но он не проявил никаких эмоций. Был таким же серьезным и задумчивым. Пожалуй, последнего в нем даже прибавилось.

— У тебя что-то случилось? — Катя задала этот вопрос скорее не для того, чтобы сопереживать ему, ей казалось, того требуют правила этикета. Вспомнились американские фильмы, когда к раненой девушке, зажимающей фонтан крови, подходят люди и спрашивают: «У тебя все в порядке?»

— Нет-нет… Все в порядке…

Катя опять чуть не прыснула: «Вот ведь, только подумала… И что это мне сегодня так весело?»

— Немецкая опера на Рейне — это нечто фантастическое, — произнес Буди. — Сейчас ты сама убедишься в этом. А в Нидерландах ценят искусство. Ты знаешь о том, что здесь недавно поставили «Евгения Онегина»? Это Штефан Херхайм сделал поклонникам русского искусства такой дорогой подарок! А в прошлом году в Амстердаме была постановка оперы Римского-Корсакова «Сказание о невидимом городе Китеже и деве Февронии». Ваш Дмитрий Черняков признан за эту работу лучшим сценографом года…

— Ты столько знаешь…

— Это — моя работа. Ведь ты можешь рассказать то, чего я не знаю об известных кутюрье! — Буди широко улыбнулся, как будто подслушал, что Катя как раз и говорила о них на презентации.

С первыми же звуками увертюры она «улетела» далеко-далеко, на просторы океана. Сначала спокойное, море вдруг забурлило, яростно поднимая гребни волн, и послышался грозный клич Голландца…

— Это валторны и фаготы заиграли… — прошептал Буди.

Катя молчала. Когда-то она слышала звуки этих инструментов, но очень давно, еще в детстве.

— А это на фоне духовых инструментов звучит английский рожок… — продолжал объяснять Буди.

«Какая светлая мелодия, волнующая и завораживающая, — подумала Катя. — Скорее всего, она и ассоциируется с образом главной героини…»

В бухте, куда выбросило штормовой волной норвежских моряков, появился еще один корабль. Таинственный капитан в черном, а это и был Голландец, начал арию о своей роковой судьбе. Только раз в семь лет позволено ему причаливать к берегу в поисках девушки, которая сама захочет сохранить ему верность до самой смерти. От проклятия, которое нависло над капитаном, может избавить только такая невеста, но ее он пока не нашел, несмотря на то, что скитается по морям уже несколько столетий.

Вполне благородный внешне Голландец предлагает норвежскому капитану Даланду неслыханное богатство, если тот отдаст ему в жены свою дочь. И алчный норвежец тут же соглашается на сделку и приглашает незнакомца в свой дом. Удивительно, но здесь уже висит портрет Летучего Голландца — героя легенды, которая полностью захватила воображение Сенты, дочери Даланда.

В это время молодой охотник Эрик просит у Сенты согласия выйти за него замуж. Ей жаль юношу, но она поглощена мыслями о Летучем Голландце. Диалог прерывается — отец привел с собой человека, так похожего на изображенного на портрете героя… И девушка, не раздумывая, дает клятву нежданному гостю, что станет ему женой, преданной до гроба.

Эрик снова умоляет Сенту отказаться от страстного увлечения незнакомцем. Голландец, услышав этот разговор, начинает подозревать Сенту в неверности и собирается отчалить от берега. И девушка, рыдая от отчаяния, взбегает на высокий утес. «Я буду верна тебе до смерти», — кричит она, бросившись в бездну. Шторм еще не утих, и корабль Голландца тоже тонет в морской пучине. Норвежцы на берегу в ужасе, они видят, как Сента и Голландец наконец соединились — в бездонном, как сама любовь, океане…

Катя почувствовала боль в пальцах рук. Как же не заметила она, как вцепилась что есть силы в руку Буди? А он и не выскользнул из ее «мертвой хватки». Надо же…

А в детстве она читала совсем другую легенду. Капитан Ван дер Декен возвращался в Нидерланды из Ост-Индии. На борту его корабля путешествовала молодая пара. Капитану девушка понравилась, и он решил избавиться от соперника. Убил жениха и сделал предложение его невесте. Но та в ответ бросилась за борт. Корабль попал в сильнейший шторм у мыса Доброй Надежды[13], и команда умоляла капитана развернуть судно и переждать бурю в безопасной бухте, но тот, упрямец, лишь посмеялся над трусостью матросов. Непогода усиливалась, и капитан, потрясая кулаками, послал проклятья небу. В тот же момент на палубе корабля появился призрак, но и это не остановило Ван дер Декена. Он выхватил свой пистолет и попытался застрелить наваждение. За столь дерзкий поступок капитан навлек на себя проклятие призрака, и с тех пор вынужден так же блуждать по морю вблизи злополучного мыса.

— Буди, а ты знаешь легенду о Летучем Голландце? — спросила Катя, когда смолкли последние звуки оркестра и утих шквал зрительских аплодисментов.

— Да, конечно.

— Но она же совсем другая… Там капитан Ван дер Декен…

— Это голландская история [14]. А у Вагнера — немецкая. Они совершенно разные… А есть еще история о том, как капитан продал душу дьяволу. Он играл с ним в кости и поставил на кон свою душу. А когда проиграл — его душа стала призраком и вынуждена была вечно скитаться по океанским просторам… Катя, я провожу тебя домой. Ты устала и под впечатлением…

— Да, сильная вещь, — едва слышно сказала Катя, а про себя подумала: «И — загадочная… Не с этой ли историей связаны мои видения с масками? А впрочем, как они могут быть связаны?»

— Буди, как ты думаешь, почему Сента решилась на такой поступок? Неужели из-за любви? Но она ведь до этого не знала Летучего Голландца, значит, и не любила его…

— Катя, это не просто любовь… Это — готовность к самопожервованию ради блага другого человека! А для оценки этого поступка нет никаких критериев. Он может либо быть, либо — не быть…

В лицо опять подул морской бриз. Слегка солоноватый свежий ветерок напоминал о том, что море может быть не только теплым, ласковым и добрым. Оно бывает и холодным, злым и даже жестоким. Какой суровый норов проявляет оно во время штормов! Ну, а тех, кто сам бросается в пучину, как в этой опере, наверное, заглатывает с превеликим удовольствием…

Подъехало такси, но в нем было всего одно свободное место.

— Готовность к самопожертвованию… — повторила Катя. — Может быть, и есть она в сказках да легендах… А в реальной жизни…

Со следующей машиной повезло. Но Катя и Буди всю дорогу молчали, словно «переваривали» полученную информацию. Так и ехали они — каждый в своих мыслях. А когда прощались возле подъезда, он произнес загадочную фразу:

— Легенда о Летучем Голландце может случиться с любым человеком…

— Как это?

— Каждый может получить за свои грехи проклятие… И не только за свои, но и за грехи в прежних воплощениях…

— Но ведь…

— Ох, Катя, Катя… Мы все о трагическом… Хочешь, я тебя развеселю? А знаешь ли ты легенду о «плЫвучем голландце»?

— Что? Первый раз слышу!

Буди рассмеялся:

— Я так и думал! У тебя нет чувства юмора! А «плывучий голландец» — это автобус-амфибия, на котором можно путешествовать по воде — по каналам, перерезающим Амстердам. Сидишь так и посматриваешь по сторонам, а гид тебе рассказывает: «А это — Нидерландская опера, вчера здесь была постановка „Летучего Голландца“, и главными зрителями того действа стали Буди и Катя…» Давай завтра грустного голландца заменим на веселого, а?

Паула уже спала, и Катя осторожно прошла на кухню — захотелось перехватить чего-нибудь легкого, вроде салата. Открыла холодильник, а оттуда пошел аромат вишни. «Вот здорово! Вишневый пирог купила! Ну, Паула, знает, чего я хочу». Запах ванильного сахара добавлял лишь пикантности, но не перебивал «вишневую волну». А была она нежной и так таяла во рту…

Сон не шел. Вот так всегда. Когда много информации и впечатлений, идет перевозбуждение нервной системы. А сон — не идет. Так что же сказал Буди о проклятии за свои грехи? «Проклятие», «проклятие»… Это слово вертелось у нее на языке, как будто нужно было его поставить в недостающее звено мыслей. Вот, наконец, и оно! А что за заклинание говорил ей человек-орел? «Когда Катарина простит Альберта…» Может быть, над этим Альбертом, как и над Летучим Голландцем, не над немецким, а над голландским, тоже висит проклятие? Надо спросить у Буди, он все знает…

Последняя мысль пришла к ней уже почти во сне.

Глава 3 День третий

— Убегаю сегодня пораньше, — лицо Паулы нарисовалось перед Катиными глазами, когда та еще и не проснулась. — Позавтракаешь и отдыхай.

— А ты куда?

— О-о-о, у меня такое интересное дело сегодня… Называется «Непостоянство гениев». Ладно, я тороплюсь… Расскажу вечером. О Вилли не беспокойся, Хелен уже здесь. Пока!

Катя приняла душ, привела себя в порядок и босиком прошла на кухню. Там она заварила кофе и села за огромный, из тяжелого дерева, обеденный стол. Завтрак еще не остыл: Паула приготовила омлет с овощами. Мысли путались. Еще позавчера она переживала по поводу того, что Стас улетает в Лондон, а вчера о нем даже и не вспомнила… Может, просто закружилась? Все сразу: и презентация, и — опера…

Возвращаясь в спальню, Катя не удержалась, заглянула в детскую. Комната отличная: просторная, светлая, а главное — оборудована для любимого малыша. Здесь — и невысокая горка, с которой можно скатиться, и машина-бибика, на которой можно порулить, и целый шкаф мягких игрушек… Детский столик, за ним можно и кушать кашку, и рисовать фломастерами или карандашами. Огромный ковер — можно валяться, а можно сидеть, складывать конструктор, их здесь — тоже с десяток.

«И зачем же она ребенка решила взять себе? Ведь сама говорила, что предлагали оставить, — подумала вдруг Катя. — Какая ему разница, на каком ковре и за каким столом сидеть? Там, хотя бы, есть другие дети, пообщаться с ними можно». «Как это — пообщаться? — спросило второе „Я“. — Ты же сама себе противоречишь! Как он будет общаться, когда ему, как ты сказала, „все равно“?»

— Вилли! — Катя помахала емурукой, и он тряхнул головой и посмотрел на нее. Из чуть приоткрытого рта вытекла слюнка, и Хелен тут же вытерла ее большой салфеткой, которая была у нее наготове.

«Да уж, а там не станут сидеть перед каждым с платком…» — подумала Катя.

Сегодня Хелен учила Вилли рисовать. Он сидел на детском стульчике за столиком и держал в правой руке толстенный фломастер. На листах ватмана, которые были разбросаны повсюду, красовались жирные разноцветные разводы-завитушки, очень даже похожие на творения сюрреалистов. Если внимательно присмотреться к ним, много чего можно увидеть. Если захотеть. Когда бы их нарисовал известный художник, кто-то бы и восхищался, подметив «тайный смысл», но если больной ребенок — этот смысл теряется за бессмыслицей.

На стене возле детского шкафа, напоминающего один из отделов «Детского мира», висели настенные часы в виде мохнатой головы медведя. Он был совсем не злой, и, казалось, даже, улыбался, рот у него, как и у Вилли, тоже был приоткрыт. И вдруг из этого рта выпрыгнула кукушка с радостным «ку-ку!»

«О боже, уже десять часов, — подумала Катя. — Меня же Буди ждет возле дома…»

Она подошла к окну и отдернула шторы из мягкого желтого шелка с золотистыми разводами. Возле подъезда стояло такси.

— Пока, Вилли, пока, Хелен… До вечера!

И Катя побежала в прихожую, чтобы набросить легкую курточку и обуть свои любимые кожаные сапожки с помпончиками, похожими на колокольчики. Эх, если бы они еще и звенели… Не поймут даму, которой «за тридцать». «Тьфу ты, — вспомнила Катя „занозину“, которую засадила ей Паула. — Тебе тоже не меньше! И как это я не сообразила тогда ответить!»

…Она стояла в зале Государственного музея Амстердама и смотрела на эту картину как на огромный фантастический мир, написанный на библейскую тему. Но этот мир предстал перед ней не в вычурно-идеализированном, а в реальном, реальном до боли, свете. Катя становилась свидетелем грандиозной сцены, этого удивительного по своей простоте и жестокости события: отречения апостола Петра от Иисуса Христоса. Казалось, еще немного, и она станет уже не свидетелем, а… участницей этого события.

На переднем плане — служанка, солдаты и отрекающийся Петр, на заднем — Христос со связанными руками. Служанка держит свечу, чтобы присутствующие удостоверились в том, что Петр действительно был с Иисусом. Но тот отрицает это. Иисус Христос лишь наблюдает это предательство.

— Понравилась? — нависшую над героями картины тишину разрезал голос Буди.

— Да, пожалуй… Мне показалось, что «Отречение Петра» — самая сильная и самая выразительная работа этого художника[15].

— Да… И ведь удивительна судьба этой картины. Долгое время она находилась в Париже, потом переехала в Санкт-Петербург…

— Правда?

— Да-да, Екатерина Великая купила ее для своей коллекции… И уже в советское время, где-то в тридцатых годах, когда в Эрмитаже все распродавалось, картину приобрел музей Амстердама…

Буди замолчал, вглядываясь в удивительное полотно, а потом добавил:

— Зато «Возвращение блудного сына» [16] до сих пор находится в Эрмитаже. На мой взгляд, это и есть самое сильное творение художника. Хотя… Кто-то назвал бы «самым-самым» «Ночной дозор» [17]. Если принять во внимание тот факт, что под это полотно специально перестраивали здание музея… А кто-то считает бесценной загадочную до сих пор «Еврейскую невесту» [18]. Говорят, какие-то детали, вроде корзины с цветами, он нарисовал, а потом — замазал.

Буди взглянул на наручные часы:

— О-о-о, надо поторапливаться, у нас сегодня — обширная программа. А знаешь, Катя, я уже несколько раз был в Нидерландах, и не перестаю удивляться, какие имена дала эта страна миру! Шестнадцатый век — Иероним Босх, семнадцатый — Рембрандт Ван Рейн, Йоханнес Вермер, Ян Стейн, девятнадцатый и двадцатый — Винсент Ван Гог и Пит Мондриан. А Мориус Корнелиус Эшер?

Отлично знаю его работы, но ведь он больше — художник-график!

— Да я об именах, вообще-то! А сколько писателей, композиторов! А знаешь, кто основал этот музей? Брат Наполеона Первого, король Голландии Луи Бонапарт! Как тесен этот мир, да? Ну все, Катя, бежим дальше…

За этот третий и последний день пребывания в Амстердаме Катя должна была посмотреть «все остальное». Поэтому к названию этой экскурсии очень подходило известное всем «галопом по Европам». Они побывали в Доме-музея Рембрандта в Еврейском квартале[19], чтобы ощутить истинную обстановку, в которой творил художник. Понятно, что многое всегда потом улучшают и переделывают, но все же… Здесь действительно сохранились и кухня, и жилые комнаты, и мастерская художника. И даже — осталась такой же, как и прежде — опись имущества, составленная нотариусом для его продажи с аукциона.

Интересно, что у всех великих людей есть и пик славы, и «не лучшие времена». А у многих последнего даже гораздо больше — так и заканчивают свое пребывание на грешной земле в нищете.

Катя и Буди посмотрели картины современников Рембрандта, его учеников, и конечно же — учителя — Питера Ластмана. «Хорошее имя — Питер, оно так часто встречается среди нидерландцев», — подумала Катя.

Музей Ван Гога[20] располагался в парке рядом с Рийксму-зеем[21]. Современное и очень модное здание. Из картин этого художника Кате больше всего понравился «Цветущий миндаль» [22]. Оказывается, Ван Гог написал это полотно, когда услышал от любимого брата Тео радостное известие о рождении сына — впоследствии единственного своего племянника. На нежно-голубом фоне расцвел миндаль. Его цветы как будто настоящие, их хочется потрогать, настолько они осязаемы, хочется вдыхать и вдыхать их аромат… А вот «Подсолнухи»[23] были написаны для Поля Гогена, с которым Ван Гог тогда дружил. Однажды к приезду Поля он украсил в своем домике комнату, повесив на стены шесть подсолнухов — три на голубом фоне и три — на желтом. Этот желтый фон очень необычен, он навевает совсем не радостные мысли.

«Почему у многих гениальных людей трагична судьба? — этот вопрос задавала себе Катя и не могла на него ответить. — Вот, например, Ван Гог. В порыве ярости мочку уха себе отрезал, а потом и вовсе оказался в клинике для душевнобольных. А в конечном итоге — самоубийство. Чего ему не хватало? Удовлетворения своим творчеством? Душевного равновесия? А может, несостоявшегося личного счастья?»

Подъезжая к амстердамской бухте, издалека видишь здание цвета морской волны. Оно построено над въездом в тоннель и стилизовано под корабль, нос которого вздымается над заливом. Это Музей Немо [24], место, где можно совершить занимательное путешествие между реальностью и фантазией.

Катя вспомнила, как еще в детстве читала научно-фантастический роман Жюля Верна «Двадцать тысяч льё под водой» [25]. Там выдуманный капитан Немо путешествует на подводной лодке «Наутилус». Примерно такое же путешествие на грани вымысла можно совершить здесь, тоже начиная с кафе «Наутилус», потом продолжить в залах-палубах, где идут игры-рассказы о законах мироздания, тайнах биохимии и генетики, загадках человеческого мозга и сознания…

— Катя, ты не уснула?

— Это я задумалась. Впервые вижу, чтобы музейными экспонатами были мыльные пузыри.

— Аты знаешь, как переводится слово «немо»? «Ничто» — пустое открытое пространство… Вот поэтому-то и есть эти пузыри. Как бы напоминание о том, что детская фантазия с помощью музейных технологий может превратиться в виртуальную реальность.

Через четвертый этаж музея они вышли на ступенчатую крышу, похожую на палубу. С нее открывается панорамный вид на старый город, единственный полноценный вид с такой «смотровой площадки». Архитектор Ренцо Пьяно удивительно точно выбрал место в гавани, вписавшись в которое, музей стал одним из символов Амстердама.

— Смотри, Буди!

Через залив торжественно шествовало какое-то судно. С его стороны доносились звуки духовых инструментов, они-то и создавали праздничную атмосферу. Возможно, там тоже была экскурсия — на палубе толпились люди. А к самой кромке залива приблизились здания Амстердама. Они стояли плотной стеной, возвышаясь над гладкой поверхностью воды, как над зеркалом, в котором можно любоваться собой.

— Катя, мы еще куда-нибудь успеем? Как у тебя со временем?

— Времени очень мало, Буди. Музей тюльпанов [26] мы все равно не посмотрим, он работает только весной. Дом Анны Франк[27] придется оставить на следующий раз. Вдруг еще когда-нибудь посчастливится сюда приехать… Но вот не увидеть Музей мадам Тюссо[28] — это непростительно… Да, самое главное! А «плывучий голландец»? Короче, оставляем «голландца» и мадам. Все!

Когда Катя вернулась домой, Паула уже хозяйничала на кухне:

— Ну ты и пропала! Со своим Буди гуляла?

— Ходили по музеям!

— Да ну? А в ресторане не были?

— Нет.

— Странно. А что же он хочет от тебя?

— Паула, сегодня ночью я улетаю. Вот и вся история… Хочет… хочет… Что он может хотеть, когда меня уже почти нет? Я одной ногой — здесь, другой ногой — в Питере. Да и вообще он мне не пара… Лучше расскажи, что это за «непостоянство гениев», о котором ты утром мне шепнула?

— А-а-а, это? Умрешь — не встанешь! Короче, меня, как корпоративного психолога, пригласили поучаствовать в одном эксперименте. Впервые… заметь, впервые в мире, такое исследование провел нидерландец Симон Риттер[29]. А мои коллеги попробовали его повторить. Более ста студентов они разделили на две группы и дали две минуты на обдумывание проблемы: сделать ожидание в очереди менее скучным. Первая группа приступила к работе сразу, вторую попросили предварительно поиграть две минуты в видеоигру. Смысл был в том, чтобы за время игры подсознание студентов само попыталось найти решение.

— И-и-и?

— Обе группы выдали одинаковое количество идей, хотя… ожидалось, что вторая группа выступит лучше. Слушай дальше… Самое интересное, что студентов попросили выбрать лучшие идеи, изложенные на бумаге. И снова одна группа приступила к заданию сразу, а вторая ушла играть. В итоге вторая группа отобрала в два с лишним раза больше удачных решений, чем первая.

— И кто же оценивал результат? Может быть, он неправильный? — Катя, прищурившись, дала понять Пауле, что тоже может быть довольно серьезным критиком.

— Ты знаешь, какая там была комиссия экспертов? Одни доктора философии… Правда, и я в их числе, хоть и не доктор… Но ты же не сомневаешься в моих профессиональных способностях?

— А применительно ко мне какие можно сделать выводы? — не сдавалась Катя. — Мне ведь не столь интересно, что там у других…

— Применительно к тебе? — переспросила Паула. — Ага! Тебе надо отвлекаться и расслабляться! Ха-ха-ха!

И она опять захохотала, как ненормальная.

— А еще эксперимент доказывет, что многое зависит от настроения испытуемых. У кого лучше настроение — у того лучше результат.

— Понятно, — согласилась с ответом Катя. — Но при чем здесь «непостоянство гениев»? Гениев, заметь, а не сереньких людишек!

Паула задумалась, и от напряжения на ее лице появились несколько морщинок:

— Так вот, эти исследования и подтверждают, что даже самые блистательные таланты выдают удивительно заурядные работы. Никто не застрахован от провалов…

— А знаешь, почему? — добавила она после короткой паузы. — Да потому, что одного воображения недостаточно, нужно выбирать лучшее, так сказать, отсеивать. Об этом писал и Ницше в книге «Человеческое, слишком человеческое»…

— Неужели начнешь цитировать? — Катя язвительно улыбнулась.

— Конечно, нет! Но сказать своими словами смогу… А что, тебе неинтересно?

— Да нет, почему же… Ну, говори-говори… — Катя подошла к плите, здесь на сковородке жарились котлеты, и перевернула их.

— Спалишь ужин, подруга.

— Так вот. Ницше считает, что художники и мыслители, то есть творческие люди, заинтересованы в том, чтобы народ верил во внезапное творческое озарение. А на самом деле фантазия гения выдает и гениальные, и средненькие, и вовсе никудышные идеи. А вот разум, заметь, разум — делает их отбор… Вот так!

— Получается, что все великие люди были просто великими тружениками?

— Именно! Отсюда вывод? Ну? Вывод про нас! Катя, не спи!

— Отсюда вывод, что у нас гораздо больше шансов стать гениями!

— О! Вот что значит — моя школа! — Паула показала указательным пальцем на себя, словно в помещении была еще одна такая же дива, и, выложив котлеты на плоское блюдо, поставила его рядом с гигантской салатницей. — А это у меня греческий салат… с помидорами, маслинами и брынзой… Твой любимый…

— Ты знаешь, Катя, — произнесла она, устраиваясь поудобнее на стуле с высокой спинкой, — я живу здесь, в большом городе, и все у меня есть, а будто одна…

— Паула, у тебя так часто меняется настроение! — заметила Катя. — Может быть, тебе нужно сходить…

— Да-да, подруга, договаривай! И к кому же мне обратиться? К психологу? То есть, к самой себе? — Ее указательный палец с длинным ногтем грозил проткнуть тонкую шелковую ткань на груди.

— Ладно, проехали… — произнесла с ноткой сожаления Катя.

— Ну, а что касается одиночества… Так это же синдром «одиночество в мегаполисе». Помнишь, ты мне о нем рассказывала?

— Даже если и он? — не останавливалась Паула. — Может, поэтому и Вилли… вместо кошки…

— Дура ты! — Катя стукнула по столу вилкой.

Но Паула на звук мельхиора не отреагировала и продолжала ныть:

— Случись что со мной, а ребенок никому не нужен…

— Паула, да у тебя — мехлюдия! Явный депрессняк! Это не мне, а тебе нужно «отвлекаться и расслабляться»!

Через три часа они будут в аэропорту. Вот здесь и произойдет «маленькое-маленькое» событие… Да-да, без него бы и не началась фантастическая история, та самая история, которая повернет стрелки судьбы Катарины Блэнк, молодого художника-дизайнера из Питера, вырвет ее из привычной обстановки и забросит в те самые «преданья старины глубокой», то есть, «за тридевять земель в тридесятое царство».

— Паула, скажи мне что-нибудь хорошее на прощание, только без нравоучений. Ты знаешь, у меня на душе странное ощущение… Будто ожидаю что-то необычное… Ладно — ожидаю! Верю, что произойдет! Только что?

Они уже стояли перед зоной таможенного контроля, как у черты, за которую вот-вот шагнет Катя и — окажется в другом мире. А Паула останется здесь со своими заботами и печалями, и не сможет уже поделиться ими с Катей. За эту черту их не пускают.

— Как подруга, я уже давала тебе советы, как психолог — тоже, тогда скажу как астролог…

— О-о-о!..

— Думаешь, зря жую свой «звездный хлеб»? Да-да, зарабатываю и здесь. Причем, совсем не плохо! Так вот, о звездах… Совсем скоро на небе будет необычная конфигурация планет, которую составят Юпитер, Плутон и Сатурн, и называется она… «Перст судьбы»[30]. Чувствуешь, какой смысл таится уже в самом названии?

— Сейчас начнешь про аспекты… То да се… И улетит мой самолет. Ты скажи резюме. Чего мне ожидать от этого «перста»?

— Он сулит большие реформы… Н-да, тебе же нужно в личной сфере… Правильно? Слушай главное. Люди попадают под влияние «Перста судьбы» не по своей воле. Они оказываются втянутыми в водоворот событий, которые уже развивались до них…

— И какой давности? — выразила интерес к поднятой теме Катя.

— Не важно! Это может быть и сто лет, и триста, и даже — тысяча.

— Да ну? — откровенно удивилась Катя, и перед ее глазами возникло то самое представление с куклами и масками, которое видела она во сне и в самолете, и здесь, в Амстердаме. «А может, это и есть тысячелетний театр?» — промелькнула в голове мысль. Но подумать об этом не давала Паула, выливавшая поток слов, будто у нее прорвало где-то плотину.

— И этот водоворот подталкивает человека к принятию очень важных решений… — она говорила горячо и убедительно, совсем так, как Катя на защите дипломной работы. Словно должна была заставить поверить в свои доводы самую критически настроенную комиссию. — Тот, кто оказался втянутым в этот водоворот, начинает ощущать готовность к глобальным переменам в своей жизни… Он просто жаждет что-то поменять! И не догадывается, бедняжка, что инициатива исходит вовсе не от него, а от внешних обстоятельств. Поняла?

— Да, конечно…

— И вот здесь самое время исправить старые ошибки. Любые! Хоть тысячелетней давности!

Катя опять увидела картинку. Сейчас перед ее глазами пролетела птица с длинным зеленым клювом.

— Есть шанс восстановить прошлые отношения, и даже — простить партнера… — продолжала Паула. — Ну, а если они оба осознанно боролись за свою любовь…

— Катя! — Буди чуть-чуть запыхался, видимо, бежал от самой стоянки такси.

— У нас осталось три минуты! — Паула отчеканила слова тоном директора школы, к которому зашел практикант. Она не любила, когда ее перебивали.

— Вот моя визитка, — не отреагировал на замечание девушки Буди. Он держал в руке заготовленную карточку. — Позвони мне, как будешь дома, хорошо?

Катя дернула замочек накладного кармана на сумке, чтобы достать оттуда визитницу, но от резкого движения «молнию» заклинило.

— О-о-о, кого я вижу! Катарина Блэнк! — словно из-под земли, выросла долговязая фигура Питера Кельца. Лицо молодого человека светилось улыбкой, как и его рыжая шевелюра. — Улетаешь? А у меня тоже скоро самолет… На Дрезден…

— Катарина Блэнк? — лицо Буди начало краснеть и покрываться испариной. Только что отдышавшись, он вновь стал задыхаться и даже — заикаться. — К-к-к-катарина?!

Питер с недоумением посмотрел на него с высоты своего роста:

— А это кто? Не тот ли любитель оперы?

Видимо, его тогда задело, что Катя не просто не приняла приглашение продолжить вечеринку, а отдала предпочтение другому кавалеру.

Замок заклинило окончательно. Пальцы не слушались. Они стали влажными…

— Мне пора… — произнесла она еле слышно и шагнула за ту самую черту, за которую уже не переходят проблемы…

— Подожди, Катарина, — в голосе Буди появились настойчивые нотки, — ты не должна улетать!

— Я никому ничего не должна! — сказала она уже громко, вспомнив уроки Паулы.

Видимо, от этих слов, как от магического заклинания, мгновенно улетучилось волнение. Катя успокоилась. Правда, на душе стало мерзко. Ее раздражало присутствие Питера, так не вовремя появившегося, и эта заклинившаяся «молния»… Да и поведение Буди показалось тоже вызывающим. Его излишняя самоуверенность… Не она ли является его истинным «лицом»?

— А я — должен! Я должен сказать тебе что-то важное…

«Да, конечно, она… Надо же, на глазах у всех… И что же, интересно, ты хочешь сказать? — бежали мелкой дрожью мысли в Катиной голове. — Неужели в любви решил признаться? Раньше надо было, а не в последнюю минуту…»

Она обернулась, чтобы помахать всем рукой, и исчезла за широкой спиной важного господина, который побежал за Катей, чувствуя, что опаздывает на рейс.

Глава 4 Питерские посиделки

Декабрь 2013 года.

За окном шел снег. Огромные сырые хлопья казались еще больше под светом фонаря, — он стоял, как одинокий стражник, возле этого подъезда вот уже лет сто. Свет от фонаря выхватывал всего лишь небольшой сегмент темноты, сегодня особенно насыщенной и оттого — тяжелой.

Катя сидела за столом и набрасывала эскизы. Она решила сделать коллекцию легких женских шубок, взяв за основу те, что носили на Руси в конце семнадцатого века. Именно тогда подул на Русь «ветер» и с Европы, и с Азии. Везли купцы сукно из Англии, бархат, парчу и тафту из Италии, Византии, Турции, Ирана и Китая… А покрой костюма стал голландским, немецким и французским. На богатые укороченные шубки — из соболей, белок, лисиц — мода пришла тоже из-за границы. И назывались они кортелями. Но… как пришла, так и ушла, не попрощавшись… Видимо, и в те времена девица по имени «Мода» была ох какой ветреной…

А на голове у русских женщин были меховые шапки с ярким верхом, украшенные драгоценными камнями и мелкими жемчужинами. Вот откуда «растут ноги» у стразов! Правда, что стразы? Побрякушки! И лепят их в основном на летнюю одежду. А вот тогда было принято от души украшать зимние наряды.

Катя с удовольствием фантазировала. Это очень помогает избавляться, пусть ненадолго, от гнетущих мыслей. А они не оставляли ее в покое. Стас пока еще не уехал, но уже собирается. Буди пропал, как в воду канул. Паула тоже молчит. «Уж не закрутили ли они там роман? — пришла в голову шальная мысль. — Какая ерунда! А впрочем, даже если и так… Мне это уже не интересно».

Скрипнули тормоза подъехавшей машины. Катя вздрогнула от неожиданности и машинально посмотрела в окно. Потом одернула себя: «Стоп, я же никого не жду! Однако, какой длинный вечер…»

Катя пока не знала, что этот вечер гораздо длиннее, чем она думает.

Тишину нарушили щелчок замка и скрип открывающейся входной двери. Скорее всего, отец. Только он может так легко справляться с тугим замком.

— Катя! Ты как? Опять раскисла? Привет! Будем ужинать?

— Привет, пап, у меня все отлично, скоро будет новая коллекция… А у тебя?

— А у меня коллекции не будет! — отец, слегка подрумянившийся на легком морозце, уже сбросил пальто и шапку. Он даже переобуться успел. — У меня будет… защита!

— Да ты что?

— Да-да, все уже решено! Зря я над этой темой столько работал?

— А студенты тебя не разлюбят?

— Уж сказала… Эх, Катюха, Катюха! Что я, девочка, чтобы меня любить? Давай, давай, мечи на стол, а то не хватит сил стать доктором культурологии…

Отец подошел к Кате и заглянул ей в глаза:

— Что-то случилось?

— Нет-нет!

В дверь стукнули.

— Пап, по-моему, Валек, лень ему ключи искать…

Привычки братишки она прекрасно знала. Он не любил делать лишних движений там, где спокойно можно без них обойтись. Как сейчас. Тем более, что замок стал заедать, видимо, требует смазки машинным маслом.

Они сидели втроем за небольшим обеденным столом на мягких стульях с узкой прямой спинкой, обитых бежевым велюром. Стульев было четыре. Но последний пустовал уже три года, с того дня, когда умерла мама. Поэтому каждый раз, когда они садились за стол, Катя думала о маме. Иногда ей хотелось убрать этот стул… Но она этого не делала.

— Голодный, как черт! — Валек торопливо зачерпнул ложкой наваристые щи. — Как там добрый молодец говорил, когда Баба Яга приказала ему сесть на лопату, чтобы в печку задвинуть и зажарить? Сначала ты меня… накорми!

Катя удивленно посмотрела на него. Вот и еще один мужчина растет. Уже в университете учится…

— Эй, сказочник, что там у вас в универе сейчас? Новые программы и эксперименты?

— Отпа-а-ад! — Валек отодвинул от себя пустую тарелку и потянулся за расстегаем с рыбой и рисом. Такие небольшие сдобные пирожки любила готовить мама. Еще с того времени они прочно вошли в их семье в список «коронных блюд». Валек с удовольствием откусил добрую половину расстегая и продолжил свой рассказ:

— Сегодня вот… например… занимались повышением креативности!

— И как это? За уши ее вытягивали? — удивилась Катя.

— Нет, мы в эксперименте участвовали, как подопытные кролики…

— Наверное, голодом морили этих кроликов? — подколола она братишку, намекая на отменный аппетит.

— Нет… Не угадала… Совсем другая тема. Называется «Непостоянство гениев»…

Катя прыснула в салфетку, но тут же взяла себя в руки:

— Это нидерландец Симон Риттер придумал?

— А ты откуда знаешь?

— Так я же в прошлом месяце в Амстердаме была.

— А-а-а, разочарованно произнес Валек, а я только собрался рассказать о Бетховене…

— Подожди, а что там у Бетховена было? Я слышала только о Ницше.

— Оказывается, он самую классную музыку сочинил не в порыве творческого вдохновения… Он ее… постепенно собирал…

— Вот как?

— Да, это — процесс отбора… А вот у Леннона и Маккартни…

Кто-то позвонил в дверь.

— Никогда не дадут закончить… — проворчал Валек и пошел открывать дверь.

— Я никого не жду, — бросила ему в спину Катя, как бы оправдываясь за прерванный рассказ. Редко на брата находила разговорчивость, обычно из него слова не вытянешь…

Они вошли вдвоем — Валек и Буди, как будто так и должно быть, как будто Буди вышел недавно, чтобы купить в гастрономе хлеб. Нет, если бы вместо него были бы даже… Леннон с Маккартни, это еще куда бы ни шло… Ну, Юрий Гагарин — на худой конец. Но — Буди, который…

— Катюша, а что сделала Баба Яга? — отец заметил недружелюбный взгляд дочери и попытался вывести ситуацию в верное русло.

«Что-что? — подумала Катя, — конечно, накормила дорогого гостя…»

— Ну ладно, — снисходительно проговорила она, — познакомьтесь…

— Георгий Дмитриевич, отец Кати…

— Валентин, брат…

— А я — Альберт Буди Блэнк…

Рука отца, которая только что сделала теплое рукопожатие, вздрогнула.

— Как вы сказали?

— Георгий Дмитриевич, как раз об этом я и хотел рассказать Кате, тогда… Еще в Амстердаме… Но она ведь не слушает меня! Я ей и визитку дал…

— Катюша, у тебя есть его визитка?

— Нет, папа… Точнее, не знаю… Мне кажется, я ее не видела. Нет, я ведь ее держала тогда в руке… Папа! Не знаю! Ничего не знаю…

«Может быть, я ее мимо кармана положила… А может… — мысли бегали в ее голове, не в силах собраться вместе и оценить ситуацию. — Альберт? Нет, только не это!»

Катя изменилась в лице. Она судорожно сжимала в руке салфетку и молчала. Наконец, ее мысли собрались в один клубок. Она взглянула Буди в глаза, окунувшись в их такую же, как и этот вечер, черноту:

— А почему ты не позвонил? Или не приехал сразу же? Ведь прошло уже больше месяца…

— Так ты же свою визитку мне не дала… А Паула…

Опять кто-то звонил в дверь. Как будто здесь — семинар начинающих поэтов. Георгий Дмитриевич бросил строгий взгляд на сына. Тот нехотя встал и шаркающими шагами поплелся в прихожую. В это время Буди, не дождавшись, когда его пригласят за стол, осторожно выдвинул мамин стул и сел на него.

— Добрый вечер! — молодой человек атлетического сложения улыбался голливудской улыбкой, словно выиграл в лотерею не меньше миллиона. И даже — не рублей. Потом он заметил незнакомого человека, на лице которого не стояло тавро «миллионер», и выигрыш потихоньку стал уменьшаться. Взглянув на Буди еще раз, он увидел табличку «доктор». И маленькую приписку — «из Азии». Черные волосы и такие же черные глаза однозначно говорили об этом. Правда, совершенно белый цвет кожи выдавал родственные связи с европейцами, а может, был он характерным именно для его национальности…

— Извините, я, кажется, помешал. У вас серьезный разговор?

— Нет-нет, проходи, Стас, — Георгий Дмитриевич с особым радушием выговаривал каждое слово, прокручивая в голове дальнейший план действий. А про себя подумал: «Надо посоветоваться с Катей, чего-то я пока не знаю…»

— Валентин, ты давай-ка чайку налей гостям, мы — на минутку… Катя, можно тебя?

Первой слева была дверь в кабинет, и отец крепко сжал Катину руку:

— Сюда…

Он осторожно прикрыл дверь за собой и строго посмотрел на дочь:

— У тебя с ним роман?

— Папа!

— Если нет — тогда не понимаю, что он здесь делает! Кстати, а почему у него такая же фамилия? Он что, наш родственник?

— Да нет же, папа! Правда, если считать, что Адам — наш родственник, то тогда — да… Дело совсем не в этом…

— А в чем?

— То, что он — Альберт!

— Катя! Тебе не нравится это имя?

— Нравится — не нравится… Ну не могу я сейчас тебе это объяснить, для этого нужно много времени…

— Хорошо, я дождусь, когда это время наступит…

— Папа, Буди… То есть, Альберт — доктор философии Лондонского университета Метрополитен. Вот вы и поговорите о науке. Заодно и протестируешь его… Может, он такой же доктор, как я… космонавт…

Они вернулись в столовую и с удивлением наблюдали, как Стас и Буди нашли общий язык. Видимо, Стас успел похвастаться тем, что стажируется в Лондоне, а Буди сообщил, что в Лондоне работает. Об этом можно было судить по последним фразам их диалога.

— Да что говорить об этом? — видимо, Буди в чем-то был не согласен со Стасом. — Банк Англии — один из старейших в мире, но перешел на десятичный принцип денежного счета гораздо позже, чем русские банки.

— Как это «позже»? — похоже, Стас об этом не знал.

— Позже на… двести пятьдесят лет, — уточнил Буди. — А ты едешь туда стажироваться…

— Так этот банк появился еще раньше Петровской денежной реформы? — Стас был потрясен такой новостью.

— Вот именно! А вообще-то… — Буди сделал небольшую паузу, подыскивая более точные слова, — отличные знания по созданию денег из «воздуха» получишь. Если, конечно, захочешь…

Катя прервала их беседу. Она уже немного успокоилась и брала ситуацию под контроль:

— Стас, у тебя что-то срочное?

— Я собирался сделать тебе предложение!

В его словах проскользнуло раздражение. Видимо, жених ожидал более радушный прием.

Только сейчас она заметила в его руке букет белых роз.

— Собирался? — переспросила Катя. — А сейчас уже… передумал?

Как она ждала эту сцену! Представляла ее именно с белыми розами! Вот он галантно встает на колени и произносит самые важные в этой жизни слова, а она бросается ему на шею и замирает в поцелуе… А потом он поднимает ее на руки и кружится в вальсе…

А вальс-то при чем? Дубль-два. А потом он поднимает ее на руки и несет… в спальню. Розовое атласное покрывало пахнет «Мисс Диорр шери»[31], и кажется, что губы срывают сладкие и ароматные вишни. Плоды темно-бордовые, почти черные, потому что уже переспевшие…

— Стас, давай оставим этот разговор на завтра. Сегодня у нас гость издалека. Хорошо?

Катя проводила его до входной двери и вернулась в столовую с белым несчастливым букетом:

— Мне нужно побыть одной… Папа, я думаю, вы с Буди найдете общий язык. Да?

— Я тоже пошел! — Наконец-то и Валентину представилась такая возможность! Он давно закончил ужин, но никак не мог улизнуть: то гостей надо встречать, то приборы подавать, то чай разливать.

Катя прошла в свою комнату и бросила себя на кровать. Мысли путались.

На кухне продолжалось чаепитие.

— Катя говорила, что вы тоже преподаете? — Буди сделал глоток ароматного темно-коричневого напитка из белой чашки с озорными голубыми горошинами и внимательно посмотрел в глаза Георгию Дмитриевичу.

— Да-да, в Гуманитарном университете профсоюзов, на факультете культуры… Я — культуролог.

— Очень приятно! Мы с вами — коллеги… Но вот с вашим вузом у нас пока нет контактов… Скорее всего, потому, что Метрополитен появился совсем недавно, он создан на основе двух вузов… Но зато у нас учатся иностранные студенты! И много международных офисов по всему миру: в Брюсселе, в Пекине, в Дели, в Гаване…

— Подождите! — Георгий Дмитриевич отставил чашку с чаем и в упор начал разглядывать Буди, — Так вы тоже — за гуманизацию образования?

— Да. И за объединение вузов разных стран в мировое университетское сообщество.

— А мы развиваемся в этом направлении более восьмидесяти лет. И поддерживают нас почетные доктора университета!

Говорят ли вам о чем-то их имена? Дмитрий Лихачев, Георгий Свиридов, Мстислав Ростропович, Даниил Гранин, Андрей Вознесенский… — Георгий Дмитриевич смог бы перечислить всех почетных докторов, но вовремя остановился. Навряд ли они известны преподавателю небольшого английского вуза.

— Я знаю не только их имена, — неожиданно для него прозвучал ответ Буди, — но и некоторые их работы. Например, читал на английском языке поэму Евтушенко «Станция Зима» и его стихи. А Мстислав Ростропович, кстати, является почетным доктором не только вашего вуза, но и нескольких вузов других стран. В Великобритании — Кембриджского и Оксфордского университетов. А «величайшим из ныне живущих музыкантов» провозгласила его именно лондонская газета «The Times»…

Георгий Дмитриевич кивнул. Ему понравился кругозор молодого доктора философии. Однако… Что, если продолжить тестирование? Вот и Катя об этом просила… И глава семьи, заговорщически улыбнувшись, спросил гостя:

— А что может связывать Его Королевское Высочество принца Майкла и ректора Бристольского университета доктора Кингмана?

Буди задумался. Он сжал ручку чайной чашки, словно от этого движения увеличивалось напряжение мозговых клеточек, а потом произнес:

— Думаю, их объединяют идеи гуманизации образования…

— В точку! — Георгий Дмитриевич от удовольствия хлопнул в ладоши и добавил. — И оба они являются почетными докторами нашего вуза!

— Да ну? — Буди искренне удивился. — А вот об этом я не знал.

— Так что же главное в гуманистической сути культуроцентристской концепции?

Георгий Дмитриевич поднял вверх указательный палец, словно шпрехшталмейстер на арене, извещая зрителей о начале головокружительного сальто-мортале, и с воодушевлением закончил мысль:

— Признание духовно ответственного выбора и духовно мотивированного поступка как основы личностной зрелости человека. Да-да, вы со мной не спорьте!

— Я и не спорю. — Буди отодвинул чашку с остывшим чаем. — Развивать только интеллект — этого мало… Кстати, а вы работаете над созданием образа российского интеллигента? Эта тема для вас актуальна?

Георгий Дмитриевич снова улыбнулся незримому третьему собеседнику и ответил:

— Может быть, это будет звучать несколько иначе? Не «создание образа российского интеллигента», а «воспитание студентов на примерах лучших образцов российской интеллигенции»…

Он сделал небольшую паузу, словно припоминая тот случай, о котором хотел рассказать.

— Однажды был у нас с визитом ректор Линнского университета доктор Росс… Буди, да что же это мы? Давайте уж закончим официальную часть посиделок, а то как на симпозиуме!

Он опять что-то вспомнил, потому что начал повторять одно и то же:

— На симпозиуме! Ну надо же! На симпозиуме! — отец Кати весело расхохотался, да так, что не мог остановиться.

Не понимая, в чем дело, Буди с удивлением смотрел на странного собеседника и думал: «Неужели я не уловил смысла какой-то остроты в его словах? Вот что значит „русский юмор“! Меня об этом предупреждали!»

— Почти до слез пробило! — Георгий Дмитриевич провел по глазам салфеткой и посмотрел на Буди. — Слово «симпозиум» произошло от древнегреческого «симпосий», что значит «ритуализированное пиршество, сопровождаемое буйным весельем».

Теперь начал хохотать Буди. Он представил в «буйном веселье» того важного толстого американского доктора, который выступал с докладом на симпозиуме в Амстердаме. Доктор рассказывал о доколумбовой цивилизации майя в Месоамерике, и очень интересно, несмотря на то, что название его доклада, как и фамилия оратора, было таким длинным и трудновыговариваемым…

Катя лежала на кровати с закрытыми глазами, представляя потолок экраном, на котором можно «прокрутить» последние события. Неплохо бы разложить их по полочкам, чтобы определить, какие из них значимы, а какие и вовсе не нужны. Тогда ненужные можно выбросить из головы. А может, и сжечь в топке сердца. Или — вытравить из памяти? Несмотря на то, что потолок был белым, «экран» казался зловеще черным и ничего не показывал. Но вот на нем зашевелились, как и в прошлый раз, ожили тени кукол.

Та, которая была с длинной растрепанной паклей на голове и с огромными висячими грудями, выпучила глаза и широко открыла рот, набитый кривыми зубами:

— Нет, Катарина не простит Альберта… Не будет ему прощения! И тогда…

Ее белая пакля еще больше побелела от злости, а на пальцах рук начали расти длинные когти.

— Ты умерла! — почти прокричала Катя. — Ты же в прошлый раз еще умерла…

Зеленая маска стала раздуваться, как воздушный шар. Она зашлась в приступе хохота, да так сильно, что обвислые груди заколыхались, словно две слабо надутых груши под ударами боксерской перчатки.

— В нашем театре все живые! — взвизгнула она и… растворилась в темноте. И только ее тень корчила рожицы, то открывая, то закрывая рот, и размахивая когтистыми руками.

Катя ждала маску птицы-человека. Ведь именно та сообщила ей, что Катарина простит Альберта. Может быть, от этой птицы можно будет еще что-то узнать?

И вот оно — яркое оперение, отливающее золотом и бронзой! И снова руки, сомкнутые на груди. Но почему в прошлый раз показалось Кате, что это — знак чистосердечного признания? Ведь сейчас так явственно видно, что через пальцы сочится кровь… Раненая птица! Вот почему у нее и голос был гортанным… Да у нее же простреленное горло!

Птица открыла длинный зеленый клюв и прохрипела:

— Катарина простит Альберта…

«Да что же это? — Катя схватилась за голову. — Какая Катарина? Какой Альберт? Если это я, то за что мне его прощать? А если это другая, то что же мог сделать совершенно нормальный человек, и даже — доктор философии, чтобы говорить о его прощении?»

— …И когда они вдвоем пройдут тропой очищения… и положат дар богам…

Заиграла музыка. Но это была не та легкая струящаяся мелодия, как в прошлый раз — с перезвоном колокольчиков, мягких ударных и нежных щипковых. Неожиданно громко и тревожно началась увертюра к опере «Летучий Голландец».

Прелюдия из резких и дерзких звуков извещала о том, что стихия на самом деле разбушевалась: ветер по-волчьи завывал, замолкал и снова ревел, как зверь. Но вот эти звуки постепенно сменились на теплые и нежные, полные умиротворения. «Встречали ль вы корабль?» — запела Сента.

«Почему? — подумала Катя. — Почему Сента отказала Эрику? Ведь она любила его! Почему сохранила верность Голландцу, и даже — погибла ради него? Ведь его она почти не знала… Разве что слышала о нем легенды».

И снова грозный фанфарный клич! Суровые и скорбные ноты арии Голландца вселяют смятение. Неужели произойдет трагедия? И не будет другого финала? Но вот на фоне скорби и отчаяния слышится светлый и восторженный голос Сенты. Она уже — на утесе! Нет-нет, Сента, не надо! Но девушка не слышит Катю, она в последний раз оборачивается, словно прощаясь… И ее глубокий пронзительный взгляд обжигает отчаянной страстью!

…А в бездонной пропасти волны яростно разбрасывают пену, то поднимаясь почти до вершины утеса, то опускаясь до самого дна пучины.

Катя вошла в столовую, когда мужчины хохотали над какой-то шуткой.

— Неужели анекдоты «травите»?

Ее вопрос повис в воздухе. Оба молчали. Как же сказать ей об античных пирушках с флейтистками и гетерами, с особенно рьяным поклонением Богу Дионису и с расплескиванием вина из кубков?

— Да ладно… Если вам так уж нравится…

— Катюша, Баба Яга проснулась… — отец явно хотел сменить тему.

— Ах, да… Давайте я заварю свежего чайку!

— Не возражаю! — подал голос Буди. — Мне показалось, что сейчас меня здесь смогут выслушать. Я приехал для того, чтобы пригласить Катю… — Он посмотрел своими бездонными глазами в ее шоколадные озера. Они волновались, они были растеряны.

Но именно в этом волнении они были такими прекрасными… — Катя, я не говорю, что ты это должна сделать… — Буди сделал акцент на нелюбимое Катино слово «должна». — Я просто очень сильно прошу тебя, чтобы ты со мной поехала!

— Зачем? Куда? И когда? У меня столько вопросов… Ничего не понимаю!

— Катюша, успокойся, — отец ласково погладил ее сжатые в «замок» ладони. — Давай послушаем…