Живые тени ваянг

Глава 1 Таинственные амулеты

Декабрь 2013 года.

Хлопнула входная дверь, значит, Стас действительно ушел.

— Катюша, ты как-то так резко с ним… — Георгий Дмитриевич, наконец-то, выдавил из себя эти слова, хотя по добродушному тону его голоса было понятно, что он поддерживает решение дочери. Чем-то не нравился ему Стас, и все. С одной стороны, парень имеет множество достоинств: и внешностью удался, и образованностью, да и профессия у него достаточно престижная, а семья — так об этом вообще разговора нет… А вот с другой… Но нет в нем… чего? Чего же нет? Может, душевного расположения к людям? Или простой человечности? Ведь существует же такое качество.

— Папа, я и сама не знаю, что это на меня нашло…

— Ладно, это ты перегрузила себя информацией, вот и заклинило мозги. Ну что, спать пойдете, или еще посидим немного? — Георгий Дмитриевич сделал такое сильное ударение на слове «посидим», что дураку было понятно, он и не собирается выпускать из кабинета ни Катю, ни Буди. Видимо, не все еще «экспонаты» показал.

— Да нет, папа, еще не поздно…

— У меня, Катюша, есть для тебя новость. Только сегодня узнал об этом, да все не доходит черед сказать. — Он посмотрел в сторону Буди, который как раз заканчивал изучение коллекции монет. — От нашего гостя секретов нет, ведь мы знаем почти всю его родословную. А вот что я узнал о нашей родословной…

— Папа, так ты и этим занимался?

— Дочка, не сам… Я обратился с такой просьбой к профессору Кардапольцеву, ты же знаешь его. И вот сегодня он предоставил мне некоторые факты…

— Ну же, папка, не тяни, раз заинтриговал — давай выкладывай!

— Оказывается, один из моих предков был кораблестроителем, это еще во времена Петра Великого. С чего же начать? — Георгий Дмитриевич явно разволновался. — Ладно, начну с того, что известно. О внуке этого кораблестроителя. Так вот, он служил в военном флоте, в офицерском звании. И только благодаря тому, что корабль затонул… Тьфу, ты… Что-то я совсем заговорился, если благодарю за то, что корабль затонул…

— А говоришь, скоро защита у тебя… — подколола Катя.

— Да ладно, Катя, это все мелочи… Слушайте дальше. В конце ноября тысяча восемьсот шестьдесят первого года вышел из Ост-Индской Батавии русский клипер «Опричник». Незадолго до этого на корабле сменился офицерский состав, а нижние чины были набраны из других экипажей: с корвета «Воевода» и клиперов «Наездник» и «Разведчик». То ли это повлияло, то ли попало судно в штормовую волну, но только не вернулся этот клипер на родину…

— И кто же там был, если ты рассказываешь об этом судне? — Катя горела нетерпением узнать самое главное.

— А был там офицер Павел Блэнк, русский моряк с… нерусской фамилией.

— Папа, ты хочешь сказать, что этот человек был нашим пра-пра-пра?..

— Сначала — об «Опричнике». Данные о нем было собрать совсем просто. Многое сохранилось в архивах именно благодаря тому, что клипер затонул. В честь него в Кронштадте перед входом в летнее помещение Морского собрания установлен памятник — монумент русским военным морякам. И на большой медной мемориальной табличке стоит надпись: «В память погибшим в декабре 1861 года в Индийском океане на клипере „Опричник“ Командир Капит. Лейт. Петр Селиванов».

— Это интересный документальный факт, — вступил в разговор Буди. — И на корабле действительно находился Павел Блэнк?

— Вот именно!

— А как можно доказать, что этот Блэнк имеет отношение к вашим предкам? Ведь вы еще и говорите сейчас о Кронштадте, а не о Санкт-Петербурге, где, видимо, и жили ваши пра-пра-пра?

— Кронштадт, действительно, город-порт, но он построен Петром Первым здесь, рядом — на острове Котлине в Финском заливе. А сейчас, кстати, соединен с Питером не только кольцевой дорогой… Он является частью объекта «Исторический центр Санкт-Петербурга и связанные с ним комплексы памятников». То есть, почти единое целое. Ну, а тогда… Думаю, что очень вероятно, и даже — естественно, если питерский житель Павел Блэнк служил в военном флоте в близлежащем городе-порту.

— Хорошо, — Буди явно заинтересовался темой разговора, — а как можно узнать, что именно этот человек ваш предок?

— Есть письмо жене Ольге, в котором он написал: «Если родится сын, назови его в честь Петра Великого». То есть, здесь он говорит о том, что Ольга ждала ребенка, а значит, после смерти Павла его род не умер, он продолжился. Второе, и самое главное: Павел дал ей наказ беречь крест заморский, который носила мама его деда, голландка…

— Что? — Катя вскинула брови. — Так вот откуда наша фамилия пошла!

— А что за крест? — удивился Буди.

— Крест, который мне оставил мой дед, а ему — его дед… Вот он! — Ееоргий Дмитриевич выдвинул ящик стола и достал небольшую шкатулку. Он с таким торжественным видом открывал ее крышку, словно там хранились несметные богатства!

— Да это же — свастика! — воскликнула Катя. — И она всегда была у тебя, я знаю… А почему ты раньше не говорил?

— Я говорил вам! Помните, когда доставал монеты, сказал «и еще кое-что есть». Но тогдая не знал о значимости этой вещички. Да, предполагал, что отнюдь не простая безделица, если дед сохранил, но не настолько… Я же говорю, только сегодня услышал про Павла Блэнка!

— Дайте, я посмотрю, — Буди потянулся к шкатулке, не скрывая чрезвычайного удивления.

Он взял этот предмет и стал внимательно его рассматривать, даже провел пальцами по загнутым на кресте кончикам. Серебряный крест был высотой с мизинец. Гладкий с одной стороны и шероховатый с другой, он, ко всему прочему, был еще и инкрустирован мелкими белыми, точнее, матовыми, камешками. Несомненно, ручная работа, причем, очень древняя.

— Это индуистская свастика, — уверенно сказал Буди. — У нас этот символ говорит о вечной сменяемости жизни, когда душа принимает новые тела, и в круговороте сансары человек рождается, умирает, и снова рождается…

— Если так рассуждать, можно отнести этот символ ко многим народам мира: и к индийцам, и к корейцам, и к китайцам… Да и к русским… — Георгий Дмитриевич переложил крест на свою ладонь. — Я тоже мог бы сказать применительно к своему народу, что у нас это символ солнца и счастья. А доказательство — слово «свастика» перекликается со словом «свет». А в Скандинавии сказали бы, что это их символ верховного бога Одина. И греки бы тоже сказали свое слово…

— Я не о том, — прервал его Буди. — Я не о свастике вообще, а именно об этой.

— Об этой? — Георгий Дмитриевич чуть не уронил крест на пол. — А в ней есть что-то особое?

— Этот амулет очень похож на мой. — Буди достал из портмоне свой крест. — Вот, посмотрите…

— Да нет, он совсем другой, — уверенно заявила Катя. — На нашем концы загибаются влево, а на твоем, Буди — вправо. Да твой и более старый…

— А я думаю, что их изготовили примерно в одно время. Конечно, ваш крест больше лежал как музейная редкость и потому не такой потертый, а мой всегда был с кем-то — со мной, с отцом, с дедом… Я даже не об этом. Мне кажется, что оба эти креста принадлежали древней династии Менгви на Бали, к которой отношусь и я. У нас раньше изготавливали вот такие парные амулеты: с правым загибом кончиков, как у меня — для мужчин, и с левым загибом, как у вас — для женщин…

— Ну, Буди, ты и загнул, — Катя была с ним совершенно не согласна.

— Почему же? — не сдавался Буди. — Мы можем это проверить, например… сделать экспертизу…

— Хм-м-м, — Георгию Дмитриевичу, однако, понравилась эта идея, потому как он хмыкнул очень даже одобрительно. — А давайте и проверим, что это за амулеты… Надо только подумать, где найти эксперта.

— А я знаю такого! — похвасталась Катя. — Когда летела в Амстердам, в самолете познакомилась с Германом Арнольдовичем. Он и визитку мне свою дал.

При слове «визитка» Буди бросил на нее пронзительный взгляд, видимо, он до сих пор не мог смириться с тем, что его визитку она не сохранила, а какого-то незнакомца не забыла даже как зовут по имени-отчеству.

В прихожей опять хлопнула дверь. Все замолчали, прислушиваясь к звукам шагов. В кабинет заглянул Валек:

— Все полуночничаете?

— А ты уже научился открывать дверь ключом? — подколола его Катя.

— Как видишь… Научишься тут, когда все заняты…

Ему явно не нравилось, что в квартире происходит какая-то кутерьма, а до него нет никому дела.

— Ладно, пойду спать…

— А ужинать? — Катин вопрос был явно риторическим.

— Уже ночь. Какой там ужин?

— Ладно, давайте построим план, — высказал свое предложение Георгий Дмитриевич. — Что сейчас важнее всего?

— Напоминаю: я приехал, чтобы попросить Катю поехать со мной…

— Да-да, Буди, я понимаю, — в голосе Георгия Дмитриевича появились заговорщические нотки. — Но ведь сейчас и ты хотел бы сначала получить информацию об этих амулетах?

— Конечно! Без этого я не уеду!

— Тогда давайте сделаем так: завтра Катюша свяжется с Германом Арнольдовичем, и в зависимости от того, сколько времени уйдет на экспертизу, и будем строить дальнейшие планы.

— Хорошо, папа, но меня пока никто не спросил, согласна ли я ехать с Буди?

— Да ладно, об этом — потом…

Отец явно тянул время, чтобы не отпускать дочь вот так стремительно. С другой стороны, казалось, он даже и не возражал, чтобы она поехала. Правда, хотел повнимательнее приглядеться к Буди, продолжая незаметно его испытывать:

— Кстати, Буди, а не отразится твое отсутствие на карьере?

— Нет-нет, все в порядке, у меня четкая договоренность. Да и не так часто приходилось мне отсутствовать раньше…

— Пойдемте, наконец, спать! Я закрываю заседание «раззаседавшихся», — подвела черту Катя.

На следующий день она позвонила Герману Арнольдовичу, и тот с готовностью откликнулся на предложение:

— Катенька, только рад буду видеть тебя, приезжай ко мне сегодня, я человек вольный, да и работаю в основном дома… А хочешь, прямо сейчас?

— Я не одна, со мной — наш гость.

— Хорошо-хорошо… Так как?

— Надо же, Герман Арнольдович, даже не ожидала, думала, запишете в очередь…

— Да ладно, Катюша… Приезжайте, жду!

— Ушел! Меня ждут студенты! — Георгий Дмитриевич, как всегда, был в своем амплуа.

— Ладно, папка, иди. А мы с Буди тогда поедем к нашему эксперту. Ты мне дашь крест?

— Конечно! Смотри только, не потеряй!

— Что я, маленькая?

Катя даже смутилась, выдавив из себя эти слова, потому что вспомнила случай, и совсем недавний… Отец дал ей очень ценную вещь — распечатку рисунков и фотографий одежды петровской эпохи с комментариями специалистов, ее он собрал попутно, во время подготовки материала для диссертации. А Катя ее потеряла… Видимо, оставила в одном из офисов своих партнеров. Пришлось восстанавливать…

Квартира Германа Арнольдовича походила на антикварный магазин или на музей древностей. Единственное, что отличало ее от музея, это плотность «проживания» экспонатов: здесь она была гораздо выше.

— Эх, Катя, Катя, ведь знал, что увидимся…

Хозяин квартиры без верхней одежды выглядел еще старше — совсем древний старичок. Может быть, поэтому Буди не реагировал на его «ухаживания» за Катей, когда тот галантно поцеловал ей ручку, поднимаясь по лестнице на второй ярус квартиры?

— Чувствовал всем сердцем… Да и сам желал встречи, — продолжал любезничать с гостьей Герман Арнольдович, лавируя между высокими напольными вазами и скульптурами, расставленными на всем свободном от других экспонатов пространстве.

Наконец, они прошли в небольшой холл, где можно было присесть на старинный диван.

— Ну, рассказывайте, не просто так же вы в гости ко мне пожаловали…

Катя достала из сумочки шкатулку, а Буди вытащил амулет из своего портмоне. И они положили на небольшой полированный столик с резными ножками два свастичных креста.

— Так-так-так… Любопытненько… Откуда у вас этот коловрат?

— Герман Арнольдович указал на Катин крест.

— Как-то странно вы его назвали… — удивилась та. — И почему именно мой?

— Это я по-старинке свастику так называю. А именно на этот крест указал потому, милая, что такие амулеты — большая редкость, их мало делали раньше, а сейчас — еще меньше…

— Почему меньше? В нем что-то не так? — не унималась Катя.

— Нет, Катенька, все «так». Дело в другом. Свастика — очень древний символ Солнца, и указывает на движение светила вокруг Земли. Приглядись к нему, видишь четыре части? Это — четыре времени года с двумя фиксированными солнцестояниями, летним и зимним. Обычно жизненный процесс выражается в движении по часовой стрелке, да? А у тебя — против часовой… Видишь, куда смотрят загнутые концы?

— Значит, это плохо… — расстроилась девушка.

— Многие народы не поклоняются такому коловрату, полагая, что он несет негатив, — коллекционер сделал паузу, раздумывая, как не обидеть свою дорогую гостью, и тут же продолжил. — Эх, Катя, ты же знаешь, что есть предметы, которые служат не добру, а злу. Подумай, если мастер изготовил такой коловрат, значит, это было кому-то нужно…

— Неужели черным магам? — Катя даже чуть отпрянула от столика, словно крест ужалил ее невидимыми острыми лучами — потоками отталкивающей энергии.

— Не думаю. Если верить древнеиндийским писаниям, то раньше различали свастику в двух направлениях — мужскую и женскую, подобно Инь и Ян. — Герман Арнольдович взял в руки левосторонний крест. — Да, я склоняюсь к тому, что это — индийская символика. У них свастика символизирует Солнце, а Солнце представлялось им птицей. Вот этот крест, что имеет загибы влево, «женский», символизирует полет солнечной птицы осенью и зимой на север.

— А если с загибом вправо? — спросила Катя, бросив взгляд на крест Буди.

— Если «мужской» коловрат, тогда солнечная птица летит весной и летом на юг.

— Так вы считаете эти два креста индийскими? — вступил в разговор Буди.

— Ребята, не торопите меня, я ведь пока рассуждаю… До выводов еще далеко… А хотите, пригласим крупного специалиста по восточной символике?

Катя обрадовалась:

— Конечно, Герман Арнольдович! Чем больше мнений экспертов, тем лучше.

Коллекционер набрал номер:

— Але, Виталий, здесь для тебя интересненькое дельце появилось. Приезжай, посмотри.

Он захлопнул «лягушку» и потер руки:

— Прибежит, как миленький…

Сделав паузу, хозяин дома начал напевать себе под нос: «Не пройдет и полгода, и я появлюсь, чтобы снова уйти, чтобы снова уйти на полгода…» Поймав удивленный взгляд Кати, он тут же вставил:

— Не переживайте, он мой сосед, дом совсем рядом.

— Герман Арнольдович, а у вас есть монеты?

Катя решила заполнить образовавшуюся паузу. Она понимала, что обсуждать тему свастики без «крупного специалиста» бесполезно. Расспрашивать же коллекционера о незнакомых ей предметах тоже нет смысла.

— Скажем, Петровской эпохи? Мой отец увлекается немного… Он пишет диссертацию…

— Идемте, покажу! Действительно, время зря теряем… Есть у меня монеты и Петровской эпохи, и Допетровской…

— А есть «старые вши»? — «блеснула» девушка своими познаниями.

— О-о-о, ты даже и о них знаешь! Конечно же есть… И рубли на талерах…

Долго разглядывать коллекцию монет не пришлось. Новый эксперт был тут как тут. Правда, вместо такого же древнего старичка, каким его представляла Катя, вошел вполне молодой человек лет тридцати пяти, правда, настолько широкий в плечах и в объеме талии, что Герман Арнольдович рядом с ним совсем потерялся.

— Ну, что там? — Виталий явно горел нетерпением. — Давайте посмотрим…

Когда он взял в руки оба креста, его широкие брови взметнулись вверх:

— Откуда они у вас?

— Один — мой, — начала объяснять Катя, — вот этот, а второй — нашего гостя Буди.

— А Буди откуда приехал? С Бали?

Воцарилась минутная тишина, когда говорят, что кто-то родился. И чаще всего — милиционер, а теперь, значит, и полицейский… Гости переглянулись, ошарашенные таким вопросом, и Катя неуверенно проговорила:

— Видимо, да…

Она посмотрела удивленными глазами на своего спутника:

— Буди, а я еще и не успела тебя спросить, куда именно ты приглашаешь меня… Индонезия очень большая, там много островов…

— Я приглашаю тебя на Бали!

Теперь переглянулись Герман Арнольдович и Виталий. Видимо, им показалось, что этот «заморский принц» так приударил за девушкой, что приглашает ее отдохнуть на туристическом острове.

— Мне нужно внимательнее изучить крест и сверить его со своим каталогом, — сказал Виталий. — Герман Арнольдович, я воспользуюсь вашим компьютером?

— Да-да, конечно, пойдем в кабинет.

Коллекционер подошел к высокому стеллажу и достал с верхней полки фотоальбом:

— Катя, пока мы будем работать, вы посмотрите этот альбом. Если вас интересует тема свастики, значит, будет интересно посмотреть иллюстрации и о свастике в России.

— Спасибо, Герман Арнольдович, действительно, интересно…

Любители старины ушли, и как будто унесли с собой какую-то тайну. Почему он так быстро назвал остров, откуда, как оказалось, родом Буди? Эта мысль витала в ее голове и не давала сосредоточиться на старинных картинках.

— Катя, посмотри! Это ведь та самая свастика, которую я видел в Эрмитаже! — Буди держал палец на одном из старинных фото.

И тут вспомнила она, как он чуть ли не ползком лазал по ступенькам Эрмитажа, когда они рассматривали там картину Рембрандта «Возвращение блудного сына». Вот, оказывается, что он там увидел.

— И что здесь?

— Вот ее-то я и видел в Эрмитаже! Читай: «Классическая прямоугольная свастика широко использовалась императорами Романовыми в оформлении дворцов, в частности, Эрмитажа. На фото: Павильонный зал. Мозаичный пол, копия с античного оригинала». Читай дальше: «Фрагмент паркета».

— Это его ты тогда рассматривал?

Буди словно не слышал Катю.

— А вот, смотри, спиралевидная свастика на гербе Романовых. Читаю подпись: «Грифон с мечом держит в левой лапе круглый щит со свертывающейся вихревой свастикой». А здесь — сам Петр Первый…

Катя взглянула в альбом и увидела гравюру с изображением Петра Великого и его жены Екатерины в обрамлении свастичного меандра. Такие же меандровые ленты окаймляли потолки, стены и полы дворцов, торжественных залов и многих публичных мест Санкт-Петербурга. Вот, например, тронный Георгиевский зал, в котором свастика золотом по красному опоясывает все стены. А это — дом Строгановых и Спасо-Преображенский собор в Усолье…

— Катя, а вот здесь — царские грамоты… — Буди продолжал листать альбом с печатью глубокого интереса на лице.

Несколько грамот в заглавном инициале содержали свастику, на других были свастичные цветки, как полнота благодатного цветения, приносящего «плоды свои во время свое». А на некоторых грамотах даже красовались диковинные фрукты, ягоды и овощи…

— Буди, а вот этого человека ты, наверное, не знаешь. Это Государь Николай Второй с супругой Александрой Федоровной. Она сидит в личном автомобиле. Видишь на капоте свастику? В круге?

— Да, действительно…

— Ну что, посмотрели? — на голос Германа Арнольдовича Катя даже вздрогнула. Так неожиданно он нарушил их тихий диалог.

— Виталий, давай, тебе слово!

Эксперт подошел к свободному креслу и погрузил в него свое тяжелое необъятное тело:

— Пришлось свериться не только со своей картотекой… Время изготовления креста тоже проверил.

— Ты давай самое главное говори, — прервал его Герман Арнольдович, — а детали потом уже будем обсуждать…

— Эти два креста были изготовлены примерно в одно время — в семнадцатом веке, скорее всего, в первой половине, и оба принадлежали династии Менгви на острове Бали. Правосторонний, — Виталий показал на свастику Буди, — считался мужским и передавался по мужской линии, а левосторонний, он показал на Катину свастику — женским и естественно, переходил по женской линии. Очень возможно, что эти два креста принадлежали мужу и жене.

— Очень странно, — задумчиво произнесла Катя, — и папа говорил о том, что этот крест был у Павла Блэнк, а еще раньше принадлежал матери его деда… А с чего он взял, что она была голландкой?

По дороге домой Буди попытался завести разговор о предстоящей поездке:

— Катя, ты чувствуешь, как необходимо тебе поехать со мной?

— И для чего, вообще-то?

— Чтобы развязать узел…

— Да, — перебила его она, — а почему ты сразу не позвонил мне? Ведь прошел целый месяц с того дня, когда я улетела!

— Ты не дала мне свою визитку.

— Так ты же стоял рядом с Паулой! Не мог спросить у нее? Она прекрасно знает мой номер телефона!

Глава 2 Буди и Паула. Через стену непонимания

Ноябрь 2013 года.

Широкая спина важного господина заслонила Катю. И девушка так стремительно исчезла, что Буди стоял в полной растерянности: как быть, если он узнал о том, что его новая знакомая и есть Катарина Блэнк, в последнюю минуту перед ее отлетом?

— Буди, пойдем, чего здесь торчать? — Паула тронула его за руку, возвращая на землю из мира грез.

— Да-да, конечно… Кстати, Паула, ты дай мне Катин телефон, хорошо?

— А у тебя есть для нее что-то очень серьезное? — в голосе Паулы проскользнули нотки ревности.

— Да, есть.

— Ты знаешь, Буди, я не помню его… Он у меня в записной книжке дома.

— А в телефоне? — кивнул он на ее мобильник.

— Откуда? Мы ведь с ней не разговаривали… А как тебе будет удобней: сейчас со мной поехать или в другой день, я дам адрес? Или созвонимся…

Буди так боялся потерять Паулу! А вдруг потом не позвонит, или даст ложный адрес?

— Поедем сейчас! Зачем откладывать?

Они вышли из зала, наполненного монотонным шумом. В нем сложно расслабиться, всегда что-то мешает: то голос из динамика на неродном языке, то шум приземляющегося самолета, то звон монет в автомате с напитками.

Уличный шум вечернего города оглушает еще сильнее. Перед началом ночи все спешат как можно быстрее вернуться домой. Только там можно сбросить с себя одежду и маски, все равно, что театральный реквизит, смыть грим, соответствующий амплуа, и забыть о своих проблемах на время сна. Чтобы утром лихорадочными движениями вновь напялить на себя весь этот «маскарад».

Если кто-то домой не спешит, значит, есть другие места, где его ждут или вовсе не ждут. В первом случае — это бетонные или кирпичные коробки, в них добровольно замуровали себя близкие или просто друзья, во втором — огромные муравейники, в которых всегда найдется место всем желающим, сколько бы их ни было. Дискотеки и ночные бары, рестораны и салоны, а также — и театры, и концертные залы… В них люди-муравьи бегают туда-сюда и не видят друг друга, а когда сталкиваются «лоб в лоб» со знакомыми, стараются не заводить разговор первыми и даже… отворачиваются. Здесь все погружены в свои мысли, глубокие, как колодцы, и в этих колодцах никогда не высыхает вода.

— Буди, ты молчишь всю дорогу… О Кате думаешь?

— Да. Мне показалось, что она не поняла меня…

— Э-э-эх! Мне бы ваши проблемы! — Паула резко повернула руль красного «Ягуара», едва не проскочив поворот направо. Тормоза взвизгнули, как будто тоже хотели сказать: «И сдалась тебе эта Катя?»

— Паула, осторожнее!

Она громко расхохоталась, так же, как в тот раз, с Катей. Но этот смех был не таким веселым, а скорее всего — печальным.

— Что с тобой? Что-то случилось?

— Все в порядке! — поспешила она ответить. — Просто мне немного грустно сейчас.

Паула тряхнула головой, словно отмахиваясь от мрачных мыслей, и волнистые кончики соломенных волос еще ярче засветились на фоне красного кардигана.

— Прошу тебя, Буди, давай зайдем всего на полчасика… Ты знаешь, так муторно на душе… И почему? Может, Катя во мне что-то расшевелила? До ее приезда такого не было. Даже подташнивает от голода… Немного перекусим, а?

Он молчал, словно «переваривая» ее поток речи — сумбурный, стремительный и где-то даже — нелогичный. Причем здесь Катя, если девушка захотела есть?

— Ладно, только ненадолго…

Высокая и стройная, она шла через небольшой холл красивой походкой, и соломенные волны, изящные и тугие, рассыпавшись по спине, бились о красный кардиган. Он шел за ней сзади, едва поспевая, и видел только одно: ровную спину, затянутую в красное, а по ней — разбросанные светло-желтые вихри. Видимо, в этом баре-ресторане Паула бывала не раз, если с уверенностью преодолела огромный зал и остановилась у небольшой ниши. Это было прекрасное место от посторонних глаз. Да и музыка здесь не раздражала, она словно обходила столик стороной.

Услужливый официант тут же подал меню.

— Ты что будешь? — Паула опустила голубые глаза, как два кусочка ясного неба, в меню. — Может быть, что-то из курицы? Полегче? На ночь глядя… И салат, да? У них отличный фирменный…

Она снова тряхнула головой, и светлые волны рассыпались по плечам, почти закрывая грудь, обтянутую розовой блузкой. И опять прочитал он в этих движениях: «Посмотри, какая я красивая!» Потом она быстро пробежала по залу взглядом, но не тем, которым ищут друзей, чтобы составить компанию, ну, а на худой конец — перекинуться теплыми приветствиями. Скорее, наоборот, этот взгляд как будто шепотом спрашивал: а нет ли здесь нежелательных знакомых?

Официант плеснул в фужеры белого вина, и оно замерцало в полутемноте, словно в напиток добавили фосфора.

— Это старинное лимонное вино, попробуй, какой необычный вкус… — Паула поднесла фужер к губам и сделала глоток.

— Не забывай, что ты за рулем.

— Да это же как лимонад! — она почти возмутилась и сделала еще глоток.

Ему вино показалось очень кислым и горьким. Эти два вкуса создавали третий — терпкий и пряный. Необычное сочетание вкусов, над которыми витал запах свежего лимона и ароматной мяты, и стали основой «букета». И он, скорее всего, был совсем не дешевым.

А вот курица оказалась гораздо вкуснее — нежность и сочность придавал ей сладкий соус с очень знакомыми ему пряностями. Буди даже показалось, что они из тех, которые добавляла в еду мама. Красная капелька соуса осталась у Паулы на ее пухлых губках, но она тут же промокнула их салфеткой.

— Хочешь еще вина? — она взяла в руки пустой бокал, демонстрируя желание наполнить его.

— Нет-нет, спасибо… Нам пора, Паула!

— Да куда же ты так торопишься? Ладно, пойдем, у меня дома тоже кое-что есть.

Когда они подходили к выходу, распахнулась дверь, и в ресторан вошли двое — молодая экстравагантная женщина в струящемся по точеной фигуре шелковом платье под руку с галантным пожилым китайцем. Дама, увидев Паулу, не могла скрыть восторга:

— Полина! Как я рада, что встретила тебя! И ты китайца закадрила?

Уверенная, что никто из присутствующих ее не поймет, незнакомка произнесла эту фразу на русском языке.

— Так быстро ты тогда исчезла… Работаешь? — она повела бровью в сторону Буди.

Паула от неожиданности резко сбавила шаг и открыла рот, чтобы перебить поток речи, сбивающий с ног. Но лавина слов продолжала двигаться. Наконец, девушка резко взмахнула рукой, как дирижер, останавливающий затянувшуюся игру скрипки, и отчетливо произнесла на английском:

— Я вас не знаю, видимо, вы меня с кем-то спутали…

Паула бросила на пришелицу взгляд предгрозового неба и быстро процокала каблучками к выходу. За дверью ресторана она молчала, видно, встреча с незнакомкой была ей неприятна, и отводила в сторону глаза, когда Буди пару раз что-то попытался сказать.

Когда Паула открыла ключом входную дверь, в квартире стояла полная тишина. Видимо, Вилли уснул, да и Хелен — вместе с ним.

— Проходи, Буди…

— Может, в следующий раз? Уже поздно!

— В этой жизни может и не быть следующего раза, — задумчиво сказала она. — Да что ты, как мальчик… Такой скромный… Не через порог же дам тебе телефон, присядь, отдохни… А я кофе заварю… Нет, лучше коньячку выпьем… прошу тебя, Буди, просто посиди со мной, я тебе кое-что расскажу. Знаешь, так хреново мне… Некому поплакаться в жилетку…

Про жилетку он кое-что слышал раньше. Это у русских такая традиция: жаловаться на свою судьбу. Про «хреново» — не слышал, но понял, что совсем плохо. Потоптавшись в нерешительности в прихожей, он все же снял куртку и ботинки.

— Ладно, побуду твоей жилеткой…

— Вот и прекрасно! — Паула искренне обрадовалась. — Идем!

Они устроились в тех самых белых кожаных креслах, в которых всего три дня назад «заседали» Паула и Катя. Та же бутылка коньяка из толстого темного стекла возвышалась над двумя плоскими пустыми тарелками и невысокой салатницей с порезанными яблоками. В металлической конфетнице лежали дольки черного шоколада. Паула плеснула коньяк в высокие фужеры:

— Не буду тебя заставлять пить, не беспокойся. А я выпью немного, для храбрости…

Он молча разглядывал ее. Четкий овал лица, а его украшают чистые голубые глаза и прямой, почти греческий, нос, по-детски пухлые губы. Красивые руки с тонкими запястьями и хрупкими пальцами с ухоженными ногтями. Видимо, такая же красивая, обтянутая розовым шелком, грудь. Ноги — само собой, видно, что когда-то ходила по подиуму, у всех, кто побывал на нем, вырабатывается привычка именно так держать ступни ног, не сутулить спину, а голову слегка запрокидывать назад. «Странно, — думал Буди, — неужели такая девушка могла работать проституткой? Навряд ли они незнакомы — Паула и та экстравагантная дамочка».

Она сделала пару глотков коньяка и зажевала шоколадом.

— Не поверил мне? — Паула будто читала его мысли. — Думаешь, я — ночная бабочка?

— Какая еще бабочка? Ты хотела мне что-то рассказать…

— Буди, оставайся у меня сегодня. Видишь, сколько здесь места зря пропадает… — Она произнесла эти слова, и невозможно было определить, шутит или говорит серьезно. — Нет? Я так и думала. А почему? Чем я тебе не понравилась?

— Ты — красавица! И прекрасно знаешь об этом.

— Ладно, считай, что пошутила… Не буду перед тобой оправдываться. Но и обманывать не буду. Так я решила. Только одно у меня условие: не говори об этом Кате, она — чистая.

— Хорошо, Паула, мое мужское слово.

— Я приехала в Амстердам четыре года назад из российской глубинки. Языки знала, внешностью бог не обделил, так что быстро нашла себе работу… — Паула замолчала, словно вспоминая подробности. На ее лбу появилась складка между бровями — с таким напряжением она размышляла над каким-то эпизодом. Может, раздумывала, говорить о нем или же — нет.

— Неужели — сразу туда?

— Нет-нет, — она понимала, что в его глазах является женщиной легкого поведения, и так хотелось хоть чуть-чуть добавить в свою прошлую жизнь позитива. — Меня приняли в танцевальную группу в ночной клуб. В России я училась модельному бизнесу, немного работала манекенщицей… Танцевала, в общем-то, тоже неплохо. Так что была рада, что нашла себя… Вернее, что пошла по уже проторенной дороге. Так бы и работала, если бы не случилось это событие…

Паула задумалась. Она уставилась в одну точку, которая находилась где-то на высокой бутылке с коньяком, может быть, даже на ее темно-зеленой этикетке.

— Что-то неприятное? — Буди перешел на полушепот, словно боялся прервать ее раздумья.

— Да уж, очень «приятное»! — съязвила Паула. — Меня изнасиловал хозяин клуба…

— Извини, я не знал…

— Ты хочешь услышать подробности? — эту фразу Паула произнесла тоже полушепотом, как будто ее мог кто-то слышать еще.

— Нет, не надо…

— Могу и рассказать! — она истерично вскрикнула, как будто сейчас Буди должен держать ответ перед ней не только за того человека, но и вообще за всех в мире насильников. — Он меня вытурил с большим скандалом, как воровку. Обвинил в краже драгоценных камней — была у него такая коллекция, и два камня нашли в моих личных вещах. И это потому, что я рассказала о случившемся его партнеру по бизнесу, совладельцу этого клуба.

Кто-то позвонил ей на мобильник, и она прервала рассказ.

— Нет, Георг, я тебе уже сто раз говорила, что я не работаю! Да ты — сумасшедший, мне не нужны твои деньги! — Паула перешла на повышенные тона, видимо, этот Георг ее конкретно достал. — Не звони мне больше!

Она потянулась за бутылкой, но Буди ее опередил. Он приподнял высокую пузатую емкость и налил немного ее содержимого в пустой фужер.

— Так вот… На чем я остановилась?

— Тебя выгнали из клуба?

— Да. И я не могла найти работу месяца два… Как будто в «черный список» попала — нигде меня не принимали. И вот — взяли в публичный дом, ты ведь знаешь о том, что этот бизнес здесь легальный.

— Об этом-то я как раз и знаю. Интересная страна — Нидерланды, здесь очень терпимо относятся к необычному поведению людей… к тому, что другие считают безнравственным.

— Хорошо, что ты понимаешь… Да, не в подворотне я стояла и не на обочине дороги, а служила в самом что ни на есть официальном заведении, как положено, с зарплатой, со страховкой…

— Видимо, ты недолго там пробыла?

— Да. Здесь мне действительно повезло — встретила Томаса Янсона, крутого дельца шоу-бизнеса… Не подумай чего плохого — мы действительно с ним полюбили друг друга!

— Хорошо-хорошо, я понял…

— И целых три года мы радовались жизни, пока не начали проявляться у него признаки тяжелой наркотической зависимости. До этого казались мне наркотики маленьким баловством… Вот и все. Муж умер — я осталась, и как напоминание о нем — сын Вилли… Он у меня — не обычный ребенок…

— Для каждой матери его ребенок необычен…

— Я не о том… Мой сын — даун.

Буди замолчал. Он не сводил взгляда с той самой точки на темно-зеленой этикетке, на которую так долго смотрела Паула. Словно пытался прочитать там все то, что уже прочитала она.

— Не молчи, прошу!

Паула почти кричала, как будто этим криком могла пробить стену, за которой сейчас он находился. И стояла эта стена перед ними, разделяя гостиную на две части, перерезая ее по той самой линии, на которой стояла массивная темная бутылка. Скорее всего, одна половина бутылки находилась по одну сторону стены, а другая — по другую.

— Чем я могу тебе помочь? — послышался голос Буди из-за стены.

— Спасибо, у меня все есть: квартира, машина, хорошая работа… Да, не думай чего — работа действительно стоящая… И даже — сын. Все мои мечты воплотились в реальность. Даже от нелюбимой фамилии избавилась! А была, как у Пугачевой — мадам Брошкина. Ты только послушай, как это звучало: «Полина Брошкина», и как сейчас — «Паула Янсон».

Несколько минут они сидели молча. Потом он напомнил ей:

— Ты хотела дать мне Катин телефон…

— Да, конечно, — опять прошептала она, вышла в другую комнату, видимо, в спальню, потом вернулась с листком бумаги из записной книжки. — На, держи…

— Я улетаю в Лондон. Но сначала позвоню ей, — он потянулся за своим телефоном, который лежал на журнальном столике.

— Буди, ты что? В Питере ночь! Позвонишь завтра…

Когда он выходил из квартиры, молча положил на полочку с журналами свою визитку. Она кивнула в знак благодарности.

На следующий день Буди позвонил Кате, но телефон не отвечал. Никто не взял трубку и через день, и через неделю. Одно из двух: либо она уехала, и никого нет в квартире, либо Паула дала не тот номер.

Через восемнадцать дней случилось чудо — позвонила Паула:

— Виновата перед тобой, Буди… Простишь? Знаю, что простишь. А я бы, наверное, не смогла простить… Догадался уже? Я тебе вместо Катиного номера… дала телефон одной мадам, которая уехала в кругосветное путешествие и застряла здесь, в Амстердаме… Перед прозрачными окнами, за которыми она сидит, всегда горят красные фонари… А мимо этих окон ходят по тротуару люди, погрязшие в своих… своих… гнилых мыслях… И некоторые даже останавливаются. Они вкручивают свои колючие взгляды в ее обнаженное тело, в самое больное место — в грудь. Больное, ведь там… бьется сердце. Или ты думал, что у меня нет сердца?!

— Паула, ты пьяна? Что за бред несешь?

— Это, Буди, не бред… Красные фонари мне теперь будут сниться всю жизнь…

— Ты говорила, что приехала в Амстердам из русской глубинки!

— Мало ли что я говорила? Родилась, действительно, под Красноярском, а последние годы жила в Питере, там у меня осталась даже квартира…

— Ты — сумасшедшая? Чего тебе не хватает?

— Любви, Буди, не хватает, любви и ласки…

Паула замолчала, будто смахнула набежавшие слезы, а потом проговорила:

— Ладно, записывай ее номер телефона… Я все равно умерла…

— Прошу тебя, возьми себя в руки. Па-у-ла! Ты еще не знаешь, что такое несчастье…

— Пока, Буди! Скорее всего, мы уже не увидимся…

— Почему? Возможно, я еще прилечу в Амстердам…

Она продиктовала ему правильный номер телефона Кати. Он его аккуратно записал и успокоился только тогда, когда услышал в трубке Катин голос. Он слушал этот голос всего несколько секунд и боялся дышать: вдруг она узнает его и по дыханию? Но если бы он заговорил с ней, навряд ли она стала бы его слушать. Пришлось собираться в Санкт-Петербург.

Глава 3 Подруги

— Буди, — ты хочешь сказать, что Паула не дала тебе мой номер телефона?

— Ты мне не веришь? Тогда подумай: для чего мне врать? Я ведь не обязан оправдываться перед тобой за то, что прилетел не сразу, а через месяц. У меня нет перед тобой никаких обязательств, напротив, я прилетел в то время, когда ты не хотела со мной разговаривать…

— Действительно…

Она задумчиво посмотрела в его глаза, пытаясь прочитать в них подтверждение его слов. Навряд ли такие серьезные глаза будут бесстыдно обманывать. Но кто тогда действительно обманывает? Паула? Поверить в это еще сложнее: Паула была ее подругой.

Два года назад.

Был теплый августовский вечер, это Катя хорошо запомнила, потому что в августе День рождения у Милены. Они дружили еще со школы, правда, последнее время виделись не так часто, потому что поступили в разные вузы: Катя — в Московский государственный университет дизайна и технологий, а Милена — в Институт Секоли[175] в Милане. Они были одинаково увлечены моделированием одежды и имели одинаковый уровень интеллекта, а главное — способности к обучению, но… Но у их родителей были разные возможности обращения с деньгами, потому как границы, в которых находились умение распоряжаться ими и азарт спускания их на ветер, проходили совершенно в разных секторах.

Поэтому не удивительно, что за годы учебы Катя и Милена немного отдалились друг от друга. И дело не только в дистанции между этими вузами, но и, если не в первую очередь, в высоте иллюзорной планки престижа, которую люди когда-то поставили, да так и не убрали до сих пор. Эту планку не смогла преодолеть Катя, но ее спокойно перепрыгнула длинноногая и длинноволосая блондинка Милена. Конечно же, благодаря тому, что ее поддерживали с двух сторон отец Петр Данилович Калугин с кошельком управляющего крупным банком и мама Алевтина Герасимовна с длинными яркими ногтями на крупных руках и еще более длинными связями во всех кругах, даже — в Преисподней.

Милена спокойно относилась к тому, что учится «за кордоном», она воспринимала это как должное, как непременный факт, такой же, как рождение, поступление в первый класс, замужество и развод. Все эти четыре ступени она уже прошла, и потому чувствовала себя свободной от обязательств перед кем-либо.

— Катюха, собирайся, — позвонила она ей еще с утра. — Встречаемся вечером в «Красном тюльпане»…

— Ты бы еще ночью позвонила, — Кате не очень понравилось, что ее будят в единственно свободный день, в воскресенье. О Дне рождения подруги она не забыла, а собраться на него — дело пяти минут.

— Я так рано звоню, чтобы ты успела сходить в салон и перебрать свой гардероб. — У Милены было прекрасное настроение, на такие мелочи она и до этого никогда не обращала внимание, а тем более — сегодня. — Да, хорошо подумай, что надеть, может, то розовое с открытой спиной? Но тогда к нему нитку жемчуга…

— С каких это пор ты стала мне советы такие давать? — Катя почувствовала явный подвох.

— Хочу познакомить тебя с одним кадром… Или тебе это уже не интересно?

— Ладно, поняла. И что он?

— Не что, а кто! Помнишь Артура Соболева? Он тогда, в школе, ухлестывал за тобой. Так вот, недавно мы с ним встретились совершенно случайно, и знаешь, где?

— Милка, не говори загадками!

— В Милане. Подходит ко мне на одном показе и говорит: «Рад видеть Милену в Милане!»

Она долго еще рассказывала подробности встречи, пока не услышала откровенное позевывание на другом конце провода.

— Эй, тебе не интересно?

— Да не выспалась я, работала над новой коллекцией… Ладно, извини, вечером буду как «огурчик».

Не перебирая гардероб, Катя надела то самое — розовое. Оно свободно лежало на груди, открывая спину и плечи, и затягивало бедра, словно упаковав их, о чем свидетельствовал огромный бант из твердого атласа сбоку. И это так добавляло в ее облик романтичности! Тонкая длинная нитка белого жемчуга и широкий браслет на узком запястье, инкрустированный такими же камнями, отлично гармонировали с этим платьем.

«Красный тюльпан» был открыт пару лет назад пожилой парой из Лейдена. Его интерьер напоминал старинную Голландию, даже стояло здесь сооружение вроде мельницы, у которой крутились лопасти, как у вентилятора. Но главное — это цветы. На каждом столе из тяжелого дерева, под старину, стояли высокие белые вазы с красными тюльпанами. Посетители ресторанчика почему-то считали, что их доставляет самолет из Амстердама, но Катя в этом сомневалась: зачем завозить цветы в Питер из-за границы, если и здесь они неплохо растут? Как бы то ни было, миф о «голландских тюльпанах» продолжал существовать, и это всех устраивало.

Артур ей сразу не понравился. Это был самодовольный молодой человек с немного скептической улыбкой, которая выползала на его лицо при малейшей возможности. Избалованный, и даже — пресыщенный жизнью. Видимо, в детстве так наелся сладкой каши, что уже воротило от нее, однако родители продолжали кормить с ложечки, не замечая, что их сын давно уже вырос.

Когда Артур увидел Катю, в его глазах вспыхнули искры интереса. И она вспомнила, как в школе он действительно за ней «ухлестывал». Но она тогда не обращала на него внимания.

Милена посадила гостей так, как сама задумала, потому и получилось, что Артур и Катя оказались рядом. В общем-то, он был неплохим кавалером: ухаживал во время застолья, приглашал на танцы. Но ей не понравилось, что этот кавалер много говорит, и все больше о себе, о своих пристрастиях — к машине, к яхте, и даже — к мужским аксессуарам. О последних она узнала гораздо больше, чем об университете. Так что Катя пока не поняла, на каком именно факультете Артур обучался, но зато узнала бренды его очков, зонтов и перчаток, а также ремней, портмоне и галстуков. Эти рассказы сопровождались активным поглощением напитков, Артур не выпускал из рук бокала.

Именинница в изысканном ярко-голубом платье восседала за столом, как королева. Платье было подобрано под цвет ее глаз и создавало ассоциации чистого ясного неба, на которое вот-вот выплывут белоснежные облака. И только одна яркая и длинная молния простреливала это небо — в области декольте. Милена оживленно беседовала с молодым человеком, который сидел рядом с ней, но иногда бросала многозначительные взгляды на Катю, словно спрашивая: «Как он тебе?» А брови в это время загибали дугу в сторону огромного блюда с молочным поросенком: «Да отведай же кусочек, от одного не потолстеешь…»

К концу вечера Артур все больше и больше раздражал Катю. Он постоянно тянул ее за руку на танцевальную площадку, чтобы там во время танца ощупывать ладонью открытую спину. Он шептал ей на ухо откровенные комплименты и даже пару раз попытался поцеловать в щечку. Улучив момент, когда кавалер увлекся обсуждением содержимого салата с подошедшим официантом, Катя резко встала и, сделав вид, что направляется в комнату для леди, быстрым шагом двинулась к входной двери. Черт с ним, что не попрощалась с Миленой, да и с гостями тоже! Каждый из них находился сейчас в своем маленьком мирке, восторженно обсуждая с собеседником извечные темы. Вон как не сводит Милена глаз с молодого человека, что сидит рядом! Погруженная в мир иллюзий, она, конечно же, не заметит Катиного отсутствия.

Уже приблизившись к выходу, Катя краешком глаза увидела, что Артур встал из-за стола и чуть качающейся, но быстрой походкой тоже пошел за ней. Девушка прибавила шагу и, почти выбежав из ресторана, бросила взгляд на автостоянку и проезжую часть улицы. Надо же, как назло, не было ни одного такси. И тут она услышала тяжелое дыхание — он был совсем рядом, за спиной, и почувствовала боль в левом запястье — Артур уже крепко держал ее за руку:

— Так ты убежать от меня хотела? А впрочем, что нам там делать? Лучше поедем ко мне!

Браслет, попав под его пальцы, впился в кожу почти до костей, а в это время другая рука так же сильно сжимала ее левую грудь, легко проникнув под платье через глубокий вырез на спине. Сердце, оказавшееся в тисках, похолодело. Катя постаралась вырваться из железных объятий, но эти движения только прибавили боли.

Рядом с ними затормозила машина.

— В Адмиралтейский, да побыстрее, — сказал Артур угрюмому пожилому таксисту, — моей жене совсем плохо.

И тут Катя услышала шум еще одной остановившейся машины, а потом — и звуки захлопнувшейся дверцы. В этот же момент таксист прибавил газу и рванул с места. Видимо, почувствовал напряженную ситуацию: не дай бог, дойдет дело до драки, если еще не хуже, тогда придется выступать свидетелем…

— Артур? Неужели это ты? — звонкий женский голосок словно прострелил его спину. По его рукам, видимо, прошел электрический ток, они вздрогнули и судорожно разжали все, что еще мгновение назад сжимали, а потом безжизненно опустились вдоль туловища, как две плети.

Катя смогла, наконец, повернуть голову и увидела высокую длинноволосую блондинку, очень похожую при свете фонарей на Милену. Девушка вышла из белого Мерседеса и походкой модели направилась в их сторону. Узкие брючки, подчеркивающие длинные стройные ноги, туфельки на невысоких каблучках, восточная туника, расшитая золотыми нитками… Экипировка совсем не простая, и даже — экзотическая, но — не ресторанная.

— Паула?

Артур был напуган встречей с этой девицей — такое неподдельное удивление, смешанное с чувством страха, читалось в его голосе. «Эта Паула имеет над ним какую-то власть… Может, знает его тайны?» — вкралась в клубок мыслей еще одна мысль, показавшаяся Кате в этот миг спасительной.

— Я, дорогой, я… Вот прилетела на несколько дней, чтобы уладить кое-какие дела… А ты что, девушку обижаешь? — повернувшись лицом к Кате, она разглядывала ее платье.

— Что ты, Паула! Как можно?

— Пойдем со мной, смотрю, Артур сегодня совсем не в себе… — наконец-то взгляд Паулы дошел и до Катиных коричневых глаз. И, видимо, не оставил свою хозяйку равнодушной, если после этого она пробормотала про себя: «Ничего, ничего…»

Катя взглянула на Артура — он стоял, равнодушно разглядывая закругленные носики своих туфель. Они блестели под светом вечернего города, как пирожные, покрытые свежим шоколадным кремом. Желания идти за девушкой у него уже не было.

Она села на мягкое кожаное сиденье Мерседеса, и обручи, сжимавшие голову, начали понемногу расслабляться. Катя успокаивалась.

— Посиди здесь, я зайду в ресторан буквально на пять минут, кое-что нужно забрать…

Ледяной холод вновь начал подкрадываться к ее сердцу, но его опередили слова Паулы:

— Не бойся, никто тебя не тронет. А хочешь — защелкни дверцу…

Вернулась Паула действительно быстро. Она несла в руке небольшой сверток — что-то было плотно упаковано в пакете, и небрежно бросила его на заднее сиденье.

— Что ж, давай знакомиться… Я, как ты уже слышала, — Паула…

— А я — Катя.

— Катя? Хорошее русское имя! Так тебе в какую сторону? Я подброшу, чтобы не вляпалась еще в какую историю…

— А почему ты вступилась за меня?

Катя ожидала услышать какой угодно ответ, но только не этот:

— Не хотела скандала. На шум ведь и милиция может подкатить… Владельцы этого кабака — мои друзья и… земляки…

— Ты из Лейдена?

— Нет, я живу в Амстердаме…

— Нидерландка?

— В какой-то степени… Впрочем, что это я? Конечно нидерландка, а русскому языку я училась… Неплохо знаю, значит, хорошие были учителя.

Она дала Кате свою визитку, на которой было написано всего одно слово — «Paula», рядом — красное сердечко, номер телефона и e-mail:

— Звони, если что, а будешь в Амстердаме — заезжай.

Больше года они вели переписку. Это были светлые письма двух девушек, размышляющих о смысле жизни, о любви, о женской дружбе и мужском предательстве. Тогда еще Катя не была знакома со Стасом, за ней ухаживал папин коллега, преподаватель истории Антон Журавлев. Конечно, он был гораздо моложе папы, но какой-то нескладный — высокий и немного сутулый. Катя тогда описывала Пауле все подробности их зарождающегося романа, а та давала ей кое-какие советы. «Эх, Катька, Катька, — говорила она, — послушай меня, опытную „светскую львицу“. Я уже полтора года, как замужем, и счастье брызжет через край, столько его во мне… Послушай меня, а сделай по-своему…»

После того августовского злополучного вечера с Миленой она больше не виделась. Правда, однажды та ей позвонила:

— Ты не в обиде на меня? Артур сказал, что перепил тогда немного и дал волю рукам. Правда, дальше сосков не дошел…

Милена захохотала, видимо, так смачно Артур ей рассказал эти подробности:

— Ладно еще, что не в трусы…

Она продолжала смеяться, и всегда мягкий, голос начал приобретать металлические нотки.

— Милена, что с тобой? Тебя волнуют мои отношения с Артуром?

— Представь себе, начали волновать с недавнего времени… С того дня, когда мы решили пожениться.

— Подожди, ведь ты хотела тогда меня просватать… И у тебя был другой кавалер…

— Хотела! И даже — познакомила. Но ты ведь хвостом завиляла…

— Да не нравится он мне! — Катя отчеканила эту фразу, не оставляя места для дальнейшего обсуждения вопроса.

— А по поводу другого кавалера, — Милена пренебрежительно хмыкнула, — пусть идет своей дорогой. Я подумала хорошенько и решила, что гораздо престижнее стать женой молодого дипломата, чем несостоявшегося ученого.

— Что? — Катя не верила сказанному. — Артур — дипломат?

— Представь себе, да. И папочка его — тоже, вернее, в первую очередь, он — посол России в Италии.

Катя молчала, переваривая информацию.

— Что? Не ожидала?

Милена опять рассмеялась, словно сегодня — день смеха:

— Свадьба у нас в Милане, так что не думаю, что ты прилетишь. А если честно — и не приглашаю, вдруг мой ненаглядный опять перепьет и под юбку тебе залезет!

У Кати помутилось перед глазами. Она не могла сфокусировать свой взгляд на предметах, которые ее окружали: книжный шкаф превратился в неуклюжего медведя с расплывчатыми очертаниями, кресло — в маму-кенгуру, а люстра — в летучую мышь, распустившую веером крылья. Катя чувствовала, как отдаляются от нее подруги, и на душе стало противно, словно проглотила жареного таракана. Давно проглотила, а узнала об этом только сегодня.

Катя прокручивала в голове все эти события, мучительно припоминая, что же плохого могла она сделать Пауле, если та действительно не дала Буди ее номер телефона? И не могла вспомнить. Но почему, почему же Паула оказалась такой… такой подлой подругой? Надо было написать ей, а еще лучше — позвонить. Но суета дней, которые стремительно побежали с приездом Буди, не оставила времени даже для этого.

— Катя! — Буди попытался оторвать ее от этих мыслей. Он понимал, что ее сейчас одолевают не самые приятные воспоминания. — Катя, пришло время подумать о предстоящей поездке. Поедешь со мной на Бали?

Она уже была готова сказать «да», тем более сейчас, после воспоминаний о «тараканах», но в этот момент случилось еще одно событие. Причем, не самое хорошее, хотя… как можно о жизни и смерти говорить словами «хорошее» и «плохое»?

У Буди зазвенел телефон. Он пробормотал под нос «сорри» и нехотя взял в руки мобильник. На другом конце провода кто-то долго говорил, видимо, рассказывал ему не о самом радостном, потому что Буди изменился в лице. Сначала на нем Катя прочитала удивление, а потом — испуг. Может, на работе неприятности? Или дома что-то случилось? Катя не сводила с него глаз, пытаясь считать информацию, а когда он оторвал трубку от уха, еле сдержалась, чтобы не спросить о звонившем.

Буди ответил сам:

— Это Николина Якобс, подруга Паулы…

— Так ты и с ней знаком? Однако, не терял время после моего отлета!

— Нет, с ней я не знаком…

— А откуда она знает твой номер телефона?

— Когда я прощался с Паулой, положил в прихожей визитку. Думаю, она и лежала там до сегодняшнего дня…

— Не тяни, Буди! Причем здесь какая-то Николина?

— Катя, Паулы уже нет…

— Что?…

— Я говорю, что Паула вчера погибла…

— Буди, что за бред ты несешь? Как это — погибла?

— Как и другие люди — очень неожиданно и… насовсем…

Видимо, он не мог подобрать слово на русском языке, которое бы говорило о том, что «погибнуть» — это и есть «умереть».

— Катя, только не волнуйся… — Буди осторожно дотронулся до ее руки, боясь спугнуть хоровод мыслей. — Сейчас от тебя ничего не требуется. Даже если захочешь туда полететь, ты ничем уже не поможешь Пауле. Ее похоронят, не дожидаясь тебя…

Катя сжала его ладонь, в которой он только что держал телефон, как будто в ней еще остались маленькие импульсы, излучаемые если не Паулой, то хотя бы людьми, с которыми она недавно общалась. «Эх, и свинья же я! — пришла в голову именно эта мысль. — Даже не позвонила ни разу, и не написала…»

— Буди! Как это случилось?

— Она ехала в своем «Ягуаре», кажется, возвращалась с какой-то встречи… Это было ночью. И… не справилась с управлением. Машина упала с моста в канал.

— Не может быть! — Катя продолжала сопротивляться ужасной мысли, которую навязывали ей. — Не может быть! Паула очень осторожно ездила, хотя…

Она вспомнила, что ее подруга была и не такой уж внимательной, частенько разговаривала за рулем, глазела по сторонам, иногда даже прерывала свой рассказ фразами вроде «Смотри, какое шикарное здание, здесь у нас с Томасом была свадьба…», или — «А в этот салон, смотри направо, я хожу и сейчас. А впервые мы пришли с ним вдвоем».

Паула очень часто вспоминала о Томасе, видимо, он действительно завладел ее сердцем. Однажды они проезжали по мосту, и Паула неожиданно произнесла:

— Интересно, а здесь глубоко?

— Ты что, нырять собралась?

— Конечно, нет! — Она опять расхохоталась, как ненормальная, а потом о чем-то задумалась, даже погрустнела.

— У тебя часто меняется настроение, — заметила Катя.

— Я просто умею расслабляться, — ответила та, — и даже — давать волю чувствам. Ведь если их не выпускать, могут так накопиться, что атомный взрыв произойдет. А вообще-то это из-за того, что в моем гороскопе Сатурн, планета ограничений, расположен таким образом, что нет в моей жизни никаких ограничений…

— А что есть? — спросила тогда Катя. — Вседозволенность?

— Нет, есть очень маленький отрезок жизни.

— Что ты имеешь в виду под «маленьким отрезком»? Время, которое отведено нам в этой жизни? Оно у всех маленькое…

— У всех — хоть небольшая, да линия, а у меня совсем точка — точка между жизнью и смертью…

— Ой, Паула, не нравится мне эта тема, давай ее сменим! — в Катином голосе прозвучали тогда требовательные нотки.

— Ладно, забудь… Лучше ответь мне: кто занимался исследованием Сатурна и сделал даже не одно открытие?

— Я не сильна в астрономии, — у Кати появились на лбу две складочки, видимо, она напрягла свои мозговые клеточки, чтобы вспомнить об этом ученом. — Ну, а если спрашиваешь, то конечно же — нидерландец?

— Угадала! Христиан Гюйгенс! Он открыл и кольца Сатурна, и его спутник — Титан. Представь, даже Галилей не додумался, хотя тоже в свой телескоп смотрел на эти кольца…

— Ты такая умная, Паула… — Катя хотела тогда ее «подколоть», но та не купилась на этот подкол:

— Я ведь с некоторых пор стала серьезно изучать астрологию, а там без астрономии не обойтись… Вот и приходится по долгу службы…

Катя вспоминала эти незначительные эпизоды поездки в Амстердам, пытаясь уяснить для себя истинную причину смерти Паулы.

— Буди, а Николина не говорила, на каком именно мосту это произошло?

— Нет. А что, это тоже имеет какое-то значение?

— Нет-нет, просто я подумала…

Катя подумала, что если машина упала именно с того моста, на котором и был их диалог… И что тогда? Даже если и так? Даже если — и сама? Нет, это она не могла сделать, она — сильная, даже сильнее, чем Катя. И главное — психолог. А психологи не уходят из жизни добровольно.

Буди молчал. Он тоже думал: сказать ли Кате о прошлом Паулы? Нет, он дал слово…

— У нее нет родных, — наконец произнесла Катя. — Она говорила мне об этом. А что теперь будет с Вилли?

— Это будет решать социальная служба. Скорее всего, заберут в приют.

Перед глазами Кати стояла Хелен с большим платком. Она вытирала Вилли набежавшую слюну… Он поймал ее мысль:

— Ты думаешь о ребенке?

— Да. Я думаю о том, могу ли помочь Вилли.

— Но ведь ты только что возмущалась поведением Паулы! Мне казалось, что ты записала ее в заклятые враги.

— Может, и так, а может, и нет… А ребенок-то при чем? Он сейчас — сирота…

— Хочешь полететь в Амстердам? — в голосе Буди появились трагические нотки. Словно эта возможная поездка может перечеркнуть его планы, которые он так долго и так тщательно выстраивал.

— Не знаю, Буди, дай мне подумать…

Глава 4 Катарина и Сухарю. Тайный союз

Над их головами вились разноцветные колечки мыслей. Они закручивались в спиральки и хаотично двигались, встречаясь и вновь разбегаясь. Высвечиваясь синим, красным, и даже — фиолетовым, они вдруг, будто договорившись о единой форме и одинаковом цвете, закрутились в легкое облачко и замерли, остановившись на полдороге. Это облачко повисло почти под потолком посреди комнаты.

— Странно все это, Сухарто, так странно, — произнесла Катарина, — но я тоже не нахожу объяснения моему появлению в твоем доме…

— Для моей мамы, впрочем, как и для всех жителей острова, твой Амстердам все равно что другая планета. Они не представляют себе такого большого расстояния — в несколько месяцев. Для них даже этот остров так велик, что едва помещается на черном каменном панцире черепахи.

— Какой еще черепахи?

— Той самой, на которой лежит остров Бали.

— Это они так думают?

— Да.

— Хорошо, ты только не торопи меня с ответом… — произнесла Катарина, и эта фраза была так близка к робкому ответу «да»…

Они пошли на юго-восток, в сторону священной горы Гунунг Агунг. Солнце стояло на севере, значит, был полдень. Оно взирало на двоих путников, явно сочувствуя им: лучи светила были мягкими и теплыми, они не обжигали и не ослепляли.

— А у нас солнце в полдень на юге, — заметила Катарина. — Почему запомнила? Однажды ходили мы в лес всей семьей. И учитель нам рассказывал о разных приметах: где солнце стоит, с какой стороны дерева растет мох, где чаще всего появляются муравейники… Моя сестренка с подружкой отошли чуть дальше, там они решили набрать букет цветов, и… заблудились.

— Вот видишь, как важно знать народные приметы, — подтвердил Сухарто. — И еще: ты поняла теперь, что находишься немыслимо далеко от Голландии? И все приметы, которые ты перечислила, действуют, но — наоборот.

— Да, Сухарто, я это запомню…

— Не бойся, я тебя не оставлю одну в лесу…

Она молча посмотрела на него. Он был серьезен.

Тропа от деревни оказалась достаточно проторенной. Видно, люди пользовались ею довольно часто: как же, Великий Агунг недалеко, и не поклониться богам?

— Здесь есть и целебные источники, — Сухарто чувствовал себя настоящим проводником. — Хочешь искупаться?

— Нет! — почти вскрикнула Катарина. А вдруг он будет подглядывать из-за камней?

— А вообще-то и не помешало бы, — заметил он. — Видишь, подол твоего платья уже грязный. Неудобно, наверное, ходить в таком длинном… Кстати, ты не стесняйся, немного приподними его, вот тебе веревка вместо пояса.

Веревку взяла, но ноги оголять пока не стала. «Может, попозже, — подумала она, — когда придется карабкаться на гору… Кто его знает, что это за гора? А вдруг совсем крутой склон?»

Деревья стали редеть, открывая вид на заросший высокой травой луг. Сухарто нашел две крепких сухих ветки, похожие на самодельные трости:

— Скоро деревьев не будет. А с палками легче подниматься.

— Сухарто, а здесь есть где-нибудь вода?

— Да, скоро будет источник…

— А когда мы дойдем до богов?

— Вечером.

— А они не уснут?

— Нет, они никогда не спят, и даже если уснут, то и тогда услышат людей.

— И ты тоже веришь в них?

— Конечно!

Сухарто приостановился, чтобы поправить небольшую холщевую сумку в виде мешочка с ручками, которые плотно затягивали, словно резинка, ее отверстие сверху. Как хорошо, что он предусмотрительно прихватил ее из дома! Сумка висела через плечо и почти не мешала, когда была полной. Сейчас же, когда еды осталось совсем немного, она постоянно падала.

— Интересно, — продолжала рассуждать Катарина, видно, эта тема ее не отпускала, — а вот сейчас они могут нас слышать?

— Могут. И не только то, о чем мы говорим, но и то, о чем думаем.

Теперь остановилась Катарина.

— Сухарто, неужели даже наши мысли им известны? Тогда почему для того, чтобы получить поддержку, мы идем к богам, а не попросим у них то же самое мысленно?

— Бывает, что самые нужные мысли такие робкие и стеснительные, и потому их не сразу и распознаешь. А еще… Видимо, ты не знаешь о том, что наши мысли не слышат злые духи. А нам нужно, чтобы и они нас услышали и не докучали потом… А слово — оно намного сильнее, поэтому и принято у нас разговаривать с богами очень громко, так, чтобы слышали не только они, но и злые духи.

Она задумалась и, видимо, согласившись с его доводами, перевела разговор на другую тему:

— Пойдем быстрее, Сухарто. Видишь, впереди водовместилище? Я так хочу пить…

Сочный луг постепенно переходил в голую каменистую почву. Трава была уже не такой густой и высокой. А вот и водоем. Он занял небольшую выемку в низине, за которой начинался почти незаметный подъем на гору. Эта выемка походила на искусственную. Казалось, взял какой-то великан в руки большую лопату и мастерски выкопал круглую ямку диаметром шагов на двадцать. А возле этой заводи насыпал разноцветных камней, через которые и выбился из-под земли родник. И побежала вода в виде небольшого водопада в эту выемку, и образовала чистое синее озерце.

Катарина присела на большой гладкий камень, нагретый солнцем, и опустила в воду ступни ног. Вместо ожидаемой легкой прохлады она ощутила тепло. Да источник был теплее парного молока! Но это не раздражало, напротив, вода казалась приятной, она словно снимала усталость.

— Ты хотела пить… Я не буду подглядывать, если захочешь и искупаться… Уйду вон за те валуны… Не стесняйся, жители деревни сюда приходят не для того, чтобы просто смотреть на воду… Этот целебный источник сделали боги. И они тоже в нем купаются…

— Правда? — видимо, последний довод стал решающим. — Неужели и боги любят купаться? Тогда… Иди, Сухарто, за те камни, я — быстро…

Она с трудом освободилась от темно-бордового платья с плотным корсажем, которое, казалось, вросло в ее тело. Широкие пышные складки от линии талии добавляли и без того солидный вес этому произведению искусства хорошего портного, который частенько выполнял ее заказы там, в Амстердаме. «Знала бы, что придется в нем лазать по горам, попросила бы сделать полегче», — размышляла Катарина.

Видимо, она засмеялась, потому что из-за камней послышался голос Сухарто:

— Помочь?

— Нет-нет, у меня все хорошо…

Вода действительно напоминала парное молоко. Его пила Катарина давно-давно, еще в детстве. А когда стала постарше, полюбила другие молочные продукты — сыр, брынзу, простоквашу. Странно, что в Батавии совсем нет молочных продуктов. Видимо, яванцы их не любят, если коров не держат.

Она легла на спину и закрыла глаза: послеполуденное солнце не обжигало, но светило прямо в глаза. И тут Катарина вновь увидела того фокусника, который отрезал людям головы и поругал ее за то, что она оторвала головки лилиям.

— Ты убедилась в том, что лилии тебя простили? А могут ли прощать… люди?

— Я не знаю, я еще — маленькая девочка…

— Ладно, скоро ты вырастешь, вот тогда и ответишь на этот вопрос. Только говорить надо чистую правду. Тех, кто обманывает, ждет ужасное наказание в аду. Ты слышала о том, что такое «ад»?

— Нет, я знаю только, что такое «рай». Мне мама говорила о том, что там есть ангелочки…

— В детстве все мы знаем только рай, пока сами не побываем в аду, — заметил фокусник. Он снял с головы высокий котелок, и по его плечам рассыпались длинные черные волосы. Они были жесткими и спутанными, словно он в своей жизни никогда не снимал головного убора.

— Если ты пока еще маленькая девочка, тогда выпей парного молока, — сказал фокусник и взял со стола стакан с водой, в котором стояла на высоком стебле белая лилия.

— Это же — вода! — засмеялась девочка.

— Нет, это молоко! — не согласился с ней фокусник. — Важно не то, что ты видишь, а то, что чувствуешь. И никогда не доверяй только глазам — они могут ошибаться…

Он дал ей в руки стакан и снова растворился в воздухе. Сейчас он исчез не так быстро, как в прошлый раз: сначала стал бледнеть, потом его изображение оказалось на матовом стекле, через которое была еще видна комната с плотно завешенным красной тканью окном и с такой же красной скатертью на большом круглом столе. Наконец, матовое стекло стало превращаться в легкое облачко, оно закрутилось вихрями, а вихри образовали воронку, и в нее постепенно затянуло и шторы, и скатерть, и все, что еще было в комнате. И только остался в руках у девочки стакан с водой. Она пригубила напиток и не смогла скрыть удивление:

— Ой, а это действительно молоко!

Катарина открыла глаза и машинально посмотрела за валуны, где остался Сухарто. Там был самый краешек источника, мелководье. В нем, наверное, не так уж и удобно купаться…

— Катарина, — послышался голос Сухарто, — нам пора! Одевайся!

— Две минутки… еще… — ей так понравилось купание, что совсем не хотелось снова натягивать через голову это ужасное платье… Она поймала себя на мысли о том, что одно из самых изысканных в ее гардеробе платьев не доставляет ей удовольствия, и даже — напротив… Прав был фокусник — надо доверять не только глазам.

Камней под ногами становилось все больше, попадались даже очень крупные, а склон горы стал совсем крутым. Катарина то и дело наступала на подол платья и спотыкалась. Наконец, ей это надоело, и она, затянув веревку, которую дал Сухарто, на талии, немного приподняла низ платья. Стало легче. Хорошо еще, что на ногах были закрытые туфли — иногда камни были такими острыми, что чувствовались даже под обувью.

Стоял ясный и теплый день. Впрочем, как и все дни на этих островах. Катарина никак не могла привыкнуть к тому, что здесь нет не только зимы, но и вообще — времен года. Всегда светило ласковое солнце, всегда дул легкий ветерок. Исключением были только те дни, когда хлестал дождь. А он начинался внезапно и лил как из ведра, однако так же быстро и неожиданно заканчивался. Умытая земля снова становилась сухой, словно вся вода, вылитая на нее, уходила в подземное царство, странные жители которого всю эту воду с жадностью выпивают. Иначе куда еще она может деваться? Если — в ядро земли, то тогда оно должно уже давно разбухнуть и лопнуть…

Как хорошо, что Сухарто прихватил из дома небольшую емкость в плетеном футляре. В нее он набрал воды из источника, и Катарина уже два раза останавливалась передохнуть и пила эту воду. Странно, а куда делся стакан с молоком? Его она держала в руках, это точно, и даже сделала пару глотков…

Солнце уходило все дальше назад по дуге, которую можно было мысленно себе представить. Катарина заметила, что на здешних островах солнце гуляет только по этой дуге, не отклоняясь ни вниз, ни вверх, ни вправо, ни влево. Видимо, это и была дорога, по которой ездила золотая колесница местного Бога Солнца.

— Сухарто, а у вас есть Бог Солнца?

— Конечно! Его зовут Сурья.

— С твоим именем перекликается…

— Нет, совсем другое. Кстати, мое имя означает «доброе сокровище»…

— Правда? — Катарина от удивления даже остановилась.

— Ты устала? Давай немного отдохнем. Видишь небольшую площадку под выступом? Здесь обычно и отдыхают путники.

Они сели на теплые гладкие камни, и Сухарто достал из своей котомки две сухих лепешки. Одну он подал Катарине:

— Подкрепись немного… Так вот, Бог Солнца Сурья каждый день ездит на колеснице, запряженной семью красными конями, и осматривает свои владения. Он как недремлющий страж, и никто не может себе представить, что однажды он не выйдет на службу. А ведь такое случилось, правда, давным-давно…

— А куда он подевался? Или проспал?

— Нет, Катарина. Сурью украл сильный и жестокий огнедышащий змей Вритра. И — непобедимый, до этого никто еще не смог выиграть с ним бой. Вритра разбушевался не на шутку: ломал вековые деревья, заковал реки и озера в камень…

— Это лед, наверное?

— Не знаю, как камень называется, эту легенду я слышал от стариков… И наступила в мире темнота… Погасли зори, перестали сиять божественные братья-близнецы Ашвины — Рассвет и Закат, и даже звезд на небе не осталось. Страх охватил людей, да что людей — даже боги испугались. И вот нашелся один смельчак, им стал Индра. Пришел он к матери — Богине Света Адити и сказал ей: «Сурья — мой кровный брат, и потому мой долг — спасти его, в какую бы бездонную бездну не спрятал его змей Вритра». «Хорошо, — отвечала Адити, твой отец Дьяус — Бог Дня, Неба и Небесного света, будет тобой гордиться, если ты спасешь брата». Долго шло сражение с несправедливым Вритру, этот противник был очень сильным и жестоким, но Индра не сдавался, несмотря на то, что был ранен, да и силы были на исходе. И когда люди поверили в то, что он одолеет врага и с надеждой смотрели на небо, ожидая рассвета, этот рассвет действительно пришел.

— Значит, всегда нужно верить в победу, — тихо произнесла Катарина.

— Да, без веры невозможно выиграть сражение, — согласился Сухарто. — А вообще-то Сурья — очень красивый бог, но долгое время он был несчастен из-за того, что никто не хотел быть его женой — уж больно горячими были лучи Солнца.

— И боги бывают несчастными? — удивилась Катарина.

— Конечно, не так, как люди, они не показывают своего несчастья… Вот и Сурья был всегда веселым…

— И как же? Он до сих пор без жены?

— Нет-нет, Катарина, если чего-то сильно хочешь — всегда добьешься. Бог Тваштар, или Творитель, решил выдать замуж за Сурью свою дочь — Богиню Облаков и Ночи Саранью. Творителю все под силу, и он отсоединил от Сурьи самые раскаленные лучи, да не просто выбросил, а с пользой: сделал из них оружие для богов: солнечный диск Вишну, трезубец Рудры, да и еще кое-что… Так что смог Сурья создать счастливый брак с Саранью. И правили они вдвоем сто пятьдесят поколений. За это время родилось у них много детей… Среди них и близнецы Ашвины, боги Рассвета и Заката…

— Видимо, люди любят его детей…

— Да, Катарина. Благородные солнечные правители приносят людям радость. Они помогают бороться с болезнями и неудачами, дают силы, и самое главное — разгоняют злых духов. Потому и боятся их не только властители тьмы, но и неправедные люди.

— Ты так красиво рассказываешь, Сухарто…

— Я был учителем, пока не попал в рабство… А ты знаешь какие-нибудь старинные легенды?

— Конечно, у нас девочки любят рассказывать легенду о фокуснике, который обладал даром отрезать людям головы, а потом их опять приставлять. Еще знаю о дикой охоте, это когда одна женщина вышла из могилы, а охотники с собаками погнались за ней. Она испугалась их и позвала на помощь. Один солдат откликнулся на просьбу, но он не хотел отпускать девушку и крепко держал ее за косы. Тогда она вырвалась, а косы остались в его руках. Только на следующий день узнал солдат, что за девушка была рядом с ним. Когда раскопали одну могилу на кладбище, там лежала девушка без волос…

— Все эти истории такие страшные… — заметил Сухарто.

— Это голландские страшилки, — ответила она. Чтобы наводить ужас…

— Наверное, сильно пугалась, когда была маленькой девочкой?

— Конечно! Да у меня и сейчас иногда леденеет сердце…

Она сделала паузу, словно перехватило от страха дыхание, а потом добавила:

— А вот рядом с тобой не страшно, даже сейчас, когда ваш Бог Сурья уже проехал на своей колеснице… Интересно, а где он прячется ночью?

— На горе Агунг стоят невидимые храмы и дворцы богов. Думаю, Сурья тоже там.

— Жаль, что люди не видят эти дворцы, наверное, они очень красивые…

Отдохнув, они продолжили восхождение. Склон горы стал совсем крутым, но — ненадолго. За ним простиралась огромная ровная площадка. Она упиралась еще в один склон, возле которого лежали два больших камня. Сухарто подошел к ним и начал сдвигать один из камней. Потом он нагнулся и что-то достал.

— Что это? — удивленно вскрикнула Катарина. — Ты нашел?

— Нет, я ничего не нашел, — ответил Сухарто, — просто взял то, что когда-то здесь сам и запрятал.

Он развернул кусок плотной домотканой мешковины, и ее взгляду предстали два необычных предмета. Очень похожие и на ювелирные украшения, и на амулеты, на ладонях Сухарто лежали два креста с загнутыми концами. Кресты были гладкими, словно отполированными, с одной стороны, и шероховатыми — с другой. Катарине показалось, что шершавая сторона, выложенная из мелких-мелких камешков, засветилась, отражая последние лучи заходящего солнца.

— Это — «доброе сокровище», да? — рассмеялась Катарина. — Вот, оказывается, за что тебе мама дала такое имя — ты любишь закапывать, а потом находить клады…

— Это не просто клад, а фамильные амулеты династии Менгви, к которой я отношусь. Знаешь свастику? Смотри, вот этот крест, с загнутыми концами по часовой стрелке — мужской, а этот, его концы повернулись против часовой стрелки — женский. Первый — мой, а второй предназначен моей жене.

Катарина взяла в руки женский крест и ощутила слабое тепло.

— А почему он теплый?

— Это тебе показалось. Крест серебряный, и он сам по себе не может нагреваться… А может быть, он почувствовал в тебе что-то родное? Свою хозяйку?

Последние слова Сухарто произнес так тихо и с такой надеждой, что не оставалось сомнений в том, что он предлагает ей руку и сердце. Она молчала. Она была все еще не готова к ответу «да».

— Это, Катарина, не из-за серебра… Посмотри внимательнее… Видишь маленькие прозрачные камешки, они и делают внешнюю сторону креста шероховатой… Богемский алмаз[176] — камень для ритуальных и магических украшений. Его называют у нас «живым камнем» за то, что он может дышать, как человек. Вот сейчас камень почувствовал, что тебе нужно тепло, и он стал теплым. А когда ты захочешь охладить свои ладони — он станет прохладным.

— Неужели так бывает? Ведь камень — не живое существо!

— Не веришь? Давай проверим. Вот сейчас, например, ты сильно устала?

— Еще как!

— А на душе у тебя неспокойно?

— Что-то есть…

— Тогда приложи ко лбу, а можно и к вискам, этот крест, закрой глаза и расслабься. Посиди немного, помолчи и послушай голос алмаза. А потом сама скажешь мне о своих ощущениях.

С высоты горы можно было наблюдать, как проехал по небу на своей колеснице не только Бог Солнца, но и Бог Заката тоже. Расцвеченный темно-красным край неба у горизонта постепенно темнел, словно в краску добавили черной сажи. Сухарто любовался закатом солнца с чувством сожаления о чем-то безвозвратно потерянном. С другой стороны, завтра будет новый день, и он принесет новые радости. Конечно же, это будут только радости, ведь все печали — уже позади.

— Сухарто, мне уже совсем хорошо, — прервал его раздумья голос Катарины. — И голова не болит…

— А что ты ощущала?

— Мне показалось, что кто-то погладил по голове, а потом вонзил иголочки в больные места, и боль отступила.

— Вот видишь, я был прав?

— Да.

— Катарина, обычно на этой площадке путники и отдыхают, и разговаривают с богами. А еще — делают им приношения. Вот у меня есть немного сухих лепешек, и даже — брикетик риса. Положим эту еду в дар богам?

— Конечно, Сухарто! А что, боги благодаря этому проявят милость к нам?

— Да! Но ты должна знать, что именно хочешь, чтобы просить о чем-то конкретно.

— А ты о чем хочешь просить богов? — она повернулась лицом к нему, словно пытаясь разглядеть в сумерках все его желания.

— О том, чтобы нам с тобой дойти благополучно до моего дома… О том, чтобы мама нас хорошо встретила и приняла… Но главное — о том, чтобы этот амулет стал твоим…

Катарина продолжала держать в руках свастику. Она словно боялась выронить ее и потерять. А если вдруг налетит шквальный ветер, закружит и унесет этот крест в пропасть, которая осталась позади, или вообще — в бездонную пучину, которая есть во многих сказках? Она уже и не представляла себе, что придется когда-нибудь расстаться с этим амулетом.

— Хорошие у тебя желания, Сухарто… А я чуть-чуть, самую малость сомневаюсь в том, что смогу стать тебе женой… Я ведь тебя еще плохо знаю…

Последнюю фразу она произнесла совсем неуверенно, и это было хорошо. Гораздо лучше, чем если бы она сказала: «Я ведь тебя не люблю…»

— А ты спроси у богов, — Сухарто был совершенно уверен в правильности своего решения, и потому считал, что боги это решение одобрят. — И если они дадут согласие на наш союз…

— О, всевидящие и всеслышащие боги, скажите мне, могу ли я стать женой Сухарто? — прокричала Катарина.

Где-то в горах послышалось эхо: «…женой Сухарто, Сухарто…» А через несколько секунд с вершины горы, до которой они еще не дошли, посыпались мелкие камешки, как будто прошел по ней великан, и прозвучал гулкий голос: «можешь, можешь…»

— Чей это голос? — испуганно вскрикнула Катарина. — Там кто-то есть?

— Не знаю, — ответил ей полушепотом Сухарто. — Я думаю, что кроме нас и богов здесь больше нет никого.

Не выпуская из рук амулета, Катарина сложила ладони рупором, приложив их ко рту:

— Может ли Катарина Блэнк стать женой Сухарто?

— Может, может… — послышалось со всех сторон, словно спрятались повсюду за камнями невидимки, и что странно — молчат они, не подают голоса, а отвечают только тогда, когда их спрашивают.

— Вот видишь, — обрадовался он, — даже боги не возражают. А ты сомневалась…

— Да это когда было, — рассмеялась она, — час назад? А сейчас я перестала сомневаться…

И тут Катарина услышала не только голоса. Где-то высоко зазвенели колокольчики, словно сидел на вершине горы великан и бросал в огромное великанское металлическое блюдо стеклянные бусинки. А они рассыпались по блюду, издавая хрустальные мелодичные звуки… Следом за колокольчиками мягко ударил гонг, а затем заиграла флейта… Да это же был какой-то оркестр! И он постепенно наполнял ночную тишину неземной мелодией.

— Ты слышишь музыку, Сухарто?

— Да.

— Странно, а кто же выступает ночью?

— Это музыканты заиграли в честь нашего бракосочетания! — радостно воскликнул он. — На свадьбах всегда играет гамелан.

— Нет, не думаю, — мягко высказала свое мнение Катарина. — Откуда им знать, что здесь мы с тобой?

— Ну, а если серьезно, — Сухарто так не хотелось расставаться с версией, что гамелан играет свадебный марш, — вон там, внизу, на западном склоне Великого Гунунг Агунга, стоит храм Пура Бесаких. Это очень древнее и величественное сооружение, поэтому считается оно матерью всех храмов острова. Вот оттуда и слышатся звуки гамелана.

— А что, в храме какой-то праздник?

— Если играет гамелан, значит, идет представление ваянг, театра теней. Кукольного театра…

— И как долго будет оно?

— Всегда! Ведь у этого ваянга нет ни начала, ни конца — он идет вечно.

— Но ведь музыканты устанут выступать…

— Оркестр играет сам, и куклы, и маски — тоже выступают сами… Потому что они — живые, ведь в куклах находятся души умерших… Идет необычное представление… Это бесконечный ваянг без музыкантов, без кукловодов и без зрителей… Ваянг только для богов…

— Подожди, а разве души умерших живые?

— Да, ведь человек бессмертен. Когда он рождается, то покидает мир божественных предков, чтобы на маленьком отрезке жизни в мире иллюзий, Майе — исполнять различные роли. А когда он снова умирает, то опять возвращается в мир предков. И только в четвертом поколении он снова вернется в мир иллюзий — Майю. То есть, в земной мир.

— Так не бывает, Сухарто… Что получается — и моя душа вернется?

— И твоя, и моя тоже…

— А может быть такое, что наши души не просто вернутся, а… даже встретятся?

— Вполне. Подойду к незнакомой девушке и скажу ей: Катарина, а я тебя узнал!

Сухарто сделал паузу, словно прокручивая в голове подобную ситуацию, а потом добавил:

— Обязательно встретятся! Может, и не в четвертом поколении, а гораздо позже, но — встретятся. Ты веришь мне?

— Да, конечно. Я ведь на самом деле слышу музыку!

Она сжала в ладонях крест, напряженно вслушиваясь в звуки оркестра, и только когда почувствовала боль он вонзившихся в кожу острых металлических кончиков, немного разжала руки. В голове метались мысли. Она уже не хотела расставаться с Сухарто, и даже боялась того, что это путешествие закончится, и он исчезнет из ее жизни. Она уже не хотела выходить из-под его опеки, он был так заботлив и так обходителен с ней… А на душе стало уютно и спокойно, словно все, что случилось с ней совсем недавно в Батавии, произошло с другой женщиной. Или воздух на этом острове был настолько легким и умиротворяющим? Не случайно ведь боги решили поселиться именно здесь!

Под ногами пробежала маленькая ящерица. Она приостановилась, словно решила посмотреть, кто же это сегодня пожаловал сюда, и быстро юркнула в расщелину между камнями.

— Сухарто, видел ящерицу? А вдруг она съест наши подарки богам?

— Это хорошо, что она здесь, значит, боги приняли наше приношение. А если съест — и это не страшно, мы ведь не знаем, может, это кто-то из богов превратился в ящерицу?

— Точно такие были в Батавии. Я со временем привыкла к ним и подумала, что ящерицы обитают только в домах…

— Это — кадал[177], и живет он и в хижинах, и в дворцах. Так что не удивительно, что поселился и в храме богов.

Катарина с жадностью вдыхала наполненный ночными ароматами воздух. Здесь не росли ни цветы, ни деревья, но легкий фруктовый аромат, смешанный с чистой влагой, не шел ни в какие сравнения с душным и сухим воздухом в Батавии. Или это из-за креста? Грозовое небо с оставшимися где-то там, в черных тучах, Диком, и даже Альбертом, незаметно превращалось в светлую безоблачную лазурь. Неужели исчезнут даже страшные воспоминания? Неужели можно будет безжалостно расстаться с Прошлым?

— Мы не сможем идти вниз, пока не наступит рассвет…

Голос Сухарто показался ей таким родным, что она присела на камень, облокотившись о выступ скалы, и зарыдала, уткнувшись лицом в ладони с зажатой свастикой. Ее плечи слабо вздрагивали, а губы стали солеными от слез.

— Ты плачешь? — удивленно спросил он.

— Да, — ответила она. — Я вспомнила еще одну страшилку, самую грустную…

— Неужели бывают грустными даже страшилки?

— Бывают… Там одна красивая, неземная девушка попросила партнера по танцам подержать ее перчатки. Он взял эти перчатки, но не захотел их возвращать, потому что полюбил ее… И решил он узнать, где живет эта незнакомка… Пошел за ней до самой реки Мёз и… и увидел, как та постояла немного на высоком утесе, а потом… прыгнула в реку… На следующее утро, когда влюбленный снова пришел к реке, вода в ней покраснела, и это была вовсе не вода, а кровь…

— Да, история не просто грустная, но и трагическая… Тебе нужно хорошо отдохнуть, — сказал он и подложил ей под голову свою котомку.

Необычайное зрелище — наблюдать, как царствует луна на фоне розовых облаков. Почему она еще не ушла, когда солнце уже поднялось из-за горизонта? Видимо, близнец Ашвин, Бог Рассвета, не хотел расставаться с отцом — Богом Солнца Сурьей…

Катарина, открыв глаза, с удивлением разглядывала розовые облака. Раньше она не знала, что они бывают и такими. А внизу открывался и вовсе фантастический вид: в просветах между кудрявыми облаками были видны зеленые леса и такие же зеленые, видимо, заросшие высокой сочной травой, поляны. Девственная природа, словно только вчера созданная Творцом, наполняла воздух необычайной свежестью. Так странно было видеть облака, не запрокинув в небо голову, а опустив вниз глаза…

— Сухарто, мы на седьмом небе? — спросила она. — Здесь даже облака — розовые…

— Конечно! Видишь, как полюбили тебя боги! Увидеть розовые облака доводится далеко не всем. Нужно не просто подняться на Гунунг Агунг, причем, на рассвете, но и быть чистым в душе. А еще хорошо, если именно здесь простишь кого-нибудь. Боги ценят в людях умение прощать…

— А что, Альберта я тоже могу простить?

— Если хочешь — да. Ведь он совершил не самое страшное…

— Я сегодня так счастлива, — громко сказала Катарина, — что прощаю всех, кто причинил мне боль. Я прощаю тебя, Альберт, и прощаю тебя, Дик. Ведь все эти события — уже далеко позади… Я даже благодарна вам за то, что узнала Сухарто…

Катарина уткнулась носом в его плечо и спрятала глаза — из них потекли тонкие ручейки слез.

…А музыка продолжала играть, хрустальные колокольчики звенели и звенели…

Глава 5 Катарина и Альберт. Назад, в прошлое

Ноябрь 1698 года.

Она стояла на палубе корабля, облокотившись о поручни, и пристально вглядывалась вдаль. Где-то здесь должен быть мыс Доброй Надежды… Почему с таким трепетом думает она об этом месте? Не потому ли, что именно здесь стояли они с Альбертом, оба с открытой душой и с чистым сердцем, ожидая от поездки в Ост-Индию фантастических перемен в своей жизни? Альберт даже мечтал осыпать ее бриллиантами… Как странно, что за такой короткий период произошли события настолько разные, и даже — противоречивые, что кажется — они из жизни совершенно разных женщин.

Катарина и Сухарто спускались с Гунунг Агунга, опираясь на крепкие палки. Хорошо, что он их где-то раздобыл, иначе она бы висела на его плече — настолько была крутой эта часть склона!

Ниже будет легче, когда они пройдут то место, где сделали привал, но до него надо еще дойти.

— Нам нужно поторапливаться, — сказал он, — чтобы засветло добраться до побережья океана. Идти на юг острова пешком мы не сможем, это займет у нас несколько дней. Придется опять искать перевозчика…

И все-таки дорога вниз гораздо короче, чем вверх, на гору. Об этом подумала Катарина, когда всего через три часа они были снова у целебного источника.

— Сухарто, присядем? У меня так гудят ноги…

— Это с непривычки… Разуйся и подержи ноги в воде. Почувствуешь, как усталость отступит.

Она присела на камень и опустила ноги. «Парное молоко» вытягивало из тела всю черноту, поэтому появлялось ощущение легкости и комфорта. «Вот бы в доме своем завести такой источник!» — подумала она. «Стоп! А где твой дом? — спросил второй внутренний голос, тот самый, что был обычно скептически настроен и потому отличался ворчливостью. — В Амстердаме? В Батавии? Или здесь, на Бали? А если здесь, то ты ведь его еще и не видела. А понравится ли он тебе? И понравишься ли ты маме Сухарто?»

Он будто прочитал ее мысли:

— Конечно, не так легко в чужой стране, я понимаю… Но поверь мне, что тебе будет хорошо в нашем доме…

Уже в полдень показались деревенские хижины. Они начинались сразу же за деревьями, что стояли темно-зеленой стеной, если пройти через сочный луг. Отсюда, с высоты, казалось, что деревня совсем близко, но Катарина уже знала, насколько обманчиво зрение: до нее шагать и шагать. На луговой траве держалась роса. Капельки воды висели мелкими бусинками, и под их тяжестью длинные узкие стебли были не прямыми, а чуть сгорбленными. Хорошо, что Сухарто дал веревку, чтобы она обвязалась вместо пояса и немного приподняла, подоткнула, подол платья. Иначе оно бы намокло и стало еще тяжелее.

До деревни они дошли, когда Бог Солнца Сурья проехал на золотой колеснице две трети своего пути.

Возле одной из хижин бегали босоногие дети. Сухарто спросил что-то у старшего, на вид ему было лет десять, и тот показал рукой в сторону небольшого пригорка, за которым, видимо, тоже находились дома.

— Пойдем, Катарина, нам туда.

— Сухарто, а у тебя здесь тоже знакомые? — спросила она.

— Нет, просто нам нужно сейчас кого-то из старших, все взрослые работают на рисовом поле…

— А-а-а… Я тоже подумала, что не видно людей на улице.

Этот дом был больше других. Чувствовалось, что здесь водится достаток: его ворота и входная дверь были отделаны резными узорами, а на отрытой террасе под навесом стояли такие же резные колонны. А может, просто хозяин увлекается резьбой по дереву?

На террасе сидели две девушки и кормили младенцев: одна из них — грудью, а вторая — с ложечки. Если быть точнее, то ложечкой ей служила небольшая гладкая палочка с закругленным концом, которой девушка соскребала банан и эту сладкую кашицу заталкивала в ротик малышу. Он не сопротивлялся, напротив, сладко причмокивал от удовольствия.

— Первый раз вижу, чтобы грудничок ел бананы, — заметила Катарина.

— У нас все дети едят бананы, — ответил Сухарто. — А чем же их подкармливать еще, когда ребенку не хватает материнского молока?

— Я думала — другим молоком, коровьим или козьим… — высказав такую мысль, Катарина и сама поняла, что сморозила совершенную глупость. Где же видела она пасущихся здесь домашних животных?

— Слушай, а тебя мама тоже кормила бананами? — на нее нашло такое веселье, что девушка начала хохотать.

— Скорее всего, — ответил он. — Я об этом не задумывался. А что здесь смешного?

Когда приступ смеха закончился, она произнесла:

— А я думаю, почему ты такой сладкий? А ты, оказывается, банановый ребенок!

— А чем же тебя кормили в младенчестве?

Сухарто решил выложить на ее шутку свою «козырную карту»:

— Или ты жила в сарае с коровой, которая любила сахар, или лежала в корзинке во фруктовом саду, а на тебя капал нектар с переспевших плодов. А может, в этот сироп макали твою тряпичную соску? Сейчас я точно узнаю…

Он хотел дотронуться губами до ее чуть пухлых и таких аппетитных губ, но Катарина вырвалась из объятий:

— Ну, Сухарто, на нас смотрят…

Девушки действительно открыто рассматривали их, точнее, Катарину, ведь не так часто в этих местах прогуливались по деревне европейские женщины. Чувствовалось, что юные мамы удивлены тем, что на этой леди так много одежды. Такого огромного и широкого платья они, скорее всего, не видели раньше. Наверное, из его ткани можно пошить легкие шаровары — почти набедренные повязки, для всей деревни.

Сухарто сложил ладони лодочкой и приветствовал девушек. Они ответили ему тем же, продолжая с интересом поглядывать на европейскую гостью. «Банановая» мама оторвалась от кормления, встала с плетеного бамбукового коврика и, прижимая ребенка к открытой груди, распахнула входную дверь. Вторая девушка, видимо, это была соседка, попрощалась с молодой хозяйкой и с младенцем на руках пошла к воротам.

— Пойдем, нас приглашают, — он взял Катарину за руку и повел за собой.

В доме было прохладно. Такой же свежий ветерок, что и на улице, свободно прогуливался через открытые проемы в стене в виде небольшой арки над каждой дверью. Потолка не было, и потому воздух свободно гулял под легкой крышей из тонких прутьев бамбука. Катарина заметила, что жители этих островов не ставят глухих стен: на все стороны света есть в них вот такие проемы. Так что с какой стороны бы ни дул ветер, он всегда в доме желанный гость.

Удивительно, но здесь была даже мебель: небольшие плетеные сиденья-короба вроде сундуков и одна широкая лавка, отдаленно напоминающая диван. Девушка что-то сказала Сухарто, и он перевел Катарине:

— Это ее дедушка увлекается поделками, он работает с бамбуком. Мы с тобой сейчас немного перекусим и отдохнем, а когда придут мужчины, будем договариваться… Думаю, кто-то отвезет нас на юг острова, у них есть лодка. И до побережья здесь недалеко.

Санти[178], такое имя было у «банановой» мамы, принесла им холодный рассыпчатый рис и маленькие деревянные чашечки с темно-коричневым, почти черным, соусом. Он оказался на вкус гораздо лучше, чем на вид: довольно пряным, одновременно и сладким, и острым. У Катарины начали склеиваться веки, и Сухарто заботливо подложил ей под голову маленькую подушечку, одну из тех, что лежали на лавке. Уставшая девушка быстро заснула.

Ее разбудили голоса. Разговаривали на террасе, значит, пришли хозяева. Мужской бас что-то настойчиво доказывал, он пытался перебить второй, очень звонкий голос. А вот что-то сказал Сухарто — его голос Катарина узнает из тысячи. Наконец, мужчины замолчали, видимо, договорились.

В комнату вошли Сухарто и мужчина среднего возраста с легкой сединой на висках. Скорее всего, это был отец Санти, а может — ее мужа.

— Катарина, сегодня опасно отправляться в путь, недалеко от берега видели иностранный корабль, очень возможно, что голландский. Нам лучше подождать до завтра.

Она промолчала, кивнув головой, а про себя подумала: «Как тянется время… Скорее бы вырваться отсюда…»

— Потерпи немного, конец уже близок…

Сухарто понимал, что европейская гостья горит нетерпением как можно быстрее добраться до пункта назначения. Но, скорее, не для того, чтобы увидеться с его мамой, а просто оказаться как можно дальше от пережитых ею событий. По его лицу пробежала тень печали, и он еще раз повторил:

— Конец уже близок!

Когда Бог Рассвета, близнец Ашвин, собрался выходить на небо, Альберт разбудил Катарину:

— Нам пора… Поднимайся…

Эту ночь она провела на той же самой лавке. Сначала долго не могла уснуть, размышляя о неприятностях в Батавии. Потом стала склоняться к тому, что все самое плохое уже случилось, и впереди — долгая и счастливая жизнь… Правда, придется начинать с нуля — в новом доме, в новой семье. И только после этого провалилась в пустоту, где не было не только мыслей, но даже — сновидений. И вот из этого вакуума ее сейчас и вытаскивал Сухарто.

— Уже встаю…

Опять идти! Сколько же она прошагала миль? Не меньше тридцати, а может и пятьдесят — Катарина не могла ответить на этот вопрос. Единственное, что она знала наверняка, это то, что у нее расползались туфли… Но поменять их было невозможно: туземцы не носили закрытой обуви. Они ходили или босиком, или в сандалиях из подошвы и одного ремешка. Вот если бы Катарина поднялась на вершину Гунунг Агунга в таких «ремешках», уж точно бы в кровь разодрала ноги…

Они вышли из дома вчетвером: она с Сухарто и те двое, голоса которых были слышны на террасе — муж Санти, Кадек[179] и его отец, Вибава[180]. Мужчины сразу же завели разговор, а Катарина, не понимая их языка, молчала. Пожилой человек был довольно горячим, он постоянно спорил, то с сыном, то с Сухарто, видимо, такая идея — отправить эту парочку на лодке на юг острова, ему вовсе не нравилась.

Тропинка становилась все более каменистой, значит, и берег близко. Впереди шел Вибава, широко размахивая руками и словно выруливая, таким быстрым был его шаг. Она же замыкала процессию, еле успевая за мужчинами.

Последние минуты перед отплытием от северо-восточного побережья острова Катарина будет помнить вечно, столько, сколько сможет еще жить после этого.

Когда с высокого плато раскинулся фантастический вид на океан, у нее закружилась голова от прилива ощущения полноты и даже величия окружающего мира. Океан казался бескрайним и бездонным. Откуда-то издалека, видимо, из середины, он выстреливал волны, и они, стремительно приближаясь к берегу, с шумом разбивались о скалы. Гребни этих волн сильно отличались от синей водной глади: они были более светлыми, как будто накачанные маленькими воздушными пузырьками, и поэтому, ударившись о скалы, убегали назад, оставляя за собой белую пену.

Сколько раз видела она океан, но только сейчас по-настоящему почувствовала его красоту и силу.

Бог Рассвета, близнец Ашвин, высветил небо, и на нем начали появляться оранжевые разводы. А вдалеке уже виднелась золотая колесница Бога Солнца Сурьи, он выезжал из своего дворца, чтобы принять эстафету сына. Купол неба, еще совсем недавно темный и тяжелый, бледнел на глазах, превращаясь из плотного занавеса в легкий полупрозрачный шелковый шарфик.

Мужчины свернули на еле заметную, извивающуюся между крупными валунами, тропинку, и Катарина поспешила за ними, помахав на прощание рукой всем, кто был на небе. Сухарто, он шел впереди, оглянулся и, улыбнувшись, крепко взял ее за руку:

— Смотри, не упади, здесь крутой спуск.

Ей нравилась эта улыбка, она была такой искренней, и даже — по-детски наивной. Когда он так улыбался, она думала о том, что перед ней — не мужчина, а совсем еще ребенок, которому самому еще нужна материнская поддержка. И в такие минуты ей хотелось даже стать такой опорой, но потом она себя сдерживала… От руки Сухарто наполнялась теплом не только ее ладонь, но и ее сердце. Это ощущение Катарина хорошо запомнит, интуитивно чувствуя, что больше никогда, никогда в жизни не будет он вот так держать ее за руку.

…Она стояла на палубе корабля, который держал курс на Амстердам. Еще совсем недавно мечтала она отправиться домой, и только домой. Ей так хотелось покинуть страну, в которой она не просто оказалась одинокой, но и получила уроки жестокости. Даже там, где этой жестокости не было, тревожно гремели барабаны, как в те ночи, когда туземцы били в них за стенами крепости Батавии.

— Не спится?

Сзади подошел Альберт и обнял ее за плечи:

— Забудем все, что могло разделить нас! Я тебя очень прошу! Ведь ты сказала, что простила меня, так?

Она сделала резкое движение плечами, пытаясь сбросить эту тяжелую мужскую руку:

— Альберт, прошу, мне нужно побыть одной… Мои раны еще не зажили…

Она замолчала, продолжая вглядываться вдаль, а потом вдруг спросила:

— А как ты мог догадаться, что меня нужно искать на Бали?

— Мне известно, что Сухарто оттуда родом. Так что все просто. Да и оставаться на Яве ему было опасно, ведь она в подчинении Ост-Индской компании. А Бали… Бали — свободный остров…

— Но ведь твои люди не могли курсировать вдоль всего побережья! Как они догадались, где именно нас искать?

— Мне донесли, что Сухарто из рода Менгви, их фамильный храм на юге острова… А добраться до него лучше по воде, так что…

— Так что ваши люди курсировали вдоль берега, да?

— Катарина! А ты знаешь, сколько белых женщин со светлыми волосами и в длинных европейских платьях разгуливает по таким островам?

— И сколько?

— Только ты одна! Все остальные сидят дома, вышивают гладью или крестиком, плетут кружева, наряжаются, ходят на балы… И только ты стаптываешь свои туфли на еле заметных дорогах чужой страны…

— Но ведь ты меня бросил! Вот и пришлось идти куда глаза глядят…

— Пойми, были такие обстоятельства… Дик меня шантажировал… Короче, вляпался я в историю с драгоценностями так, что еле-еле выполз из нее. Только благодаря… — Альберт замолчал, недовольный тем, что проговорился.

— Благодаря кому, Альберт? Или — чему? — Катарина предполагала, что в этой истории ей известно не все.

— Знаешь, ведь Дик погиб… — задумчиво произнес он.

— Как погиб? Надеюсь, что ты к этому непричастен?

— Конечно, нет… Его убили на острове в море Банда. Там он с дружками решил поохотиться…

— За драгоценностями?

— Да.

Они замолчали, и слышен был только шум океана за бортом, где острый нос корабля разрезал толстые водяные пласты. Наконец, она неуверенно произнесла:

— Я тебя действительно простила… Но сможешь ли и ты меня простить?

— Сколько раз я говорил уже об этом! — Альберт был явно раздражен. — Я уже сказал, что тоже прощаю тебя…

— Ты знаешь, Альберт, — в ее голосе прозвучали нотки скорби.

— Мне сейчас кажется, что я и есть та самая девушка из старой голландской легенды, которой парень не вернул перчатки. Он питал к ней горячие чувства, поэтому хотел, чтобы перчатки остались у него в знак любви…

— И что же?

— Да ты не знаешь эту легенду?

Катарину охватило отчаяние, и это видно было по слегка вздрагивающим, как от плача, плечам, по опущенной, как в храме, голове, по стекающим вдоль туловища безжизненным рукам…

— А ведь без этих перчаток она не могла жить… — Катарина застонала, все больше подчиняясь охватившему ее чувству горя.

— Вот почему река Мёз окрасилась ее кровью!

— Дорогая, у тебя больное воображение… В жизни все гораздо проще, чем в легендах. И прозаичнее…

— Нет-нет, Альберт, в жизни так же, как и в легендах! Я думаю, что у этой девушки перчатки были из ее кожи… Вот почему она не могла долго жить без них!

— Какой бред, Катарина! Пойми, это — легенда, вымысел…

— Нет! Не вымысел…

Она посмотрела на свои кисти рук, как будто бы на них тоже были перчатки. Последний раз Сухарто оставил на этих руках тепло в то утро, когда они почти дошли до лодки…

Альберт почувствовал, что от нее веет холодом. Вот сейчас она стоит рядом с ним, а думает о другом, и не просто о чужом мужчине, и не просто о своем любовнике… И он не сдержался, выплеснул ей в лицо то, что до этого тщательно скрывал:

— О Сухарто думаешь? Забудь, его уже нет!

— Я знаю, Альберт… Его уже нет в моей жизни…

— Я — о другом! Его вообще нет!

— Что ты имеешь в виду? — она резко повернулась к нему и вцепилась руками в рубашку. — Говори, Альберт!

— Его убили… Не я, не смотри на меня так! Его солдаты убили — это их работа…

Она отдернула от его груди руки и поднесла их к своим глазам, словно показалось ей, что по белым перчаткам потекли струйки крови. Она так близко держала кисти рук перед глазами, что он подумал о сумасшествии этой женщины. Что там она увидела? И так захотелось ему в этот момент причинить ей еще больше боли! Вот сейчас он об этом тоже скажет, вот сейчас… Внутренний голос просил успокоиться, но Альберт сам не хотел его слушать и тем более — подчиняться ему:

— И еще, Катарина… Я не заберу назад твоего сына… Он так и останется в деревне… Я тебя обманул: у меня нет с той женщиной договора о том, что возьму ребенка назад… Так что она воспитает его вместе со своими… Их там полный двор… и все — босиком… Он станет таким же черным, как они, и будет разговаривать только на их языке…

— Альберт…

Он подумал, что сейчас она побледнела. Не видно в темноте, но побледнела — это точно. Вот теперь, наконец, чувствовал он свое превосходство над ней, свою власть. Ребенок — это последняя его «козырная карта», теперь эта женщина будет мягкой, как шелк, ведь только от него зависит, сможет ли она увидеть сына.

— Альберт… — Катарина закрыла ладонями глаза, как будто это могло помочь ей оказаться совершенно в другом, пусть даже — в иллюзорном, мире. — Я не увижу своего сына?

— Да…

У нее подкосились ноги, она оперлась руками о поручни и посмотрела на небо. Там не было ни Бога Солнца Сурьи, ни его сыновей близнецов Ашвинов — Заката и Рассвета. На небе правил другой бог — Бог Ночи, а может, это была богиня… Он разбросал по куполу большие и маленькие звезды, и они горели на нем, как в опрокинутой чаше с водой зажженные свечки.

Катарина еще раз взглянула на свои ладони, словно что-то прочитала на них в полумраке ночи, и сделала резкое движение… Для Альберта это было так неожиданно, что он услышал только плеск воды, когда ее почти безжизненное тело перевалилось через поручни. Океанская волна тут же накрыла его и пошла гулять дальше — она не замечает ни людских радостей, ни людских печалей.

— Не-е-е-т! — прокричал он, всматриваясь в черную пустоту, нагнувшись так сильно, что казалось — тоже вот-вот улетит следом. — Не-е-е-т! Катарина!!!! Я смогу забрать ребенка, слышишь?

С каждой секундой корабль все дальше и дальше уходил от того места, где она осталась. Но Альберт не мог поверить в то, что потерял ее навсегда. Со стороны кают ему послышался негромкий голос: «Альберт, помоги мне найти Большую Медведицу…» Он побежал туда, но тут услышал смех, похожий на звон колокольчика, совсем с другой стороны: «Ха-ха-ха… Альберт, я выходила за тебя замуж не ради денег…» Он оглянулся, но никого не увидел.

И тут что-то засветилось на темном небе, он поднял глаза и совершенно растерялся. По небосводу, как по черному бархатному театральному занавесу, скакала белая лошадь с длинной, падающей на глаза гривой. Это была явно кобылица. Лошадь грациозно поднимала копыта, а потом упиралась ими в черные тучи и вновь отталкивалась. Но вот она остановилась, и лучи света, скользившие по черному бархату, высветили ее синие, как бездонное небо, глаза. Они были по-человечески задумчивыми и такими прекрасными, что Альберт не смог отвести от них взгляда.

— Кто ты? — застыл на его губах шепот.

— Я — Саранью, Богиня Облаков и Ночи, — сладким голосом проговорила кобылица. — Пока спит мой муж, Бог Солнца Сурья, я решила убежать… Хочу посмотреть на земной мир… Верны ли люди друг другу, как боги?

— А если ты сама покинула мужа, то какую верность хочешь найти среди людей? — заметил Альберт. — А может, ты и вовсе не богиня?

Она словно не слышала слов Альберта и продолжала говорить певучим голосом:

— Как жарко мне рядом с ним! Мой отец, Тваштар, срезал с него самые горячие лучи солнца, но мне все равно жарко… — она посмотрела на Альберта грустными глазами из-под огромных пушистых ресниц, и ему показалось, что из одного глаза скатилась маленькая, но сияющая, как бриллиант, слеза.

«Неужели и боги не всегда счастливы? — подумал он. — Неужели и в божественном мире есть такие же, как у нас, на земле, человеческие проблемы?»

Светлые блики с неба осветили палубу, и Альберт с изумлением увидел на ней белые женские перчатки, как будто кто-то только что небрежно сбросил их за ненадобностью со своих прелестных ручек. А на перчатках… А на перчатках лежала белая лилия с надломленным стеблем. Он поднял цветок и перчатки, прижал их к сердцу. «Странно, этих предметов я не видел у Катарины…» — подумал он и еще раз взглянул на небо. Белой лошади уже не было, и только легкая синяя подсветка черного занавеса напоминала о странной гостье.

Синий небесный луч скользнул по гребню высокой волны. Трудно было определить, какому океану эта волна принадлежала: Индийскому или Атлантическому — корабль разрезал острым носом границу между ними, он приближался к Капштадту, столице Капской колонии.

Альберт понемногу приходил в себя. Как человек, у которого долго болел зуб, и эта боль была такой невыносимой, что хотелось только одного — избавиться от нее любой ценой: биться головой об стену, сгореть в огне, утонуть в воде… И вот, наконец, появился на десне маленький нарыв, и гной в нем зреет и зреет, так что в один прекрасный момент нарыв надуется, как воздушный шар, и лопнет. Чем больше гноя вытечет, тем быстрее отступит боль. И вместо нее придет облегчение… Такое легкое умиротворение… Оно не сродни бестолковой буйной радости, потому как это — спокойное удовольствие.

«Вот и мыс Доброй Надежды, — мысли в голове уже не путались, они могли выстраиваться в логическую цепочку. — Она так мечтала еще раз посмотреть на него… Посмотреть в последний раз… Ведь возвращаться в Батавию не собиралась. Хотела попрощаться с ним, а вышло так, что осталась возле него навсегда… Только вот в каком океане?»