Жил-был сталкер

БАРЬЕР

– Маркиз, – сказал Карлос лениво, – бога ради, перестань напускать на себя таинственный вид и внятно объясни, в какую еще авантюру ты ввязался на старости лет.

Маркиз смутился. Это было так явно, что он сам почувствовал, а потому смутился еще больше. А потом, естественно, разозлился, но не на Карлоса, на себя. Конечно, друг Шарло малость перебдел, таинственный вид Маркиз на себя не напускал, не было такой привычки. Просто за эти двадцать с лишком лет Шарло стал значительно наблюдательнее и очень хорошо изучил Маркиза. Насколько его вообще можно изучить.

– Никуда я не ввязался, – ответил Маркиз искренне, не уточняя относительно таинственности. Карлос стал существенно наблюдательнее и действительно неплохо изучил Маркиза, потому что немедленно отозвался (так же лениво):

– Ну в какую авантюру ты собрался ввязаться на старости лет?

Маркиз с грустью вспомнил времена, когда Шарло смотрел ему в рот и ловил каждое его слово, считая божественным откровением, прищурился и сказал ясным голосом:

– Плохо я тебя учил. Так ты и не усвоил мое золотое правило: никогда ни о чем не спрашивай.

Десять лет назад Шарло бы побледнел, посинел, пошел разноцветными, но преимущественно красными пятнами начал бы подлизываться. Сейчас он только посмотрел на свет то, что имел наглость громко называть коктейлем (стакан апельсинового сока и двадцать капель вермута), отпил пару глотков и, даже не повернув головы, ответил:

– Очень интересное правило для полицейского.

– На работе я никого ни о чем не спрашиваю, – уточнил Маркиз. – Я допрашиваю. Улавливаешь разницу? А в остальных случаях подвожу к тому, чтобы мне рассказали. Без прямых вопросов.

– Под девизом «Чистосердечное раскаяние смягчит вашу участь», – объявил Карлос и понюхал «коктейль». Господи, да чем может пахнуть это детское пойло?

Что раздражало Маркиза больше – сам Шарло, или его вопросы, или дурацкий напиток, или интонация, с которой он говорил, – Маркиз бы не сказал. Скорее всего то, что Шарло был совершенно прав насчет авантюры. И насчет таинственности.

– Юпитер! – провозгласил Карлос, задрал ноги на столик и надолго присосался к стакану. Маркиз начал заводиться. – Ты сердишься, – констатировал Карлос. – Значит, ты не прав.

– Ну, хватит, – негромко предложил Маркиз. Жестко предложил. Десять лет назад Шарло бы в обморок упал, услышав такой тон. Даже пять лет назад. Может, даже три с половиной. Пока Маркиз был для него необъяснимо чем – то и богом, то ли идеалом, то ли истиной в последней инстанции. Теперь был просто другом. Раньше Маркиза это злило, он не был ни идеалом, ни богом, ни истиной, и много лет с этим боролся. Победил. Теперь расхлебывает. Шарло и ухом не повел.

– Ладно тебе. Не суетись. Тебе не идет.

Маркиз встал. Сейчас я тебе это месиво вылью в штаны, с холодным бешенством подумал он, а стакан в задницу вколочу.

Карлос посмотрел на него с удовлетворением, допил свой «коктейль» и пристукнул стаканом по столику. Маркиз остановился.

– Издеваешься?

– Да! – гордо заявил Шарло. – А что? Нельзя? Да за тобой сейчас наблюдать – чистое удовольствие.

– Рискованное дело, – заметил Маркиз, остывая.

– Второе твое золотое правило, – Карлос поднял указательный палец и сделал назидательное лицо. В сочетании с природным наглым выражением это было забавно. – Вовремя остановиться! Что я и делаю. Но хочу заметить нижеследующее…

Маркиз ловко и довольно сильно хлопнул его ладонью сзади по шее. Получилось звонко. Карлос клюнул носом, ойкнул, но назидательности не уронил.

– Друг мой, – изрек он. – В последние несколько лет я замечаю в тебе решительные перемены, и данное обстоятельство отнюдь не доставляет мне радости.

– Заткнись, – посоветовал Маркиз и отошел к бару, чтобы поискать, не завалялась ли там еще бутылочка арманьяка. Карлос продолжал торжественно-скорбным, как на похоронах, голосом:

– Ибо я не узнаю тебя друг мой, поелику…

– Ты можешь говорить серьезно, если уж язык так чешется?

Арманьяка не нашлось. Коньяк тоже кто-то выпил. Кто-то… сам же и вылакал. Неистребимо юная физиономия Карлоса приобрела свое обычное выражение, голос тоже стал прежним.

– Не нравится? В самом деле, стареешь. Раньше с тобой нельзя было говорить серьезно. Помнишь, как изящно ты уходил от разговора, если он казался тебе серьезным?

Маркиз налил себе стакан вермута и выпил, как молоко. Карлос завопил:

–Ты зачем выпил мое вино!!!

Маркиз швырнул в него банкой сока. Карлос банку поймал и аккуратно поставил ее на столик.

– Что с тобой, Маркиз? Ты перестал быть самим собой. Ты лезешь черт-те в какие авантюры. Литературно выражаясь, ты ходишь по лезвию ножа... или литературно ходят по лезвию бритвы? Причем босиком. Я знаю, чего тебе не хватает, но нельзя же так, в конце концов. У тебя глаза потухли и нос заострился.

Маркиз уперся локтями в колени и опустил голову. Карлос говорил уже нормальным языком, а не высокопарными периодами, и говорил о том, о чем никто другой и заикнуться не осмелился бы.

– Я тебя злю уже три года, а ты только сейчас обозлился по-настоящему. Я пытаюсь вернуть тебя в прежнее состояние, а ты не возвращаешься. Свет клином на ней сошелся! Почему ты не можешь успокоиться тем, что тебе туда просто нельзя? Почему ты не лезешь в высоковольтные провода или в горящую печку? Почему другие успокоились? Пришельцев тебе для развлечения мало?

Маркиз даже не обиделся на «развлечения». Что обижаться, Карлос и так знает, что это было вовсе не развлечением. Но знает чисто умозрительно, а понять может только… Он потрогал холодный зеленый браслет на правом запястье. Диск светился, сообщая Конвенции, что он еще жив и даже не болен. Отключать Диск Маркиз не умел, а Шарль категорически отказался объяснять, как это делается. Но научил им пользоваться. Маркиз сильно подозревал, что за его жизнью и здоровьем Шарль надзирает еще бдительнее, чем Конвенция. Снять же браслет и забросить его куда подальше (в сортир, например) Маркиз не мог по причинам психологическим. Суеверным, если откровенно. Ведь зеленый браслет был символом, талисманом и опознавательным знаком сталкеров, в отличие от всего прочего, что давала Зона. Видишь где-нибудь в Африке-Антарктике аборигена с таким вот украшением – кричи: «Здравствуй, сталкер!» – и смело бросайся на шею. Сталкеры ни при каких обстоятельствах не дарили и не продавали браслеты. Если кто посторонний носил такой – верная примета смерти сталкера… насильственной, естественно. А это каралось сурово. Подбросят в дом какую-нибудь игрушку из Зоны – и все. Хорошо, если просто умрешь или без ноги останешься, а если зеленая шерсть, никаким бритвам не поддающаяся, на лице вырастет? Или еще что пикантное…

Поэтому сталкеров, случалось, убивали, но браслетов с них не снимали.

А последние годы можно было и на пришельца напороться, но о пришельцах никто не знал, а они усиленно (и небезуспешно) изображали из себя именно сталкеров. А что? Тему они знали…

Тему начал забывать бывший сталкер по прозвищу Маркиз. Три с половиной года назад он все-таки распрощался с Зоной, потому что Зона его невзлюбила. С тех пор он действительно изменился, как изменится всякий человек, если у него отнять части жизни. Зона была для него тем местом, где он спускал свою энергию. Как говорили пришельцы, аномальное количество латентной (на самом деле какой-то другой, на Земле ей названия еще не придумали, а транслятор подобрал нечто со смутно похожим значением) энергии, делающее аборигена по прозвищу Маркиз потенциально опасным для цивилизации.

Сам абориген такой опасности не чувствовал. Больной он, что ли, своей планете вредить. Вот для Зоны он, видно, был опасен, раз она его отторгла. Может, она считала его опасным именно из-за этой энергии, позволяющей ему вольно обращаться с пространством? Инопланетяне именно так и думали. Они были убеждены, что Маркизу свернуть-развернуть что-то раз плюнуть.

Он их и не разубеждал. Это для них пострашнее того аннигилятора. Аннигилятором и они пользоваться умеют. К тому же аннигилятор можно втихую стащить и отправить прямиком в Конвенцию. Талант не стащишь и не отправишь, разве что вместе с его носителем, а это уж нонсенс. Как бы то ни было, а аборигенов обижать нельзя. Закон не велит. И совесть тоже.

Да, превратить «черные брызги» в предметы и обратно Маркиз уже умел, нужно было только сконцентрироваться определенным образом или сильно разозлиться. Или еще более сильно испугаться. Механизма этого действия Маркиз не понимал, впрочем, старшие братья по разуму тоже. Никто в Конвенции не умел. А Маркиз умел.

Обратный процесс давался труднее. Только тот единственный случай в овраге, когда вместо чудища возле Маркиза, лежавшего в полном вырубе, нашли черный матовый шарик. Признаться, Маркиз предполагал, что шарик там лежал сто лет, а чудище просто сбежало. Сильное нервное истощение он объяснял не столько колоссальной потерей той самой энергии, сколько колоссальным перепугом за свою драгоценную шкуру. Хорошо, штаны сухие остались…

После этого случая Зона совсем взбесилась. Она и тогда Маркиза недолюбливала, а с тех пор стало вовсе невмоготу. Он растерял всех напарников, Естественно, кому интересно рисковать. Чуть Маркиз в Зону – там ветер, там начинает клубиться «желтый туман», «голубые облака» сбегаются, каждый кустик золотыми искрами сыплет, «мертвая плесень» отовсюду ползет… Словом, намек ясен: вали отсюда. Маркиз какое-то время еще держался, потом решил для себя: все. Хватит.

Образовавшуюся пустоту чем-то надо было заполнить. Вот Маркиз и ввязывался во все подряд. На задержания ходил лично, хотя в его чинах и летах это делать было не положено. А он расталкивал гренадеров из группы захвата и пер на вооруженных до зубов отпетых уголовников. Хоть бы раз глаз подбили! Хоть бы раз пуля поцарапала! Тоже своего рода намек господа бога: тут что хочешь твори, только в Зону не суйся.

Где он тратил больше этой своей треклятой энергии, при задержании или на ковре у начальства, сказать трудно. Пожалуй, все-таки на ковре, где его крепко взгревали за самодеятельность, выход за рамки и превышение полномочий. Вот уж неправда, потому что вырубать Маркиз умел без всякого членовредительства. Но не станешь же объяснять начальнику, что твое нутро заранее знает, в какую сторону пуля полетит и за какой табуреткой нужно от нее спрятаться, потому что нутро у тебя не простое, а сталкерское. Зона с ее фокусами пострашнее маньяка с автоматом Калашникова.

Не спасало это, впрочем, как не спасало и все остальное. И пить он стал значительно больше, что все не преминули заметить.

Сорок три есть сорок три. Не много. И не мало. В самый раз подводить первые итоги. Или начинать жизнь сначала.

Только Маркиз был максималистом. Для него «сначала» значило «с нуля», а оставить за бортом семью и Карлоса он не хотел. Хотя Карлос – порядочная свинья и имеет неискоренимую привычку лезть в душу. Маркиз оберегал свою душу от постороннего вмешательств! Всех к этому приучил, даже инопланетян, хотя это было труднее всего. А Карлос лез, невзирая на маркизово сопротивление.

Маркиз завалился в любимое кресло, мягкое, широкое, обитое коричневой кожей, необыкновенно удобное. Маркиз в нем казался еще меньше, чем был на самом деле. В свое время пара таких кресел и диван обошлись ему в четыре ходки в Зону, то есть в астрономическую сумму, но он ни разу не пожалел. В кресле было так комфортно, особенно с коньяком и сигаретой…

Коньяка, увы, не было, но в пачке болтались еще три «голуаз», так что Маркиз закурил и посмотрел на невозможно юную рожу Карлоса.

– Шарло, – сказал он проникновенно, – я тебя прошу, не лезь в душу.

– Буду. Твою душу нельзя оставлять в гордом одиночестве, – безапелляционно заявил Карлос. Маркиз опешил:

– Почему?

– Она сопьется вместе с твоим телом. Я выступаю в качестве голоса твоей совести. Ни больше, ни меньше.

Маркиз несколько обалдел. Насчет возможности спиться он был согласен. А насчет совести Карлос перебдел. Не может иметь голоса то, чего нет в принципе. Впрочем… только он и говорил Маркизу все, что считал нужным. Даже великий гуманист Шарль этого не делал. Жалел, наверное. А Карлос не жалостливый. И правильно.

– Надоел ты мне, голос совести.

– Еще бы, – хохотнул Карлос. Лель тоже хохотнул, и Маркиз его выгнал. Еще не хватало, чтобы собаки, пусть даже разумные, над людьми, пусть даже неразумными, смеялись. Тоже… Лай совести… или вой… Нет, скулеж из-под двери. Вот как сейчас.

Пить, конечно, и в самом деле надо меньше. И чем меньше, чем лучше. Пусть тошно без Зоны, но ведь и когда ходил, тоже пил – расслаблялся.

Карлос встал, выпрямился во весь свой ставосьмидесятисантиметровый рост, расправил мощные плечи, тряхнул золотыми локонами, крякнул, протянул левую руку, сгреб Маркиза за грудки и без малейшего усилия поднял его, помотал вправо-влево, оторвал от пола, и швырнул назад. И даже не запыхался, хоть Маркиз и слегка трепыхался. Что ему жалкие шестьдесят килограммов… или меньше, потому что Маркиз всегда худел, будучи в депрессии или в азарте. Это состояние называлось «минус три» (имелись в виду килограммы). Карлос улегся на диван, со вкусом откусил яблоко, похрустел и нормальным голосом сказал:

– Давай, давай, выкладывай, какая тебя мысль обуяла. Невооруженным ведь глазом видно: ты что-то задумал.

– Тебе не все равно? – буркнул Маркиз, поправляя смятую рубашку. Бугай чертов.

– Не все, – пожал плечами Карлос, – и ты это прекрасно знаешь. Для реализации твоих идей чаще всего бывают нужны подручные средства. Например, я.

Забавно, однако. Подручное средство с экстрасенсорными, телекинетическими и черт знает еще какими способностями у вполне заурядного типа, который никогда не знает, что думают окружающие и совершенно бессилен против пришельцев.

– Комплексуешь?– проницательно спросил Карлос. – Не надо. Мысли читать и стулья без помощи рук двигать ты не умеешь, но я все равно при тебе подручное средство, потому что ты генератор идей. Мне твои идеи ни в жизнь в голову не придут. Что ты хочешь?

Маркиз поднял голову. Он знал, что тоскливые его глаза сейчас меняют выражение. Карлос оживился, устроился в позе пирующего эллина и тал ждать ответа. Временами он был очень упрям. Восьмидесятикилограммовая пиявка. Теперь не отвалится, пока крови не напьется. Их пиявок, говорят, спичкой подпаливать надо, чтоб отцепились. Это можно.

– Видишь ли, Шарло, – по мере возможности проникновенно сказал Маркиз, – в том, чего я хочу, мне нужны иные подручные средства. Не ты. Дело в том, что я хочу пойти в Зону.

Карлос даже подпрыгнул и вытаращил глаза.

– У тебя температура? – осведомился он. – Высокая?

Маркиз его добил:

– Я хочу пойти за Барьер.

Карлос всерьез содрогнулся и жалобно спросил:

– Ты правда здоров?

– Не знаю, – честно признал Маркиз. За Барьер не ходил никто. Даже пришельцы, хотя всю доступную часть Зоны они исползали на карачках, обнюхали и попробовали на зуб. Сталкеры не ходили ба Барьер, потому что оттуда не возвращались. Инопланетяне не ходили, потому что за Барьером у них отключались диски связи и не срабатывала защита, а рисковать они не любили. И найти дорогу к Барьеру у них получалось не всегда, Барьер – он не шлагбаум, его не всегда видно. Никто не знал, что там, за Барьером. Пришельцы запустили туда робота года четыре назад, до сих пор ждут. Маркиз в бытность свою активным сталкером совался за Барьер пару раз, но очень недалеко, потому что его охватывало какое-то странное чувство, ничем не объяснимое ощущение легкости, иллюзорности, чуть ли не небытия. Зона вся по первости кажется нереальной, а за Барьером… не мог Маркиз понять, что там, вот и не осмеливался идти далеко без напарника, а туда напарника нельзя было найти даже в счастливые времена. Страшно было за Барьером. Будто нет тебя.

Инопланетяне строили множество гипотез, большая часть из которых была Маркизу непонятна. А чего стоят неподтвержденные гипотезы? Маркиз и сам на них был горазд, на службе сочинение версий было как раз его специальностью: выдумать с полсотни и по очереди отсеивать неправильные, пока одна не останется, верная, причем порой наиболее невероятная.

Версия родилась с год назад. Родилась посреди ночи, когда Маркиз, озверев от бессонницы, ушел в кабинет, уселся в любимое кресло, хлопнул любимого арманьяка, закурил любимые синие «Голуаз» и задумался, причем не о Зоне. И тут пришла Мысль. Мысль мучила его еще очень долго. Версия казалась уже аксиомой, но хотелось увидеть своими глазами. Поначалу сдерживала память о том, как «ласково» принимала его Зона, потом он вспоминал, что никто из-за Барьера не возвращался. А в конце концов Мысль завладела им целиком, и все сомнения от отбрасывал. Отметал, можно сказать. Ему надо было проверить, и как всегда, на своей шкуре. Он находил оправдания своей безумной затее, он уговаривал себя, что Зона его забыла после такого перерыва и примет если не с распростертыми объятиями, то хотя бы нейтрально. Он попросту надеялся на свое везение и на великое «авось».

О том, как он будет возвращаться, если его Мысль окажется верна, Маркиз старался не думать, потому что думать было не о чем. Информации не было вовсе, потому решать реально можно только на месте. Он осторожно поспрашивал сталкеров, рассчитывая найти какого-нибудь молодого авантюриста, не знавшего его раньше и, следовательно, не знавшего, что Зона его отторгла. Но то ли авантюристы все повывелись, то ли нынешняя молодежь горела желанием не исследовать и понять Зону, а побольше с нее получить, то ли их предупреждали, что Маркиз – опасный напарник, но желающих не нашлось. Идти один он все же не решался. Сказать жене: «Я один иду за Барьер, если не вернусь, поставь свечку» – не мог даже он. Зачатки совести, наверное, все-таки имелись.

Он пытался заглушить Мысль коньяком – не помогало. Тогда он смирился. Охотно, надо сказать, смирился. Он решил искать напарника среди не-сталкеров, авантюристов менее суеверных. Это было трудно, потому что абы какой партнер его не устраивал, нужен был такой, на которого можно положиться. Нужен был человек с неплохой физической подготовкой, обладающий мгновенной реакцией, подвижный, умный, но не чересчур – короче, нужен был дисциплинированный, готовый безропотно шмякнуться мордой в дерьмо или замереть в самой невообразимой позе на неопределенное время… Нужен был надежный человек, которого в случае чего будет не очень жалко. Потому кандидатура Карлоса, идеально подходившего по параметрам, даже не возникала.

– Черт тебя подери, Маркиз, – медленно сказал Карлос, – неужели тебе нужна помощь психиатра? Могу организовать. Может, гуманнее было бы застрелиться? Идти за Барьер не лучший способ самоубийства.

– Я двадцать лет ходил в Зону, – Маркиз извлек из пачки последнюю сигарету и закурил, – и до сих пор не только жив, но и здоров.

Для сталкера двадцать лет – колоссальный стаж. Сохранить здоровье практически невозможно – потому Карлос и таращился на его худосочную фигуру в немом изумлении. Маркиз знал, что болезнь сталкера его когда-нибудь доканает, мотор уже работал с перебоями, а арманьяк и курево были не самыми лучшими средствами для его укрепления.

Но Маркиз имел в виду другое: руки-ноги есть, синей шерстью не зарос, третий глаз не появился, не стал ни Зверем, ни Сталкером – значит, здоров.

– Это ты фигурально выражаешься? – осведомился Карло. Маркиз кивнул. Ладно. Фигурально так фигурально. В общем, за все нужно платить. Болезнь сталкера – минимальная плата, взимаемая Зоной за беспокойство. Сама по себе вещь не страшная: в течение часа-двух температура поднимается до сорока и выше и падает до тридцати пяти и ниже, и так треплет два-три дня, реже – дольше. Ничего особенного, слабость только. Полежишь немножко и оклемаешься, вот сердце начинает сдавать. Пока от этой болезни никто не умер, главным образом потому что сталкеры вообще долго не живут. А Маркиз – ветеран.

– Ты забыл, как приветливо она тебя принимала? – вопрошал Карлос. – Ты забыл, как Шарль волок тебя на своем горбу?

Пафоса было столько, будто на своем горбу его волок именно Карлос и весил Маркиз полтонны. Маркиз кивал. Конечно, он все помнил, со всем был согласен, спорить не намеревался. Хотя спорщик он был отчаянный, обожал строить логичные системы, разбивать доводы противника – до тех пор пока не принимал решение. Вот тут переубедить его было невозможно. Карлос это прекрасно знал, просто ему надо было выговориться. Ради риторики. Он возводил очи горе, заламывал руки, использовал самые патетическое слова, короче, паясничал, как обычно в серьезной ситуации. Он молол языком, вряд ли вникая в то, что несет, просчитывая возможные варианты собственных действий. Чем больше было вариантов, тем дольше он молол. Наблюдать было смешно. Контраст между преувеличенно серьезной физиономией а-ля провинциальный трагик и холодными глазами был просто великолепен.

Карлос говорил долго. Маркиз успел отыскать заначку – бутылочку коньяка в ящике письменного стола, выпить глоточек, съесть два бутерброда. Карлос умолк, только когда Маркиз добрался до коробки шоколада. Он осекся на полуслове, загреб полную горсть конфет, запихал их в рот, заглотил и сообщил спокойно:

– Я иду с тобой.

От неожиданности (или избытка коньяка) Маркиз икнул. Когда Карлос говорил таким тоном, убеждать его было бессмысленно: решал он, по примеру Маркиза, бесповоротно. Возражать даже не стоило. Его заявление означало, что теперь он присосется в Маркизу как клещ и не отстанет ни на шаг.

– Ты с ума сошел? – спросил Маркиз на всякий случай?– Что тебе делать в Зоне, ты не сталкер.

– Давай, давай, повтори, почему мне туда нельзя, – голос у него был ехидней ехидного. Яд аж сочился и тек по подбородку.

– Повторю, – согласился Маркиз. – А – в тридцать пять лет поздно начинать. Бэ – у тебя слишком логические мозги для Зоны. Вэ – у тебя маловато фантазии. Гэ – у тебя маленькие дети. Дэ – пошел ты к черту.

– К черту не пойду. Я пойду с тобой за Барьер. Потому что: а – у меня отличная реакция, бэ – я очень дисциплинированный, вэ – я обязуюсь тебя слушаться, гэ – я твой друг, дэ – отвали, все равно одного не пущу.

– Шарло, ты не сталкер…

– Кто тебе сказал? – врезал Карлос. Маркиз помотал головой. Какое-то время Карлос наслаждался произведенным эффектом, а когда это стало опасно, успокаивающе поднял ладони: – Ну-ну, уймись. Не воспринимай так прямолинейно. Лучше подумай.

Маркиз послушно подумал и понял. Сталкер – это не только профессия, это призвание. Никогда нельзя сказать о человеке, который никогда не был в Зоне, годен ли он. Может, он прирожденный сталкер, только не было случая проверить. Вот о чем говорил Карлос. В Зоне он не был, поэтому неизвестно, сталкер он или нет. К тому же все его а, бэ и так далее – совершеннейшая правда, особенно насчет хорошей реакции и дисциплинированности.

Он неоднократно рвался в Зону, сто раз Маркиз его осаживал. Он предупредил всех, чтоб Карлоса не брали, пообещав много неприятностей. Ему поверили. Поэтому сталкеры с Карлосом охотно общались, охотно пили (он – сок, они – чего покрепче), охотно рассказывали разные байки – словом, всячески укрепляли его теоретические познания и пресекали любые практические попытки. У Маркиза был авторитет, так что Карлос был надежно изолирован от Зоны, а Зона – от него.

– Не понимаю, – вздохнул он, – почему ты брал себе в напарники всех подряд, кроме меня.

Не понимает он… Брал. Но не всех подряд, а руководствуясь чутьем, и то, бывало, ошибался. Он много щенков натаскал. И многих перетаскал на спине, когда мертвых, когда живых, но о смерти мечтающих. И чтоб Шарло так? Маркиз не был ни добр, ни сентиментален, но вовлекать друга в игры с непредсказуемыми последствиями он не мог. Не так уж многих он в своей жизни считал друзьями: отца да Карлоса, но отец умер, когда Маркиз был еще подростком. Брать в Зону? И опытные гибнут, и лучшие становятся калеками. Зона не разбирает.

– Жалко, что ли, было?

Маркиз кивнул, и от его серьезности Карлос притих. Переваривал. Потом переварил.

– Или мы идем вместе, или ты не идешь. И настоятельно советую взять в компанию Джемму и Дени, потому что Джемма все что угодно разнесет вдрабадан, а Дени – все ж абориген…

Да уж. Дени и впрямь абориген, хотя рожден не в Зоне, а в Сумасшедшем Лесу, недалеко от Сказки. Он много видел, много знает, много может. Маркизу он все это объясняет не без кокетства: «Папа, я же не человек». На что папа очень логично отвечает: «Не мели чепухи». Сын смотрит своими странными неземными глазами и соглашается: «Я метис». На это сказать и правда нечего. Заманила однажды одна фея одного щенка в Сумасшедший Лес, а щенок и не сопротивлялся, уж больно красива и загадочна была, долго считал случившееся розыгрышем или миражом, пока не встретился с Людвигом и демонами… Правда, Дени слишком человек, жить со своими не может, потому подростком и достался папе и его все понимающей жене. А что? Не отопрешься, почти портретное сходство, только в блондинистом варианте…

И Джемма тоже… разнести-то разнесет, только нужно ли и можно ли это в Зоне? Кто знает…

Маркиз обещал подумать. Думал он долго. Два дня думал, зато непрерывно, чуть с работы не выгнали. Во всяком случае, пообещали. Младший инспектор Лаваль пообещал, когда комиссар Лагранж ему в очередной раз невпопад ответил. Лаваль – это лицо, конечно, влиятельное, в пятьдесят лет аж до инспектора дослужился.

Решение далось нелегко, точнее, не решение даже, а подбор самооправданий. Ему так хотелось пойти за Барьер, что в глубине души он почти сразу согласился с Карлосом: сталкеры не сталкеры, а до Барьера Маркиз эту компанию всяко доведет, никто лучше него маршрут не знает, никто лучше него Барьер не обнаружит, а что там дальше – все равно неизвестно. А два дня он размышлял о другом: что заставило его согласиться? Собственный эгоизм (хочу – и всё тут) или то же убеждение, что не давало ему взять в Зону Карлоса раньше (нутро бурно сопротивлялось одной только мысли). А нутро молчало.

Идея о большой компании никогда не приходила ему в голову, потому что традиционно, спокон веку сталкеры ходили парами. Трое – это уже много, это уже прекрасная цель для патрульных. Там, где один проползет на пузе, вжимаясь в землю, второй еще может прикинуться камушком или кустиком, но третьего обязательно заметят. Да и никакой гарантии нет, что трое будут реагировать на любое движение Зоны одинаково чутко. Коллективизм расслабляет, а если ты расслабился в Зоне, напарник может бросать товар и взваливать на закорки то, что от тебя осталось. Расслабляться надо потом, дома или в каком кабаке, но лучше без свидетелей. Расслабляющийся сталкер – зрелище для очень закаленных.

Дени уже двадцать пятый год. А ведь папаша не знал о его существовании вплоть до того момента, когда в его дверь постучал тринадцатилетний подросток со странными глазами и не сказал скромно: «Меня прислала Королева. Я слишком человек и не могу жить в лесу». Слишком-то слишком, но столько уж фокусов он знает, что папа сынули побаивается. Но в Зону пойдет. Лес, конечно, не совсем Зона, но совсем и не Земля.

Джемма – аборигенка стопроцентная, только вот как она таким штучкам научилась и когда – непонятно. Может, экскурсии на базу проявили ее таланты, может, просто время пришло. Ее боятся все пришельцы больше, чем Маркиза с его таинственной энергией, потому что у него она дремлет, а у Джеммы – нет. Даже слишком не дремлет. Причем Маркиза они боятся с научной точки зрения, гипотетически, а ее – вполне физически. Сторонятся. Не родился еще тот инопланетянин, который бы с ней справился (так Шарль говорит). Может, и Зона об нее зубы обломает.

Карлос со всеми его абвгд наиболее уязвим, потому что наиболее любопытен и наиболее рационален при этом. Веселенькое сочетание – любопытный рационалист. Как она посмотрит на этот коктейль?

О том, что Зона не любит его самого, Маркиз уже не думал.