Жена для Императора морей (СИ)

ГЛАВА 11. Ночь с королём русалов и его единорогом

Люба обещает Аните, что деньги будут завтра, и возвращается к Арктуру уже не в таком лёгком настроении, как несколько минут назад.

— Где?.. Там были только объедки.

Он смотрит на неё уже устало и хмуро.

— Конечно. А что ещё? Ты сама просила быть аккуратнее.

— Да, это хорошо, но пакет я тебе дала для другого. Я не хочу, чтобы ты терпел.

Она роется в шкафчике и подаёт ему ещё один пакет.

Арктур его не принимает.

— Я не терплю, всё в порядке, сказал же. Я даже поступился гордостью и сам убрал мусор. А ты недовольна. Раздевайся, Любовь, будь добра.

— Поступился гордостью? Так я тоже не служанка, и ты не король здесь! — будто не слышит она его.

— Король, конечно. А ты… А зачем ты вообще проверяла пакет, если думала, что там… нечистоты?

Люба усмехается.

— А, может, продать хотела! Ты ведь русал — это почти что единорог. Да и… раз у тебя чешуя становится золотом, то…

Она садится у бассейна и опирается острыми локотками на его борта.

Арктур смеётся.

— Нет, серебром и золотом этому не стать. Сними, говорю, — хватает двумя пальцами её за ворот, и оттягивает футболку. — Сними это. Русским духом пахнет.

— Что? Откуда ты знаешь? — она даже пугается, настолько по-сказочному это звучит, жутко, словно в детстве.

— Я уже сказал, откуда, — замечает он. — Мне не нравится запах.

— Нет, я про фразу! Это же не ты придумал. Может быть… ты не русал, а обманываешь меня?

Он сужает глаза, словно сам начинает в чём-то подозревать Любу. Кривит губы, будто бы хочет что-то ответить, но сомневается. Напрягается как-то, медленно, очень медленно закусывает губу острыми красивыми клыками. И, наконец… решается открыть ей, кто он такой.

Арктур отплывает от Любы к дальней стенке бассейна и вытягивает свой хвост, показывая ей его во всей красе.

А стал он за это время ещё красивее: каждая чешуйка мерцает, будто изумруд, плавники, что длинные боковые, что сзади протяжный и узкий, что самый большой, которым заканчивается хвост, полупрозрачны и словно светятся изнутри.

Арктур поднимает плавник повыше.

— Думаешь, не русал? — звучит вкрадчиво его голос.

А у неё… едва ли не текут слюни и сердце бухает в ушах. Ой…

— Откуда мне знать? — Люба всё же пытается взять себя в руки. — Может, нечисть какая-нибудь? Облик такой принял.

— Зачем? — спрашивает он уже с интересом, и вмиг оказывается напротив неё. — Для чего? — смотрит ей в глаза, и хватает вдруг Любу за талию, чтобы притянуть ближе к себе. — И какая ещё нечистая сила, по-твоему, соли не боится? Или думаешь, демон я и по душу твою явился? Так дурак тогда. Ведь я бы хотел… Нет, — исправляется он, — я хочу, чтобы ты на меня, как на мужчину смотрела. А не как на рыбёшку чудную.

— А? А это нормально, что твой хвост мне кажется, — всё же вставляет она, едва ли не пища, как прижатая лапой кота мышка с бешено-бешено тарабанящим сердцем, — кажется… очень аппетитным?

Он фыркает от смеха, но сдерживается. И приближается к Любе ещё. И ещё ближе. И так, пока не видит собственное отражение в её глазах.

— Очень аппетитным? — шепчет, и его горячее дыхание каким-то образом скользит по её щеке, шее, ключицам и уходит ниже.

Будто не выдохнул, а рукою провёл, будь рука у него горяча…

— Красивый, — у неё блестят глаза, — очень красивый хвост. Только… соблюдай личные границы, мать твою! — рявкает и стискивает зубы, будто представляет между ними какую-то часть его тела.

Взгляд его становится недоумённым, но лишь на мгновение. Арктур ухмыляется хищно, остро, будто бы даже насмешливо. Так и жди после этого чего-то недоброго и опасного!

Но он отстраняется медленно и спокойно.

— Не бойся меня, Любовь. Лучше расскажи, как провела время? И сними, наконец, чужую одежду. Мне не нравится она. И иди ко мне. Можешь сделать воду горячей.

Почему-то последнее прозвучало, будто бы с намёком…

— Я потеряла платье, взамен получила футболку…

Она вздыхает, садится на кровать и снимает вещь Романа.

— Дырявая, — усмехается и просовывает в дырки пальцы.

Арктур чувствует, как кровь его начинает бурлить. Сначала от своего же немого вопроса, как именно она потеряла платье? А затем, от созерцания её стройного, такого нежного тела…

Взгляд его неспешно скользит от ног до её головы, останавливаясь то на бёдрах, то на груди, то на хрупких плечах.

Она красива.

Он не знает, как по-людски, в смысле, как среди людей оценивается её внешность и принято ли вообще оценивать, но по-русалочьи…

Нет, что-то не то. По-русалочьи она странноватая. И хвоста нет, и длинных прозрачных плавников. И руки другие, пальцы слишком нежные, мягкие, и кожа такая разве пробудит долго в воде и останется гладкой?

Но появись она даже такой вот на его родном Дне, он заметил бы её одну из тысячи морских красавиц.

Арктур судорожно выдыхает, поймав себя на том, что всё это время не дышал. И на пару секунд уходит с головой под воду, чтобы остудить кожу, которая стала непривычно горячей.

— Брось тряпку. Иди ко мне…

Вода как раз нагрелась. И выглядела искрящейся. Будто не этот противный «не настоящий» свет проходит сквозь неё, а отражаются в ней звёзды.

Звёзды, что сверкают не хуже, чем топазовые глаза короля, которые он не сводит с Любы.

Странно он ведёт себя.

По молочной коже разбегаются мурашки, подрагивают пальцы, улыбка нерешительно касается губ.

Любу пронзает насквозь тянущее чувство, ноющее даже. Будто красные нити вытягивают из неё и подвязывают к нему. Будто невидимые, прохладные руки за подбородок заставляют повернуть к нему голову и глядеть в глаза, слишком чистые и яркие, чтобы в них можно было утонуть.

Потому что… разве бывают такие воды?

— Эм… — выдыхает она. — Не пойду я в эту воду, ты не воспользовался пакетом.

Но Арктур на этот раз не оценивает шутку и даже не улыбается. Лишь властно протягивает в её сторону руку и ждёт.

— Ну же…

И в этот момент раздаётся какой-то хлопок и исчезает свет.

И только топазовые глаза продолжают сиять во тьме…

Страшно. Она упорно вцепляется в кровать и вспоминает рассказ Афины — рассказ о её собственном упрямстве.

Ещё ребёнком не пожелала отдаваться обаянию моря, но а сейчас…

Люба склоняет голову чуть вбок и её глаза тоже на мгновение, словно кошачьи, сверкают во тьме.

— Это ты сделал?

— Нет.

И молчание.

И темнота.

Даже на улице отчего-то темно, ни фонарей, ни луны, ни звёзд.

И лишь мерцающий взгляд морского короля.

И если долго смотреть в ответ, глаза его словно становятся ближе. Будто Арктур бесшумно выбрался из бассейна и теперь приближается к Любе.

И тишина.

И даже не слышен всплеск воды.

— Нет, так не пойдёт, я хочу, в конце концов, видеть твой хвост!

Она поднимается и на ощупь добирается до шкафчика со свечами, небольшими такими, с ароматом розы.

Приятность от отеля.

— Огнём ты, как я понимаю, не повелеваешь?

— Нет, — звучит очередной лаконичный ответ.

Молчание. А затем:

— Но я хорошо вижу в темноте. Лучше, чем днём.

— Мне это не нравится… — шепчет Люба.

Она находит спички, расставляет свечи по комнате и зажигает каждую.

Пламя танцует в полутьме гавайские танцы. Она подходит к Арктуру ближе.

И молчит.

А он поднимается так, чтобы их глаза оказались на одном уровне, и горячими пальцами касается её щеки.

— Ресничка упала… Пойдёшь ко мне?

Она ухмыляется и задаёт тот же вопрос, что, наверное, до трясучки довёл Романа:

— Зачем?

— Затем, чтобы быть ближе. Потому что ты нравишься мне и мне приятно с тобой, — отвечает он сразу. — Потому что хочу быть с тобой в одной среде, а не смотреть на тебя из воды. Потому что хочу спокойно про золото и море рассказать. Потому что ты Любовь.

Как ни странно, её это полностью устраивает.

— У меня только коленка поцарапана, — вспоминает она вдруг как-то по-детски беззащитно, — щипать будет в солёной воде.

— Дай мне… — в голосе участие и сочувствие.

И рука его, горячая рука, опускается ей на талию и ползёт ниже. Но дотянуться вот так до коленки и не разлить воду не представляется возможности. И Арктур медлит.

— Я исправлю, — объясняет он, ожидая, что она приподнимет ногу.

Люба касается его массивного запястья.

— Ты это… только давай без излишнего любопытства к моим опоркам и всему прочему.

— Не могу обещать, — Арктуру надоело ожидать её реакции, и он с лёгкостью подхватывает Любу на руки.

Но держит так, чтобы она не касалась воды. А затем и вовсе умудряется перехватить её одной рукой так, чтобы ладонью второй провести ей по коленке, дождаться, пока ранка исчезнет, склонить голову и поцеловать недавнее место ушиба.

— Бедняжка, — шепчет он, заглядывая ей в глаза, — было больно? Тебе надо лучше заботиться о себе…

— Говорит тот, кто выдирает из себя куски… Меня пошвырял ветром по набережной, свидание вышло… забавным.

— Тебя я не швырял. Я рыбкой, — улыбается, — проверил разок, как ты там. И нахала от тебя отогнал. На этом всё. Но я не шпионил за тобой, — опускает он её в тёплую, чистую воду, — я волновался. Море странно себя вело… — Арктур переводит взгляд в тёмное окно, в стекле которого отражаются свечи и пляшут красные огоньки. — Ты не заметила ничего странного там?

— Кроме странного мужика? Хотя даже и он нет — вполне обычный, — она улыбается. — Ещё кот за ним ходил хвостом.

— Кот, это не странность. Их у вас здесь, как морских ежей, — морщится Арктур. — А что ещё за странный мужик? Ещё один?

— Нет, только тот, чей запах тебе почему-то не нравится. Эй, а может эта мышка пахнет? Тебе не нравятся мыши?

Она водит пальцами по его хвосту, едва ли не мурча.

Ну а что?

Это очень приятно!

Приятно, судя по всему, и ему, потому что выглядит Арктур уже расслабленным и подобревшим.

— Мыши нравятся. Но я не буду говорить, почему. Кажется, ты спрашиваешь в другом смысле и да, они милые… Не ходи, — меняется вдруг его тон, — на свидания больше ни с кем из них. Хорошо, Люба?

— А с кем можно? Будут какие-то одобренные женихи? — она заглядывает в его глаза.

— Нет.

И снова молчание, будто чего-то ждёт.

А, нет, не ждёт…

Арктур приближается к ней и губами легонько, будто боясь испугать, касается её губ.

Люба… не отстраняется, а… прячется.

Вцепившись в него и уткнувшись лицом в шею.

Чего он только такой горячий-то?

Не был ведь таким…

— Что ты делаешь?

Арктур гладит её по спине.

— Хочу тебя…

Но она вжимается в него сильнее, прячась от страха и плохо разбирая его слова за ударом собственного сердца, безупречно при этом улавливая смысл.

— Я… не думаю… — говорит она спустя несколько оборотов в танце языков огня. — Не думаю, что это хорошая идея.

— Мне кажется она неплохой, — возражает он, и Люба чувствует, как мышцы его напряглись, а сильные руки обняли её крепче. — Я… не нравлюсь тебе?

— Ты ведь… позвал меня не за этим. Обещал другое. Я тебе доверилась, а мне это сложно.

Она крепко-крепко зажмуривается.

Арктур медленно и тихо выдыхает. И кожа его становится прохладнее.

Он осторожно опускает Любу в воду, но не размыкает своих объятий.

— Не убежишь, если отпущу? Просто посиди со мной, давай поговорим? — предлагает он своим бархатным голосом. И тон его мягкий и ласковый, словно он на самом деле просит прощения у неё.

— Просто сделаем вид, что ничего не было?

Если он так быстро может успокоиться (что неприятно), то она вообще-то нет!

— Нет, к тому же мне больших сил стоит… — дыхание его сбивается, но Арктур выравнивает его, — послушать тебя. Но если ты боишься, я не стану. Я… подожду. Так, как, — ослабевает его хватка, — не убежишь?

— А разве похоже, — едва ли не прикрикивает она на него, потихоньку успокаиваясь, — что я собираюсь убегать?

Арктур отстраняется, но устраивается так, чтобы Люба могла… присесть на его хвост.

— О чём поговорим? Задавай тему. Любую.

Она не смотрит на него, потому что всё ещё не может прийти в себя.

Мамочки, а она ведь могла бы…

И, будто защищаясь и стремясь смутить его сильнее, чем смущена сама, Люба выдаёт:

— Как бы это вообще было?

— Я не собираюсь рассказывать тебе сейчас, — на этот раз недовольно отзывается он. — Будто сама не знаешь, как это происходит. Сомневаюсь, что разница так велика… — и смотрит, почему-то, вопросительно.

Она ухмыляется, схватившись за его хвост крепче и с удовольствием и, наконец, подняв на него глаза. Скорее небесные, чем морские или речные.

— А сам-то знаешь? Насчёт людей.

— Я… Уверен, что разобрался бы. Имею представления. Догадки. Уже. То есть, я почти убедился в них благодаря тебе.

И взгляд его, всё ещё горящий, но уже слегка раздосадованный и растерянный, скользит по ней прямо… к месту его догадки.

Люба задыхается от возмущения и вдруг выпаливает:

— Я не хочу быть твоим экспериментом!

Арктур вздрагивает, совершенно не ожидая такое услышать.

— Я бы не стал. Забываешь, с кем говоришь, человечка… Я имею представления о чести и достоинстве, и думаю, они у нас с людьми общие. Как можешь обвинять меня?

Она хмурится и сдерживается, чтобы снова не полезть к нему на шею.

Куда бы деться от этого пронзительного взгляда…

— А что мне ещё было думать?

— Что понравилась королю морей, — вновь улыбается он, и костяшками тёплых пальцев гладит её по щеке, но быстро отстраняется. — Так, что, о чём поговорим? Может быть, хочешь чтобы я о чём-нибудь тебе рассказал? Или спел? В роду моём были сирены. Правда я застал лишь одну из них. Мне было всего тридцать лет, совсем ещё юн… Только всходил на трон.

— Нда, — тянет Люба, — мужчины… Стой, а сколько тебе сейчас?

— Не очень много, — отвечает уклончиво. — Скоро уже пик молодости, скажем так. А дальше на убыль.

— О таком нужно заранее людей предупреждать, некоторым… не по нраву старики. Мне теперь с тобой тут намного спокойнее, — она усмехается.

— Я не старик. Мне, по-вашему, — задумывается он, — примерно тридцать. Или около того. Это если наши года представить вашими. Взять ваш максимальный возраст, например, сто. И наш, к примеру… пятьсот, — осторожно говорит он и спешит продолжить: — И переложить наш на ваш. Так вот по-вашему, мне где-то тридцать. Это ведь немного?

— То есть двести? — шепчет Люба.

— Почти, — так же шёпотом отвечает он ей. — Это… проблема?

Она отводит взгляд и проводит ладонью по его хвосту.

— Да мне то что?

— Так только это меня и взволновало, — улыбается он. — Думай, что мне человеческих тридцать. Это же немного? Сколько тебе?

— Какая разница? — она пытается соскользнуть в воду. — Я здесь при чём? Ты главное не съешь меня, древняя глубинная тварь!

Арктур смеётся и с головой опускается под воду.

— А ты мягкая, тёплая, сладкая… — тянет он шутливо, якобы пытаясь напугать, и хватает её за лодыжку.

Люба вскрикивает и отбивается.

И Арктур морщится, когда пятка её врезается ему в скулу.

Морщится и ухмыляется, и утягивает Любу на дно, как истинный русал.

И не отпускает, а вновь целует её, только на этот раз горячо и страстно. Так, чтобы Люба… смогла дышать под водой.

Она хватается за его шею, дёргается, но понимает, что из русалочьей хватки не вырваться.

Глаза широко распахнуты от страха, но…

Вот она закрывает их и доверяется ему расслабляясь.

И он слегка отстраняется, и медленно отпускает её, чтобы не пугать и дальше. И шепчет на ухо:

— Только не поднимайся… И прислушайся…

И их накрывает шумом моря, ветра и тихого пения каких-то морских обитателей.

Но Люба подрывается из воды и начинает судорожно хватать ртом воздух.

— Какая жуть!

У Арктура во взгляде мелькает растерянность.

— Напугал всё-таки? — звучит тихо и огорчённо. — Вот как… — опускает он глаза.

— Кто-то пел в бассейне… В моём бассейне, который стоит у кровати в номере… В бассейне с головой единорога!

— Н-не здесь пел, — даже запинается он. — А в море. Я хотел показать тебе, какой мир… для меня. Какой мой мир. Глупенькая, — роняет он уже с нежностью и улыбкой.

— Поняла, но всё равно… — Люба передёргивается. — Жуть.

— Красиво, — возражает Арктур. — Хочешь ещё?

— Нет, но хочу вот что…

Она, дрожа, подбирается к нему ближе и обнимает за шею.

Он, слегка помедлив, обнимает её в ответ и осторожно гладит по голове и спине.

— Надо будет выбрать место у моря, — начинает Арктур шёпотом, — откуда тебя не будет видно никому из людей. И чтобы волны были белы и бурлили средь камней, но дна под ними не было видно. Бросишь в них пару моих монет и скажешь: «пришла я от короля Арктура, за сокровищами», и опустишь руку в белую пену. И подождёшь. И когда чьи-то пальцы сомкнутся на запястье, руку главное не отдёргивай, иначе может случиться беда. Ты жди. И когда в ладони твоей появится нечто, тогда забирай это. Тебе принесут или камни драгоценные, или золото, или украшения дорогие. И будет это ценнее, чем золото, которым подтвердишь, что от моего имени просишь. Запомнила?

Она хмурится от сосредоточения.

— Да, вроде. Только… — усмехается. — Нам нужно тысяч сто пятьдесят, я думаю, вряд ли получится столько быстро выручить за драгоценности, а Анита там уже круги наворачивает. Она подумала, что ты преступник и скрываешься здесь.

Люба… чмокает его в щёку.

И Арктур, улыбаясь, прикрывает от удовольствия глаза.

— Разве никуда нельзя сдать золотые украшения или бриллианты? Ты получишь сполна, поверь мне. Ещё и себе оставить сможешь. Главное сделать бы всё, — обеспокоенно смотрит он в окно, — на рассвете…

Люба кивает.

— Мне нужно попробовать выспаться к тому времени, иначе рухну в воду.

— Да, правильно… — становится он собранным и серьёзным, и поднимает её на руки, чтобы помочь вылезти из воды. — Ложись спать. Могу спеть для тебя, убаюкать…

— Нет, ну нужно! — смеётся она. — Не здесь!

— Хорошо. А знаешь, я, пожалуй, тоже посплю… Рассвет скоро, поздно уже для меня.

— В смысле? — валится она на кровать. — Когда я пришла, было десять вечера или около того.

— Я ведь, — улыбка становится смущённой и при этом нахальной, — забрал тебя на недолго в свой мир… Не хотелось, чтобы ты так быстро ушла, и я… Просто с тобой так было хорошо…

— Чего?

Она снова испытывает желание швырнуть в него подушкой! Отелевской подушкой!

— И это всегда в вашем мире так? Заглянул на минутку, а прошли сутки?

— Нет, — честно признаётся он, — не всегда. Мне просто очень хотелось растянуть время с тобой… Прости, Любовь.

— Ты же не делал ничего… Странного?

— Нет, всё, что делал, ты знаешь. Просто твоё восприятие времени немного не так работало. Не сердишься?

Люба качает головой.

— Ты сможешь меня разбудить, когда нужно будет?

Он кивает.

— Оболью тебя водой.

— Что? Нельзя тут лить воду, ты ещё не понял?

Она накрывается одеялом с головой и чувствует почти сразу, как проваливается в сон. Тем не менее успевая пробормотать:

— Напомни мне спросить о том, как ты понимаешь мой язык… И о карлице и о том, что со мной не так… И о… Нет, впрочем, неважно…