Железный гром. Том 1

Глава 18

Лучи яркого солнца весело искрились на водной глади Припяти, погода в тот день, когда мы поплыли на восток, стояла замечательная! Вокруг царили мир и покой, и единственным диссонансом была звучавшая в нашей долбленке немецкая речь.

В этот раз напросился плыть непосредственно в одной лодке с Плещеем, да не просто так. Все плавание туда и обратно, купец, являвшийся знатным по местным временам полиглотом, обязывался учить меня сарматскому и готскому языкам. Сразу скажу, что немецкий я в школе в свое время, то есть в школьные года Дмитрия изучал, а потому и готский диалект древнегерманского, с учетом специфики моей памяти, давался довольно легко, в отличие от сарматского. Ведь осетинского языка Дмитрий никогда не знал, как, впрочем, и Дивислав местного предшественника аланского.

Плавание наше проходило не без приключений. Ближе к устью Припяти неожиданно поднялся штормовой ветер, засверкали молнии, зашумели оглушительные раскаты грома, полило ливнем как из ведра, а на реке разыгралась самая настоящая буря. Пришлось срочно причаливать к берегу, некоторым молиться Перуну и абсолютно всем мокнуть под дождем. Светопреставление продолжалось начиная со второй половины дня, всю ночь напролет и до полудня следующего дня. Пережили это без особых потерь, правда пришлось на берегу два дня подряд высушивать подмокшие шкурки и другой товар, могло это мероприятие продлиться и дольше, но нам повезло, что сразу после этого налетевшего на нас шквала, установилась жаркая и солнечная погода.

По мере продвижения вниз по Днепру сплошная стена могучих лесов постепенно сменялась, на глаза все чаще попадались редкие рощицы, дубравы и обширные поля. Даже воздух изменился, сделавшись более сухим и принося какие-то новые ароматы, наверное, так чувствовалось дыхание уже недалекой степи.

Четырнадцать лодок приотстали, а пятнадцатая во главе с Плещеем поплыла к виднеющемуся вдали бревенчатому причалу. Дальше, вглубь берега просматривалась крепость, вроде нашего Лугово, но поменьше размером, а у ее подножия были понастроены купеческие склады с товаром — большинство купцов плывущих вниз по Днепру, в том случае если желали торговать с немцами, останавливались именно в этом готском городке, под названием Хофбург. Если же предпочитали вести торговые дела с сарматами, то причаливали чуть ниже по течению, на противоположном, левом берегу Днепра, там высилась аналогичная по своему предназначению сарматская крепостица-торговая фактория. Об этом накануне мне поведал Плещей, и он же, зараза, сегодня с утра меня со своей флагманской лодки пересадил на другую, мотивировав это свое решение тем, что дескать, предстоят серьезные дела и переговоры с местной властью, а я его буду только отвлекать. Ну, да и хрен с ним, не очень-то и хотелось.

Прислушался о чем у причала криком вещает готам наш купец, благо, что за время плавания древненемецким готским я успел овладеть на довольно неплохом уровне.

— Hey, an der gotischen Küste! Wir kamen aus den slawischen Ländern hierher, um Handel zu treiben. Können wir am Strand landen?[1]

Плещей спрашивал, можно ли пристать к берегу для торговли, гот не возражал и разрешал причалить в любом свободном месте.

Лодки причаливали к берегу по одной, гребцы сушили весла. Все имеющиеся у нас луки были изъяты довольно внушительной портовой стражей и помещены на временное хранение, остальное оружие — топоры и ножи были оставлены при нас.

В нетерпении я бил копытом. Дело в том, что и у готов и у сарматов можно было разжиться многими полезными и нужными товарами, о которых я уже упоминал. Так как и первые, и вторые активно торговали с понтийскими провинциями, а готы, к тому же, уже два десятка лет к ряду терроризировали Римскую империю, совершая грабительские набеги и воюя с ее восточными провинциями. И если я верно сопоставил даты, и Дмитрию не изменяет память и историки, то готы … ост, вест .. вольют свою сперму по всей римской Европе.

Часть команды сошла на берег, а большая часть осталась у причала сторожить лодки и товар. Тут уж меня и сами черти не удержали бы, я тоже сошел на пристань и со всей решимостью примкнул к Плещею под его неодобрительные взгляды, но купец, воздержавшись от комментариев, промолчал. И вот такой вот компанией в составе восьми человек во главе с купцом мы и пошли на местное торжище.

Рядом с речным причалом стояло два десятка телег с впряженными в них мощными сарматскими лошадями. Несколько готов принялись окликать и подзывать к себе Плещея, предлагая ему свои извозчицкие услуги по доставке нашего груза прямиком на рынок. Плещей от подобного сервиса лишь отмахивался.

Привычных, классических таких торговых рыночных рядов я не обнаружил, потому как торговля здесь велась оптовая. Готы, подобно собакам, сидели в каких-то глинобитных будках и продавали свой товар, в основном понтийский — от продовольствия и вин до украшений, одежды, оружия, доспехов и металлов. Часть увиденного мною оружия являлось местного производства, некоторые товары были явно сарматского происхождения. В этих торговых будках товара было выложено немного, основные склады готских торговцев находились в их бурге за крепостным валом.

Проходив так по торгу полдня, мы так ничего не купили и не продали. Плещей просто интересовался имеющимся у готов товаром, приценивался, болтал с торговцами о погоде и все в таком духе.

Вскоре вернулись назад к своим, и чтобы не платить налог на охраняемой речной пристани, по повелению Плещея, отплыли чуть поодаль от причала, дабы расположиться прямо на необорудованном берегу.

И на следующий день мы ничего не покупали и лишь опять бродили по местному рынку как неприкаянные. На мой вопрос «почему?», Плещей ответил, что товаров пока мало, как и продавцов, еще больше торговцев подтянутся к 21 августа, когда славяне отмечают праздник бога ветра Стрибога, родившегося из дыхания Рода. Поэтому-то, только послезавтра купец был намерен как следует расторговаться нашим товаром и закупить импортный, главным образом железное оружие, ну а у меня на мой же собственный товар были совсем другие хотелки.

Так мы и провели на берегу два дня.

И вот, наконец, настал тот долгожданный день и час, как семеро драговитов несли образцы наших товаров, в том числе и моего собственного производства. Лично я шел, подобно Плещею, налегке, прихватив с собой только спиртовую зажигалку самого простого открытого типа и огниво.

Если с традиционными товарами нашего экспорта — с мехом, медом, воском и реэкспортированным янтарем удалось произвести торговый обмен довольно просто и без лишних заморочек, то с товарами моего производства пришлось нам вдвоем с Плещеем провести чуть ли не целую рекламную акцию. И если о дегте, завезенным в прошлом году готы уже были наслышаны и без вопросов обменяли бочонки с дегтем на ножи и топоры, то остального моего товара они просто не знали, кроме, пожалуй, льняного масла — пару немецких знатоков бывавших в империи смогли его опознать.

Само же масло я обменял на семена капусты и огурцов у того же самого купца, что в прошлом году продал Плещею морковь, редьку и репу и тогда же он от драговитского купца получил заказ на семена огурцов и капусты, сегодня эта предварительная договоренность была исполнена и сделка закрыта. Все эти вышеназванные овощи уже давно и успешно культивировались в Римской империи, просто до нас пока не доходили. Да и готы, как я заметил, морковь, капусту и огурцы вообще не употребляли в пищу, в отличие от редьки и репы — эти овощи они уже понемногу распробовали.

Мы вдвоем с Недачем и готским купцом дошли до места нашей стоянки, спрятали семена и передали ему уговоренное количество льняного масла. А потом уже я прихватил свои ремесленные поделки — образцы раскрашенной деревянной посуды и вместе с Недачем пошли искать на них покупателя.

Обошли торговцев с телег, продающих главным образом вино, отрезы ткани и продукты питания, углубившись в бронный ряд, где готские купцы в своих глинобитных конурах торговали оружием, железным инструментом, металлами, доспехами в основном кожаными. Но были там и редкие примечательные образцы металлических доспехов — сарматских и римских. Вот к одному из таких торговцев я вместе с Недачем и направил свои стопы.

Мы подошли к «будке» с деревянным навесом у входа. На скамейке под навесом охлаждал в теньке свои кости гордо восседал небольшой, тщедушный дедок с седыми волосами. Вытащив из заплечного мешка изделия художественного промысла, заговорил с ним на древненемецком:

— Продаю это купец, могу много такого товара обменять на вот этот твой римский панцирь.

Готский купец выслушал меня и вроде как понял, но ничего не ответил, лишь протянув свои ручонки к товару. Он долго и с явным интересом крутил в руках, нюхал и скреб ногтем разукрашенную масляными красками и покрытую олифой деревянную чашку ...

Долго мы с ним в тот день торговались, даже Плещей, распродавший деготь, успел к нам присоединиться. В итоге сторговались и совершили сделку с готом. Не последнюю роль в этом вопросе сыграло и то обстоятельство, что я ему рассказал, как наносить на разные, в том числе глиняные поверхности краски и затем покрывать их олифой или просто одной олифой без красок. Технологии получения из охры красок я ему, естественно, открывать не стал. Обменял всю имеющуюся у меня раскрашенную посуду, масляные краски на основе охры, олифу и одну спиртовую горелку с запасом смертельно опасного метилового спирта (подчеркнул это обстоятельство и мне кажется, что оно гота заинтересовало даже больше, чем сама горелка) на … (!!!) аж целый римский пластинчатый панцирь, так называемую «lorica segmentata» — знаменитый и наиболее распространенный доспех римского легионера. Доспех состоял из сравнительно крупных горизонтальных пластин, соединенных друг с другом ремнями, заклепками и застежками. Сегментированная кираса дополнялась наплечниками и птеругами, а также шлемом с плюмажем.

Сама по себе пластинчатая броня мне была интересна не в качестве доспеха, а в совершенно иной плоскости. Забегая вперед скажу, что по пути домой «лорика сегментата» была мною безжалостно разобрана на составные части, иначе был риск, что доспех у меня отнимут, а он был мне нужен для изготовления футерованной свинцом железной бочки, необходимой мне для производства серной кислоты. Пластины доспеха я планировал спаять оловом, прикупленным, как и свинец с медью.

Отплыли мы домой от готского Хофбурга спозаранку, и плыли против течения Днепра почти весь день, причалив к берегу где-то за полтора-два часа до заката солнца. Полупустые лодки без особых затруднений вытащили на берег. Шел мелкий, теплый дождик, сейчас пока особо никому не досаждающий, но ночью спать под ним будет не особо комфортно.

Шесть человек — меня и Недача — из экипажа нашей с Плещеем лодки, а также еще четверо человек — Безпуту, Шестого, Всемира и Белеха, купец направил в ближайший лес за хворостом для костров, ну и попутно для разведки местности, на всякий случай. Хотя, по словам Недача купец на обратном пути от Хофбурга всегда здесь останавливался. Тут удобная полянка для стоянки, а в паре трех километрах от берега находилась маленькая, на несколько домов, мирная сарматская деревенька.

А вообще, в последнее время Плещей смотрел на меня волком и при первой же возможности старался куда-нибудь отослать со всевозможными поручениями с глаз долой, поскольку языковая практика купца с учеником в моем лице его порядком достала еще во время августовского сплава к готам, а теперь, с момента отплытия, она продолжилась с новой силой. Мы теперь с ним в основном общались на готском, который я неплохо успел освоить и на сарматском, который я все еще активно изучал, так как в этом вопросе рассчитывать на память Дмитрия не приходилось, осетино-аланский язык в своем будущем он совершенно не знал.

Подхватив из лодок наши заплечные мешки и скинув их у места, где планировалось разбить лагерь на ночь, мы вшестером вооружившись топорами и ножами вошли в лес. Ну, я еще дополнительно прихватил арбалет, надеясь пристрелить какую-либо лесную живность, если попадется на глаза, хотя особо, с учетом издаваемого рубкой хвороста шума, на это было напрасно рассчитывать, если только кто попадется еще при входе в лес, до начала его заготовки. Поэтому-то я заранее и взвел арбалет, шествуя первым и посматривая по сторонам, буквально спиной чувствуя ехидные улыбки идущих сзади попутчиков.

Раздвинув ветви сделал пару шагов, вламываясь в подлесок, и с удивлением обнаружил, что в двадцати метрах слева имеется вполне себе хоженая тропинка, которая, по словам Недача как раз и вела к сарматскому поселению. Свернули на тропу, прошли не больше полсотни метров, как она стала довольно круто забирать вниз и где-то там, за зарослями изгибающейся тропы, до нас стало отчетливо доноситься журчание ручья. Переглянулся с Недачем, тот подтвердил, что там действительно течет ручей, а еще где-то через четыре сотни шагов лес заканчивается обширным полем, откуда и можно будет обозреть округу в целях разведки местности, а ну как там пасется целый сарматский табун всадников!? Выслушав его пояснения, продолжили спускаться дальше, а я все шарил глазами справа налево, слева направо, ища кого бы подстрелить.

Метров через двадцать тропа вильнула в сторону, как вдруг до нас донесся испуганный птичий щебет. Моя чуйка прямо завопила, что мы влипли в крупные неприятности!

— Быстро! По сторонам тропы! — скомандовал я первым на внезапно изменившуюся обстановку. — Я, Безпута, Шестой — отходим влево, Белех, Всемир, Недач — направо. Если что, вступаем в бой, после того, как я выпущу болт. Давайте живее!

Народ без каких-либо пререканий послушался и ломанулся в указанный им подлесок по обе стороны тропы.

Лег за кустами, уперев руки с взведенным арбалетом у выступающих из травы корневищ дерева. Только я успел расположиться, как отчетливо стал слышен грохочущий звук — лязг доспехов и топот конских копыт.

Кое-как переборов нахлынувшую на меня волну страха, стал пристально всматриваться в прорехи кустарника, лихорадочно думая про себя, сколько же всего конников и в какого по счету мне стрелять? Во второго, третьего или четвертого? И что дальше делать, перезаряжаться или же вступать в бой? А может и вовсе уносить ноги, если их там, скачущих, больше десятка? Послышался плеск воды в ручье, а я стал внимательно, на слух, считать переправляющихся на наш берег. Насчитал пять всадников. Ну, что же, не самая простая задача, особенно с нашим оружием, в отсутствии стрел и копий, но и топорами можно поработать, здесь все же лес, а не чистое, раздольное поле, где бы у нас шестерых с топорами наперевес вообще бы против катафрактариев не было бы шансов. А то, что это были сарматы, я прекрасно понял по лязгающим железным доспехам, готская конница была облачена куда как легче.

Попал четвертому всаднику точно в бок, пробив легкое, отчего тот с пузырящейся кровью и хрипом вырывающимся изо рта стал заваливаться с коня. Ждать конца этой мизансцены я не стал, отбросив арбалет и схватив топор, кинулся на замыкающего степняка. При этом, подбегая к пятому по счету наезднику, пытающегося в спешке развернуть ко мне головой своего жеребца, успел заметить, что первые три пропущенных мною вперед сармата уже подверглись атакам со стороны моих соплеменников.

Первый всадник, чей конь получил хорошо выверенный удар топором от Недача, и с криком завалился вместе с конем в кусты. Второй наездник успел среагировать на несшегося к нему с топором Шестого, сармат вздернул коня в воздух, поставив его на дыбы, и тут же жеребец всею своею тяжестью обрушился передними копытами на голову Шестого, череп его треснул и во все стороны полетели брызги крови.

Третий всадник, слегка наклонившись в седле, широко взмахнул своим мечом и снес голову Безпуте. Обезглавленное, лишенное головы тело разбрызгивая струи крови из шеи, рухнуло наземь вслед за отлетевший головой, но сам сармат, громко при убийстве Безпуты прооравший «марра!», получил неожиданный для себя удар топором в спину от Белеха, залегшего изначально с правой стороны тропы. Второй наездник, разбивший голову Шестому копытами своего коня, в это время уже доставал лук и накладывал стрелу, нацелившись на Всемира.

Последние фрагменты развернувшегося боя я уже не видел, единственное, что услышал, так это крик раненного стрелой Всемира, а чуть позже, когда я уже добивал своего поверженного наземь противника, услышал еще и предсмертные крики последнего выжившего, второго по счету наездника.

Раненного стрелой Всемира оставили здесь же, на месте боя, а сами, втроем, побежали к своим. Я дополнительно вооружился не только прихваченным с собой арбалетом, но и сарматским мечом и шлемом для защиты головы, тоже самое проделали и Белех с Недачем, вооружившись куда как более удобными для боя сарматскими мечами. Градислав мне давал уроки обращения со своим мечом, поэтому этим оружием я более-менее владел, по словам брата, неплохо, но и не очень чтобы хорошо, но все же меч был намного предпочтительней тяжелого и неуклюжего топора. Еще и Яробуд меня гонял своей клюкой против моей деревянной палки.

А на месте нашей стоянки уже вовсю гремел бой. Над некогда мирной, тихой полянке, разверзся ад. Пешие, легковооруженные и бездоспешные сарматы яростно сражались с драговитами. Прежде, чем ринуться в бой, снял болтом одного из двух сарматских воинов насевших на нашего одинокого воина. Нас сразу заметили.

Встопорщив ветвь, у моего виска мелькнула стрела, а через мгновение сзади раздался глухой звук. Недач, видать, успел закрыться от стрелы щитом, в отличие от меня, поскольку вынырнула она совершенно неожиданно из-за дерева, и ее полет я никак не мог отследить. Разозлившись, по-звериному зарычал и кинулся на врага, держа в левой руке щит, а правой сильно сжимая трофейный меч. Не я один понесся вперед, наплевав в лицо смерти. Недач и Белех с громкими боевыми кличами «— Смерть!», «Перун!» опередили меня и врубились в ряды неприятеля. Ругательства, ор и стоны смешались с грохотом металла. На влажную после недавнего дождя траву полилась кровь.

Как в замедленной съемке я пробивался в самую гущу схватки. Не слыша творящееся вокруг безумие, впав в боевой транс, я концентрировался только на мелькающем вокруг оружии. Приняв направленный в мою голову удар копья на щит, правой рукой я резко вогнал меч в подмышку еще одного противника замахивающегося на меня топором и тут же высвободив из заваливающегося тела меч, качнувшись в сторону и разворачиваясь боком к копейщику рубанул того по руке. За свой тыл в эту секунду я был спокоен, потому как в тот момент, когда я упокоевал первого вражеского воина, краем сознания зафиксировал, как щит находящегося справа от меня Мирослава врезается в челюсть его визави, а мечом, чуть согнувшись в коленях, он подрезает вражескому щитовику неприкрытые ноги. Раненный копейщик, дико заорав, отшатнулся, а я уже нацеливался на сражающегося слева от меня неприятеля с оголившимся, беззащитным левым боком. Подскок, короткий удар, и вот мы уже вдвоем с Жилом быстро вращая глазами и головой, определяем следующие цели для приложения своих ратных сил.

Казалось, что бойня длится целую вечность, хотя не прошло и получаса. Силы мои стремительно таяли, во рту ощущался солоноватый привкус крови. Расправившись с очередным врагом на секунду замер, оценивая ситуацию вокруг. Первым делом освободил левую руку от своего щита, точнее говоря от его обломков — погнутого металлического обода, скреплявшего жалкие остатки расщепленного дерева. Оглянулся на шум. Чуть правее и впереди могучий Веретей, хоть и раненый в ногу, но сохраняющий подвижность, нанес своим пока еще относительно целым щитом сокрушительный удар, да так, что противник не удержался на ногах, а затем наотмашь рубанул прямо в шею второго подбегающего к нему врага, забившие из шеи несчастного кровавые брызги оросили правую руку и русую бороду Веретея.

Засмотревшись, едва не лишился головы, замах я не увидел, а скорее почувствовал, как что-то тяжелое рассекает наполненный испарениями влаги вязкий воздух. Я рефлекторно дернул головой, и лезвие топора по касательной траектории со звоном ударилось о мой шлем. На этот выпад успел среагировать в самый последний момент, слегка наклонив голову так, что удар топора о шлем пришелся вскользь, иначе меня как минимум вырубили бы. Тем не менее, даже такой не совсем удачный удар топором по голове не только сбил набекрень шлем, но и на какое-то время я утратил концентрацию, почувствовав сильное головокружение — земля под ногами внезапно накренилась и закачалась по сторонам, подобно раскачиваемой на морских волнах палубе корабля.

Внезапно в поле моего зрения по измятой траве пронеслись чьи-то ноги. Выросший рядом со мной Мирослав не дал моему противнику ни малейшего шанса. Своим мечом он перехватил тому руку, а потом, сокрушая зубы и распарывая гортань, добил колющим ударом в рот.

Лишь на краткий миг Мирослав заглянул в мои глаза, убедившись, что я в порядке, он шагнул вперед, прикрывая своей широкой спиной, давая мне возможность прийти в себя. Чем я с благодарностью и воспользовался. Воткнув в землю меч, я по-быстрому расстегнул пряжку, снял и вновь водрузил на голову шлем, заодно протер на лице пот, который, разъедая глаза, мешал видеть. Самое неприятное — головокружение и головная боль не проходили.

Но боги сегодня были на нашей стороне, вновь вступать в схватку мне не пришлось. Над бранным полем словно лопнула невидимая натянутая струна и наши враги, оценив понесенные ими потери и ломящего их с все нарастающей силой врага, сломались, и как по команде, практически все разом, обратились в повальное бегство. На спины бегущих врагов обрушились стрелы, ножи, копья и топоры их преследователей, вцепившихся им в загривок мертвой хваткой бульдогов.

Бежать, преследовать неприятеля не было сил. Повесив меч за пояс, вооружился более длинным и удобным для добития раненых оружием — поломанным копьем валявшемся в мокрой траве.

На поле боя остался не только я, но все наши раненые. Не способные передвигаться взялись за перевязку собственных ран. А ходячие «пациенты» вроде меня занялись работой палача. Мельком глянул на уже успевшего перевязать ногу Веретея, что подобно бездушному механизму, действуя на автомате колол раненных внешне так же невозмутимо, легко и непринужденно, как если бы помешивал кашу в горшке.

Хотя моя голова по-прежнему кружилась, четкость картинки не возвращалась, но для того, чтобы протыкать копьем недобитков сил и сноровки у меня вполне хватало.

Добив раненных, принялись за сбор трофеев. Тоже не самая приятная процедура, особенно учитывая, что в нынешние времена представляло ценность даже исподнее белье и обмотки на ногах, поэтому изуродованных ранениями трупов, приходилось буквально раздевать догола.

При этом процессе горячка боя, видать, отступила, и у меня вдруг резко разболелась голова, перед глазами все поплыло. Принял сидячее положение и из деревянной фляги принялся пить воду мелкими глотками.

Плюнув на сбор трофеев отправился в лес к месту нашего боестолкновения с конницей. Обходя истоптанный конем труп Шестого и обезглавленного Безпуту, к сожалению, обнаружил раненного в живот Всемира уже мертвым. Медленно и совершенно без эмоционально добрел до ручья.

Вся одежда была мокрая от пота, крови, а кожаные доспехи загрязнены землей. Выдул всю воду, а жажда усилилась. Спустился к злосчастному ручью и, раздевшись наголо, вошел в воду по колено, потом опустился на четвереньки и принялся обмываться. От купания в ручье малость посвежел, наскоро простирнул одежду с кожаным доспехом, используя в качестве моющего средства песок, наконец, вдоволь напился воды, но головная боль так и не думала проходить.

Здесь меня и застали Белех с Недачем, принявшиеся эвакуировать для похоронного обряда тела наших троих погибших. Сдерживая ноющую боль в голове, я к ним тоже присоединился, помогая тащить вещи.

А там, у импровизированного причала Плещей, как всеми признанный знаток сарматского и готского языков, лично вел допросы раненных кочевников, периодически ковыряясь ножом в их ранах.

Выводы оказались не очень утешительными. Это не было спонтанным нападением. Готам, видать, стало жалко своих обмененных товаров, они и навели на нас сарматов. Степняки аккуратно выслеживали наш речной караван вдоль берега, и сегодня, во время вечерней стоянки напали на нас.

Также, как выяснилось, наткнувшиеся на нас в лесу всадники, на самом деле выполняли обходной маневр и хотели зайти с тыла к месту нашей стоянки, ударив нам в спину одновременно при атаке кочевников, приплывших на лодках и вышедших к нашему лагерю с противоположной стороны.

Затем половина мужиков отправилась искать стоянку сарматских лодок и перегонять их к нашей пристани, а часть во главе со мной и выжившими Недачем и Белехом отправились к месту нашего боестолкновения с кавалеристами. Там, разоблачив от доспехов упокоенных в лесу катафрактариев (мне досталось целых два комплекта брони мною же убитых конных налетчиков), закололи пасущихся рядом лошадей (перегонять их берегом возможности не было, а попытаться продать коней в ближайших селениях может выйти себе дороже), далее освободив их туши от упряжи и затем разделав скотину на мясо, перетащили все это добро к нашему лагерю.

На речной стоянке уже обнаружились перегнанные к нашим долбленкам аналогичные им по конструкции сарматские лодки. Плещей намеривался трофейные лодки привязать к корме наших и тащить их вверх по реке. Идея так себе, особенно с учетом того, что у нас выбыла половина флотского личного состава — кто безвозвратно, кто раненым и по этой причине ставшим временно нетрудоспособным. Но Плещей здесь был главным, спорить с ним никто не стал, тем более что лодки, по крайней мере, большую их часть, купец клятвенно обещал продать на землях полян, а вырученное за них добро разделить между нами всеми.

Плещей, перед тем как я завалился спать у разведенного костерка, вначале расспросив о моем самочувствии, заявил мне, то ли со смехом, то ли серьезно, что со мной плавать больше не будет, потому как я, дескать, неудачи к себе притягиваю, если плыву я — значит, жди нападения.

— Или просто кого-то, не буду показывать пальцем, давным-давно просчитали. Готам давно известно, где ты предпочитаешь ночевать, когда плывешь домой из их града и устроили здесь при помощи сарматов засаду. Ты стал для них слишком предсказуем. Поэтому не стоит тебе, Плещей, перекладывать с больной головы на здоровую.— Ответил купцу колкостью и, несмотря на свою собственную болящую голову, отрубился, провалявшись в каком-то беспамятстве до самого утра. Но самое главное, думаю, купец понял, чьим на самом деле промахом было случившееся на нас нападение.

[1] Эй, на готском берегу! Мы из славянских земель приплыли сюда вести торговлю. Можем мы пристать к берегу?