Железный гром. Том 1

Глава 17

Сегодня с самого утра находился в кузне, требовалось выковать железные жала для болтов, а сам арбалет уже находился у меня дома в состоянии «допиливания» и «долизывания». Этим делом я занимался самостоятельно, дабы никто не напортачил по незнанию. Правда, неожиданно арбалетом заинтересовался Тороп со своим братиком Славкой, в последние дни они у меня часто гостили и с нетерпением ждали, когда уже этот по-ихнему самострел будет собран и испытан в деле.

Вот и сегодня Тороп приперся со мной на кузню и не столько помогал, сколько мешал. Лысань, наконец, не выдержал и выгнал беспокойного подростка. Но, как выяснилось, далеко Тороп не ушел. Он от нечего делать залез на деревянный тын, окружающий производственный кузнечно-гончарный кластер, расположенный у подножия Луговского града. И вскоре, подняв шум, прибежал обратно.

— Тревога!!! Надо предупредить стражу! К нам идут вои, чужие, больше десятка человек. Некоторые пошатываются, вроде как раненные.

— Чужие? — не понял прервавшийся от работы Лысань.

— Сдалека не поймешь, чужие — в смысле не луговские, но вроде как похожи на драговитский племенной люд.

— Бежим, Див, глянем! — скомандовал Лысань, — а ты Тороп, беги в град и сообщи там! — более не став слушать моего взволнованного братца, кузнец, подхватывая свою секиру, помчался к частоколу. По ходу к нам присоединилась пара гончаров и работавший сегодня на смолокурне Велос.

Вслед за Лысанем по земляным ступенькам вбежал на парапет частокола. С северного направления, по занесенной снегом дороге используемой главным образом для выгона скота на пастбища, шла врассыпную небольшая группа людей.

— Двенадцать человек, — быстро пересчитал я и сообщил окружающим.

— Не луговские, и не с окрестных сел, — сделал верное заключение Велос.

— Да они там все то ли обмороженные, то ли пораненные, — сказал один из гончаров.

Я присмотрелся к шедшим внимательней. Впереди, опираясь при ходьбе на копье, двигался мужчина, лет за сорок с суровым лицом изборожденным шрамами, причем один из шрамов был явно свежий, отдавал краснотой засохшей крови. Одет он был в ношенную, местами продырявленную медвежью шкуру, растительность на голове мужика имела пепельный цвет. За ним двигались еще семь вооруженных парней и мужиков с большими котомками за спиной. Вид все они имели весьма уставший и потрепанный, некоторые кое-как волочились чуть ли не из последних сил. При этом пятого по счету мужчину я помнил, он был у нас в сентябре. В нескольких шагах от последнего из этой группы воев шла женщина лет двадцати, а сразу за нею — двое малышей лет семи и пяти. Замыкал шествие еще один вооруженный топором ратник. Женщина мне показалась смутно знакомой, через несколько долей секунд память Дивислава дала мне на все исчерпывающие ответы.

— Это свои, драговиты, — выдал я вслух заключение после внимательного осмотра пришельцев.

— С чего ты взял?

— Женщину я знаю! Она двоюродная сестра мужа моей тетки из селения Понизовье. И пятый по счету воин мне тоже известен, он приплывал закупать к нам деготь той осенью! Все они, получается, из северных порубежных драговитских земель.

— Ага, точно! — подтвердил мои слова Велос. — Див прав! Пятого я тож сейчас вспомнил, был он у нас прошлой осенью, бочонок дегтя на мед и меха сменял.

— Все равно, отворять наши ворота для них без старших мы пока обождем! — заявил Лысань.

— А вон и Гремислав уже к нам спешит во главе с Торопом — оповестил нас один из гончаров.

Все обернули головы назад. И действительно! Первым от распахнувшихся Малых ворот городского тына к нам бежал Ладислав, а за ним еле поспевали Гремислав с десятком вооруженных ратников. При этом Тороп все время останавливался, махал руками и поторапливал вождя. Со стороны все это выглядело донельзя комично.

А тем временем, пока мы дожидались вождя, подошедшие скучились на пятачке возле ворот. Вперед вышел самый старший из них, тот самый с копьем и в медвежьей шкуре, и заговорил с нашим кузнецом.

— Лысань, ты ли это? Здорово! Чего на нас таращишься и ворота не отворяешь? Аль не признаешь?

— Скир?! Только счас тебя вспомнил, почитай десяток лет не виделись. Да и тяжко тебя признать, шрамов у тя на морде сильно прибавилось.

— Но оно и не мудрено. Это ты у нас сиднем сидишь в Лугово, носа никуда не кажешь, а в нашем в БЫВШЕМ порубежном селении такого Рая никогда не было и уж не будет …

— Почему речешь «бывшем»? — вычленил суть насторожившийся кузнец.

— А потому как нету его более! Галинды его и еще несколько окрестных весей пограбили и пожгли. Это все вои, — он обвел рукою свой отряд, — что уцелели с тех селений.

— Жаль! Да примут боги их души!

— Так ты будешь отворять ворота? Иль решил нас здесь окончательно заморозить? Веселина с дитями уже не может на ногах стоять.

— Обожди чуток, вождь сейчас спускается, скоро отворим. Девку-то с дитятями зачем сюда зимой погнали? Не могли ее оставить в каком попутном селении до весны?

— Так она сама напросилась приютиться к своим здешним родичам. Я ей, чай, не отец с матерью указывать. А всех прочих выживших баб, диток, да раненых раскидали в соседних селениях, чай не дурнее некоторых, — и мужик красноречиво так посмотрел на Лысаня.

И тут девушка встретилась со мной взглядом.

— Дивислав!?.. Это ты?.. Помнишь меня, пару лет назад я гостила у своего двуродного брата и его жены — твоей тетки в Понизовье и ты тогда там был.

— Помню тебя конечно, тетя Веселина — последние слова я произнес с плохо скрываемыми нотками сожаления в голосе, потому как внезапно активизировалось мое второе или первое «Я», «Я-Дмитрия», успевшего оценить красоту и внешние стати девушки, оказывавшейся ему теткой! Хотя, хотя … почему я, спрашивается, приуныл? Ведь, получается, она мне тетка только на «бумаге», кровного родства между нами не прослеживается никакого, она всего лишь сестра мужа моей тетки. «Я-Дмитрия» снова ожило и взбодрилось. Надо ее здесь по-любому оставлять, работники мне так и так нужны. И заодно Веселиной буду хотя бы издали любоваться …

Дальнейшие слова Веселины, как мне показалось, прозвучали вполне искренне и еще больше меня обрадовали.

— Вырос как и возмужал, тебя, Див, теперь и не узнать!

— А ты хочешь, что ли с детьми уйти в Понизовье? Или у нас останешься? Сразу, пока думаешь, могу тебе предложить здесь и работу и жилье.

— Да?.. — Веселина явно задумалась. — Пока не знаю. Нам надо будет с тобой об этом поговорить …

— Хватит вам лясы точить! — оборвал наш диалог Лысань. — Гремислав уж на месте.

Посмотрев вниз, увидел поднимавшегося на парапет вождя, при этом тяжело дышавшего после быстрой ходьбы.

Из разговора, что велся между Скиром и Гремиславом, повторно услышал о нападении галиндов, а также то, что к нам своим ходом пришли в том числе и раненые. Просто поначалу легкое ранение, спустя несколько суток проведенных на ногах, без нормального отдыха, выматывало все силы без остатка, это состояние, минувшем летом, мне «посчастливилось» ощутить на собственной шкуре.

Дальше послушать не удалось, ко мне подошла Веселина, а следом за ней и ее дети. Поманил к себе малышню, чтобы познакомиться. У старшего, лет шести-восьми спросил как его зовут, в ответ получил совершенно какой-то дикий взгляд звереныша в человеческом обличье.

— Это мой старший Горян, ему семь лет — вместо сына ответила Веселина, — а вот и второй, Сновид, — показала она на еще более мелкого парнишку, из-под шапки которого выбивались светлые, посеребренные снегом волосы. — Они с недавних пор незнакомцев побаиваются, не разговаривают, — извинилась Веселина за своих несловоохотливых сыновей.

— Ничего страшного, скоро пообвыкнутся, все пройдет. Пойдемте в наш дом, там отдохнете, а ты подумаешь над моим предложением, — перехватывая у Веселины заплечную котомку, повел ее с детишками к себе.

Пройдя мимо вонючих скотников и хлевов, где содержалась общинные животные, стали свидетелями того, как двое мужиков зажали визжащего хряка, а третий нанес ему прямой удар длинным ножом прямо в сердце, навсегда оборвав его визг. Рядом разделывали еще одну окровавленную свинью, извлекая из вспоротой брюшины кишки. В уходе за этой скотиной я не участвовал, но зато мог обменять сало и мясо на товар своего собственного изготовления. Поэтому сделал для себя в памяти отметку не забыть завтра направить одну из жен в свинарник за свежей убоиной.

Вслед за основной группой беженцев вместе с Веселиной и детьми через небольшие одностворчатые деревянные ворота вошли в городище. Здесь пока еще мирная жизнь «била ключом». Но я не сомневался, что Гремислав так или иначе отреагирует на случившуюся вылазку галиндов, вопрос был лишь в масштабе этой реакции.

Улицы Лугова были полны шумного народа уже успевшем прослышать о случившемся на севере. Заприметив нас, ко мне торопливо подошла обеспокоенная происходящим жена Градислава Новица, сжимая в руках корзину, содержимое которой было обернуто тканью.

— Дивислав! Ты не знаешь, никак собирается поход против галиндов? — спросила она с тревогой в голосе. — А кто это с тобой? — не дожидаясь ответа своячница задала новый, едва рассмотрев остановившихся за моей спиной Веселину с детьми.

— И тебе здравствовать, Новица. На счет похода ничего пока не знаю. А это, — не поворачиваясь указал за спину большим пальцем левой руки, — наши с братьями родственники. Они чудом пережили налет галиндов на их селение.

— Ого! Расскажите мне!

— Позже Новица. Не видишь, люди устали? Вечером зайду к брату, тогда и поговорим.

— Хорошо! Градислав сейчас на охоте, но до наступления ночи должен вернуться. Будем тебя обязательно ждать!

— Ладно, бывай.

Кто бы сомневался, подумал про себя, такая прелюбопытная сплетница как Новица своего уж точно не упустит.

А мы не спеша пошли дальше, пробираясь через шумящие, запруженные народом улицы.

Веселина с детьми лишь заприметив мой дом подзависли на несколько секунд. Ну, еще бы! Таких жилищ драговиты еще не строили.

— Черный дом это твой? А почему он такой … странный? Из горелого дерева собран что ли? — вопрошала Веселина, дети тоже стояли как завороженные рассматривая эту постройку.

— Ничего он не горелый, просто для лучшей сохранности древесины обмазан дегтем.

— А … понятно, про деготь я что-то слышала … Точно! Это же вы с братом его выделываете?

— Раньше да, было дело, но сейчас от этих дел я отошел, другие появились. Впрочем, сама все скоро узнаешь.

И тут, как в сказке, скрипнула дверь, а наружу выпорхнули набросившие на плечи полушубки Зорица с Ружицей и уставились на нашу гостью.

— А вот и мои жены, знакомься. Та, что справа — Ружица, слева — Зорица.

Девушки сблизились с Веселиной, осматривая ее с подозрением, бросая на меня косые взгляды.

— А это, Дивислав, кого ты к нам привел? — прищурив глаза спросила Ружица, при этом разглядывая красивое лицо и просматривающуюся через одежду точеную фигурку нашей гостьи.

— Это моя родственница, тетка Веселина с детьми. Пока поживет у нас, а дальше как сама захочет. Если решит остаться, то найду ей работу. Вам с Зорицей нужно себя поберечь, пока не родите, а работы у нас, сами знаете, много.

Когда мои девушки услышали слово «родственница», то сразу успокоились, видать поначалу подумали, что я себе третью жену где-то по доброте душевной подобрал.

Зашли в дом. Пока жены принялись кухарить и накрывать на стол, отправился за мешками с соломой, чтобы сделать из них что-то вроде топчанов и разместить на них на ночь гостей. За всем этим имуществом пришлось пройтись до соседей, когда вернулся, детей, да и саму Веселину уже переодели в чистую, сухую одежду. На столе стояли шесть деревянных чашек с ложками, посреди лежала большая коврига ржаного хлеба.

Как только я уселся во главе стола, Ружица достала из печи пышущей жаром большой горшок с просовой кашей сваренной с нарубленном там мясом, а Зорица разложила кашу по чашкам.

Атмосфера в доме стояла радушная и гостеприимная, но все друг изменилось, когда мы закончили обедать, а девушки начали между собой общаться, точнее говоря, это походило на допрос устроенной над Веселиной. И вот тогда-то и выяснилось, какой именно «близкой» родственницей мне приходится наша гостья. Тут у нас и троюродные братья с сестрами могли запросто жениться, а уж моя тетка Веселина мне по факту кровного родства вообще никем не являлась, это ее дети, двое парнишек, Горян и Сновид, были моими троюродными братьями.

В общем, ночь прошла беспокойно. Зорица и Ружица в кои-то веки объединили свои лежанки вместе, меня поместили посередине и полночи, вполне предсказуемо, я слушал шепот в уши о том, что с работой они сами как справлялись, так и впредь будут справляться, никакие им помощницы и вовсе не нужны. Отговорился тем, что никаких планов на Веселину я не имею, но если она захочет остаться и работать на нас, то гнать ее никуда не стану. Будущим же летом я все равно планирую строить рядом с домом новые пристройки, и в одной из них можно и Веселину с детьми разместить. Ну, естественно, на самом деле думал я не совсем том, о чем им говорил, но знать им об этом вовсе не обязательно, к тому же еще не факт, что Веселина захочет у нас остаться.

За завтраком, уже успевшая посплетничать с соседями Ружица делилась последними новостями. Оказывается, минувшей ночью, Яролик у своего дома разжег огромный костер и на глазах толпящегося вокруг костра народа полночи совершал камлания и по завершении обряда заявил, что души погибших родовичей взывают о вендетте, а значит, они должны быть отомщены. И сегодня же днем Гремислав созывает сход-вече, где будет объявлено об исполчении луговских воинов для похода на север.

К полудню у дома вождя собрался луговский люд, в эпицентре этого толпатворения стояли мужчины, а периферию, запрудив идущие к центральной площади улочки и дворовые территории, занимали многочисленные женщины и дети. Все взгляды здесь присутствующих были устремлены на дом вождя, где сейчас там заседали Гремислав, Яролик, Яробуд, десятники и другие опытные воины и ветераны. Из дверного проема показалась фигура вождя, следом за ним выходили на свет божий другие участники совещания. Толпа всколыхнулась и начала расступаться перед ними. Гремислав дойдя до центра площади взобрался на постамент, чтобы видеть всех и чтобы его все могли лицезреть. Остальные мужчины, вышедшие вместе с ним, топтались вокруг вождя. В ожидании объявления шум на площади стал смолкать.

Выпрямившись во весь свой немалый рост и грозно расправив плечи, Гремислав громко и решительно заговорил:

— Совет единогласно порешил, что за пролитую кровь наших сородичей в оместники идет луговская дружина!

Народ охнул и зашумел, хотя эта новость была ожидаема. Вскоре возникший шум перерос в дружные возгласы одобрения, а воины, подняв в небо оружие и потрясая им, начали скандировать сначала тихо, потом с нарастающей силой: «— Перун!!!, — Перун!!!, — Перун!!!»

Дальше вождь рассказал во всех подробностях о случившемся нападении галиндов. Затем распорядился всем миром начать собирать воинов в поход, с тем, чтобы выступить уже в ближайшие дни. На этом вече завершилось, народ стал расходиться, времени оставалось мало, а неотложных дел, в связи с намеченным походом, у всех луговчан преизрядно прибавилось.

К нашей карательной акции, помимо луговского воинства, присоединились воины из окрестностей столицы. Таким образом, в поход направилось две сотни воинов — более чем полторы сотни луговчан и полусотенный сводный отряд ратников примкнувших к нам из окрестных селений.

По моим примерным прикидкам, учитывая общее количество драговитских весей — около трехсот пятидесяти и среднюю численность проживающего в них населения (грубо говоря, пятьдесят человек в селении, как взрослых, так и детей), популяция этого, отдельно взятого славянского племени, составляла примерно двадцать тысяч человек. Учитывая, что общая площадь племенной агломерации (начинающаяся где-то западнее будущего города Пинска и заканчивающаяся юго-восточней будущего города Мозыря) по моим прикидкам составляла где-то около в районе тридцати пяти тысяч квадратных километров, то плотность населения получалась крайне низкой — на сто квадратных километров приходилось всего лишь одно драговитское поселение с десятком домов. Но такой расклад по сети поселений получался чисто статистически, понятное дело, что их плотность сильно варьировалась, в зависимости от местности.

В столице же драговитов, в Лугово, проживало менее двух тысяч человек. Взрослых мужчин насчитывалось три сотни (ну или 420 чел., если за взрослых мужчин считать подростков от 13 лет и старше). Здесь, под цифрой триста, я имею в виду не местных тринадцатилетних сопливых воев, а лиц привычной для Дмитрия категории, от восемнадцати лет и старше. Детско-юношеская мужская «молодая гвардия» возрастом от десяти до семнадцати лет (где, напомню, тринадцатилетние подростки, формально, по местным понятиям, считавшиеся взрослыми мужчинами) составляла примерно двести человек. Остальное население — это женщины, дети и старики.

«Всеобщую мобилизацию» всего племени Гремислав объявлять не стал, так как, помимо того, что на дворе считай что зима — март месяц, целью похода была захватить и обезлюдить несколько галиндских деревень. Пока в планах вождя не было задачи ввязываться в полномасштабную войну со всем галиндским племенем, что неизбежно вызовет войну и с другими, отдаленными от нас литовскими племенами.

В лесу погода стояла совсем не весенняя. Из окружающих звуков слышались завывания вьюги и скрип раскачивающихся на ветру деревьев. Хотя снежный покров в прошедших оттепелях порядком осел, но здесь, в лесу, особенно в низинах мы проваливались в него чуть ли не по голень. И если бы не прикрепленные веревками к поясу нечто похожее на сани, с широкими полозьями на которых перевозилась большая часть имущества каждого ратника, то навьюченными передвигаться по зимнему лесу было бы заметно тяжелее. Особенно тяжело этот поход давался в первые дни, но сейчас, спустя время и двое суток, после ночевки в разоренной галиндами пограничной драговитской деревне, переходы стали даваться легче, несмотря на то, что все тело и мышцы были задеревенелые от физических нагрузок и легкого пощипывающего лицо морозца.

Впереди основной массы войска двигался полусотенный передовой дозор, что не только прокладывал путь и утаптывал дорогу, но и по мере сил разведывал окружающую местность. Сейчас мы перемещались нейтральным землям неподконтрольной ни нам, ни галиндам территории.

Все эти дни я неизменно шел рядом с Торопом. Черн в походе, вполне ожидаемо не участвовал, а старший брат Градислав находился в ближней свите вождя, впрочем, часто нас в пути навещая.

До сегодняшней ночи дневные переходы были так рассчитаны, чтобы ночевать в драговитских селениях, желательно крупных. И даже если набившись в дома как кильки в бочки все воины туда не вмещались, то всем оставшимся кому не повезло, ночевали в любых хозяйственных постройках и даже под навесами, дополнительно их утепляя, все равно даже такой вариант много лучше ночевке на открытом воздухе.

Ну а сегодня, когда мы накануне вошли в «серую зону» — в полосу территории неподконтрольной ни нам, ни нашим северным соседям галиндам, понятно, что заночевать придется в заснеженном и холодном мартовском лесу при отрицательной температуре.

Начали заготовлять сухостой еще загодя, по мере продвижения вперед, срубая и обламывая приглянувшиеся деревца, сучья и ветки. Ну еще и хвойные породы тоже моментально обламывались, их ветви шли на заготовление лапника. Ведь на месте стоянки все это может и не найтись в достаточном количестве для такой толпы народа.

В постепенно начавших сгущаться сумерках взялись за разбивку лагеря.

Градислав обнаружил подходящую широкую выемку с наклонными стенками заросшие кустарником и деревьевцами. По прикидкам брата, здесь, относительно комфортно, можно было бы разместить сразу восемь человек. Вот он первым делом и послал Торопа звать сюда ночевать вместе с нами своего кореша Берислава, рядом с которым отирался и его племянник, небезызвестный нам Добрила, с участием которого прошедшим летом мы убили залетных галиндов, разгуливающих по драговитскому лесу. Еще двое луговчан, так и «облизывающихся» на наше зачетное местечко тут же с радостью к нам присоединились, стоило их Градиславу лишь пальцем поманить.

Мы тут же, все восьмером занялись расчисткой этого выбранного места от снега. Да, сегодня, прежде всего нам троим — мне, Торопу и Станиле в этом нелегком процессе самым деятельным образом, не только в непосредственном участии, но и различными советами, помогал Градислав. Несмотря на свою относительную молодость (двадцать один год) мой старший брат уже считался бывалым воином и охотником с соответствующим опытом ночевки в зимнем лесу. Другим, таким же малоопытным группам, вроде нашей тройки, помогали обустраиваться на ночь другие знающие в этом деле толк воины. Тому же, трудящемуся параллельно и вместе с нами Станиле необходимые объяснения и комментарии выдавал его родной дядька Берислав.

Особое внимание Градом уделялось очагу. Поскольку он должен стать общим для нашей восьмерки, то и сооружали мы его все сразу ввосьмером, дело спорилось быстро. Срубили два бревна, пробили в них топорами по всей длине по одному желобу, и соединили получившиеся пазы вместе, и чтобы конструкция не разъехалась, зафиксировали бревна вбитыми в землю колышками. Для растопки этого «обогревающего костра» рядом разожгли еще один обычный костер, необходимый нам для приготовления ужина и получения жара для растопки обогревающего бревенчатого костра, который мы уложили вдоль сделанных по обе его стороны укрытий. Наш навес вышел элементарный, рассчитанный на четырех человек. Натянули, обвязали деревья и кусты веревками, навесили туда лапник и потом засыпали все это сооружение снегом. В качестве матрацев использовались «волоки» и плетеные щиты, которые застилались сменной одеждой. Напротив нас наши соседи возвели точно такое же сооружение. Лицевую часть навесов оставили открытыми для обогрева «бревенчатым костром». В пазы этого «бревенчатого костра», дополнительно смазанные для пущего эффекта моим самопальным «розжигом» заложили угли от «растопочного костра» и вскоре, пока мы ужинали, «большой костер» начал заниматься огнем и тлеть, распространяя вокруг себя жар.

Начали укладываться спать, мне выпала по жребию самая худшая позиция — крайняя слева, Торопу, наоборот, будет теплее всего, спать он будет сразу напротив двух костров — «большого» и «малого».

Только скинул с себя волчью шкуру и начал снимать пропотевшую нижнюю одежду, как сразу ощутил дуновения холодного ветра, а тело начала пробивать дрожь. Благо, что переодевался рядом с костром, от которого исходили волны тепла.

Проснулся посреди ночи от полязгивания собственных зубов. По ощущениям, температура опустилась заметно ниже десяти градусов и если бы не сильный жар от горящих бревен «обогревающего костра», то мы бы уже околели. Было бы заметно теплей, если бы мы лежали не перпендикулярно, а вдоль «обогревающего костра», то в этом случае согревалось бы все тело, а не только верхняя его половина. Но бревна были длиной не более пары метров, а нас под нашим навесом было четверо и еще четверо лежали с противоположной стороны под соседним навесом, поэтому как-то по-другому улечься было невозможно.

В обязанности того, кто спал ближе к «малому», растапливающему костру входило добрасывание в него сучьев, а этим кто-то являлся вскоре проснувшийся Тороп, ну и естественно его визави на противоположном фланге чередовался с моим брательником. Провалился в сон лишь когда удалось поджать ноги чуть ли не к подбородку, при этом мысленно матеря себя за то, что не попробовал изготовить войлок, например, ту же войлочную палатку, в которой было бы ночевать куда как комфортнее.

Наша небольшая кампания, помимо меня состоящая из Градислава, Берислава, Ладислава-Торопа, Добрилы и Станилы восседала на поваленном бревне у разведенного костра и уплетала кашу из одного горшка. Мой двоюродный брат по сестре отца Станила, которому тринадцать исполнится только в этом году, что, напомню, в прошлом году, после той примечательной стычки в лесу с галиндами, был досрочно вместе с одногодком Добрилой произведен в полноценные ратники и вдвоем переехавшие тогда заодно со мной и Ладиславом в Дружинный дом. А прошлогодние обитатели Дружинного дома из числа старших возрастов — Здеб, Крук, Свят, Спытек, которым в этом году уже исполнилось или еще исполнится пятнадцать лет, покинули в прошлом году по осени, после сбора урожая и свадеб Общинный дом и теперь жили самостоятельно. Из их числа в нынешнем походе участвовали все, кроме поранившегося на охоте Свята. Да, был еще и шестнадцатилетний Гудь, все еще проживающий в общинно-дружинном доме, и сейчас намеривающийся захватить какую-нибудь полонянку и наконец-то жениться.

Не успели мы все съесть, как к нам на огонек неожиданно завернул вождь. Шумно прочистив от соплей нос, вроде как нас приветствуя, он примостился на свободное место.

Гремислав задумчиво посмотрел на меня, забрасывая назад падавшие на глаза длинные волосы, потом произнес:

— Уже сегодня во второй половине дня мы выйдем к первому поселению галиндов. Ты по-прежнему уверен в своих огненных водах? В пути они не протухли?

— Сам, вождь, знаешь, что нет. С огненной водой все в порядке. Каждый вечер с ее помощью разжигаем костры.

— Ну, что же, хорошо, если так. — И чуть подумав, он добавил. — За нами с позавчерашнего дня следят, а потому могут успеть собрать в своем селении много воинов с округи и устроить нам теплый прием. Брать на приступ в таком случае хорошо укрепленное селение может вылиться нам горами покойников …

Берислав тихо ругнулся матом. Мне же было понятно, что такой относительно крупный как наш военный отряд, да не засечь заранее в лесу, наполненном все гуще вражескими охотниками по мере приближения к их территории, просто невозможно. И теперь спрашивается зачем мы все это время тихорились, да по лесу перли, ведь можно было выбирать и открытые участки местности, которых хватало, особенно вдоль рек. Если только из-за возможности пробавляться по пути охотой? Ну и второе, заметили нас все же по времени намного позже, чем если бы мы шуровали по открытой местности, соответственно и время возможной ответной организованной реакции у противника порядком уменьшилось.

— Не беспокойся вождь, их частокол мы спалим, и затушить негасимый огонь у них вряд ли получится. К тому же, атаковать можно сразу с нескольких направлений. За два дня галинды никак не успеют собрать равную нам ратную силу.

Дядька на мои слова лишь удовлетворенно кивнул головой.

— А ты как, сын, себя чувствуешь? — перед уходом Гремислав обратился к Ладиславу и, не дожидаясь развернутого ответа, отправился в ближайшие кусты отлить.

С обнаженным оружием в руках, прикрывшись щитами, в дымящийся провал частокола вбегали дружинники. Звеня кольчугой, ловко перепрыгнул через обгорелый труп и присоединился к нашим воинам выстраивающимся колоннами.

Между покрытыми дранкой поселковыми постройками беспокойно сновали балты, раздавались истерические крики женщин. К главной постройке стекались вооруженные люди, среди них были и женщины. И еще до того момента, как наше войско втянулось в это селение по нашему строю открыли обстрел из пращей. Камни забарабанили по щитам и шлемам. Гремислав громко рявкнул команду вперед и мы с яростью дикого кабана понеслись на резко струхнувшего и начавшего неуверенно пятиться назад неприятеля.

Полные отчаяния, злости, боли вопли и гремящие звуки боя заглушали все вокруг.

Нахлынувшая волна драговитских ратников смывала под собой балтийских воинов, но и в то же время в результате быстрого продвижения вглубь поселения за нашими спинами оставались не зачищенные от неприятеля дома. Из соседней постройки вылетела стрела пронзив руку одного из наших ратников, вторая вонзилась в щит находящегося рядом со мною Градислава, успевшего вовремя прикрыться.

— Див! Со своим десятком займись этим двором! — прокричал Градислав, своим мечом указывая нам нашу цель.

Отделение, подчиняясь приказу, тут же рассредоточилось вокруг хижины, сарая и хлева с повизгивающими поросятами. Я взвел арбалет и нацелил его на дверной косяк, откуда и был произведен выстрел из лука.

Схватив за плечо Торопа, намылившегося первым нырнуть в низенький дверной проем, я поджег огнивом «гранату» и с силой швырнул ее вовнутрь дома. Послышался характерный треск разбиваемого глиняного сосуда, а следом задымило. Заметив в темном проеме какое-то движение, оттуда вылетела стрела, но не попала в спрятавшегося за сарай ратника, одновременно со стрелой выстрелил в дверной проем из арбалета, скинул его на землю, чтобы не мешался. Более не задерживаясь ни секунды, дабы противник не успел перезарядиться, нырнул внутрь дома и тут же чуть не отгреб от прыгнувшего на меня с ножом парня. Метил он в мой глаз, но мне с трудом удалось увернуться, нож со стуком ударившись в лоб рассек мне кожу над левой бровью, в тот же момент я сделал полшага назад и вдруг почувствовал, что мои ноги спотыкнулись обо что-то живое и вопящее. Заваливаясь на спину, понял, что это были прижавшиеся к полу дети — мальчик и девочка трех и пяти лет, которые истошно кричали. Рухнул об пол с такой силой, что из легких выбило весь воздух. Льющаяся кровь ослепляет левый глаз, а клубящиеся в помещении клубы дыма не дают нормально видеть правому глазу. Вглядываясь сквозь дым и ориентируясь на слух различаю появление новых участников. Ввалившийся сразу следом за мной что-то кричащий Ладислав своим копьем нанес человеку с ножом удар в бок, а я тем временем на автомате пырнул своим засапожником невесть откуда взявшуюся женщину, что выцеливала своим занесенным серпом мое залитое кровью лицо, напрочь растерянное от всего здесь происходящего. Первый удар ножом вышел не очень, скрючившаяся от него женщина, воя от боли попыталась довершить начатое, но повторный сбил ее обратно. В обмякшем теле жизни теперь не оставалось. Вбежавший следом за Торопом без каких-либо раздумий обрушил удары своего топора на двух верещащих детей.

Перемотав заранее запасенной чистой тряпкой при помощи Торопа лоб, выбрался наружу, и, смахивая со своего клинка кровь, поблагодарил Ладислава за своевременную помощь.

— О чем речь, Див? — спросил брат, потрясая своим окровавленным копьем. — Пошли! А то без нас все веселье закончится!

Кто о чем, у меня тут за несколько секунд вся жизнь промелькнула, а братик, понимаешь, боится, что как бы без нас все это «веселье» не закончилось! С ума сойти!

По пути, идя замыкающим спешно снарядил арбалет … сзади послышался перестук конских копыт, развернулся и увидел, что прямиком на нас мчатся двое всадников … из арбалета попал в первого всадника, скакавший по узкой улицы второй конник замешкался на несколько секунд, но этого времени мне хватило взвести арбалет и прицельным выстрелом завалить второго.

Мой десяток за время этого краткого боя уже успел во всеоружии развернуться и рассредоточиться.

— Так, Тороп, бери четверых и дворами обойдите коней с тыла, а с оставшимися я буду тут стоять, перегораживая им дорогу.

Упускать такой трофей было бы преступлением! В «граде», с оставшимися галиндами и без нас сопливых разберутся.

Когда увидел за спинами нервничающих от крови коней выходящего Торопа с его людьми, то вытянув вперед заранее припасенный кусок хлеба, и аккуратно направился к лошадям. Поманил хлебом первую, угостил ее, погладил, потом эту же процедуру повторил и со второй. Обе были кобылы и довольно смирные — то, что мне и требуется! Скакать на боевых жеребцах я как-то не обучался, впрочем, как и никто из драговитов.

Взобрался на выбранную мною лошадь, натянул поводья. Поддавил ногами и она пошла вперед, повороты вправо и влево она тоже послушно исполняла. Вторую, на определенных условиях, подарил довольному до ушей брательнику.

А пока мы занимались с моим десятком «коневодством», дома галиндов безжалостно зачищались и пустели один за другим. Женщины с детьми и многие из мужчин пытались убежать, некоторые смельчаки, прикрывая отход своих домочадцев, оголтело кидались в драку. Оставив Торопа и еще одного воина из своего десятка стеречь привязанных лошадей, пришлось и нам вновь включаться в эту кровавую работу.

Все кончилось за каких-нибудь пару часов, «град» опустел и затих мертвящей тишиной. Все живое, не сдавшееся в плен, было убито, и даже большая часть домашней скотины не пережила этот день.

Затянутая поволокой дыма деревня балтов в лучах закатного солнца представляла собой довольно печальное зрелище: частью сожженная, частью разрушенная, усеянная трупами и фрагментами плоти, что были облеплены каркающим, активно насыщающимся вороньем. Воняло дымом, жареным мясом, человеческими внутренностями и испражнениями.

Этот подвергшийся приступу и разорению населенный пункт галиндов стал последним в нашем продвижении на север, уничтоженные балтами драговитские селения были отомщены с троицей. Именно здесь мы вступили в самое крупномасштабное сражение, встретили самое отчаянное сопротивление и понесли самые большие потери, потеряв пятнадцать ратников.

Присутствующий при войске волхв, один из «заместителей» Яролика, ответственный за северные драговитские рода, на следующий день после штурма устроил по погибшим воинам тризну в духе этого времени и наших обычаев.

Утро того дня началось с заготовки сухостоя, веток и дров. В двухстах метрах от поселения были разложены погребальные костры. Волхв, испив какой-то токсичный травяной отвар для «разогрева», принялся за свою работу. Во имя и славы Перуна возложили на еще не зажженные костры тела павших. Туда же, к ним, помимо скромных даров перенесли и трупы наиболее красивых и молодых женщин, погибших при штурме. Это, чтобы воинам на Том Свете не было одиноко.

Остальных выживших галиндов, не без моего участия и по моему научению, Гремислав согласился взять в полон, чтобы затем или оставить в Лугово для желающих стать рабовладельцами или же продать в конце лета готам, где уже существовал сложившийся рынок работорговли. Для себя я испросил две молодых семьи с детьми, которые ранее, как и все выжившие, предназначенных на заклание. Дядька, в этой малости, своему необычному, но очень полезному во многих отношениях племяннику не отказал. Кровожадного волхва тоже пришлось «умаслить», подарив ему запечатанный горшочек с зажигательной смесью и один трофейный нож.

Первым же ударом огнива о кремень полетели высеченные искры, и тут же занялся огнем пропитанный в моем коктейле для розжига трут. Помощники ведуна размножили огонь по числу сложенных костров и одновременно их запалили.

Загорелись дрова, языки пламени активно принялись поглощать топливо, сгущающиеся клубы дыма потянулись в небесную гладь. Выстроившееся в кольцо вокруг костров драговитское войско под «завывания» волхва с криками «Перун!» застучало оружием.

Ближе к вечеру с мест прогоревших погребальных костров в мешки погрузили несгоревшие останки. Прах, по указанию волхва, предстояло похоронить на драговитской земле под насыпным курганом.

Лошадьми, полоном и другим скарбом обзавелся не только я один, и ехать домой назад теми же лесными «партизанскими тропами» было бы затруднительно. Расспросил Градислава, тот меня уверил, что идти назад теперь будем без опаски, по открытой местности и хожеными дорогами и тропами, по которым способна пройти груженая лошадь. Эти его слова меня успокоили, поэтому-то я так и прибарохлился на широкую ногу.

Я специально обзавелся таким семейным полоном — двумя парами с четырьмя детьми, потому как он в плане исходящего от него опасности и риска побега, считается самым безопасным. С детьми не убежишь и без них тоже не побежишь. Одну, довольно смирную и послушную трофейную лошадку оставил себе, вторую подарил Ладиславу, но с условием, что он поможет на ней довезти до Лугова другие мои трофеи.

С учетом того, что я теперь был ответственен аж за восемь человек, запасся провизией на обратную дорогу. Пока мы с Торопом зарезали и освежевали овцу, а потом начали готовить еду, двое полоненных мужиков около опустевшего коровника мастерили «волок» для лошадей. Вообще, «волоки» являлись предшественниками саней, являясь донельзя примитивными и соответственно не особо сложными в изготовлении. «Волока» или «волокуша», по-всякому ее у нас называют, состоит из длинных жердей-стволов соединенных между собой деревянной поперечиной. В жерди, как в оглобли, впрягается лошадь, а концы этих лесин волочатся по земле, наподобие санных полозьев. На перечне укрепляется плетенный из ветвей или берестяной кузов для помещения клади. У нас в Лугово подобные «волоки» мастерили издавна, тут с моей подачи никакого прогрессорства не было. Такие «волокуши» луговчане применяли и летом, например, для поездок по непроезжим лесам и болотам, по мокрому мху. На них можно и бревна из леса волочить и крупного убитого зверя вроде лося или медведя. В общем, устройство этих повозок я успел прекрасно изучить на практике, да и местные, судя по тому, как они споро работали, тоже использовали в своем быту нечто подобное.

Наши с Торопом «волокуши» загрузил до отказа семенами льна, конопли, бараниной, зерновыми отрубями и овсом для самих лошадей. И ранним утром следующего дня, вместе с остальным караваном, моя дву— и четырехногая собственность тронулись в обратный путь домой.

Наслышанные о том, что в столицу ведут огромный полон, луговчане стали толпами стекаться к главным городским воротам, посмотреть на порабощённых литовцев своими собственными глазами. Не без интереса и с опаской туда же, вместе со всеми, заявились и мои суженые, а ну как я себе привел целый гарем рабынь? Кстати, в толпе встречающих я их приметил и выцепил их оттуда. Успокоились они после того, как увидели мою новую собственность — лошадь, повозку/волоку и две семьи полоняников — четверо взрослых и столько же детей. На фоне некоторых мужиков уже начавших торг за особо хороших собой молодых женщин я выглядел просто образцом добропорядочности.

Большинство полоняников сразу по приходу в Лугово воины с разрешения вождя временно разместили в общинно-дружинном доме, а тамошних обитателей временно распустили по родичам.

Мои же, две семьи полоняников, дошли до столицы в сильно изнуренном состоянии, потому как всю дорогу не только конкретно они, но и весь полон вообще питался, одевался, согревался у костров по остаточному принципу. Но моим рабам еще повезло, их дети, когда уставали идти периодически ехали на конной волоке. Благо, что назад, домой, мы уже шли не скрываясь по лесам, а придерживаясь открытой местности.

Не теряя понапрасну время, принялся эти семьи обустраивать в сарае. Все равно там нет живности, куриц забили, а готовые ремесленные товары на обмен хранились дома. И у меня этого добра было много, а станет еще больше, с учетом того, что я привез на лошади от галиндов целую волоку семян и не только льняных, но и конопляных. Поэтому, съестных припасов можно будет накупить с лихвой, на всех хватит, в том числе и полоняников прокормлю. А у меня на них были большие планы — дети с женщинами будут красить, варить олифу, изготавливать масляные краски, а мужики пахать в поле, если, конечно, вождь соблаговолит мне выделить персональный земельный участок. А чего? Лошадь есть, рабсила тоже имеется, семена опять же льняные и конопляные надо будет посадить, да, наконец, начать всерьез внедрять трехпольную систему.

Сарай-то был, но он вообще никак не отапливался, а потому пришлось едва отдохнувшую лошадь гонять по городищу да закупать камни и булыжники, чтобы сложить там очаг. Кирпичей не было, зимой их производство заморозили, а все, что успели выпустить за лето — разлетелось по городу, пошло не только на смолокуренное производство и на мою печь-камин, но и другие самые авторитетные или расторопные личности не зевали, успели их урвать для своих личных и корыстных (с целью перепродажи), целей.

С выложенным на земляном полу очагом управились быстро. Тут, как я уже говорил, основной трудностью было найти камни. Глиняную посуду для варки я им тоже выделил. Бревна у меня еще с осени оставались, кинули их на пол — вот и получили лежаки. Дешево и сердито, но главное люди не будут мерзнуть, тем более, на дворе уже конец марта. Ну и дополнительно утеплить их пришлось всяким тряпьем.

А уже под вечер свою трофейную лошадку временно отогнал к Черну.

Вернувшись домой перетащил свое одно из главных сокровищ — семена льна и конопли на чердак, хоть это и порывались сделать мои женушки с округлившимися животами.

На востоке забрезжила заря нового наступающего дня. Едва поднявшись пошел проведать своих новых работников. Зашел в сарай — справа на лежаке одна семья в полном составе тесно прижавшись друг к другу лежит, а слева точно также расположилась вторая семья. Занес им крупы и сушеной рыбы для приготовления на очаге каши, а их старших детей — мальчика и девочку забрал к себе в дом. Здесь Зорица их покормила, а потом они уже вдвоем с Ружицей принялись потихоньку обучать их рисованию и параллельно славянскому языку. Убедившись, что все четверо занялись делом, вернулся опять в сарай и уже вывел на волю взрослых. Отвел их под навес укрытый со всех сторон ветками для дымоотвода. Из дома вынес посуду для варки льняного масла, разжег очаг и оставил двух женщин его варить на огне, процесс этот долгий, работы им теперь до конца дня хватит, но однообразный и совсем не трудозатратный. Чтобы не скучали, зашедшая к нам Ружица выдала им иголки с нитками и их же собственное тряпье, чтобы заодно его зашивали, периодически помешивая растительное масло.

Предварительно вооружившись на всякий пожарный, повел мужиков в лес. Дежурившей сегодня воротной страже объяснил куда и зачем я со своими рабами иду и попросил, чтобы они вечером этих литовцев обратно запустили. Возражений не последовало. Семейных рабов и сейчас и раньше принято было отпускать самостоятельно за пределы града с какими-либо поручениями, работой, охотой, рыбалкой, главное, чтобы их жены с детьми оставались внутри крепостных стен, ну или наоборот, жены за стенами, а мужья внутри.

Дойдя до места вырубки, выдал галиндам один топор на двоих. Где словом, где языком жестов объяснил им, что они должны свалить отмеченные мной десяток деревьев, и после этого могут возвращаться домой на ужин и спать. Вроде меня поняли и никаких признаков агрессии не показывали, даже будучи с топором. Ну, им и глупо бунтовать, если им дороги их дети и жены. От погони, тем более по снегу, они далеко не уйдут, да и за пределы городища незаметно выбраться не смогут, даже если ночью выберут время все вместе бежать. На стене и воротах круглосуточно стоит стража. Думаю, галинды это хорошо осознавали, в противном случае возникнут проблемы не столько у меня, сколько у них, причем смертельно опасные проблемы. За побег всех пойманных беглецов в назидание другим ожидала смерть и весьма нескорая и мучительная.

На бывшей вырубке, отданной вождём и старостой в мое личное пользование, при условии, что треть получаемой продукции будет безвозмездно передаваться общине, сейчас активно велись весенние сельхоз работы. От общественных с/х работ я по вот этой вот самой причине был освобожден. И так с меня, с довольно-таки обширного поля, возьмут 1/3 всего урожая. Мог бы я здесь и вовсе не «тусоваться» заставив вкалывать рабов, но боюсь, что тогда бы меня не поняли мои же собственные соплеменники. Нехорошо бы выглядело, когда практически все луговчане работают от зари до зари, а некто Дивислав сидит у себя дома в мастерских и в ус не дует. Руководствуясь соображениями подобного рода, приходилось лично, ежедневно пахать, как в прямом, так и в переносном смысле на своем участке в компании пяти человек.

Сама же вырубка находилась к северо-западу от Лугова и являлась, наверное, самой отдаленной от поселения, располагаясь в двух часах пешего пути от «града», но зато земля здесь была хорошая, плодородная и совсем не заболоченная.

Здесь, для охраны и уходом за посадками я планировал разместить две семьи на первый взгляд вроде бы смирных полоняников, которых новая жизнь похоже, что устраивала, но и подстраховаться следовало. Поэтому при себе, в столице, оставил двоих старших детей каждой из семей — мальчика и девочку одиннадцати и десяти лет соответственно. Эти дети тоже вполне себе вписались в новую для себя действительность. Они у меня заготавливали масляные краски и весьма недурственно рисовали на посуде утвержденные Яроликом орнаменты. Родителям-переселенцам через двадцать лет обещал предоставить свободу, и их детям — как только те будут входить в брачный возраст. При условии, что как подростки, так и взрослые перейдут в драговитскую веру, а также дополнительно принесут мне клятву верности и продолжат трудиться на меня, получая от своей работы часть прибыли.

Хотя на участке лес и кустарник были срублены под ноль, но пни остались. Вместе с Торопом мы сейчас и занимались выкорчевкой пней, одновременно наблюдая, как идут посевные работы. Выкованные за минувшую зиму сельхозорудия и инструменты, а также лошадь — трофей от галиндов, весь этот процесс существенно облегчали.

Технический прогресс и нам с Торопом сейчас помогал при выкорчевке. Пень окопали металлической лопатой. Затем, под обрубленный боковой корень, каждый со своей стороны, подвели длинные деревянные шесты, используемые их как рычаги для поднятия тяжестей. Для упора подложили под свои шесты камни, и, одновременно с усилием навалились каждый на свой шест, послышался характерный поскрипывающий звук. Шесты опускались все ниже к земле вместе с нашими спинами, а пень наоборот — вздымался вверх, пока наконец-то и вовсе не вышел из земли, повалившись набок.

Мы с Торопом распрямились, переводя дух, глубоко вдыхая еще прохладный утренний воздух, при этом непроизвольно осматривая поле, уже большей частью засеянное.

— Так ты здесь и будешь только овес и ячмень садить? — спросил Тороп.

Я про себя тяжело вздохнул и принялся рассказывать ему о трехпольной системе земледелия, и что на этом участке, когда соберу урожай, то той же осенью засею все поле озимой рожью.

— А свои понтийские овощи посеял? — во время продолжающегося производственного перерыва поинтересовался у меня донельзя любопытный брательник.

— Да, но у себя в Лугово.

— Ну и как думаешь, вырастут?

— Морковь, редьку и репу посеял загодя в коробе у себя дома и скоро пересажу в открытую землю, а там посмотрим …

Тороп наморщил лоб, раздумывая над тем, что зачем Дивиславу понадобилось сажать семена загодя, да еще и у себя дома.

Про себя подумал, жаль, что не удалось в прошлогоднюю поездку приобрести семена капусты и огурцов, но договорился с готскими торговцами, что они попытаются их достать к следующему моему или Плещея приезду, а ведь до этого срока осталось всего лишь три-четыре месяца.

Как я и подозревал, теперь на меня обрушился вал вопросов, о том, почему я семена сразу в открытый грунт не кинул. Пришлось объяснять, что если бы у меня их было много, то так бы и поступил, но их мало и приходится подстраховываться.

Честно говоря, я уже начал потихоньку сожалеть, что привлек к работам не в меру любознательного, непоседливого и слишком разговорчивого родственника. Но этот мой шаг был все больше продиктован соображениями альтруистического характера, и если бы не они, то я бы лучше поработал на выкорчевке пней со своими рабами.

Дело в том, что Тороп намеривался жениться грядущей осенью по окончании сбора урожая, ну или раньше, летом, если успеет построить себе дом и непременно такой же, как и у меня, то есть деревянный сруб. А для этого ему нужно было заработать на бревна, продавая мою продукцию, что он получит за помощь мне с выкорчевкой.

Пока я раздумывал над будущей женитьбой Торопа на девушке из другого драговитского рода, тот уже внимательно смотрел на приближающуюся к нам лошадь вместе с двумя литовскими пахарями. Лошадь с трудом тащила за собой плуг с железным лемехом, а полоняники ей «помогали» — один вел за уздцы скотину, а второй вдавливал плуг в землю, оставляя за собой прямую борозду с отвалами земли по обе стороны.

Следом за мужьями, отставая на полсотни метров, шли две женщины. Одна закидывала в борозду семена, доставая их из своей котомки висевшей на боку, при этом параллельно разгоняя кружащих рядом птиц, очевидно желающих полакомиться посевным материалом. А вторая женщина, специальным инструментом мною изготовленным (не знаю, как его правильно обозвать, то ли заступ какой, то ли тяпка) ровняя образовавшиеся отвалы, засыпала борозду землей, спасая тем самым посевы от крылатых хищников.

Проводив взглядом «сельхозтранспорт», ранее выкорчеванный пень продолжили разделывать, тут же, на месте. Для раскалывания пня вбивали в него клинья, поскольку, чем ближе древесина к корневищу, тем сложнее ее рубить топором. Ну и наконец, расколотый пень кололи топорами на еще более мелкие части, что прямиком пойдут к Черну на луговскую смолокурню.

Ближе к вечеру засадили остаток поля и поехали на запряженной лошадью телеге домой. Точнее говоря, мы с Торопом шли пешком, а телега была заполнена расколотыми пнями. Завтра нам с брательником предстоит выкорчевать и разделать последние два десятка пней.

Литовцев вместе с инструментами оставил в поле, они там активно и уже далеко не первый день сооружали себе полуземлянки на манер классических драговитских жилищ. В принципе, галинды у себя дома проживали в точно таких же сооружениях из палок, глины и врытым наполовину в землю жилым помещением. Утренним рейсом обещал им на телеге привезти камни для очагов, ну и заодно прихватить кое-какие съестные припасы. Глину я им еще раньше доставил, а палок с ветками у них тут и своих хватает — леса под боком, главное, чтобы были топоры, а они у полоняников, моими стараниями, были. В общем, у меня в рабстве, жилось им не хуже, чем у себя на родине, если не лучше, по крайней мере, никто из них не голодал.

Тороп знал, что завтра мы закончим с работой, а он получит расчет моими товарами, а потому он не умолкал ни на секунду, все думал вслух и советовался со мной кому и как товары сбыть, а еще лучше обменять на готовые бревна. Также просил, чтобы я ему помог сложить печь-камин. Кирпичное производство после зимнего перерыва было вновь запущено местными гончарами в апреле, в этом деле набившими себе руку еще прошлым летом.

С вождем и Яробудом договорился, что, поскольку, я являюсь автором самой идеи и технологии кирпичного производства, то будет справедливо, если каждый тридцатый кирпич будет уходить ко мне, даже если я сам непосредственно не участвую в производственном процессе. Точно также договорились насчет дегтя, смолы, скипидара — сам в их производстве я уже не принимал участие, но, опять же, каждый тридцатый сосуд этих веществ безвозмездно отходил ко мне, в безраздельное пользование. По поводу моих усовершенствований в производстве железа, то ни о какой ренте вождь даже слушать не захотел! Нужно железо — покупай, благо товары у тебя есть.

И в этой связи, я стал иногда задумываться, чтобы организовать здесь, у возделываемого поля, свое собственное поселение или какой хутор, но для этого мне требовались славяне-добровольцы для проживания в нем. Жить только с пленными литовцами было как-то стремно, а ну как ночью прирежут и с моим добром уйдут к себе на родину? А если же найдутся славяне-переселенцы, то тогда сюда можно будет перенести не только все свое собственное производство, но и «уплывшие» от меня — дегтярное, смолокуренное, кирпичное. Кроме того построить собственную если не домну, то по крайней мере домницу с кузней и горном. Но это были чисто умозрительные, аморфные планы, совершенно никаких шагов к их практическому осуществлению я не прилагал. Как дальше будет — поживем, увидим! В целом же, в принципе, такие соглашения с правящей в Лугово верхушкой меня устраивали. Основной заработок на данный момент я получал от изготовления льняного масла, олифы, масляных красок и окрашенной ими посуды, ну и из кое-чего другого, так, по мелочи. Этого дохода на осуществлении новых замыслов и безбедную жизнь пока хватало.

Тем временем дорога пошла под уклоном вниз, и не прошло и пяти минут, как окружающий нас пейзаж изменился. И дело не только в солнце, что все больше наливаясь красным цветом, стало опускаться к виднеющимся вдали на востоке верхушкам леса. Теперь вокруг по сторонам, под заунывные поскрипывания телеги, расстилались болота да заросшие камышом топи, дополнительно раскрашенные в розовые цвета вечерней зари.

Для бассейна Припяти — вполне привычная картина, здесь более-менее нормальная суша — это большие и малые острова среди моря болот и озер. Особенно это становится актуальным весной, когда местные водоемы наполняются талой водой от растаявших снегов и заливают все вокруг. Поэтому мне с моим участком еще повезло! По словам моих соплеменников, дорога к выделенному мне участку не затапливается даже весной и доступ к нему открыт круглогодично. Единственный, но немаловажный минус — это большое до него расстояние, ходить каждый день два часа туда, два обратно — не находишься, а селиться там, в отрыве от Лугово никто не желал, потому как и местных, более приближенных к «граду» земельных ресурсов пока хватало.

А в паре километров от Лугова, у большого озера, слегка заболоченного у берегов, раскинулись обширные, напитанные влагой зеленые луга используемые для выпаса скота. Еще одним важнейшим местом для выпаса животных для луговчан служили заливные пойменные луга в непосредственной близости от города.

Увлеченные неспешным разговором с Торопом и видами просыпающейся весенней природы мы не заметили подкрадывающейся к нам со спины грозового атмосферного фронта и лишь раздавшийся вдали глухой раскат грома, прочертивший огненную молнию на фоне черного неба, заставил нас обернуться. В лесу взволнованно защебетали птицы. Медленно, но верно на нас надвигалась гроза, хорошо хоть, что не было ветра, была надежда успеть опередить непогоду.

Приехали в Лугово уже впотьмах. В воздухе отчетливо пахло озоном, громыхало все громче и все ближе. Кто-то из поэтов, помнится, любил грозу в начале мая, но все-таки лучше ее любить не под открытым небом, а под крышей дома своего.

Лошадь с телегой разгрузили у навеса под смолокурней, саму лошадь распрягли, выделив ей остатки овса и оставив пастись в ремесленной слободе у подножия городища.

А мы вдвоем вместе с Торопом, на своих двоих, двигаясь в полной темноте чуть ли не на ощупь, поторапливались по домам. Но прежде, чем туда попасть пришлось некоторое время прождать у ворот: пока нас опознают, пока позубоскалят, что, дескать, шляемся непонятно где по ночам, пока к воротам с парапета спустятся, пока отопрут … Под первыми крупными каплями начинающегося дождя Тороп побежал в свой пока еще дом — в общинно-дружинный.