Железный гомункул

Акролиф

Одна печать на ящике из старого мореного дерева явно была лишней. Отлитая из сургуча, она смотрела на меня четким оттиском герба и сообщала, что вскрыть контейнер можно только в присутствии окружного легария. Но, к счастью, мой маленький офис в подвале имперского музея искусств находился вдали от юрисдикции легариев, и нас разделял огромный теплый океан.

Помимо печатей, ящик ничем не выделялся среди груды таких же, составленных в углу, как приоткрытых или пустых, так и еще заколоченных. Их окружали облака пушистой соломы и заливал желтый свет, льющийся из окон высоко наверху, под самым потолком. Уже год прошел, а я никак не мог привыкнуть к местному климату. После холодных ветров и низких облаков северных архипелагов, южный материк казался куском янтаря в своей безмятежности и внутреннем тепле. Будто смотришь через те цветные стекла, из которых делают очки на Иланде: на севере сквозь ледяной синий кварц, глубокий, как воды океана, а здесь через легкомысленные оранжевые стеклышки, которыми любят щеголять столичные пришельцы – редкие гости приморских городов. Свет блестел в каждой пылинке из тех облаков, что поднимаются снова и снова, когда я берусь за новый ящик и открываю каталог.

Когда привезли новый контейнер, я дежурил у дверей офиса с раннего утра, а затем долго и ревниво наблюдал за разгрузкой. К счастью, такелажники привыкли к доставке экспонатов в музей и делали свою работу предельно хорошо. Я раскошелился на талер каждому, хотя они, возможно, предпочли бы континентальный франк.

– Что бы это ни было, оно обошлось нам в круглую сумму, – сказал хранитель, разглядывая ящик сквозь толстые очки. Он говорил так каждый раз на новую доставку, хотя в этот раз действительно был прав. Но каким бы скрягой ин ни казался и ни был, неладную подписал без лишних колебаний. Наш с ним уговор прошлогодней давности предусматривал минимум вмешательства в мою работу: закупку и оценку экспонатов. Уж кто, но империя точно не была стеснена в средствах и могла позволить себе любую диковинку с любого конца Европы и даже Ганимеда, будь с ним хоть какое-то сообщение, кроме радиосвязи.

– Думаю, эта вещь будет поценнее всего того, что мы закупили в прошлом квартале, – сказал я, нисколько не преувеличивая.

– Скажи хоть, что там.

– Не раньше, чем внесу в каталог.

Хранитель поморщился и натянуто улыбнулся дряблыми губами. Показавшиеся из-под очков близорукие глаза пристально уставились на меня.

– Ты хитрый человек, Юлий, но к твоему счастью, я ни разу не пожалел, что нанял тебя. Пригласи, когда закончишь оформление. Я хочу увидеть, что там и почему мы отдали за эту вещь почти десять миллионов.

Десять миллионов. Она стоила как минимум втрое дороже. Не будь то магазинчик вдовы на Западном Иле на грани банкротства, мне пришлось бы быть более убедительным с казначеем и хранителем. Еще раз взглянув на ящик, я провел по нему ладонью. Прохладное дерево казалось хитиновой оболочкой кокона, внутри которого бьется нечто живое и необычное, способное выбраться наружу без посторонней помощи. Не время. Вскрыть ящик следовало только тогда, когда я буду готов и добуду все необходимое. Вот оно ощущение прикосновения к великому и ужасному – то, чем пронизана и пропитана моя работа. Впрочем, не только моя.

Присев за стол, едва не прогибающийся от горы сваленных на него экспонатов, книг и каталогов, я порылся в стопке свежих писем. В основном приглашения на выставки и заказы оценки редкостей, но одно выбивалось из безликой бумажной массы орнаментом розово-голубых змеек. От него едва уловимо тянуло морской солью и сладковатым запахом духов. Видимо, мода окунать уголок шершавой бумаги в духи все еще не изжила себя в столице. Почерк, похожий на цепочку петелек, говорил о том, что я желал узнать. И, судя по числу и времени, я уже непоправимо опаздывал на встречу, о которой шла речь в письме. Впрочем, для еще одного дела минутка оставалась. Раскрыв ящик стола, заваленный всякой всячиной, призванной скрыть важное, я извлек латунную коробочку. Белый упругий шарик, похожий на вареное перепелиное яйцо, слегка прогибался под моими пальцами в перчатках. Приложив его на свежую подпись на договоре, я слегка нажал и прокатил шарик по бумаге. Синий оттиск покинул документ, перекочевав на выпуклую поверхность. Так же легко я нанес его обратно на подготовленный бланк. Все же иногда выгодно переплатить ушлым помощникам инженеров на новинку-другую из области алхимии.

Уходя из офиса, я всегда оборачивался. Распакованные экспонаты замирали в ожидании того, что я скроюсь за дверью, чтобы вновь погрузиться в тишину веков. Свет падал косыми лучами, разрезая полумрак подвала, и подсвечивал угол моего стола, и новые коробки. В его тепле резвились слепые мотыльки.

***

Алиса нисколько не изменилась за те почти десять лет, что мы не виделись, лишь списываясь иногда парой строчек. Жизнь раскидала нас по островам, а дружба натянулась напряженной струной через океаны, но не оборвалась. Я искренне был рад ее видеть вновь, хотя в причине нашей встречи было немного сентиментов. Она протиснулась в приоткрытые двери кафе на углу старой библиотеки, где мы договорились встретиться. Виновато улыбнулась проходившему мимо нее пекарю и, увидев меня, взмахнула рукой. На ней был коричневый жакет, купленный видимо специально по случаю приезда, после долгого изучения вопроса о том, что сейчас можно в Конкордии и какие цвета носят. Волосы привычно убраны в хвост. Я отметил, что она слегка располнела и морщинки в уголках прищуренных глаз стали глубже. Поморщился.

– Красавчик и трудяга, ты нисколько не изменил себе, – Алиса слегка коснулась моей щеки губами, затем другой, а я чуть дольше обычного задержал ладонь на ее голом плече. Отодвинул стул за столиком, предлагая сесть. Кашка кофе и одинокий белый кекс на фарфоровом блюдце слегка качнулись.

– Не может быть! – она рассмеялась. – Ты помнишь все мои маленькие слабости. Но прости, Юлий, я уже давно разлюбила цукаты.

– В этом нет ни одного, я готов поклясться.

– Губитель моей диеты. Я ведь знала, что где-то будет подвох!

Я притворно фыркнул.

– Уж кому точно не требуется диета в этом полушарии, так это Алисе Хаффман.

– Прекрати. Немедленно прекрати.

За разговорами пронесся час и еще половина жизни. О нашей дружбе в колледже искусств вспоминала она, я же повторял снова и снова, что она осталась все той же девчонкой с младшего курса, смотревшая на мир огромными глазами, но любившая мой саркастический прищур. Я сказал, что всегда был влюблен в ее взгляд.

– Ты, как всегда, метишь на трон короля женских сердец. Не забывай, кто тебя научил всему и вытирал тебе сопли после очередной неудачи. Зато, как я вижу, труды мои не пропали даром.

Я попытался взять ее руку и поднести к губам, но она мягко забрала ее и спрятала под стол. Мне пришлось ненадолго отступить.

– Над чем работаешь сейчас? Слышала, что дела твои в музее идут неплохо. В отличие от закостенелых вояк из Близнецов, в империи уважают искусство. Так что, ты выбрал хорошее место, чтобы осесть.

Я прищурился и слегка отстранился, наблюдая за ее непроницаемым лицом.

– Будем играть и дальше?

Она засмеялась.

– Хорошо, Юлий, я знаю, что ты купил и у кого. И даже за сколько. Хочу сказать, что тебе очень повезло, а я завидую чернейшей завистью. Хотя, зная о природе этого экспоната, зависть – не то, что я должна испытывать.

– Так что ты знаешь о нем?

– Достаточно, чтобы посоветовать тебе быть осторожным. Дай мне бумаги, – она требовательно протянула руку и немедленно получила накладные и сопроводительное письмо. Нацепила на вздернутый нос большие круглые очки. Ее взгляд бегал по строчкам, а я следил за ее лицом и отыскивал на нем следы увядающей красоты. Пять лет назад она была замужем и радостно сообщала мне об этом в очередном письме, а сейчас на ее пальце снова не было кольца, только вдавленная бороздка и светлый ободок на коже.

– Что скажешь?

– Определенно, это оригинал, – она сняла очки. – Акролиф Уэттиса. Механическая кукла темных веков. Таких осталось совсем немного, а исправных и вовсе почти нет. Ты осматривал ее?

– Еще нет. Откуда она, как думаешь?

Алиса пожала плечами.

– Не могу сказать наверняка, но есть предположения. Пятьсот лет назад тут на этих землях десяток герцогств и республик грызли глотки друг друга, и сильнейшим из них оставался Орден Уэттиса. До тех пор, пока сгнил под собственной тяжестью и величием. Новая аристократия Конкордии не оставила ничего из памяти о нем. Сейчас на бывших землях Ордена четыре департамента, а слово «Уэттис» используют лишь для названий баров и борделей. Но в темные времена им не было равных. Их лучшие мастера умели соединять смерть и искусство, доводя и то и другое до совершенства. Говорят, что именно тайные знания в механике позволяли им держать в страхе половину континента, а никак не военная мощь.

– Боевые автоматоны? – предположил я.

Она поморщилась.

– Перестань. Ты знаешь не хуже меня, что механики Уэттиса не опустились бы до такого примитива. Их механические куклы – акролифы, если угодно, порождали ужас и действовали как скальпель хирурга, а не меч пехотинца.

– И один из этих шедевров у меня. Хочешь взглянуть?

***

В мое отсутствие в подвал никто не спускался, за что я был безмерно благодарен хранителю. Но, к слову, так он поступал не всегда и частенько на своем столе и среди коробок я находил следы чужого присутствия и самоуправства вроде извлеченных без моего ведома экспонатов. Ящик с уэттисской редкостью ждал меня в углу и при всем желании я не мог бы в одиночку перенести или сдвинуть его. Поэтому, включив свет настенный и потолочных ламп, я освободил место перед ним и ненадолго замер с изогнутым ручным ломиком. Хотелось убедиться, что экспонат стоит правильной стороной и не завалится на меня, будучи освобожденным от досок и ветоши.

Алиса стояла поодаль, скрестив руки на груди. Я полагал, что ей будет особенно интересен этот образец и ожидал просьбы предоставить открытие ящика ей, но с момента как мы вышли из такси, она не проронила ни слова.

Гвозди с громким скрипом покинули ссохшееся дерево, и крышка, придерживаемая мной, опустилась на пол. К счастью, упаковщикам хватило ума зафиксировать экспонат не только ветошью – клетка из тонких реек удерживала его внутри, не давая выпасть и соприкоснуться со стенками.

– Боже мой! – Алиса все-таки сделала шаг вперед и теперь стояла возле меня, разглядывая вещь, бывшую старой уже тогда, когда наши предки считали Планету в небесах грозовым божеством.

Акролиф стоял безмолвно и неподвижно, будто человек в глубоком сне. Именно во сне, поскольку бледность и гладкость его костяной или деревянной кожи – в этом стоило еще разобраться – не создавала никаких ассоциаций со смертью, разложением и даже беспощадностью времени. Казалось, что эту странную копию человека создали только вчера из немыслимых, но благородных материалов и погрузили до времени в механический сон. Мне стало неуютно. Я был даже рад тому, что Алиса сейчас здесь рядом со мной, хотя предпочел бы завершить побыстрее то маленькое дело, ради которого встретился с ней.

– Ну, что скажешь?

– Это великолепно, Юлий! Лучший экземпляр из всех, что я видела. После падения Уэттиса их обозленные соседи десятилетиями разрушали все, что было связано с их мощью и искусством. Уничтожали беспощадно и уцелело совсем немного. Все, что я видела раньше – туловища, головы, оторванные конечности акролифов, из которых торчали бронзовые шестерни. Но этот экземпляр целый! Невозможно целый для его возраста.

Я пожал плечами.

– Не совсем. Кое-чего не хватает для полноты этого шедевра, – натянув на пальцы перчатки, я дотронулся до гладкой прохладной скулы автоматона, слегка отвернул в сторону голову. Чувствовалось легкое сопротивление тысяч шестерней, кронштейнов и червячных узлов в тонкой шее. Чуть ниже уха зияла темнотой, словно укус огромного, охочего до искусственной плоти насекомого, скважина, требующая особого ключа. – Каждый ключ уникален, а попытки завести акролиф как-то иначе не приведут ни к чему, кроме поломки механизма.

– Я это знаю, Юлий. И я знаю, что тебе известно, что у меня есть этот ключ.

Мне следовало изобразить изумление на лице или сделать вид, что мне известны были лишь слухи, но я только виновато улыбнулся.

– Хорошо, ты меня раскусила, – я поднял руки, показывая, что сдаюсь. – Понимаю, что это не совсем честно с моей стороны, но… Знаешь, а давай выпьем! – я жестом фокусника извлек из-под старой ветоши бутылку конкордийского вина и два стеклянных бокала.

Она внимательно смотрела на меня, слегка приподняв брови. Ее лицо было непроницаемо, словно черты акролифа.

– Ты же помнишь, что я не пью вино?

Я стукнул себя ладонью по лбу.

– И в самом деле! Что ж, я совсем не против выпить за двоих. Хотя, если мне не изменяет память, в колледже искусств ты была более терпима к таким вещам. Я вижу, что ты нисколько не изменилась внешне с тех времен, а эта новая черта – отказ от вина, да еще и в Конкордии, только придает тебе шарма.

Отставив в сторону бокалы, я, не терпя возражений, обвил руками ее талию. Алиса отстранилась, но не слишком быстро. Мои губы скользнули по ее щеке и коснулись сжатых губ. Так мы стояли с минуту, пока я наконец не понял, что сжатое напряженное тело ничуть не живее акролифа, а ее глаза смотрят на меня с легким испугом и разочарованием.

– Что не так? – я отпустил ее из объятий.

– Я не узнаю тебя, Юлий. Мы же дружили. Искренне и беззаботно. Зачем все это?

– Я не могу поцеловать красивую женщину?

– Перестань! – она прислонилась к большому еще не распакованному ящику и теперь смотрела на меня, покусывая губу. – Я навела о тебе справки, по пути сюда. Долго не решалась встретиться, хотя в Конкордии уже почти неделю…

– Почти неделю! И ни слова не сказала мне.

– Если честно, я собиралась уехать еще вчера. Только воспоминания о нашей дружбе заставили меня отправить то письмо. И все же я очень надеялась, что ты не придешь, сославшись на свои дела. А дел у тебя много. Экспонаты со всей Европы эпохи темных времен. Все нужно отследить, оценить, отсеять подделки, заполучить музей в свои руки избавиться от хранителя, который все еще наивно считает, что заключил хорошую сделку, приняв тебя на работу.

– Не понимаю, о чем ты! – я чувствовал, как закипаю.

– Поддельные накладные, я видела их. Ты проворачиваешь махинации за спиной хранителя. Ты пытаешься взобраться на чужие плечи, а потом на головы, чтобы потешить свое эго. Это было в тебе раньше, но где-то очень глубоко.

Я попытался возразить, но Алиса внезапно расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Затем быстрым движением сняла с шеи серебристый шнурок и положила его на стол. На шнурке поблескивал бронзой и кварцем ключик, который подделать невозможно. Я немедленно прикрыл его ладонью, опасаясь, что она передумает.

Алиса печально следила за мной.

– Акролиф принадлежал герцогу, последнему из тех, что бросали вызов Уэттису. Говорят, что его нашли в постели с очень странными травмами. Пусть это и легенда, прошу, будь осторожен, Юлий.

Она улыбнулась мне уголками губ и подняла пальцы, словно готовая прикоснуться к моему плечу.

– Ага. Разумеется! Буду предельно осторожен.

Удаляющиеся шаги за моей спиной были все менее отчетливы, пока не растворились в тишине вовсе.

***

Ближе к полуночи затихли голоса за окном и протяжный вой собак, но герцог Кристиан никак не мог уснуть. Он слушал стук крупных капель дождя по каменным отливам, отголоски далекой грозы, еще не стихшей над западной границей, где все еще дымились после недавних пожарищ останки некогда многолюдных и богатых деревень. Темные столбы дыма поднимались к небу напоминанием о прошедшей войне, но дождь уже добрался и туда, размывал пепел и сажу, гнал бурлящие грязно-серые потоки к близкой реке.

Всполох грозы выхватил из темноты его спальни высокие колонны, портреты древних королей с искаженными лицами, колышущиеся ночным ветром шторы и темный сутулый силуэт в углу, на голову выше, чем сам герцог. На мгновение показалось, что на фарфоровом лице гиганта блеснула улыбка.

– Борис! Борис, где ты, ради всех святых!

За дверью послышался встревоженный голос и быстрые шаги по узкой винтовой лестнице. Через минуту в приоткрытую дверь просунулся огарок тусклой свечи и встревоженное лицо капитана охраны.

– Ваше высочество, что-то произошло? – его голос был хриплым и все еще сонным.

Герцог жестом приказал войти и прикрыть дверь.

Он встал с кровати и подошел к окну. Ночной ветер продувал насквозь мокрую от пота ночную рубашку, но Кристиан не замечал холода. Он смотрел вдаль. Дым пожаров уже не поднимался в небо там, где темнела стена дождя, а над замком дождь вовсе прекратился, только крупные грязные капли еще срывались с крыш и разбивались о карнизы. Теперь граница совсем близко, почти у самой столицы. Уже на горизонте видны тусклые огни гарнизонов Уэттиса, стоящих лагерями на своих новых землях.

– Просто не могу уснуть, Борис. Пройди, присядь.

Борис прошел к столу, но остался стоять, держа в руках быстро тающий огарок свечи. В ее свете были видны еще не зажившие глубокие шрамы, почти разрубившие левую скулу и ухо капитана, присыпанные золой и лечебным порошком.

– Какие новости, Борис? – герцог облачился в штаны и просторную камизу, зажег свечи на столе и покои уже казались не такими мрачными и огромными, а лица на портретах приобрели привычный скучный вид.

– Все хорошо, ваше высочество, – уклончиво ответил капитан.

– Так же, как твое лицо, Борис, – усмехнулся герцог и опустился за стол, на котором одиноко стоял графин с мутным бренди. – Еще болит?

– Немного.

Герцог вздохнул и налил два полных стакана.

– Я знаю все о делах за стенами замка. Знаю, что мы почти остались без армии и что из наших западных городов, отошедших Уэттису, не ушел никто, словно магистры Уэттиса истребили всех его жителей. Я знаю о пустой казне и голоде в северных областях. Так что можешь говорить мне правду, Борис.

– Все хорошо, ваше высочество, – спокойно ответил капитан. – Лучше, чем было три дня назад.

Когда армия герцога попала в кольцо войск магистров, и поражение стало неизбежным, первый магистр Уэттиса сам прибыл во дворец и привез мирный договор. Он был совершенно один, если не считать нескольких слуг, но у солдат и горожан и мысли не было схватить врага. Что там, у них не было духу даже взглянуть в его лицо. Магистры Уэттиса омерзительны. На их лицах белая краска, на которой нарисованы узкие губы и большие глаза, они ходят странной пружинистой походкой, словно огромные уродливые птицы, а их голову и тело покрывает тонкий черный зловонный шелк. Магистр не произнес ни слова, за него говорил безносый и безухий слуга.

Договор был позорным. Четверть богатых земель отходила к Уэттису и никакого обмена пленными (известно, что уэттисские рыцари и солдаты прокусывали себе вены на руках, едва попав в плен), но кроме того магистр требовал вечного мира и союза с Орденом, скрепленного династическим браком со старшей дочерью Первого магистра. Слова, даже произнесенные несчастным слугой, веяли угрозой того, что в случае отказа гарнизоны уже к полуночи будут стоять в столице, а сам город станет ничем не лучше тех мертвых городов, которые видели рыцари герцога во время долгого похода в Уэттис. В знак добрых намерений Первый магистр предоставил на раздумья четыре дня и подарок.

– Иногда мне кажется, Борис, что он смотрит на меня.

Человеческая фигура в серой накидке стояла в углу, и ветер обнажил часть белого фарфорового лица под ней. Бронзовый глаз в глубокой орбите и, правда, казалось, смотрел на герцога в упор.

– Казалось бы, просто скульптура, Борис, насмешливый подарок от врага, но мне не по себе, когда я смотрю на него.

Герцог подошел к высокой фигуре. Ветер шевелил серый шелк, и фигура казалась живой, хотя все в ней было символом смерти: белое неподвижное лицо из гладкого фарфора, медные глаза с выточенными зрачками, припаянные к голове железные волосы. Накидка скрывала тело, только суставчатые пальцы ног торчали из-под нее и поблескивали холодной бронзой в свете свечи.

– Говорят, магистры Уэттиса обладают тайной магией, – сказал Борис.

– И я не посмеюсь над твоими словами, мой друг. Я уже видел такие статуи в мертвом городе Уэттиса почти год назад.

Герцог осушил стакан почти наполовину и отошел к окну, не спуская глаз с неподвижного изваяния.

– Мы вышли в поход с отрядом двенадцати воинов, среди которых был барон Натан с сыновьями, прими Господь его душу! Дорога шла на северо-запад и север вглубь владений магистров, но едва мы перешли границу, то почувствовали запах гнили и смерти. Мы видели бескрайние поля, заросшие травой, где нет ни крестьянина, ни скота, огромные столбы дыма без пожарищ, словно дым шел из самой земли, глубокие колодцы, выложенные камнем и глубиной, возможно, до самого Ада, откуда пахло сыростью и гарью. И, что казалось нам совсем странным, никаких постов врага, никаких гарнизонов. Наши кони беспокоились, и нам стоило большого труда продолжать путь. К закату мы нашли город. То был давно заброшенный погибший город с замком на холме, некогда принадлежавший герцогству еще при моем прадеде, когда на эти земли только пришли магистры. Мы долго блуждали по его улицам, но не нашли ни людей, ни собак, даже крысы не копошились в темных углах заброшенных домов. А потом мы остановились в замке на ночлег. Некогда величественное владение баронов пришло в полное запустение, с потолка сочилась вода, а часть крыши давно рухнула на каменный пол. Внутри в огромных залах уже росла трава, а плющ карабкался по внутренним стенам, по старым барельефам и картинам. Но ни плесень, ни трава, ни мох или вездесущий вьюн не тронули странных статуй, стоящих в заброшенных комнатах. Они были сродни этой, безмолвно стояли у окон и стен и ухмылялись фарфоровыми лицами. Мы не осмелились прикоснуться к ним, нашли зал, где не было этих чудовищ, и остановились там на ночлег. Я чутко сплю, когда вообще сплю, Борис, но я клянусь богом, что не слышал ничего той ночью. А наутро мы нашли барона Натана с сыновьями. У каждого из них было проткнуто горло, а над повернутыми к двери их головами склонялась неподвижная статуя.

Борис вздрогнул едва заметно и потянулся к стакану.

– Я верю в магию магистров Уэттиса, – добавил герцог. – Верю, как никто, – и я ненавижу этот дар.

Его лицо исказила гримаса боли и отвращения, и герцог с силой швырнул стакан в безмолвную фигуру. По стене брызнули осколки толстого грубого стекла и потекли остатки бренди, а фарфоровое лицо безучастно улыбалось, продолжая смотреть на него.

– Мерзость! Даже сейчас он на меня смотрит. Готов поклясться, что медный глаз вращается и следит за мной.

Капитан поднялся и на негнущихся ногах подошел к фигуре. Покрывало уже сползло с головы, обнажив железные волосы и суставчатую шею. Он приблизил свое лицо к белой маске, а потом аккуратно потрогал медный глаз. Он был неподвижен, сидел в орбите плотно и таращил резной зрачок на герцога.

– Знаю, – отмахнулся герцог, – все бред. Слишком много ночей без сна, много боли и смертей. И много бренди.

Он с силой сжал ладонями виски и решительно зашагал к столу, где в открытом графине еще виднелась мутно-янтарная жидкость.

В то мгновение Борис почувствовал, как холодная медь глазного яблока заскользила под его пальцем, и зрачок впился в застывшего герцога. Он в ужасе отдернул руку и отшатнулся от белой маски, смотрящей сейчас на него.

– Показалось, мне просто показалось, ваше высочество!

– Что, Борис? – герцог развернул его к себе и встряхнул за плечи. – Что показалось, Борис?!

Но капитан не смотрел на него, он смотрел мимо него, на то, как пошатнулась на суставчатой шее фарфоровая маска и повернулись в своих орбитах глаза. А потом сама голова качнулась из стороны в сторону.

– Ваше высочество, бегите!

Объяснять уже ничего было не нужно. Герцог и сам видел, как качнулась и вышла из ниши необъяснимо пластичная статуя и указала на них неестественно согнутой рукой. Герцог попятился к стене и, не отводя взгляда от ожившей фигуры, пытался нащупать меч у изголовья кровати. Но Борис уже надвигался на врага, держа перед собой табурет. Статуя, если ее еще можно было так называть, шла прямо к нему странными урывочными движениями, словно ступни и суставы ее везли в жидкой смоле.

– Герцог, спасайтесь!

Он кинулся вперед, но ножки табурета стукнулись в металлическую грудь, а острые как бритвы пальцы начали яростно кромсать плотное дерево в труху. Вторая бронзовая рука остановилась в дюйме от его лица. Борис откинул обломки табурета от себя и отпрыгнул в сторону. Даже не покачнувшаяся статуя вдруг развернулась, хотя голова осталась на месте, не сводя взгляда с капитана, а суставчатая шея и одна рука начали удлиняться, издавая мерзкие щелкающие звуки. Из удлиняющейся руки выползали острые лезвия и шипы.

– Держи!

Это герцог бросил ему меч и распахнул двери в просторный зал библиотеки, куда еще можно было отступить. Борис держал меч двумя руками прямо перед собой, слыша, как колотится собственное сердце. Но статуя вновь замерла, продолжая улыбаться нарисованным лицом.

– Надо позвать охрану!

– Отсюда не услышат. Лестница в башню одна.

Кошмарный медный человек вдруг качнулся, а потом быстро зашагал к ним вперед спиной, рассекая перед собой воздух утыканными лезвиями руками.

Борис поднял меч и, шагнув вперед, с силой опустил его на врага, услышав пронзительный скрежет.

Фигура замерла, глядя на рассеченную грудь. Под отлетевшей крышкой копошились, шуршали и щелкали тысячи пружин и шестеренок, словно омерзительные железные черви. Борис размахнулся и вогнал меч в самый центр шевелящегося нутра и услышал ужасающий скрип.

На мгновение им показалось, что все закончилось. Гигант упал на колени и опустил руки. Но вдруг плечи его отлетели в сторону и из туловища начала вылезать странная конструкция из обнаженных пружин и шестерней, схожая с телом маленького ребенка. Вот только голова была на месте – белое фарфоровое лицо и медные глаза.

– Чертова магия! – Борис захлопнул двери библиотеки и придавил створки шкафом. Из-за дубовых дверей доносился скрежет и писк, похожий на далекий пронзительный смех.

– Двери его долго не удержат! Нужно, уходить отсюда.

Но уходить было некуда. Из библиотеки был лишь один выход и два окна с толстыми решетками. При отце герцога тут была тюрьма, а теперь на некоторое время безнадежность вновь вернулась в эти стены.

– Я не достанусь этим тварям, – просипел герцог, сжимая меч. – Мой народ не достанется. Мой наро…

Удар был стремительным. Разрезанные доски отлетели в сторону, и зубчатая масса ворвалась внутрь. Она смела Бориса как куклу, хотя сама была не больше куклы. И герцог, и его меч отлетели к дальней стене, вслед за капитаном.

Фарфорово-медная голова карабкалась к ним на маленьких ручках с длинными острыми пальцами, за ней оставался след из выпавших шестеренок. Кристиан не успел подняться, как тяжелый металл обрушился на его грудь. Он пытался отодвинуть от себя отвратительную голову с потрескавшимся лицом.

– Что ты за тварь? Кто тебя родил? Из какого ты ада?!

Фарфоровая маска скрипела прямо в его лицо, бешено вращая глазами.

Страшное существо отвратительно заскрипело, а потом, подняв сложенные пучком острые пальцы, обрушило удар на герцога.

Он не умер. Кристиан не мог поверить в это, но он был жив. Только тяжесть металла ощущалась на его груди, неподвижного металла, из которого торчала рукоятка меча. Борис тяжело дышал и протягивал ему руку.

Жив! Герцог обернулся и посмотрел на мертвую куклу. Лезвия разрезали пол в дюйме от его лица. Кукла не имела целью его убить.

***

– Это безумие, ваше высочество!

Они стояли на молчаливой площади среди молчаливых людей. Рыцари, горожане, крестьяне, женщины, старики, дети. Ни одной улыбки, ни одного слова. Ворота были распахнуты. Ждали гостей.

Капитан Борис поддерживал его под руку.

Было холодно. Небо затянули тучи, хотя дождя не было. На грязной дороге за воротами слышался звук упряжек.

– Да, это безумие, Борис!

– Вам нужно бежать!

Кристиан повернулся и молча посмотрел в глаза Бориса. Там он видел то же, что было у него в душе. Лишь две вещи оставалось у него теперь: его страх и его народ.

– Все хорошо, Борис. Лучше, чем вчера.

Он подал руку ступающей из кареты дочери Первого магистра, будущей герцогине объятых страхом земель.

– Добро пожаловать.

Из всех людей на площади лишь он не опустил глаза, осмелился взглянуть на ее лицо, очень белое лицо под накидкой, с неподвижной улыбкой и неподвижными глазами.