Андрей, терранин, русский, москвич, возраст — шестнадцать стандартных терранских лет, учащийся, биология класса 44, стандартная разновидность 776, при психических отклонениях видовых 3, 3а, 9б, 105. Наименования же соответственно: Хомо Сапиенс, стандартное — Монструс Терратус Фуриозус.
Майанец напротив не выказывал никаких эмоций. Он опустил взгляд к летящим по голографической дымке знакам.
— Номер соглазно Стандартному Перечню 667, индифферентное отношение.
— Кого только не гребут, — проворчал администратор и с нескрываемой брезгливостью глянул на мои истертые джинсы, — Куда?
— Конструктор — тактик. ОТэВэ, отдел технических воздействий.
— Лояльность к Интергалу… Основная семантическая структура… — пробормотал майанец и внезапно подскочил как ужаленный:
— ЭТО ЕЩЕ ЧТО ТАКОЕ?! Опять из заповедника?!
— Да, я из заповедного мира. По специальному запросу. Смотрите следующий документ, там все необходимые визы: «в порядке исключения, ввиду острой необходимости…»
— Гхрррм… Они там совсем уже, хм… Ну хшо, ваш галакс?
— Там есть. Икс два… И прочее. Погрешность соответствует допускам.
— Сам вижу. Мхрррмда. В конце концов, им там виднее, а я снимаю с себя ответственность за протаскивание дикарей в Академию. Ну что же, Ан Др-рей, хм, ВЫ ЗАЧИСЛЕНЫ!
— Спасибо, господин Администратор.
На пятнистом лице майанца снова полностью отсутствовали какие бы то ни было эмоции. Казалось, что говорит совершенно другой, а этот только открывает рот:
— Мое меньшее имя Харфа. Обращайтесь в случае необходимости.
— Благодарю вас, господин Харфа. Я еще не знаю код своего психосейфа.
— Не забегайте вперед установленного порядка. Ваш психосейф еще не пророс, сейчас только заканчивается его инкубация. Есть ли у вас особые пожелания к его планировке?
— Мне хотелось бы иметь в нем видеоокно на поверхность Майи. Это можно?
Администратор свирепо спросил:
— Скрытая клаустрофобия? Почему не отмечено в документах — или вы там все с этой придурью? Или по новому веянию специально таких отбирают?
— Понятия не имею. Скорее всего, окна — это привычка.
Харфа тяжко вздохнул, продиктовал эмбриону необходимые дополнения и выслушав подтверждение, протянул лист фольги.
— Здесь правила вашего содержания на весь период обучения. Многие из этих правил сохранятся после вашего обучения.
Я взял металлический, непривычно тяжелый, ледяной на ощупь прямоугольник неизвестного металла с тлеющими углями знаков на его серо-синеватой плоскости. Знаки мгновенно превратились в осмысленный текст, и теперь уже вздыхал я: таких тяжих условий я и вообразить не мог.
— Что-то не так? — поинтересовался Харфа. Я покачал головой.
— Как в тюрьме.
— Верно. Это и есть почти тюрьма. Особенно на первых порах.
— Очень приятно. Всю жизнь мечтал.
— Если вы ознакомились, то, — Харфа мягко отобрал металлический лист, — Вот ваш ключ, можете отправляться. Вы что, никогда не пользовались психосейфом?
— Да как-то раньше не приходилось, — пробормотал я, вертя в пальцах маленькую металлическую чешуйку. Харфа не сдержал своего презрения, и долгих две секунды его лицо отражало все, что он на самом деле обо мне думает. Затем он справился с собой и бесстрастно произнес:
— Приложите ее к открытому глазу. Пожелайте быть у себя.
Я поспешил воспользоваться подсказкой. И оказался в крохотном кубическом помещении без дверей с панелями цвета вареной сгущенки. Поймал себя на сравнении цвета со съестным, проворчал:
— Пожрать бы…
Желудок отозвался приглушенным урчанием, а психосейф щелчком панели синтезатора. На откинувшуюся полочку выползла тарелка с непривычными фруктами — наподобие сильно растолстевшего винограда медного оттенка с металлическим блеском. Решив, что травить меня никто пока что не собирается, я попробовал угощение. По вкусу оно напомнило не то сливки с клубникой, не то мороженное с малиной. Угощение незаметно исчезло, желудок перестал бурчать, и можно было исследовать свое новое обиталище дальше. Впрочем, исследовать было нечего. Психосейф включал в себя пространство со стороной куба чуть больше двух метров. От одной из стен откидывалась узкой вагонной лежанкой мягкая панель того же коричневого цвета, прямо перед ней точно так же от стены откидывалась небольшая панель синтезатора. Над ней, совсем как в вагонном купе, имелось окно, примерно метр на метр. В нем струились серые мокрые дождевые облака. Вот и все.
Еще здесь было небольшое зеркало. Я заглянул в него. Только что мне исполнилось шестнадцать лет. В зеркале отразился нескладный мосластый подросток с ржавой всклокоченной шевелюрой и обалделым взглядом вытянутого лица. Обалдеть было от чего: весь мой короткий опыт контакта с Внеземельем пока укладывался во фразу «Ну и ну!»
Особенно это относилось к правилам, которые я только что прочел и с этого момента должен был соблюдать неукоснительно. Они расписывали поведение курсанта Академии до мелочи на каждый возможный случай, не оставляя никаких просветов. Кара за любое их несоблюдение предусматривалась одна — возврат домой со стертой памятью. Знаки Кодекса поведения с металлического листа Харфы благодаря какой-то майанской хитрости намертво впечатались в мозг. Поступив в Академию, прочтя Кодекс, я как бы заключил с Майанским Интергалом договор, по которому добровольно отказывался от каких бы то ни было прав и свобод. На весь период обучения я попал в кабалу, по сравнению с которой земное рабство было бы курортом. Наконец, на период обучения на меня навесили целый ворох обязанностей, часть которых была просто идиотской, а остальные невыполнимы. Например, запрещалось делать записи на занятиях, поскольку я был обязан запоминать огромные объемы инфо, получаемой здесь, наизусть. Запрещалось завязывать знакомства, разговаривать на занятиях, размышлять на отвлеченные темы и тем более молиться вслух, и даже производить естественные отправления. Вспомнив про последнее, я расхохотался: это что, ж получается — терпеть несколько лет? Сидя на такой водянистой кусичке? Мочевой пузырь явно не выдержит.
Спустя недолгое время я посерьезнел и перестал хмыкать. Во-первых, я прорвался не просто на контакт с Майей, но получил доступ к самому драгоценному для меня — к Знанию совершенно иной, притом гораздо более развитой, чем терранская, цивилизации. И я не хотел потерять возможность узнать все, что только смогу. Я криво усмехнулся.
— Как говорят в подвалах «Подвал» — здесь жаргонное, общее обозначение мест для содержания и допросов арестованных. Петровки 38, «Информация оправдывает средства».
Возможно, что для какого-то отряда, рода, вида разумных идиотизм некоторых правил означает нечто очень простое и конкретное. Причем то, с чем можно спокойно подождать несколько лет. Просто оно перевелось так, что я не уловил истинный смысл. Больше всего меня расстроил запрет ходить в гости к другим курсантам, и тем более без приглашения. У меня просто зудело внутри познакомиться поближе с моими будущими однокашниками. Еще многое запрещалось, например, иметь какие-либо средства связи. Да что продолжать перечисление: я стал вещью Интергала, и ей, этой вещи взяли и запретили почти все. Разве что дышать и учиться разрешили.
Мягко квакнул сигнал, панель синтезатора вновь прижалась к стене, зато откинулась лежанка. Нетерпеливый сигнал квакнул дважды. Я ухмыльнулся и лег, думая, что спать вовсе неохота. Но как только голова коснулась мягкой панели, вырубился мгновенно, как в пропасть упал. Тогда, только что «взятый от мамы», я еще не знал, что такое сон — генератор. Да вообще ничего не знал…
…День проходил за днем по жесткому распорядку, и я постепенно привык к спартанской жизни, где единственными событиями было съесть завтрак да прослушать несколько длиннющих лекций. Научился извлекать удовольствие от усвоения чертовски непростого, но захватывающего набора фактов, логических посылок, выстраивающихся из первоначальной мешанины в стройную систему выводов. Я постоянно находился в восхищении Знанием, которым нас всех посменно накачивали несколько талантливых преподавателей, и тем, что несмотря на свою огромность, оно так легко и просто умещается в голове. Иногда я вспоминал свое далекое, в прошлой Вечности, терранское школьное житье, и не мог сдержать язвительной усмешки, как по поводу самого материала, так и по поводу метода обучения. Майанскими методами, о которых я начал узнавать подробнее, при помощи четкого представления о работе человеческого сознания, можно было бы втиснуть объем информации терранской десятилетней школы менее чем за год. Причем, не просто запихать в голову мальчишке или девчонке эту информацию, но научить с ней самостоятельно работать и, главное, научить любить учиться. Ведь учеба превращалась в захватывающую игру с природой и ее законами, игру со знанием. Разве только дисциплина о строении Вселенной не вызвала у меня симпатии. Она уж слишком забиралась в заоблачные выси. Зато остальные, конкретные хоть и не по земному, но чисто прикладного характера материалы вызывали непрерывный зуд в кончиках пальцев, уж слишком просто становилось делать приборчики, за которые на родной планете любая из сверхдержав отвалила бы полцарства. Но практических занятий не проводилось. На мое нытье Харфа отрубил «еще наконструируютесь до блевотины». Может, оно и так, но хотелось то вот сейчас… Однако после лекций мы могли лишь наскоро проглотить пищу, и немедленно сверлящий череп сигнал таймера, и забытье, и снова точно такой же день, как прошедший. Еще один. И еще. Менялись только темы лекций. Казалось, им нет конца, но преподаватели все чаще стали поговаривать про дикую свирепость экзаменаторов, затем в потном вале нервозности промчалась сессия, и нас распустили на крохотные недельные каникулы. Стоит ли говорить, что эти семь дней на Террис промелькнули яркой вспышкой падучей звезды, и я снова открыл глаза от таймера в психосейфе.
— Окреп, загорел, — сказал Дэвид, — На море был? Я тоже. На Гавайях. А ты где, в Ялте?
— No, Sir. Я отдыхал на исторических водах The Grate Nekrasavka — river, — подмигнул я, — Ты, temnota americanskaya, небось только свои мелкие Потомаки и знаешь?
Дэв заморгал, затем прищурился, уловив какой-то подвох:
— А! Так у вас в Совдепии не только академиков, острова и города секретят, но даже и великие реки? И как же их прячут от наших спутников? Не слышал я про такую великую реку.
— Честно говоря, я тоже не слышал, — ухмыльнулся я, — Но такова историческая правда. Разве река, где отдыхаю Сам Я, может быть не великой?! Просто о ней еще не сложили сказок и песен не спели, не написали и поэм. Увы, это непременно произойдет, хотя я так застенчив и не люблю разных там репортеров. Мужайтесь, Высокочтимый Сэр, самое ужасное у нас еще впереди. Только это и радует при перспективе Всенародной Известности. Ведь терран в Академии только двое, и когда-то мы вернемся домой.
— Ну, мы давно выяснили, что в хвастовстве из нас двоих ты сильнейший, — рассмеялся Дэв, — Все вы там жулики, коммунисты и очковтиратели — показушники.
На самом деле никаких каникул, кроме энного количества гипносна нам не полагалось. Гипносна, во время которого внушали не столько про гавайский и некрасовский отдых, сколько программировали Основные Схемы Реакций, превращая нас из не очень разумных существ со свободной волей в безукоризненно действующие машины. Возводя мощные психотехнические барьеры, кодируя ситуации и наши ответные действия, меняя нас так, как не изменили бы годы обычной терранской муштры и даже такого эффективного майанского обучения. Превращая нас из людей в галаксменов, то есть в сложный, деликатного состава сплав варварства с цивилизацией. В эдаких боевых слонов. Только, конечно, совсем не в военной, а в разведывательной разновидности. На слух мы запоминали не очень-то содержательный ликбез, выводящий нас на уровень средненького жителя средненького по развитию мира. Но после сигнала таймера, под сон — генератором вводилась совершенно другая информация. Куда более практическая и нужная в нас Интергалу: экономическая, экологическая, психологическая и прочие виды войн, другие подобные предметы, от заурядного рукопашного боя до опознания существ, прошедших зомбирование или иные трансформации личности, до определения состава ядов на глаз, до тонкого искусства скрывать свои мысли от телепатов так, чтобы они не смогли заподозрить, что их водят за нос. А в конце обучения, возможно, стерпи бы память о родном мире, подменив хорошо проработанной фальшивкой — и вперед, волки космоса!
Отработанная за два десятка тысячелетий машина Академии не знала сбоев уже очень давно. Наверное, статистика сработала в нашу пользу. Кроме того, мы тогда слишком мало знали о суперцивилизациях, о космических империях, чтобы понимать, почему нам вдруг удалось необъяснимо легко бежать из Академии. Мы не знали, что есть некто, чьей могущественной волей Его Величество Случай был обращен в нашу сторону. Впрочем, не стану забегать вперед.
В общем, как ни странно, это было хорошее время. Даже несвобода как-то отступила на задний план и не воспринималась поначалу чересчур остро. Мы с восторгом впитывали в себя откровения Майи явной и незаметно, но не менее основательно изучали Майю тайную, не афишируемую туристам в рекламных буклетах. Впрочем, как уже понятно, не догадывались об этом, да и обо многом другом. Мы осторожно налаживали дружеские отношения, мы наивно гордились тем ощущением особенности, исключительности, отличности от всего населения Террис, в Академии нас ошеломляли даже самые рядовые вещи, науки прекрасно усваивалась. Правда, в воспоминаниях имелись досадные провалы, но думать о них не хотелось. Всегда находились куда более заманчивые вещи, отвлекающие что мое, что Дэвово внимание от неопределенности обстоятельств, предшествовавших кабинету администратора Харфы. От одной уже попытки вспомнить становились чересчур напряженными нервы, приходила дикая головная боль, так что после пары наскоков на закрытую тему прошлого мы, как благоразумные разумные существа, отказались от дальнейших самоистязаний. А уже летел к экзаменационной сковородке второй семестр, когда, несмотря на ужесточившиеся еще сильнее, хоть и казалось, что сильней некуда, требования, мы стали полуинстинктивно сопротивляться Системе Академии. Мы тогда еще не думали бунтовать, но чисто по-человечески противодействовали давлению Кодекса. Именно тогда мы стали, обнаружив, что знания входят в память независимо от того, слушаешь ты или нет, шепотом разговаривать, не шевеля губами. Мы выкраивали моменты, когда преподаватель соловьем пел, развивая свою тему, и разговаривали:
— Слышь, Дэв, ты не думал, как бы втихую вылезти наружу? Больше года с сидим по психобункерам как крысы. Надоело. Давай, придумаем чего-нибудь?
Американец поднял бровь, по-прежнему преданно глядя на старшего преподавателя.
— Интересно, как ты это мыслишь? Пока что не вижу абсолютно никаких лазеек.
— Я тоже, но ведь это не значит, что их нет. Мой совковый опыт говорит, что должны быть. Просто мы их сейчас не замечем. Пусть это трижды суперцивилизация, но и они ведь — не Господь Бог. Надо просто суметь увидеть дырку.
— Вопрос интересный, — сказал Дэвид слегка в нос, — Принято к изучению, я подумаю над этим.
— Однако, — с сомнением прошептал Дэв чуть позже, — Система у них отлажена, и боюсь, что здесь навряд ли выйдет… Что ж мы, первые, что ли?
— Проклятье, твои штатовские мозги уж слишком стандартны. Ты стань в сторонку и еще раз посмотри оттуда. Забудь на мгновение про все эти их запреты. Попытайся.
— Ххмм, ну а отчего так не сделаешь ты? — он с иронией скосил на меня глаз, не шевеля головой.
— Одному тяжко, — признался я, — Девятый день голову ломаю.
Дэвид вдруг ухмыльнулся, чуть кивнул головой.
— Заметано. Я, конечно, так с ходу еще ничего не придумал, но обязательно придумаю. Надоело это все.
— Точно, надоело тут торчать безвылазно, — соглазился я и мы снова переключили все внимание на что-то часто ставшего поглядывать в наш угол преподавателя.
Прошло еще два десятка дней, одинаковых как истертые монеты. Я уже отчаялся найти лазейку. Ведь здесь не требовалось делать ничего сколько-нибудь сложного. Проснувшись, позавтракав, достаточно было только пожелать, и ты уже на своем привычном месте в аудитории. Точно на раз и навсегда отведенном сиденье. После лекций — то же самое, в обратном порядке: мгновенное перемещение в психосейф, ужин, сон. Как качели, где с одной стороны — лежанка с сон-генератором, с другой — аудитория без дверей и окон, а посередине — щелчок синтезатора, всегда предлагающего одно и то же блюдо с бессмертной гроздью кусички. И ни дверей, ни коридоров, ни охранников. Попробуй, зайди куда тебе не положено. Конечно, можно еще попасть в кабинет Харфы, и администратор всегда на месте, всегда готов на тебя порычать. Но и там нет ни двери, ни окна. Мы с Дэвом быстро вычислили, что тусклые чешуйки псионовых ключей отказываются переправить куда-либо еще. И всегда срабатывают только для того, кто держит ключ, поднеся его к зрачку. Между тем решение буквально валялось под ногами. Но для того, чтобы его увидеть, нам понадобилось немало напрячься. Честно говоря, я только подтолкнул к нему американца, ухитряясь пройти мимо и в упор глядя не заметить. Раз номинально это все не называется тюрьмой, то при возникновении сбоя в системе она должна сработать по принципу «вопрос — ответ», наверняка не беря во внимание, что отвечающий может солгать. Майанцы слишком цивилизованы для некорректного отношения к информации. И выходит, что непрочихавшуюся систему можно ввести в заблуждение. Тогда, предположили мы, она отправит по указанному адресу. Конечно, в дальнейшем после устранения сбоя она возвращает в предназначенные сани. Теперь нам осталось решить одну крохотную проблемку: как организовать сбой в системе, принципа действия которой администрация Академии вполне правильно не афишировала. Причем не имея доступа ни к чему такому, что навело бы на мысль «Да, эта штука может чего-то похожее делать». Между тем, как у меня в голове прокручивались разнообразные киношные сценарии с пальбой или там пожарами, Дэв придумал элегантное решение. Настолько элегантное, настолько простое, что такой идиотизм оказался не предусмотрен защитной системой: «что делать, если приказ переноса отдается одним человеком одновременно двум ключам?» Такие вещи не расписывались правилами поведения по элементарной причине — ни один майанец никогда не даст своего ключа кому-либо другому. Это еще более интимная вещь, чем нижняя одежда. С другой стороны, представление о нас как о грязных тупых варварах по-прежнему бытовало у обитателей Майи. И очевидная с их точки зрения непристойность, глупость подобного поступка, надежно защищала нас, любопытных ДО НЕПРИЛИЧИЯ, невоспитанных варваров из заповедного мира от подозрений в злом умысле. Мы хотели представить происшедшее, как дурацкое совпадение случайностей, ведь мы вовсе не собирались быть выкинутыми «под грохот барабанов» обратно на Террис со скоблеными мозгами. Подыграть майанцам, считающим нас куда более дикими, чем на самом деле, всего и делов. (Гораздо позже мы узнали, что даже в возможности возникновения у нас тогда подобных настроений сказалась недоизученное специалистами терранское сознание. Оно оказалось способно игнорировать некоторые, самые слабые психоблоки Майи Ночной. Конечно, мы все еще считали, что обучаемся в режиме закрытого колледжа, что наши преподаватели — классные ребята, которым можно верить, и что Тунг — это человек слова, и так далее, и тому подобное… Но неосознанно, понемногу мы начали «играть»[1]. В очередной раз окончилась лекция, преподаватель вежливо боднул головенкой воздух, разномастный народ в течение трех секунд исчез из «аудитории номер два». Только что полный зал стал пустым и гулким. Мы чуть-чуть помедлили, дожидаясь исчезновения последних, неторопливых толстых существ напротив, напряженно вздохнули пару раз. Мы порядочно волновались, не очень — то веря, что из нашего залихватского начинания с первого раза хоть что-то получится. Дэв тяжко вздохнул, кивнул:
— Ну, до завтра, что ли?
— Нет, зря я тебя пустил, — Я нервно ухмыльнулся, — Все-таки, может, я?
— Да какая разница? — проворчал Дэвид, — Проваливай.
Я привычно приблизил кусочек блестящего прямоугольника к глазу, скомандовал:
— Сейф! — Разжал пальцы, увидев, как ключ подхватил Дэвид и оказался «дома».
Я не стал ужинать, за это не наказывали, и сразу улегся под приглашающее ко сну кваканье, и как всегда провалился в сон без сновидений…
А в Аудитории Два Дэвид Эдвин Ли, гражданин Террис, поднес белые блестящие прямоугольники к своим близоруким, но очень жестким сейчас глазам:
— Сейф!!!
Его неказистая тощая фигура не исчезла мгновенно, как это было всегда, а вместо этого стала мерцать, видоизменяться, становясь то прозрачной, то снова материальной. После нескольких подобных конвульсий наконец с резким хлопком исчезла. Аудитория два негромко спросила пустое пространство, «-Остался ли здесь еще кто-либо?»
Молчание. Выждав с минуту, Аудитория Два сообщила сама себе, «-В таком случае я выключаюсь».
Молчание. Вдруг сначала исчезла вся мебель: сиденья и столы для самых разных тел, затем растворились молочно — белые глянцевые стены, после них угас в черноте пол и наконец, медленно, даже торжественно растаял во мраке потолок, пока его последние угасающие блики не поглотила непроницаемая чернота пещеры, расположенной глубоко под поверхностью планеты… Так закончился наш с Дэвом отрезок странного времени в Майе. Одновременно закончилась вся предыдущая Академии терранская жизнь — все ее шестнадцать полных лет. Она осталась в памяти — но и только. Пришло время недоверия, крови, одиночества, время сменяющих друг друга расслабленного бездумного отдыха и изматывающей непосильной работы, время любви — и вероломных измен, дружбы и ненависти, время трезвых решений и вопиющего сумасбродства, нежности и жестокости, расчетливости и безоглядной самоотверженности, время жить и время умирать.
Детство кончилось, и вместе с ним кончилась старая жизнь.
«Восстань, спящий!»?!
Нет, я бы дал другое название: «Пробудись, бессовестный!»
Очнувшись от вязкого, нескончаемого кошмара, прерывающегося лишь на еду, подросток мутно уставился в потолок: откуда это холодное, липкое предчувствие беды? Откуда брезгливое отношение к родной, с детства привычной квартире и тяжкая ненависть ко всему, что именуется названием этой планеты?
«Террис».
«Гея».
«Земля».
«Варварский, первобытный мир начала атомного века. Планета, у человечества которой насчитано всего несколько мирных лет за все известные тысячелетия Официальной Истории. Грязь. Болезни. Наркотики. Религиозные помрачения населения целых материков. Почти повальное пьянство, ГЛОБАЛЬНОЕ умственное убожество!»
Подросток потряс головой: «Да откуда такие мысли? Почему это голова раскалывается от тяжелой похмельной боли? Ведь никакой другой жизни я не знал и не знаю! Просто не могу знать. Или…»
Он вскочил, охнув, схватился, за занывшую с новыми силами голову и очумело уставился в окно.
— Или — все же знал?!
В пространстве перед кроватью с хлопком возникла полупрозрачная просвечивающая фигура. Эти джинсы, эта рубашка, очки в стальной оправе с сильно увеличивающими линзами были мучительно знакомы. Тощий парнишка долгий миг растерянно смотрел на длинного, нескладного своего приятеля. Затем решительно и очень быстро спросил:
— O, it is Russia? Moscow, yes? What is You name, kiddo?
Не смотря на нелюбовь к инъязыкам, вопросы, на совесть вдолбленные в голову «англичанкой», хозяин узнал и быстро отреагировал. Даже раньше, чем разозлился или испугался:
— Hail, my name is Andrew, call me Andy. I'm Russian bad boy. So, and you?
Американец (подросток непонятно с чего был убежден, что его «гость» — янки) ухмыльнулся, блеснул очками.
— Weary good, Andy. Remember my «flat»: David Lee, 107, 27-th. street, Paris city, Illinoys, USA.
Параллельно подросток слышал где-то в голове синхронное: «Конечно. Прекрасно, Андрей, повторяю свою «квартиру»: Дэвид Ли, сто семь, 21-я улица, Париж, Иллинойс, США. Ты понял меня?»
— Й — yopp!!! — то ли по-русски, то ли по-английски отреагировал хозяин.
— Well! — рассмеялся янки, — Weary good. Activate me. Give me a message, please. By… Galaxmen.
И почти сразу же исчез с резким хлопком, обронив матовую металлическую чешуйку, с тоненьким «Пиннг» ударившуюся о подоконник. Подросток не заметил ухода полупрозрачного гостя. Ему стало не до гостей. Память, как взбесившаяся вода цунами, неслась внутри черепа, снося рамки привычного, земного существования.
— Господи! — прошептал подросток, шатаясь от того, что тяжко ворочалось внутри черепа, — О Господи Бож-же ж ты мой!!! Я же… Я — галаксмен?! Да… Да!
Тело бессильно опустилось на заскрипевшую койку. Это неслось как ураганы, как извержения вулканов, как атомные взрывы, как все вместе, одновременно, заключенное в ставшее сатанински прочным пространство черепа, выдержавшего слышный только самому зарождающемуся галаксмену треск и грохот нескончаемого хаоса рушащихся психотехнических барьеров и дамб ложной памяти. Сто тысяч звуков одновременно терзали слух чудовищной какофонией, а перед глазами мерцали миллионы кадров тогда-то виденного, и нервные пути сбивались, и путали сигналы, забившие все возможные дороги к центрам восприятия, отключающимся один за другим от перегрузки. Я хотел кричать — и не мог. Я хотел прекратить это — и тоже не мог. Оно должно было кончиться само. Скорее бы…
Вечность информационного хаоса продолжалась двести секунд. Затем только что сформировавшееся синтетическое сознание галаксмена железной рукой систематизирующих программ навело во мне порядок. На это ушло целых двенадцать секунд. Потом я встал и посмотрел в зеркало. Тело мне не понравилось. Лицо — тем более. Я решил, что сменю облик при первом же благоприятном случае. Сквозь щели век смотрели холодные, умные не по доброму глаза. Глаза галаксмена. Мои глаза. Жестокие и циничные, безжалостные и бессовестные глаза конструктора — тактика из Академии Интергала, факультет инженерного шпионажа. Матрица наложена на молодого варвара без каких-либо моральных тормозов. Я по-волчьи улыбнулся себе в зеркале. Вот ЭТО очень пришлось по душе!
Я подмигнул себе в зеркале и прошептал:
— Запрет на убийство у них не получился, и на зависимости нас не взяли. Майанское рабство отменяется, — Я нехорошо ухмыльнулся в зеркало своим новым лицом, — А этому телу не привыкать к крови. Психологически почти любой терранин готов много, спокойно и плодотворно убивать.
Между тем мое тело, следуя дежурному центру, имитирующему работу земного мозга, собралось и оказалось на почтамте. Нацарапав на бланке все необходимое для активации сознания Дэвида, я протянул телеграмму и червонец аляповато накрашенной тетке и задумался.
Через некоторое время она раздраженно повторила:
— Девять ДВАДЦАТЬ!
— Опять мелочь вымогают! — автоматически пожаловался дежурный центр, тело, пошаря в кармане, выудило из кармана вожделенный двугривенный. Пока оно этим занималось, я пристально смотрел на тетку. Ментальные протоки обволокли ее, подчинив ее сознание моему. Это оказалось предельно просто. Она внешне стала выглядеть лишь чуть-чуть более сонной, чем была. Проворчала мне: «Нас так не баловали» — и отслюнила сдачу с сотенного билета. Пересчитала, присоединила десятку, все с тем же сонным видом и просунула ком разноцветных бумажек вместе с квитанцией мне, тут же встала, объявив подошедшему усатому кавказцу в кепке: «-У меня технический перерыв. Десять минут».
Горец остался растерянно созерцать удаляющуюся задницу в невозможной расцветки платье. Я же вышел на улицу и ухмыльнулся. Конечно, я поступил неизящно и вообще безнравственно. Только что мне за дело до местной нравственности? И разве было бы нравственнее увеличивать выпрашиваемые у отчима карманные суммы раз в двадцать или тридцать? Я не знал, сколько времени мне суждено провести в этом мире, ну и поэтому пожелал ознакомиться с ним поподробнее.
Выйдя с почты, я повернул к до этого игнорируемому мной заведению. Вооруженный новыми познаниями, я спустя три часа вышел оттуда, карман приятно оттопыривала не очень толстая пачечка крупных кредиток. Игровые автоматы щедро ссудили галаксмена некоторой необходимой суммой на первоначальные расходы.
Теперь настала очередь коммерческого магазина, где тающий от любезности «земляк» одел меня с головы до ног в фирмовое за вполне скромную сумму. А вечер только начался…
Деньги таяли как-то неохотно, несмотря на неплохой темп перемещения по злачным местам. Больше всего мне понравился ресторан «Пекин», где я незаметно оказался после разных там «Варшав» и «Праг». Теоретически я знал, что максимально приятно развлекаться в столицах рушащихся империй, однако Москва что-то не очень блистала в этом смысле. Конечно, кухня в кабаках меня вполне устроила, но это и все. Ленча Рудина, которой я домогался уже около года, соизволила принять мой звонок с приглашением посидеть где-нибудь в приятном месте, как очередную оригинальную шуточку в моем стиле.
Не только среди одноклассников я давно приобрел репутацию хохмилы. И теперь приставшая как банный лист маска клоуна начала играть со мной свои неважные шутки.
— Ну ты даешь, Андерс! Значит, только «Пекин» и никак иначе? — прыснула Ленча, — На какие ж это, интересно, шиши? Взял банк? Так ты сейчас что, там сидишь?
— Ну да, — пробормотал я в трубку, — Столик, все дела. Телефон они к столу принести не смогли, ну я спустился. Вот, от швейцара звоню. Закуска, ну и там другое — прочее… По пропорции и потребности. Тачка дежурит. Тут уютно, но скучновато без такой оторвы, как ты, Ленчик. Бери свой никелированный именной «Калашников», пару магазинов, да приезжай, погудим. Я могу послать за тобой тачку, если ломает до кабака добираться. А банка я не брал. Так, очередной гонорар в фирме получил. Ну, как, четверть часа на сборы — и безумная ночь с Джоном Кейси, агентом без сортирного дабла? Игра слов: двумя нулями в англоязычных странах помечены двери туалетов, номер Джеймса Бонда, как известно, тоже имеет двойной нуль. «Дабл», то есть «двойной» — жаргонный синоним русского «нужник».
Трубка хрипло передала сдавленное хихиканье, потом микрофон явно закрыли ладонью, чтобы сообщить кому-то весь расклад. Но слова «этот придурок опять лапшу вешает» я услышал достаточно отчетливо. И немного расстроился.
Когда она снова ожидающе задышала в телефонном канале, я скучно сказал:
— А я передумал. Но в виде компенсации ты получишь бутылку из моего нынешнего китайского обиталища. Вообще-то я тут жду связного, но скорее всего его уже замели. Таксист привезет. Лысый такой, в замшевом коричневом пиджачке, зовут Рома, не спутаете. Он сегодня меня возит весь вечер. А ты… Думаю, что ты никуда не собираешься. Чай не одна. Так коли будешь дома еще с полчасика, то я скажу ему, куда доставить. Выпейте там за упокой души вашего старого шута Андрея Шугина, резидента Церэу. Потому что когда напиток привезут, то будет самое время. И спасибо за все, Ленок. Меня, кажется, переводят в другую страну, и сегодня я на всякий случай прощаюсь с этой. Мы можем больше никогда не встретиться, поэтому прости мои шуточки и не держи зла. Прощай, я любил тебя. Если уж честно, то больше всего в тебе я любил твой смех.
Послушал растерянное молчание на том конце Москвы, повесил трубку. Послал бутылку коньяка Рудиной, потом вышел из ресторана, огляделся.
Настроение совсем испортилось. Недалеко вертелась привлеченная крутым прикидом малолетка. Я взглянул на нее, усмехнулся — «почему бы нет?»
Поманил пальцем:
— Свободна? В кабак хочешь? Как тебя звать?
— Таня, — подняла она на меня темные малороссийские глаза, — Но меня не пустят. Я пробовала. Говорят, «маленькая еще». А ты кто такой?
Малолетка выжидательно заглянула в глаза. Я вздохнул. Нет, в «Пекин» мне уже не хотелось. Мы стояли, курили и время от времени лениво перебрасывались незначаще словом — другим, пока вернувшийся таксист Рома не высунул лысину из дверки:
— Отвез. Спрашивали, откуда, я сказал. Что дальше?
Я думал. Настроение стремительно падало на нуль. Посмотрел на девчонку. Одета неважно, на мордочке — толстый слой неграмотно положенной дешевой косметики. Посмотрел на часы марки «корона», с тремя циферблатами, будильником и черт знает чем еще:
— Скоро полночь. Поедешь ко мне?
Девчонка заколебалась. Наверное, я что-то делал не так. Плевать. Не столь уж и нужна она, заштукатуренная донельзя, скверно одетая, и похоже глупая как пробка. Девчонка пробормотала:
— Понимаешь, мне нужны деньги…
— Догадываюсь. Каков нынче прейскурант? Сколько, короче?
— Тысяча рублей, — потупясь как двоечница, прошептала она, — Я еще, ну… Не женщина.
— Везет, как утопленнику. Ну откуда ты знаешь, как меня нужно ублажать? — я безжалостно отрезал, — Шестьсот и ни копейкой больше. Уже поздно, сегодня ты все равно никого не снимешь.
Подтолкнул к машине:
— И вперед, на подвиг! Да смотри мне, если чего не досчитаюсь, тебе быстро фасад подпорчу, подруга. Так что — не коси.
— Я не воровка, — обиделась она. Девчонке было достаточно погано. Блестя длинным лысым черепом, Рома крутил баранку. Таксист вез нас к моей родственнице. В отличие от родителей, там меня прекрасно понимают. И сейчас могли ощутимо помочь. Насчет полигона для секса.
Машина остановилась на безлюдной неширокой улице старой застройки.
Рома глянул в зеркало заднего вида:
— Прибыли, Джо.
— Чудесно. Посторожи даму, сейчас возьму ключи, забросишь на флэт и свободен до утра.
Поднявшись по вылизанной лестнице на второй этаж, я позвонил своим звонком. За дверью послышалось: «Сейчас!» и неторопливые шаги.
Родственница открыла дверь:
— Сегодня ты немного слишком поздно.
— Виноват, исправлюсь, — шаркнул я кроссовком, — Как ты считаешь, мне уже достаточно лет, чтобы разок не переночевать дома? А проще: я тут снял девчонку и хочу попросить ключ от какого-то ведомственного квадрата. Оставлю все в полном порядке.
Родственница запахнула поплотнее халат, иронически подняла бровь:
— Вижу, ты прибарахлился? Да, в таком жаль отираться по подвалам, — улыбнулась, — Ладно, Джон Кейси. Сейчас дам. Но смотри мне…
— Все будет в самом полном райте без сумления, — заверил я, взял ключ, выслушал адрес и шаркнув ножкой удалился.
В машине было все в порядке: лысый Рома слушал попсу по «Маяку», дама умеренно тряслась в дальнем углу заднего сиденья. Высадив нас у полусонного дома, таксист получил свои вожделенные шесть «катек», уточнил, во сколько подъехать утром и укатил. Дама стояла и покусывала губу. Похоже, она понемногу стала успокаиваться. Она прижимала к груди пакет с «сопутственным»: коньяк, винцо, кое-что из китайской кухни. Набрав цифровой пароль на двери подъезда, мы попали в дом. Квартира не блистала изысканностью, скорее уж казенностью. Впрочем, холодильник ломился от продуктов и напитков, в шкафу привлекательно блестели целлофановые корешки полутора десятков детективчиков, имелся в комнате так же и цветной тиви. Девственница растерянно топталась посреди комнаты. Решив быть развязной, сказала в нос наименее любимым мною тоном:
— Куда положить сверток? Я хочу в ванну.
— Не спорю, это нужно, но ванна пока подождет. Ты сначала разбери пакет, и постарайся расположить то, что там есть покрасивее на двоих вот на этом столике. Посуду, разумеется, надо искать на кухне. Затем — помоешь меня, и только потом примешь душ. Тебе все ясно? В дальнейшем разговаривай со мной обычным голосом, ибо блатота твоя за порогом осталась. Исполняй.
Неожиданно зазвонил телефон. Я нахмурился, снял трубку.
— Да, слушаю вас? — и узнал голос Ленчи Рудиной.
— Это ты?
— Безошибочный вопрос. Естественно, раз вам ответили, то это я. Что дальше?
— Андерс, что все это значит? Ты где? Я сейчас приеду…
— Разумеется. Как все просто, а? Достаточно поднести маленький огонек к кораблям, и все бросаются их тушить? — с грустной иронией спросил я, — Ах, малышка, малышка… Поздно. Теперь я не хочу, чтобы ты приезжала. И по простой причине: я уже не один, ты будешь здесь третьей — лишней. Спокойной ночи, я совсем не собираюсь вешаться, топится и так далее. Не звони мне больше. Это уже наше с тобой обоюдное «никогда», малыш.
— Но я ничего не поняла… — сказала трубка, прежде чем нажала на рычаг.
Татьяна продолжила прерванное на время разговора занятие со столом. Я посмотрел на напряженную фигурку девчонки и захохотал. Она недоуменно и обиженно покосилась в мою сторону:
— Ты чего? Это надо мной?
— Нет, над собой. Видишь ли, нам предстоит трудная ночь. Ведь я тоже, увы, девственник, вот ведь гадость какая, вот ведь чудовище…
Она вскинула изумленные глаза — и тоже засмеялась. Нервно, напряженно:
— Ты никогда не был с женщинами?
Я припомнил свои сексуальные опыты с Люсей, студенткой мединститута, вздохнул:
— Ну вообще был, но не так, как общепринято. Потом все поймешь. Ее руки расставляли снедь все медленнее:
— О чем ты?
— Кончай с этим. Постельное белье в глухом отделении стенки… — сказал я и пошел в ванную, — Постелешь, приходи. Можешь немного выпить для храбрости, а то уж больно нервничаешь.
— Ну а ты? Может, принести поднос в ванную?
— Никогда не пью перед сексом. И потом, все это на столе предназначено главным образом тебе. Я в ресторане и наелся, и напился. А ты, как мне кажется, ела несколько раньше моего.
Татьяна не ответила. Звякнула вилка, булькнула винная бутылка. Я подождал, пока из крана пойдет достаточно горячая вода, разоблачился и окликнул даму:
— Чего-то стало скучно. Время идет, Татьен.
Пустив воду, сполоснулся и опустился в узкую короткую лохань.
В ванную вползла, дожевывая крабовый салат, девица.
— Ага, очень кстати. Бери мыло, щетку и шуруй спину, насколько фантазии достанет, — командовал я и вскоре почувствовал прикосновение мягкого намыленного ворса купальной щетки к своей шкуре. Татьяна, смущаясь, поворачивалась так, чтобы не смотреть в мою сторону.
— Ты даже не оказал, как тебя зовут. Откуда у тебя все это?
— Что «все»? Кожа и кости? От мамы с папой.
— Ну, столько денег. Ты торгуешь нарком?
— Ох, бож-же мой! Мыть мужика с зажмуренными глазами не пролезет. Даже если ты и не профессионалка, но ты же женшшына. Хотя это тоже в перспективе. Почему ты думаешь, что я торгую наркотиками? Теперь намыливай фасад.
— Ой, — сказала Татьяна и замерла.
— Я уже сказал. Так не пролезет. И зачем тебе подробности моей биографии? Отлупляй свои гляделки. Я не голливудский зомби. Парень как парень, с самым что ни на есть стандартным аппаратом. А что естественно — то не безобразно. Видишь, ровно ничего ужасного. Валяй, намыливай. Ну! Сколько ж тебе лет, чудовище?
— Пятнадцать, — созналось «чудовище», осторожно касаясь кожи мыльной мочалкой, — Ты такой странный. Я совсем не так себе все это представляла.
— Ну… — кашлянул я, — Знаешь ли, я это я. С каким-нибудь развратным дедулей все вышло бы по-другому. Он бы вокруг скакал молодым козликом и комплименты блеял. Надеюсь, что не доживу до такого срама. А могло быть и гораздо…
Снова зазвонил телефон. Тут я уже разозлился:
— Подойди и скажи, что моешь мне пепиську. И выдерни шнур. Пусть названивает, до самого утра, если этой Джульетте ревность спать мешает. Вперед!
Сквозь приоткрытую дверь донесся голос Татьяны, слово в слово передающей телефонограмму. Затем она появилась в дверях ванны:
— Кажется, это была не Джули, а твоя мама. Но я сказала. Она закричала: «Он всех до инфаркта доведет!!!»
Татьяна хихикнула. Я же мрачно на нее уставился. Назревали Крупные Неприятности.
— И долго я буду сидеть намыленным, как тот коллега-инженер?[2]
— Ну прости. Все-таки вам, мальчишкам, намного лучше нашего. Из дома тебя, конечно, не вытурят, и вообще… — тяжко вздохнула она.
Я хмыкнул:
— Так мы мамам пореже в подолах приносим разные сюрпризы. От Санта-Клауса.
— А то они без вашей большой помощи получаются. Мне залезать?
— Ну не здесь же заниматься твоей девственностью, — тяжко вздохнул я, — Чем ближе к этому самому, тем меньше желания вообще ей заниматься. Теперь вытри меня, набрось на плечи халат, да подай из прихожей шлепанцы.
— Ну ты и барин, — протянула она, — Кажется, я здорово продешевила.
— Ничего, зато я выгадал, — довольно сообщил я, подставляя плечи под мягкий махровый халат, обнаруженный в ванной, — Учись, малышка, нигде задаром так хорошо не научишься ублажать. Что же, оценим твои услуги в бытовом плане в двести, сексуальные… хмм, сомнительного качества — в тысячу двести. За девственность вычтем скромный штраф в восемьсот ефимков.
— Вот и выходит как раз шесть сотен. Что-то неясно?
— Какой это еще штраф?! — вознегодовала начинающая путана. Я откровенно расхохотался в ее растерянно — злое лицо, — О, дорогуша, да ведь недостаток похуже волосатого хвоста! Нет, я не спорю, есть любители и тех, у которых хвосты, но я это я, и что ты знаешь о том, как меня холить — лелеять? Где тапочки?
— Здесь тапочки, — вздохнула девица, — Ну ты и чудак!
— Чудак? Ерунда. Мудак, а не чудак. Чувствовал же, что все пошло наперекосяк И нет, чтобы выпить да лечь спать, начал дурить. Со злости, что ли, тебя снял?
— Да просто назло этой своей Джульке, — неожиданно мудро сказала Татьяна, — А теперь на мне отыгрываешься за то, что она не дала, вот и все. Ну злой ты на нее, а я тут причем?
— Когда ты молчишь, ты симпатичнеее, — поморщился я.
— Так откуда у тебя столько бабок?
— Брат с Севера приехал. Помоешься — приходи некрашеной, краситься ты не умеешь. Семь футов под… клитором, — и прикрыв за собой дверь, я прошел в комнату, обнаружил зашарпанный кассетник, но без кассет, сунул разочарованно маг обратно.
Включил телевизор. Тот показал ночной выпуск ТСН и заверещал насчет обесточить.
Пришлось остаться в тишине. Простыми чуть пахли затхлым. Плеснув на донышко коньячку, смочил язык и небо. Землянин во мне бурно запротестовал против такого варварства — если бы волю дали ему — то уж попил бы!
А курсант Академии морщился. Он брезговал общества грязной тупой дикарки, чьи познания в искусстве наслаждений вряд ли простирались дальше сведений, что имеются такие штуки ниже пупа. Я хмыкнул, поймав себя на жалости к этой невезучей начинающей шлюшке. Потом разозлился на себя: «Ну не я, так другой ее оттрахает завтра же. И что? Если ей такая судьба?»
Вода перестала шуметь. Я дипломатично погасил верхнее освещение, услышал шуршание ткани и с интересом подумал — или она шарит по моим карманам, решив все же добыть себе маленькие премиальные, или одевается.
— Ээй, не тяни кота за хвост, — сказал я в сторону Татьяниного укрытия. Дама тяжко вздохнула и вдруг резко открыла дверь, держа наготове зеленый баллончик боевой аэрозоли:
— Куда дел деньги?! Деньги давай!
— Бог ты мой, — поморщился я, укоризненно качая головой и переходя в боевой режим, — Татьяна, это уже ни в какие ворота не лезет.
— Давай капусту, козел! — заорала она визгливым противным голосом.
— Да убери ты этот отвратительный предмет! Все было так хор…
— Гони бабки! — палец на кнопке дрогнул. Я глубоко вздохнул, резко ударил по руке, вызвав паралич мышц, перехватил баллон и слегка придушил даму, для профилактики обездвижив и другую руку.
Когда взгляд моей террористки стал осмысленным, она лежала на постели и не могла прикрыться ничем, кроме ладошки. Что она и сделала. Руки пока что слушались ее неважно.
— Зря ты это затеяла, девочка, — сказал я, побалтывая порцией коньяка и вдыхая прохладный дымок «SALEM», — Если бы ты знала, что я терпеть не могу любое давление на себя, то навряд ли ты стала бы заниматься глупостями. Если б не лень, то я бы уже на тебя залез.
— Отпусти меня, а? По-хорошему. Я карате изучала два года. Тронешь — пожалеешь, — Татьяна подумала и добавила, — Кобель.
— Слу-ушай, глупее ничего не может быть, как драться голым с голой проституткой. Это же как раз хохма в моем стиле! Предлагаю: если побьешь ты, то деньги на кухне, в заварочном чайничке, ну а уж если я…
Из-за последовавших с ее стороны действий пришлось на время прервать фразу. Дама перешла в наступление, шипя, как кошка. Я гоготал и отмахивался от ее довольно — таки грамотных ударов. Когда осада уже наскучила, я снова обездвижил ее, живописно уложил в позе Данаи, оглядел взором знатока и сообщил:
— А ты ничо, вот только ноги кривые. Ну мне уже надоело драться, Татьен, немного лирики, please. Девственность такая же залипуха, как и неопытность, да? Ну я просто в восторге. Между прочим, у нас на безумную любовь остается все меньше времени. А ты даже не помылась, от тебя пахнет. Да еще и вспотела.
— Ккхх, — прохрипела дама, — Я тебя ненавижу!
— Непрофессионально, милочка. Ну что же, придется искупать тебя, бо уж слишком гадостно смердите. И не рыпайся, ты, это тебе не похотливых старичков выставлять, ясно? Другую тетку я уже не найду, так что давай уж отрабатывать свой кусок героина, ребенок. А на будущее рекомендую не искать для всяких глупостей вроде разборок. Костей не соберешь, киска-каратиска.
Сам не зная зачем, спокойно, без всяких эмоций помыл, время от времени тыкая в нервные узлы. Без улыбки посмотрел во все больше накапливающие страх глаза:
— Значит, не хочешь? Как ты думаешь: а я тебя хочу? Так внесем ясность: я тебя тоже не хочу. Сейчас я вытру тебя, одену, дам обещанные деньги. Да, все шестьсот, а потом дам понюхать твоего газа и вышвырну как распоследнюю потаскуху, идет? Одного можешь не бояться: мне не насиловать тебя охота, а выдернуть руки с ногами, паскуда, вонючка… Жалей вас таких. А я тебя еще накормить да поутру нетронутой отпустить хотел. Не с самого начала, врать не буду, но могло быть и так. Все же до утра была бы в тепле и безопасности. А теперь — ночуй где хочешь.
Газ я на нее пожалел, вынес вниз и вышвырнул из дверей подъезда.
Спустя минут пять заквакало устройство, второй блок которого находился внизу, у подъездной двери:
— Слушай, как там тебя, отдай баллон.
— Выйти к тебе и еще баллон вынести? — расхохотался я, — Прощевайте, сударыня, да ступайте — ка на дачу. На Канатчикову, там вам самое место. Канатчикова дача — место, где расположена психиатрическая клиника.
— Я тебе что — то скажу. Важное. Если баллон отдашь.
— Слушай, мне пора работать. Если ты не отстанешь, я спущусь вниз и на пару минут забуду про твой нежный возраст и слабый пол. Отпусти кнопку. Торчать перед парадным не рекомендую. Заберут как пить дать пьяного подростка.
— Отдай баллон, ну пожалуйста… — Ее голос стал умоляющим, — Хочешь, я деньги верну, честно, все шестьсот. Ну отдай! Нахера он тебе нужен?
— Завтра. У почтамта, в восемь утра. То есть сегодня. До свидания. Будешь беспокоить — вызову полицию. Отпусти кнопку, мне некогда болтать!
Лег на измятую постель, чувствуя Зов, сомкнул глаза. Мгновенный переброс сознания, воспринятый им как щелчок переключателя — и я оказался там. Утренний дождь ласково шелестел в невидимых из видеоокна мясистых листьях айонурии. Землянин, то есть терранин во мне засыпал. Остался только курсант Академии. Синтезатор привычно щелкнул и выдал разовую лагуну, блюдо с приевшейся кусичкой. Расправившись с завтраком и одеванием, я привычно огладил волосы и оказался в Аудитории Два.
Дэв пожал мою конечность с видом заговорщика:
— Телеграмму получил.
— У тебя тоже это было болезненно?
— Не то слово. Как ты провел свой первый день?
— Так себе. Мрачное место эта Москва. Если не считать ресторана и последовавшей за ним псевдошлюхи, то тоска.
— Мнда… А как это — псевдо? — заблестел линзами друг. Я обьяснил. Он оскалился, — Ну ты вечно не как все… Нарвался на историю. Надо же, а я и не думал, что у вас может быть такой сильный рэкет. Смотри-ка, Тунг…
Тут на кафедре и вправду обозначился старший преподаватель Тунг и разговор прервался на весь день. Пятнистый гнал нас сквозь дебри сложнейшей темы войн во времени. Боевые действия на хроноскафах, хрональное оружие, парадоксы и квазипарадоксы его применения и все такое прочее. Это было чертовски сложно и не менее интересно. После лекции, растянувшейся на весь день, американец спросил:
— Не приходила в голову мысль что-нибудь сделать? Я имею в виду там, на Террис?
— Видишь ли, я был занят разными другими делами. Но задумка неплохая.
— Как оно, не слабо, а?
— Идет. За недельку проработаем детали, и — вперед, на амбразуру!
— ?
— Не обращай внимания. Жаргон совка. Был у нас такой, что подскользнулся и стал нечаянно героем.
— А, вспомнил, это ты про вашего Павлика Морозова! — щегольнул новыми познаниями Дэвид, — Но постой, ведь он закрыл амбразуру своим отцом, да?
— Может быть. Извини, Дэв, я должен еще кое-что сделать, прежде чем начать думать над нашим проектом.
…«Говорит Москва. Московское время семь часов пятнадцать минут, в эфире эстрадная программа». -сообщила радиоточка на кухне:
Под легкие гитарные аккорды я поднялся, зашел на кухню, врубил чайник и проковылял в ванную. Из репродуктора доносилось:
«Понимаешь, малыш, у Земли, вероятно, ангина,
А я себя чувствую горлом, которому больно глотать эту жизнь.
Только ты на меня не сердись, лучше дальше по жизни кружись,
Ты уже для меня не смогла стать глотком анальгина.
Мы живем так, как будто у всех тридцать восемь и восемь,
И поэтому все происходит вокруг в бесконечном больничном бреду,
Только я от себя не уйду, и ответа никак не найду:
Почему друг у друга мы помощи скорой не просим?
Так и смотрим на мир воспаленно больными глазами,
И кричим о любви, только голос пропал, от вселенской простуды пропал…
… Но с тобой все в порядке: ты жива и здорова,
Безнадежно здорова, и толку не будет со мной, безнадежно больным,
А когда все растает как дым, заходи, посидим, помолчим,
Обо всем помолчим, и о главном не скажем ни слова…»
Я вспомнил светло-серые глаза Рудиной на продолговатом, умном, ироничном, чертовски породистом (лучших петербургских кровей) лице, вздохнул: «пальцем в рану». И прикрутил радиоточку. Быстро прибрал, воткнул штеккер в телефонную розетку, под несмолкающий звон телефона завернул баллончик в подвернувшуюся кстати старую газету, выпил растворимой кофе в кол-ве 1 (одной) чашки и еще раз оглядев комнату, прихватив о собой непочатые почти бутылки и газ, вышел, проверил наличие ключа. Захлопнул дверь. Часы показывали половину восьмого. Во дворе за баранкой сонно блестел черепом Рома.
— Поехали к главпочтампту. Не выспался? Ничего. Сегодня управимся часа за три — и езжай себе досыпать.
— Московское время семь часов сорок пять минут, — профессионально бодро сказал диктор в автомобильных колонках, — Новости. Сегодня, тринадцатого августа, в парламенте Союза Эсэсер будет обсуждаться….
Я убавил громкость. Пусть себе обсуждают что хотят. Мы подъехали к почтамту. Татьяна стояла на видном месте. Похоже, она не очень-то верила, что я привезу ее вещичку. Но я честно привез. Вылез, помахал ей, положил сверток на крышу стоящей рядом машины, сел в такси, — Поехали, Рома. Заседание продолжается!
Машина тронулась. Девица изобразила довольно занятный маневр, пытаясь одновременно ухватить свою драгоценную игрушечку и одновременно же остановить тачку. Конечно, этого ей не удалось, и я назвал новый адрес:
— Сегодня мы быстро, отвезешь туда-обратно и все. Валюта достанется еще быстрее, чем вчера. Не боишься стать миллионером? Правильно. Вряд ли я столько буду тебя использовать.
— Странный ты паренек, — прищурился таксист, — На вид пет восемнадцати, а говоришь, как битый сорокот. Из серьезных?
— Ну. Серьезнее некуда. Здесь, жди. Можешь вздремнуть. Это минут на десять или пятнадцать.
Когда я вышел, то первое, что бросилось в глаза — такси рядом с моим. В такси сидела Татьяна. Я вздохнул. Устраивать Большие Гонки[3] мне не хотелось.
Поэтому я подошел к Роме, незаметно для окружающих, но, конечно исключая Рому, опустил деньги ему в карман, попросил, не шевеля губами:
— У меня проблемка. Поэтому ты делаешь вид, что уезжаешь. Через пять минут подъедешь во-он к тому гастроному. К заднему двору. Добро?
Похлопал его по плечу, громко сказал:
— Тогда на сегодня все. Завтра подъедешь как всегда, привет семье.
Машина уехала. Я не спеша тронулся по улице в сторону гастронома.
Татьянин экипаж изображал неполадки в системе запуска и медленно тащился сзади. Затем ненамного обогнал меня и будто бы стал парковаться у гастронома. «Только бы лысый не наколол», — подумал я и немного прибавил шаг. Подъезд к заднему двору гастронома выходил на другую улицу. Это был шанс. Мне вовсе не хотелось сталкиваться неизвестно с кем, не обладая ничем, кроме так называемых «мохнатых маневров». Это когда кроме трусов и пучка мохнатой шерсти промеж ног больше ни черта из аппаратуры нет. Я взглянул на часы. Осталась ровно минута. Расслабленно вошел в магазин. На первом этаже давали колбасу. Творилось что — то фантастическое: повсеместная ругань, толстые красные бабы привели меня в восторг. Я сразу же пылко полюбил их, чувствуя взгляд Татьяны, прожигающий рубаху на спине, и страстно заорал на какого-то мужичонку:
— Вы здесь не стояли, вы влезли!!!
Мужичонка, ясное дело, не тише заорал, что стоял. Встряли бабы и начался Колоссальный Лай. Кого-то стали выталкивать из очереди. Благоразумно отойдя в сторону, откуда не могли видеть, что я же это и устроил, уже вполголоса попросил разделяющих меня и служебный вход:
— Пропустите к заведующей, пусть наводят порядок. Черт знает что творится!
И, сделав всего несколько шагов, я оказался в грязной подкове двора универмага, где меня ждал Рома.
Быстро проехав до ближайшей станции метро, я уже окончательно отпустил таксиста.
Я очень люблю метро. Вовсе не потому, что это именно московское метро. Просто метрополитен — для меня совсем особенный и приятный мир, стоящий как бы отдельно от Большого Города. Покатавшись на разных маршрутах туда-сюда, я, наконец, не замечая за собой ничего достойного внимания, доехал до дома. Где во дворе, на скамейке перед подъездом, увидел ночную знакомую.
Я остановился в пяти шагах, промычал:
— Ну? Что тебе еще от меня надо?
Ненакрашенная Татьяна смотрела на меня, как на что-то редкостное.
— Между прочим, вежливые люди отвечают на вопрос, — сказал я, но девица словно и не слышала. Смотрела — и все. Я отслеживал ее руки и прикидывал свои шансы на тот случай, если самые худшие подозрения оправдались. Она наконец вылезла из своей немоты:
— Тебя зовут Андрей, да?
— Может быть. Что тебе нужно? Вопрос понятен?
Темные глаза скучающе меня оглядели:
— Ты так и будешь сохранять пионерское расстояние? Или ты уже боишься меня?
— Может быть. Я последний раз спрашиваю: что тебе от меня надо? Отвечай, ты!
— Что мне, на всю улицу орать? — неожиданно злобно спросила она, — Есть дело. И оно касается тебя.
— Извини, мне некогда. Не имел и не желаю иметь с тобой дел. Пока.
— Стой! — меня недобро смерили взглядом, — Ведь ты не хочешь сесть за изнасилование, правда? У меня три свидетеля, что мы зашли в ту квартиру, и еще два, готовые где угодно подтвердить, что ты выкинул меня оттуда ночью. Будем судиться? Сам факт уже имеется, экспертиза все подтвердит. Ведь ты не хочешь в тюрьму, — нараспев сказала она, — И, значит, ты будешь делать все, что я скажу. Будешь, ублюдок. А теперь сядь, я пока не покушаюсь на твою драгоценную жизнь.
По мышцам пробежала нервная дрожь, я сел, ощущая, как в действие пришли боевые программы. Время стало бесконечно растяжимым. Она что-то басила на грани инфразвука, а я оглянулся и увидел то, что меня интересовало. Сбоку нас фотографировал чертила бомжеватого вида. Еще двое плечистых Татьяниных ровесников выглядывали из соседнего парадного. Я прикинул: «Вроде все».
… — Наркотики, — договорила она слово и выставилась на изменившийся пейзаж, а теперь она разглагольствовала в юнг-подвале, сидя на продавленном диване при тусклом свете голой грязной лампочки. Вынутая из камеры пленка кольцами сворачивалась на полу, путаясь в ногах у корчащейся троицы, руки которых я уже связал оголенным проводом. Другой конец провода, вьющегося по всему подвалу, я приготовился зачистить своим раскладным ножиком.
— Что ты делаешь?! — взвизгнула она.
Я спокойно ответил:
— То, что считаю нужным делать, когда меня начинают загонять в угол. Разумеется, вы в свободной стане, и свободно можете строить из себя трех Павликов Морозовых и Зою Космодемьянскую, но не думаю, что вы действительно станете геройствовать. Я же несколько раз предупредил тебя, что не стоит давить, Татьяна. И каждый раз на тебя нападала глухота.
Она озиралась и угрюмо молчала. Затем подергала связанные за спиной руки. Я ответил ей легким поклоном.
— Жаль, что у меня сейчас нет с собой даже простенького приспособления для проведения дознания. Бить вас мне неприятно, а просто так вы станете мне врать, и это еще хуже. Поэтому придется лечить немоту и вранье электрошоком, — я пожал плечами, — Конечно, и это не очень эстетично. Что поделаешь, чем богаты, тем и рады.
— Ты не сделаешь этого, — прохрипела она, — Это убийство с садизмом.
— Но ты не оставила мне выбора. Даме на электростуле место не уступают, поэтому ты умрешь последней. Я застенчив и не люблю внимания, а вы уделили мне его уж слишком много. Сочувствую, что пришлось соображать кляпы из вонючей ваты этого, простите, прописанного насквозь дивана. Вот и готово, — ласково сказал я, открывая электрощит с плавкими вставками, — Так что, присоединять кого? Или пока так будем разговаривать? Вы, наверное, уже догадались, что меня специально учили убивать, и для меня нет ничего противоестественного в убийстве.
Бичеватый фотограф замычал.
Я вынул кляп:
— Да?
— Парень, я не знаю, кто вы тут такие, но это ошибка, я тут вовсе ни при чем, я камеру опробовал, щелкал все подряд, я не с этими!
— Довольно, я тебя понял. Помолчи пока, — вновь заткнув ему рот, я разогнулся и посмотрел на Татьяну, — Он вправду не ваш? Только честно.
В глазах дамы мелькнул огонек:
— Да, он посторонний. Отпусти его.
— Договорились. Я отпущу… вас всех, а его первым. Ты уже солгала, достаточно. Соврешь еще раз — я включу его как лампочку. Боюсь, что он сразу же захлебнется в своей рвоте. Твоя ложь станет его гибелью, как занятно, правда?
— Чего ты от нас хочешь? Я не стану врать.
— Вот это же интересно и мне. Чего вам от меня было нужно? А мне от вас нужна правда.
— Почему ты спрашиваешь?
— Слушай, здесь не октябрятский слет и не «угадай-ка». Не тяни кота за хвост. Мне подключить его?
Я сделал движение проводом в сторону распредщита, фотограф замычал, Татьяна торопливо сказала:
— Не надо! Мы занимаемся неприкрытыми. Понял? Выставляем. Мы ошиблись, нарвались на тебя, но ошибиться было легко — ты имел много денег, прикинутый и…
— Отпусти нас. Мы тебе хорошо забашляем. И больше проблем не сделаем.
— Да, но сначала расскажешь. Меня интересуют все ваши шалости, вплоть до последнего дела.
— Хорошо, — устало сказала Татьяна, — Но это долго, и…
— Ерунда, времени у меня много. То есть на хороший рассказ его не жаль.
— Может быть, у тебя времени достаточно, чтобы слушать все эти глупости, однако у меня его гораздо меньше. Доброе утро. Ты забыл завезти ключ, — сказала за моей спиной родственница, — Что ты думаешь со всем этим делать?
Я пожал плечами:
— Да порасспрошу, помучаю немного и отпущу… к богу.
— Только девочку не мучай. Мучать девочек нехорошо. Ее лучше прикончить сразу, — посоветовала она, — Значит, рэкет плюс наркотики… Пожалуй, я пришлю тебе толкового человека, чтобы перевезти этих молодых людей в располагающее к откровенному разговору место.
— Только недолго. Не то мне совсем расхочется их вам отдавать, — нервно сказал я, — Да и клиенты будут терпеть лишнее. Во, а может, вам кого одного хватит?
— Ну да, — с иронией сказала родственница, — И он скажет, что именно он совсем ничего не знает, что он вообще ни при чем и просто гулял по соседству, когда ты его схватил и приволок сюда.
Татьяна, открыв рот, смотрела на родственницу. Видно, зрелище было высший сорт. Я отдал ключ, проворчал:
— Ладно, иди звони чтобы прикатили поживее.
Закрыл металлическую дверь и объявил:
— Как плохо не быть сиротой! Теперь вы будете страдать лишние полчаса.
— Боже, — застонала Татьяна, — Это какой-то дурной сон!
— А ты себя дурным сном не считаешь? Ты не задумывалась на эту тему, понимаю. И не порицаю. Все мы очень нежно себя любим. И чем меньше любим других, тем больше остается для себя. Ну хорошо, я не буду пока что вас убивать. Однако тут валяется несколько подходящих предметов… Например, этот пакет со следами клея. Вопрос нашей викторины: кто из вас — космонавт? То есть сейчас им станет?
Когда спустя четверть часа приехал Ершов, они были донельзя перепуганы. Появление коренастого человека средних лет было воспринято ими с огромной радостью.
Родственница, наблюдая за погрузкой кампании в микроавтобус, прищурилась:
— Неплохая работа. Пожалуй, через год-другой я исходатайствую тебе теплое местечко в Управлении.
— Благодарю, всю жизнь мечтал, — любезно поклонился я, — Ты сейчас туда? Тогда я с тобой.
После этого инцидента я решил, что знакомство со злачными местами Златоглавой пора временно приостановить. Пока я еще куда-нибудь не влез. Похуже.
Дни потянулись однообразно: в проектировке аппаратуры, ночи, естественно, в занятиях по темпоронике, псионике, астронике и другим «-никам», «-графиям», «-метриям» и «-логиям».
Мать дулась на меня дня четыре. Она упорно считала, что слова бандерши — малолетки предназначались ей, а не Рудиной. Да и вообще с Рудиной дело было загадочным — номер телефона, разумеется, знала родственница, но она категорически заявила, что Рудина ей не звонила и не спрашивала этот самый номер. А больше Ленче взять его было негде. Пометив это обстоятельство, я все же не придал ему особого значения. Загадок хватало с разработкой боевых компонентов моего ксенотехнического «железа», познания по которому оказались подозрительно неполными. Причем пробелы зияли именно там, где была наиболее нужна информация для изготовления этих штуковин из того сырья и на том оборудовании, которыми я в Москве располагал.
Ранним вечером десятого августа, соединяя в своей комнате только что полученные с одного из «почтовых ящиков» изготовленные по моим чертежам «железки», я увидел цветное пятно посреди своей комнаты. Как назло, кто-то направился по коридору из кухни в мою сторону. Я подскочил и закрыл дверь. Это оказалась Ма, ее голос сердито осведомился с той стороны:
— Что это за новая манера: захлопывать дверь перед моим носом? Чем это ты таинственным занимаешься, хотелось бы знать?
Я закатил глаза, оскалился и только потом извиняющимся тоном пробормотал:
— Ох, понимаешь ли: денег на проституток не хватает, ну и приходится, заниматься онанизмом. Подожди минут пять, если дело не очень срочное?
С той стороны после заминки донеслось гневное фырканье и удаляющиеся шаги. Пятно между тем приняло очертания Дэвида.
— Вери вэлл, олд бой! — констатировал я, наблюдая, как его проекция набирает сочность и достоверность присутствия. Зазвонил телефон. Мать из кухни крикнула, чтобы я взял трубку. Это звонила родственница.
— Андрей, все осложняется одна наша недавняя знакомая вновь может встретить тебя у подъезда. Ду ю андестуд ми?
— Йоп, мэм. Ее что, отпустили с вашей Lubyanca-Prison?
— Не совсем. Она сама себя отпустила. Вряд ли она к тебе пойдет, и все же будь предельно осторожен. Мы не поняли, как она это проделала. Не думай о новых подвигах. Будь разумным. Ни в коем случае не выходи из дома. До встречи.
Дэв вопросительно покосился на меня. Я положил трубу, осмыслил информацию и присвистнул. Многое встало на свои места. Дэв кашлянул, и я постарался объяснить:
— It is my Grandmother. She send: Huntress, Galaxmen-killer in free. It is last my… a-a… quasi-taxi-girl. So, my granny sure than were big dander for me.[4]
— Lo-ok… — протянул Дэв и присвистнул, — Todays were bad news. What You do it?[5]
— I dont know. What shall I do?[6]
— Really. You not ready find and kill he. But stop! I think, it is our small, were small chance. I go in Russia[7], — решительно сказал Дэвид. Меня даже подбросило:
— You go in cool Russia? Can I help you? Wen shall You go in from?[8]
Дэв принял загадочный вид:
— All comments in message. Wait, give Me small times, please. It is big action.[9]
И исчез. А я воспрянул духом. С партнером мы вполне могли обезопасить себя. И я не сомневался, что где-то в Дэвовом Иллинойсе его может караулить такая же Татьяна. Мне не давало покоя только одно — Охотница не должна была меня отпускать живым. Что у нее на уме? И почему она была соглазна заплатить шесть сотен за баллончик, который по самой грабительской цене стоит не более двух сотняг? Что у нее в баллоне?! Фактически ее можно было заставить отдать за эту пшикалку все ее деньги. Что же там за аэрозоль?! Наверняка, наверняка я держал в руках чужое ксенооружие и оказался достаточно туп, чтобы этого не понять, хотя все вокруг так и орало мне об этом!
Я с досады стукнул себя кулаком в роговой отсек:
— Придурок! Нашел, с кем заключать пакты!..
… — Отвратительная холодная дикая страна, — брюзгливо сказал я за ужином, — Никаких перспектив продвижения, одни неприятности. Теперь вот на мою голову из Лэнгли прибывает проверяющий.
Семейство приняло новость равнодушно. Челюсти не сбились с привычного ритма. My dear Family поглощало лапшу с колбасой. Только мать хмуро вздохнула:
— Думаю, если бы он существовал в действительности, то мы бы жили не здесь, а в Майями. Или у тебя есть веские причины для того, чтобы держать и нас в этой «дикой холодной стране»?
— Конечно, Ма! Как бы я тогда работал? Кто бы приносил стратегические материалы о угрожающих Демократиям Запада планах мировой экономической экспансии концерна АЗЛК? Ведь тогда работать на конвейере сверхсекретного завода пришлось бы мне, а я еще должен развращать молодежь, организовывать антикоммунистические митинги у стен Белого Дома, подкупать генералов и политиков, не считая…
— Помолчи, — поморщился отчим, — Лучше скажи, где ты взял шмотки? И часы, которые стоят моей шестимесячной зарплаты? Только не неси чушь.
— Ну понимаешь, я взял их поносить. У приятеля. На время. Скоро пора отдавать, и я снова останусь наг. То есть в шортах и майке. Правда, насчет часов не так жестко. Может, еще поношу с месяц. Классный будильник, да, Ма?
— Это он у Умара взял, есть тут один чечен, — сообщил родителям братишка, — Все шмотки умаровские, кроме часов и кроссовок, насчет этого не знаю у кого. Тетку снимать взял? — поинтересовался Макс, — Кроссачи лажевые, ну, подделка под немцев, — объяснял он родителям, — У фирменных по ранту такой красно-синий пристрочен. А кто не знает, то крутые колеса. Но не фирма.
— И сколько такие «колеса» стоят? — начал закипать отчим. Брат пожал плечами:
— А, почти ничего не стоят. Сотен пять. Дешевка.
— Ну а если этого петуха разденут, то кто будет платить? — риторически вопросил стоящий за мной холодильник отчим, — Или, может быть, мне машину продавать?!
Макс, сам частенько щеголяющий в чужих вещах, почуял, что пора тушить пожар:
— Да ладно, че ты завелся, сейчас все так ходят, кому он нужен?
Лучше бы он промолчал, честное слово! Отчим заорал:
— Так ты что, не знаешь, что твой родной брат спутался со шпаной какой-то и теперь под арестом сидит дома? Что его чуть не прирезали? Эти спекулянты?!
— Так уж и «прирезали», — хмыкнул я, — Ты сгущаешь краски.
— Молчи, когда старший говорит! Взрослым стал, по проституткам таскаешься по ночам? — орал красный отчим, — Только и можете, что седины нам с матерью прибавлять! До каких пор детство в задницах будет продолжаться, хотел бы я знать?! Французские коньяки попиваете — их тоже «поносить дали»? Школьнички, тоже мне, да на вас пахать надо вместо «кировцев»!
Мы с братом смиренно уткнулись в тарелки, пережидая нежданный взрыв отчимовского красноречия.
Отчим долго злиться не умел, и это являлось едва ли не самым значительным из его немногих достоинств. Запала у него хватило много если на три минуты ораний. Я усмехнулся в тарелку: воздействие было по-бабьи непутевым. Одна акустика. Никакой психотехники. Таким никого не проймешь даже здесь, на Террис. Когда отчим перестал ворчать, я снова сообщил:
— Так вот, ко мне из Штатов прилетает приятель. Это совершенно точно.
— Если даже и правда, куда мы его денем? То есть где поместим, у нас и так тесно, — отреагировала Ма. Отчим с сомнением пробормотал:
— Да он опять дурью мается. Откуда у него возьмется приятель-иностранец?
— Кто такой, сколько лет? — высказался и Макс, — Кстати, тебе опять Лена пыталась дозвониться.
— Восемьсот два. Агент Цэрэу. Приедет — познакомлю. А для Рудиной меня нет дома.
В двери позвонили. Макс понесся открывать. Вернулся обратно с рассеянно — удивленной мордой:
— Кажись, не вранье. Телеграмма из Америки.
— Чудесно, — сказал я, пробежав глазами текст, — Он прибывает завтра, в четырнадцать часов каким-то спецрейсом. Пройдоха! Наверное примазался к какому благотворительному грузу для голодающего Поволжья. Машина еще на мази, Па?
— Бабушка ведь запретила тебе выходить из дома, — напомнила Ма.
— Чтобы шарахаться по московским трущобам. Сейчас ми имеем нечто иное, пуф-ф, правда? К тому же в его обществе я в полной безопасности. Full Safe! Do You understand Me-e? American ликвидатор — it is no problems. Absolutery no problems.[10]
— Все же позвони — ка бабушке. Если она разрешит, то… — Ма пожала плечами.
Так я и сделал.
— Привет, это я. Тут прибывает один мой приятель, америкашка, ну и требуют твою визу на мой выход из подполья. Кстати, как ты думаешь, если я отловлю нечаянно нашу милую подружку, а она нечаянно пострадает при попытке к бегству, то будет мне что из неприятностей?
— Перестань растекаться мыслию по древу. Я тебя не понимаю.
— Скажем, если она, как Анна Каренина, упадет головой на рельс перед составом, когда будет от меня…
— Энди, не выдумай ничего! Удирай, если ее встретишь! — встревожилась бабушка, — Пока что при попытке к бегству, как ты выразился, пострадала вовсе не она. Ты понял? У нас на нее наготове сидит целая группа. Никуда не встревай!!!
— Слушай, женщина, я не самоубийца, а я Иван — райпер. Riper — англ. «потрошитель». А эти твои пострадавшие — они явно старались «стать на путь правового государства». Но для нее законы — это фикция, она не замечает их, я тут кое — что о ней уже узнал. Вот только она не знает, что я знаю, и еще не знает, что Дэв прилетает и значит не будет светиться в аэропорту. Так или нет?
— Пока что мы не обнаружили никаких ее следов, — осторожно сказала она.
— Вот именно. Дама пока что где-то отсиживается, как всякий застенчивый человек. Это впервые за сколько лет оттуда кто-то слинял? Толпы газетчиков, бешеная известность, кошмар какой для тихой, скромной и главное — правильно воспитанной девочки! А оттуда кроме нее кто-нибудь убегал?
— Так я тебе и сказала! Ладно, езжай. Но смотри мне!
— Не беспокойся. Я, как-никак, незаконный потомок майора Пронина. Внебрачный внук Штирлица. Крестник Крючкова. Как здоровье моего крестного папочки, печень не беспокоит? В общем, BE HAPPY, NOT WORRY[11]. А если что, то я позвоню, — сказал я и положил трубку. Тяжело общаться с гебистами. Даже если это любимая бабушка.
— Снимай чужое, поедешь в своих вещах, — отрезал отчим. Я капитулянтски поднял руки:
— Хао.
Вот в какой обстановочке я встречал моего заокеанского друга. Тем не менее, когда я отдалился от семейной «Нивы», то преспокойно нацепил обратно свои часы. И стал ждать, грызя столь редкое нынче эскимо недалеко от боковых ворот на летное поле, украшенных небольшой вывеской «для официальных делегаций». Часы синхронно с большим циферблатом демонстрировали без трех два. Потом — без двух. Окружающий пейзаж радовал глаз: патрульные с щекотунчиками[12] и передатчиками, скучающие как на похоронах мужики в штатском, несколько готовых и употреблению «волг» разных цветов. Я являлся одним — единственным неправильным элементом в стройном наборе неброско одетых плечистых скучающих мужиков. В своей майке с весьма скоромным фото грудастой Сабрины в прозрачной блузочке и с письменным заверением под фото: «Она всегда со мной», в лажевых, по уверению братца, кроссовках и коротко подрезанных бывших джинсах, а нынче модных шортах. Старшой всей этой команды вопросительно покосился в мою сторону и поднял бровь. Я ухмыльнулся и сложил пальцы как надо, подав сигнал: «я свой»[13]. Старшой просто кивнул.
Часы дрогнули минутной стрелкой и показали ровно два. Жестяной голос в репродукторах молчал как застреленный. Водитель одной из машин завел двигатель, и без заметных глазу причин внутренним толчком все пришло в движение: мужики исполнили никем не произнесенную команду «по коням!», кто-то открыл ворота и к нам с рулежных дорожек покатил длинный серый лимузин. Я с сомнением смотрел на приближающийся экипаж, похоже, что действительно официальный. Блестя лаком, он притормозил, открылась дверь и из его недр прозвучал чертовски знакомый голос:
— Хай, Энди, камон, киддо!
Я рефлекторно влез, захлопнул за собой дверь, увидел ехидную морду Дэва и еще какого-то сухощавого мужика в строгом костюме, так же рефлекторно пожал ему руку, рявкнув:
— Хау ду ю ду, сор!
— Вольно, — с ужасным акцентом и еще большей важностью сказал Дэв:
— Этот е-эсть моя дадьюшка.
— Френсис, — улыбнулся дядюшка и сказал на очень приличном русском:
— А ты и есть тот самый загадочный «славянский контакт», то есть приятель моего балбеса?
— Йе-эс, сор! Ит из ай, — воскликнул я голосом ведущего телевикторины «Темз Телевижн», выпучив глаза и придавая физиономии чугунное выражение. — Ай эм Энди Райпер, обмирал-майор Кэгебу, специалист по грязным трюкам и прочее.
— Н-да, похоже действительно ему здесь есть достойный товарищ, — удовлетворенно сказал дядюшка Френсис, — В таком случае я рад за него. Что же, тогда я немного побеседую с вами обоими и отпущу куда глаза глядят. Кстати, а куда они у вас глядят, то есть где вас искать, если вы мне понадобитесь?
— Главным образом, на природу. Мы будем отдыхать подальше от шумной Москвы, — родил мысль я, — Моя семья имеет на севере, менее ста километров от города, загородный дом.
Спустя некоторое время мы отбыли на дачу. Любезность Дэвова дяди простерлась аж до предоставления нам транспорта в виде 1 (одной) машины. В общем, сумерки еще не пали на землю, как мы уже распаковали весь багаж на ранчо. Невдалеке от домика приехавшие отдыхающие разбили палатку, и она смотрелась здесь несколько нескладно. Но речка рядом, подумал я, и может быть, я стал чересчур мнительным, а они вовсе и не имеют задачи приглядывать за нами?
Машина давно уже уехала. Мы с Дэвидом распихали все по предназначенным местам, развели огонь в камине и поглядели друг на друга:
— До сих пор не верю, что ты приехал, — растроганно сказал я, когда Дэв, наконец, запустил транслятор, — Позволь тебя обнюхать. Да, ты и вправду вовсю воняешь своей Америкой. А ты все взял?
Мы степенно уселись в старые кресла у гордости отчима — лично сложенного им камина, глядя в разгорающийся огонь и попивая привезенное Дэвом баночное пиво. Я прикончил первую банку и встряхнулся:
— А ведь вечер. Пора позаботиться об ужине. Кстати, как ты относишься к пельменям? Я делал их вчера, сам.
— Нужна моя помощь? — оживился Дэв и принял озабоченный вид:
— Еда — дело серьезное.
— Да какая помощь? — рассмеялся я, — Я загодя все заготовил. Только воду вскипятить и кой-чего по малости еще нужно сделать, но это я сам.
— Легендарное славянское гостеприимство, — ухмыльнулся Дэв, — Ну-ну… Тогда я поставлю музычку.
С тем я удалился на кухню. Со времен прошлых посещений все было в порядке: электронасос с тарахтением стал качать из скважины в бак на чердаке воду. Как только наполнился бойлер, включился электронагреватель, готовя горячую воду для разных нужд. Спираль старинной плиты приобрела соломенный цвет под днищем мокрого чайника. В зале щелкнула клавиша привезенного приятелем «шарпа», и я услышал голос Цоя с одной из своих любимых кассет.
Тут в двери постучали. Я не увидел вошедшего и решил, что пришел Мишка, сын егеря Палсеича. Он всегда притаскивает молоко, если замечает на нашем ранчо живые души.
Дверь мы не запирали. Дэв в комнате издал удивленное восклицание, и я понял что что-то не так. Прихватив острый кухонный нож, я в цветастом переднике появился в зале. Посетитель не имел никакого отношения к Палсеичу, заповеднику и вообще к Земле. Зато — непосредственное — к майанской Академии. На пятнистом безволосом лице Тунга эмоции, как всегда, отсутствовали, но его голос это с успехом компенсировал:
— Вы, грязные приматы, посмели затеять свою вонючую игру?
Мы с Дэвидом прыгнули не сговариваясь. При этом я метнул в Тунга острый кухонный нож, а приятель неожиданно выпустил из кулака свистяще разрезающую воздух стальную нить удавки-гарротты. Она и решила дело — Тунг не смог увернуться от всего разом. Я поднялся на ноги, выдернул глубоко вошедшее лезвие ножа из половицы, поглядел, как Дэв вяжет сипящего, как московский водопроводный кран, преподавателя особыми кандальными узлами, что затягиваются все сильнее при каждом шевелении.
— Фу! Вот этак совсем хорошо, — довольно пробормотал Дэв, наложив последнюю петлю, — Теперь можно и поговорить. Аппаратура ведь у вас с биотоковым управлением, да? Значит, пока вы связаны, вы относительно безопасны. Так что ты хотел узнать у него, Энди?
— Да вот интересует такая штука: они спустили на нас Охотницу, так зачем было теперь соблюдать традиции и лично объявлять вердикт? Ведь это немного опасно. Нам — то терять уже нечего.
— Кто на вас «спустил Охотницу», как ты выразился? — прищурился Тунг.
— Кажется, кроме вас, такими вещами никто тут не занимается? — уточнил Дэв, — Кому нужна глухая окраина вашего Союза?
— Хмм. К стыду своему вижу, что вы не умны, — вздохнул Тунг, — А ну-ка, гений, сложи-ка один и один: на что сыпи бы нужны разведки, не будь Вероятного Противника? Кто бы тратил гигаэрги на вашу подготовку? Ты хоть немного представляешь, в какие затраты встает Майе даже не весь Интергал, а одна маленькая Академия?
Немного подумал и распорядился:
— Ну-ка, мальчики, развязывайте меня.
— С чего бы? — удивился я, — Мы себе не враги.
Старший преподаватель сдержанно вздохнул:
— Могу официально заявить: мы и не думали задействовать дорогостоящих Охотников, чтобы наказать двух дураков с Террис. И поскольку вы своими глупостями смогли заставить хотя бы одну из Охотниц противника раскрыться, то тем почти компенсировали издержки обучения. Так что можно сказать, уже себя окупили. Теперь, как я понимаю, наши интересы совпадают: поскольку нам всем необходимо одно, а именно: найти и уничтожить ее. Если вы это сделаете, то я своим словом гарантирую, что вам не станут промывать память. Более того, вам разрешат жительство где-нибудь в лучшем, чем эта Террис, мире, дадут неплохую работу и даже, возможно, в будущем разрешат создать семьи. Но это в будущем. Впрочем, вряд ли сейчас ваши головы занимают проблемы семейной жизни.
— Пока что это сплошные воздушные замки, — заметил практичный Дэв, — И поскольку мы знакомы с устными обещаниями Майи, нужны нерушимые гарантии. Почему бы в качестве первого из таких шагов не предоставить нам наши подвески?
— Точнее — лаборатории, где мы их изготовим, — поправил я его, — Доверь козлу огород! У них появится чересчур сильный соблазн встроить туда какие-нибудь миленькие дистанционные бомбы.
— Хорошо. Лаборатории вы можете получить немедленно. Но вот насчет гарантий… Этого я не могу обещать, — признался Тунг, — И даже если бы пообещал, то вы бы знали, что я лгу. И вообще, по совести, мне не хотелось бы стеснять себя какими-то обязательствами. Как видите, я откровенен.
— Тем более, что сейчас откровенность ничего ему не стоит, — саркастически подытожил я, — Ни одного лишнего джоуля. Вот чего я никак не могу понять: вы имеете звездные мощности, в вашем распоряжении огромные резервы — и вы же сквалыжничаете по поводу расхода каждой крохи энергии. Впрочем, неважно. Мы говорили о гарантиях. Мы поразмыслили, и просим не очень многое. То есть вы дадите мне и партнеру по блокиратору. Таким образом, даже если искушение станет огромным, вы не сможете причинить нам никакого вреда. Чип заблокирует любые угрожающие нашей безопасности действия. С другой стороны, нам неинтересно порывать с Майей, и мы естественным образом заинтересованы не вредить тем, кто поставляет для нас комплектующие.
Тунг хмуро признался:
— Этакие вещи вне моей компетенции. Я должен согласовать это. Но я сообщу это требование.
Разозлился:
— Да развяжите же меня, сколько я еще так буду лежать?
— Я полагаю, это можно сделать. В конце концов, кто будет убивать Охотницу, они же все не выносят крови. Пока мы ее не прикончим, нас не тронут, — сказал Дэв, — А ты что думаешь? Развязываем?
Я кивнул:
— Согласен. Что там насчет лабораторий, когда мы будем проектировать свою оснастку? Неплохо бы иметь при себе эквивалент ядерного оружия, суммарно чтобы мегатонн под триста. Не говоря про протонные игольники.
— Вы получите все, что сочтете нужным. Но все же помните, что этот мир заповедник, и соответственно здесь можно применять только деликатное оружие, — Тунг, растирая рубцы от тросика на запястьях, прошелся по залу, — Как вы планируете заниматься своими подвесками — вместе или по очереди?
Мы переглянулись. Затем Дэв утвердительно спросил:
— Оставим здесь сторожок, да? Минировать домик уж больно жаль. И в режиме хронопрессии.
— Пожалуй. Ускоримся в пять раз, вот и управимся за сутки. Потом вживим друг другу, это еще сутки. Вместе с адаптацией. А послезавтра по местному времени начнем работать. Дэв, наладь фантомат, а я проверю наружку.
Для всех терран это был безобидный стереомагнитофон японской фирмы. Даже эксперты не нашли бы в его потрохах ровно ничего крамольного, но при смещении невидимых потенциалов пси — терминала устройство весьма достоверно имитировало нас, двух бездельничающих подростков. Туземная техника не обнаружила бы подмены, хотя по дому перемещались всего-навсего материальные, сложно запрограммированные голограммы.
Я вышел наружу, проверить, что в окрестностях. Палатка отдыхающих стояла себе на месте. Сквозь полупрозрачные стены просвечивал люминесцентный фонарь, рисуя на стенах силуэты людей.
— Эй, — дипломатично спросил я у входа в палатку, — Живые есть? Ха, знакомые все лица?
Из палатки вынырнуло знакомое лицо помощника герра Ершова. Его нос картошкой и глуповатым взгляд как нельзя лучше подходили для наблюдения в таких деликатных случаях как мой. Имея вид неумного человека, он никогда не вызывал у окружающих ассоциаций с наружкой. Он мог позволять себе такие вещи, которые с другой физиономией никогда бы не пролезли: «Что с дурака возьмешь?»
Бабушка часто приводила его в пример, как работника, очень хорошо умеющего использовать все свои стороны, как хорошие, так и плохие, для достижения цели. Но голова у него работала как надо, не смотря на выражение лица.
Нос Картошкой отдыхал с девицей. Ее я не знал, но резонно решил, что и она имеет отношение к госбезопасности. Вообще же дама произвела на меня никакое впечатление. Я пожал им руки, представился вуман, выразил свои соболезнование тем, что им приходится тащить службу в таком неприятном полевом варианте, сообщил, что не собираюсь рушить ихние легенды и пригласил готовить еду у нас на кухне.
— Опять кухня, — фыркнула девица, — Ну уж нетушки, пока что обойдемся ухой с дымком, чаем да костерком вприглядку. Тарелки мыть мне и дома настохихикнуло.
Нос Картошкой представил мне свою Риту. Как джентельмен, я, конечно, выразил восхищение ее неземной красотой, пожелал спокойной ночи и удалился.
Фантомы сидели в креслах, дымили и хлестали баночное пиво Дэва под ленивую беседу. Дэв уже ждал меня на пороге.
— Готов? Тунг, мы — все.
Аппаратура переброса сработала мгновенно и безукоризненно. Словно вокруг мигнуло освещение — загородный домик сменился стенами психосейфа.
— Приехали, — сказал Дэв, — И где это обещанные лаборатории? Опять камера?
Тунга с нами не оказалось. Объемный пейзаж на панели видеоокна сменился его физиономией, которая уже перестала казаться умной или приятной.
— Очень хорошо, ребятки. Вам придется немного подождать, пока мы проверим ваше сообщение про Охотника. Если вы солгали, то не мне говорить вам, что ожидает впереди. Ну а если все окажется правдой, то мы еще подумаем, дать ли вам оснастку или все же подвергнуть образцовому наказанию. Видеозапись покажем другим курсантам. Поскучайте пока.
Дэвид в порыве бешенства треснул себя кулаком по макушке:
— Попались как дети! Как пацаны!
— Одному дурню его бабуля много раз говорила «никогда не доверяй чужаку», — мрачно сообщил я приятелю, — И кажется, что она была права. Насчет этих пятнистых.
— Похоже на то, — кивнул друг, — Вот же дерьмо собачье, ведь это из-за меня мы так дешево купились! Что будем делать?
— А что мы можем сделать? — вопросом на вопрос отреагировал я, вытягивая из шортов свой недавний зеленоградский заказ, все-таки доведенный до ума после сермяжного русского производства.
— Что мы можем тут сделать? — продолжал я вопрошать окрестности, проделывая кое-какие манипуляции с титановыми лепестками, — Да абсолютно ничего не можем сделать против этих уродов!
Дэв с огромным интересом следил за устройством, на глазах формирующимся в свой окончательный вид. И даже начал ухмыляться. А я, ставя на место последнюю «железку», сказал нормальным голосом безо всякой истерики:
— Разве что только развалить всю эту лавочку, но в этом как раз и нет ничего особенного. На счет «три» зажмурься.
— Раз! — Сдавил горошину энергоаккумулятора, несуразное мое детище вырвалось из рук и зависло посреди психосйфа, издавая мушиное жужжание.
— Два! — Заныли зубы от мощной волны ультразвука, Установка подернулась рябью защитных полей, пытающихся нейтрализовать ее. Она дала это сделать. К бомбе подключились ментальные датчики Центра.
— Три! — оказал я и зажмурился. По векам ударила яркая вспышка, все потонуло во тьме, и я почувствовал, что падаю. Почти сразу же тело грохнулось на камни так, что в глазах проступили звезды. Рядом с шумом совершил посадку Дэв.
— Слушай, это было на самом деле отпадно, — сообщил он, — Кажется, мы в пещере. Ты случайно не прихватил с собой фонарик?
— Надеюсь, он не оскорбит твои американские эстетические чувства, — проворчал я, доставая квадратную батарею, маленькую лампочку на три с поптиной и рулон скотча. Дело нехитрое — три движения руки и конструкция дала пусть скромный, но свет. Мы увидели самую заурядную, совсем неблагоустроенную пещеру. Свод ее терялся во мраке. Дэв пытался нашарить в камнях потерянные очки.
— Ну не жизнь а сплошная огромная коровья лепешка! — возмутился он, отыскав остатки оправы, — Придется одеть контактные линзы.
Его лицо сразу потеряло тот беспомощный, мечтательный детский вид, который придавали круглые линзы очков. Зрачки по хмельному заблестели и глаза вроде стали немного темнее. Взгляд стал жестче. Оглядев серую ладонь, друг изрек:
— Кажется, богадельне не помешала бы влажная уборка. Твои сюрпризы кончились или ты приберегаешь чего-то еще? Этот твой свет вроде бы неплох, да слабоват.
— Щас оглядимся, — сказал я, доставая из другого кармана случайно завалявшийся пакетик, сигареты и зажигалку, — У нас есть еще час, пока центр заработает после бомбы. Закуривай, пока нас не начали обиходить. Мои любимые, «SALEM»…
— Ментоловые, — сморщился Дэв, — Кури их сам!
— Тэ-экс, а теперь мы уже можем оглядеться. Знаешь, что это такое? Осветитель. Магниевая хлопушка. Я ее недавно отобрал у детворы, а гляди, как оно кстати! Становимся спиной к спине и я подбрасываю ее вверх.
Что мы и сделали. Я размахнулся, и шипящая серным замедлителем детская световая бомбочка взвилась вверх.
— Отлично, — с чувством сказал Дэвид, — Чем проще, тем надежнее.
Простейший состав — марганцовка плюс магниевые опилки плюс алюминиевая пудра, завернутые в бумагу, стянутую сверху скотчем, сработал как надо. В мгновенной вспышке проступил неровный свод, висящие далеко вверху угловатые образования психосейфов и летающая тарелка одной из аудиторий. Подземная полость не была глухой. Чуть в стороне от нас я углядел неширокую, расчищенную от булыжников тропинку, ведущую к арке прохода в следующий зал. Дэв толкнул меня локтем:
— Есть проход!
— Тоже заметил. Выбираемся поближе?
— Конечно. Что топку сидеть здесь и ждать, пока они опомнятся?
Он поспешно направился в сторону тропинки. Внезапно остановился.
— Мне что-то не нравится. Кинь-ка туда камень.
Стука мы не услышали.
— Ловушка! — Дэв нахмурился, — Кажется, это уже по моей части. Где тут место поудобнее, поплоще? Ага, очень хорошо…
Расстегнул рубашку, заглянул в карман нагрудника:
— Пожалуй… Вот.
Вытащил горсть чипов и стал очень быстро соединять их в неказистую конструкцию.
— Это будет синтезатор-левитатор.
— И что же он будет синтезировать? — спросил я. Дэв ухмыльнулся.
— Катализатор — загуститель этой смолы. Чуешь, как фенольчиком потянуло после падения туда твоего булыгана? Сейчас она у меня затвердеет…
Неказистый аппаратик бесшумной летучей мышью поднялся над камнями и стал очень похоже попискивать, совершая неправильные зигзаги над «тропой».
Спустя пару минут он перестал пищать, зато стал посыпать смолу металлически искрящимися порциями пыльцы. Дэвид аккуратно засунул неизрасходованные чипы по карманам своего «лифчика», застегнул рубашку и довольно запыхтел сигаретой, любуясь работой своего детища.
— Они еще наплачутся у нас с тобой, парень. Пыльца — то с грязнотцой. Радиоактивная, токсичная и черт ее знает какая еще, гадкая многократно. Не завидую тем, кто будет с ней воевать. Ну это все сейчас не актуально.
— То есть пусть это ИМ актуально будет, — поправился он, — Так куда мы двинемся, в мою или в твою сторону? У меня проход и никаких фантазий не видно, а у тебя? То же самое?
— Не совсем. У меня решетка. Есть у нас что-нибудь против металла?
— Конечно, мон шер, — фыркнул Дэв, — У вашего покорного слуги в запасе еще достаточно подлостей. Да и ты, кажется, еще не все свои исчерпал?
— Там видно будет. Скорое всего, они не понадобятся, — я подобрал булыжник и снова кинул вперед. Он упал с фанерным стуком. Смола стала, можно было идти. Дэв свистнул аппаратику, тот полетел в сторону решетки, посыпая неизвестного состава синтезируемой пакостью смолу.
— Слышь, а мы-то сами здорово дозу хватанем? Неохота облучаться!
— Не здорово. Два стандартных часа смола абсолютно нейтральна, а вот потом в ней начнутся превращения элементов. Не бойсь, свое дело тоже знаю. Небось, не хуже, чем ты свое. Однако нам надо бы поспешить. Сам понимаешь — если мы не успеем удрать оттуда и вывести из строя проекционные системы, то хана прийдет незаметно. Жаль, что мы так и не воспользовались их лабораториями. Тогда бы они точно не взяли нас без Охотников, да и то… Дорого бы стало.
— На безрыбье и сам раком свистнешь. Сваливать отсюда надо, вот и весь сказ, — хмуро кивнул я, — Сваливать, а дальше будет видно.
Тем временем мы добрались по еще эластичной, продавливающейся пластмассе к частым ржавым прутьям, перегородившим проход.
Решетка, вмурованная в арку подземелья дьявольски давно, покрылась лишаями коррозии, но прочности у прутьев толщиной с кулак взрослого в этом сухом воздухе хватило бы еще не на одно тысячелетие. Дэвид достал свою зажигалку в виде пистолета «кольт», сдвинул предохранитель — и из стволика ударил игрушечный лепесток плазмы. Поставил предохранитель в следующее положение, и лепесток стал вовсе не игрушечным, высокотемпературная плазма жадно вгрызлась в металл, оставлял добела раскаленные края разреза. Устраиваясь поудобнее, американец пробормотал:
— Я туда моноситезатор эф о два встроил. И, конечно, полновесный полевой генератор с плазмотрончиком. Лихо режет, а?
С тонким звоном от металла отлетали чешуйки окалины, шипела плазма, дым, вонючий от фторидов тяжелых металлов поднимался жирными клубами с места разреза. Я не успел докурить сигарету, как пламя брызнуло догорающими каплями. Дэв передал пистолетик:
— Теперь вверху. Тебе оно сподручней.
— Слышь, Дэви, а твой пластик не загорится от этой болванки? Она ж, падла, раскаленная на него упадет. Не сгорим?
— Ты режь себе, — спокойно сказал партнер, — Если б ты так не нервничал, то сам догадался бы, что она пробьет слой загустевшей смолы и уйдет на глубину раньше, чем пластик успеет вспыхнуть.
Через несколько секунд он посмотрел, сколько осталось наверху, уперся в почти отрезанный стержень, напрягся, сгибая висящий уже на небольшом раскаленном остатке, и, немного отогнув прут, тут же отодвинулся.
— Ну, смотри, чтоб не зацепило!
Движение воздуха, металлический звон и чавканье пробитого пластика произошли одновременно. Из дыры плеснул густой ленивый язык органики. Дэв свистнул, подзывая аппаратик, померил готовый проход.
— Пролезем, а теперь отойди. Пусть затянется.
Мы подождали еще немного, слушая издалека отчетливое в тишине попискивание летуна.
Помолчали. Я взглянул на часы.
— Прошло уже четверть часа, а мы все еще здесь. Надо спешить.
— Надо, — вздохнул Дэв, — Пошли. Посмотрим, что нам приготовили еще. Пока что все удачно, да дело только началось.
Пластик уже начал «схватываться», оставляя под ногами неприятное ощущение ходьбы по тонкой пленке. Вдобавок он еще и лип к подошвам, но рассиживаться в ожидании полного отвердения мы не могли. Слабенький свет самодельного фонарика вырвал из мрака впереди завал. Под самым сводом имелся лаз в полметра высотой. Дэв скептически сунул в него наш светлячок.
— Придется на четырех мослах, — и без длинных разговоров полез. Я последовал за ним. Тонкая как пудра пыль, мешаясь с вонью горелого металла, щекотала нос, острые концы глыб рассекали ладони, царапали плечи, бедра, рвали кроссовки. Неожиданно Дэв исчез, светлячок мигнул и погас где — то внизу. Оттуда донесся приглушенный мягкий звук падения:
— Х-хек!
А чуть позже очередное упоминание дерьма:
— Ой, булл-ш-ш-шит! Стой там и не двигайся! Смолы тут вроде нет. Но падать от этого только больнее, оу-шш!
Я послушно застыл, прислушиваясь к его чертыханиям. Потом осторожно ощупал место. Впереди рука нашарила лишь два камня — и провал. Завал, значит, мы прошли. Неплохо. Жаль, что он, видимо, раскокал или потерял наш светлячок. Внизу вспыхнул огонек зажигалки, донеслось радостное восклицание, мигнув, загорелась лампочка фонаря. Я чуть придвинулся к выходу, но почувствовал, что камень качается подо мной и поспешил отработать назад. Невидимый Дэв сказал:
— Побереги голову, я обвязал камень фалом и сейчас брошу тебе. Закрепи его там хорошенько и только потом спускайся! Может, придется по нему лезть обратно…
Камень влетел в лаз и гвозданул точнехонько по ногтям двух пальцев. Теперь уже я зашипел, поймал его и ворча насчет ненужной меткости, стал пристраивать в щель между двумя большими обломками. Я спешил. Все время казалось, что со стороны беззащитной задницы ко мне что-то подкрадывается. Умом зная, что это просто детский глупый страх перед темнотой, я ничего не мог поделать со своими нервами. Запихав обломок как можно глубже, я ухватился за фал и дернул изо всех сил. Большие обломки подо мной не шелохнулись. Тогда я, обдирая бока в кровь, развернулся и поймав ногой веревку, стал осторожно спускаться. Крайний камень изящно стряхнул с себя тело, повисшее на спасительном тросе метрах в четырех над камнями.
Спустившись, я огляделся. Этот зал, куда ниже первого, плавно уходил вглубь планеты. Похоже, что мы двинулись совсем не в ту сторону.
Дэв ощупывал свой бок и сплевывал кровь. Видно, прикусил щеку. Я с сожалением посмотрел на свисающий канат. Этот ценный предмет Дэвова снаряжения придется оставить здесь. Друг тем временем наплевался, наворчался, удостоверился, что из его «лифчика» ничего не вывалилось, кивнул:
— Похоже, мы идем не в том направлении. Но делать нечего. Может, удается скрыться в лабиринтах, если они здесь будут. Плохо, что совсем нет воды. У меня ее только литр.
— Придумаем что-нибудь. Пошли, — сказал я. И мы двинулись дальше.
Вода. Казалось бы, простая штука — два атома водорода плюс один атом кислорода, но не тут-то было! Этакая «вода», синтезируемая самым простым моносинтезатором, организмом отторгается. И не из-за того, что нет в ней разных солей. Соли тоже не проблема. Просто она не прошла обработку жизнью, и чего-то там в ней еще нет. Это мертвая вода. Рыба в ней дохнет почти мгновенно, а человек живет столько же, сколько и вообще всухую. Неделю или чуть больше. Мы вовсе не собирались устраивать тут длительное жилье, но галаксмен должен быть готов ко всему, к любому варианту событий. И мы пометили про воду в своих извилинах.
Тем временем мы осторожно, но быстро двигались вперед. И вглубь. Ходьба по руслу давалась легко, и как раз именно это-то настораживало.
Сама по себе Майя никак не относится к разряду миров, где можно гулять, разинув варежку пошире. Плюс к тому специфика заведения, которое давным-давно тут обосновалось. Мы быстро шагали, ощущая угрозу, исходящую отовсюду — она расступалась перед пятнышком света, тут же возникая в мрачной тишине темноты за спиной. Ни звука, ни блика, ни запаха в стерильном древнем затхлом воздухе. Подземелье словно смотрело за нами. Его молчание стало казаться зловещим. Оно, как затаившийся хищник, наблюдающий за все приближающейся жертвой, казалось, шептало про себя: «Ну, еще два шага. Ну еще шаг…»
Каждое касание бывшего русла ногами идущего впереди Дэва поднимало ленивую, мельчайшую серую пудру пыли. Все здесь было покрыто ей, за нами тянулся медленно развеивающийся сероватый шлейф. Дэвид резко остановился, я по задумчивости налетел на него:
— Ну?
Он молча указал рукой. Впереди, в слабом свете фонарика, находилось что-то очень старое и все же чужеродное этой подземной реке. Дэв знаком предложил мне стоять где стою и подошел поближе к тому, что издалека выглядело кучкой заплесневевшего пыльного тряпья. Рассмотрел. Повернулся ко мне:
— Мертв уже очень много времени. Но странно не это. Это как раз понятно. Но его снаряжение, оно, считай, новое. Именно такое, как мы хотели.
— Не касайся! Это ловушка, Дэви! — торопливо сказал я, подбегая к нему, — Скорее отсюда, я чувствую, сейчас что-то будет! — схватил его за руку и поволок дальше. Свет лампочки вырвал из темноты надпись на скале на языке Интергала и еще какие-то иероглифы. Бросив туда мгновенный «читающий» взгляд, я секундой позже воспринял смысл: «Опасность категории ноль. Пси-барьер для всех видов. Там смерть».
Дэв резко остановил меня:
— Ты прочел? Это для острастки не стали убирать дохлого! Назад!
— Прочел! — крикнул я ему, — Это мясорубка, но пройти шансы есть, мы ж не стоим в каталогах пси! Притом, это может быть просто очередным враньем Тунга и кампании! Дэви, прошло уже пятьдесят минут. Запустят пеленгаторы, а мы в такой близи, мы ж просто сгорим!
— Да знаю! Погоди, щас… Стой тут и не суетись, — сказал друг и ринулся назад, доставая на бегу что-то из своего набрюшника. Это оказалось мотком тонкой лески. Дэв с безопасного, по его мнению, расстояния бросил заканчивающуюся тройничком и грузом леску на оснастку мертвеца и чуть потянул, чтобы крючок зацепил ее. Поднялось облачко пыли. Так же бегом вернулся, разматывая свою нехитрую приспособу:
— Здесь двести футов. Маловато, но уж придется рискнуть. Если он не заминирован, то я думаю, он поделится с нами тем, что ему давно без надобности.
Мы засели за выступом скалы и Дэв потянул за конец лески. Только она натянулась, как по ушам дало усиленным сводом подземелья грохотом. Хлынул обвал. Мы шустро вскочили и понеслись прочь от валящихся глыб мимо устрашающей надписи. Воздушная волна взбаламутила пыль, видимость сразу резко ухудшилась.
— Будем надеяться, что теперь нас похоронили, — крикнул Дэв.
— По крайней мере, одного, — уточнил я. И со всего размаху снова резко столкнулся со спиной тормозящего друга… В мути перед нами проступила глухая, ржавая и такая же старая, как и решетка, цельного металла стена. В ней, впрочем, имелась узенькая дверь. Без ручек, замочных скважин или еще чего-нибудь местного, наводящего на мысль о том, что ее можно открыть.
Дэв нахмурился, созерцая препятствие:
— Гхрм… Вот она и есть — госпожа Мясорубка.
— Осталось шесть минут, — напомнил я ему, — И мокрое место.
— Точно, — восхитился он, — Именно МОКРОЕ МЕСТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! На пакет с водой. Возьми нож, аккуратно надрежь. Как скажу, бросай. На щупальца, задача ясна? Жди команды.
Обследовав дверь, он распечатал пачку липучки и не прикасаясь к стене, отработанным движением послал полужидкую массу на ржавую металлическую поверхность. Розовая сопля повисла причудливым вензелем. Тогда, довольно кивнув себе, он вынул из кармана свою «сувенирную зажигалку», подпалил детонирующий патрон и под шкворчание шнура кинул его, точно попав в потеки липучки. Патрон на мгновение прилип и ослепил меня вспышкой. Детонировавшая липучка высадила оказавшуюся слоеной дверку, оттуда наружу рванулось что-то ослепительное, похожее на струящиеся фиолетовые нити. Услышав вопль Дэва, я кинул надрезанный водяной бурдюк в проем. Нити жадно схватили добычу, сжали ее.
— Глаза! — заорал Дэв, я зажмурился, но эта фиолетовая вспышка оказалась слабой. Из-за проема послышался треск, и все смолкло.
Я взглянул на циферблат и сказал:
— Пять минут. Идем!
Миновав в красном свете фонарей, здесь они уже были, чадящие огарки аппаратуры, мы понеслись по вполне благоустроенному тоннелю. Дальше и дальше, мимо каких-то странных, немайанских транспортных средств, мимо стеллажей с упаковками из блестящей пленки, мимо еще и еще чего-то…
— Это склад! — выдохнул на бегу Дэвид, — Держи!
Всунул в мою протянутую пятерню тяжелый трубчатый предмет — лазерный резак. Впрочем, сейчас он мог пригодиться и как оружие. Наружные проходы склада охраняло такое же чудище, что и внутренние. Но теперь мы могли просто выключить его. Что я и сделал, на бегу полоснув по энерговодам лучом резака. Впереди померкло свечение и все нарастал дергающийся от бега проем словно нехотя открывающейся двери. Дэв выскочил в нее первый и сразу провел длинным замахом от бедра куда-то вбок. Что-то взорвалось, разбросав горящие обломки. Я последовал за ним и срубил силуэт, отделившийся от стены, затем, не глядя сунул резак в дверь и поджег ближний ко мне складской стеллаж, все надо делать основательно. Дэв прохрипел: «Туда», рубанул ладонью воздух, и мы помчались по матово светящемуся полу, время от времени продолжая создавать очаги пожара. Дэв захохотал:
— Хорошо же нас научили! Зачем мы здесь? Убивать, жечь, насиловать, грабить! Банза-ай!
— Сарынь на кичку! — орал и я, не пропуская ни одного прохода, ни одного энерговода, ни одного силуэта. Мы мчались, как пожар в степи, оставляя за собой огонь, смерть и крики ужаса. Нам это понравилось, черт побери!
— Где проекторы, ублюдок? — заорал Дэв на выхваченного откуда-то тощего майанца, — Сожгу, мазерфакер! Ну?!
— Сорок, — прохрипел я, — Жги.
— Это, — сказал с трудом соображающий что к чему майанец, — Третий проход. Вас не пустят, все заблокировано…
— Пощади дурака, — заорал я Дэву, вскинувшему было лучемет, — Время!
— Тридцать!
Мы помчались к третьему проходу. Незаметно русло подводной реки превратилось в подземный поселок. Третий от нас отделяла глухая стена сплошного металла. На этот раз зеркальная. Лучемет тут сомнительное дело, а вот резак…
— Осталось двадцать семь секунд, — я машинально засек время, поднимая резак на уровень груди. Зеркало дрогнуло и потекло вниз по разрезу. Крикнул Дэву:
— Дорезай вторым заходом. Металл толстый!
Американец сначала поджег со всех сторон коридоры:
— Чтобы не лезли под руку, — флегматичным голосом объяснил он. Он почти не задыхался после нашего забега. Поднял лучемет и сразу прошил насквозь недобитое место. Смрад горящего пластика жег в глазах и горле, лицо опалял плавящийся совсем рядом металл. Когда стрелка показала пятнадцать секунд, Дэв просто пнул торопливо взломанный, как консервная банка ножом голодного, кусок брони. Неправильный овал металла с противным скрипом подался и рухнул, внутрь проема моментально потянуло гарь, мы столкнулись перед дверью, потом попытались пропустить друг друга, в конце концов, потеряв еще три драгоценные секунды, я влетел в задымленный отсек, срезал лентой огня троих майанцев, пытающихся добраться до своих парализаторов, поддержал чуть не упавшего на раскаленную плиту друга:
— Десять!
Десять секунд — это несколько меньше двадцати ударов сердца взволнованного человека. Но мы уже не были людьми:
— Хронопресс!
— Пятнарь, — одновременно выдохнул напарник.
Время резко замедлилось. Теперь мы имели целых сто сорок секунд дополнительно к оставшемуся червончику. Это почти вечность. Особенно, если они могут стать последними. Мы рысью ринулись по проходу, посылая ленивые ленты огня в стороны.
— Они еще нас попомнят… — рассмеялся Дэв.
Камеру с табличками «Террис» и именами мы чуть не проскочили. Дэв, борясь с инерцией, зажег все, что могло гореть дальше по коридору, а я чудом увернулся от дружеского луча, и завопил, почувствовав, как затрещали на голове волосы от жара:
— Крейзи! Дурак, чуть не снес голову!
С изяществом бегемотов мы остановились и не спеша, чтобы не разбить хрупкие при таком ускорении тела, зашли в проекционную. Все это заняло одну секунду стандартного времени. Аппаратура была уже в полной исправности. Питание имела автономное и разгоревшиеся страсти на нее нисколько не повлияли. На терминале имелся объемный вид ранчо как бы со снятой крышей и два значка указывали точки возврата.
На экране ниже картинки медленно, по буковке, проявлялось: «Преступники, объявлены вне…»
Луч резанул по протоке, питающей инфопроектор. Надпись затормозилась на полуслове. Дэв, нажимая тугие клавиши, перевел компьютеры в ручной режим и набрал:
«Административное воздействие. Высылка в точки изъятия. Массив памяти о лицах и их местонахождении подлежит уничтожению, процедуру осуществить после обнаружения и высылки немедленно.
Об исполнении не докладывать. Пометки в памяти стереть. ТУНГ».
Терминал выбросил сообщение: «Подтвердите код операции. Введите пароль операции». Дэв смешно сморщил ставшее резиново неудобным лицо, набрал:
«Код.000.000.000, пароль операции: *********. К исполнению».
Терминал выбросил: «Принято». Весь предыдущий текст мгновенно исчез, сменившись мелькнувшим: «Поиск» и тут же засветившимся «Фиксация» Окончательно засветилась надпись «Переброс», а Дэв в это время пристроил на панели памяти вторую упаковку липучки, включенный детонатор — и мы оказались дома. Над головами прошелестело что-то, напомнив звук раздираемой бумаги. Американец провел по грязному, потному лицу рукой в многочисленных ссадинах:
— У-уфф… Замедляемся. И в ванну… Есть здесь ванна?
Время плавно приняло нас в свой неторопливый бег. Мы посмотрели на свои образы, все еще дружно покуривающие, попивающие те же банки пива, такие солидные, чистенькие и культурные, потом друг на друга. Грязные, усталые, окровавленные оригиналы дружно заржали. В этом что-то такое было. А может — просто нервы. Я поинтересовался:
— Слышь, а чего это ты там набирал-то, а?
Дэв подмигнул:
— Получил инфо методом подсматривания, подслушивания и вынюхивания. Куда бы пристроить наш арсенал? Очень уж он… Того.
Я пропел, приглядывая место и скрытное, и в то же время доступное:
— «А помирать нам рановато: есть у нас еще дома дела».
Американец скептически хмыкнул.
— И вот еще, Дэв. Что будем делать дальше со всей этой лабудой? Сам понимаешь, нам надо уходить. Мы разворошили такое осиное гнездо…
— Нет проблем, — сказал друг, — Как — никак есть я и мой проектор. Кстати, насчет ванны… Я сейчас похож на нациста оккупанта. Возьми это тяжелое орудие, — сунул в руки бластер, — Намахался я им сегодня…
В конце концов я пристроил вооружение на камине, слегка задрапировав его какой-то тряпкой. Дэв, помыв конечности, первым делом вынул контактные линзы и достал из чемодана новые очки, точно такие же, как разбитые. Довольно посмотрел в зеркало и только потом полез в ванну.
— Бэд рашен, я снова пою, — слегка ополоснув руки и морду в кухонной раковине, пританцовывал я под используемый по прямому назначению завода-изготовителя дэвовский «Шарп»:
— Бэд рашен, я снова с тобой!
Повернувшись, чтобы взять полотенце, я обнаружил ствол чего-то крупнокалиберного перед носом. Оружие умело держала Татьяна.
— Ох, слушай, только не сейчас, — вздохнул я, — Сначала надо поесть. Я пельмени опустил. И так уж вода один раз выкипела, пока мы воевали. Да опусти ты этот металлолом! Давай устроим перемирие.
Она недоверчиво проворчала:
— Знаю я ваши майанские перемирия.
В этот момент за ее спиной возник голый мокрый Дэв и опустил ей на голову бластер. Со зверской рожей прорычал:
— Дадут сегодня здесь спокойно поужинать или нет? Я завалю каждого, кто вздумает встать на моем пути к мясному фаршу и полусырому тесту! Проклятье, мы будем жрать, а эта тварь пускай валяется и смотрит!
— Ты помешивай, пока еще кто на запах не явился, — заявил он, утаскивая Татьянино тело в зал, — Пока приготовится я успею и связать ее, и вытереться, и одеться, и на стол накрыть. И завалить любого, кто еще вздумает зайти раньше, чем трапеза окончится!
Спустя минут пять я раскладывал по тарелкам порции, Дэв то благодушно следил за шумовкой, то неприязненно поглядывал на дверь и связанную как личинка шелкопряда Татьяну. И дверь, и Татьяна, старались не вызывать неудовольствия американца. Может, потому, что у него на коленях лежал заряженный «по пробку» лучемет. Дэвид Эдвин Ли поесть не только любит, но считает еду ритуалом, нарушать который не позволительно никому и ничему. Войди сейчас ангел с саксофоном и возвести он конец света со страшным судом — и то разговор бы не состоялся бы до окончания десерта. Ворча, приятель ловил вилкой пельмень, последовательно тщательно окунал в масло, уксус и сметану, затем внимательно рассматривал и только потом отправлял в рот.
Наконец, угощение растаяло как сон, был выпит сварившийся в пузатом кофейничке кофе, с ним в желудках улеглись ничуть не возражающие против такого соседства по сто грамм коньяку, задымились ароматным дымком сигареты и заметно подобревший американец сообщил глотающей голодную злую слюну Татьяне:
— Теперь можешь говорить все, что хочешь. Теперь я расположен к беседе.
— Зато я не расположена, — гнусаво возмутилась она, — Третьи сутки без крошки во рту разыскиваю этих балбесов, а они даже не догадываются накормить!
— Сейчас, убив легкой закуской сосание в желудке я готов даже на это, — Дэв с добрым сопением соорудил четырехслойный бутерброд и дал даме укусить от сложного сочетания ржаного кислого хлеба, твердокопченой колбасы, настоящего швейцарского сыра, зелени, масла и каких-то приправ.
Я оглядел жующую пленницу. На этот раз она была одета в длинную плиссированную темно-коричневую юбку, в тон к ней была, видно, подобрана и кофта — немного светлее, в стиле мужской сорочки, с нагрудными кармашками и погончиками. Закатанные рукава обнажили незагорелые, тонкие с синими прожилками вен руки. Всклокоченная отбеленная химия делала лицо неприятным. Одежда и слегка размазанная косметика свидетельствовали о прошедших неустроенных сутках, не меньше. Багажем дама то ли не обзавелась, то ли он ждал ее где-то не здесь. Она вполне могла оставить его в любой из вокзальных автоматических камер хранения. В целом она выглядела естественно: невезучая малолетняя шлюшка, из тех, что голосуют на трассах, снимаются на вечерних улицах и танцевальных сборищах. Только глаза выдавали ее сейчас с головой. Ни у одной потаскухи не может быть такого острого, многоопытного взгляда. Взгляда существа, уже давно сделавшего ежесекундную игру своей натурой.
Она встретилась со мной взглядом и подмигнула, продолжая жевать слишком большой откушенный кусок. Она действительно тяжело провела это время и действительно было голодна. В этом она не играла.
— Чертовски вкусно, — изрекла она, справившись наконец о бутербродом, — В России такими теперь не угощают. Руки, конечно, вы мне не развяжете?
Дэв укоризненно покачал головой:
— Как можно! Я не устану от того, что накормлю тебя собственноручно. Будешь хорошо себя вести — дам даже кофе.
Татьяна усмехнулась:
— Ради кофе я буду паинькой. Какие у вас планы — насчет меня? Накормите, напоите, в баньке попарите — и в Интергал, на правеж? Или сами будете потрошить? Чего молчите?
— Да так, взвешиваем твои предложения. Простят ли нас, если притащим на блюде твою прелестную голову с отрезанными ушами, губами и носом.
— Точно, — вставил Дэв, с видом художника, кладущего решающие мазки на холст, мажущий второй бутерброд, — И глаза на другом, маленьком блюдечке. С каемочкой по цвету глаз.
— Во-во, и глаза на блюдечке. Да только не простят ведь. Да, Дэв?
— Угу, — промычал американец, давая даме укусить, — Как пить дать. После всего, что мы отчудили. Лихо оно горело!
Хохотнул:
— Как ты этих технарей сходу зажег, в проекционной? Троих сразу? А морда у того ублюдка была — не придумаешь глупей. Интересно — он успел сделать в штаны?
Я рассеянно качнул головой:
— Уж наверно… Да он тогда и не заметил бы.
Зевнул. За окнами незаметно совсем стемнело. Скосил глава на полонянку в мятой, грязненькой одежонке и продранных на колене колготках:
— Может, сдадим ее на ночлег обратно на Лубянку-Prison? Интергал отпадает, а оставлять мадам здесь — как мне кажется, будет неоригинальным самоубийством.
— Придется посменно спать, — сказал, тоже позевывая, приятель, — Тюрьма уже небось не примет. Поздно, почти одиннадцать местного. Ниче, на кофе да куреве протянем ночку. Слушай, а может просто вздернем ее прямо тута на потолочной балке, засечем полчаса да и разойдемся дрыхнуть, а?
— Нагадит ведь, — поморщился я, — Слушай, есть идея! Все будет в лучшем виде, дружище. Покорми ее пока, я сейчас прийду. Где-то тут были шприцы…
После двух уколов Татьяна закрыла глаза и вытянулась.
Дэв прищурился:
— Наркотик? Надолго ли он ей?
— До утра. Это старая хохмочка, корень. Снадобье комбинированного действия: сначала стандартный наркотический эффект, а сразу за ним — инфорегрессия.
— То есть?! — заинтересовался он. Я пожал плечами:
— Короче, сон и явь для ней сейчас многократно поменялись местами. Чем больше она борется с действием препарата, тем глубже загоняет себя в кошмары.
Дэв нахмурился:
— Ну а если она и это знает? Тогда что?
— А вот что, — я показал небольшой чип, — Импульсный сонгенератор. Это ей на десерт. Думаю, до утра будет предостаточно.
Запутал черную глянцево блестящую чешуйку в отбеленных кудряшках:
— Развязывай свои узлы. Иначе к утру начнется некроз, омертвение тканей кистей рук и ступней ног. Уж лучше тогда ее действительно сразу вздернуть.
— Хочешь приручить? — покачал головой приятель, — Шеей рискуешь. Да и моей тоже.
— Знаю. А что еще остается? Как сказал Мекки Найф, что такое убийство человека по сравнению с использованием его в своих интересах? Прикинь сам, Дэви: нам пока что некуда трогаться. То есть мы просто не знаем, куда. Нас нигде не ждут. Лучи проектора прекрасно засекут — и начнется тот же танец, только за пределами заповедного мира никто не остановится перед использованием глобального оружия. А от него мы не закроемся.
— Ты не ответил на мой вопрос: зачем она тебе? — нахмурился друг, — Ведь ее наличие или отсутствие при нас не меняет в раскладе ровно ничего. Если, конечно, не считать огромного риска. Ты можешь убедить меня в обратном?
Я покосился на Татьяну, вздохнул:
— Не могу. Не испытываю к ней совершенно никакого влечения, но чувствую нюхом: ее присутствие в банде означает очень много. Просто чую. Конечно, это не аргумент.
— Нич — иччо я… Ахах, ничего, кроме общей затраханности, уже не чую, — зевнул он и почесался, — Комары кусаются. Мечтаю добраться до мягкого лежбища. Включи охранные автоматы, фантомы и прочее, — Повернулся и поковылял к лестнице на второй этаж, бормоча под нос, — Вот всегда так: то никого, а то сразу все и кучей.
Борясь с желанием лечь и заснуть, я стащил даму на поп, врубил охранные и сбивающие с толку незваных гостей аппараты, кинул на диван подушку и одеяло, вырубил свет и при мягких трепещущих красноватых отсветах камина упал спать не раздеваясь. Голова коснулась подушки — и я уже спал.
Серенький небосвод еще не успел украситься раскаленным гривенником светила, как я проснулся. Часы на руке продемонстрировали около пяти. Дэв вовсю похрапывал наверху. Вместо дамы валялась записка: «Я приду».
Я поморщился: понимайте — де, мальчишки, насколько хватит фантазии.
Добрел на кухню и сварил себе крепкий кофе. Голова напрочь не желала работать после вчерашнего. Кофе только прогнал последние остатки сна, и все. И тело, и мозги вихлялись как попало. Потом я сообразил — это же после вчерашнего пятнаря. Максимальное ускорение биовремени изматывает основательно и не на один день. Да и вообще гробит здоровье. Оставив нюх на работающую охрану, я сел за старенькую швейную машинку, водруженную Охотницей на стол. Вокруг валялись драные нитки — значит она ночью что-то переделывала в своей одежонке. Странно. Зачем Охотнице следовать ритуалам этого мира? Я еще раз покосился на обрывки ниток и потряс головой: «Да ведь это только одно значит — она тоже пока голая!» Ленивая одурь мгновенно вылетела из головы. Была. Была голая, а сейчас изымает свою подвеску, до этого спокойно лежавшую в какой-нибудь автоматической камере хранения. Их-то полным полно на каждом вокзале. Настроив шарповский приемник на «Маяк» и услышав привычные сигналы, вспомнил про еще спящего друга, уменьшил громкость. Собрал разбросанные впопыхах Охотницей по столу остатки ниток, бритвенное лезвие, спрятал машинку на свое место, зашел на кухню, снова поставил турку на огонь. Надо было попытаться понять — чего от нашей «дамы» можно ждать? Почему, по какой такой причине она действовала до сих пор без своей подвески? И есть ли эта самая подвеска у нее вообще? И что она замышляет, — для того, чтобы отправить нас к праотцам, у нее имелось немало как причин, так и вариантов, а то, что мы не убили ее, вряд ли вызовет ответную столь горячую признательность профессионалки, что она нас оставит в покое. Видимо, пора будить этого гения… пусть изобретает какой-то необнаружимый перемещатель. Пора сматывать удочки.
Поднявшись на второй этаж, растолкав жутко недовольного американца, я сообщил ему новости и прибавил, что-де «пора тебе, немного поразмыслив, родить что-то спасительное».
— Какой идиот рожал хорошие идеи в шесть утра натощак? — проворчал он и почухался. Я заметил, что он всегда хочет есть и чешется, если не в духе. Дэвид послал меня к черту и с кряхтением встал. Мы спустились вниз. Джезва, то есть турка, уже созрела. По залу потянуло ароматом мокко «образца 1900-го», по уверению Дэва, якобы спершего образчик в маленькой лавчонке колониальных товаров в Бруклине 1901 года.
Я не стал уточнять, каким бесом его туда занесло. Выпив кофе с парой готовых сэндвичей из треугольной упаковки «О-Нийл», он проворчал уже немного дружелюбнее:
— Решение готово. Необходимо: девяносто минут на переоборудование проектора, да неплохо было бы заполучить три гранулятора триптиллы. На худой конец — пару румбах. Тоже нету? Ну и черт с ними. Меньше будет майанского мусора в корпусе.
Решительно направился к стоящему в красном углу замаскированному под компьютер своему проектору, содрал облицовку системного блока. Затем, чуть сдвинул ноготь указательного пальца, выдвинул из открывшегося алого отверстия микротестер и серебристые суставчатые микроинструменты. Проворчал:
— Чем глазеть, принес бы лучше сюда мой вкладыш из чемодана. Кажется, там завалялось кое-что из полуфабрикатов.
Я встряхнулся и пошел за вкладышем. Палец со сдвинутым ногтем, откуда из живой мякоти высовывались усики тестера и все остальное, казался резиденцией большого металлического насекомого. Меня передернуло, хоть я и признал разумность вмонтированной в кость техники.
Дэв принял вкладыш, достал оттуда компактный плоский полевой микровизор и другие атрибуты своей конструкторской деятельности. Чем больше я сравнивал его и мои успехи по самостоятельному изготовлению оснастки, тем больше портилось настроение. Я потолкался за спиной, приятель рыкнул, и правильно. Сам не терплю сопения в затылок. Поэтому я ушел в кухню и там выволок на свет свое нищее снаряжение: материалы еще на две инфорбомбы, несколько чешуек импульсных разного назначения генераторов, лазерный шприц дальностью действия до километра, набор снадобий к нему, генератор радиоволн, вызывающий мгновенную остановку сердца, выполненный в виде мундштука, полтора десятка чипов разного назначения, хороший нож и прекрасного качества маленькую «кошку», к которой еще предстояло подыскать фал. Присоединил ко всему этому снаряжению кассетный плейер с наушниками и вечной батарейкой, десяток самых любимых кассет, зеркальные очки, аптечку, запас концентратов и каталитический мундштук, разлагающий воду на кислородоводородную смесь, которой можно дышать сколько влезет. Посмотрел на все это, занявшее только угол кухонного стола — и почувствовал себя нищим. Сколького мне еще не хватало до нормального оснащения, и начинать надо было с такого же плоского жилета, как у приятеля.
— Убирайся вон!!! — услышал я разъяренный голос Дэва. В кухню влетела Охотница. Она укоротила юбку до пределов возможного, в руках дама тащила не сильно набитый пакет и стрелять, как ни странно, кажется на сей раз не собиралась.
— Андрей, чего это он такой?
— Хммм, а ты в каком настроении бываешь, если в подвеске что-то не так?
— В какой еще подвеске? — выставилась она.
Я поморщился:
— Ну, в снаряжении.
— А это чего тут такое, — заинтересовалась она МОИМИ причиндалами.
— Убери конечности. А то по шее дам. Это так, разные мелочи.
— Занятно, — пробормотала она, убрав таки свои грабли, — И — зачем?
— Не прикидывайся. Где твои-то бебехи? Ну, твоя оснастка?
Татьяна холодно прострелила меня взглядом:
— Все мое во мне. Потому и спрашиваю: на кой хрен тебе все эти погремушки. Вас что, не смонтировали еще?
— Мы будем это делать только самостоятельно, — отрезал я, — Слишком важное дело, чтоб кому-то его доверить.
Татьяна посмотрела на кучку предметов и неодобрительно покачала головой: — И когда ж это еще вы смонтируете полностью? Сколько времени уйдет?
— А что, твоя вера запрещает убивать неэкипированных галаксменов? Какого черта ты все еще от нас хочешь?
Татьяна исподлобья, вскользь глянула на меня, жалостливо покосилась на мое оснащение и наконец, соблаговолила подать голос:
— У вас, как я понимаю, осталось немного времени, так что пока твой приятель возится со своим неуклюжим ящиком, можно и поговорить. Если он слышит — не беда. Дело касается и его тоже. Расставим акценты. Я здесь вовсе не для того, чтобы вас убивать или делать еще что-то такое же неприятное. Моя задача контролировать ваше созревание. Выяснить вашу опасность, так как в свое время кое-кто получил инфо, что вы представляете собой принципиально новую формацию галаксменов, ваша раса-де послужила инкубатором для получения их особо выносливой, скрытной, жестокой разновидности. Кое-кто рассчитывал, что терране будут особенно хорошо сочетать эти качества варваров с чисто интеллектуальными качествами. Например с изобретательностью, да еще вдобавок с чисто терранской неразборчивостью в средствах.
— Ну и как? — донесся из зала голос Дэва, — Что ты думаешь по этому поводу? Получилось у Майи?
— Нет, — ответила Татьяна, — Вы типичные подростки, получившие ксенотехническую подготовку и возможно, даже оснастку. Да мы можем набрать здесь хоть мешок таких! Майя здорово прогорела на вас, учитывая истраченные впустую время, энергию и силы. Впридачу, вы достойно расплатились за обучение, не так ли?
— Откуда ты знаешь? — крикнул из зала Дэв, — У тебя что, встроен пси-канал инфорсистемы? Или по старинке, инфотерминал в печной трубе прячем?
— Не твое дело. Знаю и все, — отрезала она, — А вас должно волновать совсем не то, где мой терминал. Время, конечно, штука относительная. Пусть они на Майе починятся, так? Спустя месяц, год, хоть бы и тысячу лет, неважно. Раз вы не смогли нанести уничтожающего удара, то они могут и имеют полное право прийти разбираться хоть сейчас. Нет? Если вы считаете, что они не захотят выяснить ваши координаты и наказать за…
— Пусть мы и рядовые подростки, но все же кое-чему обучены. И не дураки.
— Ага! — донеслось из зала, — Да чтоб тебе, зар-р-раза!
Какая-то запчасть там шмякнулась на пол.
— Короче. Что ты предлагаешь? — спросил я, борясь с нарастающим гневом, — Только в двух словах, без этих твоих пируэтов — вокруг да около.
— Я?! Предлагаю?! — рассмеялась она, подняв брови, — Если ты не будешь хамить, то я кое-что посоветую.
— Допустим, я уже вежлив, — проворчал я, — Так что?
— Хорошо и спасибо. Значит, так. Когда он закончит переоборудование своего ящика, то убирайтесь отсюда на Майю. Только не в разведшколу, а на поверхность. Там, я думаю, вас будут искать в последнюю очередь. Только не раньше, а ПОЗЖЕ нападения. Вы меня поняли? А теперь мне пора уходить. Вечность — маленькая, мы еще встретимся, мальчики.
— Вы опоздали, — констатировал голос Тунга, — Не трудись, Дэвид. Я уже знаю эти твои штучки. Ты бессилен, — Преподаватель возвышался посреди зала олицетворением торжества.
Его окутывало легкой, почти невидимой дымкой покрывало защитных полей. Татьяна попыталась что-то сделать, Тунг взмахнул в ее сторону рукой, и ее охватило что-то едва видимое, похожее на сигаретный дым. Охотница попыталась разорвать свои путы, не смогла и тогда вдруг поникла, как перчаточная кукла, из которой вынули руку. От девицы осталась только телесная оболочка, которую быстро растворял невинный дымок. Много, если через две минуты от Татьяны не было и пылинки на полу. Тунг, задумчиво следя за исчезновением дымка, поинтересовался:
— Надеюсь, вы не в претензии за тот маленький спектакль, который мы с вами разыграли? Вы развлеклись в нашей так называемой «прямой буяльне»?
Подошедший из зала Дэв жалко посмотрел на старшего преподаватели. Мотнул головой:
— Это что же, был всего-навсего аттракцион? Мы воевали, а вы себе глядели, как мы справимся с вашей долбанной нештатной ситуацией? Небось, посмеивались еще?
— По правде сказать, не без того. Кое-что было весьма забавным, — признался преподаватель, — Но опасности были настоящими. Как и погибшие.
— Что же это за полигон такой, с живыми людьми вместо мишеней?
Тунг жестко посмотрел на Дева:
— А скажи мне, сколько стоит жизнь?
— У вас на Майе? Не знаю, — признался друг, — Но хоть что-то она должна же стоить?
— В зависимости от конкретного лица. И только. Цена может быть и прямой, и отрицательной. То есть в числе погибших нет никого, чья жизнь была бы оценена хоть во что-то положительное. Вы просто привели несколько давно откладывавшихся за отсутствием палача приговоров в исполнение, да попутно проделали еще немало дел. Включая проверку на кровь.
— Активировались вы раньше, чем мы рассчитывали, ну так на то вы и галаксмены Террис, зубастой планетки, — Тунг посерьезнел, — Присваиваю вам звания кандидатов в галакс-рейдеры.
— Галакс-рейдеры? Это еще что такое? — поинтересовался Дэв. Он, как и я, был сбит с толку неожиданно крутым поворотом событий.
— Высшая квалификация галаксменов. Это те, кто может действовать автономно, без инструктажа, дополнительных групп поддержки. Таких у нас единицы. Однако не стоит задирать носы, вы пока только кандидаты. А теперь прошу в наши лаборатории, и уже всерьез. Необходимые специалисты и оборудование ждут вас.
Дэв с укоризненным вздохом покосился в сторону кухонной плиты, посмотрел на циферблат настенных часов:
— Рановато, господин старший преподаватель…
— В вашем нынешнем положении можете звать меня по первому имени: «Тунг», и все. Разумеется, когда нас не слышат другие, — прервал он Дэвида, — Если же вы хотите перед перемещением поесть, то я могу разделить пищу с вами, если не нарушу каких-либо ваших религиозных запретов.
Дэв кашлянул. Я покосился на Тунга, но ничего не сказал. Он добавил вроде даже извиняющимся тоном:
— Дело в том, что я курирую огромное количество разных вещей. Вы далеко не главная из моих головных болей. Так что представление о вашем мире у меня самое общее. Для частностей есть специалисты.
Под несущественный треп я собрал на стол, и мы как-то незаметно позавтракали. Затем запустили охрану, фантомат, кое-что еще из той же лавочки и отбыли. В глаза ударил лимонно — желтый чересчур яркий свет. Мы оказались на пляже с изумрудно — зеленым песком и пронзительно синей гладью воды.
Дэв толкнул меня локтем:
— Слушай, да ведь там бабы!
Вдалеке действительно сидели на булыжнике две особи женского рода и неизвестного происхождения, но… Я бросил на них взгляд: на мой вкус они были уж слишком длинноноги и фигуристы. Вдобавок, красивы как-то чрезмерно. Это не вызывало доверия. Дело известное: такие, как правило, уж чересчур избалованы мужским вниманием, чтобы быть сколько-то порядочными. Ведь они настолько красивы, что им должны все прощать, не так ли? И уж если они снизошли до кого-то… И так далее, и тому подобное. Меж тем Тунг направился к ним. Мы, естественно, двинулись следом. Нас представили друг другу. Светловолосая длинноногая хищница оказалась предназначена Дэвиду. Ее звали Тьела, «тье» одним звуком с придыханием. «Мою» же крутобедрую боевую лошадь именовали Хайрой, что я немедленно мысленно переделал в «харю». Она была несколько выше Дэвовой «телки», скулы рельефнее выдавались на овале лица. Прич она таскала делово короткий, «под мальчика», из толстых чуть вьющихся волос цвета красного дерева. Дэв бурно выразил свое восхищение дамами, а я недоверчиво осмотрел и пробурчал что-то вроде бы как приветственное.
— Вот, значит, это и есть ваши помощницы на период монтажа снаряжения. Они удовлетворят все ваши потребности, — тоном благодушного родителя сказал Тунг. Дэв немедленно уточнил:
— Сексуальные тоже?
— Все без исключения, — рассмеялся Тунг.
Милостиво кивнул:
— Они будут осуществлять всякую помощь. Умений и знаний для этого у девочек достаточно.
— Обслуживание, что, обязательно? — хмуро поинтересовался я. Притворяться как Дэв что-то не хотелось. Тогда я еще серьезно относился к красивым женщинам: с серьезной неприязнью. Тунг посмотрел на меня, перевел взгляд на ставшие тревожными глаза Хайры:
— Но ты же не сможешь один в требуемые очень небольшие, кстати, сроки, смонтироваться?
Какое-то мгновение между мной и Хайрой висело ощутимое, обоюдное поле брезгливого равнодушия. Затем влез Дэв, нахально заглянул ей за вырез купальника:
— О, да тут получше, чем у твоей Сабрины, Вэри Биг Титс! Энди, какого черта?
Хайра словно и не заметила хамского поведения Дэва. Тунг спокойно объяснил:
— Вам никто ничего не навязывает. Нормы общения выберете сами.
— Ага! Всю дорогу никто ничего никому не навязывает, — ворчливо парировал я, — Вот только почему-то всю дорогу я пляшу под чью-то дудку.
— Он не в духе, — сообщил остальным приятель, — А знаете, почему? Он не получил на завтрак свою любимую, правую ручку мальчика трехлетки из племени тапуйя. Сожрал все привезенное мной в один присест вчера — вот и страдает без любимой человечины. Хайра, смотри, чтоб он и тебя не съел. Он может.
Хайра посмотрела на меня оценивающе. Казалось, перспектива быть съеденной ее не пугала. Хотя должна была бы вызвать непреодолимую фонтанирующую рвоту, как учил предмет сапиенсоведения.
— Там разберетесь, — сказал Тунг, — А сейчас пора за дело.
Я так и не понял: то ли сказанное расценили, как шутку, то ли считали для нас людоедство делом понятным и даже простительным. «Надо это выяснить. Насколько они знают нас?» — подумал я. На ходу бросил Дэву:
— Не забудь перед началом работ умилостивить Одина. Да будет Его дух благословен над нами!
— Да пребудет Его дух с нами, — отозвался Дэв, на ходу уловив мою мысль:
— Равно, как духи Тора, Вотана и Игера! Да помогут они ковать оружие!
Пояснил для девиц:
— Эти божества призываются только тогда, когда делают нож, меч или самострел. Еще — перед битвой, или когда выходят на разбой.
Купола лабораторий ничем не отличались от других. Красного, кирпичного цвета купола, со стандартными шлюзами, скручивающимися кверху как клоунские резиновые языки. Сплав с памятью делал это быстро и красиво: рраз и открыто. Собственно, сам купол был только поверхностным терминалом, лифтом в глубоко зарытую лабораторию. Лифт тоже ничем не походил на терранские, никаких тебе шахт, моторов и разных тросов с кабинами. Жестко запрограммированный проектор, вмонтированный в плоский пол купола. Достаточно зайти в белый круг в центре, как очутишься уже на другом круге — терминале. В терминале лаборатории. Такой же желто — красный свет, такой же купол со шлюзом. Только шлюз ведет не на «улицу», а в большой, округлый, с поднимающимся вверх к краям полом, по размерам не уступающий аудитории-2, зал. Я хмуро осмотрел «с порога» неплохие комбайны, анатомический лежак, энерговоды, протоки и синтезаторы. Все как надо. Тогда я опустился на колени и громко запел:
— Ах-х-хузо бел-лахи менташ шайтан эр-рахи-им, аллах акба-ар! — и повторил это раз пять максимально гнусаво и громко. Хайра терпеливо ожидала конца церемонии. Продолжая кланяться в разные стороны, я завел другое:
— Харекришнахарекришнакришнакришнахарехаре. Харерама, Харерама, Рамарама, Харехаре!
Никакой реакции. Тогда я вспомнил «Отче Наш», а затем просто стал перечислять все божества, которые только вспомнил. Их набралось много, вдобавок еще с полосни я нагло выдумал. Попросив их всех покровительствовать в столь важном деле. Пообещав в случае успеха человеческие жертвоприношения и прозрачно намекнув на дальнейшие их блистательные перспективы насчет этой моей оснастки, я наконец соизволил подняться с мягко светящегося розовым полового покрытия:
— Сомневаюсь, что что-либо у нас сегодня выйдет, поскольку не все жертвы принесены. Вдобавок в такой варварской спешке я наверняка забыл несколько очень важных богов, и теперь они обижены невниманием. Впрочем, сейчас я их все равно уже не вспомню, так что теперь можно и поработать. Твои соображения, женщина: что сначала?
— Сначала необходимо снять твои характеристики, — сказала Хайра. По голосу чувствовалось ее раздражение сорокаминутными молениями, — Прошу в кресло. Устраивайся поудобнее.
Изготовленное из полужидкого пластика кресло мягко, но цепко захватило тело. На глаза опустились прожекторы видео, на уши — прожекторы аудио. В центры мозга приготовились начать проекцию обратимые пси — головки. И Реальность уступила место майанскому миру иллюзий. То, что проецировалось, было разным: иногда отвратительным, иногда смешным как щекотка, иногда щемяще грустным, а по большей части — скучным. Тестирование продолжалось достаточно долго, под конец я уже порядочно устал «испытывать эмоции».
Но все когда-то кончается. Прожекторы освободили органы зрения и слуха, оставив после себя неприятное влажное холодное ощущение. Хайра с некоторым оттенком эмоций сообщила:
— Действительно необычные индексы. Характеристики введены в большой компьютер. Начато программирование чипа-идентификатора. Готово. Теперь может быть неприятно, но это пройдет. Чип заряжается в церебральный проектор. Готово. Переброс. Начато укоренение. Как ты себя чувствуешь?
— Тоска зеленая, — пробормотал я. От лобной части головы по телу волнами расходилось тепло. Момент переброса я воспринял как легкий толчок внутри головы. Дама вовсю шурудила конечностями по клавиатуре пси-терминала, время от времени сообщая:
— Порт шестнадцать подключен. Порт восемнадцать готов… Порт сорок один — есть… Порт девяносто пять, последний, — есть. Общее укоренение. Наружный стандартный психотерминал — есть. Поисковый — есть.
— Я так и заснуть могу, — сообщил я, пытаясь устроиться поудобнее.
— Это не нужно. Начинаем программирование систем оснастки, — сказала Хайра, и я снова ощутил липкое прикосновение прожекторов.
Теперь сразу расхотелось спать. Трехмерное изображение разнообразных приборчиков заполнило все сто двадцать иллюзорных градусов поля зрения. Время от времени один из них охватывала прицельная спираль, он исчезал и, значит, программировался во мне. Между тем, каким-то десятым чувством я засек неоговоренную Хайрой операцию — чуть слышно вздохнул церебральный пси-проектор и толчком внутрь головы попал, как мне показалось, бесформенный кусочек инертной пластмассы, сразу развивший бурную деятельность посреди моих, как я надеюсь, бескрайних извилин. Например, подключившийся зачем-то к нервной системе, впитывающей огромные массивы инфо о изготовлении очередного устройства. Я мог только приблизительно оценить — насколько возросла инфо — емкость моей черепушки. Теперь в пиковой ситуации мне достаточно прорваться к любому типовому синтезатору, и я, подключаясь напрямую нервной системой, очень быстро получу все, что потребуется: от концентратов до мобильного компьютера и оружия включительно. Беда только в том, что эти самые синтезаторы не стоят на каждом камне. Если, конечно, рассматривать нормальные, похожие по развитию на Террис миры, а не эти супер-, дупер — и гиперцивилизации. А с собой синт не потаскаешь, так как даже без блока питания маленький синтезатор весит несколько тонн и занимает несколько кубометров. Конкретно в зависимости от мира — изготовителя. Скоро я потерял всякое представление обо времени. Та, что когда взглянул на часы, то удивился: несмотря на уже двадцать, если верить швейцарскому механизму, часов непрерывного бодрствования, спать вовсе не хотелось. Кажется, дело заключалось не только в чужом времени, но и в том, что стал делать со мной вмонтированный плоский чип. В организме начали происходить перемены. Я уловил приятную щекотку, словно маленькие шарики несутся по системам кровообращения, лимфы и какие там еще у меня имеются. Я прислушался, ощущение почти сразу же пропало. Тут же мелькнуло какое-то другое, но исчезло быстрее, чем я смог его как-то распознать. Затем я растворился в пространстве, удивленно наблюдая весь зал, приборы, Хайру и себя в кресле, в то же время не узнавая и не связывая себя с чем-либо. Слух вдруг воспринял невнятные дребезжащие — не звуки, что-то другое. Почти осязаемое, оно прокатилось по черепным костям и смолкло, ушло. Только время от времени я воспринимал облик окружающих со всех сторон темных кристаллов металлически блестящей нависшей со всех сторон аппаратуры. Теперь казалось, что изнутри тело трогает мягкая осторожная кошачья лапа. Боли не было, но эти прикосновения представились противоестественно — отвратительными. От внезапного спазма желудка, диафрагмы и шеи я чуть не уделал кресло. Как сквозь толстую стену донесся голос Хайры:
— Паранормальная коммутация центров.
Тут же по обонятельно — осязательно — вкусовым группам нервов хлынули вовсе незабываемые ощущения: что-то непередаваемо отвратительное, липко — вонючее, сладкой мясной трупной гадостной гаммой вместе с этими осязательными. Тело содрогнулось и выдало — таки длинный фонтан слюны, желудочного сока и остатков завтрака, сокращая еще и еще уже пустой желудок в попытке избавиться от навязываемого коктейля. Вкус и прочее от этого только усилились, тело корчилось в захватах кресла, из глотки вырывались судорожный кашель и рык. Только я успел в короткой передышке немного успокоиться, как взбесилось зрение. Аппаратура, которую показывали видеопрожекторы, стала казаться клубком переплетенных, вытягивающихся до бесконечной длины металлических нитей, висящих в кирпично — красном объеме.
Булькающий голос, в котором я с трудом узнал Хайру, произнес:
— Монтаж агрегатной части завершен. Начата генерация программных массивов. Генерация системного ядра. Завершена. Генерация системных модулей. Завершена. Начинаю компиляцию с программным модулем. Структурная компиляция. Сенсорная компиляция. Навигационная компиляция. Темпоральная компиляция. Общая компиляция. Тест-программа.
Немного позже голос Хайры сообщил:
— Тесты завершены. Тестирование показало нормальную работу оборудования подвески. Дефектов не выявлено, — девушка помедлила и пояснила, — Полное врастание, поздравляю, галаксмен.
И еще чуть позже:
— Есть синтез галакс-рейдер сознания.
Теперь голос Хайры громыхал, как раскаты отдаленной грозы, словно за сотни километров я видел ее искаженную, полупрозрачную фигуру на фоне вспыхивающих и гаснущих огоньков установки пси — проектора. Потянуло странным и неприятным, смешанным запахом медикаментов, сырости и хлорки, а в макушку словно вонзили ледяную иглу. Казалось, через эту тонкую линию холода в меня, в самое мое «Я» нагнеталось Нечто. Нам кое-что рассказывали об этой процедуре, но любые рассказы не передадут этих ощущений… Язык бы не повернулся закончить «это можно только испытать».
Это, проникающее в глубины сознания, казалось мне ворохом жадных, суетливых червей, расползающихся под черепной костью по моим извилинам. Оно было разумным. Оно пыталось завязывать какие-то диалоги со мной, но непередаваемое отвращение заставляло мое сознание замкнуться, съежиться, противодействовать…
И я чувствовал, как давят оттуда, снаружи, лишая возможности отторгнуть Это.
— Общая генерация. Синтез, — донеслось извне, и я не понял смысла слов. Мне было не до того, что там громыхают снаружи. Холод сменился волной огня, принесшей боль.
Мыслей уже не осталось — только ужас и желание сжаться в абстрактную точку. Пришла безнадежность — сражение внутри мозга, внутри меня не могло закончиться моей победой.
И вдруг — словно удар из глубин. Там возникло что-то неизмеримо сильней, чем Я. Оно отбросило ком шевелящихся червей, словно они и в самом деле были лишь насекомыми. Это, ставшее теперь облачком мрака, висящим как бы у ворот коридора, соединяющего мое «Я» и всего остального мира показалось теперь чахлым и даже забавным, поскольку Оно уже перестало быть опасным.
Внутри глубин сознания возник намек на голос — я даже уловил его тембр — хрипловатый тембр скверной девчонки. Голос доверительно сообщил:
«Ну уж это уж было слишком. Включи имитатор — по — рождению. И еще комплекс Бывая».
В черепе что — то хрустнуло, и все мои старые ощущения вернулись назад. Даже настроение. О только что перенесенных пытках напоминали разве что мокрые от слез щеки да медленно уходящее из мышц судорожное состояние готовности к новым передрягам.
«Не выдай нас, — попросил голос из моих глубин, — И не злись на них. Они — всего лишь рабы, а ты — господин… А то, что они добровольные рабы — это еще пара очков в твою пользу. До встречи, капитан!»
Это, неопасное и даже послушное моей воле, как бы закрыло истинного Меня — как маска скрывает лицо. Когда кресло выпустило меня из своих липких объятий, тело стало действовать самостоятельно. Оно поднялось, подошло к спокойно ждущей Хайре, моя рука одним движением сдернула с тела девушки лагуну. Губы сообщили Хайре:
— Я хочу тебя.
Хайра, казалось, ничуть не возражает. Она устроилась в кресле и сама забросила ноги на мои плечи. Лицо, правда, осталось безжизненным, как всегда — словно не происходило ничего, достойного внимания. Впрочем, у всех майанцев так.
Я-внутренний — отстраненно, не ощущая ни малейшего удовольствия, наблюдал за совокуплением. Может быть, со стороны это и выглядело неплохо, но весь мой терранский жизненный опыт говорил одно: красота женщины — это красота подлости. Красота вероломства.
Когда все кончилось, Хайра молча высвободилась, все с тем же непроницаемым лицом, словно сексуальный акт был неизменной частью порядком надоевшего производственного процесса, одела свою короткую лагуну и приводя в порядок прическу, буднично напомнила:
— Тунг ждет. Я приду к тебе на вашу Терру позже.
Мои глаза оглядели ее фигуру так, что я ждал появления на белоснежной ткани лагуны грязных пятен только от своего взгляда. Губы ухмыльнулись еще гнуснее.
Ступая на круг лифт — проектора, я думал: «У них ни шиша не вышло. Почему? Почему они ничего не смогли со мной сделать? И что это был за голос, такой знакомый, будто я слышал его с детства?»
Предстояло обязательно разобраться в этом.
Язык металла скатался в трубочку, открывая выход на пляж.
Тунг ждал на берегу, раздумчиво играя подобранным на пляже изумрудом. Я подошел к нему.
Повернув лицо, он милостиво кивнул:
— Сутки на разграбление Террис, и за работу. Что ты имеешь против длительного рейда?
— Ничего! Готов хоть сейчас.
— Неплохо. Инструкции получите не территории своей терранской базы. Как тебе понравилась Хайра?
— Хайра как Хайра. Стандартный препарат имперской пси.
— Хочешь, чтобы она была твоим новым партнером? — прищурился Тунг.
— Никак невозможно, — почтительно отреагировало тело, — С бабами не сработаемся. Они только в постели хороши. И, конечно, когда пытаешь, приятно орут.
— Чудесно. Именно таким ты-то нам и нужен, — ласково улыбнулся Тунг, — Оператор, возврат…
Я оказался в зале отцовского ранчо. Дэвид кимарил на кресле у стола с основательно истребленной закусью. Психощит, как я назвал свое приобретение, ушел в загашники моего «Я», и я снова, как говорится, лично стал к штурвалу. Осторожно тронув начинающего уютно похрапывать друга, поинтересовался:
— Чего тут спишь, меня, что ли, ждешь?
Напарник рывком вздернул голову.
— Как ты, в порядке?
— Разумеется. Хотя, если честно, то было достаточно паскудно.
Он облегченно вздохнул.
— Меня отпустили давным-давно, — посмотрел на часы, присвистнул:
— Ого, тебя мариновали больше моего почти на двенадцать часов! Экипирован?
— Да. А как твои успехи?
— Тоже. Я-то в полном порядке… — Дэв не договорил, достал из кармана плоский пультик дистанционки — Проектор готов. Неплохо бы посмотреть, что там…
— Присаживайся. Поглядим, что они поделывают.
— А не засекут? Я еще малость не в форме, чтобы ползать или бегать.
— А и не надо! — добродушно передразнил он меня, — Сиди себе да смотри.
На стекле НЕКСТовского пси-проектора появилось быстро смещающееся звездное небо. Прицельная спираль тащила к нам галактику, известную земным астрономам как NGK 69377.
Галактика плавно заняла весь экран бывшего компьютера, тогда ломаная спираль перескочила на звездное скопление в средней части NGK69377. Из звездного скопления была извлечена звезда, затем — нужная планета и место на этой планете. У меня возникло ощущение, что телекамера стремительно пикирует на тот изумрудный пляж, где я только что стоял.
Тунг удобно устроился на каменном сиденье валуна, похожего на кресло. Рядом с преподавателем стояли Хайра и Тьела. Тунг не смотрел на девушек — он задумчиво высматривал что-то отдаленное в морских волнах. Отсутствующий вид майанцев нас с Дэвидом уже не мог обмануть.
— Начало разговора упустили, — прошептал Дэв, — Помалкивай: пока что не получилось сделать звук односторонним. Удалось только картинку. Так что молчи.
— Хорошо, — понизив голос, буркнул я ему. Дэв поколдовал с пультом, лица приблизились. Говорил Тунг:
… — Эмоции. Поэтому дополнять вероятностные комплексы. Сейчас вы для них не более, чем прислуга. Затем — может быть, в вас и подозревают профессионалки или накладки. Кто вы на самом деле — они не знают и знать не должны!
— Мы знаем, — недовольно вставила Хайра.
— А я повторяю еще раз! И буду повторять, пока вы не осознаете всю важность вашей миссии! — воскликнул Тунг.
Добавил спокойнее:
— Они и так задали нам хлопот. Эти варвары почти неуправляемы. Поэтому я и повторяю: вы должны сыграть безошибочно. Для этого вам — на время, конечно — придется стать похожими на них, то есть необузданными, переполненными примитивными эмоционально интуитивными оценками… Иного пути привязать к себе этих дикарей нет. Ну не заключать же мне с ними договоров! Да и есть ли гарантия, что они будут считаться с договором?
Они рассмеялись. Я стиснул зубы, а Дэв угрюмо засопел.
— Знаю, что вы предпочли бы кого-нибудь другого, — Тунг усмехнулся, — Но это не хобби. Ваша работа любить их. Искренне, самоотверженно. Привязать к себе, а значит, к Империи. И никаких эксцессов. Если они захотят, чтобы ты, Хайра, лизала их вонючие зады, то ты забудешь про свои утонченные вкусы и будешь лизать.
Тунг замолчал. Неподвижное лицо Хайры исказила ненависть:
— Будь моя воля, — поцедила она сквозь зубы, — О, я бы показала этим «разумным», какого отношения они могут ожидать от таких профи, как я!
— Спесивая, патентованная дура, — громко поставил я свой диагноз.
Лица у них вытянулись и исчезли. Дэвид раздраженно проворчал:
— Вода в жопе не держится?! Мы же договорились?
— Прости. Я бы ее разорвал! Стремная сучка.
— Чего ты от нее ждешь? — желчно поинтересовался Дэв, — Уж не человеческого ли отношения от представителей этой звездной Чека? В конце концов мы сами играем варваров, да и не с твоей ли подачи?
— Хорошо. Я нем, как рыба. Врубай.
Приятель недоверчиво хмыкнул, но включил. Мы снова присутствовали на Майе. Хайра стояла навытяжку перед Тунгом. На скуле медленно проступал сквозь тонкую кожу синяк. Тунг ледяным голосом распорядился:
— Пожалуй, подойдет. Веди на инструктаж замену.
Он посмотрел на удаляющихся девушек, негромко рассмеялся им вослед:
— Дикари? А вы — кто, а? «Разумные»…
После паузы задумчиво пробормотал:
— Значит выбор был верен. Они изобрели отраженный луч, чтобы прослушивать нас. Интересно, кто из них изобрел?
Громко спросил:
— Энди, Дэвид, вы слышите меня? Подайте голос!
Тут рука Дэвида попробовала зажать мне рот, и я с возмущением стряхнул ее. Что я, последний идиот, чтобы покупаться на такие детские подачи?
— Нет, скорее всего они или перепуганы, или ругаются сейчас, — пробормотал преподаватель и еще неизвестно кто по совместительству.
— Простите, Владыка, я не расслышала, — сказала подошедшая новая девушка. Голос у нее оказался высоким, детским. Даже беззащитным каким-то.
Я осмотрел кандидатку в зазнобы. Она имела вполне терранский тип тела. По земному, ей едва бы исполнилось лет семнадцать. Темные волосы, кругленькая симпатичная мордашка домашней девочки из хорошей семьи: такие мне всегда нравились. Тунг взмахнул рукой и мягко сказал:
— Присаживайся, Таласса. Мне нужна твоя помощь.
— Благодарю вас, Владыка. Если возможно, я постою. Приказывайте, Владыка.
Тунг отечески улыбнулся. Сейчас он выглядел усталым и добрым. Я уже знал, что это его официальная манера поведения. Он вздохнул:
— Как хочешь. Ты можешь очень помочь в одном деликатном и очень важном для меня деле. Но сначала выслушай.
Таласса молча кивнула. Тунг улыбнулся и вновь повернул взгляд к водной глади.
— Нам нужно задействовать тебя на Терре. Хайра переписала в тебя данные?
Девушка снова кивнула.
— Прекрасно. Твои вопросы, пожелания?
— Благодарю вас, Владыка. Вы знаете, что это мое первое поручение, и я во всем полагаюсь на вашу мудрость.
Тунг оторвался от созерцания моря и прищурившись, глянул на потупившуюся девушку:
— Деликатность… Все, что произойдет, будет стерто из твоей памяти, девочка. Это последние воспоминания, которые я разрешаю взять с собой. Ты готова?
— Да, Владыка, — прошептала она. В руке Тунга возник крохотный прямоугольник синего металла — не больше почтовой марки. Дэв толкнул меня коленкой и прошипел:
— Психоключ!!!
Я шикнул на него. Я смотрел. Девушка стала казаться немного сонной — только и всего.
— Теперь ты знаешь, что нужно делать — распорядился Тунг. Таласса молча кивнула.
— Соберись, — приказал Тунг и спрятал ключ. Таласса заморгала и ее большеглазая мордашка приобрела удивленное выражение.
— Все в порядке, Таласса, — усмехнулся Тунг, — Я просто проявил твою информацию и одновременно заблокировал долговременную память. Это связано с твоим поручением. Теперь понятно, почему такая закрытость?
— Но… Да, — нахмурила лоб она, — Но Владыка, это прямое нарушение…
— Глупенькая. Многие знатные дамы Империи платят огромные деньги, чтобы предаваться скотоложеству, а ты будешь этим заниматься даром, притом в полной безопасности. Ответственность за эту твою миссию только на мне…
Тунг неожиданно рассмеялся:
— Впрочем, если уж откровенно, то какая ответственность? Если ты справишься, ты не будешь ничего помнить. А если не справишься, то помнить вообще станет некому. Ты видела, как рассыпалась Хайра, когда переписала информацию? Это совсем не несчастный случай, девочка. Это наказание за то, что варвар послал ее подальше.
Девушка молчала. Я заметил в ее взгляде постепенное понимание того, в чем уже убедился: Майя отнюдь не рай, а гуманный Тунг не столь уж и добр. Если, конечно, добрым быть не выгодно.
— Тебе достался достаточно неприятный объект. Вот он, полюбуйся.
Взмах пятнистой руки, и перед ними возник я. То есть мое объемное изображение.
— Честно сказать, я начал уважать их. А когда-нибудь мог бы начать бояться, — признался Тунг, — Жесток, недоверчив, феноменальный нюх на ложь. Поэтому работа будет тяжелой. Возможно, что как многие варвары, он считает женщин низшими существами. Если это так — то используй свою мнимую вторичность. Не пытайся с ним играть. Будь сама собой. Будь искренней и уязвимой. Такой стиль, как мне представляется, будет самым лучшим.
Таласса молча кивнула. Тунг пожевал губами и строго подытожил:
— Работай на доверие. Тонкие прикосновения, застенчивость.
Вздохнул:
— Я говорю ужасные вещи, но такова жизнь, девочка. Самым лучшим для тебя было бы в него влюбиться.
— Ч — что Вы сказали?! — еле выговорила Таласса.
Тунг махнул рукой, голограмма исчезла. Хмуро сказал:
— Мы сильны. Мы очень сильны, и при желании без напряжения стерли бы в пыль, превратили в газовую туманность этот мир со всеми его обитателями. Но есть сила и в слабости. И мудрый использует не самый быстрый, а наилучший из методов. Твоя сегодняшняя слабость, девочка — это завтрашнее могущество Империи. Ступай, скоро твоя премьера.
— Да, владыка, — сказала Таласса и пошла к строениям. Тунг лениво развалился в своем каменном кресле, подставив лицо теплу солнца Оодад. Он похмыкивал, прикрыв глаза, и судя по всему вскоре беспечно задремал.
Дэв выключил проектор. Уже нормальным голосом сообщил:
— Завидую! А как ты думаешь, может мне тоже попривередничать, глядишь, новую тетку подкинет наш благодетель?
— А твою нынешнюю — в распыл? — скривился я, — Хайра была стерва, спору нет, и все же жаль. Я сейчас подумал — ведь ее, может, не за то в распыл пустили, что вышел скандал, а за то, что не стала гнуться перед нашим пятнистым «благодетелем»?
— Только без соплей! — тут же отреагировал Дэв.
— Я всем нутром против этих игрищ с девками, — поморщился я, — Старый хорек ведь заглянул в мои схемы, Дэв! И для меня игры заканчиваются. Я же чувствительный. Ладно эта Хайра, а девчонка же играть не будет. У нее на морде написано, что и захочет — да не сможет играть!
Дэвид покосился на меня и тяжко вздохнул, открывая банку пива. Я помолчал, слушая задумчивое бульканье. Дэв приглашающе мигнул в сторону открытой упаковки. Я покачал головой.
— Слушай, а я за ее глазенками смотрел, — после долгой паузы сообщил друг, — Когда она голограмму разглядывала. И если я хоть что-то в бабах понимаю, так ты ей понравился. Вот только не пойму, что она в тебе такого смогла найти? Урод как урод. Разве что долговязый?
Дэв опять основательно приложился к банке и решительно водрузил ее на стол:
— Предложения на вечер?
Я пожал плечами:
— Нету вообще никаких. Как и настроения что-то затевать.
Дэв сердито посмотрел в глаза:
— Ты это прекращай, понял? Р — Ромео, мать т — твою через коромысло в дугу, коляску и тележное дышло! Гос-сподом богом!
Я выставился на него. Он довольно захохотал:
— Вот так вот! В хорошем словаре бывают и такие слова. Это значит, что словарь полный. Особенно, если это русский словарь для беспомощных наивных иностранцев.
Я фыркнул:
— Это ты, что ль, беспомощный? Или ты у нас наивный?
Приятель ушел от ответа, похлопал по плечу:
— Не переживай. Все наладится, ей — богу наладится! А теперь — на кухню. Раз ты самоустранился, то я беру руководство в свои руки. Мы посмотрим — не мифом ли окажется мое представление о том, когда «ломится стол». Тем более, что пора устроить колоссальную пьянку: поводов для этого хоть отбавляй.
Я хмыкнул.
— Идем, идем на кухню и собираем закуски, — Дэв внезапно стал озабоченным, покачал головой, — Безобразие!
— Не понял, — нахмурился я, входя в кухонные двери.
— Я в России? — иронически спросил Дэв.
— Ну, утром эта страна еще так называлась.
— Я здесь уже вторые сутки, — обвиняюще заявил Дэв.
— Все равно не понимаю, — сообщил я ему, доставая картошку и ножи.
— Так если я в России, в гостях у моего друга уже вторые сутки, и не то чтобы водкой умылся — одного граненого стакана ее не выпил, то что у меня за друг?! — трагически закончил Дэв, — Ты хочешь, чтобы я по приезде домой врал? Чтобы я краснел? Чтобы меня донимала совесть?
— Вот уж не догадывался, что эта штука есть и у янки, — заметил я, — Наверно, она из чистого вакуума, потому как твою совесть, Дэв, усмотреть можешь лишь ты сам.
— Не трогай мою совесть своими картофельными граблями, — нахохлился Дэв. Я фыркнул, открыл холодильник и налил приятелю вожделенный стакан водки. Дэв успокоенно засопел и потянулся за сэндвичем.
Я молча вынул из его руки сэндвич, а вместо него вложил четвертушку репчатой луковицы:
— Ты стремительно русеешь. Скоро начнешь в валенках и тулупе шастать по окрестным деревням. С балалайкой под мышкой по бабам. Занятное было бы зрелище!
— Ра-зу-меется, начну! — по частям выговорил Дэв, отчаянно нюхая луковку, — И еще как! Если, конечно, удастся не уехать в Штаты по осени.
— Ты ж свободный гражданин великой страны, — подколол его я. Дэв грустно бросил очищенную картофелину в кастрюлю:
— Родители часто об этом забывают. А я бы остался.
— Да? А вот я бы так за милую душу поехал, — сказал я заглядывая в древний, но все еще отлично пашущий холодильник «Север». Водка тут была. Я предусмотрительно достал ее из отчимовского «схрона» в погребе, что за картофельным ящиком. Проблемы возможного возмездия за экспроприации спиртного меня не волновали: деньги есть, а в крайнем случае всегда можно что-то соврать. Меня гораздо сильней заботило созданное этим пятнистым майанцем положение. И что делать в с этим самым положением, я не знал. Самое паскудное, что я с самого начала жалел Талассу, маленькую дурочку, такую похожую на терранских девчонок. Как только я вспомнил о Талассе, на душе стало паршиво.
«Психощит с ней держать нельзя, — думал я. — Если его использовать, он причинит адские угрызения совести. Если же не использовать, то я раскроюсь. Покажу, что они сработали впустую. Или — нет?»
Вся история с Талассой могла оказаться великолепно продуманной ловушкой, очередным тестом. Логические ловушки всегда были коньком Тунга. Я грустно усмехнулся своим мыслям: «Как просто сказать себе и другим, что отныне я — галаксмен. Жестокий, и верящий только напарнику крутой парень. И как трудно удержать маску варвара, когда все, что есть в душе хорошего, требовало сорвать свою маску. Сорвать и швырнуть в лица тем, кто толкал на сохранение себя как галаксмена ценой страданий, причиненных такой же доверчивой и глупой, как и я сам, девчонке. А может — я не прав? Она сама вызвалась. Ее никто не тянул.
Если бы она не оказалась так похожа на домашнюю девочку, оторву по имени Ленча…»
Я резко оборвал свои мысли: «Решение надо искать, а не мотать сопли на кулак! Дэв правильно сказал: без соплей».
Напарник между тем от выпивки пришел в залихватское настроение и включил магнитофон.
«Все что хочешь, получишь один.
Все, что хочешь — ведь ты господин!» —
пела группа «Технология»:
«И ты идешь уверенно, не помня о тех,
На чьих мечтах размеренно ты строил успех!»
Тут я не выдержал:
— Немедленно выключи!!!
Столкнулся с непонимающим и укоризненным взглядом опешившего Дэва, опомнился, уже выбежав из кухни в зал. Зачем-то зашел в ванную и сунул голову под холодную воду из-под крана. Наверно, чтобы не смотреть в Дэвовы глаза. Магнитофон замолк. После долгой паузы — я уже вытирал волосы — в ванную вставился ошарашенный американец, он тихо спросил:
— А ты чего так орешь?
— Загнали-таки в угол, — сквозь зубы процедил я, — С этой новой.
Он наморщил нос, мягко улыбнулся:
— Да ты, кажется, в самом деле влюбился? Ох и не вовремя, партнер!
— Я не знаю, что сделать, Дэви, — честно признался я, — Кажется, я в логической ловушке.
— Клин клином выбивают. Самое простое — вспомни слова Тунга и будь собой, — фыркнул Дэв, — Ты ни в чем не обманешь ожиданий, если останешься терранином. Кто для них терранин? Варвар. И не вздумай показать, сукин ты сын, что влип!
Похлопал по спине:
— Ты, случайно, не впервые влюбился? Ну, паря!
— Какой к черту может быть теперь из меня терранин? — спросил я его, — Раскроюсь и тебя с собой потащу.
— Нет. Не потащишь и не раскроешься, — вздохнул он, — Ты вовсе одурел и забыл про мимикрию.
Мимикрия. Защита в маскировке. Я встряхнулся и чуть не покраснел от стыда. Я с этой истерикой оказался полным терранином. Ведь и правда, галаксмен должен автоматически менять маску при переходе, при смене миров. Значит, на Терре я могу позволить себе быть собой, как говорится, «до особого распоряжения».
Я облегченно вздохнул.
— Черт побери, Дэв, я снова стал терранином после адской лаборатории Хайры. Все галаксменовское словно выпало в осадок на психощит, так что во мне стало куда больше земного вахлака Андрюши, чем галаксмена Энди.
— Sorry, sir.
— Но мне это не нравится, Дэв! Земное сознание стало истеричным! Не попробовать ли частично восстановить свою синтетическую сущность?
Дэв пожал плечами. Его не интересовали мои мелкие проблемы, так как он примеривался — сколько положить в салат майонеза.
Я попытался — и с огромным облегчением нырнул в прохладную реку мыслей профессионала. Словно одел мундир. А первая же мысль окончательно прекратила все любовные страсти: «Что, если Дэвово изобретение тоже заранее просчитано машинами Майи? Тунг назвал Дэвову штуку отраженным лучом, больше того, он сказал «изобрели-таки». Значит, от нас ждали наших действий. Значит, пока игру ведут они, а мы только надуваем щеки. И отчего бы Талассе не оказаться действительно профессионалкой, чтобы окончательно вывернуть нас с Дэвом наизнанку? Где гарантия, что они не имели перед глазами какой-то датчик, сообщающий, когда мы их слышим, а когда нет?!»
От этих мыслей я окончательно почувствовал себя в норме. Я снова боялся Майю со всем ее населением, а к столь тронувшей тонкие душевные нити Талассе теперь относился как к неразорвавшейся бомбе, случайно обнаруженной в собственном огороде.
Я занялся приготовлениями под нетерпеливые понукания Дэва, решившего наверстать, как видно, все прежнее трезвое житье и заодно напиться впрок. Теперь идея с варварской попойкой вовсе не казалась мне абсурдом. Дэв покрутил в руках роскошный нож в костяных ножнах, прицепил его на брючный ремень. Мой нож был засунут за пояс шортов. Выглядел он, конечно, победнее, чем Дэвово великолепие, зато был вдвое толще и длинней. А по качеству стали почти не уступал.
Дамы постучали в дверь, когда все было уже «на мази»: зал освещался мерцающим пламенем камина, на накрытый стол бросали золотые блики три свечи, чей дымок пах хвоей и пирогами, магнитофон орал про группу крови на рукаве и звездную пыль на сапогах, про звезду по имени Солнце…
— Опять кого-то черти принесли!!! — нетрезво завопил Дэв, перекрикивая магнитофон, — Глянь, кто там пожаловал?
— Щас открою!!! — в тон ответил я, помахивая изъятым с одного военного склада пистолетом системы Стечкина. Отворил и умилился, — Ха! Это кто тут такой к нам пожаловал? Заходите, заходите! У нас как раз пир! Пойло, правда не очень, зато навалом жратвы!
— Пир? Как интересно, — с приятной мимикой заметила перепрограммированная Тьела, а Таласса с опаской заглянула за мою спину, в дом, затем уставилась на пистоль:
— Кажется, это оружие? Зачем оно?
— Есть тому причины, прекрасная незнакомка. Не стойте на пороге! — мрачно сообщил я и впихнул девиц в помещение, — На улице опасно!
— Но там нет никакой улицы! — сказала Таласса, — Там дикий лес!!!
— Вот и я об этом! — кивнул я, запирая дверь, — Проходите, будьте как дома. У нас небольшая попойка!! А что, Хайра не захотела появиться?! Ах да, ей мы гадки, ей культурных подавай. Кто ты, приятная незнакомка?!
— Таласса!! — крикнула Таласса, — Хайра нездорова, и я ее заменяю! Тут шумно!
— Щас! — отреагировал я. В самом деле, из-за магнитофона нам приходилось кричать. Я любезно поклонился дамам, направился к магнитофону и пнув подвернувшийся табурет, хлопнул ладонью по клавишам «Шарпа». Дэв укоризненно кашлянул.
Наступила тишина.
— Скажите, а что это вы такое празднуете? — поинтересовалась Тьела. Таласса в это время рассматривала комнату, как собрание невиданных редкостей.
— Поминки, лапочка, — ответил Дэв. С иронией уточнил, — Правда, мы еще живы, но когда помрем, праздновать уже не получится. Оттого мы с ним и бражничаем. Мы тут кой-чего прикинули, и вышло, что уж больно много мы начудили. Тунг, шефуля наш, навряд ли станет дальше терпеть наши фортели, так вот вам задачка: сколько нам еще осталось? Ответ: недолго. Так что будем веселиться, пока еще можно! Занимайте почетные места за столом, раз вас прислал к нашему порогу Один! Планета у нас простая, правила вам вот он расскажет, а я пока выпью за милых дам, — закруглился Дэв и припал к стакану.
— Вы проходите, усаживайтесь. Он сейчас не очень буйный, — успокоил я дам и слегка подтолкнул к столу. Положил пистолет недалеко от своего прибора.
— Кстати, Таласса, зови меня Энди.
— Я знаю, — кивнула она.
— Как я догадываюсь, вы с Тьелой не очень большие специалисты по Терре.
— Да, — сказала Таласса, — Я вообще впервые…
— In Partibus Barbarorum?[14]
— Да. То есть… Я не хотела оскорбить, — смешалась она.
— Ты назвала вещи своими именами. Что в том оскорбительного? — усмехнулся я, — Я не сноб. И Дэв тоже не сноб. Мы не патриции, не рабы — мы варвары. Или, если хочешь, наемники.
— Мне это все равно, — сказала Таласса, — Расскажи, как лучше себя вести во время визитов к вам на Террис.
Я кивнул:
— Именно это я и собирался сделать, как подобает гостеприимному хозяину. Так вот, для начала о поведении в этом доме. Здесь вы почти в безопасности, поскольку дом, как заметила Таласса, находится в диком лесу, и я, как хозяин, настаиваю, чтобы на первых порах знакомство с планетой ограничилось этим домом. Правила поведения здесь просты, их всего три. Во-первых, гости имеют право оставаться под сим кровом, то есть крышей до зари.
— Мы никуда и не собирались, — наморщила нос Тьела.
— Пункт второй: гости обязаны поглощать с усердием имеющиеся напитки, главным образом водный, сорокапроцентный раствор этанола, именуемый в просторечии ракетным топливом либо водкой и являющийся Главным Ритуальным Напитком. Отказ является стр-р-рашным оскорблением этому дому и в особенности, дорогие мои, его крыше, каковая может оттого и поехать[15], — предостерегающе сказал я.
— Именно, именно крыше, — подчеркнул, оторвавшись от стакана, Дэв, — Очень, да!
— Помолчи, ты уже пьян, — нетрезвым голосом сказал я ему, нахмурился:
— О чем это мы? Ах да, пук… Пункт третий: вы гости этого дома до восхода светила. У нас впереди еще почти вся ночь, так будем веселиться, дамы и господа! Помянем неумолимого весельчака Дэвида, широко известного в узких кругах как громила Черный Гризли, помянем и меня, скромного мастера пыток под псевдонимом Веселый Аристо-Кат, недолго уж нам осталось коптить это небо!
Скрипнула дверь, в проеме показался прекрасно выполненный Дэвом фантом полковника ГРУ Федора Крюкова, более знакомого янки как Фредди Крюгер. Дэв взмахнул конечностью, и пораженный ножом фантом с жутким хрипом сгинул за проемом двери. Дамы вскочили, Дэв величественно взмахнул стаканом:
— А, одним хулиганом меньше! Энди, верни нож и закрой, пожалуйста, дверь. Дует.
Дамы как-то незаметно оказались за столом, на отведенных им местах, у глухой стены.
Облапив свою Тьелу, янки начал обучать ее пить водный раствор этанола.
Я же захлопнул дверь, метнул Дэвов нож в стену и вернулся на свое место. Приятель покосился на дрожащее лезвие в десятке сантиметров над головой, с иронией заметил:
— Спасибо. В самый раз. Ты пушку положи поближе, мало ли кто еще придет на огонек.
Прихватив пистолет, я утвердился за столом рядом с Талассой. Ей было страшно. Дикий, первобытный по меркам Майи мир, ночь, пир варваров, справляющих собственные поминки, да Крюков в придачу. Мне даже показалось, что с фантомом Дэв переборщил. Я заглянул под пушистые ресницы Талассы: конечно, страшно. Тогда, чтобы как-то сгладить ее испуг, я поднялся, простер руки вверх:
— О грозный Один, благодарим тебя за этот день, даруй нам и следующий!
Возле дома зашумела машина. В двери постучали. Дэв сразу протрезвел:
— Энди, приготовься. Это за мной. Девочки, наверх и не выходить, пока не позовем. Сидите там, что бы не происходило. Ясно? Марш. Быстрее!
Тем временем я сунул под ткань на камине в компанию к лучемету с лазерным резаком пистолет Стечкина. В двери постучали. Дэв открыл, держа наготове нож. Впрочем, входящему ножа не увидеть, так как лезвие мрачно поблескивало сзади запястья правой руки. В проеме показался посольский шофер, то ли Сэм, то ли Фред. Он сообщил Дэву:
— В Москве начался военный переворот. На подступах к городу — танковые колонны, судя по всему, к вечеру они будут уже в городе. Сэр Райт велел, если здесь неспокойно, или если вы того пожелаете, увезти вас в посольство. Можно с русским. Кажется, здесь в России, началась гражданская война. Завтра в Москве могут разгореться уличные бои. В любом случае сэр Райт просил вас немедленно связаться с ним. Вот радиотелефон.
Шофер протянул Дэву увесистый агрегат с толстеньким поросячьим хвостиком покрытой пластиком антенны.
— Привет, дядюшка, это я, — сообщил приятель в коробку, — Нет, здесь все очень даже тихо. Мне кажется, что в своем посольстве ты в большей опасности. Ну подумай, кому сейчас нужна местная глушь? Ни одного солдата, чего бы им здесь делать, рыбу ловить?
Дал трубку водителю, тот выслушал и почтительно сказал:
— Да, сэр? Это правда сэр. Здесь нет решительно никого, кроме Дэвида, его приятеля, э… Видимо, они не одни, но к военным это не имеет отношения. Да, сэр. Неподалеку от дома разбита палатка, возможно — оттуда. Нет, сэр, больше никого. Да, сэр. Слушаюсь, сэр.
Сообщил Дэвиду:
— Сэр Райт велел оставить вам радиотелефон. Вы должны и выходить на связь дважды в сутки, утром и вечером. Кроме того он оказал, что если вы не в полной безопасности или считаете нужным, то я останусь здесь в качестве охраны.
— Вот уж чего тут не нужно, так это охраны, парень, — сказал я, продемонстрировав водителю в окно палатку, — Вон она, и охрана, и связь, если меня не хватит. Так что он укрыт как… швейцарское золото. Как атомные установки. Как император Японии.
— Точно, — подтвердил Дэв, — Мы тут с девчонками отдыхаем в полной безопасности, а были бы в Белокаменной, так что — удержали бы нас в посольстве?
Всем своим видом шофер недвусмысленно сообщил, что удержали бы.
— Езжай себе. У нас все в порядке. Пусть дядюшка не волнуется, — сказал Дэв. Проводив качающего головой Фреда, мы подошли к палатке. Там по прежнему горел фонарь. Нос Картошкой выглянул на звуки шагов:
— В курсе новостей?
— В курсе. Какие ваши инструкции? — поинтересовался я.
— Приглядывать за вами. Если что — защищать. Убедить вас оставаться здесь. Твоя знакомая может что угодно творить сейчас в столице. Да и вообще… — замялся он, — Похоже, завтра начнется штурм правительственных зданий, сам понимаешь, что это такое… Мы пока что в стороне. Противоречивые инструкции. Твоя родственница дала команду: «никаких активных действий до прояснения обстановки». Такие вот дела.
Начал накрапывать дождь. Мы перебросились еще парой уже незначащих фраз и повернули к дому. Там все было по прежнему. Мягко перебирал на записи гитарные струны Френсис Гойя, дамы послушно отсиживались наверху.
— Вот у тебя страна! — вздохнул Дэв, — Чего делать будем?
— Пока что отдыхать. В этой мясорубке всем будет не до нас. А вообще надо рвать когти, Дэв. Чем дальше, тем лучше. Сам понимаешь: встала на дыбы ядерная держава, народ озверелый, дела совершенно непредсказуемы.
— Угу, веселиться, мрачно проворчал Дэв, — Во влипли: там Интергал, здесь революции всякие…
— Сами в том и виноваты. Эй, Тьела, Талааса, отбей тревоги! Спускайтесь.
Теперь боялись уже обе.
— Что произошло, куда вы ходили? — на два голоса опасливо спросили они с лестницы, не особо спеша вниз.
— В стране революция, — мрачно объяснил Дэв, — Завтра мятежники собираются штурмовать город. На улицах возводят баррикады. Будет куча трупов. Дерьмовая планета, слишком много крови. Но это будет завтра. Пока еще у нас сегодня. Здесь еще не воюют. Еще тихо. Давайте же есть, пить и вообще веселиться, друзья. Пока мы все еще живы.
— Пир во время чумы, — проворчал я, подставляя стакан Дэвиду, — А, ничего, девчонки, мы не отдадим вас вонючей солдатне. Уж лучше я сам, как положено гостеприимному хозяину, вам глотки перережу, если другого выхода не останется. Хорошо, что мы в таком укромном месте, иначе мы уже не сидели бы так спокойно.
Талааса зябко прижалась к плечу:
— Спасибо. Ты рассердишься?
— На что?
Она мотнула головой:
— Энди, ведь я выросла в совсем другом мире. Мне как-то одновременно и страшно, и спокойно рядом с тобой. Мне говорили, что ты жестокий, недоверчивый. Грубый. Теперь я понимаю, почему ты такой. Нет, я не хочу тебя задеть. Да, ты такой. Но зато ты не врешь, как многие у нас. Ты честней. Ты не притворяешься, и если тебе что-то не нравится, то это видно по твоему лицу. Сразу же видно. Дэвид сказал, что в знак уважения здесь принято пить в честь того, кого… кто тебе нравится. И я пью за тебя, Энди.
— Пью за тебя, Талааса. Мне очень жаль, что мы встретились по чужой прихоти.
— Будь жив и здоров, — отозвалась она, со страхом и надежной глядя через пушистые ресницы, — Если бы что-то зависело от меня, я… Я бы все отдала за тебя, Энди, но… Ничего я не могу. Прости меня. Просто прости…
— Не понял тебя, Ты начала — и не договорила, — прошептал я ей, — Это нечестно. Если знаешь, то расскажи.
Она подняла на меня жалкие глаза, полные слез, слабо покачала головой:
— Не надо, прошу тебя. Мы бессильны изменить то, что произойдет. Ты должен пройти через страшное, и даже ценой жизни я могу лишь немного изменить твой путь… Раньше я думала: «Зачем это делать — он погибнет так или этак, но все равно погибнет». Теперь, узнав тебя, я думаю иначе. И я обязана дать тебе самый крохотный шанс, если смогу. Уцепись за него. Пожалуйста, смоги!
— Что это ты такое говоришь? — нахмурился я, — Во-первых ты должна жить! Да я же…
Она не хотела меня слушать, и мне пришлось замолчать, поскольку ее ладошка прикрыла мой рот:
— Только запомни, что этот путь лишь немногим отличается. Тебе все равно придется тяжело. Но у тебя будет свой, крохотный, шанс. Это значит, что все не напрасно. И еще, Энди! Пойми, смерти нет. Есть выполненная миссия в бесконечной Игре. Я еще не раз повстречаю тебя. Правда, в другом теле, ну да что такого? Но тебе и правда нельзя больше оставаться здесь, разрываемом между Террис и Майей. Тебя съедят не те, так эти!
Подняла виноватые глаза:
— Что у вас делают о теми девушками, которые нравятся? Если только я не требую невозможного…
— Не требуешь. Сядь ко мне на колени. Да, так. Теперь положи руки на плечи.
Она почти ничего не весила. От прикосновения я почувствовал, что плыву куда-то в горький розовый туман счастья, обнял ее поникшие плечи, провел рукой по мокрой щеке, приблизил ее лицо к себе, потерся щекой о ее щеку и стал собирать губами соленые капли слез с глаз, лица и губ. Она замерла как зверек, отдаваясь неумело — послушно в мою власть. Еле слышно прошептала:
— Ну почему, почему за миг счастья мы должны платить годами ужаса и боли? Тебе хоть немного хорошо со мною? Я не очень противна? Я ждала тебя, если по вашему, долгих десять лет. И дождалась. Я такая старая… Мне уже целых семь циклов.
— Ты прекрасна, — прошептал я, пряча лицо в ароматных густых ее волосах, — Совсем тебя растрепал.
Она тихонько рассмеялась, отстранилась:
— Только не ври, хорошо? Ах, да какая разница! Даже если я кажусь тебе отвратительной, я заслужила прикосновение твоих рук, твоего лица!
Прижалась щекой:
— Нет, не слушай меня! Иначе ты проклянешь меня, не сейчас, позже, потом, после смерти.
Судорожно обняла за шею:
— У нас осталось так мало времени. Прошу тебя, подари мне немного счастья. Люби меня, как ты любил Хайру. Если только это можно. Пусть лучше это будешь ты, чем… Нет, не слушай меня, делай же что-нибудь, делай со мной — ведь потом будет поздно. Ты, наверно, думаешь, что я пьяная или сумасшедшая? Нет, просто я очень давно ждала тебя. Именно такого. Я просто так давно люблю тебя, и такое счастье — видеть тебя на самом деле, чувствовать твои сильные и самые нежные на свете руки… Это наша первая и последняя ночь…
Мы не заметили, когда Дэв с Тьелой покинули нас и перебрались наверх, для нас уже не существовало ни их, ни революций, ни Террис, ни Майи… Ничего.
— Я согласилась бы пройти в тысячу раз больше, чем прошла, я вынесла бы без единой жалобы все — ради этой последней ночи… Никто, никто, нигде и никогда не ласкал бы меня так, как ты. Ты плачешь? Не надо. Не время. Люби меня, я помогу тебе снять эту куртку, я не умею ничего, поэтому ты сам говори, что нужно делать, хорошо? Люби меня, ведь ты первый и последний мои мужчина. Делай со мной все, что хочется, все, что хочешь… Ведь завтра нас уже не будет, тебя — здесь, а меня — совсем…
И я тоже сходил с ума, я покрывал поцелуями ее тело от ног до головы и обратно, я стискивал ее и замирал, прежде чем совершить то, тайное, делающее девушку женщиной…
То всхлипывая, то прижимаясь в порыве нежности, она все шептала:
— Никто, никогда и нигде… Никто, никогда и нигде, любимый, не дал бы больше, чем дал мне ты… Как странно — и больно, и хорошо… Нет, никто и никогда… Нигде не был и не будет, как ты…
— Молчи, — прошептал я: — Время слов кончилось. Ласкай и целуй меня. И молчи. У нас так мало времени и так много любви, что мы не можем не превратить каждый миг в вечность… Что слова? Словами не передать ничего, они бессильны, а твой поцелуй как самое лучшее на свете, он жизнь и смерть, горе и счастье; мрак и свет…
— Так будем же ласкать друг друга, — отважно прошептала она, — Ведь этот миг уже никогда не повторится…
Так кончились слова, и потеряли друг друга, растворились друг в друге нескладный землянин — подросток и девчонка совсем неизвестного происхождения, остались сплетенные тела и горечь счастья. Только дрожь обостренного желания по коже и прерывистое дыхание, только бешеная дробь сердец под монотонный стук капель по стеклу. Только летящие мгновения, растягивающиеся в вечности экстаза…
Меня всегда грызет совесть, что сколько бы я не дал ей тогда, все равно я дал мизерно мало. Ведь за ее верность она получила всего три часа счастья. За добрый десяток лет — три часа. И без колебаний пожертвовала за них всем, что у нее было. Она созналась уже под утро. Я просил ее не делать такой глупости, я угрожал ей, — все бесполезно…
Когда серым забрезжил рассвет девятнадцатого августа одна тысяча девятьсот девяносто первого года, она обняла меня и жарко зашептала:
— Прости меня, сейчас я причиню тебе боль. Очень большую боль, но так нужно. Я люблю тебя и буду любить во всех воплощениях. Найди меня, когда ты станешь свободным, и я стану тебе кем ты захочешь. Прощай, любимый…
В спину вонзилась ледяная металлическая игла, взрыв боли прокатился по телу, парализовал и взорвал Вселенную. Настала смерть…