Галльские ведьмы

I

Опять поет труба, труба зовет,

Вставай, легионер, иди вперед.[1]

Это была одна из тех старинных военных песен, которые распевали солдаты, маршируя от Понта к Испании, от Египта к Каледонии и дальше, во славу Рима. Ноги сами улавливали ритм и двигались в такт. Песня отдавалась эхом в окрестных лесах, слова летели над деревьями и растворялись в листве. Этот лес был совершенно обычным — буки, вязы, колючий кустарник, над которым кое-где возвышались могучие дубы, видавшие, должно быть, еще Цезаря из рода Юлиев и обросшие кустами не больше сотни лет назад. В густой зеленой листве дробился солнечный свет, порой проглядывали и первые желтые листики.

Пахло сырой землей; над головами кружили редкие птицы — большинство пернатых уже улетели на юг.

Грациллоний ехал впереди своих пехотинцев, которые вели на поводу вьючных животных. Мощеная дорога весело бежала к холмам и у одного из них терялась в дымке; обычно римляне строили прямые дороги, но в здешнем ландшафте без поворотов было не обойтись. За спиной остался буйный Кондат Редонум, где его легионеры чуть было не сцепились с франками из местного гарнизона. Впереди, как ему сообщили, лежала долина реки Лигер, богатая, плодородная и густо населенная. В Юлиомагусе следовало повернуть на восток и некоторое время двигаться вдоль реки. Путь до Августы Треверорум они выбрали не самый короткий, зато почти везде — по дорогам. Того и гляди начнутся дожди, а месить грязь не хотелось никому, да и разбивать для ночевки лагеря солдаты тоже не особенно стремились, а вдоль дорог стояли государственные трактиры, поблизости от которых можно смело ставить палатки.

Люди рвались вперед. Все они привыкли к жизни в Исе, у некоторых даже появились семьи, однако желание очутиться вновь среди римлян было сродни стремлению возвратиться домой. Именно поэтому Грациллоний выбрал в сопровождающие только своих легионеров. Вдобавок ему казалось, что император Максим не слишком одобрительно отнесется к появлению в его резиденции какого-либо уроженца колдовского Иса.

Грациллоний радовался вместе со всеми. Он тоже чувствовал себя дома.

Я все больше старею, мои ноги скрипят,

Чечевица урчит в животе.

Наши парни в дырявой палатке храпят.

Скоро бой, я готовлюсь к войне.

Уж получен приказ, но не будем об этом.

Веселитесь, ребята, я думаю так:

Перейдем мы границу, нас девушки встретят,

Море выпивки — все для солдат.

— Стой! — внезапно воскликнул Админий. Голос у него был на удивление громкий для человека, столь на вид тщедушного. — Сомкнуть ряды!

Грациллоний услышал лязганье металла и натянул поводья. Оглянувшись, он увидел, как легионеры сгоняют в кучу вьючных животных и спешно выстраиваются в боевой порядок. Сказывается выучка, молодцы…

— Осторожнее, командир, — сказал подъехавший Админий. — Что прикажет центурион?

Грациллоний посмотрел вперед — на всадника, который вылетел из-за поворота дороги и, размахивая руками, поскакал навстречу им. Судя по резвому ходу лошади, скакала она не издалека. Всадник производил впечатление местного — черноволосый, коротко стриженный, борода на римский манер, зато рубаха и штаны, несомненно, галльские. Вскоре Грациллоний различил темно-красное пятно на левом бедре незнакомца. Так, свежая рана… И лошадь не устала, и рана свежая…

— За ним никто не гонится, — заметил Админий. — Сбежал, и ладно. Видать, невелика пташка. — Он сплюнул через дырку в передних зубах и состроил гримасу. — Или, неровен час, прознали, что мы неподалеку, а, командир?

Грациллоний оставался внешне спокоен, но по спине пробежал холодок.

— Подождем, пока приблизится, послушаем, что он скажет.

Галл подскакал вплотную и осадил коня. В тишине слышались лишь храпенье лошади и судорожные вдохи человека. Глаза незнакомца закатились… Но вот он выпрямился и выдавил:

— Римляне! Легионеры! Хвала Господу! Быстрее, вы еще можете нас спасти!

По латыни он говорил вполне сносно, а по акценту Грациллоний заподозрил в нем намнета. Два года назад, пытаясь объединить города полуострова против варварской угрозы, он побывал в Намнетском порту.

— Чем толковее ты мне все объяснишь, тем скорее мы тебе поможем, — сурово произнес он.

— Багауды… — незнакомец застонал.

— Тоже мне новость! Выкладывай!

Незнакомец сглотнул, передернул плечами, будто собираясь с мыслями.

— Мой обоз… товары из Арморики и Британии… выехали из Редонума. Там к нам присоединились епископ Араторий и его спутники, они ехали в Намнетский порт. Говорили, что дорога безопасна… Но я все равно взял охрану. И вдруг в холмах… словно ниоткуда… их сотни, этих бандитов… — Он ухватил Грациллония за запястье. — Господь спас меня и привел к вам! Не медлите! До места всего две или три лиги! Охрана дерется. Вы их спасете, я знаю.

Центурион призадумался. Конечно, призыв императора важнее всего. С другой стороны, его отряд легко справится с сотней бандитов, тем паче что с разбойными нападениями пора кончать. А если узнают, что он не проявил должного рвения в спасении христианского прелата, впору самому будет идти в разбойники… Да и Ису несдобровать.

— Вперед! — крикнул Грациллоний. Солдаты мгновенно перестроились и по команде Админия двинулись к холмам.

Галл ехал рядом с Грациллонием.

— А побыстрее нельзя? — спросил он умоляющим тоном.

Центурион покачал головой.

— Пробежать три-четыре мили в полном вооружении — у моих ребят не останется сил на драку. Сделаем что сможем. Я тебе ничего не обещаю. Вполне вероятно, что всех твоих уже перерезали, а товары и лошадей благополучно забрали. Если так, никакой погони не будет. У нас дело государственной важности. Могу только попросить командира гарнизона в Юлиомагусе, чтобы он отмстил за тебя и твоих людей.

Грациллоний не испытывал радости при мысли о схватке. Если он сможет разогнать бандитов и спасти людей незнакомца — замечательно. Все зависит от того, как долго продержится охрана обоза. За спиной раздавался мерный топот: с такими вот топотом римляне пронесли своих орлов по всему миру.

— Расскажи мне поподробнее. Прежде всего, сколько у тебя было человек?

Купец всплеснул руками, словно заранее оплакивая возможные потери, и заскулил, но постепенно, слово за слово, Грациллонию удалось извлечь из него необходимые сведения. Купца звали Флор, и торговал он тканями. Продаже он предпочитал обмен товара на товар, из чего следовало, что в обозе у него были не только ткани, но и кожа, меха и прочее.

— В эту поездку мне посчастливилось купить чудесных исских тканей. Они так редко встречаются и стоят бешеных денег…

В обозе насчитывалось четыре фургона, людей было — возницы, почтенный епископ с двумя священниками и четырьмя дьяконами, сам Флор и шестеро наемных охранников из числа тех, кто брался за эту работу вопреки неодобрению закона. Из них двое — галлы, трое — франки-лаэты, а последний — темнокожий тип, смахивавший на дезертира.

— Берешь то, что под руками, верно, центурион?

Вооружение охранников составляли мечи, топоры и несколько копий. Доспехи — кожаные куртки, дешевые шлемы-котелки, варварские щиты. У возниц ножи, дубинки и кнуты. У церковников трое дьяконов — ребята молодые, крепкие, с посохами в руках.

— Надеюсь, они смогут продержаться хоть немного. Торопись же, торопись!

— Как ты убежал? — справился Грациллоний.

— Я ехал верхом, слава Богу, и когда они высыпали из леса, я все понял. Хвала Господу, они не успели перекрыть дорогу к северу. Так я и проскочил. Один кинул в меня копье. У вас нет врача? Или хотя бы лекарства? Такие раны быстро загнивают. Болит жутко, не передать.

— Чтобы перевязать тебя, надо останавливаться, а ты сам нас торопишь. А почему ты убежал? Оставшимся было бы легче: даже один лишний человек — серьезная подмога.

— Надо же было позвать на помощь! Господь надоумил меня поскакать в нужную сторону. — Флор тяжело вздохнул. — Надеюсь, они не разграбят мой товар. Господь Всемогущий, избавь своего верного слугу от потерь ненужных, от страданий незаслуженных. Господи, услышь мои молитвы!

Грациллоний фыркнул и пустил коня вперед.

Вскоре стали слышны звуки схватки. Грациллоний дал сигнал ускорить движение. Его так и подмывало подстегнуть коня, подскакать поближе, чтобы оценить ситуацию самому. Солнце садилось и светило прямо в глаза, так что с расстояния разглядеть что-либо не представлялось возможным. Он подавил неуместное желание. Он не имеет права рисковать. Оставим героизм варварам и глупцам.

Тем временем бандиты заметили приближающийся отряд. Схватка мгновенно стихла, будто волна отхлынула от прибрежных утесов. Отхлынула, чтобы набраться сил…

Он натянул поводья, соскочил с коня. Солдаты поняли его намерение; чтобы стреножить лошадей, им не потребовалось и двух минут.

— Держись в сторонке! — велел центурион Флору. Потом отвязал щит, накинул перевязь себе на шею, стиснул ручку, другой рукой обнажил меч и занял место во главе отряда.

Вблизи стало ясно, что битва почти закончилась. Обоз защищался как мог. Они ухитрились выстроить три фургона подобием незамкнутого квадрата, высвободив из постромок мулов, которые могли запаниковать в самый разгар схватки. Чтобы подвести четвертый фургон, времени не хватило; он стоял там, где на обоз, очевидно, напали бандиты. Трое охранников обороняли пустое пространство, а их товарищи отражали попытки бандитов взобраться на фургоны или проползти под ними.

Но силы их явно были на исходе. Бандиты — их Грациллоний насчитал около тридцати — наседали, и небольшие потери среди обозных объяснялись, по всей вероятности, неумелостью нападавших. Первый натиск оказался неудачным, после чего бандиты сгрудились вокруг фургонов, не выказывая желания скрестить клинки. Более того, они вступили в переговоры. Позднее Грациллоний выяснил, что епископ укрепил сердца своих спутников, воззвав к божественной помощи, пока священники вели переговоры. Наконец бандиты потеряли терпение и вновь набросились на обоз.

Их снова ожидала неудача, хотя оборонявшимся эта попытка обошлась дорого.

После этого бандиты взялись за пращи. Продолжительная бомбардировка, безусловно, могла принести им успех. Многие путники были ранены, еще двое погибли. Однако им было где укрыться, да и запас метательных снарядов мало-помалу иссяк. Впрочем, линия обороны теперь оказалась настолько ослабленной, что бандиты, похоже, не сомневались в победе. Когда появились легионеры, нападавшие уже прорвались внутрь пространства, огороженного фургонами.

Грациллоний устремился вперед. Бандиты были из галлов — кто в обносках, кто в звериных шкурах или в старых одеялах, бородатые, нечесаные, с изможденными, в шрамах лицами, на ногах — грубые башмаки и даже кожаные мешки, набитые травой. Британские варвары, помнится, были снаряжены получше. Из оружия у нападавших были копья, ножи, крючья, топоры и несколько мечей. Завидев римлян, галлы завопили от ненависти и ярости; однако те, кто нападал с краев, стали понемногу отступать к лесу. Похоже, они понимали, что чаша весов склонилась в другую сторону.

Этого и следовало ожидать.

— В стороны! — скомандовал Грациллоний. — Окружай! — Он повел одно подразделение, Админий — другое. Солдаты не теряли времени даром.

Те бандиты, что находились внутри фургонов, оказались в ловушке, ибо оборонявшиеся, завидев подмогу, принялись отбиваться с новыми силами. Вообще все происходящее сильно смахивало на городской бунт. Схватка разбилась на множество отдельных поединков: люди наступали, пятились, спотыкались о лежащих на земле, падали, когда их хватали за ноги, продолжали бороться лежа…

Сначала солдаты метнули дротики. Предназначенные для того, чтобы пробивать щиты, они глубоко вонзались в незащищенные тела. Галлы с криками падали наземь. Пытавшиеся помочь упавшим сами получали ранения. А вслед за дротиками подоспели и легионеры.

Светловолосый юнец с длинными усами попытался прошмыгнуть мимо Грациллония. Центурион всадил ему меч между ребер, повернул лезвие в сторону, чтобы наверняка задеть печень. Клинок уверенно погрузился в плоть; юнец рухнул навзничь. Прежде чем Грациллоний успел высвободить меч, на него напал огромный галл; завывая, точно демон, он занес над головой топор, оставив беззащитной грудь. Грациллоний шишаком щита ударил его в солнечное сплетение. Галл выронил топор и упал на колени. Центурион ударил его ребром щита в висок и отвернулся.

Будем надеяться, удар не окажется смертельным. Грациллоний хотел набрать пленных и доставить их в Юлиомагус — для суда и казни, в устрашение прочим. Он вытащил меч. С клинка капала кровь.

— Мама, — простонал юнец, обеими руками зажимая рану. Грациллоний двинулся дальше. Весь эпизод занял от силы минуту-другую.

Он приметил группу людей на лесной опушке. Один за другим бандиты исчезали в лесу, растворялись за деревьями. Несколько человек волокли за собой фигуру в облачении священника. Задумываться о происходящем было некогда. Центурион отметил про себя вожака — высокого, ловкого, неожиданно хорошо одетого — и вновь ринулся в схватку.

…Легионеры не понесли потерь, достойных упоминания. Из числа путников уцелели, кроме Флора, двое франков-охранников, изрядно поцарапанных, но живых, трое возниц, священник и один дьякон. Остальных оттащили к обочине, вытерли кровь с их лиц, и священник помолился за упокой их душ.

Епископ Араторий отсутствовал.

Что касается бандитов, они потеряли полную дюжину — кого убили в схватке, кого добили, чтобы не мучился. Их отволокли к противоположной обочине и бросили, как падаль, не позаботившись ни вытереть кровь, ни прикрыть глаза; лишь милосердные тени укрыли их своим пологом. У фургонов сидели шестеро пленников.

Говорили мало. Большинство путников еще не пришли в себя. Время от времени давали о себе знать полученные в схватке раны; люди дрожали, тупо глядели перед собой, жадно хватались за хлеб и вино, которые раздавали легионеры. Солдаты занялись лагерем — было ясно, что ночь они проведут здесь. Порой раздавалось негромкое замечание, брань, проклятие, сопровождавшее глухой стук топоров и шорох впивавшихся в землю лопат.

Флор отозвал Грациллония в сторону, подальше от убитых, раненых и пленных. Солнце еще не успело сесть, макушки деревьев купались в алом свете, редкие лучи пробивались сквозь листву. Начинало холодать, неподалеку раздавался вороний грай.

— Епископа увели! — воскликнул Флор. — Святого человека, представителя церкви, похитила шайка святотатцев! Я не переживу этого скандала, просто не переживу! И мулы, мои замечательные мулы пропали! Почему вы не торопились?!

— Я же объяснял тебе, — устало ответил Грациллоний. — Если собираешься жаловаться на нас в Юлиомагусе, побереги дыхание. Любой командир одобрит мои действия. Радуйся, что мы спасли тех, кого сумели, и поможем тебе в безопасности добраться до цели.

Да, никуда не денешься, ему придется сопровождать обоз. Шансов на то, что появится другой отряд, которому он с легким сердцем сможет передать Флора, почти не было. А бросить этих людей на милость сбежавших бандитов он не вправе. К императору он явиться запоздает, но обстоятельства его извинят. Хотя христиане наверняка ужаснутся тому, что случилось с благочестивым епископом…

— Тсс, — прошептал вдруг кто-то из кустов. — Эй, римлянин!

Грациллоний резко обернулся — и никого не увидел: сплошные заросли, сгущающиеся тени… Может, послышалось? Может, это ветер в листве?

— Тсс, — повторил тот же голос. — Я тут.

— Кто это? — всполошился Флор. — Бандиты вернулись? Помогите! К оружию!

Грациллоний схватил его за шею и сжал так, что купец задохнулся.

— Тихо, — велел центурион, не сводя взгляда с кустов. — Возвращайся к фургонам и — никому ни слова. Я разберусь.

— Но… Ты ведь…

— Тихо, я сказал! Иди отсюда, а то задушу! — Он разжал пальцы. Флор с рыданиями побрел прочь.

— Кто ты? — негромко спросил Грациллоний.

— Вождь багаудов. Не шевелись, если хочешь получить своего епископа обратно живым.

Грациллоний расслабился и даже хмыкнул.

— Что ж, — проговорил он. — Предлагаешь поторговаться?

II

Палатка центуриона была достаточно просторной, чтобы вместить двоих, и достаточно теплой, чтобы укрыть сидящих внутри от осенних заморозков. Снаружи задувал ветер, поднявшийся с наступлением темноты; он раскачивал ветви, гнал по земле палую листву, теребил шесты, на которых была натянута кожа. Внутри горел тусклый светильник, отбрасывая на стены палатки чудовищные, уродливые тени.

— Твоя цена высока, — задумчиво проговорил Грациллоний.

Руфиний пожал плечами и ухмыльнулся.

— Один епископ против шести багаудов. Ты волен отказаться. Лично я думаю, что предложение честное.

Грациллоний пристально поглядел на него. Молодой, лет девятнадцати-двадцати, однако в зеленых глазах угадывается опыт, присущий скорее старику. Среднего роста, ноги длинные, крепко сбит. Острые черты лица, на правой щеке глубокий шрам — след давней плохо залеченной раны; из-за этого шрама создавалось впечатление, что Руфиний непрерывно усмехается, если не сказать — скалится. Борода редкая, но аккуратно подстрижена и разделена надвое. Волосы черные, относительно чистые, да и сам он явно не понаслышке знаком с гигиеной. Линялая, многажды штопанная рубашка, штаны из крепкой ткани, жилет из оленьей шкуры, поверх которого накинут плащ с капюшоном, на ногах самодельные, но вполне пристойного вида башмаки; на поясе кошель, нож и римский меч…

— Ловок ты, приятель, — сказал наконец центурион. — А если я не отпущу преступников, что станется с добрым епископом?

— Его зарубят, как свинью, — холодно объяснил Руфиний. — А перед тем, думаю, ребятки с ним немного порезвятся.

— То есть?

— Ну, нам в лесу редко встречаются женщины. Сам понимаешь… Хотя в этом случае месть важнее похоти. Лично мне эта перезрелая груша противна.

Грациллоний едва совладал с приступом ярости, едва не вскочил и не схватился за меч.

— Ах ты, змеюка! — Руфиний поднял руку.

— Успокойся, — сказал он. — Я всего лишь предостерегаю, отнюдь не угрожаю. Будь моя воля, я бы с радостью запретил к нему прикасаться. Но мы же не в армии, верно? Багауды — свободные люди. Мы сами выбираем себе вождей и сами решаем, подчиняться им или нет. Мои ребятки вне себя от злости. Если они не получат обратно своих дружков — если ты казнишь их или велишь пытать, — я не смогу ничему помешать. Меня просто отодвинут, — он подался вперед. На латыни он говорил бегло, хотя и с сильным акцентом; грамматикой часто пренебрегал и использовал обороты, непривычные Грациллонию. — Мне и без того придется несладко, когда они узнают, что не получат никакого выкупа, кроме шестерых своих парней. В общем, на твоем месте я бы держался посговорчивее — если, конечно, этот святоша тебе так нужен.

Центурион мрачно усмехнулся.

— Я за него в ответе — так уж вышло, но мне он, по правде сказать, совсем не нужен. Если ты заупрямишься, я вернусь к своим людям и скажу, что епископ сгинул без следа, — Грациллоний блефовал, прекрасно понимая, что присяга требует от него вполне определенных действий и что нарушить присягу он никогда не сможет. Но вожаку бандитов о том знать совсем не обязательно. — Подумай вот еще о чем. Вам придется бежать как можно дальше, чтобы замести следы, и как можно быстрее, пока до вас не добрались солдаты из гарнизона. А четверо наших пленников ранены слишком серьезно, чтобы выдержать такое испытание. Они изрядно обременят тебя, не говоря уже о добыче, которую вы захватили.

Руфиний засмеялся.

— Ловко! Что ж, ты меня убедил. Я надеялся на звонкую монету, но твоя взяла. — Он посерьезнел, но продолжал с прежним юношеским задором, который, казалось, никогда не оставлял его: — Давай договоримся так. Встречаемся на рассвете, причем твои люди останутся в лагере. Учти, мы — лесовики, нам не составит труда узнать, обманываешь ты нас или нет. Мы с епископом будем ждать в полумиле к югу отсюда. Я останусь с ним, чтобы прикончить его, если что-либо пойдет не так. Ты отпустишь четверых раненых и дашь им уйти. Потом двое твоих людей приведут двоих оставшихся. Можешь связать им руки, можешь вооружить своих мечами, только никаких дротиков. Мы сойдемся на дороге и обменяемся заложниками. Епископ ходит медленно, так что я отпущу его первым, но ты отпустишь наших, пока еще он будет рядом, чтобы я в случае чего успел подскочить и всадить кинжал ему в спину. Разумеется, если мы тебя обманем, ты с нами поквитаешься тем же способом. Потом мы скроемся в лесу, а ты вернешься в лагерь. Идет?

Грациллоний призадумался. Следовало как следует поразмыслить, ведь противник на редкость хитер.

— Твоим здоровым я не только свяжу руки, но и поведу их на веревках, — решил он. — Мы обрежем веревки, когда епископ подойдет к нам.

Руфиний снова рассмеялся.

— Заметано! Ты знаешь толк в делах, Грациллоний! Будь я проклят, если ты мне не по нраву.

Центурион не удержался от ответной улыбки.

— Разве ты и так не проклят? — Галл мгновенно утратил веселость.

— Для христиан я и вправду проклят. Но лично я думаю, что адское пламя, уготованное мне, будет похолоднее того, что ожидает всяких разных землевладельцев и сенаторов. Ты знаешь, кому на самом деле служишь?

В душе Грациллония всколыхнулись воспоминания. Центурион нахмурился.

— Уж лучше служить им, чем разбойничать. Я повидал немало разграбленных жилищ, обесчещенных женщин, детей и стариков, зарубленных ради забавы, чтобы со спокойной совестью давить гадин — будь они варвары или римляне.

Руфиний исподлобья посмотрел на собеседника и пробормотал:

— Похоже, ты не из здешних мест.

— Нет. Родом я из Британии, но последние два года провел в Арморике. Точнее, в земле озисмиев.

— По-моему, никто из багаудов так далеко на запад не заходил.

— Так и есть. Запад превратился в пустыню, только Ис устоял, но у него достаточно сил, чтобы дать отпор этим волкам в человеческом облике.

Руфиний выпрямился, его глаза изумленно расширились, в зрачках на миг отразился тусклый ореол светильника.

— Ис, — прошептал он. — Ты бывал там?

— Бывал, — признал Грациллоний. Инстинкт солдата подсказывал, что не следует открывать врагу более, чем тому необходимо знать. — Но теперь я здесь. И с тобой сражаться не собирался, как и те путники, на которых ты напал. Так что во всех своих потерях вини себя самого.

— Ис, легендарный город… — Руфиний смолк, озадаченно покрутил головой, потом сказал с кривой усмешкой: — Сам я в такую даль не заходил, но могу догадаться, о каких таких волках ты толкуешь. Саксы и скотты, верно? И редкие галлы, решившие поживиться скудной добычей — их, готов побиться об заклад, вел голод. Где была империя, обложившая их налогами и повелевавшая их судьбами, где она была, когда им требовалась защита? Ладно… Во всяком случае, багаудов среди них не было.

— Ты хочешь сказать, что вы не мародеры?

— Вот именно, — Руфиний горько усмехнулся. — Тебе вряд ли интересно. Пойду я, пожалуй. Встретимся утром.

— Погоди, — Грациллоний помедлил. — Я готов тебя выслушать.

— С чего это вдруг? — удивился Руфиний, уже поднявшийся было. Центурион невольно залюбовался его ловкими, изящными движениями.

— Понимаешь, — принялся объяснять Грациллоний, — я родился в Британии, а в Галлии видел только западные области, если не считать перехода из Гезориака. Но кто знает, что мне уготовано в будущем? А пошлют меня в ваши края? Не мешает узнать заранее, какая тут обстановка. Все, что я знаю о багаудах, — это то, что они бродяги, беглые рабы, подонки общества. Так мне всегда говорили. Ты можешь что-нибудь добавить?

Руфиний поглядел сверху вниз на рослого светловолосого центуриона.

— Ты не так прост, как кажешься, — проговорил он. — Дорого бы я заплатил, чтобы узнать, какие у тебя тут дела на самом деле. Хорошо. Предупреждаю: то, что я расскажу, тебе не понравится. Это будет правда насчет Рима и римских правил. Согласен? Лучше ступай, если не уверен в своей выдержке.

— Хватит с меня на сегодня драк. Говори что хочешь, я как-нибудь с собой совладаю. Поверить не обещаю, но… Мне встречались враги поопаснее твоего.

Руфиний усмехнулся, обнажив гнилые зубы.

— Ты читаешь мои мысли, Грациллоний. Что ж… — Он снова сел. — Тогда слушай.

— Как насчет вина? — спросил центурион, в свою очередь вставая. — Чтобы язык развязался?

…Рассказ получился отрывочным. Порой Руфиний шутил, порой задыхался от слез. Грациллоний подбадривал его вином, задавал наводящие вопросы и одновременно пытался мысленно построить общую картину, не более того. Размышления он сознательно оставлял на потом.

Руфиний родился в маленьком селении близ латифундии Маэдракум в области редонов, милях в двадцати к северу от Кондат Редонума.

Несмотря на бедность, его семейство держалось вместе и радовалось повседневным мелочам. Младший сын в семье, Руфиний особенно любил пасти свиней в лесу; там он самостоятельно научился ставить силки и пользоваться пращой. А времена становились все суровее. Лучшая земля принадлежала имперским хозяйствам, имперские установления задирали цену самых необходимых товаров до небес, и покупать их приходилось втридорога и из-под полы, а урожай продавать открыто, по строго оговоренным ценам. Налоги же достигли заоблачных вершин. Отец Руфиния все чаще искал забвения в вине. Наконец в зимнюю пору он простудился, слег и больше уже не встал.

Вдова, не желая отдавать детей в рабство, передала осиротевшее хозяйство Сикору, владельцу Маэдракума; так семейство Руфиния стало колонами Сикора. Они оказались привязанными к земле, обязанными подчиняться во всем своему господину, работать на него денно и нощно и сдавать ему больше половины урожая. Свое зерно они теперь были вынуждены молоть на его мельнице и по его цене. Прогулки по лесам остались для Руфиния в прошлом. Ему исполнилось тринадцать, и он наравне с остальными трудился в поле, да так, что каждый вечер его колени подламывались от усталости.

На следующий год старшая сестра Руфиния, красавица Ита, стала наложницей Сикора. По закону, разумеется, ее нельзя было принудить к сожительству, однако Сикор нашел методы убеждения — в частности, пообещал не поручать больше ее братьям самую тяжелую работу; и потом, для Иты это был путь на волю. Руфиний, обожавший сестру, ворвался в дом Сикора — и был побит и изгнан с позором. Вдобавок Сикор приказал затравить его собаками — закон позволял такое обращение с неблагодарными колонами. Его поймали и как следует выпороли.

Весь следующий год он выжидал и готовился. По окрестностям бродили слухи; деревенские мужчины в сумерках встречались на лесных опушках; вести передавались из уст в уста, чаще всего через бродяг, которые бесцельно блуждали по разоренным землям. Империя прогнила до основания, твердили они, франки-лаэты в Редонуме совершают человеческие жертвоприношения языческим богам, на побережье бесчинствуют варвары, а с востока движутся орды разбойников. Между тем жирные становились еще жирнее, а власть имущие обретали еще большую власть. Разве Христос не отверг богатеев? Разве не минул срок покорности, разве не пора отобрать у них то, что они когда-то забрали у бедняков? Близится, близится Судный день! Антихрист бродит по земле, и наш священный долг — противостоять ему. Праведные люди объединились в братство багаудов, то есть Доблестных…

Смерть Иты в родовых муках была последней каплей, переполнившей чашу терпения Руфиния. Он тщательно все обдумал и вскоре уже очутился в ближайшем лагере багаудов.

— Мы не были святыми… — Руфиний икнул — к тому времени он уже был изрядно пьян. — Уж поверь мне на слово! Среди нас попадались настоящие зверюги. Да и остальные были немногим лучше, честное слово. Но большинство — понимаешь, большинство — всего-навсего хотели, чтобы их оставили в покое. Мы желали только возделывать свою землю и собирать с нее свой урожай, и чтобы законы соблюдались для всех…

— Чем вы питались? — спросил Грациллоний. Он не отставал от галла, но на него, поскольку он был выше и крепче, вино действовало не так быстро.

— О, мы охотились. Точнее, сказать по правде — а скрывать мне нечего, — мы браконьерничали! Шныряли повсюду, хватали все, что подворачивалось под руку, грабили богатых, обирали купцов, но добычу делили по честному. Постепенно купцы, проезжавшие нашими дорогами, приучились платить мзду. Конечно, втихаря, чтобы никто не прознал; но как иначе им было уберечь собственные шкуры? А нам помогали — и сервы, и те немногие свободные землепашцы, что еще оставались. Они помогали нам, потому что любили.

— Любили? — Центурион постарался вложить в слово побольше сарказма. — Я сам вырос в деревне. Интересно, где ты встречал таких любвеобильных землепашцев?

— Мы сражались на их стороне, — заявил Руфиний. — Простая справедливость требовала от них помощи. Еды, одежды, прочего снаряжения… И потом, мы защищали их от бандитов.

Центурион пожал плечами. Он хорошо представлял, что это была за защита. Всякий, кто отказывался от нее, в один прекрасный день лишался дома, охваченного внезапным пожаром, или, того паче, расставался с жизнью.

Руфиний догадался, о чем он думает, и пробормотал:

— Они вправду любили нас. И продолжают любить. Как, по-твоему, я раздобыл этот наряд?

«Обаял кого-нибудь», — мысленно ответил Грациллоний. Чего-чего, а обаяния у этого юнца было в избытке. Стоит такому, как он, появиться в доме какой-либо уставшей от жизни женщины, она ради него в лепешку расшибется. А он знай себе скачет от одной к другой, как мотылек, с цветка на цветок перепархивает… Будь все багауды столь ловки, быть бы им грозной силой.

«Впрочем, — подметил внутренний голос, — Руфиний настолько чист и опрятен, насколько можно ожидать от человека в его положении, а это что-нибудь да значит».

Центурион решил перевести разговор на более насущный предмет.

— Значит, у вас, у багаудов, свое государство, которое воюет с Римом, как воевали парфяне? Мне рассказывали иное. Где правда?

— Да нет, все иначе, — признался Руфиний. — Да, у нас есть императоры — свой у каждой области, но они всего лишь возглавляют собрания, когда встречаются несколько групп. А командующими мы называем главарей таких групп, — ирония в голосе Руфиния заставляла заподозрить, что титул был всего-навсего пародией на римскую военную организацию. — Я тоже командующий.

— А ты не молод для такого звания?

— У багаудов нет стариков, — тихо ответил Руфиний. Грациллоний вспомнил Александра Македонского. Да что говорить: ему самому было всего двадцать пять, когда он стал королем Иса.

— Мы заключаем сделки, — продолжал галл, будто новый глоток вина напомнил ему о забытых подробностях. — Я слыхал о сделках с саксами и со скоттами. Мы наводим их на поместья, которые они грабят и сжигают дотла, а в награду за нашу услугу освобождают захваченных в плен сервов. Я подружился с одним скотом — он бежал из дома, спасаясь от кровной мести; он рассказал мне об Ибернии, где Рим никогда не правил, где люди свободны испокон веку…

Руфиний вдруг замолчал, встряхнулся, точно пес, и покачал головой.

— Пожалуй, хватит, — сказал он. — Не стоит так много болтать. Ты отличный парень, Гра… Гра… Градлон. Но секретов братства я тебе не раскрою, и не проси, — он подобрал с пола палатки плащ и кое-как поднялся. — Бывай. Хотел бы я иметь такого друга.

— Пойдем, я проведу тебя мимо часовых, — сказал Грациллоний. Он бы охотно продолжил разговор, но у него на языке вертелись вопросы, способные насторожить этого кота в человеческом обличье, а этого нельзя было допустить, пока епископ Араторий в плену у багаудов.

Они молча вышли в ветреную ночь, миновали часового и расстались, обменявшись рукопожатием.