Галльские ведьмы

I

Девочка сознавала лишь одно: она в море. И осознание это наполняло ее восторгом. Все прочее — и то, что в городе отмечали Праздник Флота, и слова отца: «Не торопись, малышка», — не имело никакого значения. Но вот отец подхватил ее, поднял в воздух. Какие сильные у него руки, как гулко отдается в груди его смех!

Она уже стала забывать все те чудеса, которые произошли в порту: всех этих людей в пышных нарядах, загадочные слова, сопровождавшиеся музыкой, что лилась, текла, окатывала, захлестывала с головой, пока торжественная процессия двигалась по улицам. Седобородый мужчина во главе процессии внушал страх, потому что в руке он сжимал длинную палку с тремя острыми зубцами на макушке, но за ним шли мамы — все девять; девочка знала, что они идут все вместе, хоть и была еще слишком мала, чтобы уметь считать. Некоторые несли зеленые ветки и окунали их в горшки в руках у других и кропили водой носы кораблей. У первой мамы была чаша на золотых цепях, и над чашей этой курился дым — сладковатый дым, разносимый ветерком. Девочка с отцом стояли в стороне, наблюдая. Отец выглядел внушительно: парадное одеяние, огромный молот в руке, на груди золотой ключ; впрочем, всех этих слов девочка, конечно же, не знала, ей просто очень нравилось смотреть на папу.

Вот он снова подхватил ее и перенес на корабль, который немедленно отошел от причала. Морские ворота были распахнуты настежь, и вода у бортов плескалась под ветром, будто живая. Едва корабль миновал ворота, как палуба покачнулась под ногами. Девочка обрадовалась новой игре. Дышалось удивительно легко. На губах оседали соленые брызги, а нагретые солнцем доски под босыми ногами пахли смолой.

Радовались все — мужчины, женщины, дети, которых взяли с собой и среди которых не было никого младше девочки. С кормы доносился мерный рокот барабана, отбивавшего ритм для гребцов, а весла скрипели в уключинах. Гребцы еще успевали перебрасываться друг с другом словечками и смеяться своим шуткам. Корпус корабля тоже поскрипывал, веревки гудели, алый вымпел на мачте пощелкивал на ветру. Над кораблем с криками носились сотни чаек, самая настоящая птичья буря; множество птиц сидело на крепостной стене или кружило поодаль, и ветер порой доносил и их крики.

Корабли, вышедшие из гавани следом, выстроились полумесяцем. Многие были крупнее королевского челна, многие, наоборот, меньше. Их было не перечесть — приземистые и узкие, высокие и круглобокие, ярко раскрашенные и совсем тусклые… На некоторых подняли паруса, прочие продолжали идти на веслах. А позади кораблей высилась городская стена, отливавшая алым, а над стеной возносились башни и шпили, и сверкали в бойницах, амбразурах и окнах медь, стекло и позолота. По обе стороны от стены громоздились утесы, под которыми ярился прибой, а вдалеке, подернутые зеленой дымкой, виднелись окрестные холмы.

Но больше всего девочку привлекало море. Поначалу она захлопала в ладоши и засмеялась. Потом притихла и впилась взглядом в морскую воду, которая беспрерывно играла цветами и оттенками, словно дразня и приманивая к себе.

На бледном небе, у самого горизонта, виднелись разрозненные облака. Волны обегали корабль, плескались у бортов, высокие, длинные, с пенными гребнями, словно подернутые инеем. И каждая несла с собой буйство красок — синяя, как небо, становилась зеленой, как трава, чернела, будто ночное небо… Накатываясь на прибрежные камни, волны принимались рычать и выбрасывали в воздух целые фонтаны пены. У берега трепыхались в воде обрывки водорослей. При желании можно было разглядеть, как шныряют близ поверхности рыбы — и не только рыбы: порой мелькали на солнце изящные силуэты тюленей или выпрыгивали из воды дельфины. Мимо борта проплыли какие-то деревяшки — девочка, разумеется, не догадывалась, что это следы кораблекрушения.

Время исчезло, растворилось в этой зелено-сине-черной воде, в этом чуде, словно предназначенном только для девочки. Она очнулась, лишь когда корабль развернулся и направился обратно к гавани. Парад завершился.

Большинство кораблей последовало примеру королевского челна, а оставшиеся двинулись на юго-восток, к прибрежным рыбацким деревушкам. Девочка вдруг поняла, что игра заканчивается. Она не заплакала — это было бы не в ее духе, — но встала у самого борта, чтобы смотреть на море, пока еще можно.

Она стояла на надстройке над скамьями гребцов. Поручень шел слишком высоко, чтобы она могла через него упасть за борт. Мимо корабля проплыл тюлень — светлый промельк в радужном многоцветье воды. Девочка оглянулась: неподалеку возвышалось что-то круглое, вокруг чего была обернута цепь с большим крюком на конце. Недолго думая, она взобралась на это сооружение и вновь устремила взгляд на море.

За кормой виднелась узкая полоска земли с одним-единственным зданием, мрачным и приземистым, увенчанным невысокой башенкой. Но девочка смотрела совсем в другую сторону: она выглядывала тюленя.

Тот, будто заметив это, приблизился и поплыл рядом с кораблем, легко подстроившись под его скорость. Вблизи его лоснящаяся от воды шкура казалась янтарно-золотистой. И вел он себя как-то странно: не торопился куда-то, как его сородичи, а плыл и плыл рядом и порой будто посматривал наверх, на палубу. Глаза у него были большие, как у овечки. Девочка невольно загляделась…

Кто-то из взрослых заметил, куда она забралась, окликнул ее и поспешил было снять, но слишком поздно. Челн резко накренился — накатила очередная волна, — девочка не удержалась на своем «насесте» и свалилась за борт.

Когда она падала, крики, доносившиеся с корабля, казались ей какими-то далекими, едва различимыми за дружеским, обволакивающим плеском воды. Море приняло ее как родную, заключило в свои объятия. Одежда потянула девочку вниз, в манящую желто-зеленую пучину. Она не испытывала страха, у нее было такое чувство, будто она вернулась домой. Море подбрасывало ее точно так же, как это делал отец. В ушах загудело…

Прежде чем она успела раскрыть рот, чтобы вдохнуть, что-то подхватило ее и повлекло вверх. Она глотнула соленой пены и ветра — и поняла, что ее крепко держат тюленьи ласты. А в следующий миг среди волн показался отец, рассекавший воду могучими гребками. Он подхватил девочку, поднял над водой, крикнул, чтобы бросили канат. Мгновение — и они оба очутились на палубе. Только теперь девочка позволила себе заскулить…

Отец обнял ее, прижал к себе. Она чувствовала, как бьется под железным ключом на груди его сердце.

— С тобой все в порядке, хорошая моя? Ответь же мне, моя Дахут.

II

На третий год своего пребывания в Исе римский префект и король Иса Гай Валерий Грациллоний получил письмо из столицы империи. Прочитав его, он велел подыскать достойное помещение для имперского курьера — письмо требовало обдумывания, отвечать на него сразу префект не собирался. Поразмыслив, он послал за Бодилис и Ланарвилис.

Первой прибыла Бодилис. Грациллоний ожидал ее в Зале советов, где разожгли жаровню; светильники отбрасывали зыбкие тени, благодаря чему пасторальные фрески на стенах казались какими-то призрачными, как воспоминания о минувшем лете. Бодилис скинула плащ — на улице моросило — на руки подбежавшему служке. Несмотря на капюшон, в ее волосах сверкали капли воды, по виску стекала тоненькая серебристая струйка. В два шага Грациллоний очутился рядом с королевой, взял ее за руки и улыбнулся, глядя в ее иссиня-черные глаза.

— Как я рад снова тебя видеть, — проговорил он и на миг прикоснулся к ее губам своими; поцелуй был кратким, но отнюдь не мимолетным. — Как твои дела? Как девочки? — он говорил на латыни, и Бодилис отвечала ему на том же языке, как у них было заведено между собой — королева не упускала случая попрактиковаться в чужом наречии.

— О, с ними все в порядке. Керна ждет не дождется праздника в честь окончания девичества, а Семурамат обзавидовалась сестре и все твердит, что восемь лет, которые ей осталось ждать, — это целая вечность, — Бодилис усмехнулась. От Хоэля она прижила трех дочерей; старшая, Талавнир, отслужила положенный срок в храме Белисамы, вышла замуж и уже ждала ребенка. — А Уна спала, когда явился твой гонец, — Уной звали дочь Бодилис от Грациллония.

Король вздохнул.

— Я бы с удовольствием заглянул к тебе…

— Не обманывай, — фыркнула Бодилис. Грациллоний задумчиво кивнул. Будь Дахилис менее любима сестрами, предпочтение, которое он ей оказывал, могло бы вызвать ненужные конфликты. После ее смерти он старался никого не обидеть и поровну делил свои ночи между семью королевами, с которыми жил, как положено супругам, — а свои дни со всеми девятерыми. Впрочем, королевам доставалось гораздо меньше времени, чем отнимали королевские обязанности и мужские заботы, физические упражнения.

— Знаешь, давай встретимся завтра, если тебе позволит луна. Не возражаешь?

— Ничуть, — улыбнулась Бодилис. — А зачем ты позвал меня сегодня?

— Давай подождем Ланарвилис… Хотя нет, прочти, пожалуйста. — Он указал на свиток папируса на столе. Бодилис разгладила свиток обеими руками, поднесла поближе к светильнику, прищурилась, разбирая первые строки, и пробормотала:

— Ланарвилис, значит? Будем обсуждать, как детишек воспитывать? Тогда что же ты Гвилвилис не позвал?

Шутка пропала впустую.

— Понимаешь, дело вовсе не в том, что вы двое — вы трое, извини — родили мне дочек, — пустился в объяснения Грациллоний. — Хотя и это, наверное, тоже… Вы с Ланарвилис больше других заботитесь о будущем. Вы обе после… того, что случилось с Дахилис… сказали мне, что чем больше у меня будет дочек, тем тверже станет мое положение в Исе.

— И обе мы немолоды, — заметила Бодилис. — Время наступает нам на пятки.

— Короче говоря, мне нужен ваш совет. Ты мудрая и ученая, она начитанная и сведущая в городских делах. Без вашей помощи я не рискну справиться с этим делом.

— А бедная Гвилвилис не мудра и не сведуща, — печально заметила Бодилис. — Ей нечего предложить тебе, кроме беззаветной любви.

С языка рвались обидные слова насчет собаки, которая тоже любит беззаветно, однако Грациллоний сдержался. Эти слова были бы жестоки и несправедливы. Он не должен винить новенькую в смерти Дахилис — ведь она вступила в число Девяти вовсе не по собственному желанию. Да, Гвилвилис глуповата, зато она тихая, скромная и заботливая, а ее первенец Сэсай родилась вполне здоровой и как будто умненькой. Теперь-то она носит уже второго…

— Читай, — коротко сказал Грациллоний.

Пока Бодилис читала, прибыла и Ланарвилис. Голубое платье и высокий головной убор доказывали, что наступила ее очередь быть жрицей в храме Белисамы. Ничто другое, кроме призыва короля, не могло оторвать ее от служения богине, и лучше бы король призвал ее по действительно неотложному делу.

Грациллоний вежливо приветствовал высокую блондинку. Между ними не было ни той теплоты, которая присутствовала в его отношениях с Бодилис, ни страсти, озарявшей отношения с Форсквилис. Даже в постели Ланарвилис держалась несколько отстранено. Тем не менее они с Грациллонием были друзьями и вместе трудились на благо Иса.

— Что все это значит? — отрывисто спросила Ланарвилис на родном языке.

— Сейчас объясню, — ответил Грациллоний на том же языке. — Как Юлия? — шестая и, вероятно, последняя дочь Ланарвилис родилась слабенькой и часто болела. Порой случалось, что король посещал Ланарвилис, когда та присматривала за Дахут; и рядом с Юлией дочь Дахилис выглядела разодетой в шелка красавицей в компании нищенки-дурнушки, в ней даже словно проявлялось что-то нечеловеческое…

— Вчера лихорадка замучила, пришлось пригласить Иннилис. Она наложила руки, потом дала Юлии лекарство. Сегодня уже гораздо лучше.

— Хорошо. Присаживайся, — Грациллоний указал на стул. По прошествии двух с половиной лет в Исе он совсем привык к этому предмету мебели и начисто позабыл, что во многих областях империи стул показался бы диковинкой.

Ланарвилис послушно села. Он пристроился рядом. Бодилис закончила читать, передала письмо сестре и тоже села. На некоторое время в зале установилась тишина, нарушаемая лишь шелестом дождя за окном.

Наконец Ланарвилис, которая читала, шевеля губами и водя пальцем по строчкам, опустила папирус.

— Оказывается, я изрядно подзапустила свою латынь. Насколько могу понять, август приказывает тебе явиться к нему и доложить о том, что здесь происходит. Но ведь ты регулярно извещаешь его о наших делах.

— Он хочет, чтобы я доложил лично, — пояснил Грациллоний.

— И куда он тебя вызывает? — спросила Ланарвилис со вздохом.

— В Августу Треверорум. Помнишь, рассказывали, как он в начале года вступил в этот город?

— Да, Магна Клеменция Максима приняли с почестями, после того как он разгромил императора Грациана, который погиб в сражении; соправитель последнего Валентиниан поспешил заключить с Максимом перемирие и отказался от своих притязаний на Британию, Галлию и Испанию, но сохранил пока за собой Италию, Африку и часть Иллирики. Восточной же империей по-прежнему управлял из Константинополя Феодосий.

— В общем-то понятно. Оружие сложено, претензии удовлетворены, и речь уже не о том, как захватить власть, а как ее удержать. От меня он узнает об Исе больше, чем из самого подробного донесения, больше узнает и лучше поймет.

— И как он поступит с этим знанием? — уточнила Бодилис.

Грациллоний пожал плечами.

— Посмотрим. Я всегда считал, что август Максим — тот самый врач, который нужен больному Риму. Наверное, он попросит моего совета. Именно это я, кстати сказать, и хотел среди прочего обсудить с вами.

— Он может запретить тебе вернуться сюда, — промолвила Ланарвилис.

— Вряд ли. Конечно, ему больше нет необходимости опасаться враждебной Арморики у себя в тылу. Но вы сами знаете, сколько еще нужно сделать — угомонить пиратов и бандитов, возродить торговлю, объединить заново весь полуостров… Мне сподручнее всего возглавить эту работу, тем паче что я доказал свою верность Максиму.

— Значит, уедешь ты надолго…

Грациллоний кивнул.

— Похоже на то. Даже с римскими дорогами путь займет не меньше половины месяца, если не загонять лошадей. Сама встреча наверняка продлится от силы несколько дней, однако я не премину… э… воспользоваться возможностью.

— Им это не понравится — суффетам, вотариям, простым горожанам. Они не привыкли к долгому отсутствию короля.

— Понимаю. Но войны как будто не ожидается, а в городе все спокойно и дела идут замечательно. Что же до обрядов — придется подождать моего возвращения или назначить вместо меня кого-то другого. Я готов выслушать ваши советы.

Бодилис пристально поглядела на короля.

— Что у тебя на уме? — спросила она.

— Ну… — Грациллоний помолчал. — Помнишь, когда христианский священник Эвкерий умирал, мы пообещали ему подыскать замену? Прошло два года, а обещание до сих пор не исполнено. Не до того было. Я хочу найти ему заместителя…

— Это дело невеликое, что для Иса, что для тебя, — возразила Бодилис. — Я же вижу, тебя что-то беспокоит. Признавайся.

— Что ж… Вы знаете, я хотел основать святилище Митры, чтобы поклоняться своему богу. Но пока не достиг ранга отца, я этого сделать не могу. Вот я и хочу разыскать храм, где меня посвятят…

По лицу Ланарвилис пробежала гримаса. Бодилис оставалась внешне спокойной.

— Если слухи о преследованиях твоих собратьев по вере хотя бы частично верны, тебе придется искать долго.

— Вовсе нет. Митра — солдат, воин. Он понимает, что долг превыше всего. Если мне позволят добраться хотя бы до Лугдуна, я, по крайней мере, узнаю, где находится ближайший храм…

— Посвящение займет много времени?

— Думаю, нет. Когда-то оно продолжалось несколько лет, но теперь нас осталось так мало, что мы не можем позволить себе подобной роскоши. Обещаю — я не стану искать посвящения, если он займет времени больше, чем мне позволит Ис.

— Угу, — Бодилис отвела взгляд и задумалась.

— Это неразумно, — с волнением в голосе проговорила Ланарвилис. — Твое пренебрежение к традициям уже привело к чудовищным последствиям. А уж если король, верховный жрец и воплощение Тараниса, открыто поклянется в верности чужеземному богу…

— Я никогда не скрывал своей веры, — прервал ее Грациллоний. — И никогда не отказывался воздать должного богам Иса. И не намерен отказываться впредь, — он сам ощутил горькую иронию своих слов: ведь в душе он давно отрекся от Троих. — Или мы все стали христианами, раз отрицаем богов иных, нежели наше собственное божество? — Король невесело усмехнулся. — Дюжина своих собственных Христов, все равно что у тех же христиан, которые никак не решат, каков их бог на самом деле.

Ланарвилис кивнула.

— Извини. — Однако в ее голосе звучало сомнение.

— Что ж… — Бодилис перегнулась через стол и взяла ладони Грациллония в свои. — Если ты собрался в Лугдун и не намерен задерживаться, может, тебе стоит вернуться домой через Бурдигалу?

— Что? — недоуменно переспросил Грациллоний.

— Ты, вероятно, помнишь, что я многие годы переписывалась с Магном Авсонием, поэтом и ритором. — Бодилис печально улыбнулась. — У него поместье под Бурдигалой. Если бы ты смог заехать к нему, передать мои наилучшие пожелания, а потом рассказать мне, каков он в жизни, я была бы очень признательна. Это ведь почти как повстречаться в живую…

Грациллония охватила жалость. Нет, жизнь Бодилис никак нельзя было назвать скучной. Помимо забот и хлопот, которые она делила с сестрами, у нее были ученость и мудрость. Однако она ни разу в жизни не заплывала дальше Сена на западе и не заходила дальше границы Иса на востоке. Слава Греции и Рима, величие былых держав Средиземноморья и Востока существовали для нее только в книгах, письмах и беседах со случайными гостями. Скованный имперскими законами и военной дисциплиной, он сам все же обладал значительно большей свободой.

— Конечно! — воскликнул он. — Если получится, я обязательно заеду.

III

И снова король стоял на возвышении в зале базилики; за его спиной — двадцать четыре легионера, за ними — изображения Троих, а перед ним — галликены и магнаты Иса. Он был одет в платье, расшитое золотыми нитями; узоры на платье изображали орлов и молнии Тараниса. На груди у короля висел ключ, а стоявший справа легионер Админий, заместитель Грациллония, держал в руке молот.

Король недаром облачился в этот наряд — обычно он выбирал более простые одеяния, а в повседневной жизни предпочитал удобную одежду. Этот наряд сообщал собравшимся, что сегодня перед ними стоит не тот не умеющий связать и двух слов солдафон, который волей случая сделался правителем города; нет, перед ними истинный властитель, носитель власти мирской и священной. Должно быть, некоторые советники прочувствовали важность встречи, ибо явились на совет в древних исанских одеяниях или в римских тогах.

Тем не менее после торжественного вступления Грациллоний перешел на обыденный язык. Он не обладал ораторским даром, да и на исском говорил хоть и бегло, но улавливал далеко не все нюансы. Для начала он описал положение дел в Западной империи и изложил причины, по которым рассчитывал на благоприятное будущее — по крайней мере в той части империи, которая ныне принадлежала Максиму.

— И каковы планы Августа в отношении нас? — проворчал Сорен Картаги.

— Пока не знаю, — ответил Грациллоний. — Он вызывает меня к себе.

Немедленно посыпались возражения, которых он ожидал. На большинство вопросов вместо него отвечали Бодилис и Ланарвилис. Неожиданно нашлись такие, кто поддержал Грациллония — Повелитель Моря Адрувал Тури и морской советник Боматин Кузури. Оба были людьми практичными и рассуждали схоже.

— В глазах римлян наш король центурион римской армии, — напомнил Адрувал. — Если он не подчинится приказу, это будет означать нарушение субординации. Или вы хотите, чтобы Рим прислал за нашим королем целый легион?

Бледное лицо Виндилис исказилось от гнева.

— Пусть только посмеют! — воскликнула она.

— Будь мудрой, сестра моя, — поспешно вмешалась Квинипилис. Ее голос дрожал, за минувший год она сильно сдала. — Как мы с ними справимся?

— Боги…

В разговор вступила провидица Форсквилис, чей голос был тих и печален:

— Боюсь, нам не приходится более рассчитывать на помощь богов. И мне ведомо, что боги сами в смятении. Звезды сместились из дома Тельца в дом Рыб, прежние времена умирают на наших глазах и рождаются новые. — Она опустила голову и провела рукой по округлому животу, в котором росла жизнь.

— Позволит ли император нашему королю вернуться? — с тревогой спросила Иннилис, казавшаяся перепуганной до полусмерти.

— Почему нет? — вопросом на вопрос ответила Бодилис. — Наш король ничем его не прогневал.

— Да, он славно потрудился, — признал Ханнон Балтизи. — Ради Рима. Конечно, и про нас не забывал. — Капитан Лера махнул рукой. — Я не верю, что он способен предать Ис. Но Рим для него важнее.

— Точно, — согласился Сорен Картаги. — Рим, Рим… Когда он погряз в своих распрях, о нас забыли, слава богам. Теперь в Риме новый император, из тех, кому всегда мало власти — и денег тоже мало; и этот император вспомнил о нас. Чего нам ждать?

Грациллоний почувствовал, что пора вмешаться.

— Слушайте все! — воскликнул он. — Слушайте! — Когда в зале установилась тишина, он продолжил, уже не столь сурово: — Супруги мои и вы, достопочтенные граждане, подумайте сами — чего вам опасаться? Я служил Максиму, когда мы гнали варваров прочь от Адрианова вала. Он человек надежный, вероломства в нем нет. Он не станет обманывать меня и вас. Посмотрите, что мы для него сделали. Мы сохранили Арморику. Мы уберегли Галлию от опустошительного варварского набега. Мы восстановили укрепления по всему полуострову. Начала возрождаться торговля. Народ потихоньку восстанавливает разрушенные дома и храмы. Максим должен быть безумцем, чтобы увидеть в этом заговор против своей власти. Уверяю вас, он далеко не безумец. И не забывайте, ему по-прежнему приходится считаться с не прирученными германцами и аланами, да и императоры на юге и на востоке остаются серьезными противниками. Ис вовсе не беспомощен, у нас замечательная, почти беспроигрышная позиция на переговорах. Не стану хвастаться, но во многом этого удалось достичь благодаря мне. А я — не только ваш король, но и римский префект. Так радуйтесь, что мы укрепим старинные связи с Римом!

Раздались негромкие аплодисменты; кто-то нахмурился, кто-то покачал головой. Ханнон Балтизи состроил гримасу, прокашлялся и сказал:

— Наше счастье, король, что тебя уважают в Риме. Но помнишь ли ты, что Рим давно сделался Христовой блудницей? Надо ли напоминать тебе, что христиане потешаются над чужими богами, оскверняют храмы, грабят алтари и преследуют тех, кто не верит в Христа? Примирится ли Христос с богами Иса, с теми, кто только и не позволяет морю поглотить нас?

По залу пробежал ропот. Легионеры, почетная гвардия Грациллония, стояли навытяжку, однако он чувствовал их возмущение, вызванное столь нелицеприятным суждением о христианском боге. Король помедлил, подбирая слова. Не удивительно, что Балтизи столь резок — он многое повидал, в том числе и постыдные деяния христиан, и его с полным основанием можно было назвать фанатиком; но и умеренные, каковых в зале насчитывалось большинство, выражали если не согласие с его выступлением, то одобрение.

— Это один из вопросов, которые я рассчитываю обсудить с августом, — произнес наконец Грациллоний. — Меня он тоже беспокоит, и не только как короля, но и как человека верующего. — Мысленно он поздравил себя с тем, сколь ловко ему удалось напомнить о своей приверженности Митре. Прежде чем возводить святилище, о котором грезил в снах, нужно заложить фундамент в умах людей. — Но я уверен, что все разрешится благополучно. Множество подданных империи не принадлежит к христианам, многие из них занимают важные посты. Максим, назначая меня префектом в Ис, был осведомлен о моей вере. В этих местах священники немногочисленны. Август, я полагаю, удовлетворится назначением нового священника в Ис. Если помните, Эвкерий никому не мешал. Если повезет, я поучаствую в назначении его заместителя. Не тревожьтесь, нового Амвросия к нам не пришлют!

Бодилис и двое или трое аристократов переглянулись, сообразив, что король имел в виду сурового епископа Медиоланума Италийского. Остальные имени не узнали, но на лицах их, тем не менее, проступило облегчение.

Грациллоний поспешил воспользоваться достигнутым.

— Возможно, преемник Эвкерия найдется не сразу, — продолжил он. — Вдобавок мне не повредит лично ознакомиться с ситуацией в Лугдунской Галлии, да и в Аквитании, — заметив движение Бодилис, он подмигнул королеве, — чтобы знать, чего нам ожидать от ближайших соседей. Из чего следует, что моя поездка займет несколько месяцев. Я пропущу равноденствие и, быть может, зимний солнцеворот, равно как и некоторые другие события. Но город, ничуть в том не сомневаюсь, прекрасно обойдется без меня. Надеюсь, боги не оскорбятся тем, что я приношу празднества в жертву благополучию их народа?

«Лжец!» — мысленно упрекнул он себя. Впрочем, это лишь тактика; цель всех его усилий по-солдатски честна. Он сел на трон и прислушался к разгоравшемуся теологическому спору, в котором от его имени участвовали Бодилис и Ланарвилис. Когда с религией покончат, наступит время практических вопросов. А пока можно подумать, что и как следует говорить в Августе Треверорум. Ему действительно нужен совет, и не один.

К сожалению, времени в обрез. Нельзя заставлять императора ждать.

IV

Эту ночь ему выпало провести с Иннилис. Догадываясь о его чувствах, вспоминая свою сестру Дахилис, супруги Грациллония старались устраивать так, чтобы Дахут ночевала у той из королев, которую король должен был посетить в ближайшую ночь. Частенько выяснялось, что совместить эти два события нет ни малейшей возможности: король то с головой уходил в городские дела, то объезжал окрестные территории, то нес ежемесячную Стражу в Священном лесу, или просто работал допоздна и потому валился с ног от усталости — какой уж тут супружеский долг? Да и королевы тоже не сидели сложа руки; вдобавок в привычный распорядок неизменно вмешивались болезни, месячные, беременности, роды… На сносях была Форсквилис, Гвилвилис тоже носила под сердцем ребенка, а Малдунилис наконец вознамерилась позаботиться о потомстве. Что касается Дахут, даже те две галликены, которых король не познал, престарелая Квинипилис и стареющая Фенналис, потребовали, чтобы их допустили к воспитанию дочери Дахилис; разумеется, Грациллоний не мог отказать, не вызвав ненужных осложнений.

По счастью, в тот вечер Дахут находилась в доме Иннилис.

— Господин мой, госпожа моя, вы вернулись! — воскликнула служанка Ивар. — Малышка только-только угомонилась. Она так вертелась, так шалила, что я на нее прикрикнула, уж простите меня…

— Ничего, ничего, — отозвался Грациллоний.

— Знаете, господин мой, уж больно она шустрая, так и шныряет по всему дому, глаз за ней да глаз… Детишки в эти годы все такие, оно конечно, но малышка наша особенная, живехонькая такая, и лопочет себе, и лопочет. Госпожи целый день не было… Хотите повидать ее?

— Хочу. — Король прошел мимо служанки в комнату, служившую детской.

На полу громоздились всевозможные обломки, под ноги попалась полураздавленная игрушечная колесница, затем тряпичная кукла с оторванной рукой. Но ночной горшок опрокинут не был — в некоторых вещах Дахут была по-кошачьи аккуратна и чистоплотна. Девочка свернулась калачиком на ложе и мрачно взирала на устроенный ею разгром. Закатный свет, проникая сквозь окно, придавал ее коже оттенок слоновой кости, золотил волосы и словно оттенял лазурь взгляда. О Митра, как же она похожа на Дахилис!

Заметив отца, девочка вся подобралась, как кошка.

— Папа! — прошептала она.

— Я смотрю, мы устроили бунт? — проговорил Грациллоний. — Кто это так плохо себя ведет?

— Я… Я тут… — Дахут не хватило слов. Возможно, она хотела сказать: «Я тут совсем одна была»? Все может быть. Грациллоний присел на корточки, развел руки.

— Что ж, маленькая разбойница, сейчас мы с тобой все уберем, верно?

Девочка спрыгнула с ложа и прижалась к отцу. Он обнял ее. Как чудесно от нее пахнет!

— Не надо так больше делать, — проговорил он, целуя дочь в щеку. — Пожалей своих мам и бедных служанок, которые прибирают за тобой.

— Ты не приходил, — прошептала девочка. Другой ребенок заплакал бы, но Дахут не плакала — почти никогда.

— Так ты ждала меня? Прости, милая. У твоего папы было много работы. Давай ты оденешься, и, пока Ивар не принесла ужин, мы с тобой поиграем в лошадку, а потом я спою тебе песенку. Ты единственная, кто способен слушать, как я пою…

Иннилис питалась просто и ела немного. Грациллонию нравилась та пища, которую подавали у нее в доме, составлявшая резкий контраст с кулинарными изысками многих других домов Иса. И порции у Иннилис были вполне разумные, не крохотные и не громадные. Обычно они беседовали за едой и рано ложились — несмотря на радушие Иннилис, у них было мало общих интересов. Но сегодня она сама затеяла разговор. В свете восковых свечей ее лицо выглядело встревоженным.

— Временами я боюсь за Дахут, — промолвила она едва слышно. — В ней что-то есть…

Грациллоний вспомнил страшную ночь на Сене и того тюленя, который не дал девочке утонуть, и многочисленные происшествия последних недель.

— Быть может, так проявляется ее судьба? — ответил он, сглотнув комок в горле. — Кто знает? Я не слишком доверяю всяким астрологам и предсказателям. Что суждено, того не миновать. Все равно мы ничего не можем поделать.

— Ты не понял, я ничего подобного не предлагаю. Я просто… Мы говорили с Виндилис и с другими… Правильно ли мы поступаем, передавая ее из дома в дом, так что она не имеет до сих пор своего уголка? Может, поэтому она такая дикая?

Король нахмурился.

— Не знаю. У меня мало опыта — она ведь мой первенец. — «Если не считать пары детишек, случайно зачатых в Британии; грех, конечно, но будем надеяться, что Митра простит». — Вдобавок король Иса не может быть настоящим отцом семейства. Разве не в обычае сестер всем вместе воспитывать ребенка, чья мать умерла?

— Разумеется. Но знаешь, я никогда такого не испытывала… Ты другой, и Дахут другая. Не могу выразить словами, я слишком глупая, но вот Виндилис говорит, что ты принес нам новую жизнь и Дахут — твоя дочь.

«Другой, — мысленно повторил Грациллоний, — другой». Конечно, мы другие. Дочь Дахилис пошла в мать — красавица, умница, такая… одухотворенная, что ли.

После выкидыша у Иннилис Виндилис настояла, чтобы сестра принимала траву, и Грациллоний согласился. Еще один выкидыш мог погубить Иннилис, или же она могла родить кого-нибудь вроде слабоумной Одрис. Шести королев, способных родить, вполне достаточно.

Иннилис не просила короля воздерживаться от плотской любви. Со временем он выяснил, что ей больше всего нравится: долгие поцелуи и ласки и единственное нежное проникновение. В половине случаев близость явно доставляла ей удовольствие, в половине — не причиняла видимых страданий. По крайней мере, вслух она ни в чем мужа не упрекала.

Той ночью она долго не засыпала, что было непривычно. Он чувствовал ее напряжение, ему даже показалось, что она дрожит.

— Что тебя гнетет? — спросил он. Иннилис ответила уклончиво, но Грациллоний не оставлял попыток дознаться. Наконец она призналась.

— Я боюсь за тебя, Граллон. — Подобно большинству исанцев, Иннилис редко называла его полным именем, предпочитая сокращенный вариант. — Ты уезжаешь…

— Я вернусь.

— Да, ты обещал, — Иннилис вздохнула. — Но как долго тебя не будет? И как долго ты у нас еще задержишься? Тебя ведь наверняка тянет домой.

Грациллоний промолчал. До сих пор никто не задавал ему это вопроса, над которым сам он задумывался не раз. Подумать только — Иннилис! Вот уж от кого он не ждал подвоха! Во имя Аримана, что ей ответить?

Разумеется, в Исе предстояло еще много дел, а он терпеть не мог оставлять что-либо незавершенным. Этот город был вызовом, который он принял. Государственные дела — вовсе не то, что рубка леса или пахота, тут полным-полно подводных камней… Но и удовольствие от успешно законченного дела получаешь несравнимое. Своей волей творить закон, пересоздавать историю, защищать и направлять людей… Что из всего этого выйдет? Варвары обломали зубы о крепостные стены Иса, но в других местах они по-прежнему кишмя кишат, приходят по суше и приплывают морем. Способен ли он бросить укрепления, которые сам строил?

С другой стороны — если верить преданиям, у него никогда не будет сына. Он проживет свою жизнь среди чужаков и когда-нибудь погибнет в Священном лесу, убитый молодым претендентом…

И так ли уж важны все эти королевские дела и обязанности. Максим добился власти, вскоре его могущество распространится и на Ис. И что тогда станет с королем, что останется ему? Церемонии, шествия, повседневные хлопоты, суета, имеющая значение лишь для тех, кто в нее вовлечен…

В империи потихоньку налаживается жизнь. Хотя в северной Британии снова неспокойно, остальной остров, можно сказать, умиротворен. Налаживается связь; Грациллоний уже получил три письма от отца и ответил на каждое. Снова побывать дома! Нет, никто не собирается возвращаться к прежнему существованию впроголодь; достаточно одного аккуратного намека, чтобы август Максим возвысил хорошо послужившего ему человека до ранга сенатора. А сколько дел за пределами Иса — укрепление государства, усмирение варваров, очищение Рима от скверны, завоевание бессмертной славы…

Этого ли он хочет? Или его сердце стремится к иному?

Ис никогда не отпустит своего короля насовсем. Еще недавно Грациллоний размышлял о том, что прорубить мечами путь к свободе — он со своими легионерами, или пара центурий из соседней провинции. Но эти мысли остались в прошлом, что не могло не радовать, ибо ему претило убивать людей, которые были его подданными. Быть может, со временем он найдет предлог для новой поездки, из которой уже не вернется. Городу это повредит не слишком, и прецеденты имелись: далеко не каждый король оканчивал свою жизнь в поединке в священной роще. Суффеты подыщут замену — если только христиане не воспользуются случаем и не положат конец череде кровавых назначений.

Скажем, подождем еще годика три. Вполне достаточно.

А как быть с положением? с друзьями? с женами? с Дахут, наконец? Конечно, ее можно увезти, но будет ли ей хорошо в большом мире?

Иннилис положила голову ему на грудь и заплакала.

— Я останусь, — сказал Грациллоний, сам не зная, верить себе или нет, — останусь, пока меня не позовет мой бог.