Фюрер Нижнего Мира, или Сапоги Верховного Инки

10

Даже через полчаса ничего особенного не случилось. Хотя «сивильник» показывал, что «червячки» сплошь меня облепили. Опять надувательство. Как жаль, что я не захватил в этот прекрасный светлый периферийный мир что-нибудь вроде автомата с подствольным гранатометом. Все этот Крейн со своим проклятым компьютером. Сдается мне, что Сашок не прыгнул следом и предпочел задержаться в родном мире-метрополии. Не знаю, чем здесь занимаются остальные наши удальцы, они может и растерялись, а я, имейся автоматик, сколотил бы банду и на второй день оказался у ворот Куско. А еще через день сидел бы в Кориканче на стуле Верховного Инки и потягивал бы пивко из золотого жбана, а вокруг бы кружились отборные девочки из Дома Избранниц. Пиво и девочки — примитивные вкусы, конечно, сознаю, но ведь какие верные! Это совершенно правильный ответ на вопросы «быть или не быть», «иметь или чтоб тебя имели».

И тут я поплыл, кажется. Вернее, взгляд поплыл внутрь мозга и глазницы предстали все уменьшающимися окнами не слишком правильной четырехугольной формы. Окна располагались в зале, похожем на то самое святилище, в котором пребывало сейчас мое бренное тело. В этом подчерепном отражении тоже имелся бассейн с темным зеркалом воды, матово-черный алтарь в виде черепахи с человеческой головой, фриз с изображением солнечного бога, обросшего как хипан змеящимися волосами. А также были смонтированы те же самые идолы — изваяния двухголовых, или кошкоголовых, или птицеголовых демонов с широко раззявленными ртами, с гирляндами из ушей, с поясами, сшитыми из членов побежденных врагов.

Все идолы находились внутри меня, я сам находился внутри себя. Вернее, я просто терялся в догадках насчет своего местонахождения. То ли я в настоящем святилище, то ли в его отражении. И вдруг началась художественная самодеятельность. Проявив гражданскую активность, идолы запели хором, загудели утробными голосами, задрожали и даже запульсировали.

Вообще-то немного жарко стало. А бассейн на что? Я макнул руку в воду, желая ополоснуть лицо.

Вода потянулась следом за кистью пучком сверкающих нитей. Ну вот, начались все-таки неслабые фокусы. Сверкающие нити прошли сквозь ладонь и повисли на руке метелкой. Стринги это что ли? Или, как они там, по-мистически кличутся — эктоплазма? Одним словом, гадость.

Тот, что был изображен на центральном фризе, пустил пучок ослепительных лучей, которые вдобавок облачились в ореолы, и от них тоже исходили лучи. Лучи касались идолов, отчего те воспламенялись, но не сгорали, а лишь приобретали подвижность. Насытившись светом, и головы, и лапы, ноги, и прочие органы начинали шевелиться и двигаться, царапаться, скрестись и лягаться.

Храм раскололся будто орех, демоны устремились по сияющей тропе и я полетел вместе с ними, не просто вместе, но и ощущая совмещенность с ними. Наружного пространства вначале словно бы и не существовало, но когда мы двигались по тропе-лучу, оно разворачивалось и раздувалось. И у каждого демона было свое занятие, свое министерство-ведомство.

Внизу разошлись словно гармошка серые горные хребты, они сжимали бурые мертвые долины. Здесь обязано было поработать «аграрное министерство». И вот безголовая демоница со звериными лапами выблевала из глубины своего чрева пузырчатую пену, которая чавкала и плевалась. Струйки застывали, вытягивались в деревья, что мгновенно покрывались плодами. Плоды падали и превращались в червеобразные и огурцевидные существа с усиками и ресничками. Кто из них колыхался на месте, кто слипался, из живых куч лепились все более знакомые по облику твари, ползающие и бегающие.

Здесь подключилось «министерство водного хозяйства». Демоница со змеиной головой, присев, пустила шумную струю теплой мочи, от которой почва полопалась, как кожура перезревшего помидора. Жидкость быстро стекалась в ручейки, а те — в быстрые потоки. В них заплескались и забултыхались студневидные существа с иглами и щупальцами, весьма недолговечные твари, которых вспучивали, разрывали и выходили наружу более привычные создания, рыбы и моллюски.

Демон с круглыми птичьими глазами командовал авиацией. Он с трубными звуками пустил из-под хвоста весьма насыщенные ветры, в которых затрепетали мясистые цветы с лиловыми и фиолетовыми лепестками; пестики, напоминающие собачьи языки, свешивались набок. Но вот все бутоны взорвались, разлетевшиеся лепестки стали бабочками, пестики оперились в мелкокалиберных птичек.

И я тоже был вместе с этим хороводом, лопался, становился пеной, прорастал, расползался, вспучивался, бултыхался, летал. Если я исчезал в каком-то конкретном обличии, это меня нисколько не волновало, потому что я продолжал существовать в других видах. Исчезновение одного было толчком для появления другого.

Наконец, я подобрал формулировку всему происходящему.

Жизнь — это мощный поток, а конкретные организмы и личности — это всего лишь сосуды, через которые она течет и продолжается. Нет распада и конца, а есть только ее круговорот в природе. И это все благодаря некрасивым, но трудолюбивым товарищам демонам.

Как смешны были мои страхи перед отрубленными головами и выпотрошенными грудными клетками. Все это — тоже хоровод жизни.

Какой же я дурень был в том кичливом мире-метрополии — смешной обитатель маленькой тесной ракушки.

Я с демонами поднялся еще выше и светлый наш путь обернулся змеей-громадиной, которая пронзала мглу. Сквозь мглу виднелось тело другой змеи, еще более величественной. Мы сближались, чтобы сплестись…

Довольно неожиданно внизу открылся зев мрачной трубы. Как не старался я полетать еще, она, срывая кайф, втянула меня. Я падал и падал в никуда.

Очнулся снова на каменном полу в святилище. Нездорово мне было после такого путешествия. В каждой клеточке словно сидел маленький демон и жевал, грыз ее. Но я был спокоен, ведь меня приобщили к кругу верховных. Мы — вместе, я им брат или по-крайней мере кузен, они это ясно дали понять. А тот якобы базовый мир-метрополия, из которого я пришел, поблек и побледнел, превратился в неясные страницы ветхой и скучной книги.

Дверь святилища распахнулась и, гулко ступая по камню, ко мне приблизился человек. Тот самый здоровяк с пучком смоляных волос и палицей. Сейчас, впрочем, он был без палицы, но сквозь его глаза смотрел дух Повелителя. Мужик сказал пару слов, я их сразу понял и двинул следом.

Мы прошли через боковой коридор и попали в низкую каморку без окон. Там на циновке сидел тощий незнакомец в набедренной повязке и с одиноким пером, воткнутым в повязку, стягивающую сальные волосы. Но и в его глазах проглядывался дух Повелителя, а над макушкой мерцал птицеголовый демон Мудрости, ведающий счетом и знаниями.

— Стало ясно, что зовут тебя Ягуар-Скиталец, — худосочный человек быстро сделал узелок на одном из желтых шнурков, привязанных к палочке. — Признано, что духи нижнего мира не населяют сосуд твоей головы, однако лучи всевышнего Солнца коснулись твоей телесной души, вызвав небольшой умственный жар… Явился ты незнамо откуда, делать ничего по-нашему не умеешь. На землю сажать тебя рано, потому что навредишь — значит, пойдешь на простую работу. Однако и там будешь служить Правителю верой и правдой. Сейчас на радость богам сооружается дамба через великое озеро Титикака к святому острову, что посреди. Туда тебя и направим.

Человек завязал еще один узелок, но уже на другом шнурке, синем. И я осознал, что ведь понимаю этого тщедушного, хотя нигде никогда не обучался древнекечуанскому.

— Жить тебе не меньше года на стройке, предпринятой Его Величием — да укрепит Его дух нашу немощь — тело будешь питать маисом, коего положено получать две меры в день, если без провинностей. Работать станешь как все, от зари до зари. Угождай благим богам — всякому жертву приноси, как положено — угождай и трудом своим, и початками, и другими плодами. Это ведь благодаря высшим творцам и хранителям мира все твои телесные члены живут и существуют. Нравься начальникам. Ведь и на стройке можешь стать десятником. Коли проявишь рвение и смирность, вернем тебя обратно в селение, а может попадешь и в мастерские Правителя. Сейчас же раздевайся, оденем тебя как остальных.

У меня ведь что-то важное в поясной сумочке. «Колеса», то есть антибиотики в таблетках. Если заболею, они, возможно, меня спасут. А еще там «сивильник», «пшик», карты и компас. На ноге же, между прочим, нож, тоже важная штука.

— Насчет переодевания не согласен, начальник. Не привык я без штанов гулять.

— Тебя никто и не спрашивает. Всякое мое слово выражает волю божественных владык и Правителя, хозяина твоей судьбы, — предупредил тщедушный бюрократ. — Так что живо.

Ну, это чересчур. Быстро командир нашелся, да еще стал волю всех богов выражать. Мне такое дело уже знакомо по прежней жизни, особенно той, когда я еще комсомольцем был. Хоровод жизни — это хорошо, да только мне неохота играть роль пыли под ногами хороводящих. Кое-кто собирается поставить надо мной тьму естественных и сверхъестественных начальников, и каждому надо угождать, потому что без них якобы ни один мой член существовать не может. А вот хрен вам, еще как может!

— Ты назвал меня Ягуаром-Скитальцем, товарищ чинуша. Да, я — скиталец, поэтому сейчас усвистываю отсюда. Считай, что меня здесь и не было. И узелки свои развяжи.

— У нас никто просто так не ходит. Кто ходит просто так, того обуревает злой дух, посланный Супайпой, — спешно возразил бюрократ.

— Да пошел ты со своим Супайпой.

Я решительно обернулся и тут же столкнулся с пузом верзилы. Ну, зря ты мне попался, недоразвитый. Я вытащил свой нож и посулил:

— Сейчас тебя поковыряю. Сейчас узнаю, что ты хавал на завтрак, жлоб.

Я успел сделать всего один выпад, когда над головой «недоразвитого» замаячил клыкастый демон войны и на меня обрушился забивающий удар. Я вошел в землю по самую шляпку и отрубился. Последнее, что услышал от чинуши, было:

— Без этих самых штанов, между прочим, полезнее. Ибо тело должно не только верхними, но и нижними устами дышать…

По-настоящему пришел в себя только в отряде, который топал на стройку в край Пуно, к серебристому озеру Титикака. Первый день я шел в колодках, куда были продеты моя голова и шея. А потом стражники сняли эти мучилки, оценив мой унылый вид, но находились неподалеку, чтобы «помочь» мне топором, если потребуется. Ни своей поясной сумчонки, ни ножа с зубчиками я у себя естественно не обнаружил. Как ни странно, я быстро примирился со своим новым положением. Даже успокоительную формулу выработал — приобщение через повиновение. Видимо тут все жили по этой формуле, только словесно не выражали ее.

Если хочешь участвовать в общем хороводе жизни, то изволь соблюдать его правила, даже если они строгие. К тому же, хотя тут чикаться не любят, мне фактически сошло с рук нападение на тщедушного храмового служителя. Видимо было принято во внимание мое дикарское происхождение.

Я добрался до всенародной титикакской стройки на этом радостном заряде и на том, что мне разрешили остаться в кроссовках — видимо, догадались, что дикарю, привыкшему к «мокасинам», не осилить босичком полсотни километров по усыпанной щебнем дороге.

Переход закончился в глинобитном сарае, или бараке, как уж угодно. Хоть я сразу понял, что будет круто, в смысле, дерьмово будет — ведь ни переодеться, ни помыться по-человечески, не обсушиться — но все-таки обрадовался маисовым лепешкам, согретым теплом Земной Матери.

Ночью храп, вонь, — мое место, как дикаря, у параши, ветер дует в щели, никак не заснуть, но вижу в дыру кусок неба, звездные девы мне улыбаются и становится легче.

А утром ударили бронзовой колотушкой в медный таз и я обрадовался, что настал конец ночи и по небосводу покатился Отец-Солнце. Выбрался я из охапки соломы, заменявшей кровать, повязал передничек, что теперь мне служил вместо штанов и трусов, накинул полурваное пончо, сверху нахлобучил шляпу-корзину и побежал туда, где собиралась моя ватага.

Вскоре я выяснил, что есть начальник десятки. Его звучно зовут Большой Кулак. Есть еще начальник сотни по имени Стоухий Зверь. Есть и другие командиры, осененные Светом Небес. Еще и Отец-Солнце за тобой присматривает. То, что не заметят Большой Кулак и Стоухий Зверь, Отец-Солнце обязательно зафиксирует. Так что ленится не стоит, дело может кончиться колодками и колодцем, а то и топором по шее. Товарищи будут очень рады возможности полакомиться тобой для обогащения своего скудного белкового рациона.

Но и расходоваться безмерно тоже не стоит, кормежка-то не больше раза в день. Так что, не избегай подножного корма.

К концу первого рабочего я был как в тумане, а тут еще случился прием в братский союз каменщиков Полуденного Солнца. Это тебе соответствующую татуировку делают, плюс прокалывают ухо обсидиановым ножом — вопить не рекомендуется, иначе завтра «случайно» сбросят в каменоломню — а в обагренную дырочку вставляют нефритовый стерженек. На второй день снисхождение ко мне кончилось и я попал под порку — били прутьями по заднице, выводя ее из строя. Правда, потом мне один смышленый индейчик по имени Носач подарил половину своей премиальной коки. Кокаиновая кайф-лепешка делает жизнь прекрасной, потому что из нее в твои жилы входит Друг — однако, попробуй, заслужи ее. А найти дурман-траву, в которой тоже живет Друг, редко удается.

Работа тут всякая. Кирками и клиньями ломать камень, кажется зернистый кварцит, обкалывать и шлифовать глыбы — впрочем, на это хитрое дело меня еще не скоро поставят, — тащить громадные монолиты на громадных салазках, переносить в корзинах щебенку. Она идет в воду первой, а потом уже устанавливаются тесаные плиты. До священного острова, что посреди озера Титикака, еще три полета стрелы. Но там, где пока летают лишь стрелы и птицы, скоро можно будет пройтись, не замочив сандалий, по дамбе. Тогда и будет достроен островной храм Виракочи, а через него станет поступать в наш мир щедрая сила богов.

Меня поставили на щебенку. От каменоломни до растущей насыпи два полета стрелы, то есть семьсот метров, и все это расстояние надо преодолеть с корзиной на голове или в руках. А в корзине минимум пуд.

Я естественно подумал о том, что с тачкой жизнь была бы проще и приятнее. Но какая тачка без колеса. Когда я своему приятелю Носачу рассказал об этой полезной штуке, он пришел в ужас и замахал руками, мол, речь идет о святотатстве. В чем суть святотатства я понял позднее, когда поведал о своей задумке Большому Кулаку и нарисовал образ тачки палочкой на песке. В обоих глазах начальника засверкали золотые пумы, яростные посланцы Отца-Солнца. Десятник закричал: «Так ты хочешь использовать образ Пресветлого для катания грязного камня.» Я слишком поздно понял свою ошибку — действительно колесо и символическое изображение Отца-Солнце весьма схожи.

Большой Глаз лупил меня вместе со Стоухим Зверем, потом еще была церемониальная порка и колодец с колодками. В колодце, вернее в засохшей выгребной яме, я окончательно понял, что лишние знания страшно мешают.

На третий день я не мог вспомнить, как называется тот ящик, которые показывает живые картинки без помощи коки и дурман-травы. Я верил с трудом, что люди могут передвигаться без помощи ног, в блестящих ящиках, за счет силы, добываемой из подземной черной жижи. Исчезли из памяти названия для того, что замораживает еду, и для того, что ее жарит, для того устройства, что показывает с помощью двух палочек время, для того приспособления, что летает с помощью огня и для того, что плюется огнем на расстояние в сто полетов стрелы. Казалось страшным сном существование невидимой струи, которая течет по медным проводам и заставляет гореть грушевидные прозрачные сосуды.

В карцере-колодце стало замедляться и исчезать время, каждый следующий день уже не отличался от предыдущего и был простым его повторением. Я больше не хотел узнать что-нибудь новенькое и стремиться к чему-либо интересному, в моей жизни прекратилось движение и изменение.

Когда меня достали из колодца, я радовался добрым демонам дыхания, проникающим из воздуха сверху и снизу для оживления моих жил и костей, я приветствовал добрых духов, растящих для меня маис и картофель, я благодарил добрых духов, отверзающих мои уши и переносящих слова, открывающих мои глаза и переносящих образы. Я боялся темных духов, ворующих жар из моей крови, я дрейфил мрачных демонов, которое крали мое дыхание из жил и свет из глаз.

В общем, все теперь устаканилось, все стало на свои места. Поэтому, когда один из нашей ватаги провинился настолько, что его приговорили к съедению, я употреблял человечинку, не отставая от остальных — не пропадать же теплу и добру, накопившемуся в теле собрата.

Наш труд измерялся не по количеству вбуханных в озеро корзин и плит, а по тому, как движется дамба к священному острову на серебристом озере, из которого некогда вышли благие боги. Если движется медленно, то наказанию подвергается тот, к кому приклеился недовольный начальственный взгляд. А начальственный взгляд поддельное старание определяет быстро. При неподдельном старании, даже если что-то не очень получается, то начальство простит. Ложь и обман всегда наказываются, поскольку противны делу благоустроения земли. Даже и тупой, и неловкий человек принесут немалую пользу, если будут усердно повиноваться начальникам и способствовать им в трудах. Ведь малые начальники подчиняются большим, а большие великим, а великие Верховному, чья душа общается с великими духами, обнимает всю землю и дает ей наилучший путь. Поэтому преступен тот, кто противится замыслам Правителя и, не понимая сути работы, говорит: что толку в ней. Еще хуже тот, кто не понимая по своей умственной слабости Великих Замыслов, замыкается сам в себе, как куколка в коконе, и не отдает всех своих сил труду. Ведь и силы, и сама жизнь появляются при соблаговолении Правителя, чье дружеское общение с богами дает дождь посевам, солнечные лучи всходам и тепло семени.

Сладость повиновения все более охватывала меня, ведь оно давало чувство причастности к Верховному, к его братьям богам, к великим и мудрым силам. Я приспособился почти бегом таскать корзины с щебнем, я научился ловко откалывать многотонные глыбы и прилежно шлифовать внушительные плиты. Мне захотелось еще больше приспособить к полной трудовой отдаче моих братьев по союзу Полуденного Солнца. Собирался я рассказать начальствующим людям, как поощрять послушание, увеличивая, например, труженикам-отличникам свободное время на ловлю блох и прочие естественные надобности. Хотел я еще доказать, что колесо не образ оно Отца-Солнце, а посланный добрыми божествами инструмент. Ибо с помощью его можно за счет прежних усилий достичь куда большего успеха в благоустроении земли.

Но в глазах десятника светились две пумы, а над теменем сотника виднелся демон с ядовитой головой осы. Кроме того, было мне стыдно, что я своим ничтожным умом пытаюсь изменить мудрые устои труда. Поэтому я молчал.

А потом как-то Большой Кулак послал меня промерять глубины для укладки второй линии дамбы — с противоположного берега озера. Мы с Носачем ответственно ныряли с плотика, сжимая в руках свинцовое грузило и разматывая веревку с плавающей пробковой шайбой. Соответственно нашим замерам учетчик делал узелки на цветных шнурках.

Ближе к полудню Носач отправился искать вдоль берега съедобную траву, учетник тоже куда-то запропастился, а я растянулся на земле на предмет того, чтобы прогнать холод из костей с помощью Отца-Солнце. И от нечего делать стал рисовать угольком на куске коры колесо, тачку и телегу.

И тут слышу шаги, приподнял голову — идет сотник Стоухий Зверь. А с ним глава тысячи, старший охраны и некто в пернатом плаще с нефритовой заколкой, на гордой голове желтая повязка и перо птицы нара, пряди волос спрятаны в серебряные трубочки, сандалии позолоченные, с пояса свисают разноцветные бусы, в отвислых ушах блестят золотые кольца серег. А над головой сияет мощь Властелина всех людей. Никак это Управитель стройки прохаживается. А если? Если коснется меня благосклонность Управителя, а вместе с ней и милость нашего Властелина, то я смогу поведать о своем изобретении, которое только поспособствует Замыслам Верховного. Ведь наверняка не сам я придумал усовершенствование, это просто моей души как солнечный луч коснулась мысль Властелина…

Лучшие люди, тихо беседуя, приближались и вселяли сладость надежды в мое сердце. Я, чтобы не произвести отрицательного впечатления своим бездействием, стал сворачивать веревки. Однако начальники не только не подошли ко мне, но и постарались обойти стороной.

Опять для меня все рухнуло — с этим я еще мог смириться, призвав на помощь спокойствие Земной Матери, но ведь откладывалось дело устроения дамбы, замедлению подвергались Замыслы Властелина.

И я на полусогнутых ногах отправился следом за лучшими людьми, хотя и знал, что самочинно догонять их воспрещено. Я выбирал то место, где мог бы вынырнуть перед ними, но неожиданно из-за дерева возник охранный воин в шлеме из черепа медведя и зарычал: «Куда ты, обезьяний кал?» Я сделал несколько приплясывающих движений, показывая, что перестарался с кокой, это должно было смягчить наказание. Но охранник твердой рукой схватил меня за шкирку. Все, попался. Я машинально присел и крутанулся под его рукой. Когда воин оказался ко мне спиной, я не удержался от того, чтобы отвесить ему поджопник. «Убийца», — заорал неловкий воин, вынимая физиономию с расквашенным носом из травы. Вот за это меня точно съедят!

Я бросился за начальниками с криком: «Великий дар Отца-Солнце!», потому что надеялся еще получить звание «священного безумца». Память с трудом подыскивала нужные слова, а вот спина почувствовала приближающееся острие и ноги подогнулись. Над головой свистнул дротик, украшенный перьями кондора, и тут страшная сцена ошеломила меня, упавшего в траву.

Управитель стройки закричал, как обезьяна, взвился, как птица, к небу и рухнул, как кирпич, в объятия Матери-Земли. Наконечник дротика обагрил кровью белоснежный пернатый плащ внука богов. Вот уж святотатство, так святотатство. Это мигом осознал и старший охраны и трое сопровождающих его воинов. Они мигом обернулись, хищно раздувая ноздри, и увидели моего охранника, застывшего в бросковой позиции. Естественно, что сопровождающие Управителя яростно устремились на него, воздев топоры, палицы и цепы. Охранник недолго оправдывался словами: «Невинен я». Он почему-то не принял справедливое наказание, как это делают простые труженики, не рухнул внезапно обессилевшим телом на землю, а, напротив, бросился улепетывать в заросли. Туда же устремилось и трое мстителей за пролитую кровь полубога.

А я, забыв о запрете перемещаться ползком и на четвереньках, устремился в прибрежный тростник. Я понимал, что случилось страшное, что при любом раскладе мне несдобровать. Однако сердце не принимало то обстоятельство, что не удастся послужить планам и замыслам Властелина и исполнить волю Высших Сил. Сердце насыщало жаром мои жилы, коченеющие от страха.

Однако разум уже взвешивал выгоду и невыгоду. Кроме как вдоль озера бежать мне некуда, — услужливо сообщал он, — гор я не знаю, на дорогах заставы, в любом населенном месте буду схвачен и предан закланию, как нарушивший волю богов и Властелина. Правда, и здесь, на озере совершенно неясно, кто мне будет выдавать харчи для голодного живота и одежонку вместо сносившейся.

Неожиданно я наткнулся в тростниках на Носача, объедающего какой-то съедобный росток, и чуть не утопил его с налета.

— Куда несешься ты подобно потревоженной утке? — вежливо поинтересовался он.

— Носатый, ты ведь тоже вляпался, раз из-за меня был ранен сам Управитель стройки, он же Опора Властелина.

Индюшка обхватил голову руками, как будто по ней уже прошлись палицей-маканой и только повторял: «Святотатство».

— Да, святотатство. Но жить хочется даже после него, — я произнес эти поразительные слова и сам им удивился.

Я схватил Носача и потащил вслед за собой, замечая, что волочить его все легче и легче. Наконец, он и сам стал меня подталкивать. Тем временем, я не без успеха старался отогнать от себя обессиливающую мысль, что жизнь конкретного куска плоти по имени Ягуар-Скиталец весьма ущербна по сравнению со всеобщей жизнью, которая есть дыхание Кон-Тики Виракоча.

Стремительно покрыли мы расстояние в два полета стрелы и вдруг столкнулись с тем охранным воином, который недавно поразил Управителя в задницу, скрытую плащом.

Беглый охранник попробовал разрубить меня топором, я же вцепился ему в глотку.

— Из-за тебя, обезьяний кал, — рычал он.

— Из-за тебя, ведро собачьего поноса, — ревел я.

Впрочем он начинал одолевать, не помогала мне и помощь Носача.

— Деваться нам некуда, — сквозь борьбу выдавил я, — надо удирать вместе.

— Это как? — неожиданно опомнился охранник и отпустил меня.

— Тебя как зовут?

— Золотая Звезда.

— Неплохо. А я — Ягуар-Скиталец. Понимаешь, скиталец. Торопиться нам в одну сторону.

— Ты знаешь, куда бежать? — недоверчиво протянул воин.

— Спрашиваешь.