Фрактальные узоры

Говорила мне мама, не ходи

— Что же ты не веселишься, Лорен?

Я медленно поднял голову. Казалось, она принадлежала не мне, а какому-то садомазохисту, который набил ее песком, использовал язык вместо дверного коврика, глаза — вместо ванночек для реактивов, и вдобавок выставил все это под холодный осенний дождь.

Хозяйка дома возвышалась надо мной с бокалом в руке. Невероятное количество коктейлей, проглоченных за вечер, нисколько не повредили ее неистребимому оптимизму.

— А с чего мне веселиться, Мэри Энн? У меня что, такой радостный вид?

Я сидел на полу в углу гостиной, обняв руками колени, в засаленном костюме, который надел неделю назад и с тех пор не снимал. Моя растрепанная шевелюра напоминала копну сена, накиданную самым неумелым представителем семейства Сноупсов. Щетина на подбородке склеилась от засохшей горчицы, выдавая стойкую приверженность к диете из уличных хот-догов.

Все вокруг кипело и шипело, мелькало и сверкало, грохотало и гоготало, хихикало и пиликало, кружилось и крушилось… короче, дым стоял коромыслом.

А во мне — ни искорки.

Мэри Энн попыталась сфокусировать на мне свои блестящие глазки-бусинки и ценой долгих усилий в этом преуспела.

— М-да, пожалуй, вид у тебя и в самом деле мог быть и повеселее… да и почище.

Из дальней комнаты донесся звон разбитого стекла, сопровождаемый визгом, радостными выкриками и треском рвущихся занавесок.

— Знаешь, Мэри Энн, — вздохнул я, — пошла бы ты лучше присмотрела за другими гостями, пока они всю твою милую квартирку не разнесли.

Кажется, это о каком-то из придурковатых английских монархов говорили: «Будьте осторожны, когда подаете королю идею — выбить ее у него из головы будет потом почти невозможно». Мэри Энн отличалась не меньшей твердолобостью, в особенности после хорошей дозы спиртного, и теперь я оказался единственным объектом ее забот.

— Да нет, ничего страшного, — беззаботно отмахнулась она, — у меня на этот вечер специальная праздничная страховка. В конце концов, не каждый день удается встретить новое тысячелетие!

— Удивительно верно подмечено, — буркнул я.

— Мне наплевать, пусть делают что хотят, лишь бы веселились. А вот ты меня беспокоишь — ты веселиться явно не хочешь.

Веселье… Что это вообще за штука такая? Мое сознание отвергало само существование подобного понятия. Кому вообще такое может в голову прийти? Мне хотелось только одного — чтобы меня до полуночи оставили в покое. Я посмотрел в глаза Мэри Энн и попытался донести до нее эту мысль:

— Хочешь знать, зачем я сегодня сюда пришел?

— Как зачем? — удивилась она. — Чтобы повеселиться с друзьями, пообщаться… зачем же еще?

— Ничего подобного. Раньше, возможно, так оно и было, но не сейчас. Я пришел к тебе, Мэри Энн, только потому, что ты живешь на сорок девятом этаже.

На лице хозяйки мгновенно возникло выражение крайнего замешательства, словно она была одной из тех кукол с кнопкой на спине, у которых можно менять черты лица.

— Отсюда и в самом деле прекрасный вид на город, Лорен, но ты его уже сто раз видел…

— Сегодня, Мэри Энн, я намерен познакомиться с ним, так сказать, более интимно. Ровно в полночь, когда все остальные станут отмечать славный момент наступления нового столетия, я раздвину стеклянные двери — если, конечно, никто из твоих сверхобщительных гостей раньше их не разобьет и достаточно будет перешагнуть через раму с осколками, — выйду на тот пятачок голого бетона, который ты гордо именуешь «патио», встану на перила и исчезну в пространстве, покончив тем самым со всеми своими бедами и страданиями.

Кнопка на спине вновь сработала, преобразив лицо хозяйки в маску ужаса, смешанного с отвращением.

— Да ты хоть представляешь, Лорен, как ты испортишь всем праздник?!

— Мне и самому это вряд ли доставит удовольствие, Мэри Энн, но других вариантов, похоже, не просматривается.

Покачнувшись, она присела рядом на корточки, плеснув коктейлем мне на брюки. Ну и черт с ними.

— Лорен, не темни, излей душу старушке Энни! Что у тебя стряслось?

— Да я и не темню. Ровно неделю назад моя жизнь развалилась на куски, как однодолларовые часики. В течение одного часа я потерял работу, и меня бросила Дженни.

— То-то я удивилась, что ты без нее… А почему?

— Сам толком не знаю. Пришел домой, а там записка, что они с каким-то Рейнальдо улетают в Лос-Анджелес.

— A-а… понятно.

— Ты что, о нем знала?

— Она божилась, что это минутное увлечение…

Я уронил голову на руки и некоторое время с недоумением слушал чьи-то стоны, пока не понял, что они мои собственные.

Мэри Энн погладила меня по плечу.

— Ну, ну, Лорен… Забудь ее, она тебя не стоила.

— Но я люблю ее, черт побери!

— Ничего, найдешь другую, я в этом нисколько не сомневаюсь! Приведи себя только в порядок. Кто знает, может быть, твоя новая любовь как раз сегодня здесь! А работу ты уж точно найдешь…

Мой саркастический смех, должно быть, прозвучал как-то особенно громко и зловеще, судя по испуганным лицам обернувшихся гостей. Даже Мэри Энн вздрогнула и отшатнулась, а она-то представляла, каково мне.

— Только не говори, что… — начала она.

Я знал, что ору на весь дом, но ничего не мог с собой поделать.

— Вот именно! Меня заменили экспертной системой! Всю работу теперь делает компьютерная программа за тысячу долларов! Шесть лет высшего образования коту под хвост! Куда мне теперь — в лагерь переподготовки?

— Я слышала, там отлично кормят… — вяло возразила Мэри Энн.

Я с трудом поднялся на ноги — семь ночей под открытым небом на скамейках и решетках вентиляции давали о себе знать.

— Мне плевать, чем они там кормят, хоть фаршированными фазанами! Пусть засунут их себе в задницу! Я не хочу жить! Все слышали? Сейчас будет большой прыжок! Билеты бесплатно!

— Лорен, прошу тебя! Не надо омрачать людям веселье, ведь новое тысячелетие… — пролепетала Мэри Энн.

Я подавленно опустил голову, чувствуя себя — нет, не как мешок с дерьмом, это излишне оптимистическое определение, скорее как мешок из-под дерьма.

— Ладно, будь по-твоему. Обещаю вести себя примерно… но только пока не пробьют часы! Потом закувыркаюсь, как подстреленный голубь.

— Вот и прекрасно, Лорен! — просияла Мэри Энн. Ее кретиническая жизнерадостность снова взяла верх. — Я уверена, что ты еще успеешь передумать. Так, подумаем… Прежде всего тебе надо выпить, потом познакомиться с кем-нибудь поинтересней. С кем бы ты хотел?

— Ни с кем.

Ну не будь таким букой! А я знаю! Сэм привел тут одного оригинала, заявляет, что он греческий бог или что-то в этом роде! Только представь себе! С ним ты сразу забудешь о своих пустяковых неурядицах.

— Не Харон, случайно? Вот с ним бы я не отказался побеседовать.

— Шарон? Да нет, я же говорю, он мужчина. Давай, пошли!

Я неохотно поплелся следом. Все равно час надо как-то убить.

Веселье вокруг нас набирало темп, словно пианино, сброшенное с крыши небоскреба, обещая столь же громозвучный заключительный аккорд.

Компания из пятерых человек заняла центр гостиной для игры в «бутылочку» на раздевание, используя, кажется, пузырек с детским маслом. Зрители расположились в три ряда на диване, явно игнорируя тот факт, что одна из подушек дымится. В углу напротив меня виднелось скопление лежащих тел вокруг чего-то булькающего вроде кальяна. Еще одна толпа собралась у широкого настенного телеэкрана — тот, кто не успевал прокричать «Еще тысяча девятьсот девяносто девятый!» в ответ на очередное «в новом тысячелетии» из уст престарелого Дика Кларка, должен был глотнуть из литровой бутыли мятного ликера. Какой-то непонятный младенец в пеленках новогодней расцветки малевал что-то на стене мелом. Приглядевшись, я понял, что это карлик, и рисует он вполне профессионально, в изысканно-непристойной манере. В соседней комнате грохотала музыка, заглушая звуки фонтанирующей рвоты, пол дрожал от топота танцующих. Казалось, трясется весь дом, однако ничто не в силах было прервать сон женщины, похожей на мышь, которая каким-то образом сумела уместиться наверху узкой книжной полки в полутора метрах над полом.

Никогда не понимал, какой смысл в этих вечеринках. Там вечно или жара, или холод, мертвая тишина или уши ломит от грохота, жуткая толпа или не с кем словом перемолвиться, нечего выпить или повальная пьянка — в общем, одни крайности. Не помню ни разу, чтобы в гостях я чувствовал себя хотя бы просто хорошо. Наверное, так и не бывает, во всяком случае, новогоднее сборище у Мэри Энн уж точно таким не было.

— Ты только представь себе, — весело щебетала она, помогая мне переступить через бездыханное тело, закутанное, словно элегантная мумия, в сорванную штору — видимо, ту самую, — сейчас по всему миру, наверное, проходят миллионы таких же точно вечеринок!

— Боже мой, какой ужас.

— Эх ты… Да где же, черт возьми, этот грек?

Мы вошли в кухню, чудом сохранив головы — массивная расписная тарелка, просвистев в воздухе, вдребезги разбилась о стену возле самой двери.

— Ах ты, сука!

— Ублюдок!

— Мелисса! Жюль! — поспешила вмешаться хозяйка. — Что вы творите! Это же праздничный сервиз!

— Извини, Мэри Энн, но он заслужил! Я поймала его в ванной с этой шлюхой Уной!

— Говорю же тебе, я просто помогал ей застегнуть платье!

— А как, интересно, оно вообще оказалось расстегнутым?

— Ну, ну, — заворковала Мэри Энн. — Немедленно поцелуйтесь и помиритесь! Неужели вам приятно начинать новое тысячелетие с глупой размолвки?

Решив, что сделала для примирения все возможное, она торжествующе схватила с окна бутыль «смирновки» и от души плеснула в грязный стакан с пятнами губной помады, не забыв добавить и в свой.

— Вот, это тебе! А теперь, если только я найду… Ой, да вот же он!

Она схватила меня за рукав и подтащила к фигуре, восседавшей в одиночестве на кухонном столе.

Если соединить Кита Ричардса на пике героиновой зависимости с Чарльзом Буковски после шестимесячного запоя, а потом добавить немного от тела Майлса Дэвиса перед самой смертью, получится примерно то, что я перед собой увидел. На нем были сандалии и что-то длинное из голубого атласа наподобие ночной рубашки, а в руке виноградная гроздь, от которой он с высокомерным видом откусывал по ягодке. «Распущенность» — пожалуй, самый сдержанный термин, словарную статью о котором он мог бы проиллюстрировать.

— О, привет! — расплылась в улыбке Мэри Энн. — Хочу вас кое с кем познакомить. Вот, это Лорен! А это… о, извините, я запамятовала, как ваше имя.

— Бахус, — проронил он снисходительно, с ленивой размеренностью пережевывая виноградину.

Я почти ощутил ветерок, который подняло это славное имя, промчавшись мимо ушей Мэри Энн.

— Ну что ж, мистер Бэкус, желаю вам с Лореном приятной беседы, а я пойду пообщаюсь с народом.

Она вышла. Вокруг нас с Бахусом сомкнулась странная тишина, оставив мир где-то в стороне. Я искал, что сказать, пытался придумать повод. Навыки общения — стойкая вещь. В конечном счете решил слегка съязвить:

— Ты что-то похудел, друг! Прямо не узнать. И без венка на голове. Что, забыл заскочить в цветочную лавку? Погоди, не отвечай, я и так догадаюсь… Общество анонимных алкоголиков плюс тренажерный зал — так?

Проглотив остатки водки, я с усмешкой уставился на него, ожидая реакции.

Бахус перестал жевать. В его взгляде не было ни враждебности, ни дружелюбия. Насладившись виноградиной до последнего атома, он заговорил:

— Издеваешься? Диснеевец хренов.

Я не сразу сообразил. Потом прыснул со смеху.

— Во-во, — продолжал он. — Клянусь Герой, я их чуть было в суд не поволок, когда вышел тот говенный мультик. Полным придурком меня выставили! Пентюх с ослиными ушами, да еще молнии боится! Это я-то, которому Зевс роднее, чем тебе утроба твоей мамаши! Потом, правда, передумал, баблом взял, до сих пор мне тридцать процентов отдают с каждой кассеты.

— Круто, — протянул я. Оторвал виноградину, подбросил на руке и запустил в угол. — Значит, теперь тоже в деле…

Водка на пустой желудок ударила в голову. Мне вдруг стало отчаянно весело. Оно даже и к лучшему, легче будет сделать то, что решил. Я потянулся к бутылке, намереваясь продолжить, но Бахус остановил меня:

— Погоди, дай мне.

Я недоуменно подставил бокал, и он поднял над ним руку. Прямо из ладони хлынула рубиновая струя, как будто из ран Христовых.

— Шланг в рукаве, — хмыкнул я, стараясь не выказывать удивления.

— Можно и так сказать, — пожал плечами Бахус.

Я осторожно пригубил напиток.

Прохладный бриз на зеленом склоне холма, брызги морской пены, жаркое солнце и прохладный ручеек в тени дубовой рощи. Вот это вино!

Голова закружилась, легкая, как облачко у Водсворта. Голос моего собеседника доносился словно из другой звездной системы.

— Вечеринки, пиры, карнавалы, оргии, сатурналии… можешь звать как угодно, Плутон их забери! Ну, или если уж дуть в мою дуду, то вакханалии. Так или иначе, суть одна, и законы одни и те же. Я бы мог вот такую книжищу о них написать! А о таких, как ты, — отдельную главу…

Я отхлебнул еще божественного вина.

— А что во мне такого особенного?

— Ты ложка дегтя, — фыркнул он. — Самоубийца. Пугало, урод.

Я зябко передернул плечами.

— Ну, так и что? Отговаривать собрался, да? И не…

Бахус примирительно поднял ладони. Ни шлангов, ни отверстий я там, к своему удивлению, не заметил.

— Да нет, просто мое мнение… Так сказать, взгляд с Олимпа.

Мне вдруг стало не до разговоров. Жизнь кончена. Уже без четверти, скорее бы.

— Ну и сидел бы там, — процедил я, поворачиваясь к двери. — Что тебе здесь понадобилось? Больше пойти некуда?

— Я и так везде, — рассмеялся Бахус.

Я обернулся.

— Как это?

Заговорщически подавшись вперед, странный гость пояснил:

— Все вечеринки, которые были, есть и будут, связаны между собой. Также, как все войны или совокупления, если верить Марсу и Венере. Надо только знать, как попасть с одной на другую.

— И как же?

— Я-то сам просто иду на зов и могу быть сразу везде. Как любой из богов. Я изначальный дух вечеринки, вечный и вездесущий, всепроницающий волновой фронт, принимающий материальную форму, как только складываются благоприятные условия. Ты — совсем другое дело, тебе без реквизитов не обойтись.

— Каких реквизитов? — вытаращил я глаза.

Бахус задрал рукав своего балахона. Вены у него на руке оказались не голубые, а пурпурные, винного цвета. И опять — никаких шлангов. Он поднял руку ладонью кверху жестом фокусника. Я не отводил глаз.

Рука еле заметно вздрогнула, и на ней появился предмет. На вид — обычный карнавальный рожок из бумаги и пластика, украшенный яркими вымпелами.

— Дунешь в него разок — и окажешься в другом месте. Выбор случайный в пределах дискретной матрицы вечеринок.

— Случайный? — удивился я.

Бахус пожал плечами.

— Закон природы. Один пьяный тип по фамилии Гейзенберг пытался мне как-то растолковать, но я так и не врубился. Хаос, вероятность, стохастика — почище сократовщины. Ах да, совсем забыл. Когда там окажешься, не вздумай выйти за психофизические границы праздника, типа на какие-нибудь похороны или День перемирия.

— Почему?

— За пределами вечеринки ты будешь в чужом пространстве-времени, и вся твоя масса тут же перейдете энергию. Представляешь? Хиросима по сравнению с этим покажется детской хлопушкой.

— Ну нет! — отстранился я. — Такого мне не надо, обойдусь как-нибудь.

— Возьми, мало ли что… — Он сунул мне рожок в карман пиджака.

— Ты говорил про реквизиты во множественном числе, — заметил я, сам удивившись своим словам.

Довольно ухмыльнувшись, Бахус произвел на свет новую игрушку — разрисованный в горошек остроконечный бумажный колпак. Не давая опомниться, нахлобучил его мне на голову и закрепил резинкой, больно щелкнув по подбородку.

— Сможешь теперь говорить на любом языке. И еще одно… — На ладони появился пакетик конфетти. — Бросишь на кого-нибудь щепотку, и он будет перемещаться вместе с тобой. — Пакетик отправился в другой карман. — Ну все, вали отсюда, уже почти полночь!

С этими словами он ловко развернул меня лицом к двери и пнул в зад. Я упал на колени, а когда вскочил, странный бог уже исчез, словно его никогда и не было.

Однако у меня на голове по-прежнему красовался карнавальный колпак. Содержимое карманов также оказалось на месте.

Черт бы побрал его дурацкие фокусы! Что за чушь! Меня ждут более важные дела.

Я снова прошел через гостиную, направляясь к балконной двери. Никто из перепившихся гостей, валяющихся на полу или занятых болтовней, не обратил на меня внимания. Сама Мэри Энн куда-то отлучилась.

Как и следовало ожидать, в промерзшем темном «патио» было пусто.

Я закрыл стеклянную дверь, отрезав себя от тепла и людского шума. Вскарабкался на узенькие перила. Холодный металл обжигал руки.

Далеко внизу расстилался искрящийся разноцветными огнями город, похожий на праздничную витрину у Тиффани. Резкий ветер раздувал полы пиджака, забирался в рукава, тянул за собой. Глаза начали слезиться от мороза.

Уже наклонившись вперед, я вдруг заколебался. Неужели нет другого выхода?

Тут кто-то сильно толкнул меня в спину…

— Счастливого пути! — донесся сверху насмешливый голос Бахуса.

Лишь успев пролететь этажей двенадцать, я догадался вытащить из кармана его подарок. Зажмурил глаза и принялся отчаянно трубить, как архангел Гавриил, выдувая протяжное жалобное блеянье.

Внезапно грозная стена ледяного шторма куда-то делась. Исчезло и отвратительное чувство невесомости.

Я сидел в широком мягком кресле. Вой ветра в ушах сменился дребезжанием пляшущей по столу посуды. Рядом кто-то тяжело пыхтел, другой вроде бы хрюкал, а третий визгливо пищал. Затем тот, который хрюкал, заговорил, вернее, выкрикнул пронзительным нечеловеческим голосом:

— Масла ей в уши, масла!

Я открыл глаза.

Развесистое дерево посреди лужайки отбрасывало изумрудную тень на длинный стол, изящно накрытый к чаю. Нос щекотал аромат свежей травы и теплых лепешек. Безумный Шляпник держал Соню за задние лапы, а Мартовский Заяц изо всех сил давил на плечи несчастного грызуна, пытаясь протолкнуть его в чайник. Алиса, само собой, только что ушла.

Видимо, окончательно сдавшись, Шляпник опустил Соню на стол. Голова ее так и осталась в чайнике. Писк постепенно затих, сменившись уютным похрапыванием.

Шляпник снял цилиндр и задумчиво почесал лысоватый череп. Я заметил, что шляпная лента потемнела от пота.

— Маслом, говоришь? — протянул он. — А зачем? Мы же не собираемся ее съесть.

Мартовский Заяц раздраженно сморщил нос и подергал усами.

— Идиот! Нет, конечно. Сонь едят только в месяцы, которые заканчиваются на «о», а сейчас май!

— Насколько я помню, — прищурился Шляпник, водружая цилиндр обратно на голову, — это ты придумал смазать мои часы маслом. Сам знаешь, что вышло. Опять то же самое?

— Однако тебе придется согласиться, что время на них теперь сильно отличается от прежнего!

Шляпник вытащил часы из кармана и скорбно воззрился на циферблат, потом опустил их в чашку с чаем.

— И в самом деле… Хотя правильное оно по-прежнему только дважды в сутки, дни кажутся намного длиннее!

— На этот раз, — надменно пояснил Заяц, — я имел в виду смазать маслом, чтобы было скользко!

— Ты сказал «в уши», а не «в виду»! — запальчиво возразил Шляпник. — Ты уши хотел смазать, я это точно помню, потому что так растерялся, как никогда раньше и, смею надеяться, позже.

— Ничего подобного! — завопил Мартовский Заяц. — Не говорил я такого! «В виду» — значит «в глазу»! Ей масло попало в глаз, и я хотел вытереть!

— Врешь!

— Чистая правда, как перед богом!

— Нет, врешь!

— Не вру!

Из чайника раздался приглушенный заспанный голос:

— Почему бы не попросить джентльмена в дурацком колпаке разрешить спор?

Заяц и Шляпник удивленно повернулись ко мне. Последовала долгая пауза. Я съежился в кресле, жалея, что под рукой нет бутылочки с надписью «Выпей меня».

Господи помилуй! Куда же меня занесло? Черт бы побрал этого Бахуса!

— Отлично придумано! — воскликнул Шляпник. — По-настоящему беспристрастен только тот, кто понятия не имеет об обстоятельствах дела!

Мартовский Заяц скептически смерил меня взглядом.

— У меня вызывает сомнение его пригодность. Он смотрит так, будто что-то ищет. Разве может нам помочь человек с миссией?

— Мы уже спрашивали одну мисс, и она ничего не ответила, — кивнул Шляпник.

— Вот оно! — захлопал лапами Заяц. — Он ищет ту девчонку!

Тут Соня, ухватившись одной лапой за носик чайника, а другой — за ручку, смогла наконец снять его с головы.

— Полагаю, что нет, — зевая, проговорила она. — Он ищет все равно какую девчонку.

— Ну, на такой случай всегда есть Королева…

— Или Герцогиня, — добавил Мартовский Заяц. — Ни одна не замужем.

— А как же Король?

— У них нет ничего с Герцогиней, это все грязные сплетни Валета!

— А Король разве не будет возражать, если кто-нибудь посватается к Королеве? — поднял брови Шляпник.

— С какой стати? Муж должен во всем уступать жене, особенно если он так могуществен, как Король!

— Значит, решено? Наш приятель в шутовском колпаке сегодня женится на Королеве?

— И никак иначе!

— Великолепно!

Взявшись за руки, Заяц и Шляпник принялись танцевать и петь:

Тем временем Соня пробралась по столу между посуды и как ни в чем не бывало устроилась у меня на коленях. Я невольно вздрогнул, ощутив реальную тяжесть мехового клубка, из глубин которого снова послышался безмятежный храп.

Как вести себя внутри галлюцинации? Не сделать бы хуже… Впрочем, так или иначе, скоро эта вспышка бреда в духе Амброза Бирса естественным образом закончится на камнях мостовой под окнами квартиры Мэри Энн.

Нарезвившись вволю, два странных создания подбежали и склонились надо мной с двух сторон.

— Выпьешь вина? — предложил Мартовский Заяц.

— С-спасибо, — выдавил я. — А… вы не могли бы ответить на один вопрос?

— Только если ты его задашь.

— Если Бахус сказал правду, то почему я очутился на воображаемой вечеринке вместо настоящей?

— Что? Кто тут воображаемый, мы, что ли? — возмутился Заяц. — Это тебя кто-то околпачил, а мы вовсе даже настоящие! Вот! — Он наклонил голову и свесил длинное ухо. — Тоже, скажешь, воображаемое?

— Да нет, — вздохнул я, погладив бархатную шерсть. — Пожалуй…

— А как насчет нашей сонной подружки? Если бы мы были воображаемыми, как ты себе воображаешь, могла бы она с таким удовольствием поедать твое конфетти?

Вздрогнув, я схватился за карман. Мохнатая зверюга, не открывая глаз, умудрилась прогрызть дыру в пакете и уже набила полный рот.

— Эй!

Я вскочил на ноги, стряхивая Соню с колен. Она шлепнулась на траву и, так и не проснувшись, продолжала жевать.

Внезапно Безумный Шляпник с невероятной силой скрутил мне руки.

— С тем, кого отравил, нужно обращаться вежливо!

— Отрубить ему голову!

Я оглянулся.

Королева со своим двором была тут как тут. Я испытал невольное облегчение, заметив, что плоские карточные тела имели все-таки некоторую толщину, что делало происходящее хоть немного реальней.

Палач в маске сделал шаг ко мне. В руках у него вместо топора был нож для масла, взятый со стола.

— Мне очень жаль, что свадьба откладывается, — величественно произнесла Королева, — но я не могу выйти замуж за убийцу, пока он не заплатит жизнью за свои преступления!

Лезвие ножа коснулось моего горла. В отчаянии собрав все силы, я перекинул Шляпника через голову и швырнул в ряды придворных, которые обрушились как карточный домик. Потом выхватил волшебный рог и поднес к губам, успев услышать радостное верещание Мартовского Зайца:

— Великолепно! Фанфары в честь собственной казни!

Над парадной дверью величественного мраморного особняка в свете факелов, рассеивавших вечерний сумрак, можно было разобрать надпись:

— А, латынь… — послышался сонный голос у меня из-под ног. — Как бы мне хотелось уметь читать на этом чудесном языке! К несчастью, в школьные годы у меня развилась привычка засыпать, как только учитель начинал декламировать Цезаря. Даже теперь, стоит мне услышать какое-нибудь «Вени, Вилли, Винки», как я тут же начинаю клевать носом.

Сев по-кошачьи, Соня принялась лизать лапу и тереть круглое, так и не смазанное маслом ухо.

Я не верил своим глазам.

— А ты что здесь делаешь?

— Привожу себя в порядок. Я же вся в этих мокрых чайных листьях — бр-р! Извини, если смущаю. Наверное, там, откуда ты пришел, не принято умываться на виду у всех.

Стало быть, насчет конфетти Бахус тоже не наврал. А я-то надеялся, что все, связанное с Безумным Чаепитием, осталось позади…

— А где тут латынь? — удивился я.

— Как где? На вывеске, конечно.

— Здесь все по-английски, — возразил я.

— Прошу прощения, но я сама англичанка и смею надеяться, что достаточно знакома с языком соотечественников. Нет, это латынь, или я не отношусь к благородному семейству Сонь!

Не снимая с подбородка резинку, я приподнял колпак.

Надпись была латинская…

Вернул колпак на место.

Снова английский!

Будь я проклят!

Внезапное осознание постигшего меня несчастья свалилось мне на плечи всей своей тяжестью, придавив к земле. Оставшийся хмель улетучился в мгновение ока, как вспышка пороха.

Я и в самом деле был проклят.

Мне не суждено больше увидеть родной эпохи, разве что мельком, по прихоти беспорядочно вьющейся цепочки перемещений во времени и пространстве. Перескакивать надо будет постоянно, не имея времени даже толком осмотреться. Сколько в среднем длится вечеринка? Несколько часов, в лучшем случае день, а засиживаться позже других наверняка столь же смертельно, как и покидать общее веселье… Нет, при первом же «нам пора, все было чудесно» — рожок в зубы и валить, пока не поздно!

Неужели теперь я, который так ненавидит все эти гулянки, должен буду провести остаток своего сверхъестественного существования, сколько бы оно ни длилось, в роли их завсегдатая? Стану своего рода «Летучим Голландцем», променяв быструю и сравнительно безболезненную, хотя и не очень пристойную смерть на бесконечные сандвичи, коктейли, пустопорожнюю болтовню, дружеские попойки, скучные парадные обеды и бармицвы!

Я развернулся, готовый бежать куда глаза глядят. Интересно, больно это или нет — выступить в роли вспыхнувшей сверхновой?

С улицы послышались голоса. Я остановился. А как же другие люди? Одно дело уйти самому, и совсем другое — стать массовым убийцей, захватив с собой тысячи невинных!

Проклятый Бахус!

— М-м-м, — сладко зевнула Соня. — От этой латыни бросает в сон не хуже, чем от ромового пунша. Даже глаза слезятся.

Голоса приближались. Перед лицом неизвестности присутствие хоть кого-то знакомого рядом немного успокаивало.

— Не спи! — встряхнул я зверька.

— М-м-м… не могу, очень хочется.

Снова свернувшись в пушистый клубок, вероломный грызун уютно засопел. Я поспешно подхватил его на руки и отступил назад, укрывшись в тени и моля бога, чтобы случайно не пересечь невидимую границу вечеринки.

К счастью или несчастью, взорваться мне не пришлось.

На широком крыльце с колоннами появились гости. Все в роскошных цветных подпоясанных тогах, не считая, разумеется, рабов, одетых более скучно и однообразно. Свободные граждане явно успели как следует приложиться к напитку Бахуса и фасциев уже почти не вязали.

Краснолицый толстяк, вылитый актер Зеро Мостел, громко расхохотался.

— Ну что ж, Тримальхион, пускай ты невежа, бывший раб и неуклюж, как камелопард, но мы, пожалуй, не станем отказываться от твоего фалернского!

— Тс-с! Помолчи, Гликон, а то хозяин, чего доброго, услышит! — прошипела пожилая матрона, лицо которой показалось бы слишком накрашенным даже в наше время.

— Ну и пусть слышит! Да я ему прямо в его рябую рожу скажу!

— Я тебя прошу…

— Ладно, ладно.

В разговор вступила молодая женщина, которая пришла без слуг:

— Заходите, не ждите меня, я тут кое-что должна сделать.

Гликон снова расхохотался.

— Бьюсь об заклад, засунуть новый пессарий в свою сладенькую киску! Жрицы Приапа трудятся день и ночь…

На этот раз смеялись все, даже та, к которой была обращена нехитрая острота, хотя в ее хихиканье ясно слышалось раздражение. Женщина огрела шутника пучком каких-то трав, который держала в руках, и надменно произнесла:

— Квартилла прощает тебе твою грубость, Гликон, однако не могу поручиться, что мой небесный покровитель будет столь же милостив. Приап не прощает подобных оскорблений.

С толстых щек толстяка мгновенно схлынул весь румянец.

— Прости, о жрица, я не хотел никого обидеть! Э-э… не может ли скромное пожертвование в пользу храма, ну, скажем, сотня сестерциев, хоть немного загладить…

— Две сотни скорее смягчат Олимпийский гнев.

— Ладно, — буркнул Гликон. — Завтра утром пришлю раба.

Еще один ночной гуляка, здоровенный бугай с мечом на поясе, начал колотить в дверь. Лицом страшней обезьяны, он был исполосован шрамами, как дерево влюбленных в переулке. Под действием выпивки его природная вспыльчивость превратилась в кипящую злобу.

— Открывайте, во имя Ахиллеса! Пришел Гермерос, душа общества!

Дверь распахнулась, в ней стоял изможденный привратник в зеленой ливрее.

— Нет нужды шуметь, граждане, пир только начался. Проходите скорее, пока ночной холод совсем не уморил меня! Внимательней, с правой ноги!

Послушно переступив порог, гости исчезли за дверью.

Оставшись одна, Квартилла подозрительно осмотрелась по сторонам. Прижав Соню к груди, чтобы заглушить храп, я затаил дыхание. В мерцающем свете факелов жрица казалась сошедшей с полотна Альма-Тадемы. Богиня прерафаэлитов, с волосами как вороново крыло, в шелках и парче.

Пока я любовался, она подожгла от факела свой травяной букет, наполнив воздух ароматным дымом, и бросила на ступени крыльца. Потом торопливо задрала подол и присела на корточки над крошечным костром. Послышалось шипение струйки мочи, заливающей огонь.

— Во имя Приапа и Гекаты, Митры и Эйлетии, я приказываю демону явиться!

Повинуясь странному порыву, я шагнул вперед.

Женщина испуганно взвизгнула и, потеряв равновесие, повалилась на спину, задрав голые ноги.

Передвинув спящего грызуна под мышку, я подал ей руку, помогая встать. Все еще дрожа от страха, жрица поднялась на ноги.

— Вызывала? — буркнул я. — Что надо?

Она смотрела на меня вытаращенными от ужаса глазами.

— Не могу поверить, будто во сне… И надо же, как раз в ночь накануне последнего экзамена! Сколько раз я пыталась вызвать демона, и вот наконец… Ты такой… обыкновенный, ни грохота, ни огня… дыма, и того нет.

— Дым и огонь давно уже не в моде, разве что при разборках на Олимпийском уровне, да и тогда мы чаще обходимся газовой горелкой.

— Да нет, ты не подумай, я не жалуюсь. Ты и так очень впечатляешь — такой странный костюм, и вообще… Это что у тебя на шее — веревка висельника? Ладно, не отвечай, если тебе неприятно. Вот только… Никогда бы не подумала, что демоны бреются совсем как простые смертные.

— У меня сейчас трудный период. Жена ушла, и…

Глаза девушки заблестели.

— Ну да, как же я забыла! У каждого инкуба должен быть суккуб.

— Вот-вот, — мрачно скривился я. — Он самый.

Она оживленно схватила меня за руку и потянула вниз по ступенькам.

— Мы должны прямо сейчас пойти в храм! Как только Альбуция, наша верховная жрица, тебя увидит, она сразу же повысит мне сан. Мама с папой будут так рады!

Я торопливо высвободился и отпрянул к двери.

— Боюсь, ничего не получится. Мне позарез нужно быть на вечеринке… или на какой-нибудь другой.

Квартилла с озадаченным видом приложила указательный палец к уголку рта. Потом лицо ее осветилось очаровательной улыбкой.

— Понимаю. На тебе заклятие, да?

— Ага, — кивнул я. — Все этот Бахус, чтоб его…

— Вон оно что! Неразумно пренебрегать волей Энорха Семявержца. Советую тебе подчиниться.

— Как будто у меня есть выбор!

— А может, после пира? — Она с надеждой заглянула мне в глаза. — Придешь?

Разочаровывать ее мне очень не хотелось.

— Посмотрим.

Квартилла вспыхнула как греческий огонь.

— Вот и чудесно! Я весь вечер не отойду от тебя ни на шаг, а чтобы не было лишних вопросов, скажу, что ты umbra, случайный гость — так можно.

Перспектива стать спутником такой красотки не казалась слишком ужасной, и я молча кивнул. Она снова задумалась.

— А как тебя называть? Не демоном же…

— Лорен, — представился я.

— Как-то странно звучит… Может, Лаурентиус?

— Сойдет.

Удовлетворенная моим новым именем, Квартилла привычным движением одернула юбки и решительно постучала в дверь особняка. Все тот же иссохший привратник торопливо пропустил нас внутрь.

Сорока в золотой клетке у входа прострекотала пронзительное приветствие. Впереди открывалась длинная колоннада, украшенная цветными фресками.

— Вот этот плешивый урод, что на каждой картине, — наш хозяин, — показала Квартилла.

— Шустрый старичок, — улыбнулся я. — И Трою брал, и в Элизиум летал на пару с Меркурием!

Она обольстительно повела плечами.

— Если ты богат, то можешь позволить себе любую фантазию…

Привратник удалился в свою каморку и принялся деловито лущить горох в серебряную чашу.

— Евнух отведет вас на пир, — буркнул он, указывая на бесполую фигуру, появившуюся из тени колонны. — Надеюсь, ваш зверь достаточно обучен, чтобы не осквернить драгоценные ковры моего хозяина?

Я совсем забыл, что держу под мышкой дремлющую Соню.

— Он хорошо воспитан, разве что чай иногда прольет.

— Лишь бы на парчу не пролил.

Мы двинулись за евнухом вдоль колонн и вскоре вступили — конечно же, с правой ноги — в огромную столовую, заполненную пирующими и ярко освещенную масляными светильниками, свисавшими с потолка. Вокруг центрального стола располагались полукругом три больших ложа, а несколько десятков поменьше были разбросаны по всему залу. Люди толкались, болтали, пили и смеялись, энергично поглощая изысканные миниатюрные закуски.

Нас сразу обступил и слуги. Одни омывали нам руки ледяной водой, другие подставляли золотые чаши, куда она стекала, третьи ловко орудовали мягкими полотенцами. Соню пришлось посадить на плечо.

Внезапно я ощутил, что с меня стаскивают туфли.

— Эй!..

— Это просто педикюр, Лаурентиус, — удивленно глянула Квартилла, уже расставшаяся с сандалиями. — Разве в царстве Гадеса его не делают?

— Не на вечеринках.

Молодая жрица наслаждалась почтительным вниманием слуг, словно бездомная кошка, подобранная Рокфеллерами.

— Как прекрасна цивилизация! Я с самого посвящения не была на нормальной вечеринке.

Я постарался побыстрей покончить с неприятной процедурой и нетерпеливо махнул рукой.

— Пошли познакомимся с хозяином.

Утопая босыми ногами в ворсистом ковре, мы пересекли зал. Квартилла надулась, недовольная прерванным педикюром.

— У вас, демонов, все такие нетерпеливые?

— Только те, у кого отняли жену, работу, крышу над головой и помешали покончить с собой.

— О!

Квартилла подвела меня к главному ложу. С одной его стороны возлежал Тримальхион. Он непрерывно хлюпал носом и кутался в красный шерстяной шарф. Стенные фрески в прихожей явно преувеличивали его скудные достоинства. Рядом с магнатом устроился Гермерос, сжимая в мясистой лапище огромную бутыль вина. Тога его была усеяна останками десятков креветок. Когда мы подошли, он раскатисто рыгнул и впился плотоядным взглядом в Квартиллу. Глаза его сверкнули как две фотовспышки.

— А, моя возлюбленная жрица, — жеманно прошепелявил Тримальхион, — как любезно с твоей стороны навестить меня. Надеюсь, твоя наставница Альбуция в добром здравии?

— Ваше приглашение — высокая честь для меня, достойный господин. Моя наставница здорова, хотя и немного утомлена, обслужив великое множество воинов, как и все мы, жрицы Приапа. Вы же знаете, какими дикими легионеры возвращаются со службы в провинциях…

— Иди сюда, шлюха, — прорычал Гермерос. Он попытался цапнуть Квартиллу за ляжку, но девушка ловко увернулась. — Я покажу тебе, что такое бронзовый жезл настоящего солдата!

— Впрочем, — как ни в чем не бывало продолжала она, — чтобы тронуться умом, совсем не обязательно отправляться в Сирийскую пустыню. Зачастую вполне хватает инцеста родителей.

Сзади послышался оживленный шум, и магнат тут же потерял к нам всякий интерес. Меня даже не успели представить.

— Рад, очень рад, — торопливо проговорил он, заправляя за шарф роскошно вышитую пурпурную салфетку с бахромой. — Занимайте места и наслаждайтесь.

Мы пристроились неподалеку, и мне наконец-то удалось избавиться от сопящего комка меха, занимавшего руки.

Кушанье, заставившее хозяину забыть о гостях, внесли и поставили на главный стол четверо слуг. Огромное плоское блюдо размером с дверь было инкрустировано мозаикой в виде знаков Зодиака, и возле каждого располагалась соответствующая символу пища. Медную куполообразную крышку в центре вскоре убрали, и под ней обнаружились жирная дичь, рыба, запеченная целиком и словно плавающая в соусе, и заяц, на спине которого красовались голубиные крылья — очевидно, для сходства с Пегасом. Рядом лежало что-то непонятное, бледное и бесформенное.

Квартилла схватила меня за руку и радостно взвизгнула:

— О Лаурентиус! Свежее свиное вымя, мое любимое!

Весь страх, напряжение и отчаяние этой безумной ночи и всей предшествующей недели собрались у меня в желудке в один тошнотворный комок, который немедленно двинулся к горлу, словно скорый поезд. Поняв, что не успею встать, я отвернул голову… и увидел сзади слугу с медным тазом наготове.

Приступ неудержимой рвоты продолжался целую вечность. Когда я, обессилев, откинулся на ложе, гости разразились бурными аплодисментами. Когда затихли последние хлопки, послышался голос Тримальхиона:

— Чужеземный спутник Квартиллы первым заслужил почести! Увенчать его лаврами!

Слуга нацепил мне на шею пышный венок из каких-то цветов.

Квартилла чмокнула меня в щеку.

— Потрясающе, Лаурентиус! Отрыжка просто демоническая, да еще в самом начале!

Дрожа от слабости, я принял из рук другого слуги влажную ароматную салфетку и вытер рот.

— Спасибо. Со студенческих времен такого не припомню.

— Теперь попробуешь вымя?

С трудом подавив новую волну тошноты, я качнул головой.

— Нет, благодарю, угощайся сама. Мне бы выпить…

— Мед для славного Лаурентиуса! — приказала жрица, хватаясь за свиной сосок и отпиливая его ножом.

Глотнув меду и прополоскав рот, я улегся поудобней и принялся наблюдать. В конце концов, не часто ведь удается поприсутствовать на настоящей римской оргии!

Реальность, впрочем, не вполне оправдала мои ожидания. Легендарная эпоха упадка империи в подметки не годилась двадцатому веку. Собравшихся интересовали лишь сплетни да набивание желудка всевозможными экзотическими яствами, причем Квартилла играла далеко не последнюю роль среди участников этого отталкивающего соревнования по причмокиванию, облизыванию пальцев и перемыванию косточек. Короче говоря, на обедах Ротари-клуба бывало и повеселее. Кульминацией вечера стала семейная ссора. Жена запустила в мужа тарелкой, тот успел увернуться, и пострадавшим едва не оказался сам Тримальхион.

— Ах ты, сука!

— Ублюдок!

— Юлий! Мелисса! — поспешил вмешаться хозяин. — Что вы творите! Это же коринфский сервиз!

— Извини, Тримальхион, но он заслужил! Я поймала его в туалете с этой шлюхой Унотеей!

Певцы пели (Это хит из «Парня Асафетиды», — подмигнула Квартилла), танцоры танцевали, жонглеры жонглировали. После очередного блюда — зажаренного целиком кабана с начинкой из живых дроздов — на сцену выбежала парочка крикливых шутов в живописных лохмотьях.

— Меня зовут Хайга, а моего друга — Хатта!

— Не верьте, он лживый фракиец!

— С чего это ты так разозлился, Хатта?

— Ты сказал, что меня зовут Хатта!

— Разве это не твое имя?

— Ну конечно, мое!

— Тогда в чем же дело?

— Меня так вовсе не зовут!

— А как же тебя зовут?

— Сумасшедшим!

Аудитория разразилась хохотом.

— Парадокс, достойный Зенона! — провозгласил Тримальхион, швыряя шутам горсть монет.

На протяжении всего вечера Гермерос, которого явно раздражала наша близость с Квартиллой, обрушивал на меня залпы свирепых взглядов, сопровождавшихся грозным рыком. Стоило ей обернуться ко мне, как в его глазах вспыхивали огоньки бешенства. Несколько раз я уже сжимался, ожидая неминуемого нападения, но, к счастью, громила так и не решился нарушить мирное течение застолья.

Град яств и напитков все не ослабевал. Перемены блюд, с базарной помпезностью объявляемые Тримальхионом, становились все изысканнее. Я осушал чашу за чашей, пока мои зрение и слух не начали терять четкость, словно размытая логика нейронной кибернетической сети, из-за которой я потерял, то есть потеряю, работу две тысячи лет спустя.

Мне почему-то показалось отличной идеей опустить голову на колени Квартилле и слегка вздремнуть. Пускай Гермерос делает что хочет, вот только эта дурацкая шляпа… Я снял колпак и нахлобучил на голову Соне, чтобы не потерять. Болтовня за столом немедленно превратилась в бессмысленный поток звуков, убаюкавший меня окончательно.

Очнулся я от дикого вопля Сони.

На столе красовался последний шедевр из кухни Тримальхиона — какие-то мелкие грызуны в сахарной глазури. Раз в десять меньше моей Сони, в остальном они были точной ее копией.

Соня продолжала что-то неразборчиво визжать на латыни. Я сорвал с нее колпак и надел на себя.

— Какой сейчас месяц? Какой месяц? — вопила она теперь уже по-английски.

Я перевел вопрос Квартилле.

— Э-э… квинтилий, кажется, — подумав, ответила жрица.

— Но ведь он не кончается на «о»! — всхлипнула Соня. — Как они могли учинить такое с моими родственниками, не дождавшись даже октября!

— Октябрь тоже не кончается на «о», — заметил я.

— Он хотя бы начинается!

В зале воцарилась мертвая тишина. Все испуганно уставились на нас, некоторые выставили пальцы рожками от сглаза.

Гермерос, пошатываясь, поднялся на ноги.

— Это злой чародей! Иначе как бы такой замухрышка смог овладеть жрицей? Ее надо освободить! Смерть колдуну!

Подняв меч, он двинулся в мою сторону.

Я поспешно нащупал в кармане прогрызенный пакетик с конфетти и вытряхнул немного на Квартиллу. Потом поднес к губам волшебный рог…

— Он призывает на помощь духов! — заорал Гермерос и, бросившись вперед, неуклюже повалился на наше ложе.

Дунув изо всех сил, я успел заметить, что один кружочек конфетти слетел с плеча Квартиллы на него. Черт подери…

После масляных римских ламп солнечный свет был так ярок, что я невольно зажмурился, надеясь, что Гермерос, если он последовал за нами, испытывает те же неудобства. Судя потому, что лезвия меча, вонзающегося в мою измученную грудь, я не ощутил, злобный вояка в этот момент столь же неистово тер глаза. Слепящие пятна постепенно исчезали из поля зрения, одновременно в слух вторгались чеканные ритмы электрогитары, а по некоторым привычным звукам я понял, что нашу странную компанию обтекает непрерывный поток людей.

Наконец я обрел зрение.

Квартилла с отвисшей от изумления челюстью медленно кружилась на месте, знакомясь с новой обстановкой. Гермерос, опустив меч и явно не веря глазам, неуклюже потирал ручищей обезьянью физиономию. Соня снова беззаботно похрапывала у моих ног, совершенно позабыв о печальной участи своей родни.

Вокруг виднелись современные кварталы, мы стояли у ворот какого-то парка. Мимо двигались толпы людей, преимущественно молодежи, направляясь к зеленым лужайкам. Кто-то на ходу кинул в урну газету, и я подхватил ее.

Это был «Сан-Францисский оракул». В глаза бросился заголовок, набранный аршинными буквами:

Год тысяча девятьсот шестьдесят седьмой, я родился — рожусь — только через десять лет!

Знаменитое Лето Любви!

Квартилла перестала кружиться и обернула ко мне сияющее лицо.

— Лаурентиус! Это просто замечательно! Ты перенес нас в свой подземный мир!

— Где-то так, — хмыкнул я. — С ошибочкой на полсотни лет и ширину континента.

— Я и не подозревала, что в царстве Плутона есть такие чудеса! Вот Альбуция удивится!

Меня охватили угрызения совести. Взял и выдернул бедную девочку из родного времени и места, причем навсегда, из чистой жадности, чтобы и дальше лицезреть ее прелести. А что теперь — как я ей расскажу?

— Понимаешь, Квартилла… Ой!

Клинок Гермероса уперся мне в горло. Судорожно сглотнув, я измерил кадыком его остроту.

— Демон проклятый! — сплюнул вояка. — Нечистый дух! Сейчас же верни нас в Рим или я проткну тебя как мешок дерьма!

— Послушай, Гермерос… Это не так просто, как ты думаешь…

Лезвие впилось в кожу.

— Хватит отговорок! Живо!

— Я не могу!

У Гермероса, по-видимому, в спине скрывалась такая же кнопка, что у Мэри Энн. Угрюмое лицо его мгновенно вспыхнуло бешеной яростью.

— Тогда пусть я буду проклят, а ты сдохнешь!

Снова зажмурившись, я лихорадочно пытался припомнить какую-нибудь молитву.

— Эй, чувак, ты что там бузишь? — послышался незнакомый голос.

— Не горячись, брат, расслабься, — поддержал его другой.

Я открыл глаза.

По бокам Гермероса стояли двое незнакомцев. С волосами до пупка или того ниже, лица разрисованы цветочками и символами мира. На одном был высокий цилиндр, белая рубашка с кружевами и расклешенные джинсы, другой щеголял в бандане, над которой болтались тряпичные кроличьи уши, меховой жилетке на голое тело и зеленых бархатных брючках в обтяжку.

— Твоей чикалкой и поранить кого-нибудь недолго, — укоризненно заметил Цилиндр.

— Разве ты не знаешь, что сегодня в программе только кайф под солнышком? — поднял брови Кролик.

Внешность хиппи явно выбила из колеи защитника империи. Обретя наконец дар речи, он недоуменно покрутил головой.

— Мне много чего пришлось повидать: и друидов, которые мажутся синькой и бегают в чем мать родила, и вшивых сирийских отшельников, дочерна сожженных солнцем. Но я готов отдать в рабство собственную мать, если встречал когда-нибудь адово отродье, подобное тому, что ты вызвал, колдун! — Скрипнув зубами, Гермерос снова поднял меч и приставил к моему горлу. — Пускай они разорвут меня на куски, но я сделаю что задумал!

Цилиндр обернулся ко мне.

— Ты врубился в его базар, чувак?

— Он сказал, что рад вас видеть, но меня все-таки убьет.

Кролик прищелкнул языком.

— Не в кайф.

— Напряжно, — согласился Цилиндр.

— Негатив.

— Полный отстой.

Заложив в рот два пальца, Кролик издал пронзительный свист. Из толпы мгновенно материализовалась парочка здоровенных Ангелов Ада, грязных, бородатых и затянутых в кожу. Прежде чем Гермерос успел сообразить, что к чему, он уже болтался между ними со скрученными локтями.

Я с облегчением перевел дух, соображая, что сказать.

— Он тут это… спекся немного. Подержите его немного, парни, пока в себя не придет… Ах да! Только из парка не уводите, ладно?

Поднять на воздух весь Сан-Франциско в день такого знаменательного события мне совсем не улыбалось.

— Само собой, брат, — благосклонно проворчал один из Ангелов. — Мы тут для того и нужны.

Они удалились мерным шагом, волоча за собой рычащего от бессилия римлянина.

Я знал, что передышка лишь временна. Намертво привязанный силой магии, Гермерос теперь никогда не оставит меня в покое. Тем не менее на сердце стало чуть веселее.

Квартилла молча наблюдала за всей сценой, побледнев от испуга. Она робко взглянула на меня.

— У тебя могучие слуги, Лаурентиус. Удивительно, что я сумела вызвать такого сильного демона, как ты.

— Красота правит миром, — улыбнулся я.

Она зарделась от смущения.

— Мне так давно не делали комплиментов… Обычно просто сунь-вынь-спасибо-богиня — и поминай как звали.

— Ну, со мной так не будет… — Теперь уже смутился я.

Ну конечно, не будет. Мы обречены вечно толкаться в толпе.

Сзади кто-то вежливо откашлялся. Я обернулся. Двое хиппи с улыбкой смотрели на нас.

— Хотите присоединиться? — спросил Цилиндр.

— А как же!

— Клево! — одобрил Кролик. — Прикид у вас — полный улет.

Пожалуй. Оба босые, я с мятой цветочной гирляндой на шее, небритый и испачканный рвотой, девчонка завернута в цветную простыню. В самый раз.

— Мы, кажется, не знакомы, — проговорил Цилиндр. — Мое имя Флетчер Платт, а это мой друг — Лайонел Стокли Дэвид Ван Камп, наследник овощеконсервного бизнеса, широко известный в узких кругах как ЛСД.

Приподняв цилиндр, Флетчер отвесил поклон Квартилле. ЛСД наклонился и галантно поцеловал ей руку.

— Я Лорен, а это… э-э… Квартилла, — пробормотал я.

— Ну вот и славненько. А что у вас за крыса?

— Какая крыса? — Я совсем забыл про спящую Соню. — А, она… эта, как ее… капибара. Самый большой в мире грызун, из Южной Америки.

Хиппи с сомнением переглянулись.

— Может, ее лучше на поводке? — почесал затылок ЛСД.

— Да нет, зачем… она совсем ручная.

— Клево, — с уважением кивнул Флетчер. — Так чего мы ждем? Пошли потусуемся.

И мы пошли.

Пробираясь сквозь густеющую толпу с Соней на руках, я наслаждался иллюзией свободы. В отличие от тошных квартирных вечеринок, вызывающих клаустрофобию, сборище на свежем воздухе под открытым небом казалось раем.

Я купил с лотка пару хот-догов. Квартилла с опаской откусила кусочек, а потом, распробовав, мигом проглотила остальное. Соня сжевала большую часть моего, так и не проснувшись. Потом мы стали подниматься на Холм Хиппи, чтобы получше оглядеть происходящее.

По пути я все время искал глазами Бахуса. Вряд ли он стал бы пренебрегать столь масштабным событием. Может быть, встретившись с ним, я смогу вымолить себе свободу… Да разве в такой толпе кого-нибудь найдешь? Тут небось не одна тысяча наберется. Сколько я ни вглядывался, фонтанов вина, бьющих из ладони, заметить мне не удалось.

Забравшись на самую вершину, мы без сил повалились на траву. В стороне, чуть пониже, вовсю надрывался какой-то оркестр.

— Кто играет? — спросил я.

— Да ты что, чувак, с луны свалился? — с недоумением взглянул на меня Флетчер. — Это же «Квиксильвер мессенджер сервис», не узнаешь?

— Ух ты! — Я благоговейно покачал головой. — Живая история! Как будто на Вудсток попал!

— История? Какой еще Вудсток? Ну ты, брат, совсем выпал…

Квартилла была совершенно покорена новой для нее музыкой, и я объяснил ей, кто играет. По-латыни вышло прикольно.

— Вестники Меркурия? — ахнула она, покачивая бедрами в такт ритму. — Какая честь!

Я устало откинулся на мягкую траву. Один Господь знает, куда нас забросит в следующий раз. Хоть немного расслаблюсь, пока есть возможность…

— Ты как насчет затянуться? — вторгся в мои размышления ЛСД, демонстрируя внушительных размеров косяк.

— На сто мегов, чувак!

— Чего?

— Ладно, давай…

После того как по кругу прошел третий косяк, день стал светел как стекло, и все мои заботы испарились.

— Я чувствую себя дельфийским оракулом, — хихикнула Квартилла.

— Блин! Я врубился! — просиял ЛСД. — Вот это кайф, даже школьную латынь вспомнил!

— Между прочим, даже Гусеница уж на что скряга, а дает мне время от времени затянуться трубкой! — заметил сонный голос.

Флетчер и ЛСД окаменели, уставившись на очнувшуюся «капибару». Глаза у них стали величиной с блюдца на Безумном Чаепитии.

ЛСД пришел в себя первым и медленно, очень медленно протянул Соне косяк. Сделав затяжку, она отдала его обратно.

— Благодарю вас, сэр. Я уже говорила, что вы напоминаете одного моего знакомого?

ЛСД одним махом прикончил остаток.

— Ну и ну! Вот это улет! Как ты там говорил, чувак?

— На сто мегов?

— Во-во!

Он прикурил новый косяк от старого, и мы продолжали курить уже впятером.

Ничто не нарушало мирного течения дня. Разносчики раздавали бесплатно банки холодного пива, кто-то подарил баллончик со сжатым воздухом и приделанным рожком с кнопкой. Флетчер и ЛСД упражнялись на этом музыкальном инструменте, пока не устали.

Когда парк заволокли вечерние тени и народное гулянье начало выдыхаться, настроение у меня упало. Остальные тоже загрустили.

— А скажи, чувак, правда было бы клево, если бы такие тусовки никогда не кончались? — задал Флетчер риторический, как он считал, вопрос.

Мой кайф к тому времени еще не совсем выветрился.

— Тебе в самом деле хотелось бы, чтобы жизнь стала одной сплошной вечеринкой?

— Еще бы, черт побери! Кому бы не хотелось?

Я отсыпал из кармана горсть конфети.

— Значит, само небо послало вам меня, парни! Вот посыплю вас этим эльфийским порошком, — что я немедленно и сделал, — подую в волшебный рог — вот этот — и веселье никогда не кончится!

— Заводной ты, чувак! — заржали хиппи. — Валяй попробуй!

— А вот сейчас сами убедитесь… — начал я и осекся, почувствовав спиной холодную сталь.

— Ну все, чародей! — прорычал Гермерос. — Теперь ты мой!

Я поднес было рог к губам, но тут же вскрикнул от боли — кончик острия впился в кожу.

— И не думай! — хмыкнул легионер.

— Дай-ка я, — шагнул вперед Флетчер.

Он выхватил у меня рог и воткнул в баллончик с воздухом вместо старого.

Потом надавил на кнопку.

Раздался мощный непрерывный рев, и мир вокруг нас взорвался.

Все пиры, вечеринки и оргии, когда-либо происходившие в истории, проносились мимо нас, словно в фильме, пущенном с фантастическим ускорением. Я танцевал в салоне «Титаника», сидел на пикнике с двумя французами и обнаженной женщиной, смаковал шампанское на холме, наблюдая за наполеоновским сражением, отплясывал буги-вуги в «Клубе 54»… Древнеегипетский храм, монгольская юрта, бальный зал в старой России… И это все лишь в течение первой пикосекунды.

Собрав в кулак всю волю, я попытался шевельнуться, но движения как будто сковывала вязкая патока. В непрерывном потоке мелькающих сцен мое тело было неподвижной скалой, которой легче разрушиться от времени, чем двинуться с места.

Наконец, через миллион миллионов вечеринок, я сумел повернуться к Гермеросу лицом. В этот момент рог вдруг замолчал — очевидно, Флетчеру удалось отнять палец.

Мы стояли в тесном кольце древних ящеров! Тираннозавров, если быть точным. И они танцевали — сотрясая землю и издавая мелодичный рев. Короче, веселились как могли.

Гермерос в ужасе заскулил, но мне было его не жалко.

— Ты был не прав, старик, — укоризненно заметил я и пихнул его в грудь изо всех сил, вытолкнув за круг участников вечеринки, и одновременно заорал: — ФЛЕТЧЕР, ЖМИ!!!

Рог зазвучал как раз вовремя. Еще доля секунды, и было бы поздно.

Вспышка чудовищного взрыва, расплавившего пространственно-временной континуум, преследовала нас еще тысячу-другую тусовок, но, к счастью, так и не настигла.

С исторической массовой тусовки — к доисторическому массовому вымиранию. Меа culpa,[2] чуваки…

Рог снова затих. Я благодарно перевел дух. Наверное, кончился воздух в баллончике.

Осторожно приоткрыв сначала один глаз, потом другой, я увидел перед собой Флетчера с обрывком волшебного рога в руке. Бумага — слишком непрочный материал.

Что это? Снова квартира Мэри Энн! Встреча нового тысячелетия, похоже, была еще в полном разгаре.

Я без сил рухнул на стул.

— Опять все сначала, будь оно проклято!

В комнату вбежала хозяйка, лучась своим обычным оптимизмом.

— Лорен! Ты все-таки справился, я так рада!

— Не надо шуток, Мэри Энн. Если бы ты знала, через что мне пришлось пройти…

— Да какие шутки! Я тебя двадцать лет не видела, с той самой ночи, когда ты вдруг исчез, напугав нас всех до полусмерти!

— Двадцать?..

Я пристальнее вгляделся в лицо хозяйки… Да, в самом деле, морщин у нее порядком прибавилось.

Стало быть, вернулся я совсем не туда, откуда начат Из чего следует, что я по-прежнему взрывоопасный гость, но на этот раз шансов на спасение нет. Как только вечеринка закончится, наша странная компания отправится в тартарары, разнеся заодно вдребезги весь земной шар.

Я повесил голову.

— Простите меня все. Простите…

— Да что ты все ноешь? — возмутилась Мэри Энн. — Черт побери, Лорен, ты, наверное, единственный человек на свете, которому сейчас не весело!

— Почему единственный?

— Ну как же… Ты же знаешь, с тех пор как эти нейронные — как их там — штуковины взяли на себя всю работу и управление, весь мир стал одной сплошной вечеринкой!

Я поднял глаза.

— Ты хочешь сказать, что никому больше не нужно работать?

— Ну конечно! Осталось только веселиться, от рассвета до заката и всю ночь напролет, сколько хочешь, куда бы ты ни пошел!

Я обернулся. Флетчер с ЛСД смущенно переминались с ноги ка ногу, вопросительно глядя на меня.

— Парни, это та самая бесконечная тусовка, которую я вам обещал! Прошу прощения, что нас немного растрясло по дороге.

— Вот это кайф!

— Клево!

— А травку тут дают?

Мэри Энн решительно взяла их под руки.

— Сейчас все будет, пошли. А ты, Лорен, давай развлекайся… Классный у вас прикид, мальчики!

Впервые с начала знакомства мы с Квартиллой остались наедине. Если, конечно, не считать соседства с блестящими от пота голыми телами игроков в «бутылочку». Я взял девушку за руки и взглянул ей в глаза.

— Восславим Бахуса… — произнес я, не найдя больше слов.

— О да! — улыбнулась она. — Я буду рада показать, как это делается.

По пути в спальню до нас донесся заспанный голос Сони:

— А что это у вас там булькает, неужели кальян?