Флагман в изгнании

Глава 28

Уильям Фицкларенс злобно просматривал бесконечные выпуски новостей, а в голове у него гудело множество вопросов, не имевших ответа.

Уже весь Грейсон знал, что в космопорте Харрингтон случилось что-то ужасное, но никто не знал, что именно. Гвардия Харрингтон окружила порт кордоном, сквозь который не могла просочиться ни одна живая душа. Первую и единственную команду журналистов, которая попробовала туда залететь, чуть не пристрелили, больше никто не пытался последовать примеру коллег в борьбе за свободу прессы.

Но лорд Бердетт в отличие от журналистов знал, что должно было случиться, и это заставляло его всеми силами стремиться к информации, потому что он не знал, добились ли Мартин и Тейлор успеха. Мрачные представители поместья уже подтвердили наличие более восьмидесяти погибших, но не назвали ни одного имени, и вопросы о землевладельце Харрингтон были встречены каменным молчанием. Что это значит – что эта сука погибла? Или, наоборот, осталась жива? И что с Мартином и Тейлором? Он знал, что живыми они бы не позволили себя взять, но если бы они сбежали, он бы уже об этом знал. Значит, они погибли посреди вызванных ими разрушений? Опознали ли их тела?

Землевладелец потер лицо дрожащими руками, жалея об отсутствии брата Маршана, который всегда его успокаивал. Но священник отправился искать информацию по своим источникам, и он остался один на один с этим кошмаром, который сам же и затеял.

Черт возьми, блудница заслуживала смерти! Само ее существование было оскорблением Господу, и Бёрдетт не чувствовал угрызений совести из-за нее. Но он не рассчитывал на остальные смерти, и ему не приходило в голову, что он не сможет узнать, нашли ли его людей, идентифицировали ли их. Он был абсолютно уверен, что Бог обеспечит их успех, как сделал это в куполе Мюллера. А теперь он ничего не знал, но если сука выжила – если Сатана снова спас ее – и если Мартина или Тейлора опознали…

Он яростно выругался, потом сжал губы, прося Господа простить его сомнения, неподобающую панику, от которой он не мог избавиться.

Но Бог ничего не ответил, и Бёрдетт простонал, разочарованный Его молчанием.

Эдвард Мартин сидел в маленькой пустой камере и тупо смотрел в никуда. Его раздели до нижнего белья и сковали руки за спиной, а голова у него гудела от боли, но с ним обращались куда мягче, чем он рассчитывал. Чем он хотел. Ужас от содеянного отравлял его черным отчаянием и ненавистью к себе, заставлял его стремиться к наказанию, а в наказании ему отказывали.

Он сидел на жестком металлическом стуле, привинченном к полу, и перед ним лежала вечность ада, которую он сам себе обеспечил. Он убил преподобного. Он этого не хотел, не планировал. Он даже не знал, что преподобный там будет, но все это не имело значения. Он взял в руки орудие насилия во имя Божье, и Сатана завел его в самую коварную ловушку, заставив уничтожить Божьего наместника.

Он был так уверен, что слышал голос Божий. Неужели это все время был Сатана? И если так, то что следует думать о леди Харрингтон? Является ли она орудием дьявола? Она все равно могла ему служить, с отчаянием подумал он. Сатане бы понравилось использовать свою прислужницу, чтобы заставить Мартина уничтожить главу Святой Церкви. Но что, если это не так? Что, если преподобный Хэнкс с самого начала был прав, и это Божья, а не Сатанинская воля послала ее на Грейсон? Неужели он позволил страху ослепить себя и слушал Сатанинскую ложь, будто это была Божья истина?

Неужели он убил преподобного Хэнкса и всех остальных и помог убить тех детей – зря?

Он стонал и вертелся в кресле, мечтая о смерти и боясь, что она найдет его прежде, чем он испросит прощения у Бога и людей, а голые стены камеры отвечали ему только эхом его собственного стона.

Черт побери, о чем этот человек думал? Или он вообще не думал?

Сэмюэль Мюллер не сомневался в том, кто именно несет ответственность за события в Харрингтоне. Он мог даже понять логику этого поступка, но какого черта Бёрдетт взялся за что-то столь очевидно ненадежное?

Он схватил пульт и в ярости отключил голоэкран. Одно ясно: неважно, жива Харрингтон или нет, но тот, кто там командует, не ответит ни на один вопрос. Возможно, Мэйхью? Мюллер нахмурился, потом кивнул. Возможно. Более того, так и должно быть. Протектор наверняка захочет придержать все факты, в чем бы они ни состояли, пока не решит, как их разыграть.

Мюллер откинулся в кресле, потирая пальцем верхнюю губу и лихорадочно соображая. За последние четыре столетия никто, кроме Маккавеев, не пытался убить землевладельца. Он не представлял, как шок, вызванный этой попыткой, отразится на антихаррингтонских настроениях, которые он помогал создавать Бёрдетту и Маршану, но если она выжила, то было вполне возможно, что покушение изменит общественное мнение в ее пользу. Это уже плохо, но если убийцу, которого использовал Бёрдетт, можно опознать и проследить связи с хозяином, тогда этот идиот рисковал и им, Мюллером.

Ну что ж, на этот счет у него предусмотрены свои собственные планы. Осуществлять их раньше времени не стоило. Если после этого происшествия Бёрдетта не выведут на чистую воду, то он станет весьма ценным союзником – надо только не позволять ему делать подобные глупости. Тогда ни к чему превращать его во врага, нападая на других фанатиков. Но если грозит полная катастрофа…

Лорд Мюллер подошел к своему столу и включил коммуникатор. Появилось лицо человека в красно-желтой форме гвардии Мюллера, и Мюллер заговорил прежде, чем гвардеец открыл рот.

– Отправьте людей в Бёрдетт, пусть займут позиции, – холодно сказал он.

Дверь камеры открылась.

Мартин поднял голову, и его глаза широко распахнулись от ужаса и мучительных сомнений – он узнал стоявших в двери людей. Бенджамин IX, Протектор Грейсона, и Иеремия Салливан, Второй Старейшина Ризницы, стояли и смотрели на него.

Каким-то образом он сумел подняться на ноги. Он не мог посмотреть им в глаза, но мог хотя бы встретить их стоя.

– Эдвард Джулиан Мартин, – голос Старейшины Салливана был холодным и жестким, – знаешь ли ты, что ты сегодня сделал?

Он пытался ответить. Он правда пытался, но слова душили его, по лицу текли слезы, и он сумел только кивнуть.

– Тогда ты знаешь, на что себя обрек перед Богом и людьми, – сказал Салливан.

Мартин снова кивнул, и Второй Старейшина подошел ближе.

– Посмотри на меня, Эдвард Мартин, – скомандовал он.

Мартин подчинился помимо своей воли. Он уставился в темные глаза под кустистыми бровями, и взгляд этих глаз заставил его душу съежиться.

– К стыду своему, – сказал Второй Старейшина, так же неторопливо и холодно, – я не могу тебя простить. То, что ты сегодня сделал… Что ты пытался сделать… – Его лысая голова слегка затряслась, потом Второй Старейшина глубоко вздохнул. – Но тебе нужно прощение не от меня, и что бы ни чувствовали и ни думали мы, слуги Церкви, мы подчиняемся ей и Богу, а Бог может простить то, чего не может простить человек. Эдвард Мартин, признаешься ли ты в своих грехах преходящим мирским правителям Грейсона и призовешь ли ты Божью милость?

Залитое слезами бледное лицо пленника задрожало. Последняя отчаянная потребность поверить в то, что он был прав, что он слышал именно Божий голос, боролась в нем с ужасным подозрением, что он ошибся. Наконец он упал на колени к ногам Салливана и склонил голову.

– Да. – Его голос был еле слышен, но в нем отразилась мучительная вина, которую он испытывал. – Выслушайте мою исповедь, Второй Старейшина.

Он шептал слова, которые говорил священникам всю свою жизнь, с отчаянной потребностью, испытать которую никогда не ожидал.

– Помогите… помогите мне найти прощение Божье, потому что я не выдержал посланного мне испытания, и я боюсь.

– Ты добровольно делаешь признание светским властям Грейсона, освобождая меня от тайны твоей исповеди? – спросил Салливан.

– Я… – Мартин сглотнул и собрал все силы: он должен хоть немного загладить свой грех. – Да, – прошептал он.

Второй Старейшина полез в карман рясы. Он достал алый орарь и накинул его на себя, и когда он снова заговорил, голос его не утратил безжалостности, но в нем все же отразилось милосердие, неотъемлемо свойственное его служению.

– Тогда начинай, Эдвард Мартин, и если ценишь свою бессмертную душу и хочешь попасть на Небеса, пусть твоя исповедь будет правдивой и полной, чтобы Господь осенил тебя своим всемогущим милосердием.