Флагман в изгнании

Глава 16

– Что-что он сделал?

– Посадил брата Жуэ под домашний арест и вернул Маршана на кафедру собора Бёрдетт, ваша светлость, – повторил лорд Прествик.

– Домашний а…

Бенджамин захлопнул рот, чтобы не повторять, как идиот, слова канцлера. Несколько мгновений он ощущал лишь потрясение от дерзости Бёрдетта, но потом его глаза сузились, а взгляд стал каменным.

– Очевидно, для этого он использовал своих гвардейцев?

– Да, ваша светлость, – ответил Прествик, сохраняя ровный тон, но это далось ему нелегко.

Голос у Бенджамина был не менее жесткий, чем взгляд, и этот ледяной тон напомнил канцлеру, что династия Мэйхью правила почти тысячу земных лет. И не все эти годы были мягкими и спокойными – как и Протекторы, правившие в былые времена.

– Понятно. – Казалось, голосом Бенджамина можно было резать алмазы. – И как он оправдал свои действия?

– Вы же знаете, – осторожно начал Прествик, – он всегда утверждал, что Ризница ошиблась, сняв Маршана. Теперь он высказался подробнее, заявив, что, вне зависимости от правоты Ризницы, у вас лично не было полномочий выполнять ее решение.

– Да неужели?

Протектор явно ждал ответа на эти слова, и Прествик вздохнул.

– По сути, ваша светлость, он объявил неконституционным ваше восстановление личной власти, и меня это пугает. Верховный суд так не думает, но хотя Ключи открыто не возражали, они и не принимали эти изменения официально. Если реакционеры смогут использовать вызванные им религиозные возмущения, то они заявят, что и любое другое действие, совершенное вами с момента восстановления власти, является незаконным.

Мэйхью сжал зубы, глаза его вспыхнули, но Прествику явно не по душе было пересказывать доводы Бёрдетта. Ни к чему срывать зло на нем. Кроме того, Бёрдетт поставил Прествика в крайне сложное положение.

– Пожалуйста, садитесь, Генри, – сказал он уже спокойнее и холодно улыбнулся, пока Прествик усаживался на удобный стул перед столом Протектора.

Канцлер – хороший человек, подумал он, но ему не позавидуешь. Всего два года назад он унаследовал поместье Прествик от бездетного племянника. Это неожиданное событие прибавило к должности канцлера еще и членство в Конклаве, и в новой политической ситуации на Грейсоне он испытывал давление с двух сторон. Он чувствовал себя неловко, общаясь с другими землевладельцами на равных, и иногда забывал, что остается премьер-министром при главе государства, и его дело – сообщать Ключам указы, а не подчиняться общественному мнению. К тому же порой его чрезмерно заботили детали протокола, но он был надежным человеком с твердыми принципами. Многие скорее ушли бы в отставку, чем согласились служить человеку, который лишил их контроля над правительством в ходе так называемой «революции Мэйхью», особенно если учесть, как осложняло жизнь совмещение обязанностей землевладельца и канцлера. Прествик остался на своем посту, и его помощь за последние четыре года была просто бесценна.

– Скажите, Генри, что вы думаете о его аргументах? – спросил Бенджамин более естественным тоном.

Прествик пожал плечами.

– По-моему, юридическое обоснование слабое, ваша светлость.

– Насколько слабое? – настаивал Мэйхью.

– Очень слабое, – ответил Прествик с легкой улыбкой. – Ваша светлость, если я и мои предшественники собирались установить постоянный контроль министров над правительством, то мы, как указал Верховный суд, допустили серьезную ошибку, не внеся изменения в конституцию.

Его улыбка стала шире, и Бенджамин напряженно улыбнулся в ответ, но потом Прествик наклонился к нему с более серьезным видом.

– Ваша светлость, проблема заключается в том, что больше ста лет прецедент гласил: Протектор – символический гарант стабильности, но управлять страной – дело его Совета. Конституция при этом продолжала утверждать, что он глава правительства, а не только символ государства. – Он снова пожал плечами. – Когда вы вернули себе власть, то нарушили прецедент, но письменная конституция, защищать которую клянется каждый землевладелец и каждый офицер на Грейсоне, давала вам на это все права. Мы просто никак не ожидали от вас такого.

– И, как по-вашему, это было хорошо?

Раньше Бенджамин такого вопроса не задавал, по крайней мере в лоб.

Прествик помедлил. Потом…

– Да, ваша светлость,–тихо сказал он.

– Почему? – так же тихо спросил Бенджамин.

– Потому что вы были правы – нам и правда нужна более сильная исполнительная власть. – Канцлер отвернулся, уставился в окно кабинета и продолжил. – Я поддерживал вас по вопросу договора с Мантикорой еще до того, как вы, э-э, вернулись к власти, потому что я соглашался: да, нам нужны приносимые этим договором промышленные и экономические преимущества, не говоря уж о военных. Но я тогда действительно не понимал, до какой степени Ключи управляют Советом. Мне следовало бы обратить на это внимание, поскольку я часть этой системы, но я слишком увлекся деталями и не видел общей картины. И поэтому я упустил из виду, что нам грозит возрождение Эры Пяти Ключей.

Бенджамин вздохнул с облегчением, и канцлер слабо улыбнулся ему в ответ. Правда заключалась, как они оба понимали, в том, что за последние полтора столетия грейсонские землевладельцы понемногу возвращались к опасной автократической самостоятельности. Открытого мятежа не было – для этого процесс шел слишком медленно, – однако феодальные лорды постепенно, но неуклонно восстанавливали свою независимость от центральной власти.

Для тех, кто разбирался в истории Грейсона, ситуация складывалась предельно ясная: борьба между Мечом и Ключами была долгой и болезненной, и Ключи имели несколько преимуществ. С первых дней существования колонии именно землевладельцы руководили своими подданными в упорной борьбе за существование. Кому-то надо было принимать трудные решения, определять, кто должен умереть, чтобы остальные выжили, и таким человеком был землевладелец. Даже сегодня на территории поместья слово землевладельца было законом, если оно не противоречило конституции. И существовал в прошлом период, известный грейсонским историкам как Эра Пяти Ключей, когда и конституции-то не было. Тогда крупные землевладельцы во главе с лордами пяти первых поместий – Мэйхью, Бёрдетт, Макензи, Янаков и Бэнкрофт – правили как независимые монархи – монархи во всем, кроме имени. Власть их ограничивала только Церковь, а Протектор был всего лишь первым среди равных и не имел собственной армии. Если он одновременно был и землевладельцем Мэйхью, и Протектором (а такого другие Ключи старались не допускать), то мог использовать гвардию Мэйхью, но этим и ограничивались силы даже самого могущественного Протектора. Чтобы бросить вызов всем Ключам, этого явно не хватало.

Обычай требовал, чтобы Протектор был из рода Мэйхью, потому что именно Оливер Мэйхью почти единолично спас новую колонию от уничтожения. Но четыре столетия подряд Протектора выбирал Конклав землевладельцев из всех взрослых мужчин рода, а Ключи выбирали слабость, а не силу. Им нужен был Протектор, который не смог бы бросить вызов их власти, а если они случайно выбирали такого, который оказывался слишком сильным, ситуацию удавалось легко исправить. Бенджамин II, Оливер IV и Бернард III погибли от рук убийц, а Сайруса Слабого землевладельцы взяли в плен. Все Протекторы знали, что они правят лишь в рамках, дозволенных Ключами. Чтобы изменить ситуацию, потребовалось четыреста лет и кровавая гражданская война.

Ключи были практически полностью уничтожены в первый же час гражданской войны. Пятьдесят три из пятидесяти шести тогдашних землевладельцев, все с наследниками, собрались на специальное заседание Конклава, созванное Протектором Джоном II по запросу Иеремии Бэнкрофта. Кое-кто удивился, когда землевладелец Бэнкрофт сообщил, что он и еще двое его коллег задерживаются, но никто не разгадал истинную причину их отсутствия. Все знали о фанатичной религиозности Бэнкрофта, но никто не представлял, что он еще и предатель. Поэтому все землевладельцы погибли, когда гвардейцы Истинных взяли Зал штурмом. Из всех грейсонских землевладельцев остались живы только Бэнкрофт, Освальд и Саймондс, лидеры Истинных, и некому было повести против них гвардейцев и подданных их убитых сотоварищей.

Некому – кроме Бенджамина, сына Протектора.

Гвардейцев Мэйхью застали врасплох, так же как и остальных, но каким-то образом – до сих пор никто не знал, как именно, – горстка их сумела пробить сыну Джона путь из западни. Гвардейцы полегли все до единого во главе с самим Протектором, прикрывая бегство Бенджамина IV от убийц, погубивших землевладельцев и их наследников.

Но ушел только он один, а поместье Мэйхью Истинные заняли одним из первых. Ему было всего семнадцать, мальчишке, у которого не осталось ни одного собственного гвардейца. Истинные сочли, что он им не помеха, – но этот семнадцатилетний мальчик вошел в историю Грейсона как Бенджамин Великий. Он сбежал в поместье Макензи и умудрился собрать вокруг себя разрозненные остатки гвардий убитых землевладельцев. К тому моменту, когда он сумел это сделать, Истинные уже контролировали две трети планеты, но из лишившихся вождей солдат Бенджамин создал армию, свою личную армию, и она готова была идти за ним хоть на тот свет. Четырнадцать лет жестоких боев он отвоевывал планету метр за метром, пока не добился полного поражения Истинных и их изгнания на Масаду.

Это было невероятным достижением, и письменная конституция, сложившаяся после ужасов войны, отдавала дань человеку, добившемуся такой победы. Конфискованные поместья Бэнкрофт, Освальд и Саймондс были слиты в единое владение, отданное лично Протектору (а не землевладельцу Мэйхью), сам титул стал наследственным, численность гвардии Ключей ограничили и создали постоянную планетарную армию под командованием Протектора.

Над могилой своего отца Бенджамин IV поклялся не вступать официально в должность Протектора, пока не нанесет поражение Истинным, и это обещание – как и все другие данные им обещания – сдержал. Но когда он наконец был объявлен Протектором, это произошло не «по провозглашению Конклава» а «милостью Божией». На церемонии введения в должность он передал ключ Мэйхью своему старшему сыну и выбрал для себя новый символ. Ключ всегда символизировал авторитет землевладельца, и то обстоятельство, что Протектор также им пользовался, подчеркивало его равенство с остальными. Но юридически равных Протектору лиц уже не существовало, и все ясно поняли, что хотел сказать Бенджамин, сменив свой ключ на обнаженный Державный Меч.

Это было шестьсот лет назад, и землевладельцев только придавили, а не сломали. Да и не все Протекторы были похожи на Бенджамина Великого. К рождению Бенджамина IX Ключи через посредство Совета снова захватили контроль над Грейсоном.

Учась в Гарварде, Бенджамин читал о парламенте древнего земного королевства Польша, в котором заседали все бароны страны. Для принятия любого решения требовалось единогласное одобрение – и в конечном итоге ничего никогда не решалось. На Грейсоне дела были не так плохи, как в Польше, но все же достаточно плохи, поскольку все члены Совета Протектора назначались с одобрения Конклава землевладельцев. По конституции это древнее право все еще принадлежало ему, и случилось так, что несколько слабых Протекторов подряд позволяли Ключам непосредственно формировать состав Совета. Крупные землевладельцы того периода, люди вроде Бёрдетта, Мюллера, Макензи и Гарта, поделили между собой Совет и раздавали министерские посты как завоеванные феоды. Каждый из них с группой более мелких союзников контролировал назначение советника, возглавлявшего «его» министерство. Эти министры, ответственные главным образом перед своими патронами, осуществляли назначения сотрудников министерств. Такая вот простая цепочка зависимостей – все дело было в том, кто осуществлял контроль над каждым слоем правительства и чиновников. Протектор был властен только над собственным двором. Как и во времена Пяти Ключей, внутреннюю политику определяли землевладельцы , и политика эта была направлена на поддержание автономии ленов. Что касается внешней политики, то ее просто не было, за исключением традиционной вражды с Масадой. Никто ею не интересовался, пока столкновение между Мантикорой и Хевеном не поставило систему в стратегически ключевую позицию.

Но Ключи не изменили конституцию и не обратили внимания на то, каким престижем пользуется имя Мэйхью у населения. Когда Совет парализовало при попытке Хевена захватить звезду Ельцина руками масадцев, именно Мэйхью преодолел этот паралич. И человек по имени Бенджамин снова стал Протектором Грейсона не только по имени, но и по сути.

Меч вернул себе былую остроту, и юридически Ключи оказались бессильны. Когда-то у Грейсона был один закон для всех дел, церковных и гражданских, а Ризница служила Верховным судом планеты. Но бойня, закономерно приведшая к принятию конституции, научила Церковь тому, как опасно религиозное вмешательство в светские дела. Грейсонские законы все еще были полны теократических предписаний, и хотя уже шестьсот лет действующие судьи не могли быть рукоположены в тот или иной церковный сан, юристов планеты до сих пор обучали церковники. В законах были перемешаны как теологические, так и откровенно светские элементы. Церковь до сих пор сохраняла за собой право одобрять или не одобрять кандидатов в Верховный суд – который среди прочего рассматривал конституционные вопросы.

Это право одобрения сыграло ключевую роль в событиях четырехлетней давности. Уже тридцать лет Ризницу направлял Джулиус Хэнкс, сначала как Второй старейшина, потом как Преподобный и Первый старейшина, и его беспокоило растущее высокомерие Ключей. Возможности главы Церкви были ограничены, зато имевшиеся он использовал на всю катушку. Все судьи Верховного суда, утвержденные при нем, придерживались строго конструктивных взглядов. Ключей это особо не тревожило. Возможно, они даже не задумывались о последствиях – до самой революции Мэйхью, когда суд постановил, что законом на Грейсоне является письменная конституция, а не прецедент, который нарушал ее целых сто лет.

Это положило конец законной оппозиции землевладельцев прямому правлению, а на незаконные меры ни один землевладелец не решался, как бы ни был велик соблазн. Протектор пользовался полной поддержкой грейсонских армии и флота, а они сейчас были сильнее, чем даже при Бенджамине Великом. Протектора поддерживали также простые поселенцы Грейсона. После столетия, в течение которого ее власть улетучивалась одновременно с властью Меча, Палата поселенцев обнаружила, что по закону она равна Ключам. А еще Палату поддерживали преподобный Хэнкс и Церковь Освобожденного Человечества, что давало ей божественное одобрение. Каким бы могуществом ни обладал землевладелец внутри собственного поместья, центральную власть на Грейсоне твердо держал в руках Бенджамин Мэйхью. И он не собирался ее выпускать, пока не вытащит свою планету из прошлого в настоящее.

К несчастью, лорд Бёрдетт, очевидно, разобрался в ситуации. И если это первый выстрел в войне за прекращение революции Мэйхью, он был намного эффективнее, чем казалось. В конце концов, решение Верховного суда одобрила Ризница, а не общее собрание Церкви. Бёрдетт конфликтовал именно с Ризницей. Если он сумеет убедить достаточно людей в том, что Ризница ошиблась в деле Маршана, то решение суда в пользу Бенджамина тоже может быть опротестовано. А уж если дело дойдет до этого….

Несмотря на уверенность, продемонстрированную в разговоре с леди Харрингтон, Бенджамин Мэйхью всегда понимал, как он рискует. Большинство грейсонцев готовы были следовать за ним, но если он споткнется, если цель, к которой он их ведет, будет дискредитирована или если достаточно большая группа противников перемен сумеет объединиться – положение коренным образом изменится. Верховенство Протектора в конечном счете определялась тем, что подданные одобряли его власть над ними. В эффективность действий с позиции силы, с помощью подчиненной ему армии, Бенджамин не верил.

А потому Бёрдетт был опасен, несмотря на весь его узколобый фанатизм. Землевладелец выступал от лица меньшинства, которое боялось перемен, но, придавая оппозиционным воззрениям религиозную форму, он призывал могучую силу. Грейсонская вера в то, что каждый должен встретить свое Испытание, придерживаясь собственного взгляда на то, какова воля Бога, – не важно, чего это стоит, – придавала его действиям опасную легитимность. А если он изменил политику сознательно… это проливает новый свет на позицию, занятую в последнее время людьми вроде лорда Мюллера. Не важно, действуют ли они из религиозных побуждений или цинично пытаются вернуть утерянную власть, организованная оппозиция землевладельцев была крайне опасна.

Но у Бенджамина тоже были в запасе сильные карты. С масадской угрозой было наконец покончено – после двухсот лет и полудюжины войн, которые можно было считать мелкими разве что по стандартам крупнейших звездных государств. Несмотря на социальное напряжение от реформ и войны с Хевеном, экономика Грейсона была сильнее, чем когда-либо, и с каждым днем укреплялась. Больше того, на Грейсон пришла современная медицина. Возможно, это менее зрелищно, чем сверкающие приборы и станки, но молодые ныне люди, например его брат Майкл и его дочери, проживут двести-триста лет. Бенджамин IX, в его неполные сорок, был уже слишком стар для эффективного воздействия пролонга. Он сожалел, но смирился с тем фактом, что не доживет до завершения своих реформ. Но брат и дети доживут, и это было поразительно.

Все это сделала возможным политика Бенджамина – о чем грейсонцы хорошо знали. А еще они знали, что родились в эпоху раздоров и перемен, опасности и неуверенности и, как всегда на Грейсоне, искали опору в Церкви и в династии Мэйхью. Если лорд Бёрдетт позволил себе об этом забыть, мрачно подумал Бенджамин, то последствия будут не теми, на которые он рассчитывает.

Но пока что…

– Ладно, Генри. Я так понимаю, что, по словам Бёрдетта, моя «узурпация власти» оправдывает его действия против Ризницы?

– Да, ваша светлость.

– И, основываясь на этом, он приказал своим гвардейцам арестовать брата Жуэ? – Прествик кивнул, и Бенджамин фыркнул. – И он, конечно, не упомянул, что, каким бы узурпатором я ни был, указ о снятии Маршана я издал только после должной петиции от Ризницы?

– Вообще-то упомянул, ваша светлость. – Мэйхью вопросительно двинул бровью, и Прествик поднял руку, повернув ее ладонью к Протектору. – Как я уже сказал, он повторил свое утверждение, что Ризница ошиблась, и даже пошел дальше. Он заявил, что «поддержка нынешней Ризницей еретических изменений, отравляющих нашу веру и общество», лишает ее права осуждать «истинно Божьего человека за то, что он выступает против права чужеродной прелюбодейки извращать Богом данное достоинство Ключа Землевладелеца»… – канцлер поморщился. – Извините, ваша светлость, но это цитаты.

– Понятно.

Несколько секунд Бенджамин смотрел вдаль, лихорадочно соображая. Появившаяся резкость в речах Бёрдетта отлично сочеталась с его предполагаемыми планами. Но сама скорость действий землевладельца была опасна для подобной стратегии.

– Очевидно, он решил так, – сказал наконец Протектор, – поскольку преподобный Хэнкс меня поддерживает, то стоит убрать нас обоих. Но даже те землевладельцы , которые не прочь свергнуть меня, не захотят объявлять войну и Ризнице, так что он раздробил нашу потенциальную оппозицию.

– Да, ваша светлость, но он разделил и тех, кто мог бы вас поддержать. Как вы сами показали четыре года назад, имени Мэйхью верны в первую очередь самые традиционные, самые консервативные элементы населения. Это значит, что те, кто мог бы поддержать вас при других обстоятельствах, засомневаются, прежде чем поддерживать начатые вами реформы.

– Хм-м. – Бенджамин откинулся назад на стуле. Может, раньше Прествик и отвлекался чрезмерно на детали, не улавливая общей картины, но теперь он впечатляюще научился ее воссоздавать. – И все равно я считаю, что ему это повредит больше, чем нам, – сказал он наконец. – Чтобы разыграть карту религии, ему надо убедить людей, что Ризница предала веру. За одну ночь он объединенную оппозицию преподобному Хэнксу не создаст, а до тех пор, пока это не будет сделано, он и его дружки не могут выступать действительно единым фронтом. Если они сорвутся слишком рано и дадут мне цель, которую я смогу атаковать, а за мной будет объединенная Церковь, то я их прихлопну прежде чем они успеют понять, что случилось.

– Пока что они были осторожны, ваша светлость, – заметил Прествик, – и меня беспокоит, что они выдвигают вперед Бёрдетта. На мой вкус, он слишком похож на всех этих Истинных из нашей истории – но он известен своим личным безупречным благочестием. Если вы его тронете, то сами создадите религиозные разногласия и бог знает чем это может закончиться.

– Верно. – Бенджамин постучал пальцами по столу, потом опять посмотрел на Прествика. – А что-нибудь еще он сделал, кроме того, что заменил брата Жуэ на Маршана?

– Пока нет. Он явно перешел черту, арестовав священника, но арестовать брата Жуэ он приказал только тогда, когда тот отказался покинуть собор. Все мои источники сообщают, что гвардейцы Бёрдетта обращались со священником с большим уважением. Пока что лорд Бёрдетт представляет это как конфронтацию, основанную только на его личной вере. Несмотря на заявление о том, что вы незаконно захватили власть, он был очень осторожен и не задел ни одного светского представителя Меча в Бёрдетте.

– Черт, – тихо сказал Бенджамин.

Тактика у них была лучше, чем он ожидал. Он даже задумался, не направляет ли события кто-нибудь еще. Но кто бы ни был автором плана, следующий ход остался за Протектором. Бенджамин мог – и наверняка должен был – использовать религиозный авторитет Меча как хранителя Церкви и опротестовать действия Бёрдетта. Но при этом он рисковал сильнее разжечь весь конфликт, особенно если Бёрдетт готов дойти до силового сопротивления. Образ человека, встречающего час своего испытания, сопротивляясь подавлению его личной веры, был на Грейсоне особо значимым. Если бы Бенджамин обрушил всю мощь Меча на одного землевладельца, само неравенство сил сделало бы Бёрдетта своего рода героем. А если за кулисами и правда выжидают другие землевладельцы, готовые к противодействию, то они бросятся на защиту Бёрдетта и традиционной власти землевладельца внутри собственного поместья. Но если Протектор решит бездействовать, он позволит Бёрдетту и его союзникам выиграть первый раунд, и это только увеличит их престиж к следующей схватке.

– Ладно, Генри. Согласен, нам надо действовать осторожно. Если он пока ограничивается чисто религиозной конфронтацией, возможно, нам следует поступить так же. В этом случае преподобный Хэнкс и Ризница станут нашим сильнейшим оружием.

– Согласен, ваша светлость.

– Ладно, – повторил Бенджамин. – Будьте добры, попросите преподобного прийти во дворец как можно скорее в удобное ему время. Потом подготовьте заявление, осуждающее атаку лорда Бёрдетта на Церковь. Мне нужен текст, который осудил бы его, но не атаковал слишком открыто. Что-нибудь, что подчеркнуло бы нашу умеренность, с сожалением о его ошибках и поспешности, но без вызова, на который он мог бы ответить. Наша позиция будет следующей: он не прав, но вера слишком важна, чтобы делать ее предлогом для светских споров. Если преподобный Хэнкс согласится, мы, возможно, созовем общее собрание конгрегации, чтобы осудить его действия, – пусть Бёрдетт противостоит всей Церкви, а не только Ризнице.

– Это немного рискованно, ваша светлость, – забеспокоился Прествик. – Старейшины в Ризнице едины, а вот насчет конгрегации я не уверен. Если Маршана поддержит значимое меньшинство, этим мы только поможем Бёрдетту.

– Об этом лучше судить преподобному Хэнксу, – ответил Бенджамин, – а я, знаете ли, думаю вот о чем: Маршан – а теперь и Бёрдетт – оскорбил леди Харрингтон, и теперь это сработает на нас. Бёрдетт сделал ее центром своих нападок на перемены, но она остается чрезвычайно популярной. При нынешних обстоятельствах нам стоит использовать ее популярность.

– Использовать, ваша светлость?

– Конечно. Она герой войны, ее поместье успешно развивается, а «Небесные купола» улучшают жизнь на всей планете. Это прекрасное свидетельство положительного воздействия Альянса и реформ. Кроме того, Бёрдетт и Маршан совершили серьезную ошибку, напав на нее лично. Они не только подвергли публичному поруганию землевладельца – а мы и это обыграем для союзников Бёрдетта, – но и оскорбили женщину. Это смутит традиционалистов, больше всего озабоченных переменами. – Протектор холодно улыбнулся. – Поскольку Бёрдетт нападает на леди Харрингтон, чтобы добиться поддержки смутьянов, мы используем против него его же тактику.

Сэмюэль М. Хардинг был новичком на своей работе, но он в этом был не одинок. За последние три месяца посыпались заказы из других поместий, и «Грейсонские Небесные купола» вчетверо увеличили количество работников. Корпорации пришлось нанять огромное количество людей, а потом научить их работать на инопланетном оборудовании. На знакомство с новыми сотрудниками времени почти не оставалось.

К счастью, работа Хардинга была не слишком сложной. Автобур мантикорского производства учитывал все требования пользователя. Его программное обеспечение предусматривало быстрое и удобное управление, встроенная система безопасности почти полностью исключала возможность несчастных случаев, а учился Хардинг быстро. Он освоил свои новые обязанности меньше чем за три недели и прошел последнюю проверку – экзамен на право работать самостоятельно – как раз вовремя, чтобы получить назначение в ведущую бригаду нового проекта «Небесных куполов».

Сейчас он сидел в удобном кресле оператора, контролируя работу машины стоимостью в четверть миллиона остинов. Сделанные из твердого сплава резаки автобура № 4 резали скалу, как сыр. Шум стоял ужасающий, он знал это, потому что в обучение входила экскурсия на стройплощадку. Но станция управления находилась в трех километрах от места работы бура, и он с восхищением наблюдал за происходящим на экране. Бур сверлил метровую шахту со скоростью почти десять сантиметров в минуту – и это он еще притормозил на шестьдесят процентов, когда прошел через глину и достиг собственно скалы.

Это и правда великолепный инструмент, подумал Хардинг, глядя на тучу пыли и щебня, вылетавших из лотка для отходов. Бур с воем вгрызался в скалу. Кусочки камня пулями отлетали в стороны, длинные ловкие «пальцы» из броневой стали двигались с молниеносной скоростью и микрометрической точностью, на лету очищая зубчики вращающихся резаков, чтобы при их прожорливости они не подавились раздробленной скалой. Сквозь внутренние каналы текла под большим давлением охлаждающая жидкость – чтобы сплав не перегрелся и не разрушился. Зубчики вертелись быстрее, чем турбина нового аэрокара Хардинга, также сделанного на Мантикоре. Оператор слегка повернул голову, чтобы сравнить работу бура с профильными данными компьютера.

В его работе было что-то странно нереальное. На экране он видел бур, с визгом вгрызающийся в землю, и понимал, какую мощь он контролирует. Но в кондиционированном воздухе уютного операторского зала царила тишина, ничем не напоминающая воющего монстра, подчиненного ему, и только сам Хардинг знал или беспокоился о том, что делает его бур в данный момент.

В этой же комнате за такими же пультами сидели другие рабочие, но всем им было не до Хардинга. Все сосредоточились на управляемых ими машинах. Эти люди осознали свое призвание. Они несли в свой мир очередное техническое чудо, выпавшее из мантикорского рога изобилия, а заодно зарабатывали деньги, которые были так нужны поместью Харрингтон. Это была потрясающая возможность, и работники «Небесных куполов» были чистосердечно преданы своему землевладельцу за то, что она сделала для их родины и что позволила им участвовать в столь важной работе.

Сэмюэль М. Хардинг понимал их. Он тоже рад был оказаться здесь, потому что и он осознал свое призвание, хоть и не такое, как у остальных рабочих «Небесных куполов». Он ввел в терминал краткую поправку, изменив параметры бура. Изменение было маленькое, но вполне достаточное. Шахта, которую он бурит, скоро примет в себя опору для одного из несущих столбов нового купола, но эта шахта окажется чуть-чуть в стороне. Немного. Чтобы это заметить, даже тот, кто ожидает отклонений, должен провести очень тщательные измерения.

Само по себе отклонение особого значения не имеет, но сегодня днем Сэмюэль Хардинг просверлит еще две шахты и потом еще пять каждый день до окончания проекта. Каждая из них тоже будет расположена чуть-чуть в стороне, и Хардинг знал, что об этом станет известно еще кое-кому. Когда на площадке начнет работать бригада, отвечающая за установку столбов, некоторые ее члены получат список просверленных Хардингом шахт с указанием, насколько положение каждой из них отличается от исходных планов. Столбы производятся из очередного мантикорского чуда – сверхпрочного сплава, и каждый является точным элементом сложно сплетенной структуры, разработанной Адамом Герриком и его командой. Как только столбы встанут на место, удерживаемые тщательно рассчитанным давлением и противодавлением, стены купола станут прочнее стали. А поскольку стены эластичны, они сплетены в единое целое из многих отдельных опор, то им хватит гибкости, чтобы пережить любую встряску, за исключением серьезного землетрясения, и не повредить ни одной кристаллопластовой панели.

Но благодаря Хардингу некоторые керамобетонные столбы будут почти точно вставлены в почти правильно высверленные отверстия. Их параметры рассчитаны не менее тщательно, чем у остальных, но цель при этом другая.

Сэмюэль Хардинг не знал, когда все обвалится, при строительстве или когда купол простоит какое-то время, но он знал, что это произойдет, когда захочет Бог. Он втайне надеялся, что при этом не будет ранено или убито слишком много народа, но во имя воли Божьей иногда приходится идти на жертвы. Больше всего он переживал – и поэтому каждый вечер молился, – что многие из погибших умрут вне милости Божьей, введенные во грех инопланетной блудницей, которой они отдали свою верность. Он знал, что их души могут погибнуть из-за роковой ошибки, и знание это было для него тяжким грузом. Хардинг утешал себя тем, что Бог знает, как этих людей сманили и увели с истинного пути. Бог милостив не меньше, чем ужасен во гневе. Возможно, он учтет, что их предали фальшивые пастыри, уведшие людей в сторону от Его закона.

Но что бы ни стало с остальными, Сэмюэль М. Хардинг обязан встретить собственное Испытание. Он знает, что его ведет рука Божья и защищает его для выполнения Божьей воли, потому что никто даже не подозревает, чем он занят. Коллеги приняли его как своего, не видя, что он осознал истинную природу прелюбодейки, которой они служат, и угрозу, которую она и ее королевство представляют для народа Божьего. Они даже не поняли, что он назвался фальшивым именем, и в результате так и не выяснили, что девичья фамилия его матери – Маршан.