Феникс и зеркало

11

Ни на одной из промежуточных стоянок по дороге в Неаполь путешественников письма не ждали. Это, казалось, нервировало Огненного Человека, который, судя по его явно испортившемуся настроению, таковых ожидал. Впрочем, свои чувства он скрывал неплохо, и на его хандру особенного внимания Вергилий не обращал — подумал только, что когда бы он знал печали финикийца или тот — его печали, то, может статься, никто бы из них не согласился поменяться местами с другим. Словом, Вергилий почти блаженствовал, глядя, как перед его взором проплывают знакомые пейзажи побережья, багровые скалы Капри, как виден уже вдалеке белый дымок Везувия и вот-вот покажутся знакомые очертания Неаполя, его улицы, заполненные людьми и повозками… Впрочем, плыли они не в Неаполь. Все по тому же уговору, согласно которому их не должны были видеть на одном корабле, направились они в Помпею, где Вергилий и должен был сойти на берег.

Бриз нежно касался лиц путешественников.

— Чувствую, как пахнет материком, — промолвил Вергилий, ощущая, что его меланхолия скрашивается радостью возвращения.

— А я, — поморщился Огненный Человек, — ощущаю лишь вонь отбросов и людской мочи.

— Что ж, но ведь и это тоже жизнь… — сказал Вергилий, помолчав.

Реакция капитана обескуражила его: Ан-тон Эббед Сапфир перекосился и словно бы постарел на тысячу лет.

— О Мелькарт! — простонал он. — О Геркулес Тирский! Жизнь! Жизнь! — Он всматривался в берег с гримасой непереносимой боли, всматривался так, словно бы ожидал ответа. Но ответ не приходил, не приходило ничего — ну, за исключением чиновника из береговой службы, заявившегося на корабль на предмет судовой декларации, возможной взятки, дармового обеда или хотя бы бокала вина.

— Да как же это?! — воскликнул он в полнейшем изумлении. — Вы отплыли порожняком и возвращаетесь порожние? Нет груза?! Как это — нет груза?! Зачем же…

— Имперская служба, — коротко пояснил ситуацию Вергилий, продемонстрировав малиновый шелк с императорской монограммой.

— Извиняюсь, извиняюсь, сто раз прошу прощения, — человек театрально отскочил на шаг назад и стыдливо, как бы в смущении, прикрыл ладонями глаза. Впрочем, он был истинным сыном своего города, поскольку с искренним изумлением в голосе добавил: — Ну, уж пару девочек-то вы могли бы захватить…

— Мы увидимся вскоре, — вот и все, что сказал капитан Эббед Сапфир Вергилию на прощание. И еще раз повторил: — Мы должны увидеться, — с явным ударением на втором слове.

Вергилий же сказал, что причитающиеся капитану деньги тот в любое время может получить в доме Бронзовой Головы. Однако краткий кивок головы моментально напомнил Вергилию о словах капитана, сказанных однажды в штиль, что не всякая плата может быть осуществлена деньгами.

Как бы то ни было, маг шел по знакомой улице и подошел наконец к своему дому.

— Что нового, страж? — спросил он бронзовую голову.

Глаза стража открылись, и тяжелый блестящий рот медленно изрек фразу:

— Новости из Тартесса, хозяин.

Сказанное стражем вскоре было подтверждено Клеменсом. Алхимик сидел в любимом углу любимой комнаты дома, сложившись так, что колено левой ноги непостижимым образом упиралось в правое ухо. Он что-то бормотал про себя и читал тоненькую книжку. Взглянув на вошедшего, он оживился и немедленно выпалил:

— А что ты скажешь, Вергилий, если в этом деле мы используем пепел василиска? Ах, да… перед тем как ты мне ответишь, должен тебе сказать… это доставлено. Ну, то, за чем было послано в Оловянные Земли. Итак, что касается василисков…

Но Вергилий не был расположен дискутировать о василисках. Вместо этого он с превеликим удовольствием опустился в кресло.

— Что же, значит, золотая птичка вернулась… — Но Клеменс отрицательно покачал головой, не отрывая глаз от книги. Холод разлился по груди Вергилия: что ж, только что вернувшись с Кипра, добыв медь, он должен теперь пуститься в еще более рискованное и долгое путешествие в Оловянные Земли? — Но ты сказал, что…

— Я сказал не так, а по-другому. То, за чем было послано. Олово. Увы, чудесное созданье не вернулось, вернулся лишь один из ее охранников… потрепанный, еле живой, но олово доставил. Тартессит, которого именуют Хозяином Воздуха, рассказал мне обо всем этом. Боюсь, он сильно расстроился. Ну да ладно, вернемся наконец к василискам и их пеплу… Рассуждая на сей счет, великий авторитет Роджер Таффилд находит, что со всей непременностью требуется отличать и различать между собой василисков двух родов. Один род оных рождается из крошечных яиц, кои иногда производят старые петухи. Подобное существо просто ядовито, однако же их пепел служит отличным противоядием, но опасен и в этом качестве, поскольку в случае ошибки, когда в действительности яд в организме отсутствует, употребление пепла василиска само вызовет отравление, как правило смертельное. Василиски же другого рода вылупляются из яиц некоторых кур, а именно кур слишком старых, дабы вызывать интерес петухов, однако же в противоестественной страсти спаривающихся с жабами. По словам Роджера, подобным союзам благоволит сам Сатана, результат же соития — плод его имеет вид тщедушного цыпленка с крошечной грудью и гребешком в форме короны, имя же обоих родов происходит от имени короля Василия. Следует учитывать, что взгляд василиска второго рода влечет за собой окаменение взгляд поймавшего, посему, еще до появления существа на свет, яйцо, его в себе содержащее, необходимо поместить в стеклянный матовый сосуд, впоследствии же приближаться к василиску только сзади или глядеть на него через зеркало… Пепел подобных василисков чрезвычайно полезен в работах, связанных с золотом, равно как и в прочих делах, связанных с металлами. Вот так у Роджера.

— Нет, — осторожно отказался Вергилий. — В этом деле и так много неясного, чтобы идти на неоправданный риск. Да и некогда — работа ждет, мой дорогой Клеменс…

Алхимик, хотя и с видимым сожалением, но кивнул в знак согласия, вскочил на ноги и хлопнул в ладоши.

— Думаю, тебя вполне удовлетворят наши приготовления. Мы обнесли часть двора, создав таким образом совершенно новую мастерскую, не связанную ни с какой прошлой работой. Окна в ней забраны тонкими пластинками из алебастра, равномерно распределяющими свет по всему помещению. Печь готова, приготовлены горн, дерево, древесный уголь, инструменты и приспособления, меха и наковальня, песок, глина и воск, не говоря уже о верстаках, вспомогательных механизмах и железе. Также нами изготовлены сосуды из специального стекла, прозрачного, но гораздо более прочного, нежели обычное. Есть растворы щелока и склянки с концентрированной серной кислотой и купоросным маслом — в зависимости от того, что ты предпочтешь использовать. Мы приготовили даже опилки из самшита.

— Хорошо… хорошо… — только и кивал Вергилий.

Запустив свою гигантскую лапищу в бороду, Клеменс не без удовольствия резюмировал:

— Думаю, в твое отсутствие все было исполнено так, как ты исполнил бы сам, оставайся здесь.

Вергилий кивнул. Но боль в его душе достигла такой силы, что казалось, он слушает о работе лишь затем, чтобы отвлечься от страдания.

— Какие еще новости? — спросил он мягко.

Клеменс сообщил, что других новостей нет. Заезжала, правда, пару раз Корнелия вместе со своим Туллио, причем последний имел такой вид, словно собирается спустить тут со всех шкуру или, на худой конец, высечь. Однако вид происходящих работ успокоил нетерпение Корнелии и умерил гнев старика.

— Ох! — Клеменс внезапно словно бы пришел в себя. Вергилий с удивлением поднял брови. — Ты же вернулся! О Посейдон! Какая глупость с моей стороны забыть о том, что ты был в отлучке и отправлялся куда дальше, чем на Эльбу или в Ишию. С возвращением, Вергилий, и вознеси же немедленно благодарственную молитву Прекрасной Белой Матроне и ее спутнику, Рыжему Человеку[22], за то, что они, вне сомнения, помогли себе в твоих тяготах!

Что-то екнуло внутри Вергилия. Конечно, он был прекрасно осведомлен о том, что эти слова выражали известную алхимическую символику Солнца и Луны, золота и серебра, их женитьбы, дающей своим плодом «электрум», сплав, но тогда почему…

— Прости мое бормотание, — перебил его мысли Клеменс, — и расскажи-ка мне обо всем, что с тобой происходило.

Вергилий мягко улыбнулся:

— Знаешь, здесь, как во многих сказках, мне следовало бы сообщить, что рассказчик уже слишком устал и продолжит историю на следующий день. Да я и в самом деле устал, однако же завтрашнее утро найдет нас занятыми неотложными делами, да и вряд ли усталость успеет исчезнуть к утру. Словом, я действительно расскажу тебе обо всем прямо сейчас. Только… налей-ка нам по капельке пятой сущности вина, полученной в твоем волшебном кубе…

Старый Тинус кивнул белоснежной головой:

— Да, мастер, это так. Некоторые, правда, утверждают, что пятница для начинаний неблагоприятна, однако же этот общий закон вряд ли применим в данном случае… если вообще он верен. Я рассуждаю так, что пятница — это день Венеры, а Венера, подобно Юпитеру, способна лишь благоприятствовать делам, к тому же под ее властью находятся медь, латунь и бронза. Уже и поэтому ее день весьма благоприятен для начала наших работ. Но что, возможно, самое важное из перечисленного — знаком Венеры является зеркало, ее зеркало… — И на свежем, промытом песке он начертал знак *. — Конечно, этот знак — знак малой удачи, однако же и это лучше, чем отсутствие какой бы то ни было. И то сказать, начав с малой, мы достигнем и большой. Солнце ничего не освещает, кроме него самого. Так что, во имя света и благодаря зеркалу… — Он потер висок. — Итак, Венера управляет медью, латунью и бронзой. Сатурн управляет формированием, временем и свинцом, который медная руда содержит в себе в качестве примеси. Марс же управляет литьем… Да, мастер, ты выбрал верно. Марс, Сатурн, Венера и Луна[23] вот наши патроны в этом деле, и взаимное их расположение на небе благоприятно для нас. Однако, когда столь большое количество планет участвуют в труде, надлежит выбрать время, которое мы заложим в основу наших планов. Что за час мы выберем? Час Луны? Или Венеры? Марса или Сатурна? Впрочем, твое решение кажется мне верным, поскольку, согласно правилам практической астрологии, именно Луна является наибольшим сторонником перемен, и оттого предпочтителен именно лунный час. Что же остальные? Марс и Сатурн воссоединились в мистическом созвездии Рыб[24], отлично дополняемые Венерой, пребывающей теперь в магическом доме Скорпиона[25], что дает нам исключительно уместные соотношения для творчества, притом что дальнейшие перемещения этих трех планет лишь сблизят их с Луной, находящейся в сфере влияния Рака[26], передающей сияние Венеры далее — Марсу и Сатурну[27], стимулируя удачу в ремеслах и пророчествах…

Голос его стал тише, он продолжал бормотать что-то о планетных часах, часах дневных и ночных, Домах, узлах, и Асцедентах[28], наконец совсем смолк.

Присутствующие, казалось, вздохнули с известным облегчением. И в возникшей тишине стало слышно капанье… кап-кап-кап… воды в клепсидре. Секунды падали вниз, одна за другой, стекались в минуты. Вергилий поднял свою правую руку, держащую белый жезл, все затаили дыхание, верхний шарик клепсидры с ясным и чистым звуком упал вниз. Вергилий махнул рукой, подавая сигнал. В тот же момент возник тяжелый, гулкий и грубый звук, никого не испугавший, поскольку все ожидали именно его. Началось измельчение руды. Звук разносился по всей улице Драгоценной Сбруи, привлек своей необычностью на какое-то время внимание пешеходов и соседей, заставив кого остановиться, кого высунуться из окна. Выражения лиц были у всех разные, вот только страха не было ни на одном. Хозяина дома Бронзовой Головы опасаться им не приходилось: он никогда никому не делал зла, не вредил.

Медная руда была твердой, но с помощью громадного, мощного песта, подобного поставленной вертикально стенобитной машине, сопротивление металлического камня было сломлено. Сначала предстояло раздробить руду на мелкие части и только потом приступить к выплавке металла.

Печь была устроена по всем правилам ремесла и магического искусства. В ее фундаменте были установлены в форме креста четыре камня — в соответствии с уложениями древних; все это было исполнено под прямым руководством Клеменса. На этом основании были установлены железные прутья, сходящиеся под прямыми углами. Арматура была заполнена тщательно размытой и смешанной с конским навозом вавилонской глиной, в боках получившегося корпуса были проделаны дыры, а сам он — схвачен по периметру железным обручем. Это был горн. А выше его шла часть печи, сделанная из той же глины с добавлением мелких камней, и эта часть имела вид большого горшка.

— Суживается от середины кверху. — Кажется, Клеменс объяснял это уже в десятый раз. — И в высоту больше, чем в ширину. Свои печи я всегда ставлю именно так, такой же возвел и твою. Глину, поверь мне, очищали раз сто. Все лошади были кобылами, вскормленными отборным овсом, яблоками и травой, выщипанной — обрати внимание, именно выщипанной, а не срезанной — на склонах скалистых вершин, где, никаких сомнений, ее никогда не скашивали. Кормили при этом в течение трех дней, за которые все предыдущее, вне сомнения, успело выйти наружу. Что касается железных брусьев, которые скрепляют середину печи, то они, разумеется, были только что выкованы. Чтобы их закалить, я использовал желчные камни одного из священных животных. Выжег их на огне, смолол и смешал с самой чистой солью. А что касается воды, ха-ха, — Клеменс от души расхохотался и хлопнул в ладоши, то это вовсе не обычная вода, загаженная примесями, грязью и чем угодно еще. Нет, я взял корову-трехлетку и держал ее три дня взаперти, без пищи. А на четвертый я дал ей папоротник. И больше ничего, кроме папоротника, и кормил им в течение двух дней. Затем заключил корову в железный короб с дырками внизу, подставил снизу контейнер для сбора влаги и два дня и три ночи собирал ее мочу. Вот такой вот водой я и закалил инструменты и изделия из железа и стали.

Вергилий согласился с тем, что все сделано просто замечательно. Он выждал момент, когда рокот мельницы немного стих, и добавил:

— Это большая удача, что тебе удалось отыскать папоротник.

— Ну, — немедленно отреагировал Клеменс, — не нашел бы, тогда бы пустил в дело мочу маленького мальчика.

Маленький Морлиниус, слушавший все эти чудные подробности, взглянул на говорящего, а Клеменс, это не заметивший, продолжил:

— Маленького, рыжеволосого… — Смуглый Морлиниус явственно зарделся.

Вергилий вновь поднял свой жезл, и шум стих. Зеленая руда была измельчена и превратилась в кучку сверкающих как свет осколков. Цвета своего она не потеряла, однако же потеряла твердость. Ее вновь отправили в мельницу и измельчили заново — теперь уже в порошок. Все было готово к началу плавки.

Вергилий подозвал к себе всех мастеров и подмастерьев.

— Сейчас мы приступим к самой ответственной части нашего труда, напомнил им он. — Далее, разумеется, последуют литье и полировка, но этот этап — наиболее таинственный и неподвластный нашему мастерству. Вы все вымылись в бане, помолились и получили благословение. Здесь потребуется больше, нежели простое желание работать. Любая неприязнь, даже в малейшей степени, усталость могут нанести в решающий момент вред. Все ли у вас в порядке дома? Подумайте обо всем и, если что-то не так, уходите. Свою плату вы получите в любом случае, кроме того, есть и другие дела, заниматься которыми необходимо.

Он выждал. Молчание. Не ушел никто.

Голос Вергилия стал очень тихим, но слова звучали внятно. Он посмотрел на каждого своими ясными серо-зелеными глазами:

— Мы приступаем к изготовлению девственного зерцала. Ради чести сего дома важно, дабы мы снискали успех. Мне это необходимо еще и по другой причине. Я знаю, что нет нужды сообщать вам о ней, будет достаточно сказать, что таковая существует. Если я обидел кого, когда бы это ни произошло, простите меня. А я прощаю всех, кто обижал меня. Если же между вами самими есть обида, разберитесь с нею тотчас же. Пусть немедленно откроется, если кто-либо был несправедлив к другому, — очистимся же и приступим к нашему труду в совершенном сердечном спокойствии.

Вновь повисла тишина. Затем послышались приглушенные разговоры, свершилось несколько рукопожатий, и все вновь стихло. Вергилий уже было собрался дать указания, как вдруг тишину нарушил тонкий, дрожащий от волнения голосок Морлиниуса:

— Иоанн, ты помнишь, когда мастер сказал тебе, чтобы ты меня учил, а ты сказал, что будешь лупить меня, если я стану лениться, то я сказал, что тогда дам тебе сдачи?

Иоанн в некотором недоумении кивнул.

— И еще я не имею права сердиться и обижаться на тебя, когда ты колошматил меня за то, что я писал буквы коряво, ставил кляксы или рисовал вместо букв картинки. А теперь прошу прощения у тебя за то, что обзывал тебя, когда ты не мог слышать, по-всякому. Косолапым медведем, сукиным сыном, бочкой на ножках, старым пердуном, бородатой потаскухой, шлюходраилкой и…

Словарь его был столь богат, сколь и разнообразен. Та часть Иоаннова лица, что не была покрыта растительностью, побагровела. Тонкие поросшие волосами пальцы принялись дрожать. Мальчик же перевел дыхание, но продолжил:

— А еще прошу прощения за то, что говорил о тебе и твоей жене…

— Хватит! — возопил Иоанн, чья грудь ходила ходуном, а ноздри расширились от приступа ярости. — Хватит! Я прощаю тебе все, что ты говорил, но ты вовсе не обязан повторять все это заново! — Затем, словно напуганный эхом, грохотавшим по всей мастерской, добавил тихо и спокойно:

— Я прощаю тебя, мой мальчик.

В горн были помещены раскаленные уголья, сверху высыпан слой руды, снова положены угольки, снова руда, снова угольки, опять руда — и так до тех пор, пока горн не заполнился. Все производилось быстро, в полном взаимном согласии и в тишине. Ничья нога не скользила по полу, заблаговременно посыпанному свежим речным песком. Через какое-то время Вергилий обратил внимание Клеменса на сосуд, в который по желобкам, для того и предназначенным, поступал расплавленный металл. Радужная пленка блестела поверху.

— Отделяются шлаки, — сказал Вергилий. — Но, похоже, какая-то часть примесей там останется, — добавил он.

— А какое-то количество и должно остаться, это поможет впоследствии лучшему слиянию олова и меди. А также позволит лучше отполировать готовую бронзу.

Меха были не нужны более, поскольку тяги в печи оказалось достаточно, чтобы поддерживать нужный огонь.

— Знаешь, — сказал Клеменс, — хотя и есть у нас поговорка «Глаз мастера металл плавит», но теперь твой глаз не слишком тут необходим. Иди-ка сюда, присядь, а я прочту тебе нечто весьма полезное.

Вдоль стены стоял диван, покрытый ковром, а на нем лежали подушки и овчина — цвета их плохо сочетались, машинально отметил про себя Вергилий. Женщина бы моментально обратила внимание, что цвета друг с другом не ладят, но женщин в доме Бронзовой Головы не было уже давно, не считая тех, кто посещал дом с краткими визитами. Вергилий сел и, уловив обращенный на него взгляд Морлиниуса, подозвал мальчика.

— Да, хозя… да, мастер!

— Скажи там, в доме, чтобы мне подали тарелку горохового супа, погорячей, и еще ломоть хлеба и ломтик копченой колбасы… Итак, Клеменс, что ты вознамерился мне прочесть?

— Что-то ты смахиваешь на беременную женщину в своем желании немедленно закусить, — пробурчал Клеменс.

— Да, действительно. Впрочем, в определенном смысле я ею и являюсь…

— Ну что же, да благословит Господь потомство, — пожал плечами Клеменс. — Итак, что я собирался тебе прочесть? — В руках у него была тоненькая книга, которую он читал в тот самый момент, когда Вергилий вернулся домой из своего путешествия. — Я отыскал ее в своей библиотеке. Называется она «О китайской бронзе» и полна мудрых советов, как… ну, скажем, как яйцо куриного мяса. Я зачитаю тебе отмеченные места.

«Что до зеркал. Колдовство противостоит природе, магия живет в согласии с оной. Среди всех средств и предметов магии важнее всего меч и зеркало, но к их обыденному использованию воином и женщиной просвещенный ум проявит мало интереса. О мечах и присущей им власти изгонять демонов мы будем говорить в следующей главе. О зеркалах же многоученый Конвувониус рек: „Глядя на себя в зеркало, вы обнаружите там собственное присутствие, однако же неудачи или успехи ваши видимы лишь по вашему отражению в других людях“. Это должно напомнить нам о том, что негоже использовать зеркало для нелепого разглядывания себя, но следует применять их, учитывая восемь их важнейших функций, среди коих: устранение враждебных влияний; отражение внутренности тела больного, что весьма пользительно медикам; защита от смерти путем посыла лучей в то место, где зерна ее коренятся; для впитывания и овладения светом Луны и Солнца; чтобы выявить и увидеть тайные мысли и желания — с тем чтобы облегчить пути их исполнения; для ворожбы; для того, чтобы в зримом виде обнаружить невидимых духов, обитающих над землей, равно как и для иных подобного рода целей. У императора Хисуануса…»

— Забавный язык, — отметил Клеменс, оглядываясь по сторонам. В воздухе мастерской повис странный, пронзительный запах. — Шипят как змеи, добавил Клеменс, — теперь это надолго.

— Змеи означают мудрость, — отметил Вергилий. — Более того, на еврейском языке слово, обозначающее змею, — «начаш» — одновременно означает медь или бронзу и также магию, или… — Он задумался. — Или колдовство. Так что же там дальше?

«У императора Хисуануса было тринадцать зеркал, по одному для каждого месяца регулярного года и тринадцатое — для месяца дополнительного, „вставного“, в году високосном. Обозначается этот дополнительный месяц зодиакальным зверем Терионом[29] и подвержен его влиянию. Всякое из очередных зеркал имело в поперечнике на дюйм больше, нежели зеркало, соответствующее предыдущему месяцу».

Клеменс прервался, дабы отметить, что вот это, по его мнению, полная глупость, поскольку нет решительно никаких оснований предполагать, что один месяц чем-то лучше другого.

«На тыльной стороне зеркала гравируются четыре квадранта небесной сферы, а именно: Мрачный Рыцарь на севере, Багряный Феникс на юге, Лазурный Дракон на востоке, а на западе — Молочно-Белый Тигр. („А вот это мне нравится“, — пробормотал Клеменс, и Вергилий кивнул ему в знак согласия.) Иные, впрочем, утверждают, что изображена там должна быть и Саранча Крылатая[30], отмеченная многочисленным потомством за ее незлобивую, дружную жизнь…

Магические зеркала должны отражать все шесть пределов пространства, как-то: четыре края света, а также зенит и надир. Они должны содержать в себе круг, подобный небу, и квадрат, подобный земле. Тот, кто делает их, должен знать заклятие: „Ты, подобное Солнцу и Луне, воде и золоту, отрази, ясное, все, что у меня на сердце“. Некоторые мудрецы разделяют зеркала солнечного света и лунного. А теперь мы объясним истинные причины, по которым рисунок с тыльной стороны зеркала переходит на стену, когда свет бьет в отполированную поверхность…

Если же вы захотите поймать тигриный выводок, то возьмите с собой большое зеркало и поместите его на тропе, по которой обыкновенно ходит тигрица, и тогда, сколь бы злобной она ни была, тигрица, увидев собственное отражение, забудет обо всем прочем и на всю ночь погрузится в созерцание…

Лучший сплав для зеркала („Что? — осведомился Вергилий, — о тигрице больше ничего?“) состоит из семнадцати частей меди и восьми частей олова. („Тут рекомендуется брать меньше олова, нежели принято в Европе для обыкновенных зеркал, — отметил Клеменс, — впрочем, по источникам египтян, выходит то же соотношение, хотя, если вспомнить, именно его используют у нас для литья колоколов…“) Лунный свет может быть уловлен, если вывесить отлично сделанное зеркало на дерево в час полнолуния и собрать затем выступившую на его поверхности росу. Когда это будет произведено надлежащим образом, то соответствующий сосуд с влагой будет давать яркий свет во время всякой темноты, если же будет допущена какая ошибка, то яркость свечения будет находиться в зависимости от фазы Луны…

Солнечный свет, используемый для ублаготворения огней, священных, ловится в вогнутом зеркале, выкованном в яркий полдень в день солнцестояния…

А теперь поговорим об опоках, формах, воске, штампах, глине, а также о гончарных кругах, с помощью которых производятся изогнутые поверхности…

Литейщик получает указания от скульптора, резчик — от них обоих. Гончар, в свою очередь, направляет литейщика, но наставляем гранильщиком, который, в свой черед, слушается скульптора. Так мы получаем замкнутый круг, колесо, быстро приводящее воду ко всех пахотным землям… Суквас утверждает, что древние изготовляли большие зеркала с ровной поверхностью и маленькие — выпуклые, учитывая тут, что выпуклое зеркало увеличит отражение человека, а вогнутое — уменьшит, так что, отражая лицо человека и вмещая его полностью в себе, зеркало может быть размером меньше лица, хотя сам образ отраженный не выйдет за пределы размеров зеркала».

— Хм, это важно, — хмыкнул Клеменс, оторвавшись от чтения.

Прибыла миска с супом для Вергилия, и он взялся за ложку.

— Да, наиболее важное, — согласился он, и вдруг отложил ложку и встал с места. — Наверное, уже остыло… — сказал он со странным видом опешившему приятелю.

— Что остыло?! — Клеменс ухватил его за полу и не дал сойти с места. Что с тобой? Выглядишь ты странно, словно в лихорадке… Что там могло остыть, когда печь-то еще толком и не разогрелась? Ты что, спутал свой суп с рудой? Ты что? Нам еще надо сделать тигли, очистить медь от ненужных примесей, сделать формы… у нас еще гора работы.

— Гора… — машинально повторил Вергилий тихим голосом. Он и в самом деле выглядел словно в лихорадке. Клеменс же, убедившись в том, что приятель пришел в себя, вернулся на место и продолжил чтение книги «О китайской бронзе».

Так, мало-помалу, соблюдая все ремесленные и астрологические тонкости, со всей тщательностью алхимиков и металлургов они делали свою работу. Из двух частей сырой глины и трех частей обожженной были сделаны тигли; глину перед тем тщательно разбивали в теплой воде молотками, мяли руками под громкое распевание древних этрусских песен, что отвечало принципу «голос хорош при любом смешении», затем глину выложили на дерево, придали форму, посыпали сухим пеплом и расположили подле огня. По всем правилам обошлись и с оловом. Металлы плавили и очищали, очищали и плавили вновь. Тигли отправлялись в печь с помощью длинных ухватов, снабженных тонкими изогнутыми деревянными рукоятками. Время от времени каждый тигель сдвигался с места при помощи длинных клещей — с тем чтобы он не приварился к основанию печи.

— Обратите внимание, мастера и подмастерья, — низким и торжественным голосом сказал Клеменс. — Даже этот ремесленный, казалось бы, труд учит нас философии. Металл должен умереть, дабы начать жить. Он должен быть уничтожен, чтобы стать созданным. Растоплен огнем, который, вроде бы, уничтожает всякую плоть и жизнь, но огонь в то же время дарует новую жизнь и новую плоть. Так почему же нам кажется, что человек, это семя земли, созданное ею в незапамятные времена, лишь превращается в прах и тлен, не зная последующего возрождения? Не думайте, что наступит завершение вашей жизни, — наука и философия учат нас совершенно иному…

Вергилий слушал бы Клеменса столь же внимательно, как слушал мальчик у мехов, отдавая себе отчет в каждом слове, однако он сосредоточился на собственном деле, из-за чего суть говоримого ускользала. Клеменс же завел речь о том, что алхимия не знает строгих различий между жизнью минералов и живых существ, так что медь, добываемая в земных недрах, и человек — брат и сестра. Вслушиваясь в слова, Вергилий все же смог избавиться от своих навязчивых мыслей, по крайней мере на какое-то время.

Зерцало должно было состоять из двух частей — самой отражающей поверхности и крышки, закрепляемой на его корпусе винтами, гвоздями с широкими шляпками, щеколдами и застежкой: оно, словом, должно было походить на большой медальон. Кое-что из мелких частей могло быть выковано, другие же части также требовали литья — подобно двум основным частям. Следовало подготовиться к изготовлению форм, и тут потребовался воск. Воск годился не всякий — он не должен быть ни сухим, ни грубым, ни дурно пахнущим. В трудах, содержащих описания магического зерцала, приводились разные подробности его изготовления, но во всех — и в «Справочнике» Руфо, и в «Халцеотионе» Теодоруса, и в «Руководстве» Марии Египетской — утверждалось, что воск должен быть собран в диких ульях кавказских пчел, и никакой иной воск не подходит. «Велики достоинства воска этой великой горы, — писала Мария, — велики, и в воске этом скопились вещества многих цветов и растений, произрастающих на отрогах гор, и вещества эти перешли в воск навечно». Руфо же утверждал, что вещества, попавшие в воск, переходят затем на глину, которой обмазывают восковые формы; при разогревании же воска в печи и его вытапливании с последующей заливкой металла вещества эти переходят в металл. Теодорус пытался связать несомненную пригодность кавказского воска с тем, что к тамошним скалам был прикован Прометей, чья кровь растеклась по скалам и пропитала их… кровь, текшая из него, когда орел выклевывал его печень, карая Прометея за то, что принес он детям человеческим огонь с небес, украв его с помощью горящих стеблей фенхеля — сладкого укропа. «И надобно отметить, — писал Теодорус, — что ни один иной огонь, кроме разжигаемого фенхелем, не даст должного эффекта при работе с подобным воском».

Разумеется, когда бы кавказский воск использовался только для изготовления волшебных зеркал, то сыскать его можно было бы лишь у самих горцев. По счастью, были у него и другие применения… например, его использовали при изготовлении форм для тех же серебряных чаш, что моментально чернеют, стоит лишь в них влить жидкость, содержащую в себе яд… или этим воском вощили кончики нитей, чтобы продевать в иглы, нитей, используемых для зашивания погребальных пелен, — и тело тогда не разлагалось очень долго… Были и иные способы его применения.

Так что и тут имелись свои торговцы, в Неаполе же этим заправлял некто Онофрио, аптекарь, чей дом — лавка и контора одновременно — более всего напоминал пещеру с собранными там всевозможными диковинами.

— Да, такой воск у нас есть, — сообщил он Вергилию, моргая и кивая. Немного, разумеется. Неделю назад жена сказала мне: «Онофрио, отправь туда весточку, запасы у нас кончаются, а дорога дальняя». Так я и поступил, так что вскоре нам его привезут. Ну, через год. Или года через два-три. Что, сколько у нас есть? Мммм, трудно сказать, кусок размером примерно с человеческую голову. Нет, веса я не знаю, мы ведь не взвешиваем, так, отщипываем понемножку, когда надо. А сколько требуется доктору Вергилию? Что? Весь?! Невозможно. Совершенно невозможно. Я же не могу остаться совсем с пустыми руками, не могу!

Впрочем, когда выяснилось, что часть воска впоследствии будет возвращена, товар перестал быть бесценным, зато цена его оказалась весьма впечатляющей, хотя и выраженной не в золоте. Онофрио требовались некоторые вещи, и ими обладал Вергилий. Онофрио желал узнать кое-какие секреты, а Вергилий мог их ему раскрыть. Онофрио хотел научиться кое-что делать, а делать это умел только Вергилий… Словом, аптекарь хоть и был себе на уме, но меру знал. Счет был выставлен суровый, однако же уплата вперед не требовалась, к тому же точная цена должна была определиться впоследствии, когда станет ясно, сколько воска возвращено. Словом, сделка была заключена, и Вергилий двинулся следом за хозяином сквозь череду комнат, заполненных серой амброй, мускусом, бальзамами, древесиной ююбы, эфирными маслами, эссенциями и эликсирами, мазями и притираниями, растолченным рогом единорога, страусиными яйцами, жабами и сушеными поганками, кровью летучих мышей и летучими мышами самолично, пометом грифонов, мумиями, мандрагорами и ртутью, духами, кровоостанавливающими средствами, благовониями и цветочной пыльцой. Место же, где хранился драгоценный воск, было отделено железной дверью, охраняемой собакой, которая — бедолага — со времен своего детства ни разу не видела солнечного света.

Воск был темен, гораздо темнее, чем обычный, почти черный, но черноты непривычной: внутри него виднелись прожилки янтарного и красного цветов, каким-то загадочным образом заставлявшие весь кусок слегка светиться. Пах воск сильно и пряно, был маслянист и неподатлив на ощупь.

— Верните нам, доктор Вергилий, по возможности, все, — наставлял его торговец мускусом, — нельзя терять ни щепотки его, да что там щепотки крупицы. Остальное, о чем мы с вами говорили, все это может быть измерено в золоте, однако же мне всего предпочтительней получить воск обратно… Он выставил вперед сухой, морщинистый палец, в тусклом свете лампы более похожий на какой-то медицинский инструмент, и потрогал воск, любовно и заботливо. — Полагаюсь на вашу аккуратность, доктор, не тратьте его попусту. На крупинки…

Воск медленно растопили на огне, поддерживаемом горением фенхеля сладкого укропа, и очистили (впрочем, непросто было собрать и высушить сам фенхель). Вот так и шла вся работа: найти огонь, чтобы разжечь огонь, сковать щипцы, чтобы сделать другие щипцы, смастерить колесо, чтобы сделать колесо. Вытопленный воск был промыт водой, и снова растоплен, и профильтрован, снова вымыт, и снова растоплен, и профильтрован — через сита все более тонкие; материя, примененная в ситах, была сохранена, чтобы впоследствии вытопить из нее застрявший в порах ткани воск. Руководил всем этим Перрин — у Вергилия не хватало сил выдержать этот мучительно медленный процесс. А он повторялся и повторялся. Раз за разом. Медленно, очень медленно.

Так же медленно и тщательно продвигались вперед и прочие работы.

Наконец воск сочли достаточно очищенным. Он стал бледным и мелкозернистым.

Обставленный баночками с лучшей тушью, заваленный ворохами лучшего пергамента, Вергилий трудился над составлением гороскопа. Важнейшим был вопрос о лунных узлах, о точках, в которых путь Луны пересекает эклиптику. Точек таких было две, одна из них называлась «Голова дракона», другая же «Драконий хвост».

— Я знаю лишь то, где мы находимся сами! — в отчаянии вскричал маг, отшвыривая в сторону стиле. — Но как я могу рассчитать точный гороскоп принцессы, основываясь на сведениях, полученных не от нее самой, а от Корнелии? Где находится сейчас принцесса? Располагается ли ее линия жизни теперь в области головы дракона или его хвоста? И если речь может идти о хвосте, то не лучше ли нам выждать полгода, с тем чтобы она достигла области головы, и тогда Дракон беспрепятственно изверг бы ее из своего чрева? — Схватив перо, он вновь принялся составлять диаграмму, опираясь не столько на точные данные, сколько на общие соображения, но что такое общие соображения в деле, требующем неимоверной точности… Как можно с уверенностью определить ее место по отношению к Змее и Червю, великому Левиафану и океанским Рыбам, опоясывающим сообща весь мир?

— Если Венера находится в Восьмом Доме, — бормотал Вергилий, — то она противостоит Сатурну… почти наверняка нас ожидает разочарование…[31] Что есть астрология, как не наука о временных циклах? Разве же небесные тела — лишь источники огня и света и не являются сущностями, чье взаимное расположение определяет ход вещей и событий на Земле? Надо начать все заново, — пробормотал он, восстанавливая понемногу хладнокровие. Боже мой, как он осунулся за это время, каким раздражительным стал, сколько сил уже отняла у него эта работа и сколько еще отнимет…

Он взял чистый лист пергамента, перо. Сосредоточился. Вот — Первый Дом, означающий того, кто задает вопрос[32]. Напротив него — Дом Седьмой, содержащий в себе проблему данного человека[33]. Полагая, что инициатором всего дела была Корнелия, он поместил ее в Первый Дом, а Лауру — в Пятый[34], тогда проблемы Лауры оказывались в Одиннадцатом доме, противостоящем Пятому…

— Ну-ка, поглядим, поглядим, — бормотал он себе под нос, наваливаясь на стол. — Князь Юпитер управляет Стрельцом, значит, на данный момент диаграмма говорит нам о восхождении Стрельца… Солнце находится в Стрельце, Первый Дом обозначает королеву… Солнце правит своими подданными… знак Льва. Первый Дом, да, может быть Львом, тогда Пятый окажется Скорпионом — о благословенная Венера![35] Ну конечно же! Венера руководит красотой и любовью — принцессой Лаурой. А теперь… на пересечении линий восходит Телец[36]. Венера управляет Тельцом. Что до Седьмого Дома, содержащего проблему лица, которому составляется гороскоп, то на линии между ними появляются Близнецы, управляемые Меркурием. Сатурн? Нет, нет, Сатурн там не появляется, Сатурн не появляется там, где необходим мне… Венера сочетается с Меркурием в Одиннадцатом Доме, и это соединение суть Скорпион… Но что же такое Скорпион? Это знак магии, гордыни, напряжения. Орел, змея, феникс…[37] — он повторил эти слова, внезапно охваченный ощущением того, что сошлось внезапно нечто осязаемое и невидимое. Что это?

Орел? Это Империя, императорский дом? Прометей, прикованный к скалам Кавказа? Змея? Но змея предполагала почти неисчислимое количество толкований: она могла выражать собой мудрость, колдовство, медь и бронзу, годовой путь Венеры через Зодиак — от хвоста дракона к его голове, циклы, кольца, орбиты… Вергилий сделал паузу и прижал ладонь к раскалывающейся от боли голове. Где-то тут все сходилось, но он не мог увидеть, разглядеть… Орел, змея, феникс… Скорпион — знак обновления Одиннадцатый Дом, Венера сочетается с Меркурием в Одиннадцатом Доме. Принцесса и лицо, в ком состоит проблема. Меркурий, управляющий Седьмым Домом[38]. Седьмой Дом управляет войной и миром. Благожелательность. Дурное воздействие…

Нет, нет, ничего не выходило. Слишком многое неизвестно, слишком много противоречий в имеющемся. Лучше на время оставить диаграмму и заняться другими вещами.

Да… но вот это, это… Знак возрождения… Орел, змея, феникс…

В три смены, день за днем, они очищали медь и наконец отлили слитки. Еще до того как они остыли, пока не погасло в них кроваво-красное свечение, по ним ударили молотом. Металл треснул. Тогда медь вновь растопили, заново повторили весь долгий, медленный процесс и снова ударили молотом. На этот раз медь выдержала.

Вергилий обнажил свою руку, Клеменс перехватил ее жгутом. Иоанн, Перрин, Тинус и прочие, занятые в этом деле, последовали их примеру. На руках набухли вены, мелькнуло лезвие ланцета. Брызнувшую кровь направили в сосуд. Свою кровь дал каждый, никто не уклонился. Когда же сосуд наполнился до краев, светящиеся слитки были отправлены туда, охлаждены, и на этом литейные работы были завершены — предварительные литейные работы.

Ночью Вергилий каким-то образом попал в сон, где вновь «прошел сквозь дверь» — часть его сознания испугалась того, что происходящее не зависело от его собственных намерений… и того еще, что подобный проход всегда связан с утратой контроля над собой. Но другая часть сознания осталась спокойной, ясно понимая, что потеря контроля здесь незначительная и затрагивает только внешние, самые поверхностные слои души.

Он оказался в комнате Корнелии. Та сидела за письменным столом, перед ней горела лампа. Корнелия не обернулась, но почувствовала, что в комнате кто-то появился.

— Мне необходимо составить точный гороскоп, — произнес Вергилий, и Корнелия, едва услышав его голос, расслабилась — странно, очень странно, но его появление вовсе не испугало ее, напротив, заметно успокоило. Она с облегчением вздохнула, и напряжение в ее позе исчезло.

— Конечно, — мягко ответила Корнелия, — конечно же.

— Напишите, пожалуйста, точное время ее рождения, — сказал он, — и, хотя бы приблизительно, широту того места, где она родилась. — Корнелия написала. — А теперь — время, когда вы узнали о ее пропаже. Хорошо. А теперь — оставьте меня одного.

Вергилий проследил, как она выходила, портьера колыхнулась за Корнелией и замерла.

Вергилий глядел на восковую табличку, и то, что было начертано на ней, навсегда запечатлевалось в его памяти. Он задумался: кто был тот, чьего появления Корнелия ожидала с таким ужасом? Не додумав мысль, не найдя ответа, он сел к столу и принялся за работу. Линии словно сами собой возникали под его пальцами, становилась понятной точка, откуда все исходило, прояснилось даже вероятное время… представляя тогда жизненный цикл по принципу «Год будет День»[39], следовало, что события двадцатого года ее жизни определяются двадцать первым днем после ее рождения (день на год и еще один день на самый факт рождения).

Тогда именно на этой неделе — палец следил за схемой, пока Вергилий вслух производил вычисления, — именно на этой и чуть ли не в этот же день она оказывается в узилище, испытывая угрозу со стороны непреклонной силы, эманируемой севером, на что явно указывает Сатурн, расположенный в надире небесной сферы…[40] Тогда, далее, время идет вперед, и появляется уже Венера, именно Венера, соответствующая ее дню рождения[41], и вот в этом возрасте, нет… — Он согнулся над схемой, провел последние вычисления, улыбнулся и усилием воли вернул себе бесстрастность. — Да, Венера, отвечающая ее сущности, обретет поддержку в Юпитере, оказавшемся в сфере влияния Скорпиона, и помощь явится к ней в облике мудреца, философа, мага…

Да. Все сходилось… Вычисления поразили Вергилия. Все совершенно сходилось. Скорпион, знак регенерации, возрождения, и, разумеется, символами его были орел, змея, феникс. А помимо своих обычных символических свойств, не обладал ли орел острейшим зрением, позволяющим ему видеть в своем парении на многие лиги вокруг? И не символ ли это магического зерцала? И не орел ли, разглядев из поднебесья — усталый орел на распластанных крыльях, с потускневшим от трудов взором, — не он ли, разглядев между ущелий источник молодости, кидается вниз, дабы, припав к нему, вновь обрести молодость и силы? И как здесь не вспомнить того ястребка, что, проделав мучительный и полный опасностей путь, принес ему столь необходимый металл из Оловянных Земель? Да, но как Клеменс в своих философствованиях о времени мог забыть о змее? О змее, что стряхивает с себя прах прошедшего времени, сбрасывая свою старую шкуру, змее, которая, казалось бы, умирающая, выползает из самой себя наружу обновленной, молодой и сверкающей в лучах солнца? Обновленной! Последним же в этом ряду был феникс, редчайшая из птиц по длительности своей жизни, не имеющая равных, бесподобная по своему жизненному циклу: живет она пять сотен лет, тысячу лет, а потом сооружает гнездо и, после того как снесет яйцо, превращает взмахом крыльев гнездо в погребальный костер, рождая пламя, пожирающее ее самое и раскалывающее яйцо, из которого выходит некое подобие червя, из которого, в свой черед, возникает новый феникс?

Из огня — феникс.

Сначала формы для отливок были изготовлены из обыкновенного воска. Их всесторонне изучили, внесли исправления, одобрили. После этого были сделаны формы уже из кавказского воска — для окончательной модели, причем копирование происходило с такой дотошностью, в сравнении с которой обыкновенное усердие показалось бы просто неряшливостью. Воску при этом не следовало быть ни слишком теплым, ни слишком застывшим, он не должен был таять, не должен был прогибаться, скользить, не должен был трескаться и крошиться. Все производилось в полном согласии с небесными знамениями отдельный гороскоп был составлен даже для такого сугубо практического дела, как устройство выводных канальцев для форм. Наконец было исполнено и это. Тогда формы были обмазаны специально приготовленной глиной; глине дали просохнуть, снова намочили, снова дали высохнуть, снова намочили и опять высушили. Когда же наступил благоприятный момент для очередного этапа работы, был разожжен огонь, облагороженный особыми травами, и формы положили неподалеку от огня, поставив под ними сосуды с водой — для сбора драгоценного воска, которому предстояло вытечь и быть остуженным. Когда же наступил час Солнца, благоприятный для всех работ с огнем, совпавший удачно со временем, рекомендуемым хтоническими правилами для работы с землей и вещами, землей произведенными, Вергилий и Клеменс в присутствии мастеров и подмастерьев, распевающих странную и дисгармоничную этрусскую литанию, перевернули формы и поставили их на огонь так, чтобы дырочки выводных канальцев глядели теперь вверх, после чего оставили формы в этом положении до тех пор, пока глина не раскалилась докрасна, пока не стала багровой, как сам Марс, управитель подобных работ… красной, как сам огонь… как пятна на Солнце… красной, как сама земля…

В среду[42], заручившись благожелательностью Юпитера, управляющего пророчествами и делами, требующими терпения и тайны, они засыпали улицу Драгоценной Сбруи дубовыми опилками — по щиколотки прохожим, дабы заглушить все звуки и колебания мостовой. Формы пребывали на медленном огне, стоящие уже в нужном положении, и огонь постепенно стал увеличиваться. Наготове были тигли с медью и оловом, возле мехов стояла смена из двух дюжих воздуходувов. Теперь все происходило очень быстро и слаженно. Тигли поместили в горн, формы же были перемещены вниз и обложены мощными камнями, которые не позволят формам не только перевернуться, но даже шелохнуться. Камни были проверены заранее — такие не треснут, не рассыплются от жара. Их клали друг на друга, оставляя между камнями и формами промежутки, пока камни не поднялись выше форм на фут. В щели, а также поверх форм были насыпаны горящие угли. Угли сгорели — были насыпаны новые, сгорели и эти — снова были заменены.

Вергилий открыл жерло горна, но поток плотного жара отшвырнул его назад. Более привычный к таким занятиям Клеменс кинулся вперед, жар прошелестел по его бороде, опаливая ее.

— Красно-коричневые, — сказал он, — все в порядке.

Вергилий подхватил тигель, в котором находилась медь, и поместил его на угли. Вокруг тигля закрутилось зеленое пламя, медь стала плавиться. Вергилий дал знать, чтобы подбросили новых угольев, отбежал к печи с формами и поглядел на то, как оттуда вынимают камни и уголья, помещая на их место землю. Перешел к горну и коснулся медного расплава длинной тонкой палочкой.

— Пора! — крикнул он и швырнул в расплав ту самую медную брошку, которую ему отдала Корнелия.

В медь добавили олово, ранее также тщательно очищенное, тигель при этом постоянно перемещался и покачивался, дабы обеспечить процессу постоянную, равномерную температуру. Затем он был извлечен из огня и перенесен в печь с формами, покрывшимися уже угольями и пеплом. Тигель был занесен над отверстием в первой из форм — одной из половин зерцала. Вергилий подошел как можно ближе, насколько позволял пышущий из печи жар, и приложил ухо к полу.

— Лей! — крикнул он.

Помощники стали лить, медленно, очень медленно, а он слушал. Потом дал знак обождать. Нет, все шло отлично, не доносилось ни бульканий, ни потрескиваний. Он жестом велел продолжать, стал слушать дальше, а мастера возобновили литье. Наконец Иоанн произнес:

— Мастер, готово.

Но Вергилий не отвечал. Остальные стояли молча и глядели на него, лишь чуть погодя поняв, что он вовсе уже не слушает, а лежит без чувств. Тогда осторожно, дабы не потревожить массу жидкого, схватывающегося металла, подняли Вергилия с пола и бережно отнесли в верхние комнаты.

Клеменс же остался внизу, чтобы руководить отливкой второй части зерцала.

Когда Вергилий наконец пришел в себя после обморока, вызванного духовным и физическим истощением, были раскрыты охладившиеся формы и извлечены обе части зеркала. Их отмыли в насыщенном растворе поташа отмывали до тех пор, пока не был удален последний шлак, затем изделия сполоснули в горячей воде. После диски вновь раскалили докрасна, со всей тщательностью следя, чтобы они не побелели, разогревшись сверх положенного. При этом удалены были последние остатки примесей, и, кроме того, металл сделался более пластичным и доступным для работы полировщика; впрочем, его час еще не настал, поскольку части зеркала сначала охладили, а затем погрузили в раствор, состоящий из одной части касторового масла и трех частей воды.

— Я предпочел бы использовать концентрированную серную кислоту, пробурчал Клеменс после того, как Вергилий дал соответствующие указания.

— Да, — кивнул Вергилий. — Сам я обычно поступаю именно так. Но где мы можем найти девственную кислоту? Ведь по своей сути она состоит из веществ, уже бывших в обработке, а это совершенно непригодно в нашем случае. Что тогда стало бы с девственностью нашей бронзы?

Детали продержали в растворе, извлекли оттуда, высушили, промыли свежей холодной водой, тщательно протерли чистым песком и вновь отправили в емкость с водой. Затем извлекли и подготовили к дальнейшей обработке концентрированными растворами. Тут к заботам о бронзе добавились заботы о людях. Процесс происходил во дворе, на открытом воздухе, и все присутствующие были одеты в специальные прочные, плотно закрывающие тело ткани, и пока одни погружали изделия в растворы, другие стояли наготове с сосудами ослиного молока, чтобы дать его выпить, если едкие пары проникнут в легкие, либо плеснуть на кожу, в случае если брызги растворов попадут на нее. Но все эти предосторожности оказались излишними, может быть, именно потому, что были предприняты. После последнего обливания раствором и прополаскивания в воде изделия омыли водой теплой, высушили мелко размолотыми самшитовыми опилками, после чего — во время всей операции никто не дотрагивался до бронзы голыми руками — завернули в мягчайшую из замш.

И вот теперь только настала очередь полировщиков.

Звали их Исакко и Лионель. Исакко был согбен годами и слеп, причем слеп так давно, что вполне успел со слепотой свыкнуться. Лионель находился в лучшем мужском возрасте, зрение же потерял от внезапного удара конским копытом. Оба они уже давно работали полировщиками, при этом им повезло с хозяевами, позволившими заниматься им ремеслом и после того, как они ослепли. Впрочем, мастерство их было известно и, как рассудили хозяева, если какое пятнышко и останется, то на это легко укажут им другие. Вскоре, однако, никого из посторонних уже не требовалось — они словно бы «видели» предмет неизвестным им образом. Лионель говорил, что гладкость поверхности чувствует по запаху и на ощупь, Исакко же ничего не мог объяснить, он просто знал, как именно обстоят дела, не понимая, откуда берется это знание.

— Ваши хозяева на время отдали вас мне, — сказал Вергилий, — но заплачу я вам за эту работу вдвойне. Для вас устроена специальная комната, полагаю, там вы найдете все, что вам понадобится. Там есть лавки, скамейки, шлифовальные колеса и круги, вода и мыло, мази, абразивы, полировальная паста, круглый и плоский полировальные камни, воловья кожа и мягчайшая кожа, порошок окиси железа и слабое пиво, опилки и уксус…

— А бычья желчь, мастер?

— Нет, Лионель, эта работа настолько тонка, что мы не станем рисковать, употребляя такие сильные средства.

— Ничего, — молвил Исакко, — для начала сгодится и уксус, а потом будем использовать пиво. А тут есть небольшой огонь и горшки с ручками, мастер?

— Все есть. Но теперь мы еще не готовы начать полировку основных частей, так что используйте время на то, чтобы освоиться с обстановкой. Мы переставим и изменим все, что вы пожелаете. Впрочем, вы можете начать с менее значительных деталей, которые уже готовы, — так, чтобы размять руки. Никаких дальнейших указаний давать вам я не буду, кроме одного, но это очень важно. Дверь в ваше помещение будет, открываться, только изнутри, и открыть ее вы можете лишь тогда, когда бронза будет надежно укрыта. Тут, кроме того, есть отсек с различными бытовыми службами, во время работы с бронзой дверь туда должна быть закрыта. И еще — полировать будете, стоя сзади зеркала. Следить за вами никто не будет. Я полностью полагаюсь на вас.

Оба полировщика кивнули. Сначала они перемещались по комнате осторожно, но постепенно движения их становились все уверенней, и вскоре они ходили по ней без малейших затруднений. И тогда, в час и минуту, когда Луна переходила из знака Скорпиона в знак Стрельца, обе половины зеркала и прочие мелкие предметы, изготовленные из той превосходнейшей бронзы, что осталась в желобках, через которые металл заливался в формы, — все тщательнейшим образом укрытое от человеческих взоров — были доставлены двум слепым полировщикам. Двери затворились… Там, внутри этой изолированной от света комнаты, мутная поверхность зеркала постепенно станет гладкой, отражающей, но не отразит ничего. А если, ненароком, в ней что и отразится, то не отыщется человеческих глаз, которые бы увидели это. И потом, по окончании работы, на зеркало будет надета крышка и установлены на место все щеколды и застежки. И тогда, вновь тщательно упакованное и обернутое в ткань, оно войдет в мир.

Вергилий обвязал короб шелковыми нитями, связанными сложными узелками, — подобно тому, как он поступал, обращаясь с мандрагором.

— А ну-ка, дерни, — предложил он Клеменсу, — проверь силушку.

Алхимик покачал головой:

— Нет уж, спасибо. Я алхимик, а не маг… Да, кстати, хотел показать, раньше, кажется, этого листа не было в той копии трактата о китайской бронзе, что я переписал для тебя. Этот лист я нашел только прошлой ночью в своей библиотеке. Вот, послушай:

Прелестно, не правда ли? Только хотел бы я знать, что все это значит… Ну да ладно. У меня полно дел и дома, тем не менее я буду неподалеку от тебя, когда заявится наша дама за заказом, хотя бы сам батюшка Везувий подавал мне знаки и грозил карой.

Снова феникс, снова он! На дворе была ночь, и Вергилий вышел на балкон, размышляя о том, какое из высказываний старой Аллегры могло оказаться тут уместным. Впрочем, и на этот раз она не была молчаливой: загоняя своих питомцев в хибарку, она полуобернулась и изрекла: «На море, господин, волны застынут навечно, когда ты, повстречаешься с нею». Мда, пифия из Дельф наверняка бы гордилась подобным… Вергилий пытался повернуть дело и так и этак, желая извлечь из сказанного хотя какой-то смысл, однако так и не смог соотнести эти слова с фениксом.

В верхней части дома Бронзовой Головы находился бельведер с двенадцатью окнами, в каждое из которых, в зависимости от времени года и суток, в определенный момент заглядывало солнце. Пол был разрисован линиями и разбит на сегменты, частью пересекающимися, частью налегающими друг на друга; иначе говоря, комната была самыми настоящими солнечными часами. Сейчас Вергилий занимался своей астролябией, проверяя и перепроверяя точность хронометра. Лицо его выглядело желтым и осунувшимся, и на Корнелию, когда та появилась в комнате, он почти что и не взглянул. Это была их первая встреча со времени путешествия Вергилия на Кипр, так что оставалось только восхищаться ее выдержкой, проявившейся в том, что она не наносила ему визитов во время работы, несмотря на несомненное желание их нанести. Глаза их встретились, задержались друг на друге… и она отвела свой взгляд первой… сделав вид, будто посмотрела на хозяина лишь мельком. Королева подошла к свертку с зеркалом, взглянула на него, протянула руку и тут же резким и почти испуганным движением отдернула. Корнелия была очень бледна, а кожа вокруг глаз приняла фиолетовый оттенок. Она вздохнула, сжала губы и хлопнула в ладоши. Вергилий взял в руку конец нити и потянул за него, по обыкновению пробормотав какие-то слова. Сложные путы и узлы моментально распались, и части короба медленно и аккуратно разошлись в стороны и легли на стол.

Перед ними было зеркало.

Оно покоилось на столе, подобное громадному медальону, сияя и блистая. Вокруг все пришло в движение. Задник зерцала был богато гравирован, однако никто из присутствующих не выказал желания рассмотреть рисунок, все ходили с благочестивыми выражениями на лицах и глядели в сторону зерцала искоса. Пока длилась эта суета, часы принялись бить полдень, и в комнате сразу же начало темнеть. И не успел прозвучать двенадцатый удар, как Вергилий, запрещая ему звучать, откинул в сторону крышку зерцала, и та, звякнув мелодично, как колокольчик, преградила ход времени. Темнота внезапно была нарушена лучом золотистого света, и Корнелия, достав из воротника своего платья золотую иглу, направила ее в центр пустынно светящегося зерцала. Игла коснулась его поверхности, и по той побежали радужные пятна, какие бывают, когда поверх воды разлито масло. Вскоре хаотичное мелькание пятен прекратилось, на пустой поверхности возник словно бы радужный водоворот, крутящийся и вовлекающий в свое кружение всех находившихся в комнате.

— Лаура!

И вот она там, в зеркале, сидящая на каких-то гигантских ступенях, а неподалеку от нее, совсем рядом, но не попадая все же в поле зрения, находится что-то ужасное, пугающее. Чей голос выкрикнул имя, Вергилий не понял, но теперь кричала Корнелия — она не произносила слова, а именно кричала. На поверхности зерцала вновь закружился водоворот, но вращался он теперь в обратную сторону, затем краски поблекли, пропали, и тут наконец раздался тот самый задержанный двенадцатый удар часов. Зеркало отныне стало обыкновенным зеркалом, и все они — Вергилий, Корнелия, Клеменс видели теперь в нем лишь собственные отражения, не более. Впрочем, Вергилий видел там именно то, что успел уже почувствовать: собственное лицо, его настоящее лицо, но не ущербную его часть — пропавшая душа возвратилась к нему. Корнелия сдержала обещание, Корнелия, по-прежнему безмолвно стоявшая возле зеркала…

Для нее произошедшее было чистой воды магией. Для Клеменса живой металл открыл жизненную правду. Для Вергилия дело состояло в том, что произошла фокусировка события, совершившегося неизвестно где, но отпечатавшегося в мировом эфире, и изображение сфокусировалось в девственном зерцале, ныне уже не девственном, обычном. Вергилий обернулся к Корнелии.

Она говорила, говорила… Собственно, не говорила, но протягивала руку, указывая на стену, лицо ее словно оплывало от ужаса, гортань дрожала, не в силах совладать с тем криком, который рвался из ее груди. Там, на стене, видны были четыре символа четырех квадрантов пространства, вокруг же обода, как по часовой, так и против часовой стрелки бежали странные, загадочные буквы умбрийского алфавита, изображаемые то в прямом, то в зеркальном виде.

— Не волнуйтесь, госпожа Корнелия. — Вергилий коснулся ее руки и сжал ее. — Это лишь так называемый эффект магического зерцала, здесь нет ни малейшей магии, но лишь причины вполне естественного порядка. Подойдите сюда, взгляните. — Он указал ей на изображение, покрывающее тыльную сторону зеркала, показал на его отражение на стене и объяснил, что происходящее — всего лишь внешний эффект возбуждения атомов, находящихся на лицевой стороне зеркала, и именно это и производит впечатление, будто зеркало прозрачно как стекло. — Впрочем, мне понятно ваше изумление, добавил он, — вы ведь не осмотрели зеркало с обратной стороны, перед тем как открылась его крышка, а тогда бы вы увидели эти небесные конфигурации: Мрачный Рыцарь на севере, Багряный Феникс на юге…

Она резко отняла свою руку. Ужас в ее лице пропал, его сменила ярость но нет, все же остался и ужас, а еще на лице ее проступали боль, ненависть и отчаяние… Корнелия резко повернулась и вышла из комнаты.

— Ну что ж, дело сделано, — мягко произнес Клеменс.

Но Вергилий знал, что — нет, не сделано, осуществлена лишь часть его. Девушка в зеркале оказалась первой женщиной, по-настоящему увиденной им за последние месяцы, и он влюбился в нее.

И теперь должен был ее разыскать.