Фантастика и Детективы, 2014 № 10 (22)

Джонни Тик-Так Ринат Газизов

29 октября 1988 г.

Джонни Боргевич совсем потерял голову.

Акционер «ПайнерВудс», купивший пару часов назад пакет акций ещё на семьдесят миллионов, собирал ноздрёй кокс с туалетного сиденья. Персонал «ЛитлБигПичи» знал: четвёртая кабинка от входа — зона Боргевича. Если через полчаса не выйдет, надо волноваться. Откачивай потом ублюдка. Джонни всё тянул орешек на себя, а мерещился ему в прозрачной воде унитаза закат. Как огромная красная птица бесшумно ныряет в Мичиган, окропляя залив кровью.

Ещё Боргевич думал, что это он пустил кровь своим врагам.

Прокурор закрыл его в Вегасе, но Джонни вписался частником в индейское казино. Закон Висконсина запрещает азартные игры, а резервация — что твой штат: там свои правила. Земля индейцев — сорок тысяч акров, но всего три тысячи принадлежат им. Остальное Джонни забрал у частных владельцев. Сначала он превратил священный край в заповедник. Нечего жрать бобров и оленей — удите рыбу в Грин-Бей. Красная ленточка, егеря, забота о природе, всё по чести. Пресса в восторге (она негодовала за лакоту, а виннебаго невзлюбила за алкоголизм); «зелёные» простили ему поставку древесины на целлюлозно-бумажный комбинат «ПайнерВудс». Только вождь его не простил. Приехал вчера в офис на старом «Тандербёрде» и выплюнул:

— Шаманы виннебаго жгут костры.

Боргевич показал нахохлившемуся вождю, куда он запихает индейские проклятья. И всё его сраное племя, которое уже пять тысяч лет держит эту землю. Виннебаго огребали ото всех, от белых и коренных, они дохли от чумы и оспы, страдали от племенной чехарды в «бобровых войнах». Их превратили в цыган, их сплавляли по Миссисипи, увозили в Дакоту, Айову, Миннесоту и Небраску. Колонисты распыляли виннебаго три века подряд.

Но они возвращались обратно. Всегда. В Грин-Бей, в эти озёрные края, к родным осинам и берёзам, в берлоги танцующих гризли.

И только Джонни Боргевич смог их выдворить по-настоящему. Дайте время — и он вытащит из-под виннебаго последний акр. И пускай шаманы жгут костры. И плюётся вождь Энди Митчелл, старик во фланелевой рубашке, джинсах и кроссовках. Вы уже не те индейцы. Только и осталось — рожа да кличка.

Джонни внимательно отследил долгий путь тонущей птицы, её жидкий огонь на сетчатке своих глаз, и вспомнил вдруг, что кличка у Энди — Громовая Птица. И сам вождь из клана Громовых Птиц. От этого совпадения Боргевичу стало невыносимо смешно, и он затрясся в пароксизмах хохота, обнимая фаянс.

Официант «ЛитлБигПичи», присматривающий за Джонни, облегчённо вздохнул.

Ублюдок совсем потерял голову.

Потом он, Риккардо Ночи и Мэтью Стайлз со своими телохранителями собрались в пустынном зале кинотеатра на Ист-Ллойд Стрит. Всем было слегка за сорок. Каждый считал себя королём Милуоки. Оператор заранее расставил джойстики и погасил свет. Миллионеры скучают на высоких приёмах; гораздо веселее рубиться в игровую консоль на тридцатиметровой диагонали. Сегодня кино не будет.

Висконсин — северный штат, для туристов рай, для американцев дыра. Сплошь нетронутые леса, молочные фермы, «сырные головы». Боргевичу это на руку. Ниже национального заповедника Николе и северо-западнее Грин-Бей он продаст землю под разработку свинцовых залежей. Тех самых, что приманили сюда нищих шахтёров, но не выдержали конкуренции с «золотой лихорадкой». Не беда: Джонни расставит сеть рудников и соберёт приличный улов. Конечно, это не Вегас, зато делёж только на троих. Стайлзу кусок за лицензию на ведение горных работ. Ночи — кусок как подставному лицу добывающей компании.

— Что сказал вождь? — спросил Риккардо.

— Лесные духи, — ответил Джонни. — Живой ветер, поющие камни… Он угрожал расправой. Заодно назвал меня безбожником.

— Абориген.

— Я говорю: «Достань томагавк. Белый против красного, как в старые добрые». Он молчит. Я достал свой: «На! Видел?!».

— А старик?

— Да что старик. Закопал он свой. Через катетер ссыт.

Наигравшись, Боргевич едет к проститутке экстра-класса. Он пьян, укокошен и произносит только «Кама, Кама». В резюме сказано было, что она — посмертная аватара Камы. Почему посмертная? — спросил он у свата. Потому что бог с цветочными стрелами умер на заре Кали-Юги. Говорят, его испепелил Шива. Но считают, умер от сифилиса. Кама, которая ждёт сейчас Джонни в специальных апартаментах, играет на ситаре и цитирует Басё; впрочем, она играет на всём. Её услуги стоят очень дорого, возможно, она самая дорогая американская шлюха. Джонни это нравится.

Его кортеж мчится в восточную часть Милуоки, вдоль побережья. Луна парит над водами Мичигана, а озеро тихо плещет и волнуется. Боргевич высовывается в окно и изображает руками летящую над озером птицу. Двести километров в час на фоне звёздного неба. Джонни кажется, что он властелин пространства и времени. Тот, у кого есть земля, владеет всем, что на ней зиждется.

Охрана помогает Джонни войти и скрывается в соседней квартире. Если случится неладное, шеф нажмёт особым образом на часовой ремешок, и его свита перейдёт в боевой режим. Предусмотрены два секретных выхода. Боргевич сбрасывает пиджак — слышно, как стукается пижонский «кольт» о пол — и уходит в спальню. Он помнит балдахин с вышитыми сценами из Махабхараты, шёлковое бельё, ароматические свечи, он помнит, что Каму надо называть апсарой. В спальне пусто: наверно, она принимает душ. Джонни падает и тонет в недрах кровати; постельное бельё исполнено в виде звёздно-полосатого флага. Это чтобы одновременно трахать и Каму, и государство.

Ему надоедает ждать, и он, шатаясь, плетётся в гостиную.

Кто-то пыхтит и всхлипывает за стеклянной панелью. Боргевичу открывается ошеломляющая картина. Кама судорожно бьётся на полу в размётанных подушках, отбивая от себя ползучего гада, розовую змею толщиной с локоть. Тварь то обвивается вокруг шеи, заставляя Каму изогнуться в припадке асфиксии, то вонзается ей между ног, задирая пеньюар, то шлёпает по лбу. Сначала Джонни думает, что она так играет с резиновым другом. Мужчина трёт глаза, его до смерти пугает подобный приход. Наконец Кама, извернувшись, хватает змею и стучит ею о пол.

Боргевич понимает, что происходит «неладное», тянется к часам.

И тогда его запястье перехватывает чья-то рука — холодная, как наручники. Возникает узкое лицо с острой улыбкой от уха до уха. Голос, не женский, не мужской, исходит из треснувших губ:

— Ты совсем потерял голову.

И в сумасшедших глазах внезапного гостя богатый ублюдок из Милуоки видит, как пляшет в сверкающих молниях феникс — дикая кровь виннебаго…

Вождь виннебаго Энди «Громовая Птица» Митчелл вернулся поздним вечером в резервацию Грин-Бей. Ему понадобился день, чтобы добраться до Милуоки и увидеть глаза Джонни Боргевича, человека, который отбирает у племени родину. Энди увидел — и проиграл.

Седой коршун оказался слабее.

Духи гризли, вибрировавшие в окрестной чаще и обещавшие сопровождать Энди, понурились, застонали и растворились ещё в предместьях Милуоки. Их мощные тулова, что внушают страх и уважение белым, не выдержали городского воздуха; их беспомощный рёв терзал сердце старого вождя. В гнилом воздухе задохнулись и волки диких лесов, эманации сплочённой стаи, лучшие-из-охотников. Они скулили, завывали в рёбрах Энди. Даже белохвостый олень, дар земли и приманка для хищного гона, науськанный хитрой старухой Куну, не помог. Его спугнул шум трассы, его ослепили фары, его отравил выхлоп.

Но не это добило Энди.

За плечами Боргевича он увидел клубящееся марево денег. Их неуловимая рать то шуршала бумажной трескотнёй, то ныряла в депозиты, то конвертировалась в драгоценные металлы. Сила, которая стояла за Джонни, прикидывалась землёй, но она не была ею. Сила притворялась верными людьми, огромным корпоративным племенем, но она не была ими. Сила имела глаза с выражением лёгкого превосходства, дряблый подбородок, жидкие патлы — она прикрывалась Франклином, легендой белых, но она не была им.

Для Энди Митчелла она была той самой «тьмой, что простёрлась над бездной» из книги христиан.

Громовая Птица не мог сдаться. Энди Митчелл не мог спасти племя.

Он был обречён и потому знал, что делать.

В посёлке горели костры.

Ветер заплетал дым, хватал искры и крутил над головами. В нахлынувшей ночи пели осины, им вторили сверчки, нарезающие время пунктиром. Энди направился к людям, толпившимся у костров. Сегодня виннебаго взывали к своей самобытности. Они не кичились индейской кровью «прародителей». Перед угрозой выселения они захотели вспомнить себя настоящих. Энди понимал — тщетно. Это было так же тщетно, как и пытаться завести антикварные часы, унаследованные Митчеллом от предков, обретших свободу.

Он глядел, как Зак «Сердце Своей Земли» Уифишер бьёт в бубен и распевает гимны. Очки вечно съезжают с носа, Зак потеет и хрипит; он молод, но уже тучен и рыхл. Уифишер — гордость виннебаго: он поступил в массачусетский технологический. Когда Зак устроил Громовой Птице видеоконференцию со старейшинами виннебаго из Небраски, вождь испытал потрясение. Здесь воцарились электронные духи, думал вождь, чья текучая энергия мчится быстрее стрелы — ведь она родственница молний. Только прирученная, запряжённая в провода. Своей сетью цифр и кодов она затмевает землю. Её бесплотная власть попирает духов, её холод и механичность выживают и без того редкие эссенции.

Энди Митчелл не видел в этом трагедии. Аборигены проиграли европейцам не войны, не пушнину и металлы, не земли и воздух: их прогресс оказался слабее прогресса белых.

Гипотеза о радиоволнах положила на обе лопатки легенду о Белом Зубре.

— Перестань, — тихо сказал Энди Заку, и астматик бессильно упал на колени.

— Хватит! — обрубил Громовая Птица церемонию. — Хватит с нас пау-вау!

— Мне нужно десять здоровых мужчин и старуха Куну! — объявил вождь.

Седой высоченный старик стоял в кругу света, его тощая тень указывала на запад. Отёкшее лицо, иссечённое морщинами, обратилось к людям виннебаго.

— Мы идём на Курган Дремучих Обманов.

И сырая трескучая ночь вдруг набухла и ощерилась первобытной злобой. Она помнила эти слова.

Энди Митчелл плюнул в двух шагах от рослой берёзы, толстый ствол которой раздваивался и сплетался, образуя кольцо. В этом месте десять трудяг принялись копать восьмифутовую яму под покровом глубокой ночи. Энди предупредил захватить бензопилу, для обрезки древесных корней. Чтобы никто не видел лица, вождь убрался подальше. По его расчёту, работа закончится к утру. Выдохшихся индейцев старуха Куну отведёт обратно домой.

В окружающей темноте Курган Дремучих Обманов казался особенно чёрным. Его плоский горб почему-то не держал деревьев — только редкую траву. Он указывал на точку, составляющую центр тяжести геометрической фигуры, образованной сетью курганов. То место, куда плюнул согласно ритуалу вождь.

Племя ослабло, думал Громовая Птица. Ещё тысячелетие назад десять татуированных здоровяков с лёгкостью бы откопали восемь футов местной почвы. Нынешние же выбивались из последних сил. Возможно, считал он, они и впрямь не заслуживают иметь родины. Неспроста остановились настенные часы Митчелла, прежде работавшие бесперебойно, пускай им уж больше века. Потом Энди поймал лукавый взгляд Куну и упрекнул себя в малодушии.

— Остановитесь, — сказал вождь.

В свете фонаря он различил в рыжеватой глине растрёпанный моток конского волоса. От ямы веяло сыростью и гнилью.

— Вы уйдёте, и до полудня ни одна живая душа не покажется из дому. Предупредите всех. Куну укажет тропу.

Недоумевающие индейцы топтались на месте. Старуха, прежде чем повести в обратный путь, обронила:

— Он возжелает пользоваться младшим братом. Но моя прабабка умела орудовать шилом. Поэтому утром веди Его ко мне: старуха Куну штопать мастерица.

Она глупо хихикнула, подбоченилась и вдруг с горечью произнесла:

— Бедный мой мальчик. Энди-Энди, гордая птичка…

Вождь взял лопату и осторожно углубил яму. Выбравшись наружу, старик упёрся в землю и потянул на себя моток конского волоса, который серой нитью прошил темь. Энди казалось, что он держит в упряжи стадо мустангов и тщетно пытается с ними совладать. Их подземная орда шурует в корнях деревьев, буравит мать-землю своими мучнистыми телами, отчего та сотрясается и валит дома и деревья. Ядовитое дыхание из лошадиных ноздрей поднимается по разломам коры серными испарениями; их неистовая мощь норовит пробиться наружу и вспучить мать-землю — так они выдавливают холмы.

Громовая Птица забыл своё племя, свои восемьдесят лет, забыл одобрение предков из предрассветных снов, родных духов, луну над заливом и шелест осин. Он забыл даже Джонни Боргевича.

Лицо вождя окаменело; чёрные глаза устремились внутрь. Дикое стадо не хотело поддаваться, его заклинали не выпускать проклятый груз наружу, но Громовая Птица уже не был человеком. Его окутало неминуемое предназначение. Огненные крылья прожгли джинсовую куртку, вспыхнули заревом над чащей и дали ночи прикурить. Они взвихрили воздух, прижав деревья и распугав зверей, и оторвали Птицу от земли. Конская привязь зашлась голубыми разрядами, звёзды дрогнули и заискрили молниями небосвод.

Грязь на дне ямы расступилась и выплюнула тело.

И в тот же миг крылья угасли, и Энди Митчелл упал навзничь.

…Потом он полз наверх по осыпающемуся краю, таща на спине свинцовое тело, обмотанное конским волосом. Чёрная шевелюра усопшего резали Энди глаза. Бледное лицо, скорее женское, чем мужское, было обращено к небу. Энди вытолкал тело наружу, а сам рухнул обратно и, дрожа от внезапного холода, стал загребать руками чавкающую жижу. Он нашёл деревянный короб, увесистый гробик, тоже обмотанный конским волосом. Силы надолго оставили Энди, а когда он всё же смог выбраться вместе с коробом, высокий голос, богатый обертонами и отпугнувший оставшееся зверьё, продекламировал:

— …в свои постели улеглись к червям. Боясь, чтоб день не увидал их срам, они бегут от света сами прочь, и с ними вечно — сумрачная ночь.

Энди Митчелл кожей ощутил, как мир сдвинулся с места.

Привычное кряхтенье духов сменилось тревожным молчанием, колючая трава стала чужой, пришло безветрие, хотя тучи затянули звёзды. Сейчас вся надежда на старуху Куну, она выведет ребят. А Энди теперь нечего терять.

— Здравствуй, Вакджкункаг, — вождь совершил ритуальный поклон, едва не умерев от усилия.

— Распутай верёвки.

Руки и ноги погребённого связаны. Он гол и бледен. Его хрупкое и притом тяжёлое тело привалилось к заветной берёзе. Старейшины говорили, что через это кольцо Вакджкункаг дышит, а из корней высасывает соки. Мать-земля не приютит его, как сына, за проступки, потому Вакджкункаг лишь неприкаянный гость и всегда жаждет проснуться.

Перворожденный внимательно разглядывал вождя виннебаго. Его глаза было невозможно прочесть.

Энди подал Вакджкункагу руку, и легенда виннебаго сделал первый шаг. Он улыбнулся, страшно, счастливо, от уха до уха. Потом он высоким развязным голосом попросил подать ему сокровенный короб.

— Мой младший брат, — ласково приговаривал Вакджкункаг. Он снял крышку и загрустил: его младший брат разодран в клочья шилом неугомонной старухи Куну много веков назад. Перворожденный повесил короб за спину, как делал это на протяжении всей истории матери-земли, взял под руку выгоревшего дотла вождя и направился в деревню.

— Ты знаешь, птичка, что тебе грозит, — сказал он, заливисто смеясь, словно кокетка, гуляющая по парку. — А теперь расскажи мне про Боргевича.

Энди Митчелл дал Вакджкункагу клетчатый костюм-тройку, шляпу и триста долларов. Узконосые туфли были малы Перворожденному — пришлось надеть кроссовки Уифишера.

— Ты купишь билет до Милуоки в кассе автовокзала, — объяснял вождь. — Если проголодаешься — купишь еду в магазине. Если тебя ранят — купишь бинты в аптеке.

— Учи мудреца, — сказал Вакджкункаг, изучая купюры. Призрачный ореол силы витал вокруг пачки денег. Он увидел, как пилят и мнут деревья, заряжают их в машины целлюлозных заводов, прокатывают и сушат в прессах, получая мотки бумаги. Как расцветают водяные знаки и как накладываются краски. Он услышал горе обездоленных и процветание вышних, и вмиг он осознал всё, что сопутствует запаху денежной пачки.

Пока отсутствовал Вакджкункаг, в мире ничто не изменилось.

Перворожденный щегольски сдвинул шляпу, отбросил чернявую копну за плечо — теперь он больше смахивал на знойного мексиканского гитариста, чем на древнего индейца.

— Я возьму это, — сказал Вакджкункаг, указывая на антикварные настенные часы, которые висели в гостиной Митчелла. Тусклая позолота циферблата, свинцовые гири, медный маятник, римские цифры. Эта старинная работа досталась индейцам как символический подарок от секретаря американского правительства в тысяча восемьсот семьдесят пятом. Именно тогда виннебаго окончательно позволили остаться на своей родине. Всё прошедшее время часы работали бесперебойно и лишь недавно перестали бить. Митчелл собирался отдать их часовщику, но не находил специалиста столь высокой квалификации. Наконец он решил — такова судьба.

— Это часы, — сказал вождь.

— Да, моя птичка. — Вдруг посерьёзнел Вакджкункаг. — Я заведу эти часы.

— А ты, — обратился он к бабке Куну, кивая на деревянный гробик, — заштопай младшего брата.

Вакджкункаг искупался в заливе Грин-Бей.

Его тело впитало отходы комбинатов, ощутило губительную вибрацию гидростанций. Оно помнило, каким был Мичиган. Эта разница осела в нутре краеугольным камнем, от которого спёрло дыхание. До Милуоки его подбросил дальнобойщик из Небраски, Том Хогард. От него разило водкой и потом, он растрепал молчаливому «вождю» последние новости, похвастал новой фурой и фотографией подруги. Он ощупал шины, блестящий металл и брезент, вволю нанюхался выхлопом из чадящей трубы и дымом сигарет. Это опьянило и отравило Перворожденного. Древний индеец и дальнобойщик съели по «гриль-чикену» в забегаловке и отведали растворимый кофе. Вакджкункаг изучал снующих официантов и меню. Он не видел охотничьего азарта, быстроты ума и верности глаза. Стрелы не жужжали, не падали, как срубленные, олени, не рычали гризли, валя деревья и нарываясь на колья, не срывалась с удилища пойманная рыба. А главное — Вакджкункаг не чуял крови.

В мясе не было крови. В воде не было реки. В салате не было земли.

— Это синтетика, братан, — говорил раскрасневшийся Хогард. — На каждого не напасёшься настоящего мяса! Ты словно только родился.

На прощание Том попросил что-нибудь индейское. Костяной амулет, пучок трав, сушёный череп — ну, оберег от злых духов. Вакджкункаг дал ему двадцать баксов. Линкольн — лучший амулет для белого. И против белого.

Перворожденный окунулся в толпу горожан, самое бестолковое племя, которое ему доводилось видеть. Он быстро познал связи людей и предметов; на него давило плотное облако финансов, бухгалтерский дух, изгнавший отовсюду живые эссенции. Это единственное великое изобретение людей против матери-земли билось в разрядах между небоскрёбами, окутывало смогом мегаполис, не щадя скверы, школы и пышные соборы — наоборот, процветая в них. Эта сила глядела отовсюду; она отталкивала чужого, отчего Вакджкункаг чувствовал себя достоянием глубокой древности. Случай подтвердил это: гость наткнулся на подростка, горланящего об «исцелении с наилучшими льготами». Его чудная одежда называлась рекламным щитом. Вакджкункаг купил щит за доллар и понёс подмышкой: современное оружие придётся кстати. Явившись на Пятую Гражданскую, он попал в аптеку, где познакомился с местным целителем. Он перещупал сотню тюбиков, упаковок и баночек, но так и не притронулся к матери-земле, и ответ возник из памяти: «синтетика, братан». Он расчихался из-за лекарств, не успел опомниться, как купил назальные капли и пакетированную морскую соль для промывки носовых пазух.

Найти офис «ПайнерВудс» не стоило большого труда.

Судя по количеству выпивших людей, высыпавших к вечеру из здания, корпорация праздновала удачную сделку. Вакджкункаг приготовился к битве; пирующий враг — большая удача. Он отложил сумку с часами, что отмеривали свободу племени, приоткрыл заплечный короб и облачился в щит. Два квадратных куска фанеры, скреплённых проволокой, превратили Перворожденного в паладина под стягом рекламы: он ощутил поддержку нового бога за плечом и проникся его сутью. Вскоре на Перворожденного обратил внимание патруль. Полицейский проверил у «эмигранта» документы, и здесь вождь виннебаго не подвёл: подделка сработала.

…Вакджкункаг узнал Боргевича, сопровождаемого охраной. Это был полнеющий смуглый мужчина в тёмных очках. Он излучал силу; он скользил. Ему сопутствовала бесовская удача, злобная непоколебимая уверенность — и всё это под прикрытием денежной пачки. Вакджкункаг и моргнуть не успел, как Джонни с эскортом нырнул в машину и укатил веселиться.

Перворожденный пошёл по следу.

Энди Митчелл встретил сына, лёжа в постели. Будущий вождь виннебаго прилетел из Китая, с международного форума, посвящённого исчезающим народностям. Они говорили о мелочах. Сын видел больного стареющего отца. Стив Митчелл спросил: «Пап, ты отдал часы в ремонт?». Старый коршун ответил птенцу: «Да, их скоро починят».

Во дворе тлели угли.

…как пляшет в сверкающих молниях феникс — дикая кровь виннебаго.

Джонни Боргевич дёрнулся вон из гостиной, но Вакджкункаг вцепился намертво. Его щит спереди рекламировал магазин железных дверей на Гувернер-стрит, сзади — аптеку на Пятой Гражданской.

— Я видел город, — сказал Перворожденный. — Я слышал биржу. Гость города твоего — я отравлен.

Он сорвал часы с запястья Боргевича. Тот отшатнулся, нелепо взмахнул руками, споткнулся о Каму.

— Зверь и шлюха, — показал Вакджкункаг, — в извечной борьбе, ведь оба ненасытны.

Его младший брат мог бы диктовать Каме до судного дня. Самая дорогая американская проститутка, в свою очередь, врубила шестую передачу и не собиралась сдаваться.

— Пепел цветочного лучника бьётся и в моём сердце, — индеец толкнул Джонни. — Идём на кухню, услужи гостю.

Акционер «ПайнерВудс» попытался прийти в себя. Его не запугать тренированной змеёй и индейским ниндзя. «Кольт» лежит в кармане пиджака в прихожей. Очень хочется жить.

Иллюстрация к рассказу Игоря darkseed Авильченко

— Я могу дать большой выкуп, — собрался он. — Мы же деловые люди…

— Да-да, — перебил Вакджкункаг, — мы оба связаны обязательствами. Ты — законами федерации, Висконсина, своей собственной компании. Я связан волей Громовой Птицы. Ты виляешь, дьявол, и вертишься. А я просто прошу: оставь землю виннебаго.

— Окей, надо сделать пару звонков, — Джонни встал, Вакджкункаг не пытался его остановить.

— Ты сумасшедший, — сказал Боргевич, возвращаясь и целясь в индейца. — Твою мать, это даже весело!

Он взял бутылку вина, сбил горлышко о край стола и плеснул по бокалам.

— Как ты сюда попал?! — он выпил залпом, не спуская глаз с Вакджкункага, и налил снова. — Зачем этот прикид? Ты киллер индейский?

Перворожденный сделал шаг к Джонни. Новый бог за его плечом одобрительно кивнул.

— Давай, дружище, — сказал Боргевич и выстрелил.

— Это же двери «Уоллен»! — постучал по фанере Вакджкункаг. — Закалённая сталь, а какие петли! Между прочим, купил бы ты их сегодня — получил бы бесплатную доставку. Но это не выход: всё равно я влез через балкон.

Вторая пуля срикошетила от рекламного щита и чуть не задела Джонни. Реклама неуязвима, она протянула, обвила щупальцами-эманациями и заточила Вакджкункага в прочнейший кокон связей.

— Бренд «Уоллен», — распалялся Перворожденный, — это Двери с большой буквы, символ надёжности и личного пространства, мембрана между грязным миром и домашним уютом.

Заклинание «Уоллен», то, что подзуживает и бросается в глаза миллионам, оберегло Вакджкункага полчищем потребителей. Бренд — как одно из имён бога, ему кланяются и на него молятся, это лучший доспех, который когда-либо был у Вакджкункага — что ему до пуль?

— Ты негостеприимен, — сказал Вакджкункаг и отнял оружие у ошеломлённого Джонни. — Теперь за мной ход.

Перворожденный снял с себя щит, пиджак, расстегнул рубашку и взял кухонный нож. В животе засело краеугольное новообразованне, та самая разница между прошлым и нынешним Мичиганом, медленный яд цивилизации: синтетика быта и человеческих отношений, которая убила верную стаю Громовой Птицы.

Вакджкункаг вырезал пупок. Сунул пальцы в рану и извлёк лишнее.

— А теперь, Джонни, открой рот и скажи: «А-а-а…».

Боргевич и так стоял с опущенной челюстью. Легенда виннебаго положил ему на язык мокрую мякоть — подарок цивилизации — и залил в глотку вино. Сорочка пропиталась красным.

— Теперь у тебя рак, Джонни. А что это значит? Что тебе осталось жить три часа, ровно до утра. Если ты, конечно, не исправишься…

Богатый ублюдок из Милуоки осунулся и побледнел. Он вдруг услышал, как оглушительно ходят его наручные часы.

— Теперь ты не Джонни Боргевич, — сказал Вакджкункаг, зашивая себе живот проволокой от рекламных щитов. — Отныне ты — Джонни Тик-Так.

Джонни-Джонни. Джонни Тик-Так.

Перворожденный достал старинные часы, символический подарок виннебаго от правительства, и торжественно водрузил их на кухонный стол, под который свалился Джонни. Он объяснил, что следует немедленно свернуть программу «ПайнерВудс». Время пошло, Джонни! Вакджкункаг вставил ключ и завёл часы. На этот раз медный маятник дрогнул и заколебался, ожили стрелки циферблата. В такт маятнику закачалась Кама, оплетаемая младшим братом. Встрепенулась в соседней квартире охрана Джонни. Старейшины виннебаго из Айовы по вызову вождя Энди Митчелла в срочном порядке вылетели в Грин-Бей; в багаже каждого из них лежало по мотку конского волоса.

Вакджкункаг включил газовую плиту и затянулся сигаретой Джонни. Дым пробивался из его орлиных ноздрей, чёрная шевелюра наэлектризовалась.

— Я помогу тебе ножом, Джонни. Ты только успей.

Завертелось.

Джонни Тик-Так, чуя, как рак поедает стенки кишечника, набрал Риккардо Ночи. Он отменил геологическую разведку свинцовых залежей. Ночи решил было, что Джонни спятил, ведь нельзя попросту отказываться от денег, когда всё улажено. Джонни пригрозил расправой и добился своего. Потом он позвонил Мэтью Стайлзу и запросил бумаги по праву владения заповедной землёй. Стайлз должен немедленно приехать по адресу с актом о передаче земельных участков виннебаго. В пожизненное пользование. Стайлз опешил, Джонни надавил, заодно пообещав ему долю в индейском казино. Мэтью был недоверчив, пришлось связаться по видеофону и дать устное подтверждение. Мэтью записал этот разговор для суда, отметив, что босс неважно выглядит.

Всё это время, каждую секунду, Джонни Тик-Так не отрывал взгляд от настенных часов Митчелла.

Он весь превратился в предчувствие смерти и внутри уже закостенел, как смертник перед казнью.

Пока Джонни наспех откупался от своих сделок, Вакджкункаг грел руки над газовой плитой. Язычки синего пламени шипели и плясали. Кровь сочилась из швов на животе, но Перворожденный чувствовал себя отлично: он очистился. В окно заглядывал месяц, парящий в одиночестве над холодными волнами залива. Какая-то птица перечеркнула его стремительной тенью.

Эскорт богача, наконец, нашёл ключи, вломился в квартиру и услышал радостный голос Вакджкункага:

— Что за белые! Всё у вас скучно, без огонька…

Индеец держал в руке солидный косяк, который обнаружил в вещах Джонни.

— Выкурим трубку мира? — предложил он.

В ответ со стороны охраны прогремели выстрелы. Они даже не подумали, что могут задеть босса. Вакджкункаг прикурил, снова отступив на кухню. Зрелище Камы и младшего брата должно задержать воинов. Джонни сидел за столом и нервно строчил распоряжения и приказы; ему было не до выстрелов. Словно на шахматном турнире, рядом с ним тикали часы. Сила, которая клубилась над Джонни, порядком потускнела и выцвела, но не собиралась сдаваться. Её печатью отмечены были и телохранители, на которых затрачены большие деньги.

Раздался короткий хлопок. Кто-то из охраны пришёл в себя, привинтил глушитель и спокойно пристрелил шлюху. Когда умерла посмертная аватара Камы, Вакджкункаг сказал Джонни Тик-Таку:

— Время вылечит всё.

Тикали, тикали антикварные часы Энди Митчелла.

Апартаменты на вершине небоскрёба, словно подвешенные между небом и землёй, не могут принадлежать людям. Это жилище для полубогов. Это гнездо для птиц, одинаково далёких от городской грязи и космической пустоты. Поэтому Перворожденный вышел навстречу людям и превратился в очаг возгорания. Он полыхал, как нефтяная скважина. Он хлынул волной магмы. Вакджкункаг, феникс виннебаго, расправил крылья и показал охране Джонни, отчего вспыхивают сверхновые.

Людям не место между небом и землёй.

Луна спряталась в тучи.

Когда старинные часы, отмеривающие свободу племени, пробьют утро, Джонни Тик-Так скончается.

Вождь виннебаго Энди «Громовая Птица» Митчелл потухнет навсегда. Его сын, Стив, почувствует недомогание и вызовет врача. Окажется, что из заграничной поездки он привёз в резервацию атипичную пневмонию и подписал племени приговор. Вакджкункаг вскоре вернётся в Грин-Бей, таща на себе труп Джонни и антикварные часы. Отделив голову от тела и установив настенные часы на плечи Джонни Тик-Така, Перворожденный создаст из них одно целое. Чтобы часы вечно бились над телом, что предало землю и возжелало наживы.

Вакджкункага встретят старейшины из клана Слепых Мустангов, и лихо засвистит в воздухе конский волос, пытаясь усмирить огненную птицу. Будут гореть леса и звери, а белые всё спишут на пожар.

Тех, кто выживет, старуха Куну поведёт к Кургану Дремучих Обманов.