Эйнемида I. Семена раздора.

Глава XIII

Немало дорог ведёт в крепкостенную Ордею, славную столицу герийских владык. С запада, от синих вод Сапфирового моря, тянется Медный тракт, разбитый тяжёлыми повозками с верренским железом, олорийским оловом, красной медью и звонкой бронзой с плавилен Горной Герии, этой же дорогой двигаются царские войска всякий раз, когда герийский владыка в очередной раз поссорится со своим олорийским собратом. На север, минуя знаменитые Крийские виноградники, уходит вертлявый Горный тракт, теряющийся где-то в необозримых варварских просторах, по нему привозят шкуры, меха, мёд, поташ, древесину, оружие и украшения варварской работы. Прямой, как стрела, Восточный тракт, заполняет городские рынки и склады зерном, мясом и прочей снедью с полей и пастбищ Равнинной Герии, а также рыбой, пряностями, цветными тканями, слоновой костью и другими диковинами из богатых портовых городов Смарагдового моря. Эти дороги снабжают герийскую столицу всем необходимым, но самая главная дорога Герии ‒ Эйнемидский тракт, что оканчивается в священной Калаиде, на склонах Лейны. Это дорога веры и дипломатии, по ней прибывают посольства из эйнемских полисов, по ней двигаются паломники и торжественные шествия, по ней впервые въезжает в город герийский правитель после возложения венца в священной роще. По ней же возвращаются домой атлеты со священных Калаидских игр.

Там, где Эйнемидский тракт пересекает пшеничные и ячменные поля поселения Хевтос, стадиях в тридцати от Ордеи, на широком полотне дороги расположилась пышная кавалькада. Полторы сотни гетайров в серых плащах, чернёных доспехах и похожих на шляпы шлемах выстроились в хвосте, перед ними пестрели наряды придворных, а во главе, под серым царским знаменем расположилась царская семья с приближёнными.

– Что за глупый обычай, – раздражённо бросила царица Талая, уже не в первый раз за этот день. – Почему обязательно верхом, неужели нельзя ждать в носилках, как подобает благородной женщине?

Она с недовольным видом восседала на спине породистого лаисского жеребца белой масти, изящно устроившись в келенфском женском седле ‒ кожаном креслице, притороченном к лошадиной спине так, что ноги всадника свисали сбоку. Белые с золотом одеяния царицы были подобраны с отменным вкусом.

– Царица и двор встречают повелителя верхом, – ответил Сосфен, тоже далеко не в первый раз. Стратег оделся точно на битву: шлем с пышным чёрным гребнем, чёрный с серой отрочкой плащ. Серебрёный доспех, вычищенный так, что не придрался бы и самый въедливый эпистат, ослепительно сверкал на солнце.

– Очень давняя традиция, – кивнул Парамен, статный муж надменного вида, с чьей древностью рода, и богатством могла сравниться лишь его спесь. – Царица Эврена так тосковала по своему мужу, что бросилась встречать его из похода верхом. С тех пор и повелось. Так царица показывает свою любовь к царю.

– А прочим верным подданным столь не терпится увидеть повелителя, что они не в силах дожидаться медленных носилок, – вставил Эпифан. По лоснящемуся от ароматных масел лицу евнуха было не понять, всерьёз он или насмехается.

– Конечно, на мягкой перине любовь показывать удобнее, так ведь, матушка? – заметила Кинана с самым невинным видом. Она сидела верхом как положено, по-мужски, в лёгком чёрном плаще и тёмно-сером длинном хитоне для верховой езды. Среди приближённых Талаи, этот наряд вызывал не меньше насмешек, чем женские сёдла у герийцев.

Царица ограничилась презрительным взглядом, а Сосфен открыл было рот, чтобы отчитать воспитанницу, но их прервал возглас Аминты, тихо беседовавшего со своим новым приятелем Гермием.

– Едут! – радостно воскликнул он, размахивая рукой.

На дороге показались жрецы с дубовыми ветвями, а следом серые одежды герийских атлетов и царское знамя. Царь Пердикка возвратился в свои земли со священных Калаидских Игр.

– Сын мой, царевичу подобает сдержанность, – строго сказала Талая.

– Не волнуйся, братец, тебе можно и покричать. Не собираешься же ты стать царём, – подмигнув брату, Кинана, пустила коня вскачь.

– Невоспитанность! – ахнула Диена.

– В Герии это называют искренностью, – невозмутимо заметил Сосфен.

– Искренность – какое варварское чувство. Другое дело – благородное лицемерие, – насмешливо пробормотал себе под нос Эпифан, замолкнув под ледяным взглядом стратега.

Завидев всадницу, жрецы подняли дубовые ветви как можно выше – не иначе, наслушались на своём юге сказок и решили, будто здесь могут напасть на священное посольство. Рассмеявшись, Кинана промчалась мимо них.

– Отец! Приветствую дома! – царевна умело осадила коня на полном скаку. – И вам привет, соотечественники! По грядкам на головах вижу, времени зря не теряли, только где знак победы?! Потеряли по дороге?!

Герийцы расхохотались, Пердикка жестом остановил колонну.

– Хайре, дочка! Не сидится на месте? Видели? Это моя дочь. Говорил же я, что она меня любит.

– Подольше не объявляй наследника, и они начнут мыть тебе ноги да подкладывать горячие камни в постель, – усмехнулся начальник царской агемы Аттал, статный мужчина в ясеневом венке за метание копья. Тёмная короткая борода клином, густые чёрные волосы ниже плеч, красивое злое лицо, чьи заострённые черты делали командира гетайров похожим на хищную птицу. Подле Аттала, Кинане всегда было не по себе, точно овечке подле матёрого волка.

– Не суди всех по себе, Аттал! – рассмеялся Пердикка. – А ну-ка, дочка, прыгай сюда, в колесницу. А ты, Аттал, в наказание, поведёшь коня.

– Служить царевне – почёт, – осклабился Аттал, забирая у Кинаны поводья. От брошенного им взгляда, девушке захотелось замереть, точно птичке перед удавом. Злясь то ли на Аттала, то ли на саму себя, царевна запрыгнула в колесницу, и царь, ласково приобняв дочь, дал знак двигаться дальше. Кинана не без удовольствия представила, что должна подумать ревнивая мачеха, завидев её бок о бок с царём. Только ради этого стоило немного нарушить приличия, а нравоучения от Акатея и Сосфена – вполне приемлемая плата за развлечение.

– Приветствую любящую семью и верных подданных, – возница Пердикки ловко остановил колесницу, не доезжая до встречающих. – Ну как, не растеряли моё царство, пока меня не было? Хоть чуть-чуть осталось?

– Брат мой и царь, в твоё отсутствие всё было благополучно. Доверенное мне царство возвращаю таким, каким его принял, – ответил Сосфен. Пердикка тепло усмехнулся. Братья различались точно огонь и вода, но питали друг к другу искреннюю приязнь.

– Благодарю за службу и хвалю за усердие. Потом всё расскажешь. Ну а ты, возлюбленная супруга, рада ли ты меня видеть?

Царь с удовольствием окинул взглядом пышную фигуру царицы, её высокую грудь и длинные стройные ноги в раззолоченых сандалиях.

– Моё сердце поёт от радости, возлюбленный муж и господин, – Талая злобно поглядывала в сторону прижавшейся к отцу падчерицы, но натянуть на лицо обольстительную улыбку. – Счастлива видеть тебя в здравии и увенчанным.

– Что венец, главное, что я вернулся к самой прекрасной из цариц! Ну а ты, мой сын, что скажешь? И кто это там с тобой?

– Здравствуй отец, это Гермий, сын царя Спифрина, – замявшись, ответил Аминта. Он любил своего шумного отца, но немного робел в его присутствии.

– А, так это ты. Приветствую, юноша, знавал твоего отца, жаль, что так всё вышло... Добро пожаловать в Герию, будь моим гостем. Вижу, уже сдружился с моим сыном.

– Моя благодарность вам обоим безмерна, досточтимый царь, – Гермий говорил почтительно, но как равный с равным. – Ты приютил меня, а твой сын одарил дружбой. Я изгнанник и у меня нет ничего, всё, что я могу предложить в благодарность – самого себя. Прошу тебя, царь, принять мою службу.

– Гостеприимство в благодарности не нуждается, но я ценю искренность. Если правда хочешь, добро пожаловать, после празднеств подыщем тебе место.

– Спасибо тебе, царь, – Гермий, слегка наклонил голову, не как низший перед высшим, а как младший перед старшим.

– Пустое. Что ж, сын, ты завёл друга, это дело достойное, хвалю! Мужчина должен иметь верных друзей и знать, с какого конца берутся за меч. Бери пример с сестры: она хоть и дева, да мечом машет так, что скоро Сосфена одолеет. Или уже одолела?

– Нет, но скоро, – дерзко ответила царевна.

– Последний раз было почти близко, – заметил Сосфен. Показалось, или краешки губ на каменном лице стратега чуть дрогнули?

– Ничего дочка, он скоро совсем постареет, и ты его точно достанешь, – царь расхохотался и пихнул Кинану локтём.

– Муж мой, всё готово к встрече, а повара давно разожгли очаги, – нетерпеливо вставила Талая. – Не стоит заставлять ждать ни подданных, ни мясо.

– И то верно, жена, надо поспешить, а то пока поклонимся предкам, уже и солнце зайдёт.

Он тронул возницу за плечо, и царская колесница неторопливо двинулась вперёд. Кинана с мачехой обменялись долгими взглядами.

***

Лоснящийся от масла гигант с косматой чёрной бородой и лысой, как яйцо, головой легко оторвал от земли своего невысокого противника и, под гогот пирующих, приземлил его на каменный пол. Не успел поверженный борец встать, как на его шее капканом сомкнулся мёртвый захват. Дело казалось конченым, но попавший в безвыходное положение борец не сдался. Терпя жестокое удушье, он встал на колено, упёрся ногой и оттолкнулся назад. Бородатый отпрянул, его ногу повело на скользком полу, и он упал на спину, ослабляя захват. Ужом выскользнув из медвежьих объятий, невысокий борец зацепил руку здоровяка, выламывая палец, и тот взвыл, протягивая руку к потолку.

Довольные гости застучали кубками о резные подлокотники. Особенно рьяно старались те немногие, что, забавы ради или наудачу, поставили на слабейшего с виду борца. Лицо какого-то провинциального аристократа, неведомо как попавшего на царский пир, казалось живым опровержением всех существующих трактатов по медицине, мгновенно меняя цвет с мертвенно-бледного на свекольно-багровый и обратно. Чтобы произвести впечатление на юнца, за которым волочился, он спьяну бросил на кон едва не всё своё жалкое состояние и теперь, пожав урожай с щедрых закладов вельмож, норовил стать первым богачом в своём городишке. Взгляды предмета его воздыхания сменились с полупрезрительных на призывно-томные.

– Вот это славное дело! – взревел Пердикка. Царь находился в самом весёлом расположении духа, предаваясь своему излюбленному развлечению. Поговаривали, что Пердикке Герийскому удалось избежать стольких покушений лишь потому, что боги боятся, как бы он не разорил их кладовые и винные погреба. Царь уже изрядно выпил, на чёрной с золотом мантии красовалось винное пятно, венок из роз скосился набок. С полной чашей в руке, владыка Герии подошёл к борцам.

– Как тебя звать? Откуда ты родом? – спросил он победителя.

– Гернх, владыка. Я из Гатмахуна, что на реке Денб, – ответил тот почтительно, но без лишнего подобострастия. Это был молодой светловолосый и светлобородый мужчина с льдисто-голубыми глазами.

– Дураг, значит. Как ты стал рабом?

– Твои воины захватили меня шесть лет назад, я был ранен в битве...

– На твоей спине следы плетей. Почему?

– Я пытался бежать, – дерзко ответил раб, посмотрев царю прямо в глаза. Среди придворных пронёсся возмущённый шепоток.

– Превосходно! – расхохотался Пердикка. – Клянусь Змеёй Даяры, человек, который борется до последнего и отвечает прямо, не рождён быть рабом! Я знаю кое-кого в этом зале, кто больше достоин рабского браслета, – с силой хлопнув по плечу дурага, он протянул ему свою чашу.

– Владыка...

– А ну-ка, выпей за моё здоровье! – велел царь. Раб осушил чашу одним могучим глотком.

– Ты и пьёшь как мужчина, – Пердикка одобрительно кивнул. – Дай-ка сюда руку.

Непонимающе посмотрев на царя, дураг повиновался, и владыка Герии обеими руками взялся за медный рабский браслет. Его мышцы напряглись, на виске проступила голубая жилка, и вдруг повисшую в зале тишину нарушил пронзительно-звонкий щелчок. Тяжело дыша, Пердикка показал ахнувшим гостям разорванный надвое браслет.

– Ты свободен, – сообщил он рабу. – Чашу оставь себе. Если пожелаешь вернуться домой, хватит на дорогу, а захочешь поступить на мою службу – добро пожаловать. Стевбий, выдай этому человеку одежду, усади его со слугами и хорошо накорми, да вина не жалей, а назавтра пусть идёт, куда хочет.

Бывший раб ошеломлённо воззрился на украшенную десятком рубинов и сапфиров чашу, стоимостью никак не меньше пары-тройки деревень, а царь обернулся к проигравшему.

– Ну а ты что скажешь? – спросил он насмешливо.

– Да что тут говорить, владыка. По глупости остался и без свободы, и без награды, – досадливо сказал бородач.

– То-то, будешь знать, что нельзя расслабляться, пока дело не сделано, – поглядев на нижние ложа, зеленевшие одеждами царских воспитанников, царь подмигнул. – Вам, юнцы, тоже следует это запомнить.

Молодые люди немедленно принялись уверять в том, что они-то уж точно выучили урок. Пердикка весело смерил взглядом проигравшего, уныло разглядывающего пол.

– Ладно, сегодня я добрый, – рассмеялся он, – ты тоже свободен.

Не веря своим ушам, бородач поднял взгляд на Пердикку, а тот, под хохот пирующих, выхватил у ближайшего из гостей чашу, едва не отняв её ото рта. Побледневший придворный изо всех сил делал вид, будто ничего не произошло, выдавливая натужную улыбку.

– Золотой чаши, конечно, не заслужил, – царь протянул свою добычу рабу, – так держи серебряную. Пей за моё здоровье!

– Все пьём за здоровье царя Пердикки! – воскликнул кто-то из гостей, и в воздух тут же взметнулись десятки чаш.

– А как же, царь?! Царя-то забыли! – рассмеялся Пердикка. – Но это дело поправимое...

Подхватив за ручки огромный кратер для смешивания вина, он с лёгкостью поднёс его ко рту и сделал большой глоток.

– Музыка, играй! – махнул рукой царь, и музыканты грянули любимую Пердиккой простонародную «Сборщицу винограда». Шумно хлопая, царь направился к своему ложу.

– Твой отец сегодня в ударе! – прокричал Алкет в ухо Кинане, пытаясь перекрыть шум музыки и развеселившихся гостей.

– А как же? – насмешливо ответила Кинана. – Вернулся домой, набил брюхо любимой едой, напился любимых вин, а скоро ему предстоит насладиться телесами моей мачехи. Не уверена, что сейчас во всей Эйнемиде есть человек счастливее.

– Что ж, почему нет? Вполне его понимаю.

– Нет, ты не подумай. Если отец получит все свои увеселения, я буду только счастлива, лишь бы, излив семя в эту мерзавку, он не забыл тут же уснуть и раздавить её своим весом.

Алкет довольно засмеялся, а Кинана окинула взглядом гостей.

– Что-то наш дорогой Парамен сегодня невесел, – она задумчиво кивнула на вельможу, сумрачно изучающего дно своей чаши.

– А с чего ему веселиться? Твой отец назначил в Ретению Праксида, а Парамен искал этот ном для племянника. Кстати, говорят, будто против самого Парамена есть какие-то обвинения, что-то там с архенским счетоводством при закупке фуража.

– Вот оно что. Так вот почему отец с ним был сегодня так неласков. Но это неразумно...

– Что неразумно?

– Брат Парамена – начальник дворцовой охраны. Как можно угрожать судом родичу того, кто тебя охраняет? Сперва следовало сместить Филокла, а уж потом дать Парамену заподозрить опасность.

– Кинана, брось. Неужто ты думаешь, будто Филокл может устроить переворот? Он трус, каких свет не видывал.

– Нет существа, опаснее загнанного в угол труса. К тому же у его брата смелости хватит на двоих. Я поговорю с отцом – он танцует со змеёй.

– Послушай, твой отец – царь уже лет двадцать. Ты всерьёз хочешь поучить его править?

– Не стал бы он за это время беспечен.

Их беседу прервал громогласный клич царя Пердикки, вставшего с полной чашей в руках.

– Друзья мои! – провозгласил он. – Эту чашу я поднимаю за здравие моего гостя Хиана из Анфеи и за наш новый договор о торговле.

Хиан, сухопарый лысеющий мужчина в красном гиматии, тоже поднялся с ложа.

– Пью за здравие гостепириимного царя Пердикки. Да укрепит дружба Герии и Анфеи мир во всей Эйнемиде, – анфеец горделиво окинул взглядом удивлённых гостей, ранее не слыхавших об этом договоре.

– Прекрасная здравица! – воскликнул Пердикка. – Как думаешь, почтенный Филопид, следует нам выпить за мир в Эйнемиде? – обратился он к эферскому посланнику.

– Мир во всей Эйнемиде – самое большое желание Эфера, – многозначительно ответил посланник, сделав ударение на слове «всей». Он поставил чашу на стол, едва прикоснувшись к ней губами.

– Ну раз самое большое, то и выпить следует немало. В знак моей величайшей любви и приязни жалую моего друга Филопида царским кубком!

Герийцы одобрительно застучали по подлокотникам, ухмыляясь при виде недоумевающего лица эфериянина.

– Мой муж и господин, прошу тебя... – начала было Талая.

– Что не так, жена? – спросил царь со злой усмешкой. Негромко, но достаточно, чтобы окружающие могли расслышать. – Ты просила оказать честь послу славного Эфера, так это я и делаю, а ты снова недовольна. Вам, женщинам, не угодишь… Несите!

В зал вступил царский виночерпий, неся на вытянутых руках золотой кубок, способный вместить с полкувшина вина. Вместо подставки, на дне царского кубка красовалась голова медведя с изумрудными глазами.

– Ну что, мой эферский друг, – царь насмешливо взглянул на Филопида. ‒ Теперь ты можешь достойно выпить за мир в Эйнемиде. Да будет дружба между всеми эйнемами! Пьём до дна!

Злобно зыркнув на царя, Филопид поднёс кубок ко рту. К чести эфериянина, держался он неплохо, расплескав вино на свой белый хитон лишь когда огромный сосуд был почти пуст. Что ж, золотой кубок – достойная плата за испачканную одежду. Глядя на осоловевшего посланника, царь и прочие герийцы расхохотались. Вновь грянула музыка и пир продолжился с прежним весельем.

***

Выйдя на открытую галерею дворца, Кинана зябко поёжилась от обжигающего прикосновения свежего горного ветра. Её обыкновенно бледные щёки раскраснелись, на лбу блестели капельки пота, просторный женский хитон прилип к разгорячённому телу. Диковатый герийский танец греасса, в котором мужчины плясали вместе с женщинами, не только приводил в ужас ханжей-южан, но и был весьма утомителен. Царевна жадно вдыхала прохладный ночной воздух, борясь с желанием сорвать неудобную одежду и распустить причёску, давящую волосы едва не сотней шпилек и заколок.

Отдышавшись, Кинана тяжело облокотилась на каменную балюстраду и с наслаждением прислушалась к тишине, нарушаемой лишь шумом ветра да пением ночной птицы в дворцовом саду. Весёлый гомон пирующих доносился сюда еле-еле. На эту боковую галерею было почти невозможно забрести случайно – отличное место, чтобы отдохнуть от шума и немного побыть одной. Кинана полной грудью вдыхала медвяные ароматы ордейской ночи, залюбовавшись причудливой игрой света ламп в колеблемых ветром кронах лип и клёнов царского сада.

– Ты решила себя убить? – раздался из темноты негромкий голос. Кинана отпрянула, нащупывая на поясе отсутствующий кинжал, но, узнав говорившего, облегчённо выдохнула.

– Темен! – нервно рассмеялась она, – Боги, ты меня напугал!

Названный Теменом сделал шаг вперёд, и льющийся из дверного проёма свет осветил приятное юное лицо с умными и проницательными серыми глазами, на которые то и дело спадала непослушная тёмная чёлка. Черты молодого человека обнаруживали несомненное сходство с грозным стратегом Сосфеном.

– Ты меня до сих пор пугаешь, – сказал юноша строго. – Ночь холодная, а ты выходишь на улицу раздетая и разгорячённая. Хочешь заболеть грудной хворью?

– Мне не холодно, – легкомысленно ответила Кинана, немного слукавив. – И вообще, я болею редко.

– От грудной хвори умерла твоя бабка Аргисто. Возможно, она говорила то же самое.

Странно подпрыгивая при ходьбе, Темен приблизился к царевне, и девушка привычно отвела взгляд от его ног. Так же привычно не заметив взгляда Кинаны, юноша снял с плеч просторный солдатский плащ.

– Держи, он тёплый.

– Я же сказала, мне не холодно, – упрямо сказала Кинана. – Ты ведёшь себя как мой отец, хотя родились мы с тобой в одну и ту же весну...

Темен молча усмехнулся и, с неожиданной ловкостью опершись на костыли, набросил плащ на плечи царевны прежде, чем та успела возразить. Показалось, или его руки задержались на её плечах дольше необходимого?

– Темен! – возмутилась Кинана, но тут же рассмеялась. Она действительно начала замерзать, и тёплая одежда оказалась весьма кстати. – Откуда ты вообще взял этот плащ? Это зимняя одежда гипасписта!

– Я люблю это место, – кротко улыбнулся юноша, – тихо, красиво и видно горы. А плащ припрятал между колонн. Если захочешь прийти ещё – можешь взять. Я часто тут бываю, было бы хорошо, если бы ты приходила...

Он умолк, странным взлядом посмотрев на Кинану.

– А ты сам не замёрзнешь? – прервала царевна неловкое молчание.

– Тебе нужнее. Во-первых, я уже согрелся, а во-вторых ты, а не я наследница престола.

– Ты тоже. Всего четвёртый в очереди.

– Герийский царь ‒ одноногий калека, – Темен горько усмехнулся. – Тебе следовало придумать шутку получше...

Он отвернулся, устремив взгляд туда, где, скрытые ночною тьмой, возвышались столь любимые им горы. Кинана сглотнула непрошенно вставший в горле ком и ласково дотронулась до плеча Темена. Они молчали, глядя в ночь.

Землетрясения – не редкость в Горной Герии, но в окрестностях расположенной среди полей и холмов Псиллы несолько поколений успевают родиться и умереть, не испытав этой беды. Но даже и там земля порой содрогается от шевелений чудовищ, заточённых богами в мрачной бездне глубоко под земной твердью. Одно из таких нежданных землетрясений унесло жизни жены Сосфена Эврены и его нерождённого ребёнка. Единственного сына стратега, мальчика девяти лет, лекарям удалось выходить, но юный Темен навсегда простился с мечтой стать победителем Калаидских игр. Кинана помнила, как плакала тогда, горько, навзрыд, с взрослой ясностью осознавая произошедшее. Эврена приходилась Кинане родной тёткой и заменила рано потерянную мать. Сосфен так и не взял себе новой жены, и с тех пор никто и никогда не слышал его смеха.

– Почему ты ушёл с пира? – спросила Кинана, зная ответ, лишь бы развеять напряжённую тишину.

– Я не люблю пиры.

– Надеюсь, никто... – Кинана оборвала себя на полуслове, но поздно. Темен прекрасно понял, что она хотела сказать.

– Ты хочешь спросить, никто ли надо мной не смеялся? – горько усмехнулся он. – Что ты. Кто посмел бы смеяться над царским племянником? Есть вещи хуже насмешек. К примеру, жалость...

Юноша отвернулся, и Кинана зло обругала себя последними словами. Неужели не знала, эйо халефике леахо, как сильно ранит снисхождение?

– Прости меня... – виновато начала царевна.

– Кинана, ты что, всё хорошо, – ласково улыбнулся Темен, кладя руку ей на руку, но девушка увидела его глазах тщательно скрываемую боль. – Ты не можешь меня обидеть.

– Нет, я виновата, я сказала глупость.

– Пустяки, со своим уродством я уже давно смирился. Знаешь, как говорит Хилон из Анфеи: «К чему ты терзаешься прошлым и сожалеешь о несбыточном? Не лучше ли оценить, какие возможности открывает тебе твоё настоящее положение, а осознав, использовать их наилучшим образом? Ведь даже в самом несчастливом положении есть премущества перед самым счастливым. Бедный свободен от многих забот, связаных с богатством, а к тому же часто ведёт более умеренный образ жизни и пользуется лучшим здоровьем, он знает жизнь народа и привычен к труду. Разве не может он эти качества обратить себе на пользу и избавиться от бедности? Увечный обладает досугом, какого не имеет человек здоровый, и может использовать это для требующих времени занятий. Слепые, говорят, обладают особым даром воспринимать музыку и поэзию, ну а благие плоды философии доступны каждому из людей, какими бы ни были его обстоятельства».

– Хилон из Анфеи это тот самый, которого отец так расхваливал? Победитель в панкратионе?

– Я так завидую твоему отцу, что он его встретил! – Кинана с радостью заметила, как в глазах юноши зажёгся огонёк. – Он предложил столько великолепных идей! Его «Наставления в горести»… клянусь, Кинана, не попадись мне свиток с ними, я уже давно бы спрыгнул с этой галереи. Лишь мудрость Хилона дала мне силы примириться с моим уродством и жить дальше.

– Ты превзойдёшь его, Темен! – с жаром сказала царевна. – Ну и что, что ты не можешь танцевать и сражаться? Ты такой умный, ты прочёл столько книг, ты напишешь свои и прославишься! Ты непременно станешь царским советником, и твои советы изменят историю! А Хилон... Почему бы тебе не встретиться и не поговорить с ним? Они ведь с отцом друзья. Попросим его пригласить этого анфейца в Ордею? Я сама напишу ему, если нужно.

– Спасибо, Кинана, спасибо... – сбивчиво проговорил зардевшийся Темен, его рука, всё ещё лежавшая на руке царевны, мелко задрожала. – Я никогда не говорил тебе, ты... Ты лучшая из всех, я...

Он осёкся и замолчал, горящими глазами глядя на Кинану. Их лица застыли всего в пяди друг от друга, и Кинана чувствовала на своём лице его частое горячее дыхание. Не отдавая себе отчёта в том, что делает, она придвинулась ближе, невольно прикрыв веки.

– Кинана, вот ты где! Мы с ног сбились! – послышался весёлый хмельной голос. Молодые люди испуганно отпрянули друг от друга, точно облитые водой коты.

– Алкет... – нервно выдохнула царевна.

– Ну да, а кто же ещё? Не ламия, как ты, должно быть, подумала, – Алкет несколько удивлённо рассмеялся. – Хайре, Темен, как жизнь? Не видел тебя на пиру.

Темен не ответил, ограничившись досадливым кивком.

– Алкет, что ты здесь делаешь? – недовольно спросила Кинана.

– Хочу спросить тебя о том же. Все её ищут, а она, оказывается, в самый дальний угол забилась. Пошли в сад! На пиру нас больше не ждут, можно спокойно погулять перед сном. Келесс уже вино добыл.

– Спасибо, Алкет, что-то мне не хочется. Гуляйте без меня.

– Что случилось, ты заболела?

– Алкет, за тобой не угнаться! – в галерею ввалился Хресий. Щёки его горели, а исходивший от него запах подозрительно отдавал любимыми благовониями Феано. – Что вы все тут стоите? Царь второй круг греассы объявил, видно решил, что чужеземцы недостаточно потрясены. Бежим плясать!

Не слушая возражений Кинаны, Алкет взял её под руку.

– Идём, без царевны танец не танец. Темен, выпьешь потом с нами? – снисходительно спросил он.

Выдавив вежливую улыбку, Темен покачал головой и отвернулся. Пожав плечами, Алкет подмигнул царевне, направился к выходу. Виновато посмотрев на Темена, Кинана скинула с плеч плащ.

– Возьми, холодно, – она натужно улыбнулась. – Прости, мне надо идти...

– Я болею редко, – улыбнулся в ответ Темен. – Иди, покажи им, как танцуют герийки.

Кинана вышла следом за Алкетом, и до Темена донёсся раскат весёлого смеха. Ласково улыбнувшись в ответ, юноша отвернулся, прижимая к груди плащ, ещё помнивший тепло её тела. Отсутствующим взглядом он смотрел в ночь, не замечая слезы на бледной от холода щеке.

***

Этот сладковато-горький запах Кинана помнила с детства: с тех пор, как ей впервые пришлось участвовать в погребальной церемонии, с тех пор, как умерла мать. Она не помнила, как очутилась здесь, но ошибки быть не могло: царская гробница. Ледяной камень обжигает спину сквозь двенадцать слоёв плотного савана, непроглядная тьма саркофага давит на глаза так, что боль кажется настоящей, воздух замерзает в горле, не давая дышать. Не помня себя от ужаса, Кинана сделала яростный вдох, и... проснулась, с облегчением осознав, что могильный хлад оказался предутренним заморозком, инеистыми пальцами ласкающим её обнажённое тело. Просто во сне она скинула укрывавшую её медвежью шкуру, а жаровня, хранящая тепло в покоях, потухла – нерадивый слуга недоложил топлива или взял сыроватый уголь. С ленивой злостью царевна подумала, что надо бы приказать завернуть растяпу в саван и уложить в саркофаг хотя бы на пару часиков. Пусть почувствует на своей шкуре, каково это, глядишь, научится выполнять свои обязанности как следует.

Сбросив с себя остатки сна, Кинана потянулась было за валявшейся на полу шкурой, но внезапно замерла, прислушиваясь. Что-то было не так. Взволнованные голоса в коридоре за дверью, топот ног, словно кто-то пробежал в спешке. Чутьё кричало об опасности, а тут ещё и этот сон...

Ругнувшись, Кинана вскочила с ложа. Чистая одежда лежала неподалёку, аккуратно сложенная. Привычки царевны были известны всем: она спала обнажённой, укрывалась медвежьей шкурой и никогда не позволяла рабыням себя мыть или одевать. Царь относился к этим чудачествам со смехом, а герийцы гордо рассказывали чужеземцам, будто их царевна спит на голом камне, моется в горной реке, питается солдатской похлёбкой и прочие небылицы. Кинана быстро оделась, ругаясь на неудобный женский наряд. Кое-как уложив непослушные тёмные волосы в узел, она воткнула в причёску тонкий бронзовый стилет и вышла в коридор.

Чьи бы голоса ни услышала Кинана, эти люди уже ушли, но в конце коридора горел свет, оттуда донёсся сдавленный кашель. Царевна двинулась на звук.

Молодой охранник в чёрном с серебром наряде опешил и нервно стиснул копьё, увидев выросшую из темноты растрёпанную девушку с бледным, точно у ламии, лицом и горящими глазами. Слегка удивившись его волнению, Кинана спросила:

– Что произошло?

– Госпожа, там царь... – стражник спохватился, как если бы сболтнул лишнего. – Госпожа Кинана, прошу, вернись к себе. Тебе надлежит оставаться в своих покоях, пока всё не прояснится.

– Надлежит? – угрожающе подняла бровь царевна. – И кто это, любопытно, решает, что мне надлежит, а что нет?

– Госпожа, приказ хилиарх-синтагмата Филокла.

– Филокл? С каких пор мне приказывает начальник стражи? Как тебя зовут?

– Драхет, госпожа.

– Так вот, Драхет. Я дочь твоего правителя, поэтому приказы Филокла ко мне не относятся. Говори, что случилось?!

– Госпожа, я правда не могу. Мне не велено...

Кинана была меньше и легче долговязого Драхета, но парень не ожидал опасности от девушки-подростка. Выставив вперёд плечо, царевна влепилась ему в грудь всем весом. Застигнутый врасплох стражник ударился о стену и сполз вниз. Посеребрённый шлем прокатился по каменным плитам пола, гулко дребезжа.

– А теперь говори или замолчишь навсегда, – зло прошипела Кинана, держа Драхета за шиворот и прижимая стилет к его горлу ‒ из-под лезвия проступила тёмная капля. Боль в ушибленном о бронзовый нагрудник плече царевна старалась не замечать.

– Пожалуйста, не надо... – задыхаясь пролепетал стражник.

– Говори!

– Покушение на царя! Я больше ничего не знаю, правда!

Внутри у Кинаны всё опустилось, а во рту появился противный металлический привкус. Не вполне осознавая, что делает, она разжала руку выпустив с облегчением выдохнувшего стражника.

– Где?

– В зале для пиршеств... Госпожа, прости, мне приказали...

Кинана, не помня себя, помчалась по пустынным коридорам дворца. У входа в пиршественный зал, её окликнули стражники, но царевна пронеслась мимо и сильным толчком распахнула дверные створки.

Сперва она не сообразила, что происходит и почему собравшиеся в зале с таким видом смотрят на что-то, лежащее на полу. Кошмарное осознание кому принадлежит недвижимое тело с безвольно раскинутыми руками накатило внезапно. Оттолкнув кого-то с дороги, Кинана бросилась к отцу и увидела грубую рукоятку ножа для резки мяса посреди уродливого тёмного пятна на могучей груди. Дрожащими руками царевна коснулась отца, и не услышала ни дыхания, ни стука сердца. Она медленно подняла глаза.

– Кто это сделал?

Вельможа Парамен указал на коленопреклонённого желтоволосого человека в одежде слуги, двое дюжих стражников держали его за выкрученные назад руки. «Гернх, – с неожиданной ясностью вспомнила Кинана имя, – раб-борец, освобождённый сегодня отцом».

– Этот остался после пира и поджидал здесь, – слова Парамена падали тяжело, точно свинцовые гири. – Царь удалился с супругой, а потом вернулся выпить ещё. Здесь лежало несколько пьяных гостей, мерзавец притворился, будто тоже напился, а когда царь подошёл, ударил ножом.

Кинана ярко представила себе: весёлый и хмельной Пердикка подходит к пьяным, чтобы, по своему обычаю, растормошить их и усадить с собой за стол, и вдруг нож... На мёртвом лице царя застыло удивлённое выражение – он не ожидал смерти от руки гостя. Кем нужно быть, чтобы предать законы гостеприимства, ведь их чтут даже самые дикие из варваров?

– Почему? Зачем ты это сделал? – прошептала она, и сорвалась на крик, – Зачем?! Он дал тебе свободу!!!

– Пустое, он не ответит... – Парамен презрительно покосился на убийцу, но тот вдруг расхохотался в лицо Кинане.

– Дал свободу? Он дал мне свободу?! – Гернх вновь разразился безумным смехом, но ненавидящий взгляд его льдисто-голубых глаз был ясен. – Боги дали мне свободу, а этот ‒ отобрал. Отец Аватн дал мне почёт и уважение племени, Хус дал мне крепкий дом и хорошие стада, Врейна дала мне жену с золотыми волосами, самую прекрасную деву во всём Денбдалхе, – тело дурага сотряслось судорогой. – Мои соплеменники убиты или угнаны в рабство по его приказу, мой дом сожгли дотла, моя жена... Его воины бесчестили её много часов подряд, и она не смогла жить. Единственное, о чём она молила перед смертью, чтобы я никогда не увидел её поруганного тела, даже мёртвого... Я не убил себя, как пристало воину. Я ловил на себе взгляды соплеменников, и в них был один и тот же вопрос, но я молчал. Молчал и боролся на потеху врагов. Однажды меня привели бороться на глазах послов из Денбдалха. За победу меня, точно собаку костью, наградили кубком с царского стола, и я пил это вино на их глазах. Их взгляды... С большим уважением смотрят на паршивую собаку, на кучу дерьма, на труса, бежавшего с поля боя! Я пил вино и молчал. Такой позор не в силах вынести человек, но я молчал. Знаешь почему? Я не человек! – убийца осклабился, его красивое лицо исказилось, превратившись в чудовищную маску. – С первого дня я молился беспощадной Рамнузе, госпоже льда и тьмы. Я предлагал ей договор и однажды, тёмной и безлунной ночью, она пришла. Я почувствовал холод её пальцев на своём сердце, а больше не чувствовал ничего. Ни боли, ни горя, ни позора ‒ ничего, кроме жажды крови врага. Мать Мести забрала моё сердце и вложила на его место камень... Я не воссяду на пиру в чертогах Отца Аватна – таков уговор – но сойду в ледяное царство Рамнузы с радостью, ибо месть моя свершена!

– Какая восхитительная речь, – раздался холодный голос. Обернувшись, Кинана увидела мачеху, только что вошедшую в зал. Белые одежды обагрены кровью, глаза заплаканные. Царицу сопровождали Диена и евнух Эпифан, поддерживающий госпожу под локоть. При виде его самоуверенной улыбочки, Кинане захотелось выхватить у стражника копьё и метнуть прямо в лоснящуюся харю.

– Что ж, по крайней мере он заговорил, – пожал плечами Парамен.

– Мне безразличны слова животного, – Талая презрительно поморщилась. – Пусть его казнят на рассвете. Передай старшему палачу: если оно сдохнет раньше, чем через три дня, он сам займёт его место.

– Ты пугаешь меня пытками, женщина? – весело рассмеялся убийца. – Давай же! Не терпится увидеть, чем ты собралась меня удивить, после того, что я уже испытал!

– Мне кажется, отсутствие языка вопить от боли не мешает, – невозмутимо сказала царица, коротко глянув на параменова брата Филокла. Начальник стражи кивнул одному из своих людей, и тот двинулся к пленнику, доставая из ножен кинжал.

Кинана нахмурилась и открыла было рот, но её прервал хриплый голос отцовского телохранителя Орикса.

– Вот и всё. История закончена и круг замкнулся, – промолвил он. Его лицо было белее мела, губы тряслись, никогда в жизни Кинана не видела бесстрастного начальника тайной службы таким. – Я подвёл его, а мстить некому... Служба окончена...

– О чём ты говоришь, Орикс? – спросил Парамен. – Беда случилась, но кто мог предвидеть? Загладишь вину службой новому царю.

Орикс болезненно усмехнулся в ответ, и Кинана с ужасом поняла, что сейчас произойдёт. Боясь даже вздохнуть, она увидела, как в руке шпиона сверкнул тонкий кинжал.

– Он надеялся на меня, а я его подвёл. За это есть только одно наказание, – спокойно сообщил Орикс, он больше не трясся, его лицо посветлело. Обведя всех ясным взглядом, шпион поднял кинжал и резко вонзил себе в грудь. Короткий вздох, и безжизненное тело ничком ткнулось в землю, возле самых ног того, кого Орикс признавал своим повелителем.

– Рийех, – ошеломлённо выругался Филокл.

– Достойная смерть, – коротко сказал Парамен.

– Да, – кивнула Талая. – Надеюсь, слуги моего сына будут столь же верны, но более умелы. Унесите тела, пусть начинают готовить к погребению.

– Да, госпожа.

– Не слишком ли ты спешишь, Парамен? – грозно спросила Кинана, поднимаясь с колен. – Может спросишь сперва, что приказывает твоя царица?

Талая с Параменом молча переглянулись, Филокл прятал глаза, а Эпифан сладко улыбнулся Кинане.

– Госпожа, ты устала и потрясена, – елейно сказал евнух. – Случилась беда, но ты молода и следует подумать о здоровье. Лекарю стоило бы дать тебе немного настойки сонной ягоды.

– Это так, дочь моя, – ласково улыбнулась царица, и Кинана увидела торжество в её глазах. – Отправляйся к себе и постарайся уснуть. Все мы истощены, а завтра будет тяжёлый день. Филокл, отведи царевну в её покои.

Кинана только сейчас поняла, что зал почти пуст, нет ни вельмож, ни придворных, хотя слух о смерти царя уже должен был разнестись по дворцу и пробудить самых сонных. По спине Кинаны пробежал холодок. Её окружали только друзья Талаи, и выражения их лиц не предвещали ничего хорошего.

– Что происходит? – спросила девушка, стараясь придать голосу твёрдость. – Где мой дядя? Где Сосфен? Он должен быть хранителем!

Царица усмехнулась, выражение лица евнуха стало ещё слаще, а Парамен невозмутимо сказал:

– Стратег так потрясён гибелью брата, что затворился в своих покоях и погрузился в скорбь. Обязанности хранителя, по его просьбе, приняла на себя досточтимая царица. Нет сомнений, подданные по заслугам оценят её верность долгу…

– Ложь! – взвизгнула Кинана. – Дядя не заперся бы в покоях! Он никогда бы не сделал эту...

– Брат, – холодно сказал Парамен застывшему, точно истукан, Филоклу. – Почему ты не исполняешь приказ?

Начальник стражи, встрепенувшись, двинулся к царевне.

– Остановись Филокл! Это измена! – воскликнула Кинана, и брат Парамена замер в нерешительности. – Воины, я ваша царица! Против меня замыслили измену! С кем вы, со мной или с предателями?!

Стражники угрюмо переглянулись, но ни один не двинулся с места, и Кинана обречённо поняла, что они не ослушаются приказа. Здесь собраны те, кто для этого либо слишком предан, либо слишком глуп. Царевна затравленно огляделась по сторонам, но выхода не было.

– Брат, – негромко сказал Парамен. Филокл, тряхнув головой, подошёл к Кинане и протянул руку, царевна отпрянула.

– Нет! Остановись, я приказываю!

Филокл схватил девушку за руку. Царевна вывернулась, и её кулак устремился к лицу начальника стражи. Он уклонился, и удар пришёлся вскользь. Кинана отчаянно ударила ещё, целя пальцем в глаз, но тут на её плечах сомкнулись железные объятья другого стражника. Девушка пыталась вырваться, извиваясь, точно пойманная змея. На её глазах выступили злые слёзы.

– Боги, царевна не в себе, – Эпифан с притворной жалостью покачал головой.

– Дитя моё, тебе нужно отдохнуть, – сказала Талая. – Эпифан, распорядись, чтобы ей дали настойку. Филокл, веди царевну в опочивальню.

Потирая щёку, начальник стражи подошёл к Кинане. Ей показалось, что он сейчас ударит, но Филокл лишь судорожно дёрнул головой, и стражник потащил вырывающуюся царевну к выходу.

Уже на пороге, Кинана обернулась, запоминая этот миг. Придёт время, и она напомнит о нём, Даяра неистовая, как она им это напомнит! Она встретилась с прозрачными глазами цареубийцы.

– Хвала Рамнузе! – радостно вскричал он. – Мой нож сразит куда больше герозов, чем я надеялся! Да исполнит мать мести твои желания!

– Парамен, почему его язык ещё на месте? – холодно спросила Талая. Ответа Кинана уже не слышала – двери затворились за её спиной.

– Пусти меня, я пойду сама, – прорычала она стражнику. Недоверчиво глянув на царевну, Филокл кивнул.

– Пусть идёт, держи её за руку. Ты, – он указал на одного из охранников у входа, – пойдёшь с нами. Царица велела проводить царевну в опочивальню.

Они двинулись дальше, Филокл впереди, следом Кинана с сопровождающим, другой стражник позади. За окнами было темно, шёл третий час пополуночи.

– Филокл, ты же понимаешь, что это измена? – спросила царевна. – Удивляюсь, как ты дал себя уговорить? Твоим сообщникам ничего не будет. Талаю никто не казнит, чтобы не злить её папашу, да и брат твой выкрутится, но ты-то воин, для тебя-то выхода не будет. Помнишь Аэроповы правила: деяние, прямо или косвенно направленное против царя, а равно самовольное оставление его в опасности, покушение на его жизнь и всё такое прочее… Оскопление, раздробление конечностей, выставление на колесе до наступления смерти. Тот неудачник, что пытался убить отца в театре, помирал двое суток, до сих пор не могу забыть его крики.

Филокл не ответил, но по тому, как напряглась его спина, Кинана поняла, что её слова попали в цель. Трусость хилиарх-синтагмата служила предметом насмешек что в казармах, что во дворце. Беда в том, что больше всех на свете начальник стражи боялся своего брата.

– Вас это тоже касается, стратиоты, – сказала царевна ‒ Зачинщикам, бывает, удаётся сбежать или оправдаться, но пособников карают всегда. Есть только один способ избежать колеса: личное помилование царя. Я бы могла оказать такую милость, но каждый из вас знает, что для этого нужно сделать.

Филокл остановился так резко, что Кинана едва не влепилась в его посеребрённый нагрудник. Лицо начальника стражи побелело от злости.

– Замолчи, – прошипел он, ненавидяще глядя в глаза царевне. – Замолчи если не хочешь идти с кляпом.

– Оскорбление и поношение членов царского дома, – невозмутимо усмехнулась царевна, внутренне сжимаясь от страха. – Филокл, ты делаешь глупость: подставляешь под колесо себя и своих людей. Как ты вообще решился на измену?

– Глупость? Глупость сделал тот, кто попрал наши права, глупость сделал тот, кто возвысил безродных над благородными. Что дальше? Деспотия, как в Архене, или власть власть сброда, как в Эфере? Талая это изменит.

– Талая?! – Кинана презрительно расхохоталась. – Филокл, ты и впрямь глупец, если веришь той чуши, что твой брат льёт в уши аристократам! Талая – дочь архенского деспота и союзника Эфера, это она-то станет защищать знать от деспотии с демократией?! Это смешно! Если ты боишься этого, я твой союзник, а не она. Хочешь защитить свои драгоценные права и стать выше, чем твой брат? Ты знаешь, что нужно сделать.

– Разговор окончен, ‒ Филокл отвернулся и пошёл дальше.

– Ну что ж, ты выбрал! – крикнула Кинана ему в спину. – Купи у тележника колесо и поставь себе в опочивальню! Привыкнешь к этому ложу, умирать будет удобнее!

Дальнейший путь они проделали в молчании. У дверей опочивальни их поджидал низенький евнух в зелёном архенском одеянии и высоком колпаке с вышитым черепом. Койсан, жрец архенского бога Марузаха и личный врач царицы. Его крючковатые пальцы, унизанные золотыми перстнями, сжимали высокий глиняный флакон.

– Сколько можно вас ждать, – сварливо пробурчал он. – За это время можно было бы оползти дворец на четвереньках.

– Что ты себе позволяешь, бесполый? – рыкнул Филокл. – Прояви уважение или пожалеешь.

– Я тут по приказу царицы. Тронь меня, и будешь жалеть об этом всю жизнь.

Не обращая внимания на побагровевшего от гнева Филокла, лекарь насмешливо посмотрел на царевну.

– А вот и наша больная. Госпожа предписывает любимой дочери полный покой и я, как врач, с этим полностью согласен. Наиполнейший покой. Выпьешь это до дна.

Он протянул флакон Кинане, и царевна почувствовала сильный дурманяще-сладкий запах: сонная ягода, иначе атропа, и какие-то другие добавки. Средство от бессонницы... или яд, зависит от количества и состава.

– Я не стану это пить!

– Станешь. Это приказ царицы. Возьми флакон.

– Нет!

– Поставьте её на колени, откройте ей рот, и держите крепко, – небрежно бросил лекарь Филоклу. В пристальном взгляде евнуха, Кинана с отвращением почуяла похотливое возбуждение.

– Как ты смеешь мне приказывать?!

– Следует мне пойти к царице и сказать, что её приказ не выполнен? Мне-то наплевать. Не хочешь слушаться – дело твоё.

С исказившимся от ярости лицом, Филокл обернулся к Кинане.

– Царевна, выпей.

– А, Филокл, верный страж, славный блюститель обычаев! – Кинана истерически расхохоталась ему в лицо. – Ну что же ты, давай, поставь свою царицу на колени, тебе ведь приказывает чужеземный евнух! Влей в неё отраву ему на потеху! Клянусь Гневом Даяры, Хорол основал наше царство только затем, чтобы полюбоваться, как его потомка ставят на колени перед карликом без мужского признака!

Вид у Филокла был такой, точно его пытали огнём. Побледнев, он вырвал флакон из рук евнуха.

– Никто тебя не поставит на колени, но ты выпьешь, ради собственного блага.

– Блага?! Ты не понял, хилиарх?! Он хочет меня отравить! Там яд!

Филокл опешил, переведя взгляд с царевны на лекаря.

– Неправда! – взвизгнул евнух, – Ты разве не видишь, царевна не в себе?! Ей нужно лекарство, иначе она может совсем потерять рассудок!

– Бесполая тварь! – прорычала царевна. – Попомни мои слова, смерть твоя будет долгой! Лучше выпей своё пойло сейчас и сдохни быстро, всё равно таким как ты жить незачем!

Койсан промолчал, с тяжёлой ненавистью зыркнув на Кинану маленькими заплывшими глазками.

– Лекарь прав, тебе нужно лекарство, – сказал Филокл. – Открой рот, царевна.

– Нет! – надрывно выкрикнула Кинана, замотав головой. Сморщившись, начальник стражи схватил девушку за подбородок, быстрым движением влил ей в рот обжигающее приторно-сладкое зелье и заставил глотнуть. Кинана закашлялась, обмякнув в руках стражника и почти не сопротивлялась, пока её тащили к двери. У порога её отпустили, и лишь усилием воли ей удалось удержаться на ногах – она не хотела, чтобы они видели её слабость.

– Приказ царицы выполнен? – обернулся Филокл к лекарю.

– В точности, – удовлетворённо кивнул Койсан, я доложу госпоже.

– Доложишь, но сперва...

Удар ноги обрушился на лицо евнуха и тот с жалобным стоном отлетел к стене. Начальник стражи рассмеялся.

– Сперва ты запомнишь, как такие как ты должны разговаривать с благородными герийцами. Вы двое, – скомандовал он стражникам, – охраняйте покой царевны, пока я не сменю вас лично. Никого не впускать.

Смачно плюнув на хнычущего евнуха, Филокл удалился. Что происходило дальше, Кинана не видела: стражник затворил дверь.