Эйнемида I. Семена раздора.

Глава XII

Восточный ветер пронёсся над Келеферской долиной, вздымая клубы каменной пыли. Широкое длинное ущелье с редкими чахлыми деревцами на голом щебне продувалось насквозь, от деревеньки Келефера на входе до самого выхода, не оставляя ни малейшего укрытия от пронизывающего ветра. На унылом бледно-коричневом пейзаже было бы совсем негде задержаться глазу, если бы не высеченные в отвесной стене ущелья статуи Эйленоса и Осме, высотой почти в сто локтей каждая. Статуи принадлежали к числу Двенадцати чудес Эйнемиды. Ровно между ними проходила граница между Калаидой и Омфалоном, землёй Осме, хранительницы очага. Такие же две статуи возвышались на границе Калаиды и посвящённого Эйленосу Эсхелина.

Облокотившись о парапет крыши храма Алейхэ, притулившегося к склону холма у Келеферы, Хилон устало разглядывал долину. Пыльная дорога была запружена людьми и повозками, это эйнемы возвращались домой со священных Калаидских игр.

– Просто возмутительно! – в очередной раз взревел Диомид, глава анфейского посольства на Играх. Этот могучий седовласый мужчина в красном гиматии поверх розового хитона, в молодости взял немало венков в борьбе и панкратионе. Голову Диомида украшал зубчатый венок за победу в строительтстве лагеря, а шею ‒ витой бело-голубой шнур с платиновым символом Эйленоса – знак долгожданной победы Анфеи на Играх. Хилон машинально поднял руку к голове и тут же отдёрнул, словно ожёгшись. Некогда столь желанный, венок из нежной мяты казался тягостней тернового.

– Полно тебе браниться, Диомид, – улыбнулся Анексилай. Его золотые кудри покрывал пышный венок из полевых трав за победу в колесничных бегах – самом важном из трёх выигранных им состязаний.

– Да как не браниться?! Что вообще этот Харидем возомнил?! Победитель состязаний пожелал проститься с другом, стратопедарх велел остановиться, а он, видите ли, не пожелал ждать! Это неприемлемо!

– Что ж, гражданин волен идти куда ему вздумается, – пожал плечами Анексилай. – Это не запрещено.

– А обычаи?! Испокон веков граждане возвращаются с Игр вместе!

– Ну что ж. Видимо, Харидему и его друзьям этот обычай чем-то не по нраву.

– Нет, я этого так не оставлю! – от рёва Диомида присевшие на парапет чайки испуганно вспорхнули в воздух. – Граждане ещё узнают! Я буду не я, если, ему не присудят такой штраф, что он последние сандалии заложит!

– С удовольствием увижу босого Харидема на рыночной площади, – усмехнулся Фелес, глава анфейских торговцев, обходительный полнотелый мужчина с рыжеватыми кудрявыми волосами и бородой. Лицо его лоснилось от дорогих притираний.

– Он не желал оставаться с убийцей дольше необходимого... – пробормотал Хилон, не глядя на собеседников.

– Так, Хилон, ты это брось, – строго сказал Диомид, уперев руки в бока. – Царь Пердикка, твой приятель Эолай и этот урвософорец более чем убедительно доказали, что ты невиновен.

– А невиновен ли я? – Хилон безразлично посмотрел в сторону пыльного ущелья. – Всего-то нужно было идти чуть-чуть скорее…

– Ты может себя в падении Пнатикамены обвинишь? Мол родился слишком поздно, – проворчал Диомид.

– Действительно, Хилон, прекрати или, хотя бы, держи это при себе, – сказал Анексилай. – Будешь себя винить, другие радостно подхватят. Или Харидем мало ославил Анфею, при всём народе называя тебя убийцей? Такой позор для полиса, – он покачал головой, незаметно покосившись на Диомида.

– И это ему с рук не сойдёт! – снова взорвался стратопедарх, гневно стукнув по парапету. Он шумно выдохнул, пытаясь успокоиться. – Ладно, я пойду, проверю, как там обоз. Проходят сенхейцы, и сразу выступаем. К ночи я хочу быть в Зевкарах. Фелес, ты со мной?

Грузно ступая, он направился к выходу. Фелес, подмигнув Хилону, последовал за ним.

– Наш любезный Харидем, кажется, окончательно закусил удила, – рассмеялся Анексилай, когда они остались вдвоём. – Ну, нам же лучше: теперь ещё и Диомид на него ополчится. Будет отличная разминка перед главным судом.

– Да, Диомида ты распалил достаточно... – равнодушно сказал Хилон.

– Разумеется. Если у дурака хватило ума ослушаться стратопедарха, глупо было не воспользоваться. И о чём он думал?

– Видно, хочет ославить меня перед согражданами как убийцу. Он прибудет на сутки-двое раньше нас.

– Ну об этом волноваться не стоит. Ничего у него не получится.

– Почему?

– Гонцов в Анфею я отправил в тот же вечер. Уверяю тебя, весь полис уже пару дней как обсуждает подробности. Я дал указание почаще повторять доводы твоих защитников. Благодарить будешь?

– Буду. Спасибо.

–Мы, Менетеиды, не оставляем своих друзей, – Анексилай горделиво выпрямился. – Ты и впрямь считаешь, что это дело рук Эрептолема?

– Не знаю. Эолай и сенхейцы считают, но у них эферияне виноваты всегда и во всём. Без доказательств, я не хочу быть обвинителем. Эрептолем не стал настаивать на суде и удержал от этого эфериян, за это я должен быть ему признателен – по крайней мере, пока его вина не подтвердится.

– Просто понял, что ничего не получится. Обычное эферское лицемерие. Хотя, я бы поставил не на Эрептолема, а на Харидема. Помнишь, мы говорили, что им надо тебя опозорить? Вот, пожалуйста. Обвиняя тебя, он сам себя выдал. Перед казнью допросим его с огнём. Уверен, всё тут же прояснится.

– Слишком изощрённо и слишком очевидно. Как выманили Тефея? Почему решили, что меня непременно осудят? Убить друга ради венка – глупейшая причина, как в такое можно поверить? Пойти на святотатство ради неверной цели... Не знаю.

Не желая рассказывать про записку, Хилон замолчал. Анексилай пожал плечами и принялся разглядывать дорогу.

– Смотри, герийцы, – показал он рукой. – Пойдём, простимся с Пердиккой.

Со стороны деревни показалась процессия под серым флагом с герийской змеёй. Впереди шествовали двенадцать юных жрецов в бело-голубых одеяниях. В их руках зеленели дубовые ветви – знак того, что отряд находится под действием священного перемирия. Следом шли герийские атлеты в чёрных хитонах и серых гиматиях, а замыкали колонну не учавствовавшие в играх и длинный обоз.

Пердикка ехал среди атлетов на колеснице, которой правил Зопир – возница, принесший царю победу. На их головах зеленели можжевеловые венки, и даже на гривах коней красовались разлапистые ветки с белёсыми ягодками. Заметив у обочины анфейцев, царь велел остановиться.

– Славное утро, не так ли? – весело сказал он. – Хорошо мы погуляли, но, как всегда, пора расставаться.

– Мои сердце и глотка тоскуют, – ответил Анексилай, – но голова и желудок вздыхают с облегчением. Чтобы вынести столько пиров подряд, нужно быть герийцем.

– Ну не скромничай, ты держался достойно. Коли снова захочешь побывать на добром пиру, приезжай ко мне в Ордею – повеселимся на славу. Ты тоже, философ.

– Благодарю, царь, и ещё раз благодарю, что заступился.

– Мы же договорились – не царь, а Пердикка, помнишь? По крайней мере, пока я не на троне в Ордее. Пустое. В конце концов, я, когда вступал на престол, клялся защищать справедливость или что-то в этом роде, а что ты не убивал было ясно сразу. Не умей я такое чувствовать – не дожил бы до своих лет.

– Спасибо, Пердикка. Не все цари пекутся о справедливости, тем больше чести тем, кто это делает. Знаю, это ничтожно мало, но, если тебе придёт охота посетить мой дом, его двери всегда для тебя открыты.

– Благодарю, Хилон из Анфеи. Это совсем не мало – гостеприимство ценный дар. Если когда-нибудь буду в Анфее, почту за честь у тебя остановиться, но и ты, будешь в Ордее, не пройди уж мимо моего скромного жилища. Не найдёшь – прохожих спроси, тебе покажут, – он рассмеялся, и поднял руку. – Прощайте, желаю вам доброго пути и до встречи!

Герийцы двинулись дальше. Знакомые по пирушкам в царском шатре, проходя мимо, улыбались и желали доброго пути, Хилон и Анексилай отвечали тем же. Спереди раздались весёлые крики, это голова герийской колонны поравнялась с анфейцами, расположившимися дальше по дороге. Анексилай самодовольно улыбнулся.

– Кажется, Анфея может нами гордиться. Дружба и торговый договор с Герией – большое дело. Хиана же решили послать?

– Да, он догонит царя по пути.

– Хорошо. Он муж разумный, можно надеятся, что договор будет выгодным. А урвософорца ты поблагодарил?

– Ещё утром, они первыми выдвинулись.

– С ними бы договор заключить. Кажется, ты им нравишься.

Их беседу прервало появление на дороге колонны хиссцев и илифиян. Островитяне шли безо всякого порядка, болтая и перешучиваясь. Во главе шагали Дорилай с Ликомахом в компании нескольких соотечественников, среди которых был и сын Ликомаха Пириф в огромном одуванчиковом венке. Поравнявшись с Хилоном и Анексилаем, островитяне радостно закричали, а Дорилай с Ликомахом направились прямо к анфейцам.

– Хайре! Хайре! Хайре! – воскликнул хиссец. – Ну что, Хилон, мой парень таки обставил этого старого прохиндея! На семидесяти локтях обошёл!

– Да, у меня будет неплохой зять, – улыбнулся Дорилай. – Здравствуй Хилон, здавствуй Анексилай. Мы можем поговорить?

Анфейцы, коротко переглянувшись, кивнули. Они вчетвером сошли с дороги и встали, почти касаясь друг друга головами.

– Думаю, вы знаете, о чём разговор, –промолвил Дорилай.

– Знаем, и думаю, ты знаешь ответ, – сказал Анексилай.

– Знаю, но хочу попросить вас подумать ещё раз. Если вы примкнёте к нашему союзу, будет лучше всем эйнемов.

– Не думаю, что, всеобщее подчинение Эферу – благо для эйнемов. Они болтают о демократии, свободе и прочем, но считают себя хозяевами Эйнемиды. Ты прекрасно знаешь, что равноправие в вашем союзе – простая болтовня. Следовало бы назвать его Эферским, чтобы не обманывать людей.

– Сенхейцы ни за что не согласятся на союз с Эфером, особенно теперь, – добавил Хилон

– Хилон, ты же не думаешь всерьёз, что это Эрептолем? – спросил Ликомах.

– Я ничего не думаю, но даже и без того у Сенхеи с Эфером достаточно поводов для вражды. Анфея не предаст Сенхею.

– Никто и не просит предавать, Хилон, – с непривычной горячностью сказал Дорилай. – Тебя уважают и в Анфее, и в Сенхее, великое благо ты бы принёс, примирив их с Эфером. Ты, Анексилай, говоришь, Эфер слишком властен, что Эфер хочет править Эйнемидой. Да, я признаю, иногда властолюбие Эфера обременительно, но хуже ли это, чем наши постоянные войны и соперничество? Я был совсем ребёнком во время нашествия верренов, но прекрасно помню, как мы едва не дали себя поработить. Мой родной город Иса был сожжён флотом Верра Аренны, знаешь почему? Потому, что, когда началась война, наш флот дрался с эферским, гилифияне ссорились с латарийцами, леванцы – с олориями, все беспокоились о себе и никто о врагах, опомнились, лишь когда пала Латария. Разобщённость эйнемов – великое зло. Эйнемида должна быть единой, это заветная мечта. Эферияне близки к этой цели как никто прежде, и сейчас я вижу два пути: либо объединение Эйнемиды, либо большая война между эйнемами.

– Есть и третий путь, – сказал Анексилай. – Эфер начнёт уважать других и соблюдать законы. Ты говоришь правильно, Эфер может объединить Эйнемиду, но это будет власть тиранна. Они уже сейчас позволяют себе помыкать союзниками, что же будет, когда у них не станет соперников, и союзники перестанут быть нужны? Вся Эйнемида будет трудиться на благо эфериян? Илифии, Хисс, Анфея и все прочие станут провинциальными городишками, жалкими тенями великого и славного Эфера? Они ведь уже называют себя первыми среди эйнемов, что же будет дальше? Нет, Дорилай, это не объединение – это рабство.

– Значит, война?

– Если Эфер образумится, то нет, и это зависит от вас – его союзников. Хисс, Илифии, Этелия с Лаиссой, Латария – все вы достаточно важны, чтобы эферияне к вам прислушивались. Если мы сможем установить общие для всех правила, войны не будет.

– Хотел бы я, чтобы ты был прав. Мы не хотим воевать, ни анфейцы, ни другие эйнемы нам не враги, но сейчас любая искра может вызвать пожар. Потому мы и затеяли этот разговор.

– Мы тоже хотим только мира, – кивнул Анексилай, – но прежде всего спокойствие Эйнемиды зависит от Эфера. Они сильнее всех. Если они захотят предотвратить войну – её не будет, если нет – никто не сможет её предотвратить.

– Спаси нас боги от того, чтобы биться друг с другом, – искренне добавил Хилон.

– Да уж, только этого не хватало, – мрачно вздохнул Ликомах. – Если я погибну, сражаясь против тебя, Хилон, расскажи о моей смерти моим сыновьям. Ты говорить умеешь, у тебя рассказ выйдет добрый.

– Обещаю, но лучше я расскажу твоим внукам, как мы с тобой вместе бились против варваров, а если где ошибусь, ты меня поправишь.

– Быть по сему! – рассмеялся хиссец. – Это мне нравится куда больше. Хоть мы и не договорились, но расстанемся по-приятельски. Так, Дорилай?

– Именно так. Надеюсь, войны не будет, но даже если так – мы вам не враги. Если же кто из вас посетит Илифии с миром, буду рад видеть гостем.

– И я, – сказал Ликомах. – Жаль, вы не можете прибыть на свадьбу Пирифа, но, если вдруг передумаете, ждём вас в Хиссе.

– Конечно, – кивнул Анексилай. – И вы также желанные гости в Анфее, в моём доме.

– В моём тоже, – сказал Хилон. – Поздравляйте от меня своих детей. Желаю счастья новобрачным, а вам – добрых внуков, и много.

– Спасибо, Хилон, – улыбнулся Дорилай. – Лишь бы нам хватило мудрости оставить внукам добрую Эйнемиду.

Сенхейский отряд показался спустя полчаса. В отличие от весёлого шествия островитян, сенхейцы шли в мрачном молчании. Руку каждого обвивала чёрно-белая траурная повязка, а посреди строя, влекомая парой волов, ехала повозка с большим ящиком, драпированным чёрно-белой тканью. Атлеты нередко гибли на состязаниях, такая смерть считалась почётной, но умышленные убийства за всю историю калаид можно было счесть по пальцам. Неотмщённое святотатство дурным знамением повисло над эйнемами, поселив в сердцах беспокойство и смятение.

У анфейских повозок процессия остановилась, и сограждане Хилона вышли к дороге, приветствуя погибшего атлета.

– Друзья, – вышел вперёд Диомид – мы здесь, чтобы пожелать вам лёгкой дороги и почтить павшего. Скорбим вместе с вами. Эйлессэ сийэ, эсметенехеа сийэ.

– Эйлессэ сийэ, эсметенехеа сийэ, – откликнулись хором анфейцы. «Да пребудет в мире, да пребудет с бессмертными». Заученные в детстве слова прощания перекатывались во рту, будто сухие камни.

– Благодарим вас, друзья! Пусть бессмертные боги хранят Любвеобильную Анфею. – стал против Диомида, Микеид. Могучие грузные воины казались похожи, как братья, разве что чёрных волос у сенхейца было самую малость побольше.

– И мы благодарим, – ответил Диомид. – Ждём встречи на следующих Играх. Хилон, делай, что собирался, и выступаем.

Анфейцы вернулись к повозкам, а Хилон, вместе с Эолаем и Микеидом, приблизился к покрытому тканью ящику.

– Не представляю, что скажу Евмолпу, – прервал тягостное молчание Микеид. За последние несколько дней в густой бороде стратега прибавилось седины.

– Я тоже, – сквозь зубы прошипел Эолай. – Он относился ко мне как к родному, а я не сберёг его сына, и даже не отомстил...

– Знать бы ещё кому, – вздохнул Хилон.

– Мы знаем кому, – упрямо тряхнул головой Эолай, его лицо потемнело от гнева. Микеид согласно кивнул.

– Без эфериян точно не обошлось, всё зло из Эфера, – сказал он убеждённо. – Этим и священная земля нипочём.

Хилон не ответил. Он не отрываясь смотрел на чёрно-белый ящик, внутри которого, залитое мёдом, хранилось тело его друга. Погибшего на Играх атлета полагалось доставить домой и похоронить в городском храме Урвоса, подле лучших граждан полиса. Чтобы успокоить людей и умилостивить богов, жрецы постановили считать Тефея погибшим в состязании и достойным этой чести.

– Помнишь Эвесинского призрака? – спросил Эолай.

– Такое не забывается, – с трудом проглотив ком в горле, Хилон улыбнулся. – Тефей тогда чуть голову не сломал, когда на крышу дока лез. А главное, ведь не оценил никто.

– А я говорил, представлений на рынке и в обеденном зале будет достаточно. Что там, хватило бы и одного светящегося савана. Я его как увидел, сам напугался.

– Так это вы были! – воскликнул Микеид.

– Говорил же вам Тимокрит, что дело нечисто, – усмехнулся Эолай. – Чья вина, что вы жрецов послушали?

– Подумать только! В городе с тех пор каждый год очистительный обряд проводят, а это, оказывается, детские проказы!

– Красивый обычай, не правда ли? – пожал плечами Эолай.

– Память о том, какими мы были... – прошептал Хилон.

– Юность кончается с первыми похоронами, – пробормотал Эолай. – Скажи, Микеид, так тяжко только в первый раз?

– Да, – стратег отечески улыбнулся, печально взглянув на молодых собеседников. – Да, так только в первый. Каждый следующий будет тяжелее, а самое горькое – хоронить последнего из друзей. Хуже только видеть, как умирают дети...

Микеид замолчал, опустив голову. Хилон и Эолай не отрываясь смотрели на чёрно-белый гроб, в котором упокоилась их юность.

***

Весело пропели флейты, загремели литавры, и, сквозь свежий пролом в городской стене, участники сто семьдесят четвёртых Калаидских Игр вступили в Любвеобильную Анфею. Первыми прошли жрецы Эйленоса с дубовыми ветвями, а следом в проломе появился сам стратопедарх Диомид на запряжённой четвёркой белых коней колеснице, и толпа разразилась рёвом. В воздух взлетели сотни розовых лепестков, густым ковром устилая путь победоносных атлетов. Погода стояла прекрасная, в небе ни облачка, празднично украшенная, утопающая в цветах Анфея весело сияла в лучах ласкового солнца Эйнемиды.

За Диомидом прошли победители, и толпа снова взревела. Сквозь цветочный дождь, атлеты шествовали по знакомым с детства улицам, радостно озираясь. Полной грудью вдыхая запахи родного города, Хилон на время забыл обо всём дурном. Нет эйнема, что не мечтает вот так же пройти в калаидском венке под крики сограждан.

Проследовав широкой улицей Анфо до агоры, торжественное шествие поднялось на священный Схиронский холм, откуда открывался восхитительный вид на залив Роз, полный кораблей порт и утопающие в цветочных садах дома, выкрашенные во все оттенки красного и розового. Некогда здесь жили ахелийские цари, теперь же в бывшем дворце заседала коллегия анфеархов. Справа от Анфеархии возвышался прежний гарнизон царской стражи, напротив – храм Аэлин Анфейской, а слева – дом Золотой Розы, священного братства Аэлин. Эти четыре здания соединённые арочными терассами, окружали площадь Золотое Яблоко, место важнейших собраний и празднеств.

Здесь атлетов уже ждали лучшие люди города. Над толпой зрителей возвышалась трибуна со скамьями, которую держали на плечах сорок юношей. Здесь, лучась от гордости, восседали отцы увенчанных победителей, в их числе и хилонов отец Анакрет – все в венках и дорогих одеждах, купленных за общественный счёт. Быть отцом победителя ещё почётнее, чем победить самому, а дожить до чествования сына ‒ величайшее счастье.

Возле храма Диомид спешился, и, в сопровождении атлетов, взошёл по широким ступеням. На вершине лестницы дорогу преградили семеро наместников, оставленных блюсти полис в отсутствие большинства должностных лиц: иерофантида Эафо, двое анфеархов из хилоновой партии, зять Фелеса Аристофеон, брат Анексилая Анексимандр, старейшина анфейских земледельцев Лампрокл и приятель Харидема Силан. За спинами наместников высилась статуя Аэлин из розового мрамора, волосы богини и яблоко в её руке сверкали чистым золотом.

– Привет тебе, стратопедарх Диомид, и добро пожаловать домой! – провозгласила Эафо, смуглая черноволосая женщина, чья завораживающая красота ничуть не померкла с годами, хотя жрица возглавила храм Аэлин ещё когда Хилон был ребёнком.

– Привет тебе, прекрасная Эафо, привет вам, почтенные наместники, привет вам, сограждане!

– Анфея вверила тебе своих лучших детей. Привел ли ты их домой в целости? – проскрежетал Силан. Его вытянутая высоколобая голова, поросшая кучерявыми седыми волосками, казалась почти лысой, что придавало облику советника несколько змеиный вид. На неприятном узком лице с острым крупным носом, бледными губами и густыми чёрными бровями застыло вечно презрительное и самодовольное выражение. Казалось, этот человек постоянно чувствует какой-то неприятный запах.

– Мы вернулись домой и вернулись с победой!

Толпа вновь заревела. Восторгу граждан не было предела. Следующие четыре года их полис будет считаться победителем Игр, хранителем священного символа Эйленоса, а это означает почёт среди людей и благословение богов для всех жителей.

– Как показали себя наши граждане? Прославили ли они свою родину, или были те, кто навлёк на неё позор? – спросил Лампрокл, седовласый муж с суровым лицом аскета, даже яркий праздничный гиматий казался на нём грубым крестьянским одеянием. Говоря про позор, Лампрокл посмотрел прямо на Хилона.

– Я поведаю о том не тая, – кивнул Диомид. – Я вынес суждение о каждом, а утвердили его досточтимые Бримий, Сперхон, Котисс, Хевастогет.

Названные четверо – анфеархи, сопровождавшие посольство, все бывшие атлеты – встали по обе стороны от Диомида. Он взял в руки свиток, скреплённый печатями принимавших решение, и начал читать:

– Прокл, сын Амфия, – молодой атлет вышел вперёд, – достоин наилучшего поощрения!

– Это так! – хором подтвердили четверо анфеархов, и вспыхнувший от радости юноша, поцеловав каменную ступню богини, прошёл в храм.

– Мелес, сын Хоя. Свершил малый проступок!

Парень понуро двинулся дальше. Проиграв состязание из-за глупейшей случайности, он напился до беспамятства и показался на людях в непристойном виде. Теперь гражданам следовало назначить ему наказание. Впрочем, учитывая причину проступка, вряд ли оно будет слишком тяжёлым.

– Иарай, сын Лекла. Антим, сын Крома... – Диомид выкрикивал всё новые имена, оценивая каждого названного, и атлеты один за другим проходили в храм – «достойные наилучшего поощрения» и «оправдавшие доверие» с радостными лицами, «приложившие недостаточно усилий» и «свершившие проступки» – с разочарованными. Последних набралось немного. Диомид был человеком вспыльчивым, но добродушным, да и прочие оценщики не отличались злым нравом.

– Анексилай, сын Анексилема! Победил в конных бегах, конных бегах с дротиком, колесничных бегах. Достоин наилучшего поощрения!

Менетеид, гордо выпрямившись, вышел вперёд. Венок за колесничные бега украшал его золотые кудри, а другие два висели на сгибе локтя. Все венки он нанизал на резной мраморный столб у ног статуи. Взамен, иерофантида надела ему на шею золотую табличку с его именем, годом калаиды и названиями выигранных состязаний. Анексилай облобызал ноги богини, но не прошёл внутрь храма, а встал неподалёку.

Таким же порядком стали вызывать остальных. Каждый атлет вешал свой венок на столб, получал взамен табличку и вставал рядом с Анексилаем.

– Хилон, сын Анакрета, победил в панкратионе! Достоин наилучшего поощрения!

Толпа закричала, но вместе с похвалами зазвучали свист и возмущённые выкрики. Хилону не требовалось оборачиваться, чтобы узнать свистящих – сторонники Харидема и Силана, наиболее крикливые и шумные из граждан, всегда готовые оставить любые дела ради смуты и склок в народном собрании. В этом они были настоящие умельцы, и свист малого количества смутьянов заглушил было хвалебные возгласы, но тут кто-то пронзительно запел «Анфейскую песнь». Площадь радостно подхватила, и злобные крики утонули в громогласном хоре. Под торжественный напев Хилон вышел к статуе.

– Свистеть, когда другой получает награду – есть ли лучший способ уподобиться свинье? – ухмыльнувшись, прошептал Анексилай, когда Хилон встал рядом с ним.

– Песнь – твоя затея? – в тон ему тихо спросил Хилон. – Спасибо.

– Мелочь. Ты понял? Они, кажется, переманили Лампрокла.

– Да. обсудим позже.

– Диомид, сын Илоста, – выкрикнул кто-то из анфеархов-оценщиков.

– Достоин наилучшего поощрения! – дружно воскликнули атлеты, и сияющий от гордости Диомид, водрузил свой зубчатый венок поверх всех остальных. Едва стратопедарх поцеловал подножие статуи, атлеты бросились к нему и, подняв на руки, понесли в храм. Стратопедарха поставили на алтарные ступени, и тот, сжимая в руке платиновый символ победы, поднялся к сработанной из белой слоновой кости и золота статуе богини, высившейся в глубине светящейся красным светом ниши.

– Спренсиэ Аэллейнэ, амарфиа, амарфэда! – провозгласил Диомид. – Узри, покровительница, умножающая любовь, дарящая радость – дети твоего города вернулись с победой! Дар Эйленоса справедливого, неподкупного, передаём тебе в сохранности. Славься, покровительница!

– Аэллейн, патесса, эвкрохомос, эхтелихомос... – запел хор слова древнего гимна, и стратопедарх возложил символ победы к ногам богини.

***

Порог родного дома Хилон переступил, неся на руках отца – вот уже несколько лет старику было тяжело ходить самому. Следом вошли два дюжих раба, переносивших старого Анакрета, когда ему требовалось куда-то выйти. Они почтительно приняли у Хилона его ношу, и победоносный атлет радостно осмотрел знакомую с детства обстановку. Здесь собрались все домочадцы, нарядившиеся в лучшие одежды. Впереди стояли жена и сын с украшенными цветами роз и маков золотыми подносами.

– Благословен день, когда наш господин вернулся домой! – воскликнули все, почтительно склонившись.

– Муж, ты голоден. Вкуси плоды родной земли, – Асфо протянула Хилону поднос, где среди красных цветов стояли: чаша зерновой каши, блюдо смокв, тарелка с плодами оливы и блюдце с большим красным яблоком.

– Благодарю за заботу, жена. Отец, прошу отведай ты первым.

Анакрет отказался, тогда Хилон отведал понемногу от каждого угощения и целиком съел яблоко

– Ты хорошо всё устроила жена. Я доволен, – нарочито строго сказал он, и Асфо благодарно улыбнулась, сверкнув синими глазами. Просторный розовый пеплос, положенный матери семейства, не мог скрыть её красоту, унаследованную от богини. Асфо приходилась Анексилаю сестрой и тоже вела свой род от златокудрой Аэлин.

– Отец, ты желаешь пить. Отведай соки родной земли, – старательно выговорил заученую фразу маленький Антифонт. Его нарядили во «взрослый» красный гиматий, и мальчик этим заметно гордился. Ласково улыбнувшись сыну, Хилон взял с его подноса золотой кубок с анфейским вином.

– Ты подрос, пока меня не было, – сказал Хилон, отпив из кубка. – Лисимах, каковы успехи моего сына в учении?

– Очень способный мальчик, лишь немного рассеянный, – воспитатель строго покосился на Антифонта. Чёрная аболла Лисимаха и его нечёсанная седая борода говорили о его приверженности школе аскетов-сферолийцев. – Он приготовил подарок к твоему приезду, взгляни.

Развернув лежавший на подносе свиток, Хилон увидел записанные стилем «Третьего острова» слова: «отец», «дом», «радость», «почтение»». Вычурные глифы были писаны нетвёрдой, но вполне уверенной рукой – более чем неплохо для ребёнка восьми лет.

– Прекрасно! – сказал Хилон, и ребёнок счастливо просиял. – Лисимах, добрая работа. Стоит уделить внимание каллиграфии, у мальчика может быть дар к искусству.

– Пока рано судить, – Лисимах старательно хранил суровую бесстрастность, но было видно, что он польщён не меньше ученика.

– А ещё я обыграл деда в тавулорис! – радостно похвастался Антифонт.

– Мы оставили фигуры как есть, хотели, чтобы ты взглянул, – ухмыльнулся в седую бороду Анакрет. Рабы помогли ему сесть, и старик с удобством расположился в резном кресле, довольно глядя на своё семейство.

– Показывайте, – решительно сказал Хилон, ласково потрепав сына за голову. Мальчик подвёл его к изящному столику, где на поделенном разноцветными шестигранными делениями поле лежали четыре двенадцатигранные игральные кости и фигуры четырёх цветов. Тавулорис, игра богов и царей, равно почитаемая и царями, и нищими. Её создали в древней Пнатикамене, сам многоискусный Тирон придумал правила, а первые предметы для игры соорудил горовержец Геол. Говорили, что хорошая партия в тавулорис радует бессмертных не меньше, чем жертвоприношение.

– Та-ак… – протянул Хилон, разглядывая фигуры, – Золотая и медная богини держат серебряного кентавра в нижней четверти, железный кентавр и серебряный тритон наступают красным путём, но золотые дриада и тритон в левой башне, а здесь медный человек... Сколько выпало последним ходом?

– Двадцать шесть, «Море и песок», – с готовностью ответил мальчик.

Хилон улыбнулся. Отец, конечно, поддался, но совсем немного.

– Спасибо, сын, ты встретил меня с победой! Спасибо всем за тёплую встречу. Сегодня ужинаем вместе.&

Хилон кивнул отцу, и тот велел рабам поднять его. Миновав внутренний двор, они достигли семейного храма. Здесь Хилон вновь принял отца, и они вдвоём прошли внутрь. Просторное помещение утопало в красноватом и золотистом свете свечей, горевших перед множеством пъедесталов с бюстами и статуями хилоновых предков. У дальней стены помещалась ниша со статуей Аэлин, изображения прочих богов выстроились вдоль боковых стен.

– Ты уж прости, сын, не смогу тебе помочь, – усмехнулся Анакрет. ‒ Отнесёшь меня к матери?

Усадив отца на каменную тумбу у невысокого пьедестала, Хилон посмотрел на мраморный бюст пожилой женщины с добрыми глазами. Ему показалось, будто от камня исходит тепло, ласковой рукою касающееся лица – или это поднялся вверх жар от свечей?

– Мама... – прошептал он с улыбкой.

– Уж пятый год, – покачал головой Анакрет. – Говорят, жён надо не любить, только уважать, но мне не кажется, это самый лучший обычай… Ладно, что болтать, давай дело делать – порядок помнишь?

На пъедестале уже были приготовлены корзины с подношениями. Первым делом Хилон почтил богов возложив к их изображениям соответствующие дары: красное яблоко – прекрасной Аэлин, цветок эдельвейса – справедливому Эйленосу, букет сирени – хранительнице очага Осме, кедровую ветвь с большой шишкой – пастырю волн Сефетарису, лебединое перо – ветреной Тимерет, лист папоротника – подземному Урвосу, клубок плюща – неистовой Даяре, цветок лилии – дарителю жизни и смерти Эретеросу, пучок колосьев – благословляющей пашни Алейхэ, зажжёный факел – светозарному Латарису, закрытый замок – таинственной Эникс и запечатанный кувшинчик вина шумному Сагвенису. Вслед за двенадцатью старшими богами, Хилон принёс подношения младшим, задержавшись у изображения покровителя Сенхеи Феарка – к его алтарю он возложил шесть лилий в знак скорби по Тефею. Затем Хилон обошёл статуи предков, начиная с легендарного Элефтера – основателя рода. Возле каждой он ставил букетик из лилий и сирени, миску муки, и наполнял вином каменные чаши, вмурованые в пъедесталы. Под конец, он возложил подношения к каменным полкам с урнами праха младших членов семьи и к общему кенотафу всех родичей, умерших в безвестности.

Закончив, Хилон направился в отдельную комнатку, где были выставлены взятые в бою доспехи и оружие, каменные изображения трофейных столбов, знаки достоинства анфеархов и стратегов, символы основанных колоний, почётные награды и прочие свидетельства славы рода. С гордостью осмотрев сокровища, Хилон присоединил к ним свою золотую табличку, постаравшись уложить её как можно незаметней. Он не хотел гордиться этой победой.

На этом церемония возвращения была закончена, и, на два голоса прочтя хвалебную песнь, Хилон с отцом вернулись в мир живых.

***

С наслаждением вдохнув сложный аромат сандала, апельсина, кедра, каких-то душистых трав и солей, запах которых он не мог разобрать, Хилон погрузил голову в горячую воду и, вынырнув, откинулся на спинку ванны. Его кормилица Хлено подала ему кубок с освежающим травяным настоем и, попробовав локтем воду, щедро добавила кипятка.

– Горячо, Хлено, – фыркнул Хилон.

– Ничего-ничего, – точно мать капризному ребёнку проворковала старушка. – Горячо, а ты потерпи. Жар жилки расслабит, косточки промоет, будешь здоровый да сильный.

– Ну ладно-ладно, потерплю, – Хилон ласково погладил кормилицу по тёмной узловатой руке. – Прекрасная ванна, жена. Ты скоро затмишь Петрея.

– Он приходил незадолго до тебя и рассказал, что делать, – улыбнулась Асфо. В длинном хитоне до пят, открывавшем точёные белые руки, с высоко заколотыми золотистыми волосами, она казалась очаровательной. – Отец, тебе угодно что-нибудь ещё? – обернулась она к Анакрету. Старик сидел в кресле, с кувшином сладкого вина и блюдом засахаренных смокв, до которых был большой охотник.

– Нет, всего достаточно… Бедный Тефей, как жаль мальчика. Подумать только, они обвинили тебя! У нас тут много разговоров было.

– Тебе непременно нужно послать своим защитникам подарки, муж мой, – деловито сказала Асфо. – Царю Пердикке, конечно, коня или охотничьих псов – он знаменитый охотник, урвософорцу можно подыскать что-то связанное с их учением, какую-нибудь книгу или реликвию.

– Это разумная мысль, жена, потом обсудим. Анексилай говорил, что Харидем попытается ославить меня.

– Кто-то его опередил, – сказал отец. – Когда Харидем прибыл, весь город уже знал, что произошло. Некоторые ему поверили, но очень немногие.

– Однако, ему поверил Лампрокл...

– То, что ты убийца, Лампрокл не считает – он это сказал прямо. Он решил, что вы с Анексилаем что-то замыслили против народа. Ты же знаешь Лампрокла. Он такой с детства, если что в голову вобьёт, не переспоришь.

– Странно… Жена, завтра праздник, а послезавтра я хочу провести симпосий, пошли приглашение Лампроклу. Пригласи ещё Диомида, Фелеса, обязательно Анексилая с братом, ну и прочих – я завтра напишу список.

– Петрей говорит, ты близко сошёлся с моим братом...

– Да, Анексилай мне сильно помог. Это он не дал Харидему меня ославить.

– Я рада, но прошу тебя, осторожнее с ним. Нужно трижды подумать, прежде чем ему довериться.

– Почему ты так строга к нему, дочь? Он ведь твой родич, – прищурился Анакрет.

– Именно поэтому. Анексилай не похож на прочих Менетеидов. Мы спесивы, но только Анексилай унаследовал от царей больше, чем просто имя. Хорошо, что он твой союзник, а не враг, но не забывай, кто он, и будь настороже.

– Думаю, это добрый совет, – Анакрет приязненно посмотрел на невестку.

– Что ж, я отнесусь к Анексилаю по справедливости. Пока он будет мне другом, я буду другом ему, но с разумными предосторожностями.

– Это правильно, – Асфо покосилась на песочные часы. – Думаю, тебе пора заканчивать омовение. Отец утомлён, я провожу его ко сну, а ты переоденься, Молтис вот-вот придёт.

– Ты позвала Молтис?! Зачем?!

– Петрей сказал – и я с ним согласна – что тебе настоятельно необходима женщина. У меня сегодня скверные дни, Бренис в деревне, а остальные наши рабыни для этого не годятся. Это моя вина. Когда придут доходы с деревни, подыщу что-то на рынке. В осень как раз прибудут корабли с востока, а архенские рабыни очень хороши. Урожай в этом году богатый, можно купить сразу нескольких...

– Постой, жена, мне не нужна женщина! По крайней мере, не сегодня!

– Муж, подумай о своём здоровье. Все врачи говорят, что длительное воздержание вредно, тем более при упражнениях и сильных потрясениях.

– Но...

– Я понимаю, ты скорбишь о друге, и все мы скорбим, но именно поэтому тебе нужна Молтис. Её искусство умерит боль, и сон пойдёт тебе на пользу. Тефей не хотел бы, чтобы ты загубил себя скорбью.

– Слушайся жену, сынок, – проворковала Хлено, подливая ещё горячей воды. – Мужчина, который послушен хорошей жене, живёт до ста лет.

– Действительно, сын, – сказал Анакрет. – Это варвары в скорби валяются в грязи, ходят в драной одежде, увечат себя и вообще уподобляются животным. Эйнему это не пристало.

– Хорошо, хорошо, – Хилон бессильно поднял руки. – Пусть будет Молтис.

– Вот и славно, – кивнула Асфо. – Хлено, принеси господину халат, тот, мидонийский с узором. Отец, я сейчас позову рабов. Твоя постель, наверное, уже нагрелась.

Она вышла, и из-за двери тут же донеслись звуки её властного голоса.

– У тебя хорошая жена, – одобрительно сказал Анакрет, прислушиваясь.

– Ты мне её сосватал, – улыбнулся Хилон.

***

Удобно развалившись на ложе, Хилон угрюмо рассматривал изящное убранство собственного андрона – зала для симпосиев и пиршеств. Украшения и обстановка отличались отменным вкусом и чувством меры, что отмечали все, кому довелось здесь побывать. Обыкновенно Хилон этим гордился, но события недавних дней опустошили его. Жена была права, позвав Молтис. Хилон удивлённо подметил, что ожидает прихода гетеры с почти юношеским волнением.

За дверью послышались голоса: деловитый жены и другой, мелодичный, вибрирующий, от звуков которого сердце тут же начинало учащённо биться, а тело пробирала волнительная дрожь. Украшенная резными изображениями нимф, дверь отворилась, и в зал, изящно покачивая бёдрами, вошла Молтис, почитателями именуемая Анфейской розой.

Никто не знал откуда Молтис родом и кем были её родители. Одни говорили, будто искусству любви её обучили в Кахаме, в знаменитом храме Гехеш, другие – что она дочь рыбака, благословлённая самой Аэлин, третьи называли её дочерью легендарной Артимии Иолийской, гетеры на царском троне. На все слухи Молтис не отвечала ничего, таинственностью подогревая свою, и без того немалую, славу. Несколько лет назад, никому не известная девушка прибыла в Анфею откуда-то с востока, и тут же поразила всех, потребовав испытания на звание гетеры первого класса. Ко всеобщему изумлению, дерзкая чужеземка прошла испытание, да так блестяще, что удостоилась приглашения в братство Золотой Розы. С тех пор слава Молтис только росла, в её друзьях числились лучшие люди Анфеи. Чужеземцы платили баснословные суммы за встречу с ней, но с анфейцев она требовала шестую часть, ещё меньше с тех, кто отметился на службе городу, а небогатых людей, слывших народными заступниками, приближала к себе не требуя платы. «Всякий обязан побуждать мужей к достойным делам, чем умеет: герой – примером, философ – словом, гетера – любовью» ‒ эти слова Молтис с одобрением повторяли даже записные ханжи.

– Приветствую славного Хилона, – нежно пропела гетера. – С нашей прошлой встречи прошло столько времени... Я скучала.

Хилон невольно улыбнулся. Пышная грива тёмных вьющихся волос, карие глаза, немного неправильные черты лица – красивая женщина, но не одна из тех ослепительных красавиц, с которых ваяют скульптуры и пишут портреты. Увидевший Молтис впервые не приметил бы ничего особенного, но немногим удавалось избежать её чар, проведя с ней хотя бы недолгое время. Молтис прекрасно владела всеми искусствами, необходимыми гетере, обладала безупречным вкусом и умела найти подход к каждому. К философу Хилону она явилась в белом хитоне с красной оторочкой, сопровождая Анексилая на симпозий облачалась как царица, а для кого-нибудь из народных вожаков скорее бы разделась, чем оделась.

– Здравствуй. Я тоже рад тебя видеть.

– Хилон, дорогой мой, кого ты хочешь обмануть? – серебристый смех гетеры взлетел к потолку. – Мы с тобой старые друзья, ты от меня ничего не скроешь.

– Я рад тебе, но сильно устал...

Лёгкой походкой пройдя по залу, Молтис изящно расположилась на ложе напротив. Вид будто бы случайно выскользнувшей из-под длинного хитона ножки заставил дыхание Хилона на миг замереть. Едва уловимый цветочный аромат духов кружил голову, будоражил кровь.

– Прекрати, я знаю причину, все мы слышали про твоего друга. Это так печально. Как жаль, что его не знала, – грусть в голосе женщины казалась совершенно искренней.

– У меня не было друга ближе.

– И все, кто тебя любит, скорбят вместе с тобой, но уныние непристойно для философа. Неумеренность в скорби ничем не лучше неумеренности в удовольствиях. Горе – не оправдание для излишеств.

– Это из моего трактата, – улыбнулся Хилон.

– Конечно, и это прекрасный трактат. Жаль, сам автор его позабыл, а ведь там немало мудрых мыслей. «Печаль по покинувшим нас суть чувство прекрасное и благородное, так уместно ли примешивать к нему безобразное? Что есть осквернение собственного облика, отказ от приличий, неуёмные причитания и нанесение себе увечий, как не плоды тщеславия и неумеренности?».

– Я написал это для отца, чтобы поддержать его после смерти матери, – глядя в потолок пробормотал Хилон. – Ох и мудр же я был тогда...

– «Сравни своё нынешнее положение с тем, что было до того, как ты узнал его. Тогда у тебя не было никаких причин ругать судьбу. Значат ли твои проклятья и жалобы, что лучше бы тебе было не узнать его совсем и избавиться тем самым от горечи утраты?» – в голосе Молтис звучала ласковая твёрдость, точно у матери, читающей нравоучения сыну.

– «Не лучше ли принять данное вам время как минувшую радость и благодарить за неё богов, а не уподобляться мелочным людям, что видят в любой вещи лишь её недостатки, пренебрегая всем прекрасным и полезным». а, Молтис, я и впрямь поступаю не так, как сам учил.

– Как полезно некоторым философам вспомнить собственные трактаты! – рассмеялась гетера. – Истинно так, Хилон, негоже в скорби отвращаться от смеха, света и радости. Неужто этого бы хотел для тебя твой друг? Он любил видеть хмурые лица и слушать причитания?

– Тефей? Терпеть не мог. Он любил пирушки, вино и вкусно поесть. Слышала бы ты, как он рассуждает про различия чёрных и белых свиных грибов или виды подлив к мясу кахамских змей.

– И нами, гетерами, наверное, не пренебрегал, – Молтис подмигнула. – Так должны ли мы вести себя так, как сам он терпеть не мог? Этим ты его память не почтишь. Чем бесплодно скорбеть – действуй! Соверши что-нибудь в память о нём, посвяти ему труд или продолжи его дело. Ты составил жизнеописание своего деда, и теперь память о нём останется в веках, неужто твой друг не заслуживает подобного?

– Клянусь Волосами Аэлин, это чудесная мысль! Жизнеописание и посвятить труд – я даже знаю какой!

– Вот это достойно мужчины, а пока наслаждайся, ибо умеренные удовольствия дают силы и укрепляют дух, а без этого ничего достойного не совершить. Но подожди – наши чаши пусты! Аэлин Белогрудая, это настоящее преступление.

Взяв со столика расписной чернофигурный ковшик, гетера зачерпнула вина из кратера, и тёмная, почти чёрная струя трёхлетнего гилифского пролилась в хилонову чашу.

– Оно не разбавлено, – заметил Хилон.

– И хорошо. Неразбавленное вино омоет сердце, а потом мы приготовим своё. Этот вечер заслуживает особого вина. Предложишь тост?

– За прекрасную Молтис, мудрейшую из гетер, – усмехнувшись, Хилон плеснул каплю вина на пол и залпом осушил чашу. Молтис была права – горьковато-сладкое вино омыло сердце, заставив печаль отступить. И впрямь, прекрасная мысль – увековечить имя Тефея в трудах. Стоило пригласить Молтис только ради этого.

– За Хилона из Анфеи, лучшего любовника из философов, – гетера одарила Хилона улыбкой, немедля заставившей воспламениться чресла.

Поставив бокал, она выдвинула из столика глубокий ящичек и деловито принялась в нём копаться. Достав небольшой камень, покрытый резьбой в виде виноградных гроздей, она поместила его в медный треножник, под который поставила зажжёную свечу.

– У тебя прекрасный вкус, – заметила гетера, не отрываясь от своего занятия. – Всё, что нужно для хорошего винопития. Ну что, ты готов к игре? Вечер ждёт своего напитка.

– Начинай.

Молтис бронзовыми щипцами подхватила с треножника раскалённый камень и бросила его в кратер с вином. Свечу она поставила так, чтобы огонь нагревал сосуд снизу.

– Итак, начинаем, – открыв ящичек со специями, гетера подхватила пальцами несколько палочек корицы и бросила их в кратер.

«Сколько не знай наслаждений, и сколько страстей не изведай,

Всех их милее уютное дома тепло».

Продекламировала она и закрыла ящичек. Вино и пряности – утончённая застольная игра, требующая тонкого вкуса, умения слагать стихи и богатства для покупки изысканных вин и драгоценных пряностей.

– Что ж, – сказал Хилон, выдвигая ящичек со своей стороны, – тогда так.

Деревянной лопаточкой добавив в кратер кардамона, он произнёс:

«Сладостно лето вокруг, но вдохнув ветерок на закате,

Слышу на языке ледяную осеннюю горечь».

– Неплохо, – беззвучно похлопала Молтис. Взяв с серебряного блюда очищенный апельсин, она изящно подцепила его длинными ногтями, раскрыла, и в её ладонях словно расцвёл прекрасный цветок. Дав Хилону полюбоваться им, она разомкнула ладони, и оранжевая звёздочка с тихим плеском скрылась под тёмной поверхностью вина.

«В сердце печаль об ушедшем впустив, я глаза поднимаю:

Светом затмила луну упавшая с неба звезда».

Постучав пальцами по столу в знак одобрения, Хилон бросил в кратер четыре коричневые звёздочки бадьяна.

«Краток, о смертный, твой век, угасает цветущее зеленью лето,

Мелькнул за осени златом зимы белый плащ».

Он замолчал, задумчиво глядя на начинающее закипать вино.

– Нет, закончим мы не так, – покачала головой Молтис. Зачерпнув горсть свежих цветов нарцисса, она щедро добавила их к напитку.

– Кончается лето и близится осень, но какой бы долгой не была зима, за ней всегда приходит весна. В преддверии осени мы будем пить за надежду на весну.

Молтис наполнила чашу и подошла к ложу Хилона. Выпив половину, она протянула ему остальное.

– За надежду на весну, – сказал Хилон. – Надеюсь, мы оба её увидим.

Он выпил до дна, и ароматное вино горячей волной прошло по его телу, согревая, дразня, возбуждая страсть. Едва отняв чашу ото рта, он ощутил на своих губах поцелуй, цветочный аромат духов закружил голову и всё вокруг исчезло. Лишь одна мысль осталась, крутясь в голове назойливой мухой: «в преддверии осени мы будем пить за надежду на весну».