Эльф среди людей

Руины останутся руинами.

Я говорю о сокровищнице, которая под ними.

И даже не о золоте и драгоценностях могил, хотя, ручаюсь, их там много. Настоящая сокровищница – иная.

Сокровища памяти Арнора.

Хэлгон, ты можешь назвать каждого вождя, кто погребен там. Ладно, ладно, не каждого… тебе непременно надо возразить! Хорошо, большинства. Ты можешь рассказать о его деяниях, о его друзьях и врагах.

И если люди будут знать, что можно придти к нам за прошлым… пылкие юноши, мечтающие о подвигах древних героев, мудрые старцы, пишущие хроники, зрелые командиры, готовые учиться у предков… что? да, и мечтательные девы тоже, я зря забыл о них, – так вот, каждому из них может раскрыться та страница прошлого Арнора, которая нужна именно ему. Или ей.

И если мы сочтем нужным, он, она унесет с собой древний меч, древнюю брошь… что именно дать – решать нам.

Какую часть арнорского прошлого впустить в настоящее и будущее – решать нам.

И прошлое пойдет бок-о-бок с живыми. Войдет в мир живых.

Тебе не придется выбирать между верностью Арнору и верностью мне. Ты будешь служить своему Арнору: всем тем, кого ты любил, пока они были живы.

С тобой они проживут новую жизнь. Пусть не во плоти, пусть в памяти потомков – но новую.

Хэлгон завороженно смотрел на Келегорма.

Именно так, с безмолвным восторгом, он глядел на него в то время, когда лорда еще звали не Неистовым, но Светлым, когда он говорил, что они пойдут на Восток продолжать дело Оромэ, когда свет Лаурелина еще сменял свет Тельпериона…

«Нравится? – Келегорм спросил не с усмешкой, но с улыбкой. – Вот и мне…»

– Это прекрасно! – выдохнул Хэлгон. – Аранг, ты понимаешь, как это прекрасно?!

«Я понима…» – начал было Келегорм, но не успел договорить и слова.

Его прервал смех… нет – хохот Хэлгона.

Вспугнутые, забили крыльями лебеди. Самцы шумели, взлетая, самки, издавая пронзительные звуки, спешно пытались отплыть прочь – те, что несли птенцов на спине, делали это сравнительно быстро, но матери с детьми, которые уже плавали, метались, не решаясь ни спастись от неведомой опасности самой, ни остаться рядом с птенцами, гребущими лапками из всех сил, но так медленно, медленно, медленно. Их отцы яростно шипели, готовые броситься на неведомого врага, – и ему бы не поздоровилось!

Хэлгон продолжал хохотать, утирая слезы.

На вопрос Келегорма, что происходит, лишь махнул рукой: потом!

«Н-да, – медленно проговорил Железный лорд, – я был иного мнения о лучшем из разведчиков Арнора. Так перепугать птиц, когда отряд скрывается… Нет, всё-таки многое в мире людей для меня пока остается загадкой».

Уже в середине того же дня погода стала лучше. То есть она, наоборот, стала заметно хуже: задул юго-западный ветер, небо затянуло тучами – пока еще высокими, но все эльфы понимали, что ночью пойдет дождь.

Лагерь оживился. Синдары зачехляли оружие, готовясь к непогоде.

Хэлгон, не находивший себе места, пока все были спокойны, сейчас сидел с видом влюбленного юноши, глядя в пространство и восторженно созерцая что-то, видное лишь ему одному. Келегорм с улыбкой посматривал на него, даже не пытаясь угадать, с кем из правителей Арнора ведет следопыт безмолвную беседу. Мысли Хэлгона сейчас в далеком прошлом, и так проще. Доберемся до Холмов Мертвых – вернется в настоящее. А пока пусть бродит где ему угодно.

Сумерки были многообещающе холодными и ветреными, отряд покинул болота. К середине ночи эльфы были уже у самой переправы, скрылись в прибрежным деревьях – сколь ни терпелив эльф к дурной погоде, но от этого сырого ветра лучше укрыться. Перворожденные вопросительно посматривали на Келегорма: стоит ли ждать? – ведь понятно, что в такую погоду никто… но Железный лорд оправдывал ими же данное ему имя и молча ждал дождя.

Под утро начало моросить.

Подгоняемые в спину пронзительными порывами ветра, эльфы перешли вожделенный мост столь быстро, что Хэлгон, привычно замыкавший отряд, в своей задумчивости шагал обычным широким шагом следопыта – и не обгонял синдар.

На лиги пути, что на север, что на юг, дорога была пустынна.

Келегорм сразу же свернул с тракта, идя прямо на север. Он вел отряд к одному из проходов через Южное всхолмье, где им предстояло разделиться: половина должна была с Хэлгоном пройти сквозь эти холмы и выйти к северной части Тирн-Гортада, половина с Келегормом ударить с юга.

Зеленопутье осталось по левую руку, дождь и ветер служили эльфам надежнейшей из охран, а скоро им на помощь пришли холмы и перелески Кардолана. Отряд вошел в Эриадор, и об этом – можно было быть уверенным! – не узнала ни одна живая душа.

Неживые души вскорости узнают. Но пока это неизвестно и им.

Шли до темноты. Стремительный ночной шаг сменился размеренным, обычным, и Келегорм не торопил синдар. Торопиться им придется в самом конце, а сейчас – беречь силы.

Ночной привал в перелеске. Закрытые со всех сторон костры: в Пустоземье прятаться не от кого, и всё же лишняя осторожность не будет лишней. Фляги мирувора, нужного сейчас больше, чем лембас. И отдых.

Хэлгон пошел принести еще сушняку.

«Не спится?»

– С чего бы? Это неспешная прогулка, а не переход.

«Смотри. Мне нужно, чтобы к бою ты был…»

– К бою я буду свеж и бодр. Рассчитывай их силы, не мои.

«Что ж, проверим расчеты. На пятый день после полудня? Что думаешь?»

– О нет… – простонал Хэлгон. – Аранг, ты такой же, как они!

«Как синдары?» – приподнял бровь Келегорм.

– Не синдары. Они. Две тысячи лет меня зовут на военные советы! Скажи мне, что могу я понимать в этом?! Мое дело – разведка. Ваше дело – решать.

«За две тысячи лет ты не научился разбираться хотя бы в том, как рассчитать силы отряда? Хэлгон, я не верю».

Тот молчал: сначала гневно, потом сосредоточенно. Спросил:

– Сколько ты дашь нам на переход через Южное всхолмье?

«А сколько ты хочешь?»

– Не меньше дня. С хорошим отдыхом ночью.

«Хорошо. Успеваем».

– Успеваем? К чему?

«Если бы я знал, Хэлгон… если бы я знал. Спроси меня, отчего я так боялся, что нас заметят на мосту Тарбада… и куда я спешу теперь! Я чувствую лишь одно: в наших краях появилась еще одна сила. Это не Враг… оно не похоже ни на Саурона, ни на назгулов, но… это враг. Он опаснее всей нашей нежити, вместе взятой».

– Он в Холмах Мертвых? – нахмурился следопыт.

«Я не знаю. Он где-то там. И наверняка захочет добраться до наших холмов и их милых жителей. Или до Вековечного Леса. Я не рискну пройти Незримым миром и узнать, что он такое. Его легко спугнуть. Сначала мы закончим то дело, за которое взялись. Потом… посмотрим».

Хэлгон переложил костер: неярко, но гореть будет долго. Келегорм ждал.

– На пятый день? Мне думается, это правильно. Синдары не устанут. И мы, надеюсь, не опоздаем к твоей неизвестности.

Кто-то из синдар спал, кто-то сидел у огня в глубокой задумчивости, кто-то ушел на вершину холма: поговорить с ночным ветром и редкими звездами, когда те выглядывают из разрывов туч.

Следопыт обошел все костры, поправил дрова, подложил сушняк. Двигался он более чем бесшумно: так, чтобы не потревожить ни сна одних, ни грезы других.

Вернулся к Железному лорду.

Тот показал кивком: отойдем.

Они прошли десяток-другой шагов.

«Раз уж тебе не спится. Позволь мне узнать, – нечто среднее между усмешкой и улыбкой, – что такого смешного я сказал вчера?»

– Лучше не спрашивай… – опустил голову Хэлгон.

«И всё же? Чтобы ты позабыл о том, что отряд скрывается? Рассказывай, я хочу знать. Какой-то случай из истории Арнора, я правильно понимаю?»

– Если бы Арнора… – он опустил голову еще ниже.

Вокруг них простиралась Пустошь, и ветер свистел над ней – но Хэлгон чувствовал себя зажатым в угол. Надо было сознаваться. И он выдохнул:

– Это было раньше. Еще до. В Мифриме.

«Где? Где?!»

– В Мифриме, – разведчик рассматривал траву у своих сапог. В темноте ее не было видно совершенно. – Тогда… Когда только пришли через Лед. Они.

«И почему же я о столь замечательном случае узнаю только сейчас?»

– Ты был тогда занят. Ты ругался с леди Аредэлью.

«А ты ругался со своей женой?»

Хэлгон опустил голову еще ниже (а предпочел бы и вовсе втянуть в плечи, как дивный зверь из дальнего Харада). Он не чувствовал вины, но рассказывать Железному лорду об этом… более чем не хотелось.

Но придется. Отступать некуда.

– Не с женой.

Он выдохнул, будто собирался снова глотнуть выморжа, и произнес имя:

– С Королем Финголфином. То есть тогда еще не Королем.

«С кееем?!»

Он молча кивнул несколько раз.

«И?!»

И Хэлгон рассказал о том, «как опасен путь через Лед».

…хохот призраков имеет одно замечательное свойство: он не слышен в Явном мире. Иначе бы весь лагерь вскочил разбуженным.

Местность заметно повышалась. Отряд, следуя за изгибами Зеленопутья, шел теперь не на север, а на северо-запад. По-прежнему недалеко от дороги, не больше полулиги. Хэлгон добился права уходить вперед и осматривать Тракт – если тот был пустынен, эльфы могли не слишком петлять за холмами и выбирать тропы повыше и посуше.

Последнее было нелишним: дождь, так выручивший их на мосту, продолжал идти с отрядом. Он то едва моросил, то припускал, но не отставал от эльфов.

Келегорм рассчитывал выйти к Южному всхолмью к концу третьего дня. Они были там засветло.

Надвое отряд разделился еще на опушке Лориэна: Хэлгона привычно держалась молодежь (ему было правильно забрать с собой тех, кто всё равно не слышал Железного лорда), идти с ним собирался и Нимдин, и еще несколько перворожденных.

Кивнув товарищам «до встречи в бою», они пошли вслед за арнорцем в лабиринт всхолмья.

Келегорм с большей частью отряда остался в укромном распадке. Здесь им предстояло провести две ночи – и о кострах теперь надо заботиться самим: Хэлгон, при котором в лагере всё делалось словно по волшебству, ушел на север.

Еще день – и Южное всхолмье позади. Пока они шли, следопыту постоянно приходилось сдерживать шаг; это легко делать, когда идешь последним, но когда ты во главе и азарт близкой схватки стучит в висках…

Он никогда раньше не вел отряд. То есть – он водил отряды и многократно, но каждый раз – заменяя командира: погибшего, раненого… Он всегда оказывался за старшего – в самом прямом смысле слова.

Здесь – за плечом Нимдин, Кархид, другие… Рассказал бы ему кто-нибудь, что он поведет перворожденных эльдар. Дориатцев. Собственного убийцу.

Что, Владычица Вайрэ, не было такого в твоих гобеленах? Челнок уронишь от такого узора?

Или всё-таки было?

Что происходит сейчас: очередное нолдорское безумие или всё это и есть – Предпетое? Настоящее, не замутненное Искажением?

Но задумываться об этом во время похода было нельзя: чем глубже размышления, тем непроизвольно быстрее шаг.

Там, где склоны холмов были пологи и направление ясно, он старался идти рядом с синдарами. Поглядывал на Эредина – тот заметно оттаял за время этого похода. Еще бы, когда рядом с тобой идут убитый и убийца, спокойно идут, не бросают тайком яростных взглядов… Хэлгон подошел к нему поближе и спросил, как о будничном:

– Ты уплывать собираешься?

У недоумения очень много оттенков. От «о каком плавании ты говоришь?» до «почему спросил именно сейчас?» И они один за другим сменяют друг друга. Поневоле придержишь шаг, чтобы полюбоваться.

– Если я вышел, то и твои родители вышли наверняка. Я бы на твоем месте уплыл. Подумай об этом.

И не споткнись на ровном месте.

Обменяться понимающим взглядом с Нимдином. Знаем друг друга всего несколько дней, а будто несколько веков. С таким чувствуешь себя как за каменной стеной. Спокойный, улыбчивый, добрый. Меткий, опять же. Приятно сознавать, что погиб от руки хорошего чело… в общем, хорошего.

И в сущности, в том, чтобы вести за собой перворожденных, нет ничего особенного. Сколькими дунаданами он командовал за эти века? А последнюю тысячу лет уже в каждом – кровь Элроса. А значит и кровь Финвэ.

Сказал бы какой-нибудь провидец простому аглонскому разведчику, что ему доведется командовать сотнями потомков Финвэ …

…и как у тебя нитки не путаются, Владычица Вайрэ? Поистине, несравненно твое могущество.

Когда остановились на привал, Хэлгону уже не понадобилось делать ничего.

Совсем.

Даже отдавать приказ движением брови, как это умеют делать истинные лорды.

Небольшая пещерка от так и шедшего с ними дождя, костер, скудный ужин… опытные бойцы вообще ограничились несколькими глотками кто мирувора, а кто и вовсе – воды. В бой следует идти налегке.

И отдохнуть сейчас.

Впереди долгая октябрьская ночь.

Хэлгон убедился, что дров хватит до утра, вытянулся у костра и прикрыл глаза.

Отсветы пламени

Спокойное золотистое тепло. Сполохи огня сквозь несомкнутые веки.

Не того Пламени, что жег сердце в прежней жизни, оставляя пепел и уголья позади, но того, что, умело разожженный и незримый врагу, согревал на границе, того, что делал пещеры уютнее чертогов, того, что грел душу в просторах Пустоземья, когда огонь не разожжешь, и разве что глотком выморжа согреется товарищ, а ты – гордый эльф, ты и так перетерпишь, потому что дружба и верность греют вернее, чем этот жидкий огонь.

И кажется, что они сейчас рядом. Аранарт повторяет свои слова про рогатую голову – нагнем, и пойдем, и подденем на рога, можешь не сомневаться! – радостью боя сияют глаза Арагорна, пытается скрыть волнение Араглас, вернувшийся на свой север… сполохи складываются в лица, негромкое пение костра – в слова, и кажется, что многие и многие сейчас здесь, стоят рядом с ним, и если мертвый Келегорм может командовать отрядом живых, то почему мертвые люди не могут быть сейчас с ними?

Твое сознание говорит, что это невозможно, тебе издавна известно, что у атани другая судьба, ты выучил и понял это, ты знал, что с людьми расстаются навсегда… но ты сейчас не веришь ни единому слову Валар, не веришь так же глубоко, как не поверил Намо, когда услышал слова Проклятия, только тогда твое неверие было дерзким и гордым, а сейчас оно спокойное и чуть грустное: этот мир – живой, и значит, он способен не во всем подчиняться и Вашей воле, и даже воле Единого, и пусть говорят, что мертвые атани покидают Арду навсегда, это не так, не совсем так, некоторые – задерживаются, но не из непокорства, а просто потому, что живы те, кто их помнит, кто их любил и любит, и нити любви, дружбы, сердечного тепла не дают духу умершего адана оборвать связь и уйти в то блистающее холодным огнем Неведомое, где ждет его Эру.

Эру подождет. Он терпелив. Он поймет: мертвым атани есть ради чего задержать в Арде. Ради кого.

Есть с кем, призрачнее призраков, пойти в завтрашний… уже сегодняшний бой.

Светало.

Затушили костер. Арфы, дорожные мешки, чехлы луков, прочую поклажу сложили в щель между валунами, закрытую кустарником.

Встали полукругом, глядя на нолдора.

Хэлгон чуть улыбнулся. Молча кивнул: идем.

Быстрым шагом отряд поспешил на северо-запад.

Еще до восхода пересекли Зеленопутье, начали подъем на Тирн-Гортад. На одном, на другом холме оставляли по бойцу, Хэлгон в два слова говорил, где именно искать вход внутрь.

Торопились: к полудню надо было добраться до самых северных, а это больше трех лиг. Приказ Келегорма «бить тварей всем одновременно» звучал в ушах. Его не нужно было повторять.

На юге Железный лорд точно также разводил по холмам свою часть отряда.

«В полдень. Всем разом. Кто видит друг друга – начинайте вместе. Кто слышит друг друга – тем более. Если твари успеют понять, что мы пришли не лишить их тел, а уничтожить их – они сделают… я не знаю, что они сделают, и не хочу этого узнать! Нам не предугадать, что сотворит в своей ярости обреченная нежить. И потому – твари должны быть уничтожены разом, не успев поднять тревогу».

Эредин. Предпоследний холм. Дуилин. Еще севернее. Этот себе.

Солнце? Почти в зените. Можно перевести дыхание.

«Мой лорд, мы готовы».

«Мы тоже».

Ждать солнца. Погожий прохладный октябрьский день.

Идеально для боя.

Пора.

Протиснуться в узкое отверстие лаза было несложно. Нолдор спрыгнул на пол древней гробницы – когда пещеру превращали в склеп, ее, похоже расширили и отчасти обтесали стены. Можно встать во весь рост.

Холодно и сыро. Не тем холодом, что бывает зимой, но вековечной стылостью, безнадежной и затхлой, безысходной, беспросветной…

Хэлгон, обнажив меч, пошел туда, где было средоточие этой тоски. Полная темнота ему не мешала – отчаянье выдавало тварь. А потом – страх. Нежить поняла, зачем здесь этот злобный эльф с горящими глазами, взвыла… недолго.

Это даже не был бой.

За убитой, но недобитой нежитью нолдор шагнул в Незримый мир.

Ему, привыкшему к тропам людей, эти пути были чужды, но – скольких охотников подранок приводил туда, куда сам стрелок не пошел бы ни за что.

Кархид, Брондор, Нимдин – они все были здесь, и Хэлгон сперва почувствовал, а не увидел их. Свет, идущий от них, был так ярок, что различить их черты нолдору не удавалось.

Белая молния прочертила дугу, раздался слабый вскрик – и словно ударило внезапно сильным ветром. Еще одной твари нет.

На миг стал виден Эредин. Тотчас исчез. Похоже, и он пришел вслед за своей жертвой.

Рининд вскинул лук: белая молния, порыв ветра.

Хэлгон понял, что управился раньше прочих, – то ли с гробницей повезло: мала, то ли настолько привык за эти месяцы к тоскливым чарам умертвий, что перестал замечать их. А большинство синдар задерживалось…

Келегорм хмурился.

Железный лорд стоял неподвижно, опираясь на лук. Хэлгон кивнул Нимдину, указал глазами на лорда и вопросительно посмотрел на синдара: почему не стреляет?

«Не хватило сил. Ему не добить тварь», – одними губами ответил перворожденный.

И вспомнилось:

«Почему ты не хочешь, чтобы мы их убили?»

«Я бы хотел этого, сын Феанора. Только ни у тебя, ни у Хэлгона не достанет на это сил».

Знал, догадывался…

Нимдин выстрелил в очередное умертвие, стрела пролетела рядом со щекой Хэлгона, и нолдор удивился, что не почувствовал колебания воздуха, не услышал свиста. Потом понял: в Незримом мире всего этого нет.

Он знал, что Нимдин сейчас более чем в лиге пути на юг, а Рининд, стреляющий опять, – на одном из самых южных холмов. Но здесь они были рядом. Как они смогли сжать это кольцо? Почему умертвие, лишенное тела, всегда появляется в центре этого круга? Нолдор не понимал этого и знал, что ему и не нужно понимать. Ему тропами Незримого мира не ходить.

Еще несколько тварей. Стрелы.

Еще. Кархид взмахивает мечом… хороший у него меч, хотя и странной формы, и заточка необычная… интересно, кто ковал такие мечи в Дориате? Про Эола слышали все, только вот если этот меч ковал Эол, то он, Хэлгон, сейчас в садах Ваны цветочки нюхает…

«У Диора был похожий», – касается его мысль Келегорма.

«Сколько еще?» – Хэлгон отнюдь не о мечах, и лорд отлично понимает его.

«Одно. Дуилин задерживается».

Дуилина оглушило вонью.

Синдар не думал, что запах норы нежити может быть настолько отвратителен. Он замер, пытаясь перебороть омерзение… так застывает человек, который ждал удара клинком, но получил горсть песка в глаза.

Тварь завыла. Это было не от страха, в этом мучительном, протяжном, терзающем слух вое можно было различить слова – что-то о черном холоде и черном льде, и лед медленно наползал, незримыми оковами обездвиживая руки и ноги, так что не шагнуть к твари, не поднять меча; Дуилин понимал, что совершает непоправимую ошибку, что должен убить нежить – и немедленно, иначе произойдет то, чего боялся Железный лорд, а он не из тех, кто боится, и всё же… если не можешь шагнуть – метни меч! И Дуилин метнул, со всей силой..! клинок упал, едва пролетев несколько шагов.

Келегорм и Кархид встретились взглядами. Беду они почувствовали разом, и что делать – понятно, Келегорм чуть кивнул, а это значит, что там, в Явном мире Кархид побежал помочь Дуилину, вот только бежать ему больше лиги по незнакомым холмам, а за это время…

…от волны ужаса на миг содрогнулись все сердца. Даже самые отважные. Даже самые спокойные.

Келегорм рванул стрелу из колчана, за ним синдары ­– ни словом, ни взглядом не понадобилось отдавать приказ стрелять по твари: пусть ее не убить, пока не уничтожена ее плоть, но хотя бы ослабить.

Пока прибежит Кархид.

Он выстрелил в тварь, и не он один – не меньше десятка белых стрел вонзилось в нее.

Тварь взвыла, рухнула, пытаясь выдрать древки, за которые было не ухватиться. Раны, пусть и незримые, были мучительны.

…только всё это уже не значило ничего.

Сила, которую она призвала, не имела никакого отношения к умертвиям. Твари пользовались этой силой, не понимая ни ее природы, ни ее подлинного могущества.

Волны ледяного ужаса шли по Явному и Незримому миру.

Сила Холодных камней.

Сила смерти.

Перворожденные невольно встали плечом к плечу, готовые ей ответить. Через мгновение раздастся их песнь…

…мгновения бывает достаточно. Мгновения, ради которого стоит жить. Или умирать. Или… неважно.

Они столкнутся – как черные скалы и белопенные волны. Как грозовые тучи и снежные вершины. Столкнутся – и погребут под собой селения на морском берегу и горных склонах, корабли на волнах и путников на горных тропах. Они не смогут уничтожить друг друга, но разрушат всё, что затронет их схватка.

Дуилина это просто расплющит, как валуном.

– Стойте!! – закричал Келегорм, вкладывая в этот крик всю властность, которая у него была при жизни, всю волю, которая у него была после смерти, всю ярость, которая была и которая будет… неважно. Остановить!

Произошло чудо: он успел. Они остановились.

И мертвый ринулся против Хлада Смерти.

Он знал, что ему не одолеть эту силу, но это было и ненужно, нужно – задержать и продержаться, пока Кархид добежит…

Он просто открылся ей.

Гордость. Выше самых могучих горных пиков и сияющая ярче их снегов. Сознание того, что ты – много больше, чем человек. Не страх смерти, нет – просто срок жизни людей слишком короток, чтобы ты успел воплотить всё, что хочешь, достичь всего, к чему стремишься. Не убежать от смерти, нет – а взять жизнь за горло, поставить ее на колени и сказать «Ты моя!»

Больше всего на свете любить Жизнь!

Больше всего на свете любить жизнь… и дать ее людям. Лучшим из людей. Келебримбор, я понимаю, почему ты помогал делать эти Кольца…

Не признавать над собой ни чьих законов. Преступление против воли Эру? Что ж! Пусть поразит нас, если он всемогущ. Ударит молнией, расколет твердь под ногами… что там еще? Не спешит? Нас ждет кара в грядущем? Вот и отлично, а пока у нас есть Настоящее. Не первый век. Не первую тысячу лет. Мы свершили многое и свершим еще больше.

Н-да, и «деяния наши войдут в песни». Войдут, и не раз войдут…

Нас называют Рабами Кольца? Глупцы, судящие других по своим трусливым душонкам. Им никогда не понять истинной преданности. Не понять безмерной благодарности и восторга перед тем, кто настолько искусен, что помог нам выбраться из оков серой обыденности и паутины смерти. Не понять, что подчиняют лишь слабого, а сильный способен сам вложить свою судьбу в сильнейшие из рук и сказать…

… «мы – стрелы в твоем колчане», как это говорил Хэлгон. И как мы повторяли Клятву, ни на миг не задумавшись о смысле ее слов.

И в этом – наша свобода! Свобода тех, кто истинно силен и сокрушит всё, что встанет на нашем пути. Свобода подлинных хозяев этого мира.

А есть другая свобода. Свобода сказать «нет» – только не Валарам, не Эру, не устоям мира. Сказать «нет» – себе.

Есть запреты, через которые я не переступлю.

Не потому, что проклянут или покарают. Не потому, что боюсь расплаты. Я сам себе судья и сам себе противник.

И я говорю себе – нет.

Не пить силы из этого мира. Не подчинять его себе, побеждая тех, кто заведомо слабее. Велика доблесть – одолеть толпу слабых! Не хватит смелости выйти на бой с достойным противником – с самим собой?!

Дуилин медленно отполз в сторону. В нескольких шагах корчилась нежить, но не было сил поднять меч и нанести удар.

Ужас отступил, но холод заставлял тело цепенеть и сознание – гаснуть.

Синдар всеми силами сопротивлялся этому, но даже на то, чтобы не сомкнулись веки, у него сейчас уходило больше сил, чем на что-либо в многовековой жизни. И всё же он заставлял глаза смотреть.

И увидел призрак… Аранга? Нет, никаких вежливых новых прозвищ – сейчас это был Келегорм.

Именно таким он и представал в рассказах уцелевших в Дориате. Жуткий, могучий и непомерно гордый.

Только холод стал слабее. А потом – еще. Стало возможно пошевелиться, согреть себя своим теплом. Хотя бы немного.

Скулила раненая тварь.

Холод отпускал и разум, и Дуилин понимал, что к нему спешат на помощь, что очень скоро эта нежить будет убита – насовсем, а его вытащат, надо просто держаться и ждать, а Келегорм нестрашный… то есть, он очень страшный, но – для врага, кем бы… чем бы он? оно? ни было, надо держаться взглядом за Железного лорда, как на Карадрасе держался за скалы, потому что всё снова обойдется, придут и спасут, всё кончится хорошо, иначе и быть не может, и уже совсем, ну почти совсем не холодно.

Как серебряный луч, ворвался в пещеру Кархид, взмахнул мечом…

…незримый удар был таков, что с потолка посыпались камни, а через несколько мгновений в глубине что-то обвалилось. Сила смерти, которая шла через тварь, исчезла.

Прахом рассыпалась нежить.

Исчез и призрак нолдора.

Перворожденный подхватил Дуилина на руки и, пригибаясь, поспешил к выходу так быстро, как только позволял узкий проход.

Келегорм опирался на лук, сжимая его до белизны пальцев. И пусть даже в Незримом мире призрак виден не слишком, но – все воины понимают, какими становятся пальцы, когда они так сжаты.

Когда командир после боя остается стоять, и только сведенные пальцы выдают его.

Он говорил спокойно, но чуть медленнее, чем обычно:

– Вы помните Войну Гнева. Вы помните победу ваниар, ответивших спокойствием на ярость. Но тогда силы всё-таки столкнулись, и это погубило Белерианд. Здесь мы не можем допустить этого. Но нам проще – здесь нет врага. Этот камень – не живое существо, он просто полон силой назгулов. Вы знаете, что делать с ним. Вы знаете, как его уничтожить. Я сделал свое дело – идите и сделайте свое.

Синдары, коротко кивнув, исчезали. Лишь Брондор задержался:

– Железный лорд, тебе…

– Мне. Ни один. Из вас. Не. Поможет.

Хэлгон, стоящий за плечом Келегорма, кивнул.

Но Брондор хмурился и не уходил.

– Огонь. Туманом. Не. Разжигают.

Синдар это понимал, и всё же не мог заставить себя бросить того, кто… что? живой был бы ранен, а что бывает с призраками?

– У-би-рай-ся..! – процедил Хэлгон беззвучно, одними губами.

Брондор не мог его слышать, но выражение лица следопыта было красноречивее доводов его лорда.

Холод? Конечно.

Тихая прохлада вечеров ранней осени. Шепчутся травы, давно смолкли птицы, и паутина в глубине леса еще тяжела в ожерелье недавнего дождя.

И прядет свою нить туман, и ткет, и ткет свое полотно, словно бесчисленные помощницы Вайрэ вздумали покинуть Валинор и придти в Смертные земли, чтобы каждому соткать ткань его судьбы, и сшить из того полотна рубашку, и пусть носит на себе свою судьбу, чтобы не свернуть и не уклониться, чтобы родиться – в свой час, встретить любовь – в свой час, познать горе – в свой час и принять смерть – в свой час. Ибо нет в мире беды горшей, чем разойтись со своей судьбой. Со своей любовью. Со своей потерей. Со своей смертью.

Бедою из бед назовем смерть до срока, но еще большей бедою ­– упустить свой час. Как конь обезумевший, помчится такая жизнь, калеча и губя всё вокруг, пока не сокрушит сама себя.

И туман примет ее в свои милосердные руки, и поднимет Вайрэ обрывки своих гобеленов, изодранных дерзким, и соединит их в новый, скрыв под светлым и мягким узором раны разрывов, словно и не было тех ран, ибо придет за жизнью смерть, а за смертью жизнь, и вечно стучать челноку, и вечно сплетаться нитям, и пусть за покоем идет ярость, но и за яростью идет покой, и как бы ни спор был челнок в руках Ткачихи, но придет пора и ему замереть, ибо – выткан узор и приходит работе конец…

…самый обыкновенный камень. Большой осколок породы, скатившийся вниз, когда строили крепости. Не теплее и не холоднее любого придорожного валуна.

И сейчас, и когда-либо в грядущем.

– Почему вдруг Вайрэ? – спросил Галадорн у Нимдина. – Никогда не слышал от тебя ничего подобного. Тебе владычица Мелиан рассказывала о ней?

Нимдин покачал головой:

– Не она. Хэлгон думает о ней последние дни. А он ее видел… и мысли не прячет.

Они непроизвольно обернулись туда, где оставили нолдора.

Тот сидел неподвижно возле одной из стен. Казалось, что-то лежит у него на коленях, – но даже эльфийский взор не мог увидеть ничего. Это понятно – у Келегорма нет сил удерживаться в Явном мире.

Что бывает с призраками, получившими удар того, кто дважды мертв?

Им ли не знать, что убить мертвого – можно.

Да нет, выберется. Он упрямый, не может не выбраться.

И его ручной дракон – упрямый. За волосы лорда вытащит. Не хочется думать, откуда, но вытащит.

Сколько времени прошло? Всё началось в полдень, сейчас смеркается.

Вечер того же дня? Хорошо бы – того же.

Галадорн, Рининд, Нимдин, не сговариваясь, обернулись к Кархиду: пока Железный лорд не очнется, командуешь ты.

– Будем ждать, – отвечал он на их молчание. – Хеледир, Аэллим, возьмите с собой кого-нибудь и быстрее за поклажей. Арфы в этот поход мы взяли не зря… нам здесь теперь долго петь.

– Ты уверен, что это им поможет? – кивнул Галадорн в сторону Хэлгона.

– Нет, – спокойно ответил Кархид. – Им это не поможет. Но этот камень не был единственным.

– Железный лорд торопился, – заметил Нимдин.

– Значит, стоит поторопиться и нам. Поищи ближайшие? Надеюсь, теперь их ничто не разбудит.

– Он, – Нимдин смотрел на Хэлгона, хотя имел в виду Келегорма, – должен их знать.

– Очнется и укажет, – спокойно отвечал Кархид. – Или… Хэлгон потом укажет. Он тоже их знает.

Ночь. Тихое пение.

У двух камней сразу – далеко друг от друга, звуки едва слышны, каждая песнь сама по себе, и всё же вместе, словно два берега реки, соединенные тонкой веревкой-мостом. И порознь, и рядом.

От песни разъяснилось, видны звезды. Красивое здесь небо – во весь горизонт, если встать на вершину холма. Непривычно после стольких веков в лесу: не нужно ловить звезды меж ветвей и листвы.

Куйвиэнен вспоминается… хотя там всё было по-другому, и небо было иным… как давно не доводилось смотреть в глаза небу спокойно и открыто, не из-под спасительной сени леса, не напряженным взглядом дозорного, не сквозь бойницу спешно выстроенной стены… просто стоять на холме и смотреть, потому что твердо знаешь, что с лука своей души можно спустить тетиву, потому что ни тебе, ни тем, кого ты любишь, ничего не грозит. Еще не грозит. Уже не грозит.

Не грозит, но время отдыха кончилось.

Кархид и Нимдин осторожно глядели на происходящее в Незримом мире.

Келегорм был жи… то есть… как это называется?!

Словом, он – был.

Был в сознании. Уже. Хэлгон тоже был в сознании. Еще.

Синдары вернулись к яви.

Самого страшного не произошло и не произойдет, и это прекрасно, но… ждать и ничем не помочь?

К ним подошел Брондор:

– Железный лорд прав: огонь туманом не разжечь.

Кархид проговорил медленно:

– А у нас точно нет огня? Из чего нолдор черпают свою силу?

– Из творчества, – покачал головой Галадорн.

– Из битвы, – заметил Брондор.

– Не годится, – возразил Нимдин. – Вы же помните, что он сказал владыке Келеборну: если бы я командовал штурмом Дол-Гулдура, я сделал бы всё иначе и не смог победить.

– Из ярости, ­– вздохнул Кархид, понимая всю бесполезность своих слов.

– Из ненависти, – добавил Нимдин.

Кархид внимательно посмотрел на него и повторил с посветлевшим от радости лицом, так не сочетавшимся с этими словами:

– Из ненависти… Где Эредин?!

Тот меньше всего понимал, зачем понадобился перворожденным.

– Эредин, – негромко спросил Кархид, – когда я взял тебя с собой, ты ненавидел Келегорма. А сейчас?

Юноша закусил губу и отвел взгляд.

Древние эльдар ждали.

Он молчал.

– Прекрасно, – проговорил командир. – Ответь ты «да», ты был бы бесполезен. Ответь «нет»… опять бесполезен, хотя и иначе. Но ты молчишь. Значит, ты сможешь.

– Смогу что?

– Помочь ему.

– Ему?!

– Да, ему. У нас сейчас двое раненых. Дуилин жив благодаря Келегорму. Дуилина есть кому исцелить. А Железному лорду можешь помочь только ты.

– Нет.

– Он спас жизнь твоему другу.

– Не думаю. Сила назгула не может убить эльфа.

– Вступая в мой отряд, ты давал слово подчиняться.

Эредин опустил голову и глухо проговорил:

– Ни-ког-да.

– Подождите, – раздался тихий голос Нимдина. – Послушай меня, Эриндин.

Утраченное имя прозвенело, как песнь жаворонка.

Юноша вздрогнул.

Две эпохи никто не называл его так. Чуть дольше, чем две эпохи: после падения Гаваней.

– Говорят, ты намерен вернуться в Валинор и увидеть снова своих отца и мать?

Это не было вопросом.

– А знаешь ли ты, что с ненавистью в сердце ты не доплывешь до Амана?

Эредин молчал, кусая губы.

Нимдин продолжал, вспоминая то немногое, что слышал от мореходов:

– Бывает так: сойти на остров и там уснуть. Пока Валар не решат твою судьбу.

Эредин, сполна оправдывая имя, молчал, но глядел в сторону, и плечи его опустились.

Нимдин был благодарен судьбе за недавнюю открытость Хэлгона, от которого он невольно так много узнал об Амане:

– А если ты и доплывешь, если увидишь тех, кто покинул Чертоги Намо, то подумай: что принесешь ты им? Из Мандоса выходят свободными от груза прошлого, а ты, придя с ненавистью к убийцам, вернешь своих родных к ужасу тех сражений. Этой участи ты им желаешь?

Тот опускал голову всё ниже.

– Ты хочешь услышать от матери имя «Эриндин» – так стань им снова. Избавь себя от ненависти. Сделай это не для Келегорма. Сделай это для себя. Для нее. Для отца.

– Что я должен делать?

– Это несложно. Пойдем.

Они подошли к не пошелохнувшемуся за это время Хэлгону и вместе скользнули в Незримый мир.

Келегорм был в сознании. Увидев их, он слабо сдвинул брови: не то возражение, не то вопрос.

Хэлгон, почувствовав, что что-то изменилось, медленно открыл глаза.

– Не я. Он, – ответил Нимдин на непроизнесенное.

– О…н? – от изумления у Келегорма нашлись силы заговорить.

– Опять по приказу Кархида? – прохрипел Хэлгон. – Или теперь по собственной воле?

Лицо Эредина напряглось, и губы вытолкнули два слова:

– По собственной.

Келегорм движением глаз указал на место рядом: иди сюда.

– Удачи вам, – кивнул Нимдин и исчез.

Неистовый протянул синдару руку.

Тот не решался дотронуться, словно она была куском раскаленного железа. Спросил, скорее оттягивая, чем действительно не зная:

– Что я должен делать?

– Откройся… – выдохнул Келегорм. – Боишься… увижу твои мысли? Нет… не стал бы… будь и силы… Сам… смотри, что хочешь… мне всё равно…

Синдар осторожно коснулся ладонью его ладони, железные пальцы нолдора с неожиданной силой сомкнулись на ней – и в следующее мгновение Эредину показалось, что он очутился в посреди урагана.

Не было ни опоры, ни направления, было лишь стремление – бешеное, неукротимое, само себе и конь, и всадник, и цель, и средство, и в этом яростном водовороте неслись, подхваченные им, какие-то лица – по одиночке и во множестве, эльфийские, людские, орочьи… промелькнула морда белого пса, и это было единственное, что Эредин смог разглядеть и понять… горы, леса, огонь, горы… он мог увидеть всё и не мог разглядеть ничего, это было по силам лишь тому, кто сам был таким же ураганом, кто мог мчаться так же бешено или хотя бы не слишком отставая.

Эредин чувствовал, что его сминает и затягивает, и было не вырваться, но не потому, что пальцы нолдора держали крепко, – какие тут пальцы, в Незримом мире, где нет тел?! – а потому, что нельзя, потому что надо ему помочь, каким бы он ни был, потому что прав Нимдин – это надо сделать не ради его, а ради себя, ради тех, кто погиб из-за него, ради тех, кого этот смерч смёл в смерть. Но себя он смести не даст!

Единственной опорой, которую мог найти Эредин, был он сам. И он стал думать о том, что было ему так дорого: о Лориэне, о его светлых лесных залах, о том, как прекрасен восход с высокого талана, о том, как он рад был, когда Кархид позвал его в свой отряд – охранять границы… Пусть этот нолдор увидит: можно быть воином и не ища битв, просто быть на страже любимого края, и можно любить не ярость, а тишину, не битву, а покой… покой…

Под утро синдары заслышали топот копыт: с востока мчался всадник. В предрассветной чуткой тишине даже росные травы не могли заглушить топот копыт. Тем паче от эльфийского слуха.

Скоро вдали стала видна белая точка.

Кархид спустился к дороге, готовясь встречать Глорфиндэля.

Тот соскочил с коня, взглядом поискал, кому бы отдать поводить его, – подбежал Аэллим, понятливо взялся за кожаный ремешок на шее красавца-скакуна; ваниар понял, что всё в порядке, и тут же перестал думать об обоих.

– Лорд Глорфиндэль.

Тот отвечал поклоном, но вместо приветствия спросил почти тоном приказа:

– Где Келегорм? Где Хэлгон?

– Хэлгон там, – кивнул синдар в сторону стен. – А Келегорм…

Он замолчал, стиснув губы.

Он всего лишь искал подходящие слова. Но ваниар истолковал его молчание иначе.

– Нет… – язык вдруг сделался непослушным. – Не может быть…

– Нет, нет! – поспешил успокоить его Кархид. – Он жив. То есть…

– Ясно, – с облегчением выдохнул Глорфиндэль. – Будем говорить «ранен». Серьезно?

– Ты разбираешься в ранах призраков?

– Нет.

– Я тоже.

– Что у вас здесь произошло? С кем вы бились?! В Ривенделле было слышно!

– Мы не бились. Мы бьемся. Слушай.

Он замолчал, и ваниар различил тихую песнь вдалеке. А если совсем чутко вслушаться, то и не одну… Звуки скользили, едва касаясь явного мира: так летом пух чертополоха скользит по травам, и если дотронется до твоей щеки, то заметишь ли? было? не было? а он летит уже дальше, светлая мягкая звездочка…

– Давно не слышал я звуков такого боя, – медленно проговорил Глорфиндэль.

– Келегорм мудро напомнил нам Войну Гнева и войско ваниар.

– Мне рассказывали о том.

Они замолчали. Первая эпоха не отпускала, хоть и давно нет Белерианда.

Надо было вернуться в настоящее.

– И кто же враг?

– Не знаю, – отвечал синдар. – Важно ли это?

Глорфиндэль удивленно приподнял бровь.

Кархид отвечал:

– Если в тебя вонзится стрела, что будет заботить тебя: что за орк ее выпустил, откуда он, что у него был за лук… – или ты всё же вытащишь стрелу и перевяжешь рану?

– Сначала – да, но…

– Очнется Железный лорд, будет «но».

К рассвету Хэлгон и Эредин, прежде неподвижнее камней, зашевелились. Эредин почти сразу повалился в траву, ему влили в горло несколько глотков мирувора, укрыли плащами и оставили спать. Следопыт открыл глаза, попытался встать, но не смог, словно был человеком, у которого затекли ноги.

«Спать!» – приказал Келегорм, появляясь рядом с ним.

Синдары, кто был здесь, стремительно встали ему навстречу, и Кархид спросил за всех:

– Как ты?

«Как? – Неистовый чуть усмехнулся. – Во всяком случае, жить не буду».

Люди бы встретили такой ответ дружным хохотом, синдарам столь бурные чувства были не свойственны, но и они улыбнулись.

– Шутишь. Стало быть, хорошо.

«Что здесь без меня? Что с тем камнем?»

– Уже ничего. И с тремя другими – тоже.

«Сами нашли? Сколько?»

– Полдюжины. Слышишь? – (Келегорм кивнул) – Это остальные три. Но мы еще не искали всерьез. А сколько их?

«Я знаю дюжины полторы. Но я тоже еще не искал всерьез».

Он обвел горизонт глазами:

«Я не предполагал, что наш главный враг – отнюдь не эти несчастные тва… Глорфиндэль?! Ты как здесь?»

При имени друга почти заснувший было Хэлгон поднял голову и спросил непослушным языком:

– Что, от нашего эха у вас витражи посыпались?

– Не посыпались, но эхо было громким. Келегорм, я рад тебя видеть.

Тот отвечал поклоном – скорее как друг другу, чем как лорд лорду.

«Как видишь, у нас здесь маленькая Война Гнева. Для пропустивших большую. Не хочешь присоединиться?»

– Если бы я знал… я бы взял свою арфу.

«В арфах здесь нет недостатка. И не думаю, что так уж сильно различается их строй».

– Ты прав, но…

«Но ты ехал не на такую битву. Я понимаю тебя».

– Сила Врага, воплощенная в плоти земли! У вас здесь действительно Война Гнева… Это Саурон?

«Нет. Это назгулы».

– Уверен?

«Совершенно. Мертвые гордецы, не пожелавшие умереть. Я посмотрелся в это как в зеркало».

– Если ты считаешь, что сходства много, – это было вражье зеркало, Келегорм.

Тот молча нахмурился. Потом спросил:

«Ты видел назгулов?»

– Как тебя.

«Я о расстоянии».

– И я о расстоянии. Они не были призраками, хоть их так и звали.

«Тогда, – он вспомнил самый учтивый из поклонов еще валинорских времен, – я прошу моего славного родича разделить со мною долгую прогулку».

Он отбросил игру в этикет и закончил обычным тоном:

«Нам надо найти их все. До одного. Осмотреть все окрестности. Я – в незримом мире, ты – в явном».

Глорфиндэль молча кивнул.

На исходе следующей ночи они втроем (проспавший дотемна Хэлгон догнал их) стояли на берегу Барандуина. Цепь холодных камней увела их на юго-запад от Холмов Мертвых.

Вдоль Зеленопутья, ни одного на вершинах, а потом сюда, к реке. Зачем?

Этим вопросом задавались все трое, и не знали ответа.

Хорошо синдарам: попала в тебя стрела – не задавай вопросов, перевяжи рану. Нолдор, попади в него, тоже спрашивать ни о чем не станет: так, со стрелой в ране, и помчится на врага… знать бы, на кого мчаться.

– Их тут не было, – мрачно сказал Хэлгон. – Когда мы сражались здесь, их не было. Я не мог бы их не заметить.

«Никто и не обвиняет тебя в этом. Итак, пока всё, что мы о них знаем, – назгулы создали их после падения Артедайна».

Глорфиндэль покачал головой.

«Почему?» – обернулся к нему Неистовый.

– Эти земли были во власти Моргула всего год. Одного Моргула. А мы здесь слышали силу всех Девятерых.

«А после той войны?»

– Через пять лет все назгулы объявились в Мордоре.

«Что значит ‘объявились’? Они что-то захватили? Уничтожили? Что?»

– Нет, – ответил ваниар. – Просто их видел Гондор, их почувствовали в Лориэне.

«Та-ак. И дальше?»

Глорфиндэль не без удивления взглянул на него: неужели нужно рассказывать о событиях, которые известны каждому эльфу?

«В те годы я держался так далеко от явного мира, как только мог».

– А я был с дунаданами, – добавил Хэлгон. – Мы учились жить в пещерах, нам было не до Гондора.

«Итак, это известно не каждому. Даже не каждому эльфу. Рассказывай. Они объявились – и что?»

– И через двадцать лет…

«Сколько?!»

– Двадцать. Постой. Ты думаешь..?

«Я пока слушаю. Внимательно слушаю».

– Через двадцать лет назгулы начали осаду Минас-Итиль. Тебе известно, где эта крепость?

«Известно. Дальше».

– Спустя два года взяли.

«И Кирдан не пришел им на помощь? Ни по Реке, ни по суше? Даже не попытался?»

– Нет. При чем он здесь?

«Ни-при-чем… В том и дело, что Кирдан совершенно ни при чем, – медленно произнес Келегорм. – А скажите мне, отважные воины, с той поры, с той битвы, где Моргул был разгромлен, Кирдан хоть раз вывел войска? Морем, сушей?»

– Нет, – ответили в два голоса.

«Интересно, он знал или догадывался?»

– О чем ты, Аранг?

«О наших камнях. Об этих замечательных камнях, которым наши добрые синдары поют сейчас прекрасные песни».

– Где камни и где Кирдан! Келегорм, я не понимаю тебя.

«Зато река – вот, перед нами. И ущелье… не теснина Сириона, конечно, маловато… но должно было хватить».

– Для чего?!

«Для еще одной Войны Гнева, полагаю. Только гнев был бы – Саурона».

– Объясняй!

«Глорфиндэль, ты приехал узнать, что у нас произошло. От чего у Элронда чуть не посыпались витражи. Так смотри».

Он открыл сознание, и ваниар увидел, как едва не схлестнулись сила камня и сила эльдар…

«А теперь представь себе, что было бы, если бы камни выплеснули такое в мир. Вы бы догадались спеть им колыбельную – или ответили бы ударом на удар?»

– Ты полагаешь, что Саурон…

«Я очень мало знаю о происходившем в Явном мире за эти века. Но что среди побед Саурона есть один затопленный остров – даже мне известно».

– С Нуменором было иначе.

«Да. Но сталкивать силы он умеет».

– И как ты всё это видишь?

«Довольно просто. Разгромив Артедайн (прости, Хэлгон), Саурон рассчитывает уничтожить и Гондор. Но вмешивается Кирдан. И сводит партию Саурона вничью – Ангмар за Артедайн. Не знаю, насколько Саурон и Король-Чародей дорожили своим королевством, но вряд ли они были благодарны Корабелу.

А Минас-Итиль стоит у Реки. Хорошо, не ‘у’, а ‘недалеко от’. Это неважно. Важно, что Кирдан может привести флот на помощь. Или, что менее вероятно, привести войско сушей. Осада длилась два года, Корабел всяко мог бы успеть помочь. Если бы пожелал.

И Саурон делает то, что могло бы показаться глупостью… он сообщает всем, что назгулы – в Мордоре. Зачем?! Напугать? Он на этом теряет внезапность атаки на Минас-Итиль. А именно ему хорошо известно, что такое – внезапная атака. Я про Минас-Тирит. Про крепость Первой эпохи.

Итак, он жертвует неожиданной атакой и двадцатью годами. Пустяк для майара? Согласен. Но ради чего?

Что делают назгулы эти двадцать лет? Где они эти двадцать лет? Все уверены, что в Мордоре, а где они на самом деле?»

– Подожди, – перебил Глорфиндэль. – Ты забываешь одну вещь. Назгулов выдает ужас, катящийся впереди них. Я видел их, я знаю это. Если бы они пробрались сюда…

«Кто? Кто бы заметил их, захоти они приехать скрытно и по одному? Следопытов тогда еще не было, Ривенделл далеко. А люди… полагаю, после войны хватало ужаса и без назгулов.

Нет, я уверен, именно в эти двадцать лет они и закляли камни здесь.

И оставили как оружие против Кирдана. Реши он выйти на помощь Минас-Итилю – Саурон нашел бы способ заставить эти камни заговорить во всю мощь. Вы бы ответили ударом на удар. И земля бы не выдержала. Вот по этой самой реке и пошел бы разлом. Я слишком хорошо помню, как это было в Войну Гнева. Полагаю, Саурон внимательно смотрел и на первый раскол тверди – по Сириону, и на второй – по Гэлиону…»

– И ты думаешь, что Гавани Кирдана ушли бы на дно? ­– недоверчиво нахмурился Хэлгон.

«Я не знаю. Может быть и нет… Но если бы земля затрещала, Кирдану стало бы не до участия в чужой войне.

А может быть, мы недооцениваем Саурона. Может быть, эти камни были оружием не только против Кирдана. Но и против Элронда».

– Разлом по двум рекам, как в Белерианде… – едва слышно проговорил Глорфиндэль.

Келегорм медленно кивнул.

– Всё это звучит, как в древней песни, – продолжал хмуриться Хэлгон, – но почему тогда Саурон за тысячу с лишним лет не воспользовался таким оружием?

– Это я как раз понимаю, – отвечал Глорфиндэль. – Ему было просто ненужно. Мы не угрожали ему… по крайней мере, прямо. И вздумай он повторить то, что произошло с Нуменором… тогда он лишился облика, но смог создать новый. Что бы ждало его сейчас? Нет, одно дело – война с людьми, война руками орков, и другое дело – уничтожение земель. Кто знает, какие силы ответили бы ударом ему?

«А камни тщетно ждали своего часа, и на их силу собрались твари…»

– … как мухи на падаль, – закончил Хэлгон.

«И ни Митрандир, ни я не поняли, что главный враг здесь – камни, а не нежить».

– Вы поняли достаточно, – возразил Глорфиндэль. – Пусть вы не знали своего врага, но ты собрал отряд, а Гэндальф помог тебе в этом, именно против того, что нужно уничтожать силами перворожденных. Перестрелять нежить мы могли бы и втроем. Впятером – с Элладаном и Элрохиром.

«Я был твердо уверен, что тварей надо убивать только всех разом… Теперь я понимаю, почему».

В предрассветной тишине эльфийский слух мог различить тихое пение.

Еще день. Камням, стоявшим вдоль Зеленопутья, не проснуться уже никогда.

Стоявшим.

Забавно, что говоришь о них так, будто они больше не стоят. А ведь их не выкапывали из земли, не разбивали молотами, они не рассыпались прахом, как плоть умертвий в курганах… они высятся, как высились.

И все же вдоль Зеленопутья холодные камни больше не стоят.

Осталась лишь цепь, идущая к Барандуину.

На пару дней песен еще – осталась.

Нолдоры старались держаться от поющих синдар подальше, а Глорфиндэль наоборот – жадно вслушивался, подолгу стоял, прикрыв глаза, и по его лицу пробегали отсветы той музыки, что возникала в его душе.

«Чего ты ждешь? – спросил его Келегорм. – Ты знаешь, как запеть камень, ты хочешь это сделать. Отчего же ты робеешь, как юнец перед битвой?»

– Оттого и робею, что я не юнец. Здесь не время и не место для неудач. Ты сам это говорил.

«Я говорил лишь о схватке с тварями в Явном мире. В Незримом было иначе: я всадил в мою три стрелы, пытаясь ее прикончить».

– Получилось?

Железный лорд покачал головой:

«Рининд добил с первой».

– Тогда ты понимаешь, почему я не хочу рисковать.

Нахмурился:

«Тоже боишься его?»

– Келегорм, о чем ты? О ком?!

«Я полагал – ты знаешь».

Лицо Глорфиндэля напряглось, застыло, и он спросил холодно:

– Что еще?

Неистовый, напротив, расслабился и ответил с усмешкой:

«Я не знаю. Нас здесь не было два с лишним месяца. Я не могу собирать отряд у Лориэна и следить за здешними землями в одно и то же время. Отсутствие тела дает преимущества, согласен, но быть в двух местах разом я не умею».

– Прости. Ты хочешь сказать, что за эти два месяца сюда…

«Я хочу сказать, что почувствовал это раньше, чем перешел Тарбад. И до безумия боялся, что нас заметят на мосту».

– Вас не заметили.

Это не было вопросом, но Келегорм ответил ледяной усмешкой.

«У вас на юге никто из врагов не сбегал из битвы?»

– Меня не было на юге.

«А по рассказам, стало быть, – никто…»

– Расскажи, что знаешь, – попросил Глорфиндэль.

«Я знаю, что я редко боюсь. А здесь – боялся дважды. Первый мой страх подтвердился полностью. А значит – верен и второй. Здесь есть кто-то. Пришел, когда нас не было. Случайность? Не уверен. Зачем он здесь – я догадываюсь. Наши замечательные холодные камни. Он надеется восстановить свои силы с их помощью. Или, вернее, надо сказать ‘надеялся’. Осталось не больше двух дней, он вряд ли успеет. Ну а если попытается…» – нолдор жестко усмехнулся.

– Недобитый слуга Врага? Кто это может быть?

«Откуда мне знать? Пока нам не до него. Уничтожим камни – потом можно попытаться узнать, кто хотел воспользоваться ими. Только осторожно, не спугнуть».

Это было в третий день ноября. День, который эльфы всех трех народов, волею судьбы собранные в Тирн-Гортаде, назвали бы обычным.

Почти обычным: сегодня всё закончится. Остались последние камни. Последние песни.

Но даже если назвать песни перворожденных, уничтожавшие силу холодных камней, привычными, – этому дню суждено было стать особенным.

– Вы слышите, – обернулся Хэлгон к Келегорму и Глорфиндэлю, – за рекой рог?

Он вслушался.

– И снова… но этот другой.

Лорды переглянулись.

– Битва? С ним?

Келегорм пожал плечами.

– И ночью я слышал рога, – добавил следопыт.

«Пока цел хотя бы один холодный камень, – жестко сказал Келегорм, – я не пойду выяснять, что творится за рекой. И никого не пущу».

Хэлгон отвел взгляд.

– Мы подождем, – сказал Глорфиндэль. – Ждать нам недолго.

Ждать им пришлось гораздо меньше, чем они полагали.

…это ощутили все: словно незримый удар, порыв ветра, хотя день был тихим. Келегорм с Глорфиндэлем разом ринулись в Незримый мир, хотя и было понятно, что ваниару вряд ли удастся увидеть многое, когда его тело – на этом берегу Барандуина.

Но развоплощение еще одного майара – того, кто когда-то был мудрейшим из мудрых, а затем стал не самым хитрым из врагов – это не увидеть нельзя. Значит, Саруман надеялся восстановить могущество, черпая силу из Холмов Мертвых… и снова перехитрил сам себя. Теперь уже окончательно.

Хэлгон опустился на землю, прислонился спиной к камню. К самому обычному валуну, который никогда не был ни холодным, ни горячим, ни каким-нибудь еще, не был и уже не будет, потому что вот сейчас, кажется, война действительно закончилась, кого-то уничтожили, кого-то последнего, и какая разница, кто это был, если его теперь нет.

Лорды вернулись, о чем-то взахлеб говорят с теми из перворожденных, кто сейчас не поет. Что ж, обсуждать судьбы мира – это занятие властителей. Особенно когда уже никуда не надо идти, ничего не надо выяснять… самое время завести возвышенные речи о пути добра и зла. Всё уже позади.

А вот и не всё.

У трех камней пока еще поют. И последний стоит.

То есть по ту сторону реки миролюбивые мохноногие малыши уже закончили Войну. А по эту – древние эльфы и великие герои всё еще никак?

Но это же неправильно…

«Саруман теперь точно не сможет воспользоваться силой камня. Сейчас тебе нечего бояться. Попробуй! Как раз один камень остался. Он твой», – улыбнулся Келегорм.

– Не сейчас. Только когда они допоют. Теперь, когда мы ничем не рискуем, я попробую. Мне не встроить голос в их песнь.

Железный лорд кивнул, понимая.

Тихое пение синдар, казавшееся едва слышным, даже когда они пели рядом, растворялось в мягкой серости этого осеннего дня. Небо в тучах, но они высоки и светлы, и по ним не понять – давно был полдень? недавно?

Ни света, ни тени. Ни прошлого, ни будущего.

Тихая песнь…

… одна умолкла.

… вторая.

…третья.

Слабый ветер с реки. Не порыв, знаменующий кончину того, кто мнил себя бессмертным, а просто – ветерок этого мира. Легкое дуновение с запада.

Глорфиндэль смотрит на синдар, улыбается – одними глазами – и по этой безмолвной просьбе несколько протягивают ему арфы. Он берет арфу Фаэнхифа, даже и не пробует струны – зачем? он знает, каков ее строй. Он чувствует это, как птица чувствует солнце, не видя его.

Ваниар садится у камня, кладет пальцы на струны…

Немногим даже из древнейших эльдар Средиземья доводилось слышать музыку Благого Края.

Звон. Тихий перезвон колокольцев. Звон серебряных колоколов. Долгий звон плывет в чистейшем морозном воздухе, то густея, то истоншаясь, то врывается россыпь колоколов поменьше, а волны звона накатывают одна за другой, и дух твой словно пловец в мерной стихии звуков, того голоса. которому не нужны слова и смыслы, того голоса, что говорит не с разумом, но с сердцем, того голоса, в котором слышны отзвуки Предвечной Музыки.

Ясна и проста речь твоя, многозвонный Валмар. Как ясен и прост был Замысел, пока Искажение не замутило его.

Ни ветерка, ни дыхания. Эльдар стоят, не смея пошелохнуться. Перворожденные синдар, сменившие туманы чар на путь в сияние Валмара, – что видится вам сейчас? Возможно ли сердцу увидеть то, чего никогда не видели глаза?

Смех. Легкий и звонкий. Так могут смеяться лишь дети – Дети Единого во дни, когда беды еще не коснулись их. Звуки арфы, флейты… танец. Смех танцовщицы. Золото волос, взвившихся словно крыло. Эленвэ. Сестра.

Два крыла в танце – золотое и черное. Но не несет черное беды, лишь оттеняет сияние золота. В четыре руки сплетается танец, в два голоса звенит счастье смехом.

«Он напрасно запел о сестре. Ему придется петь и о ее гибели».

Небо разъяснивается. Скоро пора сереть сумеркам, но становится всё светлее – словно время повернулось вспять и наступает полдень. Чистый и спокойный, как небо над Ойлоссэ, когда Древа стояли в цвету.

Сурова доля сменивших алмазную пыль Валмара на смертельный блеск Льда. Вдвойне суровее доля тех, кто покрыт пылью дорог Эндорэ. Но в свете Солнца и Луны жив свет Древ, и всей горечи мира не заглушить в сердце ту радость и чистоту, что вынес ты из Валмара, как самое драгоценное из сокровищ.

То сокровище, которое не отнимут у тебя ни Моргот, ни Саурон, ни война, ни смерть.

Тучи истаяли, и солнце сияет на западе, его отблески словно золотым мостом соединили берега Барандуина. Нолдорам, родившимся в Свете Древ, легко смотреть на солнце не щурясь, но и синдары сейчас не смежают ресниц, глядя, как золотая полоса на реке и лучи солнца – вверх и вниз – сливаются в неимоверной высоты сияющий шпиль, и словно размыкается связь миров и связь времен, и здесь, перед ними, высится Таниквэтиль.

Легко пройти через смерть тому, в чьем сердце – звоны твои, Валмар. Вновь ступить на широкие твои лестницы, и мириадами искр взовьется алмазная пыль, и ярче алмазов засияют глаза сестры, и мудрость в глазах ее супруга не обернется горечью, ибо подлинная мудрость всегда идет рука об руку со счастьем, ибо кто счастлив – тот и истинно мудр.

Солнце стояло точно на западе, золотой мост на реке сиял нестерпимо, и камень, возле которого пел Глорфиндэль, оказался ровно напротив. На несколько мгновений золотое сияние окутало его…

…солнце заходило за холмы Шира. Река погрузилась в тень. Златокудрый эльф, сидящий у высокого камня – самого обыкновенного камня – снял с колена умолкшую арфу.

В сумерках бродили по одному, по двое. Молчали.

Ослепительно сияющая Таниквэтиль стояла перед глазами каждого. И надо было как-то вернуться от ее подножия назад, в Эндорэ, на Тирн-Гортад… вспомнить бы еще, что это за название и где эти холмы…

Под утро Глорфиндэль подозвал коня (тот вольно бегал по Южному всхолмью), стал седлать.

«Уже уезжаешь?» – подошел к нему Келегорм.

– Здесь всё закончено, – качнул головой ваниар. – Пора привезти эти новости в Ривенделл и узнать другие.

«Понимаю, но…»

Глорфиндэль посмотрел ему в глаза:

– Послушай меня. Сейчас я не прощаюсь, мы еще увидимся и не раз, но всё же я скоро уплыву. Мы скоро уплывем. Да, понимаю, вы с Хэлгоном остаётесь, даже и не спрашиваю. И всё же подумай вот о чем.

Он смотрел вдаль, как давеча, когда пел.

– Мы сейчас – словно осенние листья, сорванные ветром. Золотые, багряные… наш полет прекрасен, но это – последний полет, Келегорм. Нас этот ветер унесет на Запад. Что будет с вами? Пожухлый лист, рассыпающийся серым прахом в руках? Нет, не перебивай. Дослушай. Когда-нибудь… понимаю, что не скоро, но – когда-нибудь: возвращайся. И я буду в числе тех, кто придет на Таниквэтиль встречать тебя, когда ты снова обретешь тело.

«Ты полагаешь, их будет много?»

– Их будет больше, чем ты ожидаешь. Не говори ничего. Просто подумай над моими словами.

«Я подумаю».

Глорфиндэль взлетел в седло.

– До встречи.

Келегорм кивнул ему и, чуть поразмыслив, крикнул вслед:

«Передавай Элронду поклон от меня!»

Ваниар развернул коня, подъехал к нолдору. Напряженно спросил:

– Что это: учтивость или тонкое оскорбление?

Келегорм прищурился – не зло, скорее весело:

«А вот как владыка Элронд решит – так оно и будет».

Эльфы отдыхали и не считали дни. Слишком тяжел оказался этот бой для многих, и было бы легче, выйди против них орки и варги. Они шли биться против всего лишь нежити… не против мощи назгулов.

Иные поддерживали силы песнями, иные бродили в одиночестве, некоторые – Рининд, Фаэнхиф, Нимдин и еще несколько, не щадивших себя, уничтожая камни, ­– спали уже который день подряд. Хэлгон привычно гонял молодежь за сушняком глубоко в лес (опушку он вымел еще весной), Келегорм, чувствуя себя помолодевшим после разговора с Глорфиндэлем, присматривал за всеми, не мешая никому. Преимущество быть призраком: тебя не видят, когда ты не хочешь этого.

Длина гряды Тирн-Гортада, совсем недавно бывшая таким суровым препятствием, сейчас стала подарком: ты и не ушел никуда, и всё же за несколько лиг от остальных.

Как-то незадолго до рассвета мертвый нолдор глядел, как над Южным всхолмьем восходит серп поздней луны – тонкий лук Тилиона, друга валинорской юности. Вместе когда-то мчались по лесам Оромэ, веселые, дерзкие мечтатели. Сияя взорами, говорили, что однажды оставят Аман, придут в Срединные Земли… оставили. Только не так, как мечтали. Оба.

Тебе никогда не вернуться в Валинор, сребролукий охотник. Тебе – никогда. А мне самому?

«Не скоро, но – когда-нибудь…»

Уходили, твердя в гордости: не Валар отреклись от нас, но мы от них. Повторяли дерзко: не Валинор закрыт для нас, но мы навсегда покинули его. Ни живыми, ни мертвыми не вернемся…

…еще раз взойти на Туну. Пройтись по залам Тириона. Снова сесть на Террасе Фонтанов, слушать пение вод и забыть обо всем. Вернуться в леса Оромэ, увидеть Владыку, склониться перед ним, сказать «Прости, если можешь!» Хуана снова увидеть…

… еще раз! Ради этого можно снова вытерпеть все мучения, что были и до смерти, и после нее, и сейчас.

… еще раз.

Еще только раз.

Один раз.

Вечный.

Светает. Небо над Южным всхолмьем бледнеет, желтеет. Тилион ведет ладью за холмы.

До новолуния отдыхаем, а с молодой луной надо идти назад.

Еще дней пять на отдых им, пожалуй, хватит.

«Если мы выйдем завтра, то без лишней спешки к полнолунию будем в Эрегионе…»

– Ты намерен снова идти через Карадрас? – Брондор едва не отшатнулся.

«А что не так? Второй раз с ним договориться будет проще, чем первый».

– Второй раз рисковать – и ради чего? Ради любви нолдор к безрассудству? – поддержал Фаэнхиф.

Келегорм пожал плечами: если считаете, что лучше идти через Гриву Рохана, хотя Карадрас был бы безопасен…

– Нолдорское безрассудство – болезнь неизлечимая, – веско заметил Кархид, но Неистовому послышалась одобрение в его тоне.

– И заразная, – добавил Нимдин.

– Вы… вы намерены… – Фаэнхиф смотрел на своих товарищей, будто впервые видел.

– Железный лорд?

«Я сказал: Карадрас нас пропустит. Только идти придется быстро. И днем, и ночью».

– Через перевал. В ноябре. Ночью. – Галадорн нахмурился, затем спросил: – Железный лорд сошел с ума?

– Нет, – с улыбкой ответил Нимдин. – Эти нолдоры всегда такие.

«Мы пойдем в полнолуние. И ночь будет тихой и ясной. Вы мне верите?»

В этом его вопросе была не только спокойное сознание успеха. Было нечто, заставлявшее не раздумывая ответить «да». Потому что не верить было нельзя.

– На нас будут смотреть, как на безумцев, – негромко рассмеялся Галадорн, – когда мы расскажем, что вернулись через Карадрас.

– Боюсь, даже если мы вернемся через Гриву Рохана, – заметил Рининд, – на нас уже никогда не станут смотреть так, как раньше.

Хэлгон глядел вослед уходящему отряду со странным чувством. Надо бы огорчиться: лорд уходит, ты остаешься в одиночестве. Огорчаться не получалось.

То, что следопыт должен остаться, они начали говорить друг другу одновременно. В самом деле, обратный путь для призрака – несколько мгновений, а если с Хэлгоном, то это лишний раз через всё тот же перевал… Лишний, именно.

И вот они идут на юго-восток – синдары и сын Феанора. А ты стоишь на холме и смотришь вслед. Нолдоры, говорите, сумасшедшие. А вот это – чье безумие?

Нет, всё-таки у Вайрэ запутались нити. Такие узоры получаются только из попытки скрыть большой и страшный узел, который и не распутать, и не разрезать, и остается мастерице лишь одно: сделать вид, что так и задумано. И дополнить самой смелой красотой. Получается – загляденье. Он видел такое у ткачих.

Но хватит рассуждать о высоких именно что – материях.

Говорили, что плоть умертвий рассыпАлась прахом, когда дух был уничтожен. Но надо пойти и проверить каждую гробницу. Мало ли что…

Отряд не таился, как раньше, но всё же держался подальше от дороги. Не стоит встречаться с людьми – это не нужно ни тем, ни другим.

Шли легко, словно груз сбросили. И вряд ли дело в том, что под уклон идти проще.

Кархид и Нимдин шли впереди, Келегорм, раз нет Хэлгона, предпочел замыкать – и как-то почти случайно рядом с ним оказался Галадорн, упомянул в разговоре войну Последнего Союза… и теперь рассказывал всё, что знал. Иногда к ним присоединялись другие – кто рассказать, кто послушать.

Мост в Тарбаде пересекли ночью, но теперь не боясь хорошей погоды. Впрочем, вряд ли их видел кто-нибудь.

Лебедянь обошли сильно южнее, всё-таки осень, крюк по сухой земле не удлинит, а сократит путь. Дунгарский край был пустынен, а если кто и увидел отряд эльфов, то предпочел прятаться, а не нападать.

Так, быстрым шагом, но под неспешные разговоры, они пришли к подножию Карадраса.

«Ждите меня, – сказал Келегорм. – Я пойду договорюсь с Хозяином и вряд ли вернусь раньше, чем придет пора подниматься. В день полнолуния будьте готовы. На перевал у нас – два дня и одна ночь».

И он исчез.

Оставив синдар ждать.

Они умели ждать. Они умели ждать долго и спокойно. Но то один, то другой за эти дни ловил себя на мысли, что перед боем с нежитью он волновался меньше.

Он появился в предрассветный час, довольный, но заметно уставший.

«Собирайтесь. Нас пропускают, как я и обещал».

Редкие облака над горами стремительно таяли.

– Даже призрак не в силах несколько дней рассказывать об Аглоне непрерывно? – участливо спросил Нимдин.

«Отчего же только об Аглоне? – чуть усмехнулся Неистовый. – Форменос тоже в горах. А еще есть Пелоры… и Таниквэтиль».

– К нему хоть кто-нибудь раньше вот так приходил? Рассказывал?

Нолдор тяжело выдохнул:

«Откуда мне знать? Вопросы здесь задавал не я».

– Через Гриву Рохана было бы пройти слишком скучно? Нет препятствий – незачем идти?

«Я видел, каким был Келеборн, проведя отряд тайно. Да, я устал от этой беседы, нечего скрывать. Но мне не понадобится день отдыха».

Лучи поднимающегося там, за горами, солнца заставили вспыхнуть вековые снега гор, и это торжество розово-золотого восхода наполнило души эльдар радостью и готовностью идти вперед. Пьяняще-чистый воздух бодрил, отряд пошел на перевал.

Невысокое ноябрьское солнце не мешало им, скрываясь то за поворотом тропы, то за скалами противоположной стороны ущелья. Если бы не холод, становившийся с каждым шагом всё ощутимее, не облетевшие деревья, оставшиеся далеко внизу, то этот день можно было бы счесть сентябрьским. Начало осени, а не конец.

Меньше трех месяцев прошло. Совсем недавно запоминал здесь дорогу, идя возле Келеборна. Недавно – даже по меркам людей.

Вечность назад.

Келегорм держался сбоку от отряда, следя, не устает ли кто. До заката им предстояло проделать самую трудную часть пути, ночной переход будет небыстрым, а завтрашний спуск обещает быть легким… и всё же надо рассчитывать силы. И нолдор внимательно скользил взглядом по лицам.

Он встретился глазами с Эредином. Первый раз с того дня. И синдар не отвел взгляда, не сжал губ. Келегорм чуть улыбнулся ему: одними глазами.

Небольшой привал у звонкого водопада, чья вода показалась вкуснее мирувора. И вверх, вверх.

Теперь солнце было им в спину. Горы вокруг становились всё прекраснее в его золотом свете, эльфы забывали об усталости, любуясь ледниками, позабывшими о белизне и сверкающими ярче гномьих корон, скалами, из серых превратившихся в коричневые и оранжевые, глубоко-синими и фиолетовыми тенями, которые причудливыми языками ползут по склонам выше, выше. Золото вершин стремительно розовело и краснело, от него оставались лишь тонкие линии по самому краю скал, и глаза жадно всматривались в эту красоту – успеть увидеть, успеть запомнить, потому что через несколько мгновений… уже в следующий миг… всё.

Синева.

Спокойная и величественная синева, оттенков которой больше, чем найдется слов в языке. И первые звезды в глубокой голубизне неба.

На это хотелось любоваться бесконечно, но Келегорм (о легендарная жестокосердность!) велел становиться лагерем – быстро, пока не кончились краткие сумерки, и подремать до восхода луны.

До него гораздо меньше времени, чем нужно, чтобы отдохнуть после этого подъема.

Небо на западе угасло, ясно светили крупные звезды, а в вышине медленно проступала Лебединая Стая – летящая с севера на юг. Бесчисленные огни памяти о прошлом… некогда память была неотделима от скорби, но вот – горечь ушла с остатками дерзкой гордости, а память осталась, но она не тяготит, хотя сознание легко вернет тебе лицо каждого, кто погиб, – и каждого, кто был тобою убит. Что ж, это было, но раны утрат зажили, а вины искуплены, и ты глядишь в свое прошлое, как книжник листает страницы древнего тома: о каких бы великих и грозных деяниях ни шла речь, сердце его спокойно.

Лебединая Стая медленно летит по небу, разворачиваясь к западу. Скоро взойдет луна. Скоро поднимать отряд и идти дальше.

Поднимать синдар не пришлось. Едва луна показалась над горами, Рининд, Фаэнхиф, Нимдин, а следом и другие зашевелились, встали. Скоро все были на ногах.

Неистовый не торопил их, словно попавших из дремы в другой сон, еще более нереальный. Восход луны над горами, когда небо чисто настолько, что видишь не только знакомые звезды, не только Лебединую Стаю во всем множестве ее огней, но и мириады звезд неярких и дальних, то сплетающихся в узоры более искусные, чем создавала Мириэль Сериндэ, то мерцающих, словно не зная, какого рисунка стать частью… это огромное и беспредельное великолепие неба опрокинулось на них, и даже перворожденные стояли, не в силах произнести и звука, а если губы и складывались в слово, то это могло быть лишь «Эле!» – с которого и началась речь.

Рининд первым запел, и подхватили немногие.

Келегорм не знал этого языка. Это был не квэнья… то есть квэнья, но другой, незнакомый, древний. Звучавший на берегах Куйвиэнен.

И с этой песней они пошли вперед. Медленно, но не потому, что ночная дорога опасна, а просто – нельзя было спешкой оскорбить ночную тишину и древний мотив.

Тилион вел свою ладью всё выше, освещая отряду путь. Светло было если и не как днем, то достаточно, чтобы ничто не мешало эльфам идти. Седловина еще впереди, но подъем был ровным, тропа – широкой, и можно было смотреть не вперед и под ноги, а вдаль и ввысь.

Карадрас теперь был гостеприимным хозяином.

Над горами поднимался Менельвагор. Его меч, обычно так ярко заметный на темном небе, сейчас не сразу было различить среди немыслимого множества других звезд, но когда взгляд находил эти три звезды, с ярчайшей красной в середине, то ни на что другое глаз уже не отвлекался.

Тилион, словно увлеченный упорством эльфов, спешил по небу вверх, но Менельвагор был быстрее. С обманчивой неторопливостью он догонял сребролукого охотника – ближе, ближе…

Валары не смотрят на Средиземье очами звезд, но всё же неистребимой была уверенность в том, что Менельвагор – знак Оромэ, и если видишь его на небе, то сила и мудрость Охотника с тобой, и промахнется враг, стрелявший из засады, и рана от когтя и зуба твари будет неопасной, и на развилке троп ты выберешь верно… Даже в сердцах Изгнанников, отрекшихся от Валар, поднималась волна радости, когда Менельвагор сиял с небес.

Они сейчас смотрели вместе с вышины – Воитель и Лучник – смотрели внимательно и неотрывно, и чудилось (самообман? нет?), что Охотник услышал то «Прости, если можешь» и сейчас отвечает на него, отвечает безмолвным взглядом, и слова не нужны, потому что в самом взгляде – ответ.

Келегорм шел, неотрывно глядя на луну и ярчайшее из созвездий под ней, шел по ночным горам по тропе, ярко освещенной серебряным светом, а сбоку чернела пропасть и другая стена ущелья казалась провалом в ничто, в небытие, словно это и есть – Стены Ночи, и ты скользишь по звонкому лучу над бездной, а мир – зримый, незримый, неважно – остался где-то так далеко внизу, что и не вспомнить о нем, и Лебединая Стая разворачивается тебе навстречу, и ты идешь навстречу своей памяти, но памяти не событий, а чувств, и нынешний, глядишь на себя юного, узнавая и не узнавая в том мальчишке то, чем ты был прежде и каким стал сегодня. И чувствуешь взгляд Владыки.

Люди, странные существа, называют Валар богами и верят в них. Сколько лжи наговорил им Мелькор! На самом деле, это Валары верят.

Верят в нас.

Полночь минула, луна сместилась к западу, и чтобы взглянуть на Менельвагора, пришлось бы оборачиваться, чего, конечно, не стоило делать на ночной тропе даже призраку. Седловину они прошли, почти не заметив, – звездное небо волновало всех несравнимо больше, чем горная тропа.

Лебеди Памяти летели прямо над их головами, возвращая перворожденных в то время, когда не было ни ночи, ни дня, и невозможно было представить себе свет, что затмил бы эти звездные бездны, и хотя слова о Западе манили, но мудрость любви ли? судьбы ли? оказалась сильнее, и звезды уберегли верных им надежнее и тише, чем свет смог сохранить доверившихся ему.

Эльфы больше не пели – каждый думал о своем и вспоминал свое.

Восток начал бледнеть, но Тилион не покидал неба, по-прежнему помогая отряду.

Келегорм в несколько шагов догнал Кархида.

«Утренних сумерек не будет, луна зайдет позже восхода. Нужен привал?»

Синдар молча покачал головой, и нолдор отошел, чтобы не тревожить того, кто сейчас не хочет говорить ни с кем и ни о чем.

…небесные врата медленно закрывались. Исчезали смутно мерцавшие скопления звезд, крохотные одиночки. Знакомый рисунок созвездий наконец стал отчетлив.

Небо впереди становилось голубым… бирюзовым. Там вдалеке виднелись легкие облака, но над Карадрасом было по-прежнему чисто, любуйся на звезды, пока свет солнца не скроет их.

Это был осторожный спуск от прошлого к настоящему, от величия Замысла и могущества Судьбы к делам сегодняшнего и завтрашнего дня. Это был хороший и правильный спуск, потому что даже древним эльфам не стоит глядеть в глаза тем силам, что распростерлись над ними ночью.

Бледно-желтое над горами.

Оранжевое.

Розовое.

И вздох облегчения, когда в малиновом сиянии поднялось солнце.

…пути до Гэлурима не запомнил никто.

Карадрас остался позади, и эльфы просто рухнули в осеннюю траву, измученные не быстротой перехода, но тем, что им довелось пережить ночью.

Один Кархид не спешил отдыхать.

– Пойдем, – сказал он Келегорму. – Нам нужно поговорить.

Его напряженный тон, пожалуй, удивил Неистового: что может быть не так после той прекраснейшей ночи?

Они отошли на пару десятков шагов, и Келегорм, глядя в лицо своего соратника, больше чем удивился – растерялся: настолько оно было сурово.

Что произошло?!

– Я первым поддержал твою идею возвращаться через Карадрас и теперь глубоко жалею об этом.

«Почему?!»

– Ответь мне честно: желание добраться до Лориэна быстрее было только поводом?

Таким тоном с Келегормом не разговаривал никто и никогда. Так мог бы говорить с ним его отец, если бы имел привычку удостаивать сына беседой.

Но Неистовый, кажется, исчерпал свою способность удивляться.

«Ты ждешь ответа ‘да’, но я не могу его дать. Я действительно хотел, чтобы вы быстрее вернулись домой».

– Тогда всё еще хуже.

Нолдор молча ждал объяснений.

– Ты звал нас против нежити Холмов Мертвых, а пришлось уничтожать силу назгулов. Ты обещал, что мы сможем пройти через Карадрас, а нас чуть не смыло в пропасть.

«Но ведь не смыло же! И уничтожили. И возвращаемся без потерь».

Древний синдар смотрел на него с печальным укором.

– Келегорм, я сражаюсь дольше, чем ты живешь на свете, считая и твое посмертие. Скажи, ты когда-нибудь, хоть раз – рассчитал силы противника?

Неистовый молчал. Можно было возразить… Сказать синдару, что он охотник, а не полководец, что в Нан-Дунгортебе…

…вспоминалась смерть Райво. Да, никто не ожидал, что тварь нападет сверху. И Белег этого ожидал ничуть не больше прочих. Но если бы не его стрелы – сколько бы потерь было тогда?

– Какая это у тебя победа? Первая?

«Вторая. В Дагор ну-ин-Гилиат. И тогда я действительно рассчитывал – хорошо разослал разведку…»

– Что ж, вторая.

Можно было возразить этому тону – не оскорбительному, не снисходительному, а гораздо хуже – одобрительному. Можно было сказать, что пусть не знал, что главный враг – камни, а не твари, но собрал именно такой отряд, который способен… Вместо этого он проговорил:

«Когда я погиб, я всё не мог понять, как могло случиться, что мы не победили этих трусливых синдар, сидящих в своих лесах. А сейчас я спрашиваю себя: как от нашего войска что-то осталось?»

– Тебе ответить на этот вопрос? – спросил дориатец.

«Нет. Перед битвой я как раз – рассчитывал. Вот именно на это. На этом Хэлгон уцелел – тогда».

– Я звал тебя говорить не о Дориате. Не о прошлом, которое отдано памяти.

Он вздохнул и продолжил:

– Боюсь, я больше никогда не смогу смотреть на полную луну. Мне будет вспоминаться ее беспощадный свет над Карадрасом.

Келегорм замер, не понимая.

– Я сказал тебе: я сражаюсь всю жизнь. Потому что я ненавижу войну. И хочу оградить от нее мой народ. Ты можешь понять, каково это – любить простую тихую жизнь? Не отвечай… ты уже ответил.

Нолдор внимательно слушал.

– Раньше я думал: Моргот посеял семена лжи в ваших сердцах. Думал: гибель Финвэ, ослепление, горе. Думал: Клятва Феанора – безумные слова от отчаянья. На Карадрасе ты объяснил мне: вы повторили за Феанором то, что жило в ваших сердцах. И не вас семерых – вашего народа.

Келегорм не спорил. Во всяком случае – пока.

– Для вас нет целей. Для вас порыв – и цель, и средство, и смысл. Только так вы и могли произнести Клятву: преследовать того, у кого Алмазы, но не поклясться вернуть их. Уйти из Валинора – не всё ли равно, ради чего и как. Главное – уйти.

«Нам было не всё равно».

– Вам семерым – да. Но были и другие. Ты забываешь, я говорил с Галадриэлью. Сестра Феанора, Иримэ – она тоже шла отомстить за отца? Или вернуть Алмазы? Она одна была такой?

Келегорм понял, что великим трудом обретенное спокойствие сейчас слетит с него, как пух с одуванчика. И он рявкнет, будто и не прошло трех Эпох: «Таких отец оставил в Арамане!»

Он закусил губу.

– И тем не менее они тоже пришли. Не побоялись Льда. Что их вело, не всех, но многих? Что, как ни ваш порыв ради порыва?

Нолдор молчал.

– Иногда вы находите цель для своего пыла. Если она благородна – миру повезло. Если нет…

«Скольких нолдор ты видел? Я, Хэлгон, кто еще? Галадриэль мне сестра, но нолдорской крови в ней…»

– Ты опять упускаешь незначительные детали, сын Феанора, – грустно усмехнулся перворожденный. – Я видел твоего деда. И другого твоего деда. И мать твоего отца. Продолжить?

Тот вздохнул: воистину «незначительные».

– В них был тот же порыв. В вас он заметнее, но… характером ты мне напоминаешь Махтана. Стоило ему только чем-то увлечься – и он не видел и не слышал ничего. А увлечен он был постоянно.

«А Мириэль? – тихо спросил Келегорм. – Какой она была?»

– Она была… - синдар посмотрел вдаль, словно ожидая подсказки от горных вершин. – Она была не здесь. Словно жемчужина в сомкнутой раковине. Когда были созданы ткани и она стала вышивать, она смогла уходить в работу. Но до того – она просто: уходила. Только Финвэ мог хоть как-то ее вернуть…

«Не смог».

– Да, я знаю о вашей утрате.

Замолчали.

– Ты хочешь спросить меня, правда ли, что ты похож на нее? Очень. Насколько зрелый воин может быть похож на юную девушку.

Снова замолчали.

– Келегорм, я позвал тебя не за тем, чтобы говорить о прошлом. От моих слов тебе станет больно, но я буду честен.

«Я слушаю».

– Этой ночью ты мне слишком хорошо объяснил, что такое «дух нолдор». Из самой мирной жизни вы сделаете битву. И, возможно, даже победите – если удача улыбнется. Но вы никогда не заметите, что будет с теми, кто с вами рядом. Вы просто не умеете это видеть.

Сын Феанора чуть опустил веки, соглашаясь с суровыми словами.

– Что бы ни произошло, я никогда больше не пойду рядом с тобой. И ты должен знать: тем, кто не намерен уплывать, я передам, чтобы и в войне, и в мире они держались бы от тебя так далеко, как только смогут.

«Что ж, – отвечал Келегорм, – спасибо за правду».

– И еще одно. Ты достоин уважения и… – он не сразу нашел нужное слово, – удачи. Поэтому я хочу предостеречь тебя. Я понимаю: это почти безнадежно, всё равно что пытаться словом сдержать ветер. Но всё же я попытаюсь.

Нолдор наклонил голову: слушаю.

– Ты уверен в том, что, раз ты мертвый, то тебе уже ничего не грозит. Ничто и никто.

«А кто? Саурона нет, назгулов – тоже».

– Но ты же будешь искать битву.

Келегорм чуть улыбнулся.

– И найдешь ее. С самым опасным из противников: с самим собой. И снова не рассчитаешь что-нибудь… незначительное.

«И как здесь уберечься?» – невеселой усмешкой.

– Я не знаю. Но скажу тебе одно: ты полагаешь себя неуязвимым: нет тела – нечего терять. А это не так. И… если я узнаю, что ты пал жертвой собственной неосторожности… Я не друг тебе, но мне будет горько.

«Ты мне – не союзник», – веско возразил Неистовый.

…очень не хватало Хэлгона. Пусть бы говорил свое вечное «нет», пусть бы ругался, пусть бы называл «нашими» людей, а не нолдор… но был бы здесь.

И костра в лагере нет. Потому что синдары всё еще приходят в себя и некому сходить за дровами.

Поговорить не с кем – не самое тяжелое. Не с кем помолчать.

Но – надо держаться. Как после смерти Финвэ. Как после Альквалондэ. Как после…

Почему после победы надо держаться, как после поражения?!

Что это? Проклятие Мандоса пробудилось, несмотря на примирение с дориатцами? «Всё, созданное ими во благо, обратится во зло»? И прощение, в которое так поверил на Карадрасе, пригрезилось? А было понадеялся, что смерть выводит из-под Проклятия и братоубийство можно искупить…

А если это не Проклятие – тогда что это?!

Прав был Тингол, тысячу раз прав! Тогда, когда узнал, был в ярости, со смехом встретил известие о запрете эльфам Сумерек говорить на языке Изгнанников, – злым смехом встретил, шутил еще долго, и острыми были шутки, как потом острыми были стрелы… а Тингол был прав.

Их народам не идти вместе.

Что ж. Надо держаться. Они зовут тебя Железным лордом – вот и будь железным. Хотя бы внешне.

Осталось недолго. День-другой – и они придут в себя, потом еще день пути. И всё.

И больше никогда, никогда, ни-ког-да он не сделает и шагу к синдарам!

Опушка Дори… Лориэна. Их встречают. Тем лучше.

Надо улыбаться. Ты вернулся с победой, вот и держись победителем.

А потом пусть Кархид говорит что угодно.

«Владыка Келеборн».

– Лорд Келегорм. Я рад твоей победе.

«Благодарю. Как видишь, нолдорское безрассудство никого не погубило».

– Что ж. Опасения – приятнее признать ошибку в них, чем правоту.

Чуть поклониться. Знаем, как это «приятно»: признавать свои ошибки. Даже когда действительно лучше оказаться неправым.

Ну вот и все. Осталось учтиво попрощаться…

– Подожди.

Ни следа текучей вежливости. Таким тоном останавливают родича или…

…ну, про возможность дружбы Кархид всё сказал.

– Келегорм, нам нужно поговорить.

И этому тоже.

А ведь ты взволнован, владыка. Ты это скрываешь, хорошо скрываешь… но до конца – не выходит.

И не знаешь, как начать. Словно пытаешься признаться в вине. В чем ты можешь быть виноват?

О чем ты хочешь – и так не хочешь говорить?

– Сейчас… когда мы смогли переступить через… то, что разделяло нас веками… ты должен знать…

«Что именно ты командовал отрядом, который выводил Эльвинг? Так я это знаю».

– Кто сказал?!

Мягкой усмешкой:

«А почему кто-то должен был сказать?»

– И ты это знал…

«До того, как пришел к тебе просить отряд, да».

А вот ради такого взгляда можно и еще один разговор с Кархидом выдержать.

«Давай я расскажу сам. А ты поправишь, если ошибусь.

Эльвинг несла Сильмарил. А кто нес Эльвинг, когда она устала? Галадриэль? Нервен всегда была сильной… Ах, ну да, это действительно разумно: велеть жене спасать девочку и быть уверенным в том, что она не ринется в бой.

Ну и чары. Твой туман. Уроки Мелиан, я полагаю? Вас не увидел никто».

– Откуда…

«Вас не видели в бою. А Эльвинг как-то удалось бежать, и никто не знает – как. Я тоже не знал. Пока ты мне сам не объяснил. На Карадрасе».

– Вот как… об этом я тогда не подумал…

«До Карадраса у меня были догадки. Но после…»

– Ты наблюдательнее, чем я предполагал.

Опять чуть поклониться.

«Карадрас – действительно опасное место. Там ты рассказываешь о себе больше, чем хотел бы».

– Что-то произошло?

«Да. Тебе Кархид всё расскажет».

Скрыть мрачный тон не удалось.

– Не знаю, что он мне расскажет, но я рад, что Гэндальф помог нашим дорогам пересечься.

«Я тоже».

И это правда.

А Кархид пусть говорит что угодно. Никакие его слова не изменят того, что было. А была победа. И отнюдь не только над умертвиями и камнями назгулов.

«Владыка Келеборн, могу я обратиться к тебе с просьбой?»

– Если я в силах исполнить ее, я буду рад.

«Полагаю, многие из вас скоро уплывут за Море. И возможно, Король всё же покинул Чертоги Мандоса. Я хотел бы… я просил бы, чтобы он узнал об этом отряде и этом походе».

– Король? У нас с тобой разные короли, сын Феанора, а ты не назвал имени…

Это не отказ и не возражение. В его голосе – согласие, но не только оно.

– Я думаю, когда владыка Тингол узнает, он не будет огорчен.

Серебристая Гавань

Минуло два года – как вода меж пальцев. Чистая, вкусная вода ручейка, если опустить в него руку: холодно и весело.

Хэлгон и Келегорм обживались в Холмах Мертвых: следопыт нашел себе уютную пещерку, что-то из скудного скарба ему привезли дунаданы, что-то он выменял в Брыле на пойманных кроликов и был вполне доволен скромным бытом.

Келегорму нужно было гораздо больше. Ему нужен был весь Арнор.

За все века.

Вычищенный, аккуратно уложенный и с историей каждой вещи.

Пещера за пещерой они отчищали Холмы от следа умертвий, отчищали оба – на долю Хэлгона приходилась грязь, которую можно убрать руками, на долю Келегорма – остальное. И трудно сказать, кому труднее. Слепая жажда умертвий и алчность людей, не желавших расставаться с нажитым и после смерти, ярость погибших и ненависть убийц, подлость и гнев, отчаянье и зависть… много всего было на древних сокровищах, не считая паутины и ржавчины.

Женские украшения бывали ничуть не добрее клинков и доспехов.

Днем в лучах солнца, ночами в холодном свете эльфийских костров лежали на траве они, отдавая земле могильный холод, отдавая прошлому злость и мерзость. Руки Хэлгона чистили их, но тепло солнца, эльфийский огонь и всепрощающая мягкость земли делали больше.

Древнее золото становилось добрым золотом.

Поначалу Хэлгон лишь повиновался, но быстро вошел во вкус, не слушая слов Келегорма о том, что та и та пещера полны ненависти и их надо первыми… – не слушая, открыл гробницы князей Артедайна, похороны которых помнил как вчера; словно обретенных младенцев, вынес к свету их всё еще острое оружие, и плакал, заново чистя его, и говорил, говорил, говорил, а Келегорм слушал, и не кривил брови при словах «наши» и «мой князь», и молчал, и в молчании сына Феанора было больше доброты и понимания, чем в любых речах.

Несколько раз к ним поднимался Том Бомбадил. Келегорма он видел так же ясно, как камни на холмах, удивился его присутствию не больше, чем этим камням (чем, кажется, несколько уязвил гордость сына Феанора), об извлеченных сокровищах сказал «Зло былое как вода – высохнет и сгинет, силу прошлого ваш люд снова чистой примет», что, вероятно, означало одобрение… словом, помощи от него нолдоры и не ждали, а вот что ближайший сосед не возражает против их планов – это прекрасно.

Нередко у них гостили дунаданы – кто по дороге в Гондор, кто из него. Привозили новости, хлеб, фрукты (чем спасли жизнь дюжине-другой кроликов); Келегорм общался с ними хоть и через Хэлгона, но легко, они же почти видели мертвого нолдора – во всяком случае, отвечая ему, ни один из следопытов не смотрел мимо своего незримого собеседника. Хэлгон опасался было, что станет чужаком для прежних своих – но нет, дунаданы как само собой разумеющееся восприняли и призрачного сына Феанора, и то, что Хэлгон верен древнейшей из данной им присяг, и то, что у эльфов свои заботы, ничуть не похожие на дела людей.

Идея же возрождения памяти Арнора их только радовала, они бы слушали и слушали Хэлгона, но тут оба нолдора являли свою легендарную жестокосердность и требовали, чтобы рассказывали гости – новости и севера, и юга. Дунаданам приходилось подчиняться.

Не раз и не два побывал здесь Глорфиндэль и не забывал брать с собой арфу…

Дважды приезжали сыновья Элронда – первый раз скорее к Хэлгону, вместе посидеть у костра. Второй раз (это было на исходе нынешнего лета) они явились строгими и стремительными гонцами. И привезли всего лишь одну весть: «Скоро. Не больше месяца».

«Отпустишь меня в Серебристую Гавань? Проводить», – спросил Хэлгон. Он ждал этой вести – и всё же она ударила внезапно, как стрела из темноты.

Неистовый ответил движением бровей: а как же иначе! – и к удивлению следопыта стал расспрашивать Элладана и Элрохира о путях из Лориэна в Мифлонд, потом узнал, что сначала всех собирает Ривенделл… так через Карадрас? и собирается вести сам? …значит, по Эрегиону? тем проще. И не меньше недели пути. Отлично.

«Я отпущу тебя в Серебристую Гавань, Хэлгон. Но прежде сам прогуляюсь до Эрегиона».

­–­ Аранг, зачем?

Неистовый усмехнулся:

«Поговорить кое с кем. Из родичей. Я пытаюсь посчитать, сколько тысяч лет назад мы говорили… не спорили, не кричали гневных слов, а просто говорили. Знаешь, я сбиваюсь со счета. Одно могу сказать – это было в Свете Древ».

В Эрегионе осень сползала с гор медленно. Выше по склонам дубы уже бурели, еще выше гордо несли свои темные иглы сосны и кедры, а здесь колонны вековых буков всё еще закрывали небо густыми кронами, не позволяя свету проникнуть в лесное царство. Там, где власть буков кончалась, остролист раздумывал, пора ли ему алеть ягодами или пока можно не спешить?

Скорее лето, чем осень.

…звуки кавалькады эльфов вдалеке.

Едут медленно, шаг лошадей бесшумен. Но звенят колокольцы в гривах коней, слышится тихое пение. Прощаются с краем, для кого-то ставшим второй родиной, а для кого-то бывшим единственной.

Не надо их торопить.

Он рассчитывал на долгий разговор и выбрал эту поляну – хорошее место для привала. Ручеек, мягкая трава, солнце золотит листву… светлая тишь. Лучше места для беседы не найти.

Они показались меж деревьев, и Келегорм перестал прятаться. Он смотрел в глаза Галадриэли, и в любой другой час она бы уже увидела его. Но не теперь… погруженная в воспоминания, она была далеко от этих дней и мест.

Келеборн тоже не смотрел на него.

А дать заметить себя одному из тех, с кем убивал умертвий, он не хотел. Он пришел к сестре, и именно она будет первой, кто узнает, что он здесь.

Ее конь был уже в десятке шагов. Келегорм мог различить узорочье венца на голове владычицы Лориэна, Кольцо на ее пальце… она же оставалась безучастной.

В светлой грезе меж прошлым и будущим. В той бесконечности, что называется словом «жизнь».

Тогда сын Феанора просто вышел на тропу.

Всадница по-прежнему не замечала его, но заволновался ее конь. Заржал, затряс головой… Галадриэль вскинулась – и тут Келегорм отдал должное ее искусству наездницы: увидев его, она удержалась в седле.

«Здравствуй, сестра».

– Ты?! Что тебе…

Испуг Галадриэли передался ее мужу, остальным. Звон сбруи, храп коней. Келегорма увидели многие, остальные узнали от тех, кто видел.

«Просто поговорить. Извини, если напугал. Я звал, но ты не слышала».

Ей помогли сойти с коня, она приблизилась к брату, но голос ее был напряжен, как тетива:

– О чем же?

Келегорм против воли усмехнулся:

«Просто поговорить. Не веришь? Мне ничего от тебя не нужно. Я ни о чем не прошу. Я просто соскучился. Сколько тысяч лет мы не виделись?»

– Всего два года. – Ее голос излишне тверд: то ли от недоверия, то ли из желания скрыть недавний испуг.

«Нервен, – он произносит это имя мягко, но она вздрагивает едва ли не сильнее, чем когда встал конь, – я же не об этом. Я вспоминаю дерзкую маленькую девочку, которая так хотела выучиться ездить верхом. Должен заметить, ты отлично держишься в седле».

– Ты… – она не готова к такому разговору, она совсем не могла ожидать, что он… что она сама вспомнит то, что сгорело в пламени Лосгара и Дориата, но он улыбается ей и ждет ответа, она уже забыла, как он умел улыбаться, да что там – ей казалось, она навек забыла его лицо, лицо того, кто из брата стал врагом, но вот – нет врага, и есть брат, снова есть, и что-то надо ему отвечать… но что..?

– Ты… не хочешь вернуться? – проговорила она неожиданно для самой себя.

«Вернуться? – с мягкой усмешкой. – Я?»

– Келегорм, Валар милосердны, а эта Война искупила многое! Мне ведь был закрыт путь домой, но сейчас…

«Я вижу».

– Я лучше других знаю, что ты совершал, но поверь – ты можешь быть прощен! Да, Намо будет суров, но ведь и твой Хэлгон сражался в Альквалондэ, в Дориате… но он вышел! И ты выйдешь, нескоро, но…

«И снова будут скачки наперегонки в Лесах Оромэ?»

– Да… брат.

Такое простое – и такое непривычное слово.

«Моя маленькая сестренка… как же плохо ты меня знаешь. Что, по-твоему, держит меня здесь?»

Она отвечает мгновенно:

– Гордость.

«Гордость…» – он качает головой.

– Да, Келегорм, это ваша слепая гордость. Ты не желаешь предстать перед Намо, признать свою вину…

«Моя милая сестренка… – нет привычной усмешки, есть легкая улыбка. Печальная. – Представать перед Намо я действительно не хочу, но отнюдь не поэтому».

– Тогда почему?

«Свою вину я давно признал. Думается мне, Намо это хорошо известно, – хотя последний раз я видел его в час Проклятия».

– Но, Келегорм, если так, Мандос не будет для тебя долгим!

«Не будет».

– Раз так… брат, тебе ведь даже уплывать не надо..!

Мягкой усмешкой:

«Хочешь, чтобы я встретил тебя в Альквалондэ?»

– Вряд ли так скоро, но…

Ее порыв, как волна о скалу, разбивается о его печальную улыбку.

«Я же сказал, Нервен: ты совсем меня не знаешь».

Эльфы тем временем ставили лагерь – было ясно, что один призрак преградил им путь надежнее лесного завала, и они здесь до завтра, не меньше. Пустили пастись коней, раскинули небольшой шатер для владык – скорее знак уважения, чем действительно защита от ветра и холода. Впрочем, ни ветра, ни холода здесь нет.

«Хорошо, Нервен. Представим, что я ушел в Мандос, потом вышел – и?»

– И… ну, как раньше уже не будет, но мы сможем…

«Промчаться по Лесам Оромэ, найти всех, кто нас любил, насладиться радостью встречи… а что потом, Нервен?»

– Потом?

«Да, потом. Когда первая радость схлынет. Как она когда-то схлынула для моего Хэлгона. Ну?»

– Брат…

Она бледнеет.

Юной Нервен, внезапно возвращенной из прошлого, больше нет. Перед Келегормом стоит владычица Галадриэль, бесстрастная и мудрая.

Она молчит. Здесь нечего сказать.

И он молчит. Потому что она всё поняла.

…эльфы расстилают на траве узорные ткани, достают фрукты, хлеб, наливают в кубки воду из ручья.

На владычицу и ее старшего брата, видного сейчас уже всем, старательно не глядят.

– Ты знаешь, что Келеборн остается?

«Нет. А он почему?»

– Ты задаешь такой вопрос о племяннике Тингола? Он любит меня, но эту землю он любит сильнее.

«Не знал. Что ж… Добрая весть».

Келеборн, чувствуя, что говорят о нем, подходит. Кланяется Келегорму – сдержанно, но медленно. Тот отвечает тем же.

– На наше счастье, сын Феанора, впервые мы увидели друг друга как союзники, не как враги.

«На наше счастье, владыка».

Синдар качает головой:

– Уже не владыка. Сила Кольца иссякла, и Лориэн обречен. Я не хочу видеть, как мой край, который я веками творил и оберегал, станет обычным лесом. Я буду жить у моих родичей в Имладрисе.

Нолдор наклоняет голову: что тут ответишь?

– А вот тебя, похоже, мы скоро станем звать владыкой.

«Меня?! Велико же мое королевство – один подданный!»

– Зато обширно. Сколь мне известно, ты претендуешь на прошлое Арнора. Или мне сообщили неверно? – испытующий взгляд холодных серых глаз.

«Верно… лорд Келеборн».

– Владыка Холмов Мертвых… – родич Тингола смотрит вдаль, словно спрашивая совета у предзакатного неба. – Нет, звучит неправильно.

Он молчит, полуприкрыв глаза, вслушиваясь во что-то, доступное лишь ему.

Брат и сестра ждут его слов. И Келеборн наконец произносит, словно пробуя новое имя на вкус:

– Владыка Холмов Памяти…

Келегорм отвечает безмолвным и медленным поклоном.

Серое – и серое. Туман – и сталь. Паутина – и стрела. Пух чертополоха – и отвесные скалы. Что прочнее? Что выдержит напор времени и что рухнет?

«Я… в долгу у тебя, лорд Келеборн».

– Нисколько. Владыкой тебя уже называют, ты просто не знал.

«Я не о том».

– Два года назад? Я послал отряд не ради тебя, а ради этой земли.

«Я знаю. И всё же – это сделал ты. И ты знаешь, что ты сделал. Оставь мне право быть благодарным».

– Как тебе угодно.

«Я… рад, что ты остаешься. Мы… мы можем понять друг друга».

– Полагаю, да.

Келеборн коротко кивает, давая понять, что разговор окончен, и оставляет брата и сестру наедине.

Келегорм переводит дыхание.

…музыка в лагере. Тихая и, пожалуй что, осторожная – не помешать разговору.

«Я всё же недооценил его».

Холодный ответ владычицы:

– Ты всегда недооценивал синдар, брат. Прости, что касаюсь больного, но именно поэтому ты и погиб.

Келегорм молчит. Опускает веки, соглашаясь.

– Ты всегда считал, что сила измеряется яростью.

Неистовый чуть улыбается:

«Не всегда. Последний бой? два года назад».

Теперь соглашается владычица. Легкий наклон головы:

– Не всегда.

«Мы не спорим! Нервен, воистину, мир изменился – мы не спорим!»

– Мир изменился, брат, это верно. Но изменились и мы.

«Изменились – и всё же остались прежними. В главном. И мне нет места в Валиноре, потому что я по-прежнему люблю боль, страдания, смерть. Тебя пугают мои слова?» – он чуть щурится.

– Нет. Страдания и смерть врага, я понимаю.

«Не только. Я люблю свою смерть, Галадриэль. Люблю ее, потому что это – самое страшное, что было в моей жизни. И свои страдания – потому что я сумел переступить через них. Я по-прежнему Неистовый, сестренка».

Владычица качает головой:

– Ты снова Светлый, Келегорм. Единственный из сыновей Феанора, кого называли – так. Люби что хочешь, обманывай себя. Но ты не обманешь меня.

«Это учтивость владычицы», – он пытается спрятаться за усмешкой.

Она спокойна:

– Это слова сестры.

Золотые лучи заката пронизывают лес. Прекращены любые занятия, наступает молчание – благоговейное.

«Довезешь до Валинора мою просьбу?»

– Говори.

«Я просил Келеборна, думал – он уплывет… а надо было говорить с тобой. Быть может, Король… Хэлгон говорил, что тогда – нет, но за это время…»

– Если он вышел из Мандоса, будь уверен, я расскажу ему о тебе.

«И, может быть, кто-то из братьев? Маглор? Близнецы?»

Тень набегает на лицо Галадриэли, она говорит тихо:

– Только не близнецы. Они… – Нервен ищет и не находит слов. – Мне рассказывали о них… В Арверниэне.

«Ясно».

Куда уж яснее.

«А Маэдрос? Как ты думаешь?»

– Я не знаю.

«И я не знаю. Но как ты думаешь?»

Она молчит.

Когда же наконец закончится эта проклятая Первая эпоха?..

Молчать об одном и том же – невыносимо. Келегорм окидывает лагерь взглядом, ища, как сменить тему.

«Пожалей своих эльфов: они никак не могут решить, что невежливее: принести нам один кубок воды или два. Мне всё равно, пусть хоть три приносят».

– Я не хочу пить.

«Это Келеборн выучил тебя лгать с таким бесстрастным лицом?»

– Брат, я действительно не хочу пить.

«Ладно, сделаю вид, что поверил тебе».

Но владычица что-то говорит… то есть, она не произносит ни слова, но – непонятное Келегорму движение бровей и глаз. И тотчас подходят трое синдар, расстилают плащи на траве, третий сверху расправляет покрывало, искусно вышитое – узор сплетенных ветвей.

Галадриэль садится. Неистовый следует ее примеру.

«Как бы ни был скуден быт, но без регалий владычица не обойдется?»

Она отвечает с легкой укоризной:

– Я могу сесть и на голую землю. Но эти трое – остаются. Им дорога каждая возможность услужить мне – напоследок. Я была бы жестока и несправедлива, лишив их этого.

«Вот как? Никогда не задумывался о подобном».

– Ты никогда не был королем, мой брат.

Усмешка в ответ:

«И грядущее меня уже страшит. Что ж, если когда-нибудь число моих подданных станет больше одного – попрошусь к твоему мужу в ученики».

Она улыбается. Он задумчиво добавляет:

«Похоже, я не шучу…»

Закат угас. Поляна расцветает бледными огоньками эльфийских светильников. Словно отражение звезд, еще почти не видных в серо-синем небе.

Вносят свет в королевский шатер, становится видно, насколько тонка его ткань: узоры проступают темными линиями.

«Хочу сказать ему пару слов. Пойдем».

Галадриэль удивлена, но идет вместе с братом.

При виде их ее супруг удивлен не меньше.

«Лорд Келеборн, я ничего не пойму в синдарском этикете, но, как вижу, бесед с призраками не учитывает даже он. Твои эльфы до Второй Музыки не решат, что хуже: поднести нам с сестрой один кубок, обделив меня, или два, оскорбив призрака тем, что я заведомо не смогу принять. Поэтому я привел ее сюда, где она нальет себе воды сама».

– Ты быстро учишься, Аранг, – одобрительный кивок и… странные огоньки в глазах. Это у него означает улыбку?

«Не понимаю. Неужели вам так нужно всё это? Неужели не лучше быть просто искренним?»

– Ты уравниваешь искренность и неумение сдерживать свои чувства. После того, что я слышал о твоем отце, от тебя трудно ждать иного. Но я приведу сравнение, которое будет тебе понятно: представь удар щитом и ранение стрелою. Малое нередко превосходит великое.

Келегорм опускает веки, соглашаясь.

«Каждый день чувствовать себя как на охоте в Нан-Дунгортебе: следить за каждой сломанной веткой, шорохом, запахом… Только без чудовищ».

– Тебе было трудно там?

«Нет. Там я был счастлив. Только там я по-настоящему – был».

– Тогда, полагаю, мы снова понимаем друг друга.

И уже знакомые огоньки в глазах синдара.

«Забавно… мы ведь примерно ровесники? А я сейчас ощущаю себя мальчишкой. Те тысячи лет, что я провел между смертью и небытием, не добавляют возраста?»

– Вот как? Я чувствую иначе. Мне кажется, эти века делают тебя вдвое старше, чем ты есть.

«И твоя ледяная учтивость – это броня? Удар щитом?» – теперь уже глаза нолдора искрятся смехом.

Но синдар не успевает ответить.

– Брат, – голос Галадриэль звучит глухо, она едва не ставит кубок мимо стола, – ты просил отвезти на Запад твою просьбу. Примешь ли в ответ мою?

«Всё, что в силах исполнить мертвый».

– То, что не в силах исполнить живой.

Она обменивается взглядами с мужем (Неистовый и не пытается понять этот язык бровей и ресниц), выходит из шатра, предлагая брату следовать за ней.

Огни лагеря остаются позади. Лес. Ночь. В этих краях темнеет раньше, непривычно для Арнора. М-да, думать о себе как об арнорце… надо будет рассказать Хэлгону, пусть порадуется.

«Итак, сестра?»

– Ты единственный, кто знает смерть в лицо.

«Не единственный. Еще Хэлгон».

– Хэлгон ей не родич.

«Ей?»

– Арвен.

Келегорм молча кивает.

– Похоронит мужа. Потом детей. Потом…

«Я готов стать ей опорой, но у нее есть родичи ближе. Братья. Твой муж».

Галадриэль качает головой.

«Сестра, раз так – дело не в том, что я знаю смерть. Дело в моей глупой искренности, которую столь осуждает лорд Келеборн».

– Ты сказал, что любишь свою смерть и свою боль.

«Я сказал, что люблю не боль, а ее преодоление».

– Научи этому Арвен. Кроме тебя – некому.

«Научу».

Это простое слово прозвучало тверже клятвы.

Неистовый сощурился, размышляя вслух:

«Она должна стать мне открыта… полностью. Что ж, начнем с ее мужа. Беседы о благе Арнора, о его прошлом и будущем… Владыка Холмов Памяти, говорите? Вот пусть и будет владыка. Так, но это придется звать Хэлгона на разговоры, а он Арагорна видеть не может…»

– Хэлгон? Арагорна? Почему, ведь он же сам дунадан… то есть следопыт!

Они оба невольно рассмеялись ее оговорке.

«Элессар здесь не при чем, дело давнее, – Келегорм был менее всего настроен сейчас пересказывать прошлое своего соратника. – Подожди… но ведь это же прекрасно! Ведь это именно то, что нам надо!»

Галадриэль с надеждой смотрела в его вдохновенное лицо.

«Сестренка, всё как нельзя удачнее! Я расскажу Арвен эту печальную историю, она пожалеет Хэлгона и сделает всё, чтобы не мучить его лишними встречами с Арагорном. А посредник нам с Королем необходим, и Арвен не останется ничего другого, как стать им самой. Она будет открыта мне – ради Арагорна… вот и всё. Я буду часто приходить, говорить с ее мужем о чем-то очень важном… а потом она поймет, что я – единственный из ее родичей, кто способен придти к ней по зову мысли, мгновенно. Надеюсь, владыка Холмов Памяти будет не слишком занят делами своего обширного королевства», – он усмехнулся.

«Вот так. Она привыкнет, что в трудный час я – всегда рядом. И еще я буду откровенен… буду рассказывать ей о пережитом – не при жизни, а после смерти. Это страшно, поверь. Это гораздо страшнее всего, что ты знаешь. Я приучу твою девочку смотреть смерти в лицо. И когда смерть войдет в ее дом, Арвен встретит ее спокойно. Смерть мужа, детей… правнуков. Если она хоть немного похожа на тебя, она будет прекрасной ученицей. Я научу ее идти рядом со смертью. Даю слово».

– Брат. Спасибо.

Келегорм кивает. А потом негромко смеется:

«Спасибо? Нет, сестра, это я должен быть тебе благодарен! Понимаешь ли ты, какой подарок ты мне сейчас сделала?»

– О чем ты?

«О семье, Нервен. У меня был отец, братья, родичи – но у меня никогда не было семьи. Семью ведь держат не кровные узы, а – забота друг о друге. Потому-то семья обычно и начинается с брака. И теперь у меня есть она, моя племянница – и я должен позаботиться о ней. Сестренка, ты понимаешь, что ты сотворила своей просьбой?»

Она не находит слов.

«Вот почему я так хотел этого разговора… Просто поговорить, н-да! Проще некуда…»

– Чутьё охотника? – в ее глазах слезы, но она улыбается.

«Как в Нан-Дунгортебе, только без тела. И без чудищ, – привычной усмешкой. – Вытри слезы, сестренка. Всё хорошо. Теперь – всё – хорошо. У всех нас. Ты оставляешь свою девочку в надежных руках. Улыбнись. И уплывай с легким сердцем».

В Тирн-Гортаде были еще поздние сумерки. Странно это всё-таки: перемещаться по Явному миру призраком. Попасть из темной ночи в ее же начало.

Хэлгон сидел у эльфийского огня, сосредоточенно начищая древний клинок. Почувствовав присутствие Келегорма, поднял голову, спросил одним взглядом: удачно?

Тот медленно кивнул в ответ.

Следопыт вернулся к работе. Захочет Аранг рассказать – расскажет. А хочет говорить с ветром и звездами – так он, Хэлгон, мешать не станет.

Эти три года хорошо научили его молчать вдвоем.

Сильно заполночь Келегорм присел у костра.

«Мне Келеборн подарок сделал».

Хэлгон ответил взглядом, лишенным и тени радости:

– И куда же за ним идти?

«Никуда, – улыбнулся Железный лорд. – Келеборн мудр: он дарит призраку то, что призрак может унести с собой».

– И?

«Новое имя нашим местам. Холмы Памяти».

Хэлгон встал, Келегорм тоже. И арнорец медленно произнес, почти так же пробуя это слово, как совсем недавно это делал бывший владыка Лориэна:

– Холмы Памяти…

Ветер коснулся лица. Волною пошли травы – словно грудь спящего исполина тяжело вздохнула. Словно земля откликнулась новому имени.

«Холмы Памяти», – повторил Келегорм.

…небо стало сереть, когда он закончил рассказ.

«Говорят, Арвен похожа на Лучиэнь?»

– Говорят, – пожал плечами Хэлгон.

«И тоже вышла замуж за адана».

– Не за адана, – нахмурился следопыт. – За дунадана.

Келегорм посмотрел на него с вопросом.

– Они же все до одного потомки Элроса. На аданов похожи, как орел на петуха. Другой возраст. Другие силы. Другие мысли. Да что мне объяснять: ты сам помнишь, как Хальбарад едва не заговорил с тобой напрямую при вашей первой встрече.

«При нашей единственной встрече», – жестко поправил Келегорм.

– Всё еще не можешь смириться с его смертью?

«А ты уже забыл о ей?»

– О смерти – пожалуй, да. Но я помню Хальбарада – и этого, и его прадеда, и самого первого из них – сына Сильмариэнь. Какой следопыт был! Потомок был хорош, но первый, внук Арагласа… – он прикрыл глаза, на несколько мгновений уйдя в прошлое.

Келегорм хмурился и ждал.

– Ты привыкнешь, Аранг. Это больно, я помню, как это страшно больно: терять первых. Но потом ты привыкнешь. Век, может быть два. Ты же быстро учишься.

Неистовый усмехнулся. Хэлгон не обратил внимания.

– Ты просто помни: они все уйдут. Рано или… совсем рано. Здесь нет дружбы на века. На век – если повезет. А потом ты лишишься этого друга. Навсегда. Сколь бы многое вас ни связывало. Ты просто помни об этом – и старайся не впускать дунаданов в свое сердце. Совсем не впускать не получится, но ты всё-таки старайся. Потому что когда он умрет – часть тебя умрет с ним. За тысячу лет привыкнешь и к этому, но…

«К такому можно привыкнуть?»

– Нужно, – пожал плечами следопыт. – Иначе ты здесь не выживешь. Даже мертвым.

Келегорм покачал головой:

«Тебе нужно говорить с Арвен, не мне».

– Не меня просили об этом. Вы с нею в одно время вступили на этот путь. Вы родичи. Вам и идти вместе. А я помогу, если что.

Становилось сыро и зябко. Хэлгон спустился вниз, принес котелок, повесил над огнем, где готовил себе еду. Двигался он небрежно и, пожалуй, даже шумно, перебивая этими утренними заботами серьезность ночного разговора.

Бросил горсть зерен в кипящую воду.

Келегорм не уходил (когда он нужен рядом – не дозовешься, а сейчас…), и разговор приходилось как-то продолжать.

– Встретишься с Арвен, потом расскажешь, насколько она похожа на Лучиэнь. Я же дочь Мелиан не видел.

«Я тоже».

Хэлгон уронил ложку, которой мешал еду.

Было видно, что Келегорм не шутит.

– Постой, но ведь всем известно, что ты в нее без памяти влюбился, посылал гонцов к Тинголу, требуя ее в жены…

«Кому – всем?»

– Да кому угодно! Всем дунаданам, всем в Ривенделле… не знаю, как в Линдоне, там я бывал мало, но думаю, что стараниями Гильдора... Сколько сказаний об этом!

«Интересные вещи о себе узнаёшь!» – Неистовый не ожидал сам от себя, что не разозлится, а лишь рассмеется.

Хэлгон с изрядной ловкостью достал ложку из кипящего варева. Следопыт молчал, но молчание его было требовательным и настойчивым.

«Ты же помнишь, каким я уезжал в Нарготронд. Ты веришь, что тогда я был способен в кого-то влюбиться?»