Эльф среди людей

Они оставляют память здесь.

Оставляют – ему.

Кирдан поднимает объемистый ларец. Ставит на стол, откидывает крышку.

Хэлгон перебирает эти обломки воспоминаний.

Битв, которых он не видел, – захват Хифлума, падение Гондолина, штурм Гаваней… Ужас, боль, отчаянье.

Когда взяли Аглон – было не так страшно. Всё-таки в Аглоне почти не было женщин. А те, что были, – они как Мегвен. Не с оружием в руках, так по духу воительницы.

Короткий вопросительный взгляд: «Эльдин оставила что-нибудь? Есть здесь?»

Кирдан качает головой.

– Это хорошо, – говорит Хэлгон вслух. – А то бы я выпросил у тебя. Но зачем, в самом деле?

Постепенно темнело, и Кирдан зажег лампу. На это чудо ювелирного искусства, висевшее посреди комнаты, нолдор обратил внимание только сейчас: она же сделана не так и давно, во Второй эпохе, делали гномы… ну чему тут удивляться? Хотя работа хороша!

Это была хрустальная сфера, наполненная огнем. И по ней плыла искусно сделанная ладья. Крохотный кораблик действительно двигался – медленно, незаметно глазу.

В ответ Кирдан впервые за весь этот день улыбнулся: «Вторая эпоха – слишком поздно и неинтересно? А что ты скажешь вот на это?»

Он снял с полки многоглавый кристалл – таким хорошо лист прижимать при письме. Дымчатый кварц выглядел необработанным… только вот в силуэте этой друзы было что-то неуловимо знакомое. Линия вершин… дальний горизонт… если встать лицом к северу… нет, к северо-востоку…

Это было изображение гор Хифлума! Точное, до последней седловины перевала.

Но как? Камень казался природным. Неужели был найден вот таким?

«Дотронься, – чуть лукаво улыбнулся Корабел. – Только в руки не бери, а то уронишь ненароком».

Камень всё-таки был обработан. Лишь в нескольких местах, бережно, филигранно.

И эту руку Хэлгон узнал.

Руку того, кого никогда не называли мастером.

И снова в памяти всколыхнулось: «Как ты посмел привести ее сюда?! Я оставил ее в Тирионе, там безопасно, там ей ничего не грозило, а ты ее повел мало того, что в Эндорэ! Ты ее повел через Лед! Она могла погибнуть!»

И кровь стыда вновь прилила к щекам, будто вчера наговорил сыну Финвэ всё это.

«Ты прямо так на него и накричал?!» – изумился и едва не расхохотался Кирдан.

«Так… и еще лучше чем так, – опустил голову Хэлгон. – Как они все меня за это на мелкие кусочки не порезали, я до сих пор не понимаю. От смеха, наверное».

«Покажи. Пожалуйста. Клянусь, я сохраню тайну!»

Хэлгон решал недолго: уж слишком непохож был на себя Корабел сегодня днем. Мрачен, насмешлив… что стряслось у него? А сейчас непривычно весел. Что ж, пусть смеется. Нолдор и сам не мог без смеха вспоминать ту историю…

Туманы прошлого

В свой дом с Тирионе он забежал лишь взять несколько инструментов, забытых в спешке сбора в Форменос. Сейчас, когда на Аман пала Тьма и приходилось не выпускать факел из рук, улицы, по которым он ходил веками, предстали совершенно иными, незнакомыми и чуждыми.

А в доме кто-то был – огонь чужого светильника скользил в окнах.

– Ты?! Почему?

…когда он собирался в Форменос, они даже не простились: рассорившись, она ушла в дом родителей и не желала слышать его.

Сейчас же Эльдин сказала, как о само собой разумеющемся:

– Мне надо было иголки забрать. И еще сушеные яблоки: в дороге пригодятся.

– В какой дороге?!

Она посмотрела на него с сочувствием, как на зверюшку, поранившего лапку:

– В нашей. Мы же уходим.

– Это мы уходим. Мы! Понимаешь: мы!!

– Понимаю: мы.

– Ты никуда не идешь! Ты остаешься.

– Я иду с тобой.

– Я иду на войну. Там не место женщинам. Ты остаешься здесь.

– Но Эльгон…

– Хэлгон!

– Что?

– Мое имя теперь – Хэлгон. После Форменоса у меня не другого имени.

– Эльгон, Хэлгон, хоть Эаргон – какая разница! Мы уйдем вместе.

– Я сказал: нет!

После столь внятных и убедительных объяснений он засунул в мешок пару тисков разной длины и выбежал.

Эльдин усмехнулась ему вслед – не столько сердито, сколько сочувственно: в спешке он не взял с нее слова, что она останется. И раз она ничего не обещала, то поступит так, как считает нужным.

…пока оба воинства – Феанора и Финголфина – шли по Аману, она старательно держалась в толпе. Потом, когда их оставили в Арамане… тогда стало проще. Уже не нужно прятаться.

…воинство Финголфина хлынуло в Хифлум, и это было безумным смешением ненависти и радости. Несмотря на старательно взлелеянную вражду и гнев, расцветший за время пути через Лед (а вы говорите, во льдах не цветет ничего… цветет, и пышным цветом!) – несмотря на всё это, многие воины Первого дома рвались на северный берег: узнать, дошел ли друг. Спутникам Финголфина было проще: они без помех шли на южный, узнать, не погиб ли…

Хэлгон оставался в стороне от этой суеты, он был спокоен и почти горд: ведь его жена – в безопасном Тирионе, он так хорошо всё продумал заранее, ему не нужно тревожиться за нее. Вот, даже лорд помчался на северный берег – узнать, как Аредэль, а он, простой дружинник, может спокойно стоять в дозоре и не беспокои…

Знакомое осанвэ коснулось его сознания.

…как только его сменили, он помчался на северный берег, не веря, всё еще не веря, что она действительно здесь, что она нарушила его запрет, нарушила свое обещание, что она осмелилась рисковать жизнью, хотя он ей запретил, внятно запретил это!

Эльдин действительно была там. Живая, только очень бледная и исхудавшая. И Хэлгон, не тратя время на очередную ссору с ней, помчался искать Финголфина. Его бешеный порыв восхитил бы сейчас самого Келегорма (но тот был занят долгожданной перебранкой с Аредэлью и пропустил сие достойное зрелище).

Финголфин отдавал распоряжения по лагерю, когда на него стрелой вылетел Хэлгон и закричал:

– Как ты посмел привести ее сюда?!

Сын Финвэ после Льда был не слишком скор на эмоции. Он медленно обернулся и спросил:

– Кого?

– Эльдин! Почему ты ее привел, если я запретил ей идти?!

– Дочь Глиндана? Я ее не вел, я даже не знал, что она пошла с нами.

Финголфин медленно вспоминал. Шла? Возможно. Не жаловалась, не падала, не проваливалась под лед… не вспомнить.

– Ты даже не знал?!

Вокруг них начали собираться нолдоры Второго дома. Они смотрели на эту пару с недоумением, словно колеблясь: разъяриться на дерзкого дружинника, который смеет так говорить с королем, или – рассмеяться.

Со стороны эти двое выглядели как горный утес и яростный ветер, твердо вознамерившийся сей утес повалить. Интересное зрелище, несомненно.

– Ты потащил ее через Лед. Ты понимаешь, насколько это опасно?! Она могла погибнуть!

Финголфин медленно проговорил (каждое слово было тяжелым, словно глыба):

– Я – понимаю – насколько – опасен – путь – через – Лед.

И Хэлгон опомнился. Он вдруг огляделся, заметил плотную толпу, стоящую вокруг, взглянул на себя их глазами – и чувство, которому еще не было названия в эльфийских наречиях, обожгло его.

Чувство стыда.

Он молча пошел прочь.

Перед ним расступились.

* * *

– О-ёёё-ёй–ООО-о-ууу..! – Кирдан рыдал от хохота, закрыв лицо руками.

Хэлгон терпеливо ждал.

Доселе он полагал, что рыдать от смеха могут только атани, а Старшим Детям Эру сей дар недоступен.

Сегодня он узнал, что ошибался.

– «Ты понимаешь!», «ты понимаешь!» – всё повторял Корабел, растирая слезы по щекам.

– Налить тебе еще вина, владыка? Или, может быть, принести воды?

Кирдан махнул рукой, Хэлгон понял это как «налить вина». Что и сделал.

Тот осушил кубок за несколько глотков, сел в свое кресло, с трудом успокаиваясь.

– И как ты в легенды не вошел? На Финголфина осмеливались кричать только двое: Феанор и Хэлгон! Где толпы менестрелей?!

– Не шути так, владыка…

– Прости. Но ведь смешно!

– Смешно, – виновато улыбнулся нолдор.

Он снова провел пальцами по граням кварца – по вершинам Эред Вэтрин.

Уже после смерти он не раз встречал Финголфина в Валиноре, но эти встречи были… как в Мандосе. Там феа умерших скользят друг мимо друга, видя, осознавая, но – словно во сне. О чем ему было говорить с Финголфином в Валиноре? О прошлом? – но оно исчерпало себя. О настоящем? – но оно было у каждого свое. О будущем? – но его в Амане не было.

И вот сейчас, прикасаясь к скромной работе Верховного короля нолдор, Хэлгон понимал, что ему есть о чем поговорить с сыном Финвэ. Тот, кто называл себя «человек короля Арнора», очень хотел бы побеседовать с единственным из владык эльдар, кому люди были не подданные, не слабые существа, а – друзья.

Работа Финголфина была совсем слабой по меркам нолдорских мастеров. Но она была – человечной.

Сделанная за век-другой до прихода людей в Белерианд.

Как ни медлила ночь, но она настала. На верхушках мачт зажглись голубоватые огоньки, на набережной наполнились золотистым светом два хрустальных шара, а дальше свет дробился в окнах зданий и в убранстве лестнице-улиц.

– Как красиво, – тихо выдохнул Хэлгон.

Кирдан понимающе улыбнулся.

Они проговорили до рассвета. Кирдан показывал другие редкости, Хэлгон старательно слушал, но сердце уже не могло вместить больше пережитого.

«Позволит ли мне Кирдан еще раз придти сюда? Прикоснуться к этим живым кусочкам прошлого?»

Светало.

Мир стал серым, как это всегда бывает перед восходом, потом на море показалась тень от маяка, Кирдан встал, чтобы загасить лампу… и в разгорающемся свете утра Хэлгон увидел.

– Владыка… Ты… у тебя…

Щеки и подбородок Кирдана покрывали серебристые волоски. Негустые, но вполне отчетливые.

– Да, – с горечью произнес Корабел.

– Но почему?! – с недоумением выдохнул Хэлгон.

– Почему она растет?

– Почему ты говоришь об этом как о беде! Ну растет, ну и что? – Он помолчал, нахмурился. – Погоди… ты сидишь здесь один, в темноте, прячешься и страдаешь как из-за потери друга – и только потому, что у тебя растет борода?!

– Не кричи на меня, я тебе не Финголфин! – резко отвечал тот.

– Нет, буду кричать! Ты меня позвал, чтобы показать свою бороду, и я скажу: в ней нет ничего особенного. Она вырастает у каждого человеческого мальчишки.

– Правильно. У каждого. Человеческого.

– И что, это так страшно – оказаться походим на людей?!

– Не знаю. – Кирдан снова сел в кресло, но сейчас свет падал прямо на его лицо, серебрясь на щеках. – Это ты умеешь быть похожим на людей. Не я.

Хэлгон несколько раз прошелся по комнате, словно зверь по клетке. Надо было что-то делать. Надо было объяснить Кирдану, что он… гм, неправ.

Владыка Мифлонда сейчас напоминал следопыту обычного человеческого юношу (кстати, как раз в том возрасте, когда начинает расти борода!), который страдает из-за вселенской проблемы – и которого просто надо хорошо погонять с мечом, чтобы выбить дурь, или отправить с не очень сложным заданием для прояснения ума.

Как поступить в таком случае с Перворожденным? Сказать «пробегись три раза до другого конца Гавани и обратно?» Несомненно, помогло бы… но ведь не побежит.

В дверь постучали.

– Заходи, Гаэлин! – Кирдан встал и отошел к южной стене, стал перебирать какие-то свитки в ларце.

Юноша поставил на стол узорную деревянную миску с фруктами и хлебцами, кувшин (в нем оказалась чистая вода), вопросительно посмотрел на Корабела – точнее, на его спину – и поняв, что больше от него ничего не надо, скрылся, аккуратно затворив дверь.

Хэлгон подождал, пока шаги Гаэлина затихнут внизу, потом со вздохом спросил:

– Ты и от него прячешься?

Кирдан резко обернулся. В его глазах было отчаянье.

Хэлгон медленно выдохнул, призывая всё спокойствие, которое скопилось в закоулках его души за эти века, и заговорил:

– Нет ничего дурного в том, чтобы походить на людей… У них есть много достоинств, недоступных нам, эльдарам. Я века живу среди них и могу сказать: люди теплее нас, они душевнее, мягче, отзывчивее.

…надо было говорить, говорить… неважно что… хотя, кажется, нашел какую-то нить, что-то серьезное, лишь бы Кирдан слушал, он успокоится, поймет, что глупо прятаться, и всё станет как обычно, а борода – это мелочи, вот у Корабела появилась, хотя ему не нужна, а у него, Хэлгона, нет, хотя было бы забавно очеловечиться настолько, чтобы и щеки поросли… а зимой, наверное, это очень даже удобно, морозный ветер за подбородок не кусает, только вот Кирдану это неважно, ну как же несправедливо!

– Владыка, ведь душевную отзывчивость мы называем человечностью. И у тебя она есть, иначе бы ты не подошел тогда ко мне. Эльдары идут своими путем, словно луч лунного света, пронзающий пространство, – его остановит лишь преграда, но с пути он не свернет и никого не обогреет. А человек – теплый, он умеет заботиться – даже о постороннем, даже о случайном знакомом, он обогреет и поддержит чужого. Эльдар – может помочь, но его помощь холодна, он добр к своим, а ты, в своей заботе о многих – ты уже стал, слышишь, во многом стал похож на людей. И сейчас это просто сделалось видно.

Хэлгон перевел дух. Вытряс последние капли вина в свой кубок. Жаль, что Гаэлин принес воду… хотя откуда ему знать, что надо еще вина и покрепче?

– Ты действительно так считаешь? – тихо спросил Кирдан.

Огнеглазый кивнул. Налил воды, раз вина нет. Устанешь от такого разговора, как за день преследования орков каких-нибудь.

– Я никогда не задумывался, как я считаю. Я просто жил среди людей. Мне там тепло. И с тобой – тепло.

Корабел медленно провел рукой по щекам.

Хэлгон почти крикнул:

– Ну растет и растет, что такого! Ведь ты – это ты, что бы у тебя на лице ни выросло! Неужели ты думаешь, что чьё-то отношение к тебе изменится из-за нескольких едва заметных волосков?!

Похоже, Кирдан начал слегка оттаивать:

– Так значит, ничего страшного?

– Ничего! Красиво даже. Ты становишься похож на благородного ста…

Нолдор осёкся. Еще раз обвел взглядом комнату, потом гавань, повернулся к Кирдану:

– Владыка, здесь ведь есть еще перворожденные?

– Есть. Несколько.

– И ни у кого, конечно, никаких бород?

Кирдан опустил веки: да.

– Тогда я, кажется, что-то понимаю… Подожди, не перебивай, послушай меня, – хотя Корабел молчал. – Это не возраст, это другое. Я сначала думал: тебе же немеряные тысячи лет, вот и начало расти… но у других – нет. Это потому, что ты похож на человека, я прав, а когда много заботы – она превращается в заботы, а заботы старят, седеют от них… то есть это люди – седеют, у них бороды седыми становятся, а у тебя… повернись к свету, Владыка: она у тебя серебристая – или седая?

– И как?

– Не разобрать…

– Твоя привычка пить много вина – тоже человеческая?

Хэлгон пожал плечами.

Кресло Кирдана было единственным стулом в этой комнате, и нолдор без стеснения уселся в него, измотанный разговором.

– Подожди, я сейчас принесу тебе вина.

– Ты упорно не хочешь показываться Гаэлину?

– Уже нет. Но мальчишка убежал и звать его… мне проще сходить самому.

Кирдан вышел, а Хэлгон взял в руки друзу, обработанную Финголфином. Медленно проводил пальцами по абрису знакомых гор, вслушиваясь в след рук того, кто придал камню этот облик.

Вернулся хозяин:

– Пей, великий истребитель запасов вина.

– Спасибо, – Хэлгон залпом опрокинул кубок.

– Я зря принес только один кувшин? Мало?

– На одного – хватит.

– А где твои дунаданы берут вино, чтобы тебе хватило? Или ты ходишь в Имладрис истреблять запасы Элронда, и он тебя не любит именно за это?

Хэлгон с укоризной посмотрел на Корабела и ответил:

– А пройтись по Мифлонду всё-таки придется.

– Спасибо… – медленно проговорил огнеглазый.

– За что ты меня благодаришь? Это я должен…

– Я многого не понимал до сегодняшнего дня. И вот это… – он снова провел пальцами по камню Финголфина. – В нем была та же забота, что и в тебе. Только мы рвались вперед, не оглядывались, не… А он – он ведь не хотел идти через Лед, он меньше Финарфина хотел уйти, но пошел – потому что его вела забота, он умел заботиться о народе, и даже о нас, отчаянных, он и до нас дотягивался, а мы не понимали, мы смеялись над ним, презирали его: он же не мастер! А он был король, просто король, и дело не в Маэдросе, он мог и не отдавать корону, только он всё равно бы закрывал нас собой от нашей слепой ярости. И от Врага – тогда, в Браголлах.

Кирдан молчал.

– Она это уже в Амане понимала…

– Она?

– Эльдин. Моя жена. Мы ссорились – ты не представляешь, сколько мы ссорились из-за него! Даже в Валиноре, даже еще до свадьбы.

– Как же вы поженились?

Хэлгон медленно выдохнул, ища ответ. Сказал:

– Наверное, мы в душе были мудрее собственных слов.

– Хочешь, я подарю тебе этот камень?

– Дар короля королю?!

– Перестань. Он лежит здесь в ларце, почти забытый. А ты…

– А я положу его в другой ларец и оставлю в жилище, которое мне не дом. Или ты думаешь, что я буду носить его с собой по Пустоземью? Он тяжелее половины моего оружия.

– Но он тебе дороже, чем мне.

– Тогда подари. И пусть он лежит здесь.

– Упрямец.

– Нет. Я сейчас возьму его и пойду в Беседку Ветров писать письмо. А ты меня проводишь туда…

…и, с легкой иронией:

– …Владыка.

Они прошли через половину Мифлонда.

Не произошло ничего. Фалмари, если и заметили изменившуюся внешность Корабела, не подавали виду. Но скорее – для них это просто ничего не значило. Волна остается волной, хоть с пеной она, хоть без.

Кирдан, изрядно успокоившийся, пошел обратно, оставив Хэлгона наедине с листами для письма.

Написать было легко. Совсем легко.

Эльдин – от Хэлгона

Прости, я был неправ. Я никогда не понимал Финголфина. Он действительно был Королем. Он умел заботиться о нашем народе.

Если ты увидишь его – передай, что я прошу у него прощения за резкие слова, что сказал ему однажды. И стократ больше – за те слова, что говорил о нем не ему.

Свадьба Аллуина

Из низины поднимался туман. Что-то странное было его белесых прядях, не умеет туман так двигаться. Удивленный, Хэлгон остановился. Ему хотелось спуститься туда, увидеть, откуда этот туман берется... куда зовет?

И нолдор пошел вниз по склону.

Скоро туман сомкнулся над его головой, словно в тех человечьих легендах, где герой живым уходит на дно морское. А там его ждет дворец подводного владыки и красавица-дочь.

Туман стал редеть, остался выше. В низине светлело озеро.

Совершенно обыкновенное.

Ни дворцов, ни царевен, ни даже морского владыки.

«Ради чего стоило спускаться?» – нахмурился нолдор. Но додумать эту мысль он не сумел: мягкой волною на него накатила дремота, и он уснул, едва успев лечь на мягкую сырую траву.

Сон был необыкновенно ярок.

Хэлгону снилось, что он летит над морем, летит – стремительно и неудержимо, будто его, как Эльвинг некогда, Ульмо обратил в чайку... нет, ни одна птица не может двигаться так быстро! – вот уже предел мира, вот грань Зачарованных морей, вот искрятся воды Амана, быстрее вперед, крылья режут, разрывают, раздирают воздух, еще быстрее! а внизу золотистой громадой растет Тол-Эрессеа, вниз, ближе, но они не в доме, в доме бы все не поместились (кто – «все»? почему?), они в колоннаде, как красиво ее убрали цветами, Эльдин смеется, как она изменилась за эти годы, но зрелость ей к лицу больше, чем юность, Мегвен и Райво, он ничуть не, ну да, после Мандоса – с чего бы, а Мегвен теперь никто не назовет «Морвен», а где же Ринлот? вот она, вся в белом, светится от счастья, неужели этот Цветок оттаял? как она хороша, а рядом Аллуин, вот разоделся, наряд расшит золотом и жемчугом...

– Отец! Где бы ты ни был – услышь меня в час моей радости!

Хэлгон рывком сел. Оказалось, уже давно день, от колдовского тумана не осталось и лоскутка, внизу – озеро.

– Морочная лужа, – с досадой сказал нолдор на Всеобщем. – Снится неизвестно что, да еще и так, как будто оно наяву.

В воде что-то плеснуло, словно обиженный ответ. Наверное, большая рыба.

– Еще и ругается! Заманивает, путает, а потом еще и недовольно! – и Хэлгон решительно зашагал вверх.

В ответ озеро булькнуло еще несколько раз, весьма нелицеприятно высказавшись о поведении своего гостя и его умственных способностях.

Уже к полудню он забыл и про сон, и про озеро: на тропе стали попадаться орочьи следы. До деревни еще далеко, и там следов будет меньше: эта шайка невелика, примерно дюжина, и близко к жилью они не подойдут. Да и зачем? – чтобы кормиться овцами из деревенских стад, нужны им люди. Живые люди. Орки ведь не станут пасти скот.

По крайней мере, эти.

Потом была деревня, несколько следопытов, пришедших раньше, и десяток горячих голов, рвущихся в бой немедленно. Горячие головы были остужены нехитрым состязанием («Кто метнет нож лучше меня, того возьму с собой в разведку»), логово орков нашли сравнительно легко, потом устроили облаву по всем правилам, так что деревенская молодежь наконец дорвалась до схватки.

Вечером крестьяне поделили добычу и устроили праздник, стоивший жизни паре овец, героически спасенной от орочьих клыков, дабы послужить угощением избавителям (Хэлгон тоже съел кусок из вежливости). И вот тут, на деревенской пирушке, он вспомнил свой сон – слишком яркий, чтобы быть просто мороком. Ведь и Эльдин должна выглядеть сейчас именно так, и Мегвен... и Ринлот, сияющая от... любви? Аллуин женился на ней?

А почему бы и нет?

Хорош сын, нечего сказать: женился, не подав и весточки отцу.

Стоп. Он подал весть! Он послал этот сон... то есть Аллуин послать сон не может, он же не Вала, – он попросил Ульмо послать сон... ой.

Кусок лепешки встал нолдору поперек горла: «Ульмо послал мне сон, а я его обозвал морочной лужей?! Да нет, быть не может! Он слал сны Финроду, Тургону... я же не король, и город мне не строить! Но как ярок был тот праздник. И отчего бы Аллуину ни жениться на Ринлот?»

Хэлгон вышел на воздух и пошел не глядя. Заслышав голос родника, поспешил.

С каменистого склона, весело распевая песенки, стекал небольшой поток. Сюда женщины ходили за водой, но набирать воду ночью люди считали опасным.

Тем лучше. До света его не потревожит никто.

Он зачерпнул из ручья, осторожно пригубил и проговорил вполголоса:

– Владыка Ульмо! Если и вправду тот сон послан был тобой, если и вправду Аллуин женился на Ринлот, то прошу: дай мне увидеть начало их любви. И... прости мне необдуманные слова тогда, у озера.

На этот раз сон не пришел. Нолдор продолжал слушать шум потока, он видел и ночное небо, и скальник, и деревья – но перед его мысленным взором развернулась искрящаяся даль Благословенных Вод и шел корабль, построенный в Серебристой гавани.

Туманы минувшего

Аллуин оставил кормило Мулниру, а сам стоял на носу, вслушиваясь в море.

– Думаешь, будет письмо от отца? – спросил Дорнен.

...пока Хэлгон был одним из гребцов на «Ясном Луче», все называли его только по имени, и после того, как он остался в Средиземье – тоже. Но после первого его послания все на корабле как-то сразу стали называть его отцом. Никаких «твой отец» или «отец капитана», словно он отцом сразу стал всей команде.

Аллуин ответил коротким кивком.

У него было чутье на корабли, привозившие письма Хэлгона. Все до одного он получал прямо в море.

Даже эльфийского зрения не хватит, чтобы разглядеть корабль в мареве восточного горизонта, но Аллуин и не полагался на глаза:

– Держи южнее. Весла на воду.

Команде не понадобилось повторять дважды – и над морем раздалась одна из многих гордых и радостных песен, задающая ритм гребле.

Аллуин по-прежнему не брал весла, чтобы ничто не отвлекало его.

Через полдня они увидели корабль.

«Луч» аккуратно приблизился почти вплотную, капитан потребовал: «Весло!» и по нему как по мосту перебежал на корабль из Эндорэ.

Спрыгнул на палубу, поклонился.

– Примите первый привет в водах Амана. Я Аллуин, сын Хэлгона. Не передавал ли мой отец...

Но договорить ему не дали. Женщина в синих траурных одеждах в два шага оказалась рядом с ним и потребовала:

– Он сказал, что мой муж, Райво, здесь. Где он?

– Не знаю, госпожа, – осторожно отвечал Аллуин, – но если Мандос не удерживает его...

– Мандосу не за что его держать!

– ...то позови. Он должен откликнуться.

Она застыла, ее лицо напряглось – а потом она беззвучно вскрикнула, в глазах заблестели слезы, и она начала говорить, говорить, говорить – по-прежнему беззвучно, только по глазам было видно, что она спрашивает, выслушивает ответ, что-то отвечает сама.

Девушка с длинными светло-русыми волосам метнулась к ней.

– Ринлот! твой отец жив! Капитан, мы должны как можно скорее быть в Альквалондэ. Меня там ждут!

– Госпожа, – негромко перебил Аллуин, – мой корабль быстроходнее. Позволь предложить тебе...

– Ринлот, мы поплывем на корабле сына Хэлгона, – распорядилась она.

– Хорошо, – отвечала та и взглянула на него: робкий взгляд олененка, не знающего, бояться ему или довериться. На всякий случай она решила испугаться. Чуть-чуть.

Тем временем Мегвен, изумив оба корабля проворством, перебежала по веслу на «Луч». Ринлот замерла в растерянности.

– Перенеси ее! – тотчас приказала Аллуину воительница.

Тот не заставил повторять.

...вот тут-то и следовало пугаться: незнакомец возьмет тебя на руки и понесет над этой бездной, понесет по веслу, тонкому как... пугаться следовало, но Ринлот не успела: сильные руки подхватили ее, и через пару ударов сердца она уже стояла на белой палубе «Луча».

Аллуин с улыбкой поклонился ей – но тут же его лицо посуровело, и он отрывисто приказал:

– Весла убрать! Поднять парус!

– Но ведь ветра... – начал было кто-то.

– Будет! – отрезал капитан.

Обернулся к Мегвен:

– Госпожа, ты хочешь как можно скорее увидеть мужа?

– Да!

– Тогда прошу тебя: пока мы плывем – не говори со мной. Расскажи команде о Срединных Землях. Что-нибудь. Ты ведь многое видела. Они с благодарностью тебя выслушают.

Слово «прошу» было похоже на что угодно, только не на просьбу.

Аллуин подозвал Дорнена:

– Госпожа будет рассказывать, а вы – слушать. Замолкнет – спрашивайте и снова слушайте. Ко мне не подпускать.

– Ясно, капитан.

Все собрались вокруг Мегвен на корме, Аллуин остался один.

Он встал у штевня, вслушался в море, обманчиво-сонное, и сосредоточился.

Он выстроил «Луч» своими руками. Сам вытесал ребра и киль. Сам украшал и укреплял. Корабль был его продолжением, частью его тела, как меч для воина и резец для мастера, – а разве сложно владеть своим телом? И разве сложно идти, то медленно, то быстро, идти туда, куда решил?

Как Хэлгон читал следы на тропах, словно руны на листе, так Аллуин смотрел на море как на разноцветный узор. Разве трудно выбрать яркую нить и следовать за ней?

И он пошел, полетел, побежал, он, Лебедь Синевы, и стал сейчас белокрылой птицей, в сладком напряжении разведя руки-борта и гордо рассекая грудью воздух? воду? Где – эльдар, где – корабль и где – могучая птица? Он стремился вперед, на запад; тропка течения, поначалу узкая, откликнулась, стала шире, сильнее, понесла вперед, и можно просто наслаждаться полетом, и «Ясный Луч» сбрасывает деревянные оковы плоти, становясь лучом твоей воли, воля ведет вперед, обгоняя даже самое быстрое течение, воля – это и есть подлинная воля, это и есть настоящая свобода – стремиться вперед по своей воле, пронзая словно луч миры, беспредельная, бесконечная свобода, во весь горизонт, во всю мощь крыл – сияющее небо и искрящееся море, свет и покой, покой и воля – только они одни и есть на свете, только они одни и есть – счастье.

Ветер, задувший сначала осторожно, а потом сильнее, медленно возвращал Аллуина к реальности.

Капитан счастливо улыбался.

Задача удержать Мегвен на корме оказалась не из легких. Но моряки окружили ее так плотно и задавали вопросы так требовательно, что пробиться к Аллуину у нее не было никакой возможности.

Но про Ринлот капитан ничего не сказал, и девушка оказалась предоставлена сама себе. Сначала она стояла со всеми на корме, потом, когда «Луч» устремился вперед быстрее любого ветра, она замерла, наслаждаясь полетом, подставляя лицо встречному порыву воздуха, ее волосы словно два крыла взвихрились над плечами, и она смеялась от счастья, смеялась, кажется, впервые в жизни, а капитан нес их вперед, могуче-радостный и гордый своей силой, но не силой гнева и боли, как там, в Срединных Землях, а силой радости, его отец – усталый и какой-то серый, а он – чистый и звонкий, как звук флейты.

Безо всяких приказов Ринлот понимала, что к Аллуину подходить нельзя, но когда парус наполнился ветром и напряженные плечи капитана чуть опустились, она приблизилась.

Он обернулся, улыбкой разрешая подойти.

Она встала рядом с ним у штевня в виде лебединой головы.

– Я не знала, что среди нолдор бывают мореходы.

– У нас в Гондолине их было много.

– Ты из Гондолина?!

– Там прошло мое детство.

– Но ты же не там научился управлять кораблем?

– Да, он снова улыбнулся, – в Гондолине этим искусством овладеть было бы непросто. Я учился у лорда Вильвэ, в Арверниэне.

– И с тех пор ты?..

– Да. Я знаю: вам, странникам лесов, море кажется одинаковым, но поверь – нет стихии более переменчивой. Лес по многу дней один и тот же, дороги не меняются годами, а скалы – веками. море же становится иным каждый миг.

– Может быть... – отвечала она, раздумывая над его словами.

– И да, этот ветер скоро стихнет, я не смогу с тобой разговаривать.

– Но постоять здесь мне будет можно? Я буду молчать, правда, – совсем по-детски проговорила она.

– Можно.

Она провела пальчиками по узорной резьбе штевня:

– Такой красивый... Сам делал?

– Конечно.

Они разговаривали, глядя вдаль, и Ринлот вдруг подумала, что так и не разглядела лица этого капитана.

– Посмотри на меня.

Он повернулся, скрывая смущение за легкой усмешкой:

– И что?

– Ты не похож на своего отца.

– Почему?

– Он пыльный, а ты нет.

– Он исходил столько дорог, что поневоле...

– Я не об одежде. Всё смертное, что он пережил, оседает у него в душе, как пыль в людском доме. Век за веком, эпоха за эпохой. Его самого не видно под этой пылью. Хэлгона нет – есть короли Арнора, вожди, битвы... я их не понимаю.

– Спасибо.

– За что?

– За эти слова об отце. Ты смогла разглядеть его лучше, чем я.

– Мне кажется, – проговорила Ринлот, – он очень хочет стать человеком. И ему это удается.

Аллуин кивнул:

– Из его писем я это понял.

Спросил:

– Скажи, счастлив ли он?

– Не знаю. Он скорее ищет тревоги, а не счастье. Но он нашел то, что хотел.

Аллуин кивнул, размышляя, что такой разговор стоит больше послания, которое отец на этот раз почему-то не прислал.

Тем временем бег корабля замедлился, парус начал обвисать.

– А теперь, госпожа моя, молчи. И, – в глазах Аллуина зажглись радостные огоньки, – смотри!

Он сосредоточился, снова сливаясь с «Лучом», – и тотчас ощутил прикосновение пальчиков Ринлот, гладящих его борта, его резьбу. Это было прия... нет, больше – это заставляло кровь бежать быстрее... нет, не кровь, а волны – они разбегались так, что ты, кажется, уже и впрямь летишь по небу, и некуда быстрее, но можешь, можешь, и легкое касание ее пальцев несет вперед сильнее любого порыва ветра, вот бы было так всегда, вот бы до Альквалондэ был месяц, год, век пути, он бы летел, она бы гладила, как я понимаю Эарендила – только с Эльвинг он смог доплыть, мы тогда думали, что дело в Сильмариле, наивные глупцы, камень, будь он трижды благословен, ни при чем, а просто рядом она, и с ней перейти Грань Миров – так просто, потому что нет преград для свободного духа.

На западе медленно поднимались островерхие Пелоры. Чуть позже стали видны огни Альквалондэ.

* * *

– Спасибо, Владыка…

Хэлгон не стал кланяться роднику: обычного поклона здесь слишком мало, а падать на колени было бы нелепо. Он заговорил, и в его голосе было больше почтения и благодарности, чем за предыдущие тысячи лет жизни вместе взятые.

– Спасибо Тебе, что помог моему мальчику сохранить чистоту там, где мы по горло увязли в чужой крови и своей ненависти.

Он долго сидел неподвижно, переживая увиденное. Впервые он посмотрел на сына со стороны – и увидел больше, чем за все века, что плавал с ним на «Ясном Луче». Но тогда этот прекрасный корабль был для огнеглазого почти темницей: Хэлгон стремился в Средиземье, которое было закрыто от него навсегда, он стремился к трудностям и опасностям, а на «Луче» самым грозным событием могла быть буря, да и та – какая-то игрушечная: заранее знаешь, что всё кончится хорошо. Тогда он искал подлинной жизни – а оказался в светлой сказке. Конечно, всё лучше, чем бездельничать на берегу, но…

А для Аллуина светлая радость и была жизнью. Он ее нес в себе всегда. Ребенком он ее принес в Гондолин. Подростком вынес ее из города, рушащегося в огне и крови. Самую большую драгоценность, которую могли унести из Гондолина беглецы: свет в душе и веру в мир без зла. Это, а не их жизни, защищал Глорфиндэль, выходя против балрога.

И эта вера заставила Зачарованные Моря расступиться перед Эарендилом.

«Всё так, – думал Хэлгон, подставляя ладонь под струи родника и пригубливая холодную спелую воду. – Влюбленному мальчишке, сколько бы тысяч лет он ни прожил, не обойтись без мамы, которая позаботится о празднестве, гостях, его наряде, да и просто сообщит ему, что он женится. Сам он такую мелочь скорее всего упустит…»

Вода была спелой. По-другому назвать ее следопыт не мог. Этот вкус июльской воды он отличил бы из тысячи других. Талым снегом она ушла в землю, дерзкая и сумасбродная, она отдала свою отчаянную стремительность росткам, вернулась дождями после цветения, наполнила силой будущие плоды, пропиталась соками и волей к жизни всего, что год за годом, век за веком, продолжает себя в несметном множестве семян. И это величественное торжество жизни наполняет июльскую воду тем вкусом, который совсем скоро отзовется в новом урожае.

Хэлгон долго смотрел на Эльдин – нолдору немного усилий нужно было, чтобы удерживать ее мысленный образ. Изменившаяся… как эта вода. Он помнил ее говорливым талым ручейком, несущимся меж ледяных кружев: куда – неважно, лишь бы вперед, зачем – как «зачем»? чтобы бежать! и звенящим, звенящим, звенящим – не важно, о чем, лишь бы побольше! С той Эльдин можно было только спорить, ибо согласие означало остановку в вечном поиске неизвестно чего, а остановка была немыслима. Впрочем, тот Хэлгон тоже не очень умел соглашаться…

«Спасибо тебе, Эльдин, – следопыт смахнул каплю с ресниц: наверное, родник брызгается. – Спасибо за дом на Эрессеа и окно, в которое ты смотришь на море. Теперь вы будете смотреть вдвоем. Это легче. Поверь, если бы не было грани Зачарованных Морей, если бы дорога от Эрессеа в Эндорэ была бы открыта – я бы приплыл. Я бы приплыл уже давно. Но я могу вернуться только один раз, и ты это знаешь. Подожди еще, прошу тебя. Еще немного. Или, если честно, еще много».

…давно чувства не облекались в слова так ясно. Теперь осталось самое легкое: дойти до Серебристой Гавани, взять лист и перенести их на него.

Да, и надо написать сыну. Надо поздравить его с женитьбой. Ну, это письмо составить совсем просто: пересказать все видения. Пусть Аллуин знает, что отцу известно всё-всё-всё.

Туманы Запада

Это было единственное письмо от Хэлгона, которое Аллуин получил на земле, а не в море. Счастье с Ринлот вытеснило из его сердца даже любовь к странствиям. Команда не торопила капитана… им, в конце концов, тоже было чем заняться на берегу.

– Смотри, смотри, он знает! Он видел даже это! – смеялся… да нет, хохотал от радости Аллуин, показывая письмо жене. – Владыка показал ему всё, до последней капли! Ты видишь, видишь?!

Ринлот видела, кивала и улыбалась.

Она не сразу заметила, что Эльдин, прочтя свое письмо, уронила свиток и беззвучно плачет, стараясь, чтобы не заметили дети.

Ринлот тронула мужа за плечо, показала глазами на Эльдин. Аллуин задохнулся от неожиданности.

Подошел к матери, осторожно погладил ее по голове:

– Что случилось?

Та молча показала на свиток.

Он рывком развернул, прочел.

– Но… отец же не пишет ничего плохого! Он действительно не может вернуться – то есть может, но только навсегда.

Эльдин кивнула.

Ринлот присела рядом, обняв ее колени:

– Матушка, у тебя теперь есть я. Мы вместе. Мы будем ждать вдвоем.

– Ну да, – сказал Аллуин. – Отец именно так и пишет.

Эльдин улыбнулась сквозь слезы. А что еще она могла ответить сыну?

ВОЛЧЬИ

ТРОПЫ

Хэлгон возвращался.

Прошлое ушло, отпустило, серым камнем осталось лежать в урочище Седого Веха.

Прошлое осталось частью тебя, как рука или нога. Выздоровевшая.

Пожалуй, сейчас Хэлгон лучше лучшего понимал, что чувствует человек, встав после долгой болезни. И как обычная быстрая ходьба оказывается праздником.

Эльф шел к людям.

Эти сто с лишним лет нолдор провел отнюдь не в одиночестве: Седой Вех заслуженно считался заставой опасной, тамошние болота были вполне проходимы – для тех, кто хотел спуститься с Мглистых гор. Если орки идут небольшим отрядом – перестрелять, если их слишком много – предупредить, самому держаться рядом, чтобы потом, когда дунаданы встретят врагов широким полукольцом…

…ему было чем заняться в Седом Вехе. Хорошее место Вехом не назовут, ядовит вех страшно, даром что выглядит таким красивым, когда цветет. Десятилетиями нолдор смотрел на его соцветия белых искр.

Но хватит.

Хватит жить вестями. Полвека как нет в живых Арахаэля – ты был прав, Мудрый Государь, я не пришел на твои похороны. Уже стар его сын, он вождь только по титулу, дела дунаданов решает Аравир. Вот с ним и надо поговорить.

Граница поселений сдвинулась сильно западнее, но Хэлгону ли не знать Пустоземья?! Друзья по заставе ему объяснили, куда идти, и нолдор шел с уверенностью не меньшей, чем человек по своему дому.

Хорошо, что теперь живут западнее. Вернуться на Королевский Утес было бы труднее… а там сейчас никого, и много десятков лет – никого, это просто форпост, место, где могут отдохнуть идущие что в горы, что с гор.

Ему – западнее.

Иногда он выходил на схроны, поговорить и поесть горячего, иногда просто ночевал в лесу, высмотрев дерево поразлапистее, он шел и улыбался, открытый новой жизни, готовый узнать, что за человек Аравир, и не искать в нем черты сходства с ушедшими, а увидеть его как есть, узнать эту жизнь, в которой Аранарт – примерно такая же легенда, как и Исилдур.

Скальник Стоячий Тролль, где жил Аравир, был памятен разведчику еще по временам Артедайна: место хорошее, удобное и приметное. Ночь Хэлгон почти не спал, шел весь день и рассчитывал, что к вечеру доберется. Предвкушение встречи заставляло его идти быстрее, уже после полудня он…

…услышал крики.

Крики были детскими, и скорее радостными. Волноваться не стоило. А вот удивиться – да. Сто с лишним лет назад даже в самом дальнем из дальних поселков дети не позволяли себе так шуметь.

Да, но на сколько десятков лиг они жили ближе к горам? Тогда это правило было суровой необходимостью, а сейчас, в глубине дунаданских земель – пусть радуются.

Эльф пошел на их голоса.

С холма он увидел вот что.

Стоячий Тролль – этот утес, который отнюдь не был окаменевшим троллем, – сейчас был занят. Занят важным делом: с ним играли в поединок Финголфина с Морготом. Утес, как легко догадаться, исполнял роль властелина Ангбанда, грозно нависая над своим отважным противником.

Финголфинов было четверо. Самому младшему – лет пять, самому старшему – семь? трудно определить, когда они все носятся вокруг Черного Врага. Вооружены Финголфины были учебными мечами, железными, но, разумеется, незаточенными, и, как Хэлгон мог судить, управлялись с ними очень неплохо для своего возраста: очередной король нолдор уклонялся от незримого Гронда, изворачиваясь, наносил удар по противнику – и тут остальные дружно вопили, изображая крик Черного Валы. Этот Финголфин снова уворачивался от Гронда (Хэлгон подумал, что мальчишек тренирует кто-то очень рослый: что такое удар сверху – они понимают отлично), уступая место следующему.

Так они и разили утес поочередно, иногда выкрикивая что-то про «повелителя рабов» и «месть за отца», иногда бросаясь в бой молча, иногда сразу нанося удар, иногда долго бегая от Гронда, но неизменно удар мечом по скале сопровождался мощным криком товарищей.

Хэлгон, увлекшись, подошел ближе. Потом еще ближе.

Светло-русый Финголфин, уворачиваясь от Гронда, заметил его – и застыл, забыв про Врага.

– Эльф! – крикнул мальчишка. – Смотрите, эльф!

Остальные трое обернулись, на миг замерли…

И тут другой, еще слишком в том бою, еще слишком Финголфин, чтобы его могло отвлечь даже появление настоящего эльфа, завопил не своим голосом:

– Оре-е-ел!!

И рухнул «мертвым». Раз Торондор уже здесь, значит – король нолдор пал.

Трое других Финголфинов не ожидали такого поворота, но появление Торондора, пусть и внезапное, было слишком прекрасно – тем и прекрасно, что внезапное! – они в оглушительном счастье подхватили крик товарища и тоже попадали на землю, самый сообразительный – к подножию скалы, сиречь под ноги Морготу.

Хэлгону было некуда деваться.

Перед ним лежало в траве четверо мальчишек, каждый из которых был сейчас павшим Финголфином, каждый верил в чудо, в то, что придет не спасение, но воздаяние, и восторг их веры на миг вернул нолдора в тот день в Ангмаре, когда холодная воля назгула коснулась его, грозя сжать навечно, а потом – орел в золотых лучах света, спасение, жизнь…

Мальчишки, назгула никогда не видевшие (хотелось верить, что и не увидят!), сейчас переживали то же, что нолдор тогда. И неважно, что это – всего лишь игра рядом с родной пещерой, а эльф тогда рисковал жизнью в сердце вражьей страны.

Сегодня орел – он.

Судьбе виднее.

Эльф раскинул руки крыльями и стремительно подошел к скале. Рядом с утесом его пальцы превратились в когти, он с размаха ударил ими по камню.

– Ааа-хррр-рррА! – взревели за Врага все четверо Финголфинов, лежавшие не совсем с закрытыми глазами (кое-кто так и вообще на локте приподнялся, забыв, что он мертвое тело). Хэлгона на миг выкинуло из Первой эпохи в сегодня: точно не прибегут из поселка на такое?! ну, если прибегут, то объясним…

Мертвые тела короля вспомнили, что они мертвые, Моргота сочли бежавшим, а сами замерли.

Орел-Хэлгон осторожно приблизился к первому, к тому, что увидел в нем Торондора, – руками-когтями обхватил его тело, помогая подняться, положил его ладони себе на пояс, безмолвно объясняя, как надо держать. Этот Финголфин оказался понятливым, обхватил нолдора и, полуприкрыв глаза, пошел вместе с ним к следующему. Третий и четвертый павшие короли послеживали за происходящим из-под ресниц, не столько боясь, что Торондор их всех не унесет (раз прилетел – значит, заберет!), сколько сгорая от любопытства, как он это сделает.

Вскоре все четверо Финголфинов крепко держали своего орла за пояс, и эта процессия начала движение к южному холму, то есть полет через Анфауглиф.

Идти надо было осторожно, чтобы никто не споткнулся, чтобы не расцепились руки, так что Торондор боролся со встречными ветрами и с клубами черной пыли Анфауглифа, поднимавшейся даже на такую высоту… наконец, чистый горный воздух, ледяные пики Гондолина, орел осторожно разжимает когти, то есть детские руки, и укладывает короля нолдор, одного за другим, на безжизненные камни, благо трава с этой стороны не очень густая.

Что-то совсем серьезное было в движениях его рук, так что мальчишки даже поглядывать сквозь ресницы перестали, – они крепко зажмурились, напряглись, словно действительно каждый был окоченевшим трупом.

Хэлгон сел на корточки, вывернул вперед локти, чтобы совсем походить на хищную птицу, – пусть мальчишки его не видят, но сейчас это было важно, – и сказал:

– Спи спокойно, Король Нолдор. Ни человек, ни орк, ни тварь Моргота не потревожат твою могилу.

Поднялся, раскинув руки-крылья сделал несколько шагов вниз…

Выдохнул.

Ну, мальчишки. Ну, устроили возвращение!

– Вставайте, герои, – сказал эльф. – Знакомиться будем.

Кто-то зашевелился, кто-то еще лежал, переживая нежданный финал этого боя.

– Ты из Ривенделла? – спросил, подойдя, самый старший.

Хэлгон покачал головой.

– А откуда?

– С северо-востока, – нолдор пока не был способен на более внятный ответ.

– А что там? – спросил светлоголовый, увидевший его первым.

– Застава Седой Вех. Слышал?

– То есть ты из наших? – с вершины спустился тот, что втянул его в эту игру.

Эльф кивнул.

– А как тебя зовут? – мальчик взял беседу в свои руки, товарищи явно признавали его лидерство.

– Хэлгон.

– То-от самый?!

Эльф кивнул.

– Настоящий?!

Гм. Ну и что прикажете отвечать на такое? Они в тебя самого тут, часом, не играют?

– Настоящий, – вздохнул нолдор.

– Тот, кто был другом Аранарта?!

– Тот, который разбил рудаурцев в битве у Последнего Моста?!

– Тот… – говорить было трудно, это превращение в орла взволновало так, что надо отдышаться. – И другом был, и в битве был. Не скажу, что я разбил, но… мы разбили тогда, да.

– Но ты командовал отрядом эльфов?

– Вовсе нет, – нахмурился нолдор. – Командовал нами лорд Броннир, он из Гондолина… то есть был из Гондолина, а сейчас из Линдона.

Глаза мальчишек засияли. Пусть живая легенда оказалась менее легендарной, но – он знает того, кто из Гондолина.

Из настоящего Гондолина!!

– Ты расскажешь? Ведь да??

– Не прямо сейчас, – улыбнулся Хэлгон. – Мне нужно встретиться с Аравиром, где мне его найти?

– Отец дома, – сказал мальчик, которого так слушались остальные. – Пойдем, я провожу тебя.

Нолдор посмотрел в глаза принцу и спросил:

– А тебя как зовут?

– Арагорн.

* * *

После нескольких дней у Аравира нолдору захотелось сбежать. Неважно куда и во всю быстроту эльфийских ног.

Он был живой легендой. А это значит, на него смотрели в восторге, восхищались каждым его словом и славили его подвиги, большинство из которых крайне смутно походило на реальные, а меньшинство не походило вовсе.

Когда так на тебя смотрит семилетний Арагорн – это правильно, как же мальчишке вырасти без такого? Но когда зрелые воины…

Возвращаться ради такого уж точно не стоило.

И куда деваться от придуманного ими Хэлгона?

Только к ней. К единственному человеку, которому не нужны сказания о нем, даже самые прекрасные. Которая знает и помнит его настоящим. Которая дорожит правдой, а не чудесными выдумками.

К Ранвен.

В сегодняшнем Арноре ее уже не зовут по имени. Называют – Вдовой.

Ему охотно указывали дорогу. В отличие от Аравира, жившего почти на восточной границе, Ранвен обосновалась в самой гуще поселений, и за время пути Хэлгон успел узнать, что у Вдовы огромная семья, и сейчас с ней живут многие внуки, и есть уже правнуки…

…ну да, когда ее брат женился, она уже овдовела? Нет, кажется, немного позже.

Борн, Борн, славный парень… верю, у тебя хватило мужества состариться рядом с такой женой. Ты был сильным, ты бы выдержал любую войну, но орков на твою долю не досталось, зато пришлось противостоять Времени. И не победить ведь, и знаешь, что обречен, но держишься и умрешь несломленным. Иначе и быть не может. Другого бы она не полюбила. Ради другого не носила бы полжизни венец вдовства.

В восемьдесят лет, на вершине жизни, она, наверное, была прекраснее, чем в двадцать. Такие, как она, расцветают в зрелости, молодость для них – только мечты о подлинной силе. Она была красавицей, королевой Арнора, как бы ни отрекался ото всех титулов ее дед… а ты? А ты был седым, старым, но не немощным, потому что знал, что эта великолепная женщина любит тебя. И только тебя. И никого другого в ее сердце никогда не будет.

Аранарт был прекрасен в старости, и ты, наверное, тоже. И вы были счастливы вместе. До конца.

– Бабушка, к нам гость! – закричала молодая девушка, спускавшаяся к роднику за водой. Бежать вверх по склону с тяжелыми ведрами она не могла, но ее звонкий голос был слышен далеко.

Хэлгон стал подниматься медленно, давая Ранвен время собраться… если только она не готова к встрече гостей в любой час.

Весь Арнор ходит к ней за рассказами об Аранарте.

Что, Хозяюшка, ты с детства привыкла, что за столом десяток-другой гостей? Без этого ты не можешь жить?

Значит, ты счастлива, Ранвен? Несмотря на утраты?

Ты слишком сильна и горда, чтобы позволить себе быть несчастной.

…у пещеры сидела седая женщина. Она опиралась на трость, красиво сделанную из комля дерева, и в ее руках это смотрелось лесным скипетром, а не поддержкой старости.

Она не изменилась. Насколько это можно сказать о человеке, которого ты не видел без малого сто тридцать лет. Встреться вы случайно – ты бы ее узнал.

– Хэ-элгон… – осторожно выдохнула она, боясь ошибиться, боясь поверить своим глазам.

Ты чуть кивнул.

Она отбросила трость и подбежала к тебе, забыв про все свои годы. Крепко обняла, прижала, отстранилась, разглядывая, – словно не веря, что это действительно ты… и вдруг принялась целовать – щеки, глаза, лоб, снова, снова.

Ты стоял, пораженный, и ничего не мог поделать.

Ты всё понимал, ты знал, что поцелуй бывает разным, что Ранвен изумлена и ей можно… но ни одна женщина, кроме Эльдин, никогда не целовала тебя.

– Хэлгон, это ты… – Ранвен успокоилась и прижалась к нему щекой.

Она была первым человеком в Арноре, кто стал расспрашивать тебя об этом столетии в Седом Вехе. У любого разведчика всегда найдется, что рассказать женщинам… но нет, она не боялась и того, о чем обычно молчат; ты говорил, она слушала, крепко держа тебя за руку, чтобы ты не улизнул в то прошлое, где есть лишь слава, но нет жизни; она смотрела в твое лицо – и сама светилась как влюбленная, и ты понял, что она тебе почти не слышит, она просто счастлива от того, что ты рядом.

Что ты вернулся.

Вечером уселись за столы, поставленные подковой: так удобнее слушать. Эльфу нужно немного еды, но и люди почти забывали о мисках, внимая тебе. Но теперь ты говорил о том времени, когда вы были с Ним.

Чем будничнее и проще рассказ, тем он дороже. Им нужен был не великий герой, а прадед, прапрадед… настоящий, без ореола легенд, которыми неизбежно со временем окружает даже память.

Ранвен слушала тебя – и тихо плакала. И никого – ни детей, ни внуков – не смущало, что они первый раз в жизни видят слезы на лице царственно-окаменевшей Вдовы.

…Хэлгону вдруг подумалось, что Фириэль… он видел ее всего пару раз, мельком, и не думал о ней, так что плохо помнит лицо… но если бы? если бы всё, совсем всё пошло бы по-другому, и дочь Ондогера дожила бы до старости, то – она была бы такой?

И еще думалось о Нуменоре, про который нолдор знал меньше любого мальчишки в этих пещерах. Но он слишком хорошо помнил, как Аранарт называл внучку Анкалимэ. Похожа?

Не узнать никогда.

Но на мраморе древних дворцов Вдова смотрелась бы… а вот ровно так, как за этим столом. Это она была б нужна тем чертогам, а не они ей.

Хэлгон рассказывал и назавтра, и на третий день, утром, днем, вечером. Днем вокруг него собирались женщины и часть детей, вечером – вся эта огромная семья. Он говорил, его слушали, Ранвен уже не плакала, а улыбалась – наверное, за эти дни больше, чем за предыдущие десятилетия, и словно Аранарт сидел с ними за этим столом, хоть место во главе освобождай…

Через несколько дней нолдор отозвал Вдову поговорить с глазу на глаз.

– Завтра я уйду, Ранвен.

– Как… почему? что случилось?!

– Ничего. Ничего, кроме того, что ты знаешь и что ты видишь.

– Хэлгон? – она поняла, но не хотела понимать и принимать.

– Прости. Твой отец когда-то велел мне оставить вас, потому что только так я мог освободиться от прошлого. А ты хочешь… – эльф покачал головой, – ты хочешь вернуть меня туда. Сто лет трудов обратить в ничто.

– Уходи, – сказала Вдова, не глядя на него.

– Я не могу вернуть тебе ни Его, ни молодости, – тихо сказал Хэлгон.

– Уходи! – она резко вскинула голову. – Уходи сегодня же, раз так решил! Долгое прощание больнее, ты знаешь.

– Прости, – повторил эльф. – Я не хочу причинять тебе боль, но…

– Уходи!! – почти крикнула она, вдруг порывисто и крепко обняла его, прижалась щека к щеке на миг, а потом оттолкнула так, что он чуть не упал.

* * *

Идя назад к Аравиру, он всё продумал. Разумеется, он попросит вождя найти ему место, где от него будет как можно больше пользы. Разумеется, Аравир не готов ответить ему немедленно. И пока вождь будет принимать решение, нолдору будет необходимо спрятаться – от слишком восторженных. Спрятаться очень близко, но надежно.

Это просто.

Укрытием послужит что угодно. Можно скрыться за кустом или камнем. Можно – за шумом реки или гомоном людей. Можно – за вспугнутым зверем или уличным плясуном: смотрят на них, а не на тебя. А еще можно скрыться за делом: ты на виду у всех, но не подойти.

Эти четверо маленьких Финголфинов – Арагорн и его товарищи – наверняка будут счастливы, если эльф займется ими.

…трудно сказать, кто обрадовался решению эльфа больше, – отец или сын. Трудно, потому что оба ответили сдержанной учтивостью, и если от Аравира нолдор ждал подобного, то семилетний мальчик… вернее, семилетний принц его удивил. Хотя удивляться не стоит – именно потому что принц. Тут не игра, Моргота нет, и криков тоже не будет, хоть гневных, хоть радостных.

И закрутилось привычное колесо.

За делом можно отлично спрятаться. И не только от людей. Можно спрятаться от прошлого, от воспоминаний, от самого себя. Ты был прав, Мудрый Государь, когда запретил помогать Ранвен.

Похож ли Арагорн на прадеда в те же годы? А неизвестно! Ты гоняешь его с утра до ночи, но не ответишь на этот вопрос, потому что тебе некогда. Днем некогда – ты занят с ними, и ночью некогда – тебе надо как-то уложить в сердце ту бешеную радость, которой просто кипит этот мальчишка. Это он при серьезных разговорах сдержанный, а отпусти его на волю… только эльфу за ним и поспеть. Мигом разучивается ходить: только бегает. А за его жизнелюбием не угнаться и нолдору…

Ты хотел вернуться? Ты хотел освободиться от прошлого? Ты хотел жить настоящим?

Вот оно – настоящее. Сверкает глазами.

В поселках дунаданов теперь жили собаки. При Аранарте их было меньше чем мало: война лишила их хозяев, одни одичали, других перебили: пес, если только он не охотничий, плохой спутник тем, кто таится. Да и не всякий охотничий хорош.

Зато теперь собак было много. Здоровенные, молчаливые, умные и лобастые, они были при детях как няньки. За ягодами, грибами, желудями (как – желудями? уже осень?) с детьми уходили один-два этих зверя – и можно было не волноваться. Никто и не волновался.

Собаки быстро распознали в Псе Келегорма своего. Не напрашивались на ласку и не заигрывали – одинец такого не допустит, но вот щенков к нему носили, клали на колени, прося… чего может просить собака у эльфа? Человек бы сказал – благословения, а чего просит пес? Чтобы взял твоего детеныша в руки, касавшиеся лесов Великого Охотника? Чтобы передал глазастому кутенку часть Его силы?

Желтые собачьи глаза пристально смотрят на тебя… что видят псы? кем они видят тебя? Ты не можешь обмануть их ожиданий, ты скользнешь из этой яви в другую, прошло больше тысячи лет, но всё как вчера было, как сейчас… осень, пришедшая в Его леса, горечь во взгляде Владыки, твой сбивчивый рассказ о корабле сына, что поплывет в Средиземье, о том, что ты хочешь вернуться, осуществить мечты и… не исправить прошлое, это невозможно, но пройти новый путь, сделать, наконец, то, о чем говорили еще в Свете Древ…

«Уходи», – сказал он тебе тогда. Владыка отвернулся, он не хотел тебя видеть, не хотел говорить с тобой… но что означало произнесенное им? Ты счел это отказом помочь, но… кто прав? – гордый нолдор или смешной хозяин Вековечного Леса, сказавший тебе без своих обычных прибауток «Ты здесь. Вряд ли в этом нет Его воли». Кто прав? твоя обида, обида ребенка, который пришел за прощением и не получил его, – или эти псы, кладущие тебе на колени своих детенышей?

Ты помнишь силу Лесов Оромэ, ты знаешь, как заставить землю отозваться отзвуком копыт Нахара, ты помнишь, как в давнем Артедайне трудился в кузницах, и искры из-под молота казались отблесками силы Владыки… не казались! они были ими! эта сила в тебе, ты пройдешь там, где для другого нет тропы, и эти смешные кутята, которых ты гладишь, одного за другим, а псицы несут следующих, – они будут распознавать врага и друга чутьем тоньше собачьего…

Ты не простил, Владыка. Но ты помог. Ты не оставил.

Почему псы понимают это лучше людей и эльдар?

– Как тебя любят наши собаки… – сказал однажды Аравир.

Ты не ответил. Простые слова: «Конечно, я же ученик самого Валы Оромэ» воздвигли бы между вами стену выше Пелоров.

Надо было или молчать, или…

…или.

Ты выждал до ближайшего осеннего дождя, который загнал всех в пещеры, включая этих самих собак, норовящих устроиться к тебя поближе, за плотно закрытым входом лило, а здесь горел огонь, и его рыжеватые отсветы были для тебя сейчас золотым Светом Лаурелина.

Ты начал говорить – неспешно, дав кому-то из домочадцев Аравира накинуть кожух на голову и выскочить, чтобы позвать всех, ты рассказывал о своей юности, когда тебя еще никто не звал Хэлгоном, потому что вы еще не понимали, что такое лед и мороз, зато вы – в точности как Арагорн, сейчас сидящий в обнимку с теплым огромным псом, – не умели ходить, могли только бегать. Неудивительно, что тебя принесло в Леса Оромэ, ты стал учиться у его майар, а потом увидел самого Охотника, а рядом с ним – юношу с серебристо-русыми волосами.

Принца нолдор. Твоего будущего лорда.

За которым ты пойдешь до самой смерти – и даже дальше. Ты сейчас здесь потому, что тогда он взахлеб пересказывал тебе слова своего прославленного отца о пути на Восток, о Позабытых Землях, которые ждут вас – искусных мастеров и воинов, способных поразить тварей, недобитых в древней войне.

– Это был Келегорм? – спросил кто-то.

И в тоне слышалось не произнесенное из деликатности: «Оскорбитель Лучиэни? Погибель Дориата?»

– Да, – спокойно ответил Хэлгон. – Тогда еще не Неистовый, а Светлый. Он сиял ярче Тельпериона, когда говорил о том, как мы придем в эти земли и принесем сюда мудрость Запада. Ну… – нолдор чуть виновато улыбнулся, – мудрость будут нести другие, а наше дело будет защищать их. Их и эльдар, живущих здесь. О людях ведь мы тогда не знали…

– А как же Исход? – спросил кто-то из молодежи. – Почему же Валар запрещали?.. ведь вы не хотели ничего дурного…

Один из псов положил морду на колени Хэлгону, чувствуя: этот двуногий одинец не рассердится. Нолдор потрепал его за ушами и ответил, чуть вздохнув:

– Дело ведь не только в том, чего хотеть. Дело в том, как.

– То есть Феанор возгордился, – подхватил юный дунадан, блистая своими познаниям в древней истории, – и уйти с ним стало не благом, а бедой?

– Государь… – задумчиво проговорил нолдор, – да, всё так, но ведь дело не только в нем…

– То есть Финголфин тоже виноват?

Хэлгон покачал головой. Пес, морда которого по-прежнему лежала у эльфа на коленях, вильнул хвостом.

– Я не был при ссорах сыновей Короля. Нам, простым дружинникам, о них рассказывали… и уж конечно, рассказчики были пристрастны. Нет, я хочу сказать другое.

…а за стенами пещер льет и льет осенний дождь, превращая равнины в болота, и это прекрасно. Это самая надежная из стен, защищающая сейчас от орков и варгов. Можно спокойно отдыхать – до первых морозцев, по которым враги пойдут на юг.

– Непокой это ведь не ссора двух сыновей Короля, – говорил древний эльф. – Не разлад в его семье. Непокой – это мы все. Бунт против Валар – это мы все. Мы были ослеплены… а много ли хорошего сотворит слепой? да еще и уверенный в своей правоте?

Молчание. Дождь слышен даже сквозь плотные пологи.

– Расскажи еще о Валиноре? – попросил Арагорн. – Каким он был… ну, до Непокоя. И о Владыке Оромэ, можно?

– До Непокоя… – Хэлгон глубоко выдохнул, откинул волосы назад, провел по ним руками. Его лицо сейчас посветлело и помолодело. – До Непокоя он был радостным. И уж конечно, не был спокойным!

Эльф негромко рассмеялся, и дунаданы заулыбались в ответ – осторожно, точно светильник на ветру передавали.

– Да-а, – продолжал нолдор, – мы покоя не знали! Кому мастерские, кому вгрызаться в недра гор, кому странствовать до Эккайи и северных снегов, у всех разное, и радость постижения – чистая и взахлеб, как только дети и умеют. Да, пожалуй так. Мы больше всего походили на детей: нам нужно было всё и сразу, мы были жадны до всего нового, но и щедры как дети – поделюсь умением, отдам созданное или найденное, бери, мне не жаль, я найду или сделаю еще.

Аравир молча нахмурился и покачал головой.

Хэлгон вопросительно глянул: что?

– Сегодня ты научил меня ненавидеть Моргота. С детства я учил что полагается, спроси – всё расскажу, не хуже, чем в древних книгах… но это были просто слова. Просто знание. Вот Саурона ненавидел, да – любой возненавидит, возьми он обломок Нарсила в руки. А Моргот… просто имя.

Дунадан снова покачал головой и продолжил:

– А сейчас… Уничтожить такой мир, такую радость! Я бы бился против него всю жизнь. Долгую, короткую, неважно. До конца. Без пощады.

Люди молчали. Вождь высказал то, что было в сердце у каждого.

Почти у каждого. Дети не умеют ненавидеть. Даже Врага Мира.

– А об Оромэ? – с надеждой повторил Арагорн. – О нем расскажи? Пожалуйста.

Хэлгон вдруг понял, что не знает, что отвечать. Сказать «он принимал обличье высокого человека с каштановыми волосами и бородой»? Но это ничего не сказать… Учился у него? – ну да, когда государь решил, что они уйдут в Эндорэ, то Владыка стал учить их всех, как охотиться на волков и прочих… как именно? да так, как они бьются здесь и сейчас, только и разницы, что валинорские волки не желали зла, и в схватке никто никого не убивал, а если и ранит, так нечаянно, и сам потом волка перевяжешь, и виноватым ходишь… ну или он тебе рану вылижет, если зацепил ненароком, а хвост поджат, уши опущены, так что сам сгребешь его в охапку и утешаешь: не переживай так, серый приятель, мне уже почти не больно.

Рассказать им про эти игры с волками? Или только больнее от этого будет сегодняшний день?

А если о времени до Непокоя, когда не было тебе разницы между волком, оленем и мелкой пичужкой, учишь языки всех, учишься дружить со всеми… тогда ты, конечно, учился у Охотника, только вот он учил не тебя. Ты сидел тихонечко рядом, пока он объяснял что-то другим, Золотой Свет сменял Серебряный, а его снова Золотой, а ты жадно слушал то, что он говорил не тебе, а большего и не надо было, и получалось всё потом, замечательно получалось, а Он иногда чуть кивал тебе, пока ты сидел тише мышонка, улыбался взглядом – он одобрял твое безмолвное ученичество ничуть не меньше, чем пылкие вопросы других.

Так это – о себе, не о Нем.

Как рассказать людям – о Валаре?

– Он здесь, с нами, – сказал Хэлгон, снова улыбаясь. – Его сила. Он и есть Сила. Знаешь, как бывает, когда в солнечный день поднимешься на скальник, и впереди холмы, холмы, сколько хватит глаз, и горы на горизонте, и хочется кричать от счастья, и закричишь – во всю грудь… да, если ты в глубине наших земель, и можно кричать, а если нет, то ты губы сжал, и оружие сжал, и как ни близко орки, а – не страшно, потому что ты сейчас вдвое, втрое сильнее самого себя и знаешь, что ты победишь, сколько бы их ни было, а победишь. Вот это и есть сила Владыки. В этой земле. В тебе. Понимаешь?

Арагорн смотрел на него такими сияющими глазами, какими юный Элондо (не подозревающий в грядущем Форменоса, имени «Хэлгон» и всего, всего, всего) некогда глядел на Владыку Оромэ.

* * *

Никаких других занятий Хэлгону не нашлось. Пока Арагорн жил в поселке, эльф учил всех детей, стараясь не выделять принца ни вниманием, ни строгостью.

А потом пришло время отправлять его в дозор, и Аравир даже не попросил, а просто спросил: «Пойдешь с ним?» Вождь был наперед уверен в ответе.

Это было странное время: время сбывшейся мечты.

Аравир с легкостью отдал ему то, чего он тщетно пытался допроситься от Аранарта.

Тогда, два века назад, он был счастлив возиться с маленьким Арахаэлем, Риан принимала эту помощь с радостью, Аранарт – с благодарностью, и всё было прекрасно, пока не пришло время серьезно учить мальчика владеть оружием. Пока это были еще детские полу-игры, Король был не против, но тут встал неприступнее Пелоров. «Этим займутся другие», – спокойно говорил он, и – твои обида, удивление, возмущение разбивались о его мягкий, но непреклонный тон. Тотчас находились и дела, требовавшие присутствия вас обоих, так что Арахаэль поневоле оставался на наставников… ты пытался объяснять, что можешь научить лучше, чем они… Арамунд очень мягко улыбался и качал головой. Лучше б ярился, чес-слово…

С каждым следующим сыном это повторялось. Заботишься о младенце? – спасибо тебе огромное. Заботишься о малыше? – это просто чудесно. Но чуть малыш начал быть самостоятельным… «Хэлгон, нет». Мягко-мягко. И ни слова больше. И не поспоришь с ним.

Эта былая обида кольнула, как бывает, когда старая, давно заросшая рана вдруг даст знать, – кольнула в первые дни, когда они с Арагорном отправились в дозор; кольнула – и растаяла как туман, потому что некогда, потому что с тобой мальчишка, и его надо всему учить, и не так, как было два века назад, когда найти орков был тот еще труд, а сейчас всё всерьез, и дозор настоящий, а в дозоре ребенок, который не умеет почти ничего, а ты, хоть и бессмертный, тоже должен иногда отдыхать…

Арагорн всё схватывал быстро, учителем ты был отличным, ничего страшного у вас не случилось – оно случалось, но не у вас, оно рокотало восточнее и севернее, к вам несколько раз гонцы добирались израненными, и ты понимал, что доверить ребенку жизнь разведчика – нельзя, а это значит, что бежать с вестью придется мальчишке, ты жутко, до холодеющих пальцев боялся, отпуская его первый раз, – но всё обошлось, он добежал до ближнего дозора и вернулся к тебе, вернулся ободранный («Смотреть надо, куда ты мчишься! И да, особенно, если с важной вестью!») и голодный, но всё хорошо, мальчик цел и невредим, синяки и ссадины не в счет, а что тот шрам на годы останется, так вот и будет напоминание, зачем Наследнику Элендила голова дана, если уж венца на ней не носить… и вообще, он молодец, что и промыть рану сразу сообразил, и травы приложил, без воспаления обошлось. Словом, всё отлично.

За раненым тогда пришли, его забрали, а вас даже сменять не стали, потому что на востоке было скверно, каждый воин на счету, от семи лет и старше, да.

Так прошло несколько лет. Арагорн больше не получал ран в неравных битвах с сучьями и оврагами, путь от них до ближнего дозора стал вдвое короче – отчасти потому, что мальчишка уже бегал быстрее, а еще потому, что становился следопытом, искал и находил лучшие пути в лесу; вести из страшных и срочных становились спокойными, дозору пришла смена, в поселке ты многое узнал о том, где были схватки и как разбили орков, и уже подумывал, что, когда принца отправят учиться в Ривенделл, тебе стоит пройтись по Мглистым горам поглубже, благо не впервой, и понять, что же там затевается, потому что это похоже скорее на разведку боем, чем на то, что какие-то орки вздумали поискать добычу на западных равнинах.

С этим ты пришел к Аравиру.

После событий этих лет словом «вождь» называли уже только его, хотя его отец был жив… но внук Аранарта, выросший в мире, и не пытался решать дела войны, отдав всё в руки сына.

Так странно думать, что внук Аранарта – жив. Что жива и гордо несет венец вдовства Ранвен. Кажется, между тобой и ними – пропасть, как Вторая эпоха, когда тебя не было среди живых. Время Аранарта – ослепительное, невероятное, когда мир рушился и мир воздвигался… словно Война Гнева, только не для эльдар, а для людей. А сейчас – обычная жизнь. Так Артедайн вторую тысячу лет живет. Угроза с севера и востока, надо понять, насколько опасно; войск, как всегда, не хватает, надо понять, где их держать прежде всего; твое дело – разведка. И есть ли разница, зовут ли князя Аргелебом, Арафантом или Аравиром? А что живете не в Форносте… ты этого почти не замечаешь, ты и в те века проводил в городе от силы месяц за год.

Итак, к Аравиру. Обсуждать сегодняшнюю и до невозможности вечную войну.

Вождь был задумчив. Словно он сомневался в решении – или даже вовсе еще не принял его.

Ты заговорил первым, что когда Арагорн уйдет в Ривенделл… а он вдруг посмотрел на тебя, внимательно, серьезно – и на миг напомнил Арведуи. Ты задохнулся от неожиданности, от того, что снова – взгляд этих серых глаз, а он стал говорить, и ты поначалу почти не слышал, то ли радуясь на миг вернувшемуся прошлому, то ли изо всех сил стремясь умчаться от него.

– Хэлгон, вы с мальчиком очень привязались друг к другу, и я рад этому. Тебе как никому другому я доверю его – и как сына, и как наследника. Даже если бы я просто хотел вырастить его отменным следопытом, я не нашел бы учителя лучше. Но мы оба знаем, что ты – память Арнора. Ты передашь ему то, что ты один и можешь.

– А… как же Ривенделл?

– Подождет. Арагорн отправится туда, но позже. Сейчас я хотел бы оставить его с тобой.

– Но это… – (на языке вертелось слово «закон») – традиция: наследник должен отправляться туда в десять лет.

Аравир чуть усмехнулся:

– Таких наследников было трое: мой дед, мой отец и я. Маловато для неизменной традиции.

– Но… что скажет Элронд?

– А почему он должен что-то сказать? – удивился вождь. – Полагаю, у него есть заботы поважнее, чем возраст, в котором к нему явится юный родич.

Ты совсем не понимал происходящего: тебе бы радоваться и согласиться раньше, чем Аравир договорит, а ты почему-то отговариваешь его… и продолжаешь это делать:

– Но Арагорну надо учиться…

– Чему? Истории? О Предначальной и Первой эпохе ты ему, думаю, расскажешь – и даже не слишком пристрастно. Третья – на твоих глазах. А со Второй разберемся позже.

– А квэнья?

– Ты не можешь научить его квэнья? Ты?! – вождь скорее сердился, чем изумлялся.

– Послушай, сколь я говорил с твоим дедом и его братьями, в Ривенделле большинство текстов на квэнья не эльфийские, а нуменорские…

– И что? Если он выучит квэнья Предначальной эпохи, он сможет их прочесть?

– Прочесть – с легкостью, но…

– Хэлгон, почему ты против? – пристально посмотрел на него Аравир.

И ты выдохнул:

– Потому, что против был твой прадед.

– Да, – спокойно ответил вождь. – Да, он был против. Потому что он готовил своих сыновей для мирной жизни. И где, как не в Ривенделле, научат этому: жить в мире, учить квэнья, размышлять над книгами и помнить, что через сколько-то веков снова придет война. А у нас она не «придет». У нас она – пришла. И я хочу поручить тебе сына не потому, что квэнья для тебя родной и ты первый следопыт. И даже не потому, что ты – ходячая история Арнора. А потому, что ты был его другом. Я не тетушка Ранвен, мне не нужны рассказы о нем. Мне нужно, чтобы ты научил моего сына…

– Чему?!

– Не знаю, – твердо сказал Аравир. – И ты не знаешь. Никто не знает, какие из твоих слов о нем вдруг окажутся бесценным советом для будущего вождя дунаданов.

Аравир дал эльфу несколько дней – то ли смириться с решением, то ли отдышаться от неожиданности. И вернулся к этому разговору.

Он не спрашивал, согласен ли Хэлгон. Эльф больше не возражает, а значит – идем дальше.

– Я бы хотел, чтобы вы отправились на запад. Места там спокойные, без орков и волков. Квэнья учить удобнее.

– Куда именно?

Вождь посмотрел ему в глаза и сказал тихо:

– В Аннуминас.

…поистине, Аравир умеет быть непредсказуемым. Отличный вождь для военного времени.

А он говорил, из глубины души, о наболевшем и невысказанном:

– Я с детства мечтал его увидеть. Но сначала «мал пока», потом – к Элронду, потом… так и откладывали. А потом не до прогулок на запад стало. Так пусть хоть Арагорн его увидит.

Хэлгон кивнул.

– Ты был там? – спросил дунадан.

– Нет, – покачал головой эльф. – Мимо проходить случалось. А в самом – никогда.

Аравир вздохнул, какое-то время молчал. Потом чуть нахмурился:

– Я не прошу тебя вести Арагорна в Форност.

– Почему? – удивился Хэлгон.

– Тебе тяжело будет вернуться туда, сколь я понимаю? Последний раз ты там был…

– Когда мы его сжигали, да, – кивнул нолдор. – Но ты же понимаешь, что мальчик должен там побывать. И привести его в Форност должен именно я.

– Понимаю. Но я не хочу причинять тебе боль.

– А в Средиземье жить вообще больно, – усмехнулся Хэлгон.

– Спасибо, – веско ответил Аравир.

Нолдор задумался и проговорил, не глядя на дунадана:

– Мы оба понимаем: любой воин научит его, как сражаться. Пара рейдов – и он всё будет знать о том, против кого сражаться. Но только Форност научит его, за что мы сражаемся. Иначе мы – просто охрана Брыля и хоббитов, в свободное время выучившая квэнья. Иначе мы – не Арнор.

И они оба не замечали этого «мы» в его речи.

Во все времена мальчишки просят старших: «Расскажи о войне».

Расскажи, ты же был там.

Расскажи, ты же герой, и я стану героем, когда вырасту, но для этого я должен знать, каково это, что надо делать и вообще… расскажи, ну что же ты?!

Ведь это так здорово: совершать подвиги, сокрушать врагов, удирать от погони, выигрывать битвы!

Так рассказывай!

…иногда они рассказывают.

Пока хмель битвы кипит в крови, они заново переживают свою удачу, свою победу – не ту, что войдет в хроники, но цепочку маленьких, собственных побед, из-за которых они сейчас живы.

Еще они рассказывают в старости. Вернуться в молодость, снова быть сильным и могучим, и неважно, слушают ли мальчишки (а они слушают, замерев, вздохнуть боятся!), был бы рядом старый друг – «Ты помнишь, да?» – а он всё помнит, и можно говорить о погибших, и скатится слеза, потому что есть это право у стариков – плакать о павших, и никогда он не будет себя чувствовать таким заново сильным, как в тот час, когда вспоминает не вернувшихся из боя.

Но не просите рассказывать о прошедшей войне мужчин.

А то въедливому мальчишке ответят: «Победа? Я, как услышал, рухнул где стоял и проспал три дня».

И ни слова о самой войне. О разрубленных телах, вспоротых животах, тошнотворном запахе крови, усталости – такой, что твое тело становится будто железным, и холодной ярости – такой, что даже на ненависть тебя уже не хватает.

Не надо этого знать мальчишкам.

Придет время – узнают на себе.

– Что тебе известно о Второй Ангмарской войне? – спросил Хэлгон, когда они отправились в путь.

Арагорн пересказал.

Для своего возраста он знал неплохо, и нолдор бесстрастным тоном стал излагать подробности и детали, на привалах рисуя карты на земле.

Арагорн молча кивал. Было что-то очень страшное в спокойном голосе эльфа.

Очень страшное и очень настоящее. Такое, что словно в руки можно взять… только не удержишь, тяжелое оно. Невподъем.

И с каждым днем, когда они выходили на открытое пространство или поднимались на холм, гряда Северного всхолмья была всё ближе.

А потом она осталась по правую руку, западные тропинки вели вверх, южные вниз, путники огибали отрог, закрывавший с востока столицу Артедайна, Арагорн припустился бегом, не в силах сдерживать нетерпение, а эльф пошел еще медленнее, только приглядывая с высоты за мальчишачьей фигуркой внизу.

Аравир был прав: он не хотел видеть то, что осталось от его Форноста.

Арагорн глядел на город с таким восторгом, как, наверное, и Эарендил не смотрел на Валинор. Счастье мальчишку не то что «наполняло», нет, оно его поднимало, он был над землей, над временем, над реальностью, он еще чуть – и полетит в эти ворота, невыразимо-прекрасные от того, что осталась только каменная арка, а самих ворот давно нет, Тот Самый Пожар уничтожил их, а время слизало обгорелое дерево. В Форносте не осталось ничего живого, разве что вороны взлетят да рассердится потревоженный спящий филин… и этим Город нечеловечен и велик, это лучше, тысячекратно лучше, чем если бы здесь они, дунаданы, жили по-прежнему: тогда он был бы просто городом, а так он зримое воплощение доблести, славы и силы духа.

И – неужели они сейчас войдут в него?

– Пойдем, – хмуро сказал подошедший Хэлгон. – Покажу тебе, где что тут было.

Хорошо хоть мальчишка не просит подняться на тот отрог, где стоял Аранарт, когда сжигал свой город.

…странное дело: если бы вдруг понадобилось вернуться в Лосгар и встать на то свое место – встал бы.

…а еще подумалось: вот говоришь «мы сожгли», а ведь сам не пустил в Форност стрелы. И понял это только сейчас, два века спустя.

– А там что? – спросил Арагорн, догоняя Хэлгона, спешно идущего в какое-то скопление домов на узких улочках.

– Мы выходим, – не останавливаясь, сказал следопыт. – Заночуем в горах и пойдем к Аннуминасу короткой дорогой.

– Выходим?

Ворота были в противоположной стороне.

Хэлгон изволил обернуться:

– Ты серьезно думаешь, что из этого города можно были выйти только через ворота? особенно разведчику?

Мальчик понял свою ошибку, закусил губу. Несколько поворотов между домами, улица превращается в лестницу (каждая ступень – два шага эльфа и четыре мальчишачьих), не улица, а какая-то щель между домами…

– Сам спустишься?

Эльф уже до половины роста в темном лазе.

Арагорн осторожно слезает, держась за камни. Он мал – в самом прямом смысле! – но справляется.

– Добро, – кивает Хэлгон, когда мальчик встает на землю у лаза. – Туннель прямой, мы пойдем без света. Не думаю, что им кто-то пользовался за эти века, так что бояться нечего.

Арагорн кивает, серьезно и решительно. Дескать, это он ростом ребенок, а чтобы не бояться темноты – достаточно взрослый.

Но когда вокруг них сомкнулась чернота и не стало видно ничего, ни-че-го, ему стало не то что страшно – жутко. Ужас, что будешь потерян в этом нигде и никогда… повторяешь себе слова Хэлгона, что путь прям, умом понимаешь, что надо просто идти вперед… а хочется упасть на землю и закрыть голову руками, чтобы оно тебя не… «не» – что?! всё это глупости, надо просто идти вперед, туда, где раздаются шаги эльфа… вот, он остановился, ждет тебя, ты слышишь это, догоняешь быстрым шагом, всё-таки надо осторожнее, пол тут не такой уж и ровный, Хэлгон пошел вперед, ты снова слышишь его шаги, слышишь его дыхание – скажи тебе кто другой, что слышал звук эльфийских шагов, ты бы посмеялся над неумелым врунишкой, а сейчас сам держишься за эти звуки как за путеводную нить, а над вами толща камня – дома, крепостная стена, а потом будут горы… интересно, сколько вы уже идете? уже вечер? ночь? или ты потерял счет времени, и вы идете день, а может и два, нет, два – вряд ли, но выйдете вы, наверное, при свете завтрашнего дня… здесь ходили разведчики Артедайна, вот было бы здорово, будь ты одним из них, живи ты в то время, иди вы с Хэлгоном по приказу князя Арведуи на разведку в Ангмар, хотя нет, пра-пра-прадедушка не послал бы тебя, твое дело было бы командовать отрядом… а вот как будто бы послал!

Хэлгон старался идти помедленнее, приноравливаясь к детскому шагу.

Вспоминался Голвег.

Неотвязчиво, будто всё было вчера.

Молодой следопыт, хмурый, неразговорчивый, въедливый. Несколько раз ходили вместе.

Надежный. Это поняли многие. И князь Арафант тоже. Времена уже стояли совсем неспокойные, лишний отряд разведчиков был нелишним, Голвегу дали собрать свой.

…по молодости он никак к нему не обращался, был очень вежлив, если надо было что-то узнать, а потом стал называть «эльф». «Эльф» – и никогда не по имени!

Так и слышишь это грубоватое, а по сути ужасно застенчивое «эльф»… он привык приказывать, а эльфа надо просить, эльфы – существа из легенд, а с этим ты разговариваешь.

Только потом, после всего, научился по имени звать. А в Артедайне – «эльф» и никак иначе.

Идет с вами третьим, того гляди спросит «Так что, эльф, где сейчас проходит восточная граница?»

Пока еще восточнее твоего кургана, старый друг.

Но вот надолго ли?

Путь во тьме, показавшийся мальчику бесконечным, а эльфу, блуждавшему тропами памяти, долгим, на самом деле занял не больше времени, чем понадобилось бы хозяйке, чтобы сварить им кашу.

Они вышли в узком распадке, поднялись на отрог – прежние тропки были давно снесены ливнями и осыпями, но путь к схрону Хэлгон помнил, как та хозяйка каждый горшок на своей кухне. Да, в схроне сейчас нет ни припасов, ни дров, но закрытая пещерка никуда не делась за века, дров набрать нетрудно, а всё прочее – с собой.

Два с половиной века назад здесь и прятались.

Втроем.

Покинув Форност.

Но, странное дело, сейчас, когда пламя пляшет по стенам этой крохотной пещерки, когда ты снова здесь, и снова с тобой порученный тебе принц, тебе вспоминается не то полное отчаяния и ярости время, когда рушилось всё и ты точно знал, что самое страшное – впереди, нет… нет.

Нет окаменевшего от горя наследника, есть мальчик, со всей серьезностью пристраивающий берестяной котелок над огнем и по-хозяйски готовящий ужин… огонь надежно укрыт, как и века назад, но прятаться не от кого, и как ни сурова нынешняя война на востоке, а только вся тяжесть нынешнего времени в сравнение не идет с тем, что творилось два с половиной столетия назад.

И вспоминается другая пещера.

Костра в ней не было, только плошки с маслом. Света от них много, но нет тепла. Так и нужно. Тепло тогда было их врагом.

И лицо Голвега – спокойное, ясное, светлое. Каким при жизни редко бывало.

И они шестеро – в карауле у одра.

Сменялись часто – потому что в этот караул хотел встать весь Арнор. Все воины. Все, кто воевал вместе с ним, и все, кому по молодости не довелось. Но и они имели право быть в этом последнем эскорте.

Им с Аранартом тогда зверски не хватало Голвега – живым. Кому за кем вставать в караул? кто на сколько смог выбраться, у кого есть день в запасе, кому надо уступить? Они оба привыкли, что такими делами как раз Голвег и занимается, он это умеет лучше всех… и вот он лежит, навсегда свободный ото всех забот, а ты должен научиться жить без его помощи прямо сейчас, и забот столько, что даже на боль утраты нет времени.

…маленький Арагорн, затаив дыхание, смотрел на лицо эльфа и отдал бы всё, чтобы узнать, о чем тот думает. Но задать вопрос он не осмеливался.

Страдая от несправедливости мира, он стал снимать котелок с костра, обжегся, дернулся, одна из веточек, вставленных в котелок для распора, соскочила, часть варева выплеснулась…

Хэлгон выхватил у него из рук то, что еще можно было спасти для ужина.

По счастью, эльф не рассердился, а ужин нарушил священную тишину, так что мальчик собрал всю свою отвагу и спросил:

– Ты вспоминал? о чем??

И Хэлгон стал рассказывать о Голвеге – всё, от их бегства из Форноста до его смерти в ночь свадьбы Аранарта.

– Жа-алко… – протянул мальчик, узнав, как утром они обнаружили Голвега мертвым.

Хэлгон покачал головой:

– Смерть неизбежна для человека, а эта была самой светлой изо всех, что я знаю. Об этом странно говорить, – он смотрел в огонь, поднявшийся над поленьями, – но мы были счастливы на той свадьбе, так внезапно превратившейся в похороны. Да, это утрата, но она нас сплотила больше, чем ликование и веселье. Аранарт отдал свой праздник ему и, думается мне, больше обрел, чем потерял от этого. Мы не могли тосковать и горевать: Голвег прожил славно, он дождался самого важного: возвращения кольца Барахира, знака того, что Арнор не угаснет. И смерть его была легкой. А проводить его пришла вся страна…они шли на королевскую свадьбу, но пришли – к нему. И вставали в караул, чтобы воздать ему честь. Так не провожали и королей…

Хэлгон стал перекладывать костер.

Не стоило рассказывать мальчику о том, как в ледяных утренних росах его разыскал Аранарт, ошеломил известием о смерти друга и, не дав опомниться, не дав и на миг испытать горе, стал говорить о том, что тело должно быть сохранно хотя бы неделю, а значит – бальзамирование, а про это они оба слышали, но да, разумеется, не знают, а необходимо прямо сейчас, всё должно быть сделано еще до полудня, «Хэлгон, ты сообразишь, ты чувствуешь плоть, а я пришлю тебе травников… да, надо вскрывать тело, если тебе нужна моя помощь – я готов, только говори, что делать, потому что ты же понимаешь, Хэлгон, это нужно не мне и даже не ему, это нужно Арнору!»

Вы тогда действовали по наитию, но всё получилось. С Голвегом успели проститься все.

Помнишь всё как вчера, но Арагорну – ни слова.

Насмотрится еще Арагорн на выпущенные кишки. И вражьи, и совсем не вражьи. Незачем ему знать, чем и как вы занимались в то бешеное утро… пусть считает, что это эльфийская магия сохранила тело великого героя нетленным. Если вообще задумывается о таком.

А рассказывать мальчику надо про другое.

Про пещеру, превращенную в траурный зал. И про то, каким удивительным событием стали эти свадьбо-похороны. Про то, какие песни тогда пели. Какие танцы…

– Танцы?! На похоронах?

– Да, танцы. Вообрази: ты идешь на королевскую свадьбу, приходишь – тебя как ушатом холодной воды: Голвег умер, и радоваться не выйдет, и грустить тоже не очень, и в тебе кипит всё, и – как это выплеснуть?

– Танец? – мальчик всё еще не понимал.

– Это были не те танцы, которые ты знаешь. Людские танцы не просто веселые, в них надо заранее знать все движения. А тогда танцевали как эльфы… рассказывая движениями о том, что в душе, и не запомнить и не повторить каждое, как ты не повторишь свои слова, даже если сказал их только что.

Арагорн слушал завороженно.

– В танце главное, – тихо говорил эльф, – понимать того, с кем танцуешь. Людям для этого и нужно придумать все движения наперед. А эльфы – наоборот. Они говорят танцем друг с другом… с миром… с музыкой… и говорят друг о друге, о музыке и о мире. Тогда танцевали именно так. Больше я подобного у людей не видел. Может быть, было. Но без меня.

Арнорский принц глядел на него глазами в пол-лица.

– Да, и песни тогда пели… не для свадьбы, уж точно. Иногда до слез, а только любой из нас был бы рад снова изведать такие слезы.

Мальчик сглотнул.

– И еще – она. Риан. Наша королева. Она за эти дни улыбнулась, наверное, каждому, кто пришел. Я был с ней, я видел эти улыбки: и виновато – вы пришли на свадьбу, а у нас никакого веселья, уж простите – и ободряюще – не надо плакать о Голвеге, он хорошо жил и легко умер. Я вот думаю: если бы не она, то у нас этого чуда понимания могло бы и не случиться. Там перебывали сотни людей, одни приходили, другие уходили… а она улыбнулась каждому. Представляешь?

Арагорн кивнул, уже не пряча слезы, и сквозь них – улыбнулся.

Его лицо, по-детски мягкое, ничем не напоминало Аранарта, и Хэлгону подумалось, что это и к лучшему. А вот Риан… он ее пра-правнук… есть это сходство? или только кажется? а если есть, оно сохранится? когда он станет юношей? мужчиной?

Очень хотелось, чтобы оно осталось.

Неспешно светало.

Мальчишка спал у костра, свернувшись калачиком, – доверчивый, беззащитный, теплый… и Хэлгон вместо того, чтобы разбудить его, получше укрыл плащом и переложил дрова, чтобы горели дольше.

Еще успеется.

Еще будут в его жизни ночи без сна, а выход в тот час, когда не то что светать стало, а просто чуть развиднелось, – станет привычным. И строчка старой песни «В путь, ведь давно рассвело» будет не мечтой о славных свершениях, а укором лежебокам, если они вдруг окажутся рядом.

Всё будет.

Сам же нолдор и устроит принцу такую учебу, по сравнению с которой дозоры ему отдыхом покажутся.

Но не сегодня. Сегодня пусть спит хоть до восхода.

Сегодня ему надо придти в себя – после Форноста.

* * *

Они шли на запад.

По обе стороны дороги – сначала гуще, потом реже – стояли остовы деревень и ферм. За три с лишним века всё, что могло сгнить, сгнило, что могло истлеть – истлело. А что могло сгореть – сгорело еще в ту войну… Только камни домов, скрепленные смесью, в которую корзинами, не скупясь, сыпали куриные яйца, – камни держатся. Века? тысячелетия? – так, кое-где размыло эти стены без крыш, а большинство стоит и стоять будет, пока Король не вернется и Форност не возродится.

Они шли по дороге. По каменной мощеной дороге, которую, конечно, за эти века занесло песком и трава растет, но только вот травка скудная, не то что бурьян вокруг, и дорогу с холма можно разглядеть далеко вперед, до самого Барандуина: чахлая зелень посреди зелени буйной.

– А когда построили эту дорогу? – спросил Арагорн.

– Не знаю, – ответил эльф. – Не при мне точно.

– То есть… – мальчик аж остановился, боясь и надеясь, что он не так понял наставника, – ей больше тысячи лет?

– Не сбивай шаг. Да, больше. И думаю, что много больше.

– Так когда-а?!

– Арагорн, я не знаю. Перестаньте считать меня Владычицей Вайрэ, ведающей все судьбы.

Мальчик грустно выдохнул, тем подтвердив готовность не путать более Хэлгона с Вайрэ. Он молчал, но молчание его было таким расстроенным, что Хэлгон сдался.

– Арагорн, я действительно знаю только ту часть истории Арнора, что была при мне. Но… если подумать… Аннуминас был столицей, а Форност – ключом к землям севера. Так когда, по-твоему, их связала дорога?

– Когда построили Форност?

– Может быть. А может быть и иначе.

Мальчик глядел с непониманием и восторгом: они говорят о таком далеком прошлом – и ногами идут по нему!

– Иначе, да, – продолжал эльф. – Арагорн, я уже сказал: я не знаю того, что было до меня здесь. Но я что-то слышал о том, что Форност был нуменорской крепостью еще в те времена, когда… словом, задолго до Элендила и его сыновей.

– Форност построен во Вторую эпоху?!

– Ну, он в любом случае построен во Вторую эпоху. Но Элендилом или раньше, я не знаю.

Сейчас Арагорн отчаянно жалел о том, что давеча не поискал в Форносте зданий… ну, каких-то нуменорских. Все они показались ему на одно лицо… но он же не знал! не знал!

– То есть… Форносту может быть три тысячи лет?!

– Вполне может быть. А то и больше. Думаю, что Аннуминас моложе. Нуменорцы не селились близко к эльфам. Аннуминас – это дружба Элендила с Гил-Галадом, воплощенная в камне и карте.

Но имена великих вождей Последнего Союза сейчас не волновали потомка Аранарта.

Форност – не просто город Артедайна, Аранарта, Арведуи и всех прочих. Не просто город Арнора. Он – город Нуменора!

И – он отдан ветрам и воронью.

– Хэлгон, Форност возродится! Я не знаю, что я должен буду сделать, но я… я всё сделаю для того, чтобы он снова был жив!

– Обязательно сделаешь, – совершенно серьезно кивнул эльф.

Путь от Форноста до Аннуминаса занял неделю. Будь эльф один, он бы прошел вдвое быстрее, но с Арагорном – шагом обычного человека, не иначе. И дело не в детских ногах. Просто принц должен увидеть страну, которая когда-то была его. Увидеть, что с ней сделал Моргул.

Пусть идет и думает не об уставших ногах, а об этих каменных скелетах домов вокруг.

Пусть учится ненависти.

Настоящей. Холодной. Спокойной.

Пусть ненавидит кого надо – и за что надо. Не того, кто убьет твоего друга (убьют, малыш, и не одного убьют…), а того, кто уничтожил твою страну.

Пусть поймет, что значит, когда в пещерах говорят «Мы – Арнор». Смысл собственного имени поймет!

Что это всех клятв сильнее. Не будет никаких клятв, потому что нет ни на синдарине, ни на квэнья, ни на Всеобщем таких слов, которые бы вместили веру, что однажды эти поля снова заколосятся. Отчаянную, безумную веру-эстель.

Ненависть и эстель – одно, Арагорн. Как два лезвия одного клинка.

Ты теперь знаешь это.

Ты теперь сам станешь таким клинком.

Дорога уже второй день неспешно петляла по левому берегу Барандуина, то приближаясь к его темным водам, то отдаляясь от них за холмы и перелески. Видно было, что те, кто прокладывал этот путь, заботились не о быстроте, а о том, чтобы тяжело груженые возы шли ровно, без подъемов и спусков. Когда Эру создавал время – он создал его достаточно, а вот хлопоты с поклажей на уклоне человек создает себе сам, если он глупый, ну а эту дорогу строили умные, очень умные люди.

Арагорн несколько раз спрашивал Хэлгона, как они переправятся через реку, эльф уклончиво отвечал «не тревожься», ровная дорога из удобной превращалась в невыносимо скучную, и из-за этого совершенно незаметным оказался мост, который…

– Мост! Хэлгон, смотри, там мост!! Настоящий, каменный!

Эльф кивнул. Мальчишка помчался рассмотреть это чудо.

– Он эльфийский, да? Его эльфы строили? Как Последний, который на Седой? Сколько ему веков? Или… тысячелетий?

– Прежде всего, строили его люди. Две тысячи лет ему точно; думаю, он ровесник Аннуминаса, это ведь королевский тракт.

– И он уцелел… – восторженно выдохнул мальчик.

– Отчего бы ему и не уцелеть? – пожал плечами эльф. – Последнюю тысячу лет им никто не пользуется, а про наводнения и ледовые заторы на Барандуине я не слышал ни разу.

– И… – Арагорн чуть подумал, переживая всё, что узнал за последние дни, – ты им уводил Аранарта к Кирдану?

– Нет, мы шли через Хоббитанию.

– Но там мост караулил Моргул?! – взвился мальчишка.

Нолдор усмехнулся:

– Кто тебе сказал, что Моргул не караулил и этот мост? Да, его нет на картах и тракта нет, потому что они много веков никому не нужны, но Моргул наверняка знает про него.

Мальчик задумался.

– Пойдем, – решительно сказал Хэлгон. – Если ты не будешь стоять, то завтра к вечеру мы придем в Аннуминас.

…он был как лес, только из камня. Словно Яванна когда-то взглянула на берега Сумеречного озера, улыбнулась – и по воле Владычицы здесь выросли высокие, выше легендарных меллорнов, самые высокие в Средиземье ели. Но Ауле решил, что век елей слишком краток для их красоты – и оборотил их в камень.

Мальчик бродил между древними зданиями, уносящимися ввысь стрельчатыми арками, тонкими колоннами, заостренными фронтонами, башенками со шпилями. Свет лился из островерхих окон, в которых всё еще стояли каменные рамы… только вот трех других стен у дома не было. Ряды арок древнего дворца – но снова не уцелели стены, так что можно пройти и под аркой, а можно – и там, где была стена.

Как такое может быть?

Как арка, тонкая как кружево, парящая в воздухе как паутинка, – как она может оказаться долговечнее стены?

Арагорну хотелось плакать.

Он сдерживался – слезы недостойны наследника Элендила, но глаза всё равно были влажными.

Форност был городом о войне и мести, о ненависти… и о любви, конечно, но о любви простой, понятной, теплой. Так люди любят друг друга.

Аннуминас ничего не знал о войне. А если и знал, то о войне безумно далекой, непостижимой для смертных. Что заставляло эльфов воевать? какая сила побудила Гил-Галада вывести величайшую из эльфийских армий и отдать жизнь за людей?..

Аннуминас не желал ничего знать о войне. Он был городом о мудрости и красоте, но не человеческой, он был городом о том, что эльфы рядом и что за право говорить на синдарине и знать квэнья можно отдать жизнь точно так же, как эльф погибнет за людей.

Можно было клясться возродить Форност, потому что для этого нужно понятно что – победить Моргула. Непонятно, как его победить, но это уже другое…

Но – мыслимо ли возродить Аннуминас? Ты идешь через этот город-призрак, по галереям домов без стен и крыши, глядишь в стрельчатые окна, полные закатного света, ты уже не замечаешь, что плачешь, плачешь от счастья, потому что никогда за свою маленькую жизнь не переживал Свет Запада настолько ясно… и ты не знаешь, какое чудо должно свершиться, чтобы люди снова вернулись в этот город.

– Почему они оставили его?! – спросил Арагорн у Хэлгона.

Эльф вздохнул и с особой старательностью занялся костром.

Не сговариваясь, они в сумерки покинули город. Немыслимо было разводить костер посреди дворца, пусть от того и остались только своды и шпили.

Сейчас они устраивались на ночь в первой же пещерке – в отрогах Сумеречного кряжа к югу от города; назавтра Хэлгон собирался подыскать им укрытие поосновательнее, на год-другой вперед, чтобы и жить было удобно, и вид на город – вот тебе, с порога дома, хоть и нет у пещер никакого порога…

…или будут в город спускаться и там квэнья учить. Как родной пойдет, в таком-то месте…

– Почему? – повторил мальчик.

– Я не знаю, – хмуро ответил эльф.

– Но это же было при тебе!

– Я уже говорил: не путай меня с Владычицей Вайрэ. Я в Аннуминасе первый раз, как и ты.

– Да, но ты же мог слышать разговоры во дворце князя в Форносте…

Отзвуки прошлого

– Но ты же мог слышать разговоры во дворце князя в Форносте. Три века, Хэлгон! При Маллоре, при Келефарне и при Келебриндоре. Не уверяй меня…

– Подожди. Почему ты считаешь, что это произошло до Мальвегила?

– Хэлгон, не говори глупости, всё ведь очевидно. Мальвегил – это уже нападения из Ангмара, это Король-Чародей во всей красе. И если к тому времени в Аннуминасе кто-то остался, то он погрузит вещи на телегу и уедет хоть в Форност, хоть в любую горную крепость – это надежнее, чем город без серьезного гарнизона. А войск, я уверен, в Аннуминасе Мальвегил не держал: у него битва за Амон-Сул. Нет, вот тут разумнее приказать жителям совсем оставить древнюю столицу. Если они там еще были.

– Аранарт, ты видишь историю Арнора лучше меня… я сдаюсь.

– Но неужели ты действительно ничего не слышал про Аннуминас?

– Где, Аранарт?! В разведке по рубежам? Или когда я ходил в Ангмар? Мне князь о делах тыла не докладывал.

– Потому что ты не спрашивал, – хмыкнул вождь дунаданов.

– Как бы то ни было, – отвечал эльф, – меня волновал север Мглистых гор, а не юг Сумеречного кряжа.

– Только север? – нахмурился Аранарт. – Не «север и восток»?

– А почему восток? – не понял Хэлгон. – То, что нам с тобой надо знать сейчас, область за Троллиным нагорьем, всё это было заботой Рудаура. И даже в самое спокойное время (я о вражде Рудаура с Артедайном) нас не касалось то, что на востоке. Север – это наша забота.

– Так-ак… – Аранарт закинул руки за голову, закусил губу, на миг задумался, – значит, даже если между Рудауром и Артедайном был мир…

– Да, при Келефарне было тихо, – подхватил Хэлгон, но вождь перебил его:

– Рудаур никогда не просил помощи против Мглистых гор? Даже у такого разведчика, как ты?

– Нет, не просил.

Хэлгон видел, что за вопросами Аранарта стоит что-то большее, но никак не мог понять, к чему тот клонит.

Вождь чуть щурился, достраивая в своем сознании неведомый узор.

– Хэлгон, спасибо. Сегодня ты объяснил мне, как Моргул подчинил себе Рудаур.

– А что я объяснил?

Если эльфы могут умирать от любопытства, то с Хэлгоном сейчас творилось именно это.

– Это очень просто. Рудаур никогда не воевал против Мглистых гор; во всяком случае, не было чего-то заметного (иначе ты бы знал). Разумеется, поначалу у них были стычки с орками и горцами, не могли не быть. А потом – придет гонец от горцев с предложением мира, явно какой-то небольшой дани (как ни плохи земли Рудаура, но в горах они хуже) и кинжалом в подарок. Вроде того, про который ты рассказывал. Что думаешь?

Нолдор кивнул:

– Подари рудаурскому вождю такой кинжал – он на всё согласится. Даже на дань.

– Ну, учти, что дань ему не отдавать из своего, а собирать с простого люда. Но не думаю, что она была тяжелой. Моргулу, конечно, надо было кормить свой народ, но главная цель его была другой.

– И?

– Хэлгон, мне трудно себе представить, какими были арнорцы тысячу лет назад. Раздор между сыновьями Эарендура… я выучил это, но не могу понять. И всё же я хочу верить, что даже способные на распрю, они оставались Сынами Запада и предпочли бы восстановить союз с родичами, а не пойти на сделку с Ангмаром. Что скажешь?

– Не знаю. Ни одного рудаурского дунадана я не видел.

– Но ты не возражаешь? – полувопросом произнес Аранарт.

Хэлгон качнул головой: не возражаю.

– И если я прав, то Рудаур ждет раскол. Те, кто получили моргульские кинжалы, будут за мир с Ангмаром…

– ….а дунаданы – за войну. И их достаточно ранить таким оружием, да.

– Вот именно. Несколько подаренных кинжалов – и Рудаур принадлежит Моргулу. Без единого убитого горца. Согласись, блестящая стратегия. Не хуже той, что ты мне рассказывал про Ангмар.

Хэлгон не испытывал никакого желания восхищаться Моргулом.

– Не хмурься, – засмеялся Аранарт. – В чем ему не откажешь, так это в умении готовиться к войне и начинать ее. Но: две Ангмарские войны он всё-таки проиграл. Глядишь, когда-нибудь проиграет и третью.

* * *

Хэлгон понятия не имел, как надо учить принца квэнья, и пошел по простейшему из путей: стал говорить с ним. Прежде всего, обо всех будничных делах. Им надо обустроить себе жилье – разве это не прекраснейшая из тем для изучения валинорского языка? помнится, в Форменосе, еще до Непокоя, когда он и Форменосом не звался, просто Северные горы, так вот тогда занимались ровно тем же, и говорили на квэнья, на чем же им еще было говорить? Молодые были… мечтатели… как Арагорн сейчас.

Половину слов мальчик ловил на лету, второй половине спрашивал перевод; нолдор поправлял, если тот делал ошибку в грамматике, сначала часто, потом реже, пещерка была готова к зиме задолго до зимы – и примерно тогда же у них иссякли бытовые темы. То есть разговоры остались, но поток новых слов обмелел. Пришло время иных речей.

Эльф и наследник Элендила бродили по пустому Аннуминасу, а в беседах – или в дальнее, или в давнее.

И снова Арагорн спрашивал о том, почему столица Арнора была оставлена.

Но об этом, в отличие от истории подчинения Рудаура Моргулу, Хэлгон ничего не мог ему поведать…

– Мне думается, – проговорил принц однажды, – причина могла быть такая. Сыновья Эарендура заключают договор о разделе страны и настаивают, что столица Арнора не может быть центром ни одного из новых государств. Амлайт вынужденно переносит свою столицу в Форност. Прав ли я? Что ты думаешь?

– Возможно, – пожал плечами эльф.

– И я полагаю, – Арагорн волновался, и от этого его квэнья странным образом становился ровнее, – что за каждым принцем из Аннуминаса уходит сколько-то знатнейших родов. А за ними – верные им меньшие лорды. За ними же – многочисленные ремесленники, а также слуги и челядь. Поэтому население Аннуминаса значительно сокращается сразу после раздела страны.

Хэлгон кивнул. Во всяком случае, в падежах он не сбивается. Просто как древний свиток наизусть читает.

Зима прошла, и весна отцвела, а летом Хэлгон не стал делать запасов на следующую зиму. Арагорн не спрашивал. Он знал: за это время они с наставником обсудили примерно всё из истории, что эльф мог и хотел рассказать (в изложении событий Первой эпохи он был более чем скуп, зато об Арноре говорил детально и с удовольствием), что же касается знания квэнья, то мальчик и сам понимал, что изъясняется теперь свободно, хоть о высоком, хоть об обыденном.

Значит, зимовать они будут не здесь. Осенью их ждет дорога.

Надо насмотреться на Аннуминас. На всю жизнь. Отцу так и не довелось побывать здесь, а он… наверное, он сюда никогда не вернется.

Хэлгон не торопил его, давая попрощаться. Началась осень, пришли дожди, эльф и принц подобрали остатки припасов. Слова были не нужны: когда настанут сухие дни – в путь.

К гостеприимному хозяину, кладовые которого ломятся от нового урожая.

Почему-то Арагорн был твердо уверен, что не домой. Хотя по осени и дома сытно.

Прощаясь с ними, древняя столица облеклась в сиренево-серебристый убор. Быть может, и год назад всё здесь было таким, но тогда принц был слишком увлечен языком и историей, чтобы любоваться вереском, который и в родных холмах нередко встретишь. А сейчас… он смотрел и смотрел на эти склоны, розово-лиловые от соцветий, тянувшихся к небу, словно пальцы бесчисленных рук, и древнее слово «орикон» становилось для него не названием цветка, а символом этой светлой и пронзительной осенней печали. Воздух был так чист, как бывает только ранней осенью, с вершин здешней гряды можно было различить Эред Луин на горизонте. Летел седой чертополох, плыли паутинки, утром в тяжелой росе творения пауков представали узорочьем, достойным лучших мастеров Аннуминаса.

Светло-серые аркады города и лиловые холмы – такой осталась столица Арнора для Арагорна, сына Аравира.

А потом Хэлгон повел его на юго-восток.

Дорогу на Форност они оставили по левую руку, шли напрямик, но путь был легок и удобен. Где-то к югу от них были явственные признаки жилья – виднелись дымы труб, ветер доносил запахи, но для эльфа этих домов словно не было, и Арагорн не задавал вопросов. Им вполне хватало подстреленного кролика и запеченных корешков, чтобы быть сытыми, и костерка, чтобы согреться. Через несколько дней эти поселения остались к западу.

Пересекли тракт. Большой и отнюдь не древний. То есть, возможно, он древним был тоже, но уж точно – не заброшенным века назад. Ржание лошадей на нем наши путники услышали задолго до того, как увидели его из-ха холмов, а пересекали его ночью: Хэлгон не хотел лишних глаз.

По ту сторону тракта был лес; Хэлгон каким-то непривычно серьезным тоном велел Арагорну идти следом за ним, за спиной и никак иначе, не отклоняться ни на шаг и не задавать вопросов. Принц удивился, но спорить, разумеется, не стал.

По ночному лесу эльф шел с большей уверенностью, чем по холмам днем. Впрочем, путь не был долгим: когда они углубились в пущу, наставник устроил привал, запретив почему-то пользоваться топором. Запрет был странным, но почти ненужным: сушняка хватало.

Арагорну было всё равно, куда его ведут: в его сердце серебряными струнами звенели ветры Сумеречного кряжа и розовел вереск над городом, которого нет.

Весь следующий день они шли по лесу. Лес был всё-таки странным, под стать серьезности Хэлгона: по нему было очень легко шагать. Таких удобных тропинок нет и в их родных лесах, а, между тем, никаких признаков жилья вокруг не видно. Если это не дороги к дому, не пути лесорубов, не тропы воинов – то зачем они? Кем проложены?

Лес не давал ответа… только вот подчас Арагорну чудилось, что за ними наблюдают. А то еще – узоры коры на дереве складывались в лица, непривычные, пугающие… казалось?

Принц пытался спросить, но эльф качал головой, пресекая речи.

К вечеру они уви… нет, услышали дом.

Осенний пир со свежим пивом был в разгаре.

Кружку налей – и будешь бодрей,

Вторую налей – и станешь добрей,

С третьей будет жизнь веселей,

С четвертой станешь ты всех смелей! –

далекие голоса так смачно горланили этот незамысловатый припев, что «пей» и «хэй» эхо разносило за пол-лиги, а ближе к дому можно было разобрать и остальные слова.

Столько радости было в этой песне, что от нее и впрямь становишься и бодрее, и добрее.

Арагорн разулыбался. Хэлгон ускорил шаг, принц не отставал, будто и не шел целый день.

Поднялись на холм – к дому с ярко освещенными окнами, дверь распахнулась, на миг ослепив их золотистым светом, но его тотчас перекрыла широкоплечая фигура и радостный голос пророкотал:

Вот так вдруг! Тут старый друг!

Диво так уж диво!

А у нас – веселый круг

И в избытке пива!

Том Бомбадил посторонился, пропуская гостей. Эльф и юный дунадан вошли в дом.

В избытке здесь было отнюдь не только пиво.

Жарко пылал камин, и всюду – на столе, по полкам, по стенам горело столько свечей, что и в летний полдень бывает не так светло.

Снеди на столе было человек на двадцать, не меньше. Пироги, ветчина, сыры, яблоки и множество мисок с какими-то вкусностями… такой пир Арагорн видел раз или два в жизни, но тогда за столом сидело множество народу, а тут – несколько коротышек, которые на первый взгляд показались принцу детьми, только вот у одного из этих «детей» была густая курчавая борода, а еще один был совсем седой.

Первым делом – смыть вам грязь,

Живо умывайтесь! – скомандовал хозяин пришедшим.

Подождем к застолью вас,

Но – шустрее, зайцы!

Это «зайцы» позвучало у него с такой старательной строгостью, что Арагорн расхохотался в голос – на весь дом, и смех эхом отразился от балок.

Вскоре они, умытые и посвежевшие, сидели за общим столом, но на полу, потому что стол был по росту этим странным коротышкам, с которыми, кажется, век знаком, хотя не очень разобрал их имена – кто Мунго, кто Фратти, а кто-то – Крутоног, и это «Круто» он произносит с такой важностью, что даже имени его не запомнишь.

Им с Хэлгоном поставили большую, человеческую посуду и в кружки налили вкуснейшего на свете пива, а потом хозяин и Крутоног пели, хлопая себя по коленям:

До дна, до дна – за славный ячмень,

До дна, до дна – за солнечный день,

До дна, до дна – за наш урожай,

Пей же до дна, меня уважай! – и под это, конечно, надо было выпить до дна, и ему тотчас налили снова, и снова полную, и хотелось попробовать всё из каждой миски, и пироги тоже разные: которые треугольные, те с яблоками, круглые – с тыквой, круглые, но в складочку – с капустой, а вон те… еда хмелила сильнее пива, так много ее было, и надо было запить, и пьется легко, и не чувствуешь совсем хмельного…

Со славным пивком мне всё нипочем –

И дождь, и снег, и ветер

А с другом вдвоем мы смело пройдем

Любые беды на свете.

У Арагорна горели глаза, он подпевал песням, словно знал их всегда, его кружка снова была полна, и это было здорово, кто сказал, что пиво хмелит, оно же пьется как вода, только очень-очень вкусная и душистая, и как же здесь красиво, в этом золотом свете свечей, и нет на свете дома замечательнее этого…

Золото… мягкой нитью совьется песнь.

Золото… теплым пледом накроет тишь.

Золото… так в закате растает день.

Золото… ты беззвучье услышишь.

Золото… ты шагни на безлюдный луг.

Золото… ты поведай мечты цветам.

Золото… если слезы нахлынут вдруг

Золото… ты расплачься там.

Золото… если нету иных дорог,

Золото… то тропинкою станет песнь.

Золото… для беды и для счастья срок

Золото… нам измерен весь.

Когда Арагорн проснулся, солнце било в окна. Давно заполдень.

Он вскочил.

Он помнил вечер, сияющую залу, пир, веселье… нежный женский голос, певший о золоте – что-то очень печальное и от того еще более прекрасное.

Где Хэлгон?

Вообще – где они?

Мальчик метнулся к окну – оно выходило на склон холма и дальше на широкий луг, где царил – вот по-другому и не скажешь! – роскошный дуб. Обхвата три, если мужчины возьмутся за руки. Или три с половиной, если женщины.

Возле дуба был Хэлгон и их хозяин.

Уф.

Хэлгон нашелся. И вообще – всё вчерашнее не приснилось, раз этот веселый бородач существует на самом деле.

Арагорн быстро оделся (то ли он сам ночью снял с себя одежду, то ли раздели, укладывая на эти перины… мягкие какие, оказывается!), выскочил из дому, побежал вниз.

– О! – приветствовал его хозяин, – недалеко дубок от дуба бегает!