Эльф среди людей

Бродом оказался большой валун, рассекающий поток надвое, как раз по шагу с каждой стороны. Вниз река падала яростным потоком, оправдывая свое имя, данное как раз за истоки. Эльф перепрыгнул легко – и уже был на той стороне, Арагорн сглотнул, глядя вниз, на белопенную пропасть, но, впрочем, перебрался благополучно.

Теперь их путь лежал к Бруинен. Входа в Ривенделл с севера они оба не знали, но это было неважно: их встретят дозорные и проведут.

Еще неделя пути – на юг и чуть западнее. Места тролльи, а значит – совершенно безопасные днем: прожорливые чудища не оставят поживы ни оркам, ни волкам.

…а варгов нет. Вздохнуть облегченно – или ждать удара в спину?

Эльфийский дозор. Ну, добрались.

И полугода даже не прошло.

Все лорды Ривенделла были в большой зале.

Хэлгон чувствовал себя донельзя неловко под десятками пристальных взглядов. И что за письмо, из-за которого столько хлопот?

– Кирдан просил отдать тебе его, – Элронд протянул нолдору свиток. – Оно из Валинора.

– Как из Валинора?!

Он вырвал свиток из рук Элронда, развернул:

– От Эльдин?!

«Я уповаю, что ты жив, хотя каждое твое письмо заставляет мое сердце сжиматься от страха…»

Он пробежал глазами еще пару строк – обычные слова, которые пишет любая жена мужу, и неважно, люди или эльфы, и неважно, какая Эпоха…

«Я рассказала королю Финголфину о твоем воспитаннике, и он просил передать своему потомку…»

– Ш-што?! – переспросил Арагорн, боясь, что ослышался.

Хэлгон стал читать внятно и медленно:

– «Я рассказала королю Финголфину о твоем воспитаннике, и он просил передать своему потомку, что не станет желать ему ни легкой судьбы, ни безоблачной жизни, потому что это невозможно, а пожелает лишь удачи в тех испытаниях, что он ищет и находит на своем пути».

– Можно? – негромко спросил Арагорн, протягивая руку к свитку.

Хэлгон отдал ему.

Сын Аравира перечитал своими глазами. Тэнгвы складывались в эти простые и совершенно невозможные слова.

– «Век людей краток, – стал он читать дальше, – но я надеюсь, что эти слова дойдут до Срединных Земель прежде, чем смерть настигнет его».

Вернул нолдору письмо жены.

Все молчали.

Арагорн стоял, закрыв лицо руками. Так человек, которого разбудили, не может найти границу между сном и явью.

– И ведь успели… – заметил кто-то из лордов.

– А мне там есть что-нибудь? – тихо спросил Элронд.

– Тебе? – вопрос резанул, разрушив хрупкое ощущение близости жены, которую не видел больше тысячи лет, сметая серебристую паутинку, связавшую прошлое и настоящее.

– Тебе? – повторил нолдор резко, грубее, чем хотел бы. – Я не писал жене о тебе. Хочешь весть из Валинора – сам пиши на Запад!

Собравшиеся вздрогнули, а Элронд гневно спросил:

– Ты будешь дерзить мне в моем доме?!

– Я недолго задержусь в твоем доме, владыка Элронд! – бросил в ответ нолдор и стремительно вышел.

Арагорн, никак не ждавший, что миг счастья обернется ссорой, заговорил медленно. Так раненый произносит слова, превозмогая боль:

– Владыка… прости его… Он… не со зла. Мы все потрясены, а он… больше прочих. Он… не хотел оскорбить тебя.

– Я не удивлен его поступком, – холодно ответил Элронд.

– Я прошу прощения за него.

– Арагорн, ты передо мной ни в чем не виноват, – владыка Ривенделла чуть смягчился. – Прощения следует просить Хэлгону у тебя – за то, что испортил тебе такой день.

– Владыка, позволь, я верну его – и он принесет извинения.

– Ты можешь поступать, как считаешь нужным. – Лицо Элронда застыло. – Он не твой подданный, ты не в ответе за него.

– Я в ответе, – твердо сказал Арагорн и вышел.

Глорфиндэль встретился взглядом с Элрондом, тот сделал неопределенное движение бровей: поступай как хочешь. Ваниар вышел тоже.

Снова тишина. Раздосадованная, обидная, разбитая на осколки тишина.

И хочется что-то сказать, да нечего.

И хочется крикнуть «да что же вы!»

И вспоминаешь про все ссоры Предначальной и Первой эпох разом. Тоже ведь начиналось из ничего, а как потом полыхнуло…

Лицо Элронда было непроницаемо.

Вошел Хэлгон, за ним – Арагорн и Глорфиндэль.

– Владыка Элронд, прости меня за резкие слова, – сказал нолдор. – Я был неправ.

– Изумление часто оборачивается ненужным криком, – добавил Глорфиндэль. – Прости его. Ради Арагорна – прости.

– Я говорил и еще раз повторю, – произнес Элронд, – Последний Приют к востоку от Моря открыт для всех, кто не служит Врагу и нуждается в крове и отдыхе. Приходить сюда или нет – каждый решает сам.

– Спасибо, – наклонил голову Арагорн.

* * *

Затишье заканчивалось.

Вороны приносили вести о новых волчьих стаях в глубине Мглистых гор, о том что орки множатся и вооружаются. А к некоторым крылатые разведчики просто не вернулись… стало быть, у орков – луки. И далеко бьют. И метко.

Весенние поиски логовищ не давали почти ничего, кроме потерь. Хищники защищали помет чуть не всей стаей, как волки, а еще там могли оказаться орки, с которыми эти звери были в доле добычи. Соваться туда вдвоем, как когда-то, даже впятером было верным самоубийством, и напрасным притом: до волчат не добраться. Идти отрядом – ошибкой еще большей: слишком приметны, перехватят по пути.

Аравир, уже совсем старый, отдал один из своих последних приказов, запретив весеннюю охоту.

– До новой войны я не доживу… – говорил он сыну и невестке.

– Я справлюсь, – отвечала Раудрес.

Да, теперь она стала еще одним вождем. Не держащим в руках оружия, но умом и быстротой решений не уступавшим свекру. Недаром он столько лет готовил ее к этому.

– Ты наша опора, – говорил Арагорн жене.

Их сыну, Арагласу, сравнялось двадцать, но он оставался в Ривенделле. Юноша не просто унаследовал книжную мудрость матери, но и превзошел ее. И Арагорн сказал: «Забрать его на границу – будет еще один хороший командир. Оставить у эльфов – будет великий книжник. А без мудрости – мы просто лесные воины, а не Дети Запада». Араглас принял решение отца – и уходил в науки с тем жаром, с каким весь Арнор готовился к войне.

Четыре коротких слова.

Со. Дня. На. День.

Снова пойдут волки – так теперь называли не слишком разумную помесь волка и варга, чтобы отличать от совсем страшных тварей – варгов, разговаривающих с орками. Да, как Хэлгон и предсказывал, война сделала врагов много, много сильнее.

Пойдут орки. Орочьих отрядов эта земля не знала триста лет. Кто и как смог собрать их заново? Кто как ни многовековой враг Арнора, готовый вновь пролить реки крови в попытке извести дунаданов и род Элендила.

Тщетной попытке. Иначе и быть не может.

Со дня на день – но у этой войны не было дня начала. Просто то один, то другой дозор атакован, где-то отбились, где-то бежали и привели врагов в засаду, где-то вовремя пришло подкрепление.

Памятуя прошлую волчью войну, больше всего боялись за те места, где тихо. Там были и собаки, и вороны. Видимый враг – простой и ясный. Боялись невидимых.

Но похоже, Король-Чародей сменил тактику. Волчьи стаи и небольшие шайки орков кусали дунаданов везде, по всей границе, так что и отрядам, способным дать им отпор, приходилось быть везде и всюду, успевать от одной победы к другой, от разбитых орков к волчьей стае…

И каждая победа стоила жизней.

«Он берет нас измором», – говорил Арагорн, надев кольцо Барахира.

С Аравиром в час его смерти была Раудрес. Вождь не послал за сыном: заботы войны важнее прощания.

Гонец передал Арагорну кольцо и слова жены: «Слабо и везде».

Это он знал и сам.

Что ж, наверное, не так уж много войск у Моргула, если он применяет против дунаданов их же тактику.

Могло быть и хуже.

…а в сумерках они услышали волчий вой.

– Ну вот, – сказал Карафолх таким тоном, что ни какие ругательства уже не нужны, – из огня да в полымя.

Арагорн холодно взглянул на него: не время пустословить.

– Я их прогоню, – бросил вождь, кивнул одному из бойцов: – Лаэр, ты со мной. Отдайте ему все стрелы и уходите. Утром вернетесь за нами.

Не глядя на товарищей, он прибавил шагу к холму, достаточно близкому и высокому, чтобы там встретить стаю.

Лаэр сейчас забирает последние стрелы у дунаданов, Дорон поведет отряд в обход этого холма, они найдут безопасное место для ночевки. Раненые должны уйти – хотя бы на четверть лиги, главное – из виду у волков. От крови волки теряют разум, их тогда разве Хэлгону прогнать.

А перестрелять всех вряд ли выйдет – стрел мало. Стая, судя по всему, большая.

Перекликаются.

Успеть разложить костер. Тогда никакой кровавый след не позовет волков: нападут на ближайшую добычу.

Воют. Ближе.

Собрать валежник. Быстрее. Успеваем.

– Лаэр, следи! Я за дровами. Увидишь их – зови меня!

Сбор сушняка, да еще и в сумерки – очень, оч-чень правильное дело. Мысли занимает. Не задуматься, не настроиться на – раньше времени. Иначе сила Владыки может откликнуться слишком рано, волки могут сменить путь, а не подойти на выстрел. Сменить путь и выйти на наших…

Собрать дрова, сложить большой костер. Подкладывать в него хворост будет некогда.

Успеваем. Успели.

Не сосредотачиваться раньше времени.

Не спешить.

Вон они. Черные тени с дальних холмов.

Переглянуться с Лаэром. Он всё знает, он всё сделает как надо.

Что ж, начнем.

Владыка…

Это чувство – спокойное, глубокое и уверенное, больше, чем радость, и сильнее, чем любовь, – чувство, что твоя земля – живая, что она защитит саму себя, что она, как гранит в прожилках слюды, пронизана силой Охотника, поднеси свет – и заискрится слюда в камне, заставь пламя своего сердца вспыхнуть ярче – и отзовется сила Владыки.

И та, самая первая, Песнь Хэлгона – но словами родного языка:

Гроз громче, времени древнее, ветра тревожнее – отзвук Рога.

Эхо выдохнет вызов, Силы рассыплются брызги – голос рока.

Один из волков-разведчиков уже упал со стрелой в боку, другой… Лаэр хорошо стреляет, это только начало, еще не подошел вожак, он всегда последний, вожак дрогнет, или, если совсем повезет, Лаэр его подстрелит – и тогда всё закончится, Лаэр умница, бережет стрелы, на всю стаю их не хватит, ничего, главных перебьем, а остальные удерут, сейчас нам большего не надо, нам бы раненых до своих довести.

Звезды язвят светом тварей на тропах тьмы – удар Владыки.

Безмолвие разорвано Рогом, страхом ранен враг – Валарома.

Хотят напасть, но не решаются. Шерсть дыбом, глаза горят, рычат – взахлеб ругаются, еще немного – и слова разобрать можно… Лаэр, давай, сними парочку самых злых – еще до вожака. Если повезет – дрогнут до него.

Что-то не спешит их вожак. Ну а мы поторопимся.

Молнии блеск, костей треск, скок яр сквозь сеть чар, с пути не спастись, сражен, смят…

Волчий взгляд.

Что?

Вожак.

Лаэр, достань его! да что ж ты мажешь…

Что-то рыкнул своим, будто приказал.

…он давно выслеживал этого двуногого.

Волк навек запомнит запах того, кто разорил его логово, запомнит, найдет когда-нибудь – и убьет.

Варг запомнит не только запах. Этот двуногий умел шевелить землю, так что она огнем жглась потом. Там, где он сражался, варги теряли силу – и обходили эти места, как выжженные пустоши. А если их туда всё-таки загоняли…

Таких двуногих было двое. Но один был совсем страшный, хуже лесного пожара. Даже глупый волк знает, что делать, если лесной пожар. Удирать.

А он был Вожак Варгов, а не глупый волк. Он выследил второго, который слабее.

Второй жжется, словно не слова мечет, а огненные стрелы. Стрелами было б не так больно.

Терпеть!

Больно, но тер-ррр-рпеть!

Он ослабнет, этот Второй. Он не сможет долго жечься.

Корень Зла – в страхе. В страхе жертвы, ярящем охотника. Страх жертвы – вкуснее ее крови.

Кто упивается страхом – пропитан им.

Кто упивается страхом – падет его жертвой сам.

Кто наслаждается чужой слабостью – боится встретить сильнейшего.

Кто наслаждается чужим бессилием – больше смерти боится бессилия собственного.

Вой от страха, волк. Вой, скули как щенок – ты слышишь силу Того, кому вы добыча.

Воют.

Кто-то метнулся в темноту, прочь.

Еще подстрелил Лаэр.

Стреляй!

Беснуются, боятся огня – и жаждут напасть, ревут, скулят, взвывают от Силы, язвящей их, в ярости метнутся вперед… молодчина, Лаэр, больше не мажешь, жаль вот, что мало стрел.

Да что же они никак не убегут, ведь давно пора, ведь волки и от меньшего удирали, поджав хвосты…

Вожак стоит. Рявкает, почти разбираешь слова.

Слова!

Это не волки. Это – варги.

Т-так.

Ну что ж, дважды умирал только Берен.

Да и вожак пока ругается, а с места не двинется. Еще посмотрим, кто из нас доживет до рассвета.

Ветер, где эхо Рога? – и ветер выдохнет «Верность».

Горы, где эхо Рога? – и горы грянут «Стойкость».

Реки, где эхо Рога? – и реки ответят «Упорство».

Скалы, где эхо Рога? – и скалы скажут мне «Ярость».

Долины, где эхо Рога? – долины промолвят «Сила».

Разорвать! Разорвать в клочья и выпить кровь!

Варги, те, кто еще не удрал и не был сражен стрелами, рычали до пены бешенства.

К холму не подойти.

Двуногих не разодрать.

Пока не разодрать!! они устанут! – рявкал на своем языке вожак.

Убить!

И когда один из волков, не выдержав боли, словно трава под его ногами превратилась в тысячи игл, рванул прочь – на него набросились свои же, вцепившись в горло, шею, ноги, они драли уже мертвое тело, глуша яростью боль, глуша страх ненавистью, и уже неважно к кому.

Арагорн замер: он никогда не видел расправы варгов над своим же…

…а те, в кровавом бешенстве и жажде новой жертвы, перемахнув через боль как через огонь, перемахнув через страх гибели и жажду жить, перемахнув через ужас перед Древней Силой, – только ненависть, сжатая как стальная пружина и распрямившаяся серыми молниями, – они метнулись вперед, и Вожак теперь был впереди, это была его добыча, и он бы порвал в клочья каждого, кто осмелился посягнуть на нее.

Арагорн и Лаэр успели кивнуть друг другу, встать спина к спине… не было времени понять, что – не спасет, не было времени понять, что – всё, вспомнить жизнь… было несколько ударов сердца, пока огромный варг мчится вверх по склону, ты можешь только обнажить меч и все силы своей оборванной жизни вложить в удар, которым встретишь его.

Последний удар.

Может быть, успеешь выдернуть меч и разрубишь пополам второго.

Разменять свою жизнь на две.

Но налетевшая стая свалит тебя.

С рассветом Дорон, как и было приказано, пойдет к холму, где оставил командира.

Затрубит в рог, зовя остальных. Ранены, нет – неважно. Все сюда.

Снимут кольцо Барахира с того, что осталось от рук вождя.

Заберут мечи, кинжалы… то, что можно унести.

Похоронят то, что осталось после волков.

Снимут шкуру с огромного варга, убитого на холме.

Чтобы отдать Арагласу вместе с мечом отца и кольцом Барахира, ставшим знаком вождя дунаданов.

…не знали, как сказать Хэлгону.

А потом стало ясно, что от нолдора нет вестей. Уже месяц как.

Тоже погиб? Не верилось.

Узнал от зверей и птиц? или еще каким путем? просто почувствовал? наверное.

Иногда вороны сообщали о стае, а дунаданы потом находили волков мертвыми. Он? не он?

На войне некогда выяснять, где бродит обезумевший от горя нолдор.

Ясно одно: на Хэлгона рассчитывать больше нельзя и с птичьего языка он переводить тоже не будет.

Еще одна потеря.

Что ж, будем воевать теми силами, что у нас есть.

Так будет не один и не два десятка лет, пока приказ Арагласа не вернет Хэлгона из небытия.

Но этой истории быть рассказанной не здесь и не сейчас.

ТЕНЬ

СВЕТЛОГО

Падение Амон-Сул

Скачку Хэлгон помнил – урывками, приходя в сознание и снова проваливаясь во тьму. Потом он очнулся в какой-то душной комнате, где пахло кровью, гноем, потом и прочими запахами еще живых людей. Раненые лежали только что ни друг на друге. Между ними двигались женщины, пытаясь что-то сделать. Хотя бы облегчить боль умирающих.

Хэлгон откинулся на солому. Голова болела так, будто прямо в нее ударил ангмарский таран.

– Ты железный, что ли? – услышал он хриплый голос Дорона. – Другой бы на месте кончился, а ты уже глаза открываешь.

Нолдор ответил невнятным стоном. Впрочем, смысл его вопроса мечник понял без всякого осанвэ.

– Что случилось, что случилось… Башня рухнула, вот что. И должна была от тебя остаться эльфячья лепешка. А ты вон живой и на жизнь еще жалуешься.

Да, это он помнил. Помнил волю назгула, ударившую сильнее всех таранов. Или то было заклятье? Башня, выдерживавшая удары камней из катапульт, не устояла. Камни полетели во все стороны, люди, орки, осажденные и нападавшие… Амон-Сул больше нет.

А король? Что с ним?

Пересохший язык не слушался. Спросить не получалось.

– Сестренка, – приподнялся на локте Дорон, – дай эльфу попить. А то помрет, обидно будет. Зря мы его раскапывали, что ли?

Хэлгон выздоравливал так быстро, что удивлял не только людей, но и сам себя. Страдать от ран не было времени: раз он жив, он должен… должен что-то делать. Помогать лекаркам, их всего несколько, а раненых десятки. Быть готовым взяться за меч – да, они сейчас в глуши Ветреного кряжа, да, их башню врагу найти будет трудно, да и кому нужна башня, набитая ранеными? – но если вдруг, то кто станет оборонять полуживых товарищей и этих женщин с посеревшими, лишенными возраста лицами?

Хэлгон почти физически ощущал, как гонит кровь по жилам, заставляя ткани срастаться… но это пока отнимало слишком много сил, и нолдор проваливался в забытье чаще, чем должен был.

Дни шли. В башне были припасы – пока были. Не было вестей. Арнорцы не знали, где они: на своей земле или уже на вражьей? Прорвана оборона у Тирн-Гортада или курганы еще держатся? И что с Форностом? Даже думать не хотелось, что он может пасть, но… но Амон-Сул рухнула, как крепость из песка.

Они ничего не знали. Их просто чудом смогли вывезти с поля битвы – и свалили сюда. Может быть, кто-то выживет.

С каждым днем в башне становилось просторнее. Женщины заворачивали очередной труп в плащ и молча выносили. Не хоронили – им не под силу выкопать могилы, да и живые – пока живые – требуют заботы. Сжечь трупы тоже нельзя – дым их выдаст. Поэтому они доносили мертвое тело до края глубокой расщелины и кидали вниз. Падальщики дрались из-за мяса, хотя его было много.

Те, кто уже мог вставать, прилаживали лук к бойнице и пытались стрелять по коршунам: не потому, что те дерут трупы былых товарищей, а просто слишком много птиц тоже приметно.

Надо было говорить о чем-нибудь. Думать о серьезном не было сил. Хэлгон, перевязывая Дорона, спросил:

– Так как вы меня вытащили? Камни растаскивали?

– Ну да, – отвечал воин.

– Подожди! Когда, как?! У вас не было времени! Как вы вообще узнали, что я жив?

– А призрак стоял… уй-ёё, морда эльфийская, ты можешь аккуратнее?!

– Терпи, здесь по-другому не могу. Что за призрак?

– Да призрак такой, ну, прозрачный… Его еще несколько наших увидели, он показал – мол, тут. Мы и бросились раскидыдать эти камни, а там ты – и живой, только помятый. Это уж потом меня подстрелили, когда отступал. А тогда мы так шустро тебя достали, я даже удивился. Вроде камни как камни, а мы их словно сено разбросали.

– Дорон, я не понимаю.

– А что понимать-то? Ты ж завопил тогда не своим голосом: бегите, бегите… ну и еще что-то на ненашем. Ругался, да? Это правильно, я тоже тогда орал такие слова, которых ты не знаешь. Ну, мы рванули – а тебя накрыло. Мы, уж извини на честном слове, и дальше б помчались, а только меня что толкнуло: обернись, мол. И так это, будто сам князь или лорд приказал. Я, Рутгер, Толог, еще кто… нас всех как по команде.

– Точно, – приподнял голову Толог, лежащий рядом. – Так и было. Словно приказали. Ну, а там он стоит.

– Кто – «он»?! Король-Чародей?

– Да при чем тут твой чародей! Он… ну, воин такой… на тебя похожий, ростом повыше только. Прозрачный. Зыркнул глазами на нас: раскопайте, мол. Мы и…

– Как он выглядел? – севшим голосом спросил Хэлгон.

– Да как все воины выглядят! В кольчуге… славная такая кольчуга, в обтяжку, словно из шерсти, а не из стали… эх, везет призракам на кольчуги, мне б такую – так ты б меня щас не пеленал как дитёнка!

– Дорон, пожалуйста: как – он – выглядел?

– Да никак! На копье опирался.

– Не на копье, а на лук, – возразил Толог. ­– Длинный лук…

– Копье, лук… не разглядел я! Нам было призрака рассматривать или тебя спасать?!

Хэлгон почти с мольбой посмотрел на него:

– Что-нибудь еще? Он был в шлеме? Нет?

– А вот кстати нет, – задумчиво произнес Дорон, припоминая. – О, я ж говорю: на тебя похож! Грива как твоя, только длиннее.

– Какого цвета?

– Хэлгон, я тебя придушу! На нас ангмарцы лезли, там ты лежишь полудохлый, а я должен волосы призраков разглядывать! Ну светлые они были, светлые, вроде твоих! Отстань уже.

– Светлее, – приподнялся на локте Толог. – И цветом как серебро.

– Да хоть как золото, тьфу! Эй, Хэлгон, ты чего? Поплохело? Водички дать? Знакомый твой, что ли?

– Да, – выдохнул нолдор. – Не надо.

– Чего «не надо»?

– Воды давать не надо. Сам возьму.

Переживать было некогда. Надо сидеть рядом с очередным этот-еще-может-выжить, облегчая его боль не лекарствами (которых почти нет), а просто держать за руку, переливая силы. Двоих уже так вытащил, это третий.

Тех, кто уже может ходить, отправил размяться – за ацеласом. Еще у нескольких раны перестали воспаляться.

Коршунов за окном всё меньше… самое вкусное они съели, и что-то всё меньше башня подкармливает этих милых птичек.

Хэлгон, как самый живой, оказался за старшего. На него смотрели с вопросом, ожидая распоряжений. Он и пользовался этим, говоря «Выберешься. Ты должен выбраться» самым твердым тоном, на какой был способен.

Помогало.

Однажды он пошел за водой, под ноги подвернулся камень, и нолдор не удержался. Он упал на тропу. Надо было встать, принести воду, его ждали, и нечего тут лежать, им, в башне, тяжелее чем ему, надо встать, но ноги не свои и голова гудит, и как было бы хорошо вот прямо сейчас умереть, легко и спокойно, и никуда не надо идти, не нужно бороться с болью, а было бы всё тихо…

«Мой лорд… если ты здесь, если ты спас мне жизнь – помоги! Пожалуйста! Я сейчас встану и пойду, только… скажи что-нибудь. Ведь ты же здесь».

Тишина.

И никаких призраков в кольчуге.

Перевалился на бок. Сел на колени. Встал, опираясь о камень. Пошел.

Ночью Хэлгон не мог заснуть. Обычно приказывал себе спать и сознание подчинялось, а тут – никак. Нахлынули совсем мальчишачьи мечты: что было бы, если бы лорд отозвался. А было бы хорошо… замечательно просто! – ведь он, Хэлгон, перестал бы быть старшим, какой он к балрогам старший, он рядовой и был им всегда, он не должен, не хочет, не умеет принимать решения за всех, он только исполнял приказ, а тут рядом будет он, он прикажет всё как надо, они выберутся, выживут, он поможет, ведь он умеет исцелять, он вытаскивал их после Нан-Дунгортеба из такого, по сравнению с чем эти раны – царапины, он бы помог, он бы вылечил, он бы… бы…

«Мой лорд, приди! Я не для себя прошу. Ты нужен им… нам. Арнору. Ты можешь нам помочь!..»

Ночь. Хриплое дыхание товарищей. Иные стонут.

Утром обнаружили, что Дорон умер. Вроде рана и не была особо тяжелой, но стрела – отравлена. Промыли было, прижгли… видно, плохо прижгли. А он терпел, не подавал виду. Вот и.

Хэлгон и Толог выкопали подобие могилы, положили тело, засыпали камнями. Всё-таки не коршунам.

Нолдор привалился к скале и спросил, не заботясь о том, что говорит вслух:

– Не придешь? Они – всего лишь люди, это ничего не значит? Но они – мои люди, понимаешь, мои!

Холодом дыхнуло в лицо:

«Ночью поговорим».

– Мой лорд? Ты здесь?! Ты?

Толог сумрачно посмотрел на друга: бредит, бедняга.

Спать было непривычно просторно. То есть Хэлгон не спал, но просторно всё равно. Раньше справа лежал Дорон. Кстати, с ним было теплее. Слева тихо спит Толог. Так тихо, что начинаешь бояться, как бы он тоже не. Так и хочется пощупать и проверить, теплый ли.

Теплый. Живой.

«Мой лорд, ты обещал придти. Не играй в прятки. Покажись».

Призрак воина в кольчуге (мифриловая, тончайшая, подарок Карантира) сгустился посреди комнаты. Келегорм аккуратно обошел спящих, подошел к Хэлгону, сел на место мертвого Дорона.

Один мертвый – на месте другого мертвого.

«Ну здравствуй».

Хэлгон смотрел на него и молчал. Мысли разбежались. Слова тем более.

Сидит. Смотрит на него. Весь – как при жизни. Только глаза печальные. Раньше они печальными не были. Гневными – да, злыми – да, азартными, если за добычей гнаться, даже веселыми бывали иногда. Но не такими.

Что там, лорд? После смерти?

Келегорм мрачно усмехнулся.

Мне так не хватало тебя эти века…

«Я знаю».

Ты был рядом?

«Нет. Только иногда. Я стараюсь держаться подальше от живых, Хэлгон, и от тебя – особенно».

Но ты спас мне жизнь!

Келегорм смеется в ответ – зло, очень похоже на себя прежнего.

«Жизнь?! Хэлгон, неужели ты действительно думаешь, что я бы стал показываться вам всем ради твоей жизни?! Умер бы – ушел в Мандос, тебе не привыкать. Или со мной остался. Вдвоем веселее».

Но ведь ты спас…

«Ясно. Ты сильнее ударился головой, чем я ожидал. Хорошо, объясню. Хэлгон, говорят, ты встречался с Королем-Чародеем. Говорят еще, что он тебя легко обнаружил, хоть ты и прятался».

Да.

«Ну так подумай! Ты бы остался там, под камнями, живой. Он слышал тебя, он знал, что ты в Амон-Сул. Если б тебя не вытащили твои арнорцы, то…»

Хэлгон охнул.

«Жизнь я ему спас! Попадись ты Королю-Чародею, ты бы молил о смерти…»

Спасибо, мой лорд. Я…

«Ты считаешь себя обязанным мне и готов отблагодарить любой службой?»

Да.

«Хорошо. Тогда в благодарность за твою сохраненную свободу никогда – не – зови – меня».

Что?

«Это приказ, просьба, твой долг мне – называй это как хочешь. Но ни разу больше не смей взывать ко мне!»

Но, мой лорд, ты так нужен нам сейчас!

«Проклятье, Хэлгон, с каких это пор тебе мало моего приказа!»

Мой лорд. Посмотри на них. Посмотри на этих людей. Они противостоят тому же врагу, против которого бились мы. Они изранены, но готовы сражаться дальше. Еще держится Форност… и, надеюсь, удержится Тирн-Гортад. Мы стоим на последних рубежах. Мой лорд, с нами такое уже было! Мы сдали Аглон, и ты помнишь, как нас отбросило к Амон Эреб. Нам неоткуда было ждать подкреплений. Нам никто не мог помочь. И во имя наших поражений, во имя нашей крови – помоги сейчас Арнору!

Келегорм медленно покачал головой.

«Хэлгон, я мертв».

Но ты можешь помочь советом!

«Вам нужен не советчик».

Ты незрим, ты можешь…

«Стать разведчиком? Хэлгон, пойдем на свежий воздух. Здесь, в духоте, ты совсем не способен думать».

Туманы смерти

Я мертв. Я отверг зов Мандоса и остался в Средиземье, я могу двигаться, видеть, размышлять и чувствовать, но это не делает меня ни на волос живее.

Быть мертвым больно. Как в тот миг, когда клинок Диора рассек мое тело и перерубил его связь с духом, так и сейчас огонь того удара остается во мне. И жжет… то, что от меня осталось. Первый же шаг к Мандосу – шаг прочь от этой боли. Но в Мандос я не пойду: нет, я не боюсь кары за совершенное, хотя на милосердие мне рассчитывать не придется – нет, просто из Темницы рано или поздно выходят. Выходят в Аман. И что мне там делать? Лучше уж терпеть этот огонь. Не такая и большая плата за возможность жить мертвым.

Вот как бывает: мертвым – жить.

Призрак может многое, для него нет стен, расстояний, голода. Призрак даже может сражаться – незримый мир полон неупокоенных духов. Орки, балроги, волколаки, еще кто-то. Их даже можно убить… оружие здесь бессильно, но голыми руками тоже неплохо.

То ли такая смерть после смерти совсем уничтожает, то ли отправляет в Мандос. Не знаю.

Так что жизнь у мертвых бывает бурной.

Только вот чем дальше, тем страшнее гложет нас всех одно и то же чувство: зависть. Бешеная зависть к тому, у кого есть руки, ноги, голова. У кого есть тело. И всё сильнее мы мечтаем об одном: взять его.

Мы голодны, вечно и безнадежно: мы жаждем плоти. Каждый воплощенный, кого мы видим, для нас – добыча.

Оркам проще: они дикой стаей бросаются на своих же собратьев, воплощаясь в их телах. Балрогам сложнее: им нужно тело получше.

А я? Неужели я ничем не отличаюсь от них? Неужели я однажды не выдержу и ради возможности снова двигаться, говорить, вести за собой – переступлю через эту, последнюю границу?

* * *

«Вот так-то, Хэлгон. Пойми, моим силам тоже есть предел. Каждый раз, когда я вижу крепкого воина, я невольно примеряю его тело на себя. Думаю, что бы я смог в таком обличье. Жажда завладеть этим телом скручивает меня. И я боюсь, что однажды не выдержу».

– Мой лорд, тогда, быть может, лучше уйти в Мандос?

«На новые муки, за которыми – ничто?»

– Но Аман – не «ничто».

«И именно поэтому ты здесь», – скривил губы.

Хэлгон не ответил, опустив голову.

Медленно светало. Небо серело, скалы становились четче. Слышался звон ручья.

«Я слышу, как я нужен тебе. Я знаю, что был бы очень полезен сейчас Арнору. Я многое мог бы для вас сделать. Дайте мне тело – я вызову Короля-Чародея на бой и..!»

Глаза Хэлгона невольно вспыхнули.

Келегорм мрачно усмехнулся:

«… и когда Намо спросит с меня за все мои деяния, то этот самый бой с Королем-Чародеем перевесит Дориат. Не смотри так мечтательно: он перевесит не в оправдание. Подумай, Хэлгон, откуда я возьму тело? Да, ты придешь к вашим бойцам – самым лучшим, самым сильным. Ты скажешь ‘для нашей победы мой лорд Келегорм нуждается’ и так далее. И эти арнорцы скажут ‘выбирай любого из нас’. Ну и что потом будет со мной за такое? Молчишь?»

Было холодно. На траве лежала седая роса – крупные капли, словно свинец.

«Только это будет не конец, Хэлгон. Я расправлюсь с Королем-Чародеем, Саурон пошлет еще кого-нибудь. А человеческое тело – смертно. Даже если не погибает в бою. И значит, я – ради блага Арнора! – возьму второе, третье… А потом мы с тобой признаем одну простую вещь, совсем простую, Хэлгон: человечьи тела слабоваты для меня – не слишком быстры, не слишком гибки. И мы поймем, мы оба поймем, что ради блага Арнора… ну, сообразил?!»

Тот побледнел.

Келегорм посмотрел ему в глаза:

«Ну, Хэлгон, если я попрошу, чтобы ты отдал мне свое тело – отдашь?»

Тот ответил, глядя в землю:

– Отдам. Ты знаешь.

Холодно. Рассветный ветер. До костей пронизывает.

Призрак кладет руку на плечо живому:

«Знаю. И вот поэтому я приказываю тебе: отпусти меня – и больше ни-ког-да не зови. На мне слишком много крови эльдар, чтобы я взял на себя еще одно, самое страшное преступление».

Утром Хэлгон объявил, что уходит. Сказал очень убедительно: он почти в порядке, он нужнее Форносту, он воин и его место в бою, а не среди лекарей. Эту резкую перемену в нем все легко объяснили смертью Дорона – спешит отомстить за товарища.

На самом деле нолдор спасался бегством. После разговора с Келегормом оставаться в этой башне было просто опасно: как не думать о нем?! А думать нельзя…

Несколько дней пути западными предгорьями – и вот уже скоро Химринг. То есть Форност. Гм, лорд прав – он ударился головой слишком крепко.

Он для себя уже всё решил. Если кольцо осады сомкнуто – или… не хочется даже думать, но ведь и Амон-Сул казалась незыблемой… или Форност взят, то он просто бросится на орков. Заберет с собой сколько сможет. Жаль, что всё кончится так рано. Но он больше никогда не потревожит Келегорма призывом. Это хорошо.

Арнор пал. Он, Хэлгон, погибнет вместе с ним. Лучшая смерть для воина.

Остались последние отроги Ветреного кряжа. Хэлгон не стал их обходить, он, повинуясь наитию, взобрался на склон… что там? Осада? Форност в огне? Руины?

Песня.

Привычная морская песня, мерный и непреклонный ритм, заставляющий руки двигать весло не медленнее и не быстрее, не ведать усталости, будь хоть два и три дня в пути без перерыва, без капли сна, если прикажет капитан.

Тело Хэлгона, едва заслышав привычный ритм, подчинилось ему, руки и ноги заработали быстрее, боль ран отступила, и нолдор преодолел остаток подъема настолько быстро, что и удивиться не успел.

Отряд фалмари был небольшим – но шел через вражеское войско как корабль, рассекая…

Рассекая.

Кровавая пена летела во все стороны.

Орки разбегались в ужасе, в давке попадая под мечи своих же, а люди в скомканном строю уже не могли биться так, как раньше. Да и мерное движение вперед этих эльфов в доспехах серебра и синевы лишало мужества даже самых дерзких.

Кирдан прислал помощь.

Равнина от гор до Форноста была свободна. Арнорцы, воодушевленные отвагой фалмари, отбросили врага к востоку… дальше, дальше.

Дойти до города было просто. Смерть в бою откладывалась на неопределенный срок. Он, Хэлгон, нужен князю.

И прежде всего надо узнать, какому именно князю.

Жив ли Арвелег?

У ворот он привычно сунул руку в поясной кошель, достал брошь-звезду... и только потом запоздало удивился: сколько всего случилось, а кошель на месте и звезда при нем. Знак Маллора открыл перед ним все двери, словно не было этой войны, словно они всё еще называли битвой стычки с Рудауром отряд на отряд.

Он велел пропустить его к князю и, войдя, увидел Арафора.

Юноша был очень похож на деда – на того, с кем нолдор некогда ходил в посольство к Элронду. Те же черты лица, еще не успевшие загрубеть. Тот же пытливый взгляд, еще не ставший холодным и мрачным.

Та же светлая радость при встрече – несмотря на всё.

…о гибели Арвелега нолдору расскажут позже. О том, как отряд князя был окружен, когда пала Амон-Сул. Как арнорцы бились до последнего.

Мертвый против мертвецов

Шли века. Но они с Хэлгоном ходили разными путями – время давно перестало существовать для эльфа.

Время заполнено или событиями, или людьми.

Событий за последнюю тысячу лет было всего два. Долгая Зима и Лютая Зима. Обе как будто бы произошли сами собой – мало ли бывает необычных зим, но эти две врезались навсегда и в память бессмертных, и в память людей, передаваемую рассказами больше, чем летописями, и… да, и в карту врезалась Лютая Зима. В карту, на которой больше не было Тарбада, снесенного взбесившейся рекой.

Нет, эти зимы не были прихотью природы. Они были творением заклятого врага Арнора, который больше никак не обнаруживал себя на севере, только вот Кольцом Моргота искусно пользовался по-прежнему, и насылать морозы умел как никто другой…

Но, как ни ужасны были эти Зимы для людей, для эльфа они не шли в сравнение с гибелью Артедайна… да и с первой ангмарской войной тоже. Отчасти потому, что он знал обо всем заранее, чувствуя силу Моргула, а еще – потому что не сомневался: дунаданы выстоят. Нет, Великие Зимы не были для Хэлгона такими событиями, чтобы ими наполнить время. Хотя Тарбад жалко, да.

Время может быть заполнено людьми. Это Хэлгон знал, как никто другой. Такими и были для него все две тысячи лет, проведенные здесь: князья Артедайна, Арведуи, Аранарт, Арагорн, Араглас. И «потом». Всё, что было после Арагласа. Эльф строго следил, чтобы больше не привязываться ни к кому и никогда. Со всеми ровен, приветлив, по приказам очередного вождя бегает, если считает нужным, ходит куда сам пожелает, если считает нужным, о прошлом расскажет в подробностях, если… и нк скажет ни слова – тоже если. И все довольны.

Следопыт ходит по Пустоземью, век проходит за веком… им не по пути.

«Неспокойно» и «непонятно» – эти два слова погнали Хэлгона на юг в начале октября.

Передал через вестовых, что уходит «к Ривенделлу или даже южнее, пока сам не знаю», и неспешно пошел. Когда охотишься на смутную тревогу – торопиться нельзя.

Золотое великолепие лесов, прозрачно-оранжевые папоротники и царственные мухоморы под ними, горделивый рев оленей и бег косуль по пожелтевшим лугам, полнозвездное ночное небо, с которого срывалась то одна, то другая искра, узоры туманов, прекрасных в сиянии полной луны, – всё это сейчас волновало нолдора не больше, чем какого-нибудь хоббитского фермера, который смотрит на небо только чтобы узнать, не будет ли завтра дождя.

Хэлгона интересовали ненастья иного рода.

Вспоминалась Амон-Сул. Поражение, гибель башни, как сейчас ощущалась черная воля назгула, ударившая в нее… прошлое не из приятных. Но хуже всего было другое: та ночь, тот разговор, который веками изгонял из памяти и был уверен, что изгнал, заставил себя никогда больше не думать об этом, но снова и снова он – как живой, и идет рядом, и говорит… неважно, что именно говорит, потому что это не те жестокие слова, что в ту ночь, потому что за столько веков всё изменилось, потому что сейчас разведчик нужен лорду не меньше, чем лорд разведчику.

Потом это чувство ослабело, и Хэлгон несколько дней шел «в одиночестве». А в новолуние накатило опять.

Следопыт пересек Седую высоко по течению (настоящие дожди еще не начались, и это было несложно), решив войти в Ривенделл с севера. Он был твердо уверен, что там его ждут ответы на пока незаданные вопросы.

Устроившись на ночь в распадке между холмов, он кормил с руки небольшой костер: не для тепла или ужина, а просто так. Сон не шел, но хотелось отдохнуть. Впереди притаились неприятности, и не в нолдорских обычаях томить их долгим ожиданием.

Что-то произошло. Что-то скверное происходило прямо сейчас, и стоило спешить, возможно даже не дожидаясь рассвета. Элронд наверняка знает, но захочет ли он делиться знанием?

«Захочет, – уверенно сказал внутренний голос. – Когда речь идет о судьбе Средиземья, даже Элронд будет разумен».

Но даже если Элронд не станет говорить с нолдором, есть Глорфиндэль, и он…

«Знает даже лучше своего властителя».

Что же всё-таки произошло? Отчего вспоминается Амон-Сул?

«Оттого что назгулы. Здесь. Вся девятка. Скачут по дорогам».

Быть внутренним голосом это не могло никак.

И то, что он говорил, никак не может быть…

«Может, Хэлгон. Сейчас такое время, когда может быть всё».

– Кто ты?

«Неужели ты не узнаешь?»

– Этого не может…

«Это я, Хэлгон».

– Покажись!

В голосе слышится усмешка:

«Ты стал требователен, следопыт Пустоземья».

– Мой лорд, ты сам запретил мне…

«Века изменили нас обоих, Хэлгон. Мертвые тоже способны меняться».

Костерок обмяк и почти погас, и в темноте облачной ночи стали хорошо видны серебристые очертания призрака.

Хэлгон вскочил, преклонил колено:

– Мой лорд.

«Встань и слушай. Назгулы здесь. Недалеко от Ривенделла, я видел их. Иди на юг, поторопись. Я буду ждать тебя там. Ты мне нужен».

Изумленное «да, мой лорд» кануло в пустоту: Келегорм исчез.

У мироздания есть дурацкая привычка: оставаться внешне прежним, хотя изменилось всё. Назгулы скачут по дорогам, лорд вернулся к жизни и переступает через собственные приказы, но что за дело небу, деревьям, траве до того, что мертвые – наши и ненаши – толпой явились в мир живых? Это ведь только в сказках говорится: «Мир изменился, я чувствую это в траве, земле и воздухе». Хотя, может, те, кто из сказок, так и вправду чувствуют.

И уж конечно ни одной травинке нет дела до того, что у тебя внутри всё обрывается, проваливается в какую-то пустоту, и ты не знаешь, не имеешь ни малейшего понятия не только о том, что с тобой будет завтра, но и не ответить на простейший из вопросов: кто я?

Кто я? – если лорд вернулся. Кто я? – если я нужен ему. Я больше не следопыт Арнора – раз здесь мой лорд. Но я больше и не его дружинник, потому что… Потому что – и всё тут.

Мир, в котором ты жил две тысячи лет, рухнул. Не в пламени драконов, не от мощи Валар. От простых слов «Иди на юг. Ты мне нужен».

Разнесен до основанья.

На юге ждет новый мир. Рядом с Ривенделлом притаилось и ждет – его, Хэлгона, личное мироздание.

Бегом туда.

«Наконец-то».

А чего ты ждал от лорда? Сердечных приветствий? Много он разговаривал с тобой за всю Первую эпоху? За Третью – и то сказал больше.

«Ты знаешь тайные тропы в Ривенделл».

Это не вопрос, отвечать не надо.

«Ступай к Элронду и скажи ему: назгулы повержены, но не уничтожены. Они вернутся. И ему понадобится разведчик, способный следить за ними в Незримом мире. Им буду я».

Губы не желают слушаться. Губы не могут сложиться в те три коротеньких звука, которые ты пытаешься вытолкнуть из них. Но ты должен. Обязан.

– Нет.

Стальной взгляд лорда становится живым: наглое солнце вдруг растопило вечный лед.

Не гнев, не возмущение – беспредельное удивление:

«Нет?»

Теперь будет проще. Теперь надо говорить… ты не умеешь с ним говорить, ты умеешь только повиноваться, но ничего, ты быстро учишься, на войне всему учатся быстро, а ты на войне который век…

– Нет, мой лорд. Элронд не примет помощи от тебя. Никогда. А я буду наихудшим из гонцов.

Оттаявший было взгляд вновь становится ледяным. Стальным.

«Хэлгон. Ты отвык за эти века. Я не спрашивал тебя. Я велел тебе пойти к Элронду».

– Мой лорд, бесполезно…

Бесполезно сейчас пытаться объяснить ему. Он не услышит. Он прикажет снова – и ты пойдешь. Чтобы точно так же тебя потом не услышал Элронд.

Кем они приходятся друг другу, если считать через Тургона?

– Владыка на совете.

Совет – это хорошо. На совете могут посоветовать не упрямиться. Глорфиндэль же здесь? И маг…

– Передайте владыке: я с поручением к нему.

«Пусть войдет».

А прикажи тебе лорд прыгнуть в огненную пропасть, ты бы прыгнул?

Ну вперед, аглонский дружинник. На кого надеешься? На Глорфиндэля? На Гэндальфа? На удачу?

На то, что Дагор Дагорат настанет прямо сейчас и тебе не придется выполнять приказ лорда?

Не настала.

Ладно. В лоб эту крепость не взять, лоб тут высокий и венценосный, мы попробуем обходным маневром…

– Владыка Элронд! В этот суровый час я послан тем, кто готов предложить тебе свою помощь.

Заинтересовался. Идем дальше.

– Он славит твою победу над назгулами…

…в Нан-Дунгортебе было проще!

– … но велит передать, что Призраки Кольца не уничтожены.

– Это нам известно.

Говоришь холодно, но – говоришь. Добрый признак. Может, и получится.

– Они вернутся, рано или поздно, как возвращались всегда.

Глорфиндэль хмурится, кивает. Хорошо.

– И, чтобы предотвратить их новый удар, вам понадобится разведчик, способный выследить назгулов в Незримом мире.

Переглядываются, зашептались. Сколько их тут! Гэлдор от Кирдана, кто-то из Лесных, а прочих впервые вижу. Что ж, чем больше – тем лучше. Не могут же они все нас ненавидеть.

– Я послан тем, кто способен выследить назгулов, еще не обретших тело. Я послан тем, кому открыты все тропы Незримого мира.

Гэндальф хмурится… нехорошо хмурится. Почему?

– Я послан тем, кто предлагает тебе союз в дни этой войны.

Н-ну?

– Слова твои разумны, Хэлгон, а союзникам мы рады всегда. Тем более таким могущественным. Кто же этот новый друг, нам неведомый?

Манвэ, Варда, Эру Единый…

– Мой лорд. Келегорм, сын Феанора. Он мертв, но ныне вернулся.

– Кто?!

Лицо Элронда побелело от гнева, и незачем слушать то, что он выкрикивает. Но еще остается надежда на…

Кашляет. Глубоко, надсадно кашляет, просто поверишь, что впрямь он старик и кашель у него настоящий. И эльфы замолчали, и владыку угомонил. Вот оно – искусство кашлять на советах!..

Ну же, маг!

– О владыка Элронд, ты прав.

Что?!

– Против назгулов нет союзника хуже, чем мертвый Келегорм, сын Феанора.

В голосе Элронда больше нет гнева. Ледяное презрение:

– Ты слышал это? Так и передай своему лорду.

Келегорм ждал его у того же холма, где они расстались. «Почему не пошел в Ривенделл со мной? – мелькнула мысль. ­– Не пришлось бы сейчас ему рассказывать».

Рассказывать не пришлось. Мрачное лицо Хэлгона и опущенные плечи были вполне красноречивы.

«Почему?»

Хэлгон сделал неопределенный знак рукой: дескать, ты сам всё понимаешь – Дориат, Арверниэн…

Отвернулся, стал смотреть на запад, за Бруинен, где холмы медленно повышались к Троллиному нагорью.

«Но он должен понимать..!»

Следопыт с трудом подавил желание ответить резкостью. Не так он представлял себе возвращение лорда… Если честно – не представлял никак, и всё же.

– Не он, мой лорд. Если хочешь – договаривайся с кем угодно, посылай меня к кому угодно – только не к Элронду. Он никогда не простит мне Арверниэна. Тебе тоже, хоть ты был мертв тогда.

«И что ты предложишь?»

И тут из-за склона послышалось недовольное кряхтение, и перед нолдорами предстал Гэндальф собственной персоной.

– Глупцы! – заявил маг вместо приветствия. – Глупцы, чей народ по великой ошибке называется «мудрыми»!

«Ты пришел сюда бранить нас?» – невозмутимо поинтересовался Келегорм.

– Я пришел сюда, сын Феанора, чтобы поведать тебе, как пользоваться тем предметом, на котором ты когда-то носил шлем! – маг резко выдохнул и уселся на поваленный ствол сосны.

Келегорм, сложив на груди руки, молчал.

– Хэлгон! Напомни своему лорду, что ты знаешь о силе назгулов.

«Если ты о гибели Амон-Сул, я был там».

– Ах, «я там был и сам всё видел»! Так почему же ты сейчас собрался один на девятерых?!

«Потому что их сила истаяла. Потому что трое назгулов бежало перед Глорфиндэлем. Потому что Элронд с легкостью развоплотил их всех».

– И ты поверил в это?!

«То есть? Назгулы развоплощены, я твердо знаю».

– Ты поверил в силу Элронда? Он, конечно, правнук Тингола и Мелиан, вашими стараниями об этом сегодня вспомнили все и первым он сам, но и сама Мелиан не смогла бы в одиночку справиться с Девяткой.

«Тогда кто это сделал?»

– Это сделал Элронд и помог Глорфиндэль, – неспешно отвечал маг. – Но сказки о победе – для хоббитов. А вам следует понять, что они сделали.

«Я слушаю тебя».

Келегорм присел на тот же ствол, Хэлгон опустился на землю.

– Что ты знаешь о Кольце?

«Ты имеешь в виду его историю?»

– На историю у нас уже нет времени. День сегодняшний и завтрашний – только этим нам жить теперь.

«Знаю, что сейчас оно в Ривенделле. Знаю, что назгулы преследовали малыша, который его нес».

– Наконец-то я слышу разумное слово.

Келегорм недоуменно поднял бровь.

– Ты сказал «преследовали». Все полагают, что назгулы хотели отнять Кольцо.

«Не скажу, что я следил за ними неотступно, но до встречи малышей с Глорфиндэлем...»

– И даже после встречи с ним они могли бы это сделать. Если бы это было их целью.

«Тогда что происходит?»

– Вот! – Гэндальф распрямил спину и одобрительно посмотрел на лорда нолдор, – вот те слова, с коих следовало начинать!

– Прошу простить, – подал голос Хэлгон, – но раз решено начать с начала, то объясните, что с Кольцом? Я только сегодня вернулся с севера, я не…

– Тебе объяснит твой лорд. У нас нет времени на долгие разговоры, – нахмурился маг. – Враг хитер, но его коварство – не единственная опасность, которая нам грозит.

Нолдоры молча кивнули, готовые слушать не перебивая.

Маг достал трубку, закурил.

– Все полагают, что Саурон хочет вернуть Кольцо. И это правда, но лишь отчасти, – он выпустил замысловатую струю дыма. – Чем дольше я думаю о том, как хоббиты добирались к Элронду, тем яснее мне видится: Враг не спешит с возвращением своего сокровища. И те глупости, которые ты чуть не наделал, сын Феанора, тому подтверждение.

«Ты сказал, у нас мало времени».

Маг выпустил новую струю дыма, сделав вид, что не услышал замечания.

– Назгулы пугали хоббитов и отступали раз за разом. Они не помешали Кольцу придти сюда, и сейчас там превосходное собрание сильнейших и мудрейших, напуганных не меньше, чем наши маленькие друзья. И если я скажу, что мне не страшно, не верьте.

Он сделал еще затяжку.

– И каждый из нас думает одно и то же: «Кольцо – великая сила, оно у нас, его стоит обратить против Врага». На мгновение эта мысль приходит в каждое сердце. На мгновение…

Он выдохнул дым, выколотил трубку о бревно.

«Ну, не в каждое», – усмехнулся Келегорм.

– Ты поддался Кольцу больше всех нас, сын Феанора! – гневно возразил маг. – Конечно, ты не хочешь им завладеть: для этого, видишь ли, нужен п-а-л-е-ц. А лучше и остальные части тела! Но твое стремление бежать спасать мир, забыв о том, насколько опасны твои враги, бежать прямиком в пасть к Саурону, – что это, если не призыв Кольца?!

«Думаю, здесь ты ошибаешься, но об этом после. Расскажи про назгулов. Ведь их сила действительно уменьшилась!»

– Верно. Жаль, здесь не было Хэлгона: он мог бы сравнить сегодняшнего Короля-Чародея с тем, против кого он сражался века назад.

– Он и вправду настолько ослаб? – спросил следопыт.

«Во много раз, – отвечал Келегорм. – Я, быть может, и совершил ошибку, но не ослеп».

– Тогда скажи мне, о прозорливый лорд нолдор, – Гэндальф приподнял лохматую бровь, – в чем сила Короля-Чародея?

«В кольце».

– Ну?? – требовательно проговорил маг.

«Ты хочешь сказать, – медленно отвечал Неистовый, – что назгулы сейчас были без колец? Но зачем?»

– Затем, что ты им поверил. И думаю, не только ты.

Келегорм встал, прошелся по поляне. Остановился перед магом. Поклонился.

«Ты спас мне жизнь».

– Не жизнь, – вздохнул Гэндальф. – Будь ты живой, у тебя осталось бы бегство в смерть… А окажись Элронд чуть сговорчивее и выйди ты один против Девяти в незримом мире…

«…участь Финрода показалась бы мне сладкой».

– Ты не был целью Саурона…

«…но такой трофей его бы порадовал. Да».

– Мой лорд, – тихо сказал Хэлгон, – помнишь, ты говорил мне после Амон-Сул. Почти этими же словами…

Келегорм опустил голову:

«Мне следовало послушаться тебя, а не гневаться на дерзость. Гэндальф прав: я действительно глупец».

– Пусть тебя утешит, сын Феанора, что твоя ошибка продиктована волей Кольца.

«А вот здесь я с тобой не соглашусь! – вскинулся нолдор. – Могущество Кольца велико, не спорю, и я ринулся в битву, забыв собственные слова, возможно, повинуясь его воле. Но то, что я поверил уловке назгулов… это непростительная ошибка, и в ней виновно не Кольцо. Виновен я сам».

– О нолдоры, нолдоры… – вздохнул маг. – Всегда и всему наперекор, всё и вся делать самому. Даже ошибки.

«О маги, маги… – язвительно отвечал Неистовый. – Видеть во всем волю Врага и слуг его, считая нас лишь живыми куклами под Вражьей волей!»

– Я не считаю так, сын Феанора, – очень серьезно начал Гэндальф, но продолжить ему не дали: Хэлгон резко вздохнул, не смея иначе перебить спор, донельзя несвоевременный.

Маг посмотрел на него из-под кустистых бровей, одобрительно кивнул.

– Я здесь не затем, чтобы рассказывать тебе о назгулах, сын Феанора. Я пришел исполнить твою просьбу.

«Мою просьбу?»

– Твое желание, если мысль о просьбе тебе претит.

«Но какое?»

– Ты ведь хочешь принять участие в этой войне?

«Ты спрашиваешь!»

– Я не спрашиваю. Я отправляю вас.

«Куда?» – глаза Келегорма сверкнули, Хэлгон напрягся.

– Подальше от Саурона и его слуг. Туда, где вам не встретить назгулов. Против врага, который, как и ты, сын Феанора, не захотел принять смерть. Но, в отличие от тебя, предпочел обзавестись…

– Нежить Тирн-Гортада… – выдохнул, понимая, Хэлгон.

– Да, – Гэндальф внимательно смотрел на них. – Веками они были почти безопасны, но Кольцо подняло и их. Судя по рассказам хоббитов, одно из этих существ даже попыталось провести какой-то обряд, едва ли понимая, что и зачем делает.

«Значит, нежить Холмов Мертвых…» – медленно проговорил Келегорм.

– Не думай, что тебе достается слишком легкий противник, лорд нолдор. Кольцо пробудило многие силы в этом мире, а спросонья любой будет зол и голоден.

– А там рядом Брыль, – думал вслух Хэлгон.

– Да, – кивнул маг, – и я мог бы сказать, что тревожусь за лучший в Средиземье трактир…

– Ты тревожишься просто за людей, – возразил следопыт.

– Верно.

«Позволь спросить, почему именно мы? Я не отказываюсь, я хочу понять. Думаю, в Имладрисе и Лориэне найдется немало эльдар, способных уничтожить эту мерзость ».

– А я не хочу, – Гэндальф подался вперед, – чтобы вы их уничтожали.

«Но тогда с чем ты посылаешь нас?»

– Не дайте им выйти из курганов. Заприте их там.

Келегорм хмурился, не понимая.

– Почему именно вы, спрашиваешь ты, лорд Аглона. Потому что против мертвых я предпочту послать погибших. Вы оба проявили силу там, где они пали жертвой слабости.

«О какой силе ты говоришь? Это Хэлгон прошел через Мандос, я туда идти не намерен!»

– От страха ли?

«Нет!»

Гэндальф жестом остановил готовую разразиться тираду:

– Скажи мне, лорд Аглона, чего больше всего хочет мертвый, не желающий смириться со смертью?

«Тела…» – выдохнул нолдор.

– А ты?

«Я… я хотел тела, я безумно хотел его… Хэлгон знает, как сильно и мучительно было мое желание. – (Следопыт кивнул.) – Я хотел его ради самых благих целей. Но моя жизнь и моя смерть научили меня, к чему приводит убийство ради благой цели. А захват тела – хуже убийства. И я сказал себе: эту черту я не переступлю. Из упрямства, из гордости, просто потому, что я так решил».

– Хэлгон, – сощурился маг, – тебе не чудится нечто знакомое в этих словах твоего лорда?

Следопыт медленно несколько раз кивнул:

– У меня в Мандосе было иначе, но… то – у меня.

Гэндальф одобрительно хмурился.

«Что вы оба хотите сказать?!»

– Мой лорд, возможно, я ошибаюсь, но сейчас мне кажется, что власть Намо простирается гораздо дальше, чем мы о ней думаем.

– Дальше, дальше, молчун! ­– негромко проговорил Гэндальф. Что имел в виду: «говори дальше» или ..?

– Для меня Мандос был сначала искуплением, а потом – освобождением от прожитого. С тобой произошло нечто подобное…

«И что теперь?..»

– И теперь у нас – война! ­– Гэндальф внезапно снова стал тем рассерженным магом, каким пришел к ним. – Поговорить о Мандосе у вас будут месяцы. Долгие скучные месяцы на Холмах.

«Ладно, перейдем к делам сегодняшним. Что ты знаешь об этих тварях и чего ты хочешь от нас?»

– Я знаю немногое… – маг заново набил трубку. – Уже никому не понять, кем они были до первого захваченного тела. Не узнать нам, и какая причина привела первое из этих существ в курган. В одном я уверен: однажды в этот курган спустился обыкновенный грабитель…

«И сам стал добычей, – кивнул Келегорм. – И так пошло из века в век. И привлекло других бесплотных, как коршуны слетаются на падаль. Только эти слетались на живое – которое быстро становилось мертвым».

Маг, весьма довольный, что всё так хорошо объясняют за него, выпустил несколько колечек дыма.

– Всё так. Захваченное тело разлагается во много раз медленнее трупа, но слишком быстро для духа, живущего в нем. – Он снова выпустил дым. – И тогда умертвие звало нового грабителя. Случайный путник вдруг начинал думать о древних сокровищах –­ и всё сначала.

«Это понятно. Чем они опасны сейчас – тоже ясно. Но почему ты не хочешь, чтобы мы их убили?»

– Я бы хотел этого, сын Феанора. Только ни у тебя, ни у Хэлгона не достанет на это сил. Лишить их тела вы можете легко. Но подумайте, оба: что сейчас натворит такое существо, оставшись без привычной плоти и изгнанное из почти родной могилы?

– В лучшем случае, захватит тело какого-нибудь крестьянина, – мрачно ответил Хэлгон. – В худшем, доберется развоплощенным до Саурона и вот тогда…

«До Саурона вряд ли. А вот до назгула…»

– До чего приятно говорить с умными нолдорами! – Гэндальф выпустил очередную порцию дымных колечек. – Ведь всё понимают, когда подумают.

Келегорм уже не обращал внимания на эти колкости:

«Ты прав, у нас действительно очень мало времени. Раз эти твари пробудились, они могут затянуть к себе новую жертву. Хэлгон, пойдем».

– Подождите, – вдруг сказал следопыт. – Гэндальф, по-твоему, сколько времени нам сторожить их?

– Я хотел бы и сам это знать, – проговорил маг.

– Тогда прошу простить, что беспокою Мудрого…

Гэндальф изумленно приподнял бровь.

– …но нашему отряду, как они ни мал, нужен провиант.

«У тебя, что, пустой мешок?» – нахмурился Келегорм.

– Конечно, нет! Но еду на несколько месяцев я собой не ношу. А отлучиться с курганов в Брыль смогу вряд ли. Впереди зима, впереди март.

– Хорошо, хорошо, – маг с нарочитым раздражением выколотил трубку о бревно. – Не думал я, что нолдоры такие любители покушать! Я пришлю вам кого-нибудь с запасом сухарей. Или ты, Хэлгон, предпочитаешь иные блюда?

– О нет, сухари, приправленные твоими остротами, это княжий пир.

– Ха! Ххха!! Ахх-ха!!

Гэндальф хохотал самозабвенно, до слез на глазах, раскачиваясь как дерево в бурю. Доверчивая белка, за время разговора подобравшаяся совсем близко, в ужасе метнулась по дереву.

Келегорм смеялся молча, Хэлгон прятал улыбку.

– Своими остротами приправишь, нолдо! – выговорил маг, отдышавшись. – Вкуснее выйдет.

Следопыт поклонился, принимая похвалу.

Маг встал.

– Я очень надеюсь, что посылаю вас скучать. Оч-чень. Но всё может случиться…

Келегорм ответил спокойно:

«Твари не выйдут из могил. И не затянут себе жертвы».

– Верю. Верю!

«Только один вопрос. Ты мог бы послать одного Хэлгона, думаю, он справился бы. Почему ты предложил это мне?»

– А ты подумай об этом на досуге, сын Феанора. Досуга у тебя будет мно-ого…

«Опять ругаешься…»

– Не сердись на ворчливого старика, – отвечал Гэндальф с неожиданной мягкостью в голосе. – Ты страшно напугал меня, когда собрался на назгулов.

«Но что тебе за дело до одного упрямого нолдора?»

– Догадайся.

Маг кивнул, давая понять воинам, что разговор окончен.

«За сколько доберешься?» – буднично спросил Келегорм.

– Три дня. Быстрее никак.

«Не задерживайся».

Хэлгон коротко кивнул.

– Удачи, мой лорд.

Келегорм ответил таким же легким кивком и исчез.

Он шел тропами Незримого мира по огненно-жгучему пути, оставленному Кольцом. Словно поток лавы, след которого ­– раскаленные камни, прошлось оно, заставив мелкую нелюдь разбежаться и затаиться. Никого… ни потерявших память мертвых эльдар, ни убитых орков, алчущих нового тела, ни варгов, приглядывающих волка покрупнее, ни окаменевших в живом мире троллей, засыпающих здесь поистине мертвым сном… ни тех духов, изначальный облик которых забыли все и они сами, кто в мире живых предстает или деревьями, странно живыми подчас, или горными скалами, невовремя сбрасывающими оковы сна.

Пустота.

Серая равнина небытия в вечных клочьях тумана, медленно гаснущий след Кольца, совсем уже слабо различимые следы назгулов, Глорфиндэля, Гэндальфа.

И ни души – ни живой, ни мертвой.

Келегорм невольно передернул плечами: таким он видел Незримый мир впервые. Лорд нолдор почувствовал, что ему страшно.

Но времени на страх не было.

На запад! По багровому следу, мимо перепаханной и перекрученной всеми Силами Заверти, быстрее вздоха и легче мысли, туда, где жгучий след Кольца сливается со склизлым зеленоватым светом могил Тирн-Гортада. И кажется – не может свет быть склизлым, а вот…

Келегорм рванул с плеча лук.

…конечно, лука у него не было (как не было и плеча), была только воля, напряженная и яростная, она была и луком, и стрелами, и руками, и нолдор стрелял в эти высокие фигуры тварей, источавшие смертный холод, он стрелял по рукам и ногам – только ранить, а еще больше – напугать, пусть поймут, что с незваным гостем шутки плохи, а серебряные стрелы прочерчивают темноту одна за другой, и похоронный вой умертвий прерывается визгом и сменяется плачем, вот пусть и поплачут, ишь, как жалобно, обидели их, бедных, пришел злой сын Феанора и давай мучить ни в чем не повинных бедняжек, а они всего-то и хотели парочку… ну трех, ну ладно – полдюжины человек каждое съесть, разве ж это много?

Волны сырого холода отступили.

Умертвия со стоном пытались вырвать стрелы из своих тел, а стрелы жглись белым огнем ненависти, и твари больше мучились от попыток освободиться, чем от причины боли.

Враги на время стали совершенно безопасны, и Келегорм отправился осматривать местность. Для начала – в мире живых.

Золотое октябрьское солнце на миг ослепило его.

Свиристела какая-то пичуга. Ящерка, которой уже давно пора в спячку, выскочила погреться в последних теплых лучах. Изумрудная мягкая трава под ногами. На западе в зелено-рыжем великолепии высился древний лес.

Безмятежность мира живых оглушала.

Сознание никак не желало связывать этот ясный день, золотистую листву, прозрачный бодрящий воздух – не со схваткой, нет: Келегорм помнил бои и в более погожие дни, – не желало связывать с той душной сыростью, с могильным смрадом, с омерзительной прожорливостью тварей, которые сейчас корчились под потеплевшими на солнце камнями, под холмами, покрытыми такой мягкой, такой зеленой травой.

Однако к делу.

Вдоль всех холмов – дорога с юга на север. Вероятно, к той самой деревне, в которой, как изволил сообщить Гэндальф, находится «лучший в Средиземье трактир», подлежащий охране отборного отряда нолдор. Вдалеке на севере – еще одна дорога, шире ближайшей. Совсем далеко на юге – третья, отсюда едва видно, но запомним, что она есть.

Три дороги, и одна у самого подножия холмов.

Плохо.

Очень плохо.

Это значит, что у тварей, когда они придут в себя от первых ран, не будет недостатка в путниках, которых можно заманить. Это значит, что скучать, как обещал Гэндальф, нолдорам придется вряд ли.

«Перекрыть бы эту дорогу», – мрачно думал Келегорм, присев на развалины древней крепостной стены и глядя на восток. Там в тени синели невысокие холмы, дорога шла между ними и Могильными.

При мысли о том, что ему снова досталось сторожить ущелье, лорд Аглона невесело усмехнулся.

Осматривать руины кардоланских крепостей он не стал – в войне они ему бесполезны, полтора нолдора не удержат ни полуразрушенную стену, ни лучшую из башен – и соскользнул в Незримый мир.

Здесь эти стены были укреплены гораздо лучше. Укреплены ненавистью, отчаяньем, страхом. …беженцы Кардолана, спасающиеся то от шаек Рудаура, то от войск Ангмара, то от своих же разбойников, облюбовавших пещеры Южного Всхолмья.

…последний рубеж обороны в войне с Королем-Чародеем, когда уже пала Амон-Сул, и надеяться было не на что, и оставалось лишь умереть – воинам на стенах, а женщинам и детям в пещерах, и неоткуда ждать помощи…

…но помощь пришла!

Камни помнили, как содрогнулись своды пещер от мерной песни эльдар-фалмари, когда Кирдан прислал войско. Камни вспомнили это под пальцами нолдора, и память о победе, о мощно-спокойной песни мореходов, отбросивших ангмарские войска тогда, – эта память отбросила чары умертвий теперь.

Дышать стало легче.

«Что ж, надо будет велеть Хэлгону подробно рассказать об этой битве. И о других победах, если они тут были».

Стоны тварей стали громче. Келегорм удовлетворенно кивнул и продолжил обход руин.

В отличие от Явного мира, здесь нужно было запомнить многое.

Скоро лорд Аглона уже знал с дюжину очень-холодных-камней. О чем хорошем не вспоминай рядом с ними – не поможет. Будить их память – гм, в лучшем случае бесполезно. В худшем – опасно. У каждого такого камня нолдор выходил в Явный мир, запоминая место, расстояние от дороги и прочее. Новости были плохими: большинство камней было совсем, совсем недалеко от тракта: захочется путнику отдохнуть в тени такого – и всё.

На одном из северных холмов он обнаружил нечто странное: ворота, которых в Явном мире не нашлось. Приглашение? Для кого? Для потерявшей память нелюди из соседнего леса? Вряд ли.

След Кольца проходил сквозь них, и это совсем не радовало.

Нолдор вышел в мир живых.

Хорошая погода больше не баловала. И то, самый конец октября, дождям пора уже быть. Сколько дней прошло – Келегорм не знал: за это время он пересекал границу Яви и днем, и ночью, совершенно не думая об этом. Хэлгон обещал дойти за три дня – значит, так и будет.

А лорду надо решать, как им выполнять поручение Гэндальфа.

Идей было до обидного мало: ни одной новой.

С другой стороны, твари до сих пор мучительно стонут от первых стрел. Может, не надо придумывать решение там, где оно уже найдено?

Хэлгон появился на следующий день к вечеру – усталый, голодный, но бодрый. Вместо приветствия лишь спросил:

– Как?

«Сидят, – Келегорм обвел холмы взглядом. – Скулят. Наша встреча их не обрадовала».

Понял, о чем молчит следопыт, и ответил на невысказанное:

«Можешь обживаться. Время есть».

К удивлению лорда, Хэлгон предпочел устроиться не в какой-нибудь из уцелевших башен (две с половиной стены и что-то над головой), а сделать шалаш в распадке холмов. Едва перекусив, он ушел искать место, закрытое от ветров, но достаточно высокое, чтобы не залило дождями. Потом стал носить хворост.

«Почему не у стен?» – спросил Келегорм.

Следопыт покачал головой:

– Только не у этих. Слишком много памяти и слишком много беды.

«Вот как? А я рассчитывал, что ты расскажешь мне о победах, которые здесь одержали. Мне это было бы интересно, а нашим, гм, друзьям снизу не понравилось бы».

Хэлгон снова покачал головой. Молча.

«Но хотя бы одна победа здесь была, я знаю».

– Да, и она на пять веков отсрочила падение Северного княжества.

«Чем же это плохо?»

– Мой лорд, я не хочу рассказывать тебе о том, как и почему погибла страна, ставшая мне новым домом.

Келегорм нахмурился:

«Хэлгон, ты не заметил, что за последние дни сказал мне больше «нет», чем за всю предыдущую жизнь?»

– Возможно, мой лорд. За эти века я много говорил с правителями, большинство ждали от меня совета и ни один не ждал подчинения. Я привык решать сам.

«Теперь осталось привыкнуть мне?» – против воли в голосе Келегорма прозвучал сарказм.

– Ты предпочел бы, чтобы на моем месте был Дирнаур, – отвечал следопыт.

Келегорм побледнел и очень тихо проговорил:

«Ни-ког-да, слышишь, никогда не произноси при мне его имени».

– Понимаю, – начал было Хэлгон. Он хотел сказать, что знает, что Дирнаур был для лорда больше чем дружинником: он был его правой рукой, его вернейшим помощником, тем, кому Келегорм мог доверять больше, чем самому себе.

«Не понимаешь, – внезапным холодом обдал следопыта тон Неистового. – Ты не можешь понять! Но тебе придется узнать, раз ты заговорил о нем».

Таким Хэлгон видел Келегорма в Лосгаре – сведенное напряжением лицо и мрачная решимость в глазах. Даже отсветы пламени – и те совпали, хотя сейчас это был всего лишь небольшой костер, разложенный следопытом.

«Что ты знаешь о смерти Дирнаура?» – требовательно спросил лорд.

– Что он погиб в Менегроте. Сгорел в пожаре.

«И скорее всего – живым, – резко кивнул Неистовый. – А что с ним было потом?»

– Не знаю. Но почти уверен: в Мандос он не ушел.

«И?»

– Когда я узнал, что ты… – Хэлгон чуть не сказал «жив», но вовремя поправился: – следишь за миром живых, я подумал, что он с тобой…

Келегорм покачал головой:

«Я был один».

– А твои братья?!

«Один, Хэлгон. Всегда один. В мире Скорби нет ни братьев, ни друзей. Я ни разу не встречал того, кто обрел бы их».

– Но ты же видел других обитателей Незримого мира!

«Видел. Тех, кто отверг призыв Намо и кого медленно поглощает черное беспамятство. Мыслями они всё глубже уходят в свое прошлое, забываясь в нем. Что с ними происходит потом – я не знаю».

Хэлгон нахмурился:

– В Мандос приходят лишь по собственной воле.

«Значит, их удел – сон без сновидений до Дагор Дагорат. И если я когда-нибудь узнаю, что черное беспамятство поглотило Дирнаура… – он вздохнул, посмотрел на костер и неожиданно закончил: – это будет счастливейший день в моей жизни. Что той, которая до смерти, что после нее».

– Почему?!

«Потому что беспамятство настигает не всех!»

– Мой лорд… – Хэлгону стало страшно.

«Слушай. Ты сам заговорил о нем – так узнай то, что терзает меня. Будем вдвоем жить с этой ношей.

Ты помнишь наш первый разговор после смерти. Нет, это не вопрос, я тоже помню его как сегодня. Ты помнишь, чего я боялся. Но я тогда не сказал тебе всей правды.

Хэлгон, я всю Вторую эпоху думал – попробовать или нет. Меня спасло… чутьё охотника, наверное: я решил сначала посмотреть, как это происходит с другими.

И я стал подстерегать свежепогибших. Яростных, как мы. Мечтающих отомстить за свою смерть, добить врага… примерно о том, о чем мечтал и я. Обычно это были орки, иногда – варги. Что с того, что враги у нас разные? Страсть к жизни была одинаковой.

Тенью я скользил за ними в мире Яви, видел захват первого тела, радость возвращения к жизни, свершения мести и прочее… и первые искры безумия в глазах. Новая смерть всегда наступала очень быстро, а алчность только возрастала. Шел захват второго – часто уже зверя… третьего… десятого… то, ради чего надо было возвращаться в жизнь, – забывалось, жизнь становилась самоцелью, а дух, как ни мало сознавал теперь, понимал главное: его новое тело очень скоро умрет. Он бежал прочь от войн, туда, где его драгоценную плоть никто не повредит, он оберегал его как мог…»

– Умертвия… – прошептал Хэлгон.

Келегорм кивнул и продолжал:

«Иногда бывало не так страшно: тело выбиралось поспокойнее. Дерево или даже камень. Нам ли не знать, что камень – живой.

Чтобы насмотреться на это, у меня были века. Я тенью был на полях сражений, выбирал вожаков, следил за орками с самой сильной волей, думая: ну этот-то сможет удержаться в сознании!»

– И?

«Жизни три-четыре, не больше. Потом безумие, голод и в наилучшем конце – какое-нибудь неприятное дерево в лесу».

Следопыт невольно улыбнулся.

Неистовый оставался серьезен.

«Ну а теперь, Хэлгон, приготовься к самому страшному.

Я наблюдал не только за воинами Врага».

– Нет…

«Я наблюдал и за эльдарами».

– Нет!!

«Да.

Начальный порыв благороднее, в сознании тоже дольше. Но ненамного».

– А если эльдар хотел вернуться не ради битвы..?

«Но я хотел вернуться ради нее. А впрочем, и на твой вопрос у меня есть ответ: век-полтора. Без промежуточных смертей».

Хэлгон молчал, бездумно подбрасывая веточки в костер.

«К концу Второй эпохи я понял, что шансов нет. Смирился. Даже медленно стал уходить в полусон. Ну а потом приплываешь ты».

Следопыт кинул в огонь очередную ветку, взбив сноп золотистых искр.

«Ты приплываешь, и я, будто и не было веков, убедивших меня в безнадежности, начинаю думать: сколько?»

– И сколько бы? – равнодушно спросил Хэлгон.

«Трудно сказать. Ни одному из тех, кого я видел, не отдавали тело добровольно. А ты бы сделал именно так. Мы бы с тобой ужились – два духа в одной плоти. Лет пятьсот, не меньше. Если бы не погибли».

– А если бы погибли, тогда что?

«Для меня – захват нового тела. Ну и дальше тебе известно, скрипучей елью в густой чаще я бы вряд ли стал. А для тебя – не знаю».

– Наверное, снова Мандос. Только много-много дольше, чем первый раз.

«Почему? За что тебя карать, ты пустил бы духа, а не захватил плоть».

Хэлгон покачал головой:

– Мой лорд, Мандос – место не мучений, а освобождения от груза прожитого.

Он снова принялся молча кормить костер.

Келегорм молчал тоже.

Думать о том, что среди тварей внизу – кто-то из эльдар, прошедший по дороге, вымощенной самыми благими намерениями, было невыносимо.

Молчание давило как каменный свод.

«Да, Хэлгон, хотел тебе сказать…»

Тот поднял голову.

«Хватит уже называть меня ‘мой лорд’. Дружинник лорду не возражает, а у тебя ‘нет’ через слово. Это непривычно, но… наверное, правильно. Оставь прошлое имя – прошлому. Зови меня Келегормом».

Хэлгон встал. На лице нолдора отразилась мучительная борьба, губы явственно сопротивлялись разуму, пытавшемуся вытолкнуть из них короткое «Хорошо, Келегорм».

Следопыт опустил голову и выдохнул:

– Не могу, мой лорд. Прости.

«‘Нет, мой лорд’, – хмыкнул Келегорм. – Понимаешь ли ты всё безумие этой фразы?»

– Да. Но я столько тысяч лет звал тебя так. Я не могу заставить себя переучиться.

«Ладно, называй как хочешь, не в имени дело. И как вожди Арнора терпели тебя, такого упрямца?»

Хэлгон нашел в себе силы улыбнуться в ответ.

Несколько дней прошло в тени этого разговора.

Умертвия совсем стихли, но легче от этого не стало. Однообразие пасмурных дней давило на душу, развалины кардоланских крепостей казались гнилыми зубами древности – и ты попал в пасть этому монстру, слишком слабому, чтобы он съел тебя, но – не выбраться.

Пусть бы непогода, буря, ветер, пусть бы любой враг – но не это…

…а прошлое щерится на тебя кривым ртом с каменными зубами и твердит, что твой друг, возможно, стал одним из тех, кто вызывает не ненависть, но омерзение.

«Так. – Келегорм резко встал перед следопытом, его кольчуга блеснула. Ни костра, ни луча солнца сквозь свинцовые тучи, но разве нужен призраку иной свет, кроме ясного духа? – Мы попались в ловушку, как щенки. Рассказывай!»

– Рассказывать, мой лорд? Что?

«Проклятье, да что угодно! Я бы послушал про битву, которую здесь выиграли, но если ты не хочешь – говори про другое. Только хватит молчать и подкармливать наших хозяев мрачными мыслями!»

– Так вот в чем дело! Я должен был сам понять...

«Ты должен рассказывать. Давай. За эти века у тебя было много того, о чем приятно вспомнить».

Хэлгон помолчал, перебирая в памяти прошлое, как драгоценные жемчужины на нити:

– Если ты не против, я бы рассказал о том, как женился мой сын…

Келегорм пожал плечами, усаживаясь на обрушенную стену.

– Мой лорд, ты помнишь Мегвен?

«Ты спрашиваешь, помню ли я ее?!»

Следопыт совершенно человеческим жестом хлопнул себя по коленке:

– Прости. Когда столько живешь с людьми, то поневоле привыкаешь к их краткой памяти.

«Итак, Хэлгон, я помню Мегвен. И что же с ней стало после того, как она ушла из Аглона?»

То ли добрые воспоминания были тому причиной, то ли погода решила разъясниться, а только вслед за тоской отступили и тучи. Первые дни ноября, конечно, не могли быть солнечными, но моросящий неподолгу дождик вызывал скорее улыбку, чем досаду, светло-серые облака стояли высоко, по ночам иногда расходясь и показывая края полнеющей луны.

Хэлгон с удивлением обнаружил, что воспоминания об Арагорне приносят не боль, а странное чувство легкой печали, которая не тяготит душу, а ведет ее куда-то ввысь.

Это чувство было приятно удерживать, и следопыт говорил, говорил, говорил… заново возвращаясь в те годы.

Да и нынешнее сидение на Холмах Мертвых слишком сильно напоминало о том, как в жару сторожили троллей. Только и разницы, что тогда был с человеком и рассказывал об эльфах, а теперь – наоборот.

Келегорм был не лучшим из слушателей – в нем не было ни открытости Глорфиндэля, ни внимательности Кирдана, но Хэлгон не обижался: нынешний рассказ – это хитрый боевой прием, и нечего жаловаться, что ведение военных действий приносит меньше удовольствия, чем болтовня на отдых.

Приближение гостя они почувствовали оба.

«Эльф», – сказал Келегорм. «Похоже», – отвечал Хэлгон, боясь спугнуть ощущение, кто именно едет к ним.

Тучи разошлись вовсе, и стала хорошо видна светлая точка, то появляющаяся, то исчезающая меж вершин Южного всхолмья, – ближе, ближе, ближе.

Следопыт с трудом сдерживал желание бегом помчаться навстречу.

Белоснежный конь легко взлетел по склону.

– Глорфиндэль!

Ваниар приветливо кивнул, спешился, поискал взглядом призрак.

– Лорд Келегорм.

«Лорд Глорфиндэль».

– Тихо? – он обвел глазами окрестности.

– Тихо, – улыбнулся Хэлгон раньше, чем ответил Неистовый. – А ты как здесь?

– Отчасти по делу, – ответной улыбкой. – Отчасти по просьбе Гэндальфа.

– Что за дело?

– Назгулы.

«И как?» – на этот раз Келегорму удалось опередить следопыта.

– Ничего. Как сквозь землю провалились.

«Те, кто проваливается сквозь землю, – он показал взглядом на холмы, – потом нередко становятся причиной больших бед».

– Знаю. Но пока – ни следа. К добру, к беде ли – но другой вести о назгулах у меня нет.

– А Гэндальф тебя о чем просил?

Златокудрый не ответил, молча подошел к коню, достал сверток из седельной сумки.

– Возьми. Вам обоим может пригодиться, хоть кормить надо одного.

– Лембас?! Но мы…

– Да, вы никуда не идете на этот раз. Но, как ты рассказывал, и в прошлый раз ты его ел не в пути. Сейчас всё слишком тихо.

«Затишье перед бурей?» – приподнял бровь Келегорм.

­– Уверен, – спокойно отвечал ваниар.

«Так его ты зовешь просто Глорфиндэлем», – с горечью проговорил Келегорм, когда белый всадник умчался на восток.

– Мой лорд, я знаю его не первый век…

«А меня ты сколько знаешь?»

Следопыт опустил голову, не находя ответа.

«Значит, меня ты называть по имени не можешь. Но можешь быть другом этому… гондолинцу!»

Как выплюнул последнее слово.

– Мой лорд, – отчеканил Хэлгон, – я напомню тебе, что у меня сын – гондолинец. И здесь не Белерианд, чтобы возрождать прежнюю неприязнь, основанную на гордости и ошибках.

Неистовый побледнел – от гнева? от изумления?

Несколько мгновений двое нолдор молча стояли друг против друга, сжав губы и сверкая гневным взглядом.

Потом Келегорм расхохотался:

«‘Мой лорд’ в этой фразе звучит прекрасно!»

Хэлгон потупился:

– Прости, я был…

«Ну, договаривай. Ты был – что? Дерзок? Непочтителен?»

– Проклятье, я был прав!

Неистовый усмехнулся, что сейчас означало одобрение.

Следопыт проговорил примирительно:

– Мой лорд, позволь, я расскажу тебе о гондолинцах. И ты поймешь, почему…

«Он рассказывал?»

– Да. И ведь ты сам хотел, чтобы я рассказал о победе.

«Постой. О чем именно ты хочешь рассказать?»

– О падении Гондолина. О великой победе нолдор.

* * *

Туман.

Серое душное марево.

Как в той хоббитской сказке, где тролли под землей варили туман вместо каши, но варево убежало и растеклось по миру.

Зимой туман не редкость, но еще вчера ничего не предвещало столь неприятной перемены погоды.

«Что ж, – усмехнулся Келегорм, – мы почти два месяца отдыхали и рассказывали интересные истории. Теперь пора заняться делом. Жди меня».

Хэлгон коротко кивнул.

Неистовый скользнул в Незримый мир.

Здесь туман был гуще, живее, опаснее. Он не хотел задушить, напротив ­– он был мягок, ластился, пытался нежно гладить, а едва слышные голоса шептали о том, как сладко будет такому могучему духу стать подземным королем, обрести подданных, которые будут вечно восхищаться его силой и непременно станут отдавать ему лучшие тела из тех, что идут сюда, идут сюда, идут…

Холодная ярость омерзения стала клинком в руке Келегорма, он принялся рубить этот туман – голоса затихли, и только. Белёсый морок не стал реже.

С кем сражаться? Кого побеждать – здесь, в сплошной белой мути, лишившейся теперь всяких форм и очертаний?

На восток! Прочь из тумана! Ведь не разлился же он по всему миру.

Нолдор поспешил, держась как за путеводную нить, за воспоминания об окрестностях Ривенделла, о Гэндальфе, об этом желтоволосом гондолинце, от которого хоть такая польза…

Ему пришлось брести через туман, как через болото, но шаг за шагом муть становилась менее вязкой, и обычная бессветная серость Незримого мира радовала сейчас Келегорма, как солнце ясным январским днем.

…а Незримый мир был взбудоражен.

К Холмам Мертвых тянулись гости – из тех духов, что давно лишились и памяти, и облика, сохранив лишь жажду обрести тело.

«Чуют поживу? Плохо. Очень плохо».

Редкие духи эльфов или метались в испуге, или были недвижны, словно хотели спрятаться от чего-то страшного. Пару раз встретились мертвые орки – бодрее, чем обычно, они спешили на восток.

Келегорм понял, что и ему туда.

Он заранее знал, что там увидит.

Оно полыхало багровым пламенем. Выпущенное из Ривенделла, где было заперто эти два месяца (таких невозвратно тихих, таких невозвратно прекрасных в своих глупых переживаниях два месяца!), оно сейчас позволяло нести себя на юг – неважно куда, неважно зачем, а важно, что Оно снова может вольно раскинуть протуберанцы своей силы, словно огненный спрут –мощные щупальца, терзая одних и наполняя других силой и алчными стремлениями.

Неистовый второй раз за этот день отогнал мысль стать владыкой мертвецов.

«А внутрь тумана я пойти не рискнул, – объяснял он Хэлгону, вернувшись в Явный мир. – Этих тварей хорошо стрелять из лука, но вблизи… я один, их больше дюжины».

Он криво усмехнулся.

– Это не трусость, мой лорд, – ответил следопыт на усмешку.

«Собирался на назгулов, а бежал от умертвий. Ладно. Нам велено не победить их, а сдержать. Этим и займемся».

– Холодные камни?

«Да. Ты сторожишь на юге, я на севере. Человек не должен подойти ни к одному из них».

Хэлгон ответил привычным коротким кивком дружинника.

«Туман изрядно мешает, но, думаю, ты почувствуешь…»

– Мой лорд, туман нам помощь.

«?»

– Чтобы человек подошел к холодному камню, он должен его увидеть. А значит – туман должен рассеяться.

«Верно. Что ж, тем проще».

Сторожить холодные камни оказалось легко. Совсем легко.

Боевое напряжение выгнало из головы все мысли, не разбирая – мрачные они или нет, внушены умертвиями или свои. Боец на посту не понимает смысла слова «уныние».

Редеющий туман отлично выдавал намерения хозяев. Хэлгон спешил туда – и едва видел путника, стрелял из лука: напугать. Бедняга был уверен, что злой разбойник хотел убить его, но промазал, мчался прочь от этих мест, а «злодей», выждав, спускался за стрелой. Не пропадать же ей.

Легкий дозор. По ночам даже спать можно: луна едва народилась, света от нее никакого даже при ясном небе, значит, ночных путешественников не будет.

Это случилось на четвертый день.

Отчаянный крик лорда. «Не могу удержать!»

Следопыт сбежал с холма, помчался по дороге.

Это же больше дюжины миль! Где надежда, что сам успеешь?!

Но надежда есть. На то, что человека надо сперва одурманить. А для этого нужно время.

Спасти его уже не успеешь, но не пустить – возможно.

Быстрее. Еще быстрее. Успеть.

Успел.

Этот человек шарил в развалинах башни, ища ход вниз. Напряженное тело, хищный прищур… что тебе нашептали эти твари? Богатство? могущество? власть над миром?

Хэлгон неспешно поднялся по склону холма, обогнул руины и, встав за спиной горе-грабителя, сказал спокойно:

– Добрый вечер.

Тот в шоке развернулся, и нолдор, легким движением выхватив кинжал, перерезал ему горло.

И так же быстро отскочил, чтобы кровь, фонтаном брызнувшая на него, не слишком запачкала одежду.

«Чисто… – уважительно проговорил Келегорм. – Не думал, что ты нынешний можешь так легко убить безоружного».

– Мой лорд, – следопыт вытер лезвие одеждой мертвеца, – ты знаешь: он не был безоружен. Он был оружием.

«Был бы».

– Мой лорд, я за хворостом. Надо сжечь тело. Посторожи пока. Боюсь, наши хозяева и трупом не побрезгуют.

Неистовый коротко кивнул: сделаю.

Но умертвия вылезти не решились, только вой стал громче, гуще и влажнее туман, сильнее холод – то, что оба нолдора самым равнодушным образом отказывались замечать.

Вернулся Хэлгон – едва разглядеть из-за охапки хвороста.

– Чтобы сжечь, не хватит, но я еще…

«Сложи костер и положи труп сверху».

– Что ты хочешь?

Келегорм не ответил, и Хэлгон предпочел молча повиноваться. Не так, как дружинник слушается лорда, а как не спорят с соратником, который безусловно знает, что он делает.

Неистовый подошел к костру, прикрыл глаза, сосредотачиваясь…

Струйки голубого эльфийского пламени проскользнули между ветками, выше, выше, сильнее, охватили тело – и вот костер заполыхал почти в рост воинов.

Под холмом взвыло так, что нолдоры вздрогнули.

Переглянулись.

И расхохотались гневным смехом победителей.

«Чтобы на каждом холме, где эти, был хворост! – торжествующе приказал Келегорм. ­– Еще до рассвета!»

– Слушаюсь, мой лорд! ­– радостно крикнул Хэлгон и умчался за дровами.

К утру нолдоры убедились, что приказ был не совсем выполним. Понадобилась бы вся аглонская дружина, чтобы за ночь разложить костры на холмах, протянувшихся на пару дюжин миль. К тому же умертвия, которых эльфийский огонь язвил не меньше стрел Келегорма, попрятались, так что Неистовому пришлось не раз и не два уходить в Незримый мир, чтобы точно сказать, на каком холме костер нужен, а где – нет.

Разумная мысль развести костры у холодных камней и не искать обиталища умертвий оказалась бесплодной: там костры гасли, словно неумелый хоббитёнок пытался зажечь сырые дрова.

Так что провозиться пришлось не до рассвета, а до начала января.

Зато, когда труды были завершены, Тирн-Гортад стал прекрасен, как никогда прежде за все века: серебристо-голубые огни в обрамлении древних руин сияли как самоцветы в исполинской короне. Ни пряди тумана теперь не скрывало эту красоту, разве иногда белело у подножия, когда с Южного всхолмья стекала самая обыкновенная январская мгла. Но тогда огни лишь подчеркивали ее, а полнеющая луна (тучи отсюда удрали решительно) добавляла великолепия в эту красоту.

…снова стало можно разговаривать, вспоминать, переживать.

– Мой лорд, а как ты не пускал к холодным камням?

«Становился видимым. Пугал».

– А..?

«А наши хозяева не так глупы, как нам бы хотелось. Сгустили туман».

– А про эльфийский огонь ты как догадался?

«Я не догадался. Я просто почувствовал: надо поступить так. Ты же помнишь, как это бывало, когда мы били тварей в Нан-Дунгортебе».

– Помню, – медленно проговорил Хэлгон.

Следопыт занялся костром, хотя тот горел ровно и дров хватало. Ему не хотелось не только говорить о той жизни, но и вспоминать о ней. Не потому, что там были Альквалондэ, Дориат, Арверниэн, – эти вины искуплены и пережиты. Нет, сознание, как испуганный конь, дыбилось и отворачивалось от другого: от воспоминания себя – дружинником. От ощущения себя одной из стрел в колчане лорда – не лучшей и не худшей, неотразимо разящей, если он спустит тебя, и спокойно ждущей его повелительной руки, если сейчас ему нужен не ты.

Тогда это чувство – всё решено за тебя, ты должен лишь исполнять приказ – было слаще восторга любви и торжества победы, а сейчас… Хэлгон предпочел бы вспоминать свою гибель, чем дни жизни, казавшейся тогда счастьем.

Келегорм молча ждал.

– Пойду принесу еще хворост. Вон там, – он показал головой в сторону вереницы костров, – один едва горит.

«Там хвороста хватит до вечера, и ты это отлично знаешь. Хэлгон, – мертвый лорд усмехнулся, – раньше за тобой я этого не замечал».

– Чего?

«Трусости».

– Мой лорд?

«Ты боишься своих воспоминаний. Ты боишься этого разговора. Ты боишься того, как сильно ты изменился. Я не прав?» – он прищурился.

– Мой лорд…

«Ты боишься того, насколько я тебе теперь не ‘лорд’. Ты боишься слова ‘друг’».

Он посмотрел прямо ему в глаза. Следопыт не выдержал, отвернулся.

«У тебя были друзья, Хэлгон? Кроме этого гондолинца?»

Тот кивнул.

«Люди?»

– Да.

«Погибли?»

– По всякому. Кто-то умер своей смертью. Они так быстро умирают…

«И ты закрылся ото всех? Проще быть вечно одному, чем вечно терять?»

Молчаливый кивок.

«Я не умру, Хэлгон, ­– Келегорм усмехнулся, на этот раз весело. – Обещаю тебе: я не умру».

– Ты изменился, мой лорд. Ты научился шутить.

«Смерть изменила не только тебя. Ты сказал, что знаешь Глорфиндэля долгие века, и не ответил на вопрос, сколько знаешь меня. Я потом понял: ты был прав. Я совсем не знаю того Хэлгона, что здесь со мной. Только черты лица… и те не совсем прежние».

– В Аглоне один из дружинников не слишком интересовал тебя.

«Разумеется. Но спроси о причине».

– И?

«Ты не слишком интересовал себя, Хэлгон. Ты был там и тем, где тебе нравилось. Нет?»

– Да. Ты всегда умел видеть скрытое. Поэтому я и шел за тобой.

«Раз мы уже потревожили память Дирнаура, скажи мне, отчего он был мне правой рукой, а ты – рядовым? Роду вы примерно одинакового, ты был выше и сильнее, с ножом и луком – точно не хуже, как следопыт – лучше во много раз. Что было у Дирнаура такого, чего не было у тебя? Что, как ни вера в себя?»

– Я верил в тебя.

«Знаю. Во что ты веришь теперь?»

* * *

Январь показался нолдорам долгим, февраль – бесконечным.

Для них война свелась теперь к поддержанию эльфийских костров, которые не только терзали умертвий, но и лучше любых стрел отпугивали путников.

Поручение Гэндальфа выполнялось как нельзя лучше.

Хотелось взвыть.

Безделье и томительная неизвестность.

Чтобы чем-то занять себя, Хэлгон принялся делать стрелы. На случай, если. Что «если» – не сказал бы ни следопыт, ни мертвый лорд.

В конце января что-то произошло. Келегорм ушел в Незримый мир, но не смог узнать ничего: далеко уйти от курганов он не решился, а здесь были лишь слышны отзвуки всплесков силы.

Вестей – никаких.

Двадцать второй день февраля был ничем не лучше остальных. Не хуже – хоть так.

Низкие тучи держали солнце в плену так же надежно, как нолдоры – своих измученных «хозяев». Вдобавок налетел ветер, пошел снег – мелкий, он таял, едва касался земли.

Хэлгон сидел в шалаше, делая очередные стрелы.

Келегорм где-то бродил, неразговорчивый последние дни. Служба дозорного чем дальше, тем больше угнетала его. Хэлгон понимал и не произносил ненужных слов ободрения. О какой бодрости говорить, если Неистовый уже скоро три месяца вынужден не делать ничего, привязанный к курганам, как коза колышку?

Следопыту не хотелось говорить и самому. Не хотелось вспоминать прошлое – какой смысл в нем, в этом прошлом, если от сражений на юге зависит, останется ли через год в Средиземье хоть один человек, дорожащий памятью об Арноре? Рассуждать о том, что творится в Гондоре и Мордоре, – глупо. Не знаем. И неоткуда узнать. Что толку бросать пустые слова на ветер?

Сколько так сидеть? Чего ждать?

Снег еще этот… Хоть бы метель, мороз – а то недоразумение февральское…

Серый день скукожился в сумерки, снег перестал, но ветер не стихал.

Хэлгон поднялся на холм к костру. Его всё больше… не тревожило, нет… свербило что-то. Он сам не мог понять. Переложил костер, голубое пламя поднялось, нолдору стало спокойнее. Но странное волнение без причины не исчезло.

И, похоже, причина была.

К завываниям ветра добавились голоса умертвий. Тихие, явно обессилевшие, они тем не менее пытались – что пытались? Звать? Несмотря на огни?

Их зов был похож на скулеж голодной собаки, слишком ослабевшей, чтобы с негодованием требовать пищи, это было скорее отвратительно, чем опасно, и всё же нолдор был встревожен: какая сила заставила «хозяев» превозмочь свет огней? Не дожидаясь появления Келегорма (может быть, он уже здесь, только не показывается), следопыт пошел переложить каждый из костров повыше. От этого зов тварей превращался в жалобные стоны, способные в ином сердце вызвать сострадание, но и став едва слышным – не прекращался.

– Что с ними, мой лорд?

«Ты удивишься: не знаю. Я не вижу и не чувствую ничего».

– Что ж, им плохо. Вряд ли нам стоит тревожиться.

Ветер. Стоны, от которых отвыкли. И еще какой-то звук… или кажется?

– Мой лорд? С севера? Ты чувствуешь?

«Отряд. И есть эльфы».

– Но кто? Они же конные, это топот копыт. Наши верхом не ездят.

«‘Наши’, Хэлгон?»

– Дунаданы.

Неистовый мрачно усмехнулся. Хэлгон предпочел не заметить.

«Если это не ‘ваши’, то кто? И что за эльфы?»

Следопыт покачал головой: не знаю. Вслушался:

– Похоже, едут прямо сюда.

«Н-да, нас хорошо видно», – в голосе Келегорма слышалась злая ирония.

Хэлгон, стоя спиной к костру, всматривался в темноту.

Скулили умертвия. Подвывал ветер. Ни единой звездочки не проглядывало сквозь разбухшие от тоски тучи. Но следопыт чувствовал, как уныние и тревога уходят из его сердца, как душа наполняется спокойной радостью, и эта уверенность передается даже его лорду, с лица которого сходит горькая усмешка.

А где-то там, за тучами, никому не видный, но от этого ничуть не менее явный, поднимается молодой месяц, острит свои тонкие, едва прорезавшиеся рожки, обещая удачу в начинаниях. И неважно, что его никто не видит, неважно потому, что это глупо и смешно: верить в реальность лишь того, что перед глазами, неважно, что не знаешь имен друзей, спешащих к тебе, неважно, потому что имена узнаешь совсем скоро, а поддержку чувствуешь уже сейчас, и они едут не на огни, огни только упрощают им путь в этой ночной хмари, они едут к тебе, они здесь ради тебя, это понятно, но почему же верхом и целый отряд, наши ведь никогда не…

– Хальбарад?!

– Доброго вечера, Хэлгон. Примешь гостей? – сын Глиора спешился, цепким взглядом охватил вершину кургана и коротко кивнул: – Приветствую, лорд Келегорм, – безошибочно угадав то место, где стоял мертвый нолдор.

Неистовый на миг растерялся.

«Передай ему привет и спроси…»

– Как я знаю, что он тут? – перебил Хальбарад, не дав Хэлгону договорить. – Слышно же!

В освещенное пространство въехали другие всадники.

– Элладан? Элрохир? Брассен? Лалорн? Что произошло, почему вы здесь?

– Произошло многое, – Элрохир спешился, – но скажи прежде: мы можем остановиться на ночь у тебя?

Он оглядел курганы и поправился:

– У вас?

Поклонился, хотя и не видел Келегорма. Тот безотчетным движением наклонил голову в ответ.

– Да, оставайтесь, – Хэлгон был растерян не меньше лорда, – но…

– Ты волнуешься, что я захочу забрать сокровища какого-нибудь древнего князя? – прищурился Хальбарад.

– Я нет, но эти твари…

«Хэлгон, – Келегорм пришел в себя и заговорил привычным тоном командира, – твари опасны только воем. Передай своим друзьям, что если им не мешает этот шум, то я рад дать им место для ночлега».

– Что говорит твой лорд? – осведомился Хальбарад.

– Ты мысли читаешь?!

– Нет. Просто у тебя такое сосредоточенное лицо, что сразу понятно: ты слушаешь его.

Расседлав коней, дунаданы разбрелись по эльфийским кострам: хоть там и было холоднее, но голубой пламень грел душу. А тело потерпит, тренированное оно – тело.

На вой умертвий обращал внимание, кажется, один Хэлгон.

Уж больно необычным стал этот вой.

Затихающий, прерывистый, он более всего походил теперь на плач ребенка, у которого отняли игрушку. Еще бы! – столько месяцев пытаться заманить сюда людей, и вот приехало столько тел, и каких отличных тел, но тела оказались неправильные, совершенно глухие к зову, ходят над тобой, радуются огню, который тебя мучает, ничем не лучше этих проклятых огненных…

Но сочувствовать умертвиям было некогда: гости и Келегорм желали вести беседу, и переводчик был необходим.

«Прежде всего, какие новости с юга?»

– Были дурные, – отвечал Элрохир, – они нас и всколыхнули. Потом пришли добрые.

– И все они подождут, пока люди лягут спать, – перебил Хальбарад. – Позволь спросить, лорд Келегорм, у вас здесь всегда так?

– Обычно тише, – ответили разом нолдоры, один вслух, другой беззвучно.

– Лорд Келегорм, прости мне мою прямоту, но сейчас война и нет времени на учтивости.

«Я слушаю».

– Мы едем на юг помогать Элессару. Мы оставляем за спиной наши семьи. Хэлгон знает, кто будет защищать их, если придет беда!

– Мальчишки. Юноши.

– И старые воины, – добавил Хальбарад, и Хэлгон понял, что он об отце. Глиор без малого век как добровольно взвалил на себя все тяготы правления, приняв страну из мертвых рук друга и родича.

Келегорм внимательно слушал.

– Хэлгон знает: мы веками прятали наши жилища от орков, а если орки нас найдут, то тем хуже для них.

«Но теперь проснулись твари».

– Да, мы боимся тварей, – ответил Хальбарад прежде, чем Хэлгон произнес слова Келегорма вслух.

«Они не выйдут из-под холмов, – спокойно сказал Неистовый. – Пока хотя бы одного из нас можно назвать живым, вкладывая в это слово любой из смыслов, они не выйдут».

Дунадан медленно кивнул в ответ. То ли по лицу Хэлгона были понятны слова лорда, то ли наследник рода Манвендила обладал способностью слышать незримый мир, то ли один воин понимал другого воина без лишних слов.

«Хэлгон, – произнес Келегорм негромким тоном, – мне очень нравятся твои ‘наши’. Передай ему: если после войны оба уцелеем, я буду рад пообщаться с ним. Он слышит меня лучше, чем эльфы!»

Тот передал.

– Прошу, лорд Келегорм, не загадывай на «после войны», – отвечал дунадан. – Мы люди, нам лучше идти в бой, думая лишь о смерти. Тот, кто думает о жизни, погибнет первым и погибнет напрасно.

Неистовый молча кивнул.

Хальбарад понял его ответ.

…голубое пламя костров горело прямо, не обращая внимания на ветер. Едва слышно скулило под курганами.

Нолдоры и следопыты молчали.

Дунадан ободряюще улыбнулся, встал, размял плечи и сказал с нарочитым удовольствием:

– Что ж, сегодня впервые за много ночей я смогу выспаться в безопасном месте.

Дунаданы уснули в шалаше и вокруг него, эльфы остались у костра.

«Итак?» – потребовал Келегорм.

– Это случилось в прошлое новолуние, – отвечал Элладан. – Наша сестра… с ней говорила владычица Лориэна. А та узнала от самих Хранителей.

­«Что?»

– Гибель Митрандира.

«Ка-ак?!»

– Балрог. В Мории, – коротко ответил Элладан.

Келегорм прикусил губу.

– Всё не так страшно, – поторопился продолжить сын Элронда.

«Неужели? – злой иронией. – Сраженный майа и пробудившийся ужас времен Моргота?»

– Сраженный ужас и возродившийся майа.

«?!»

– Так Гэндальф жив?! ­– едва не вскочил Хэлгон.

– Жив… Вернулся к жизни.

«А теперь с начала и медленно», – прищурился Келегорм.

– Подробностей не знаем мы сами, – заговорил Элрохир, – лишь весть о его смерти, переданную нам сестрой. Сейчас не лучшее время для гонцов, а Арвен…

«Слышит Галадриэль, понимаю. Дальше».

Хэлгона тревожил требовательный тон лорда ­– не стоит говорить с сыновьями Элронда как с собственными дружинниками, но близнецы, похоже, воспринимали это как должное. Уже то, что они слышали Неистового, означало такое понимание и открытость, которые уж конечно выше законов вежливости.

– Она сказала, что раз мага нет в живых, то мы должны собрать тех, кто способен…

«Дальше про Гэндальфа!»

Элрохир замер, Келегорм почувствовал и сам, что был слишком резок, и примирительно сказал:

«Об отряде потом. Как Гэндальф смог вернуться к жизни?»

­– Не знаем, – отвечал сын Элронда. – Это случилось пять дней назад. Мы уже ехали на юг, когда почувствовали радость сестры. Митрандир жив, это всё, что нам известно.

«Хотел бы я узнать больше», – покачал головой нолдор.

Сыновья Элронда промолчали.

«Ладно. Так что с отрядом? Кем предложила ваша сестра заменить одного майара?»

– Не она. Наш отец, – сказал Элладан.

– Она лишь умоляла нас послать Арагорну помощь и отправиться самим, – добавил брат.

«Так кем?»

– Отец сказал нам: «Не сила мечей решит исход этой битвы. Возьмите тех, кто лучше прочих способен сопротивляться Тьме. И тех, кто поможет другим одолеть этот страх».

«Помнит уроки Войны Гнева? Мудро».

Братья вежливо наклонили головы.

Хэлгон подумал, что ему не просто хочется, чтобы похвала Келегорма достигла Элронда, но он дорого бы дал за то, чтобы увидеть выражение лица владыки Ривенделла, когда ему это передадут.

– Отец позволил нам взять коней для всего отряда, и мы помчались по Пустоземью.

– Месяца нам едва хватило, чтобы собрать всех: слишком далеко расходятся пути следопытов.

– И уже в пути на юг узнали от сестры…

«Но поворачивать не стали, – усмехнулся Неистовый. – И правильно: здесь у нас вот какие страшные битвы. Сражаемся со скукой, скоро сами взвоем, громче этих тварей».

– Орки ярятся в Мглистых горах, – тихо возразил Элрохир. – Война на юге началась давно, война на север придет позже.

– Но врагами севера будут лишь орки и варги, – сказал Хэлгон. – Самых страшных тварей сторожим мы. Всё правильно, вы нужнее А…– (имя застряло в горле) – наследнику Элендила.

Келегорм молча усмехнулся: никак не мог привыкнуть к Хэлгону, позволяющему себе свободно говорить в собрании лордов.

Предрассветный холод разбудил дунаданов лучше любого дозорного. Следопыты встали, разожгли обычные костры, начали готовить еду.

– Как у вас… гм, у тебя с припасом? – спросил Хальбарад.

– Неплохо, но… Глорфиндэль привез лембас, а есть его просто так я бы не хотел. Кто знает, что нас ждет.

– Согласен. Брассен, отсыпь ячменя, сушеных овощей, вяленого мяса.

– Лучше сушеных ягод.

– Хм. Сластены вы, эльфы.

Хэлгон улыбнулся.

– Ладно. – Дунадан отошел к седельным сумкам и вскоре вернулся с небольшим свертком. – Забирай половину. Жена напекла в дорогу.

Овсяные лепешки. Простые и на удивление вкусные.

– В них до сих пор тепло ее рук, – сказал нолдор, с поклоном принимая дар.

Дунадан кивнул.

– Тебе нужнее. Не знаю, что нас ждет на юге, но уверен: забота о припасах будет последней из наших тягот.

Хэлгон опустил веки в знак согласия.

– Спасибо. До лета мне точно хватит, даже если беречь лембас на черный день.

– А летом корешков накопаешь, – хлопнул его дунадан по плечу. – Пошли есть. Ты же не откажешься от нашей похлебки только потому, что она с мясом?

– Разве я отказывался хоть раз?

– Вот от чего бы я сейчас не отказался, – Хальбарад мечтательно посмотрел вдаль, – так это от хоббитской картошки, печеной дома в очаге. Вот был бы праздник.

Хэлгон промолчал. Что тут скажешь?

Солнце сонно просвечивало сквозь дымку на горизонте, когда отряд был готов в путь.

Походные костры по просьбе Хэлгона заливать не стали.

Нолдор говорил с Хальбарадом о каких-то мелочах, не в силах отпустить его. С дунаданами тепло, как в том самом доме, где в очаге пекут хоббичью картошку, а они уедут – и ты останешься с холодным ветром, стоном умертвий и мрачным лордом.

Сын Глиора понял это.

– Нам пора, Хэлгон.

Поклонился Келегорму:

– Горд нашей встречей, лорд нолдор.

Тот наклонил голову:

«Рад знакомству, дунадан. Удачи».

– И вам.

Зазвенела сбруя, заржали кони, Серый Отряд размашистой рысью поскакал на юг.

Не оборачиваясь, они знали: на кургане стоят два нолдора – живой и мертвый, – подняв мечи в воинском салюте.

* * *

Там, во внешнем мире, этот день назывался девятым марта.

Там Гэндальф скакал по каменным плитам Белого Города, виток за витком вверх, к Цитадели.

Там роханцы готовились утром помчаться на помощь Гондору, к славе и смерти.

Там две крохотные фигурки, а с ними третья, почти неразличимая, приближались к Минас-Моргулу.

Там было время, люди, судьбы.

Здесь не было ни времени, ни событий. Ни людей.

Только судьбы. Натянутые, как тетива боевого лука.

– Завтра?

«Полагаю, да». – Он чуть улыбается. Он всегда улыбается перед боем.

Солнечный свет меркнет. Это не тучи. Это что-то другое. Пыль? Марево? Небо чернеет, будто сейчас не март, а декабрь.

Посмотреть на солнце. На него уже легко смотреть. На него пока еще можно смотреть. Скоро смотреть будет не на что. А может быть – и некому.

– Не отступить и не погибнуть.

«Не отступим и не погибнем». – Он снова улыбается. Ему сейчас легко. Битва много легче ожидания.

Он столько тысяч лет мечтал о битве.

Всё решится на юге. Их судьба решится на юге. Если там потерпят поражение…

«Сколько у тебя стрел?»

– У нас есть поговорка: нечего делать – делай стрелы.

Он улыбается и кивает. Им долгие месяцы было нечего делать. Стрел хватит.

…стрелков бы.

Он отдал бы сейчас что угодно – даже не за аглонскую дружину. За дюжину бойцов. За полдюжины.

Он улыбается, отсекая несвоевременные мысли. Подкрепления не будет. Не время мечтать.

Не всё решится на юге.

Судьба Арнора решится в Арноре. Если они погибнут, если твари выползут из своих гробниц… не думать. Улыбаться и не думать.

– У нас говорят: двум смертям не бывать. Еще говорят: дважды умирал только Берен.

Он безмолвно смеется, запрокидывая голову и не разжимая губ. Имя былого недруга – донельзя кстати. Не станет же он поступать так, как Берен.

Они не погибнут.

Что бы ни случилось завтра – уже сегодня – они не погибнут.

Не имеют права.

Они ждали, что твари полезут ночью.

А те полезли с рассве… рассвета не было. Только слабый сумрак.

Твари, забывшие о всякой осторожности, о боли, которую им причиняли эти огненные. Твари, утратившие всякие остатки разума и своей воли, – уже просто живое оружие, уже просто щепки в бурунах воли того, кто застил своим мороком солнечный свет.

Они пытались выбраться из гробниц, но их тела – с таким трудом оберегаемые тела! – были слишком слабы и непослушны для того, чтобы отодвинуть камни, прорыть выход сквозь осыпи… веками новое свежее сильное тело делало это само, прежде чем стать их телом, а тут… сил было много, очень много, больше, чем за все столетия, вместе взятые, но истлевающая беспомощная плоть была предательски непослушной.

А снаружи караулил этот огненный.

И как выбираться, если он отсек тебе руку?!

И как шевелиться, если другой пронзил тебя десятком стрел? Да, они не рассекают плоть, но…

Задавить их! Черный холод, черный лед крепче цепи скует их тела, в черном тумане их огонь ослабнет, потухнет, сгинет…

Их только двое. И у одного есть тело. Крепкое сильное тело. Добыча самому сильному.

Тому, у кого еще остались руки, и кто пророет выход наружу первым.

– К спине! – рявкнул Хэлгон.

Келегорм мгновенно повиновался. Не было ни мига задуматься, что не лорду выполнять приказ дружинника, всё это мелочи, которые важны только по ту сторону боя, а здесь – тот прав, кто знает что делает, а Хэлгон – знает.

Следопыт запел.

Как семь столетий назад, когда так же стояли спина к спине, чтобы отбиться от стаи, и отбились, и неважно, что и как было потом, нет ни прежде, ни потом, есть только сейчас, и надо выстоять, и выстоим.

Золотом – зло рассыплется золой, зависть изовьется в слабость, рассеется раздор.

След – сгинет, стает, ослабеет слепая ваша стая, свернешься, скорчишься, сгниешь!

Копыт – корчись, кровью…

… они не варги, у них нет крови.

Но его голос перекрыло пение Неистового. Избранник Оромэ, он лучше, много лучше своего дружинника знал, как воззвать к силе Аратара, силе, воплощенной в плоти Арды, где навек отпечатки копыт Нахара золотым следом горят в земле.

Ветер – волею вьется власть Владыки, верностью высока воля.

Гривой – губит грозный гниющих врагов, громок голос рога его.

Коня – крепче, круче, кратче.

Звездою – звоном изольется свет, разобьется, расколется в дребезги бессильное зло.

Острие – оживет, отразит, обожжет.

Копья – корчиться прахом и крахом в кромешном мраке курганов.

Посветлело.

Не то чтобы мрак разошелся. Но всё же бледный диск солнца стал виден.

Хэлгон сел, привалившись к валуну, и выдохнул:

– Как же нам не хватало тебя эти века…

«Значит, – Келегорм, чуть прищурясь, глядел на восток, – мы можем воззвать к Его силе, не взывая к Нему самому?»

Следопыт чуть кивнул. Не сейчас рассказывать о том, сколько раз это делали.

«Я не думал об этом…»

Хэлгон усмехнулся:

– В Белерианде такие мелочи нас не интересовали. Против драконов не поможет.

«А против тварей Нан-Дунгортеба было не нужно, да. Что ж, наше счастье, что Он нас научил».

– Нас? – мрачно переспросил арнорец.

Мертвый лорд нахмурился.

– Он учил вас. Мудрых и сильных. Тех, кто поведет нас.

«И всё же ты выучился», – тон Келегорма был спокойным. Таким гасят недовольство.

– Я разведчик. Я умею слушать. И слышать.

«И хорошо умеешь».

Снова становилось темнее. Сумрак сгущается? Или просто наступает вечер?

«Хэлгон, мы в ловушке. Что бы мы ни сделали – будет хуже».

– ?

«Тварей ведет воля Саурона. Сейчас они отдышатся – и полезут снова. И если мы снова отобьемся песнью…»

– Мы станем слишком заметны.

Келегорм кивнул.

– И что ты предлагаешь? Не петь, пока это возможно?

Он снова молча кивнул.

Нолдоры молчали. Сколько они должны продержаться? Как долго быть этому сумраку? Дни? Недели? Месяцы? Годы?

«Точно не годы. – Келегорм ответил мыслям их обоих. – Месяц… ну, если Саурон будет очень занят, два – и мы будем заметны так, что моя мечта о схватке с назгулами осуществится».

Он обернулся, пристально взглянул на следопыта.

– Ты спрашиваешь, не брошу ли я тебя?

«Я не спрашиваю. Но ответ я хочу услышать. Я – набегался по отступлениям. А тебе есть что терять».

– Если этот мрак будет и через несколько месяцев, – покачал головой следопыт, – значит, я потеряю то единственное, чем дорожил здесь. Я тоже набегался по отступлениям. За эти тысячи лет – гораздо больше, чем ты за свою жизнь.

«Ладно, – резко перебил его Неистовый. – Тьма всего день, а мы уже мрачнее наших друзей внизу. Поговорим о чем-нибудь хорошем. Расскажи мне о Владыке. Ты ведь видел его – потом? Он простил нас?»

– Нас? – снова переспросил Хэлгон.

Келегорм усмехнулся – в точности, как при жизни.

«Значит, вот как? Те, кто исполнял приказы…»

– Я не знаю, – негромко перебил его Хэлгон. – Я не знаю ничего и ни о ком. Только о себе. Со мной Он и говорить не хотел.

«После Мандоса?»

– После Мандоса. Если бы не Хуан…

Брови Неистового дрогнули.

– …да, не вмешайся он, мы бы сейчас не разговаривали. Меня не отпустили бы сюда.

«А… Хуан? Что он?»

– Делал вид, что ничего не произошло. Вообще – ничего. Что светят Древа.

Келегорм молчал.

– Вот он – точно простил. Всё. И еще… по нему не скажешь, особенно когда он притворяется просто собакой, но… когда он увидел меня, он был так рад…

Келегорм молчал. Только сомкнутые губы чуть напряглись.

– Если ты когда-нибудь уйдешь в Мандос…

«Если я когда-нибудь выйду оттуда», – привычной усмешкой.

– Выйдешь. Я не знаю помыслов Владыки Судеб, но уверен: выйти оттуда тебе может помешать лишь одно: ты не захочешь войти. Но если – Хуан будет счастлив снова увидеть тебя.

«Может быть, – он снова щурился, глядя на восток, – Саурон позаботится о нашей встрече».

Дни и ночи различались мало. Если им приходилось песнью отбиваться (отпеваться, как не преминул заметить Хэлгон) днем, то потом становилось чуть светлее. Если ночью – то нет. Луна шла на убыль, нолдоры ни разу не видели ее сквозь тучи и морок.

Отпевшись, можно было немного отдохнуть. А потом снова. Даже лишившись рук, умертвия продолжали попытки выбраться. Их могло остановить только одно: уничтожение тела. И именно этого делать было нельзя.

Тьма и снова тьма. Даже Моргот не был способен на подобное. Или Морготу это было ненужно?

Что творится на юге?

«Битва еще идет, – отвечал Келегорм на безмолвный вопрос Хэлгона. – Незримый мир бурлит. Если Саурон победит, я услышу это».