Дьявольские шутки

ГЛАВА 29

«ИСПОВЕДЬ ЭЙЛЕРТА»

Холодные каменные стены давили. Полученные в последней битве раны давали о себе знать больше, чем хотелось. Ночь словно остановила время и окрасила мир в чёрно-белый. Хотелось взвыть и неведомой силой пробить дверь, исчезнуть навсегда, лишь бы не здесь, лишь бы не сейчас, лишь бы не так. Он никогда не замечал за собой меланхоличного настроя, но после всего случившегося силы покинули его слишком резко. Он ждал рассвета как спасения, думая лишь о том, что у него получилось спасти самого дорогого ему человека. Он не знал, как сильно ошибался.

Холодные каменные стены пахли плесенью. Он возненавидел этот запах, как только переступил порог маленькой тюремной камеры и понял, что здесь ему предстояло провести целую ночь. Он, кажется, успел попрощаться с матерью, но не успел попрощаться со всеми остальными. Он, кажется, знал, что не вернётся из той битвы. Ведьма его предупреждала. Ведьма же говорила, что карты и руны лгать не умеют. Он не послушал и поплатился за это. Поплатится, когда солнце взойдёт над землёй.

Холодные каменные стены сводили с ума. Как сильно он желал сейчас оказаться не здесь, не сейчас, не так. Как быстро он поверил в Бога, когда дверь за его спиной гулко захлопнулась, а крысы под ногами разбежались. Как сразу он вспомнил все услышанные когда-то молитвы, едва взгляд зацепился за тюремную решётку.

Кандалы непосильным грузом тянули вниз, усталость становилась тяжелее с каждой минутой. Он ждал священника — кажется, перед смертью давали возможность исповедаться даже пиратам. Но священник почему-то не шёл. И, если быть честным, он не очень-то и хотел.

Когда он почти уснул, в двери щёлкнул замок: кто-то пришел. Но открывать глаза так не хотелось, как и не хотелось видеть незнакомца, одетого в рясу. Исповедь ему была не нужна. Если Бог настолько слеп, что не видел мира, который создал, то ему не нужно было прощение.

— У нас не так много времени, — раздался знакомый до щемящей боли в сердце голос.

Риган Оделис стоял на пороге тюремной камеры, и он явно не был священником, несмотря на соответствующую одежду. Эйлерт распахнул глаза и непонимающе уставился на мужчину, уставшего не меньше его самого.

— Не удивляйся. Магия, деньги и сила вперемешку с умом могут сделать всё, что угодно, — ответил он на незаданный вопрос, скинул рясу на пол, оказываясь в более привычной одежде, и подошел к Эйлерту.

— Даже не знаю, рад ли я тебя здесь видеть, — прошептал Лерт, попытавшись улыбнуться. Не получилось. — Если ты пришёл сюда, чтобы спасти меня, то, боюсь, я не смогу сейчас даже идти, не то что бежать или драться со стражей.

Риган сел рядом. После полученных ран ему тоже было сложно двигаться, и вдвоем они не смогли бы справиться с не одним десятком стражников.

Эйлерт как-то сразу понял, что Риган пришёл попрощаться, что все увертюры закончились. Они победили Бермуду, и освобождение для всех моряков стало последним, что они сделали.

— Что с Рагиро? — нетерпеливо спросил Эйлерт, будучи уверенным, что Риган должен был первым делом сообщить ему именно это. Что с Рагиро. Но он молчал, то ли подбирая слова, то ли не желая говорить то, чего Лерту знать не следовало.

— Не знаю, — наконец, произнес Риган. — Всё произошло слишком быстро, ты же сам видел. Изэль едва ли убежала. Ханна, Грэм и Монро исчезли. Райнеру точно удалось скрыться, этот прохвост сбежит даже из Ада. Про остальных я ничего не знаю, Лерт. Рагиро я не видел с самой высадки на берег. Летицию — тоже. Как и многих из твоей команды. Нам остается надеяться, что никто из них не попался английским солдатам.

Слова Ригана — совсем не то, что хотел услышать Эйлерт за несколько часов до смерти. Он слишком хорошо понимал на что соглашался: он один был виноват во всем случившемся. Все смерти — на его совести. Все пропавшие без вести — тоже. Все разрушенные жизни — он разрушил их сам. Как и свою.

У Бога хотелось попросить лишь одного: чтобы с Рагиро всё было в порядке. Даже если он, Эйлерт, умрёт. Даже если сам Рагиро будет страдать, думая, что виноват в его, Эйлерта, смерти. Главное, что живой, подальше ото всех, кто мог бы ему навредить.

На мгновение Лерт даже почувствовал облегчение.

Мгновение очень быстро прошло.

Они молчали, и в их молчании было намного больше слов, чем в любом диалоге. Оба были вымотаны, не хотели говорить и бесконечно думали о том, что произошло и что могло бы произойти, но никогда не произойдёт, потому что Лерт оказался слишком самонадеянным в войне, которую не мог выиграть изначально.

Риган положил руку Эйлерту на плечо, и Эйлерт подумал, почему ему сейчас не двенадцать, ведь так хотелось ни о чем не волноваться и просто обнять кого-то близкого. Молчание кричало громко, и этот крик так сложно было выносить. Ладонь Ригана напоминала о прожитых когда-то счастливых моментах, но успокоения в этих воспоминаниях он не нашёл. Только нескончаемое море боли и тоски по прошлому. А прошлое, как известно, вернуть невозможно.

Лерт бы многое отдал за это.

Если бы было, что отдавать.

До той секунды, пока Риган не положил руку ему на плечо, Эйлерт думал, что не боялся: он заглушал свой страх усталостью, злостью, ненавистью. Но одно прикосновение разрушило защиту, обнажая душу перед самим собой.

Эйлерт не хотел умирать, и это осознание скрутилось в жёсткий ком внутри.

— Риган, мне страшно.

Риган чуть сильнее сжал его плечо. «Я знаю». Любому было бы страшно, если бы он знал, что через несколько часов умрёт.

— Даже идя прямиком к Морскому Дьяволу мне не было страшно, — тише добавил Лерт и закрыл глаза. Тюремная камера — последнее, что хотелось видеть в такой момент. — То есть страшно было, но не так.

Он не мог объяснить, каким был страх тогда и каким он стал сейчас, но точно понимал, что это были два разных чувства. Оба заставляли сердце биться чаще, быстрее, неистовее. Но если страх перед битвой заставлял двигаться дальше, не позволяя оборачиваться назад, то страх перед казнью — заставлял цепенеть, то и дело оглядываясь на прошлое без шанса на будущее.

Почему ему сейчас не двенадцать. Об этом думал не только Эйлерт, но и Риган.

Когда Эйлерту было двенадцать, Риган мог его защитить. Даже после смерти Нельса, Риган всё ещё мог его защитить. Сейчас он был бессилен. Он был бессилен с тех пор, как Эйлерт возглавил «Пандору», — Риган убеждал себя в этом снова и снова, хотя знал, что необузданное море внутри Эйлерта никогда не разрешало его защищать, и все те годы были лишь видимостью безопасности.

Слов не осталось — одни чувства, да и те неумолимо сгорали, оставляя за собой разбитые надежды и пепел.

Если бы Нельс Лир не погиб в кораблекрушении, его бы тоже казнили. Эйлерт всего лишь повторил его судьбу.

Если бы Риган Оделис много лет назад решил восстановить «Эгерию», он бы тоже был повешен.

У каждого из них была одна дорога и один конец. Просто кто-то свернул в нужный момент, а кто-то свернул не туда.

— Спасибо, — шепнул Лерт совсем не слышно, но Ригану было не обязательно слышать, чтобы понять. — Ты заменил мне отца. Не знаю, что со мной стало, если бы не ты.

Эйлерт никогда не забывал Нельса, но не мог отрицать значения в его жизни Ригана. Не мог не обращать внимания на то, как Риган приехал к ним после смерти отца, как Риган остался и помогал ему и матери. Как Риган первый раз его обнял, когда он первый раз заплакал, очнувшись после кораблекрушения. Как Риган учил его стрелять и драться. Как Риган позволил попробовать эль и привёл в бар. Как Риган бросил свою жизнь ради него, Эйлерта.

— Ты стал мне сыном, мальчик.

И от этих слов хотелось плакать и смеяться одновременно. Плакать — потому что больно. Смеяться — потому что капитан пиратского судна никогда не плачет.

— Не говори матери, — после недолгой паузы попросил Эйлерт. — Не говори ей, что меня казнили. Скажи, я погиб в битве. Она не переживет, если узнает, что после победы я угодил в английскую тюрьму и был казнен.

— Не уверен, что Нала вообще переживёт известие о твоей смерти, — выдохнул Риган. Он не хотел этого говорить — слова сами сорвались — и быстро пожалел о сказанном. Эйлерт поник ещё сильнее: после смерти Нельса у Налы оставался сын, но после смерти сына она останется одна, и причин жить больше не будет.

— Просто не говори ей, — повторил Лерт. Он и сам прекрасно понимал правоту Ригана, только слишком сильно не хотел признавать и думать об этом.

Риган кивнул: хорошо. Даже мертвецы имели право на последнее слово и последнюю волю. Эта воля беспрекословно выполнялась. Риган никогда не скажет Нале, что её сына казнили. Нала никогда не узнает правду. Последняя воля Эйлерта оказалась жестокой — он лишил матери того, к чему она всегда стремилась. Правды. Риган не стал его переубеждать.

— Можно ещё одну просьбу?

«На этот раз точно последнюю», — хотел добавить Лерт, но не стал, зная, что мог просить, о чём угодно и сколько угодно, потому что Риган действительно стал ему отцом, и иногда ему хотелось именно так его называть, но он вовремя себя одёргивал.

— Когда найдешь Рагиро, прошу тебя, сделай всё, что понадобиться, чтобы он не жертвовал ни душой, ни сердцем, ни чем-то ещё, чтобы вернуть меня. Нам обоим хватило одного раза. Второго, боюсь, мы не переживём. Я, во всяком случае, точно. Мне не удалось пережить даже первого, — его пробило на смешок. Нервный, раздраженный. — И скажи ему, что он с момента нашей встречи был самым важным человеком в моей жизни и остался им до сих пор. Я уже говорил ему об этом, но мне кажется, он не совсем поверил. Так что…

— Хорошо, — Риган не стал дожидаться, пока Эйлерт скажет что-то, что снова и снова будет разрывать ему сердце. Снова.

И они замолчали.

Надолго.

Пока не начало светать.

Молчание тоже могло говорить, и оно говорило. Эйлерт ни о чём не жалел, даже на смертном одре. И если бы у него была возможность прожить жизнь заново, он бы прожил её так же, ничего не меняя. Риган жалел лишь об одном: что у него так и не получилось защитить сына. Он бы с радостью поменялся с Лертом местами, да только Лерт ни за что ему не позволил бы.

— Как думаешь, это больно — умирать? — первым нарушил тишину Эйлерт. До прихода стражи оставалось немного времени, и это был единственный вопрос, который волновал Лерта.

Ригану не хотелось отвечать. Он говорил Эйлерту, что Нала не переживет его смерть, но ни слова не сказал о себе — он сам не знал, как ему жить дальше, сам был в ужасе не меньше Лерта и сам надеялся, что умирать — это не больно.

— Думаю, смерть похожа на сон. Когда ты засыпаешь, тебе ведь не больно. Значит, когда умрешь, боли тоже не будет. Не переживай.

На мгновение в его голову закралась мысль вступить в бой со стражниками и попытаться освободить Эйлерта. Чем Дьявол только не шутил — вдруг получилось бы?.. Риган мысленно одёрнул себя. Они вдвоем не смогли бы управится даже с его магией — настолько были вымотанными и уставшими. Лерт вообще еле передвигался и вряд ли у него хватило бы сил убежать.

Если бы у них только было ещё немного времени, тогда Риган нашёл бы Грэма и Ханну, Монро и Летицию, да даже Рагиро. Они придумали бы план, они вытащили бы Эйлерта, никто бы больше не умер.

Но у них не было времени.

Солнце уже выглядывало из-за линии горизонта, небо окрашивалось в голубой, но для Ригана и Эйлерта оно истекало кровью.

Для Рагиро в соседней камере — тоже.

Когда двое стражников открыли дверь, Риган уже снова был одет в рясу.

Никто не произнёс ни слова. Эйлерта не надо было уговаривать: он сам направился к стражникам, улыбнувшись уголками губ Ригану, а после — ни разу не обернувшись. Потому что обернись он, уйти бы не смог.

Тяжёлая дверь захлопнулась, и Риган остался один, не зная, что делать дальше, и не зная, хватит ли у него сил увидеть казнь Эйлерта собственными глазами. Первое, что он сделал, скинул с себя рясу.

Когда он выходил в коридор, мимо него прошёл священник. Они на мгновение посмотрели друг другу в глаза, но не произнесли ни слова. Шёл он от соседней камеры, где был заключен Рагиро Савьер.