Двойной эффект

Почти бесконечность

Я ПРОСНУЛСЯ НА СВОЕМ ДИВАНЕ.

Быстрая проверка коммов подсказала, что сейчас 9.12 вечера 27 июня 2147 года. Черт! Сегодня была десятая годовщина нашей свадьбы, и мы с Сильвией договорились встретиться в любимом баре в девять тридцать. Я задремал, играя в видеоигры, – не редкость в будний вечер. Обычно это не имеет значения, ведь Сильвия не возвращается домой раньше полуночи, но даже я понимал, что опаздывать на десятую годовщину собственной свадьбы очень дурно.

Я соскочил с дивана и взмахом руки убрал из своих коммов несколько игровых окон. На случай, если вы, ребята из будущего, общаетесь телепатически или типа того: коммы – это невральные стволовые имплантаты, которые почти каждый получает к своему второму дню рождения. Представляя собой гибридную сеть стволовых клеток и нанитов, к которым наш организм относится как к доброкачественным опухолям, коммы взаимодействуют со слуховыми и зрительными областями мозга, усиливая барабанные перепонки с помощью аудио, а сетчатку глаз – с помощью видео. Коммами также называется любая удаленная коммуникация. У нас так много способов связи, что любое виртуальное общение мы называем просто «комм» (множественное число – «коммы»), и да, это иногда приводило к путанице, потому что мы осуществляем коммы через свои коммы.

Видеоигры исчезли, позволив мне четко увидеть мою захламленную квартиру. У нас с Сильвией была отличная квартира на две спальни в Гринвич-Виллидж – голые кирпичные стены и стальные балки, дивно обработанный деревянный пол, десятифутовые окна, выходящие на Хьюстон-стрит. Сейчас я, не обращая на все это внимания, бросился к шкафу в спальне в поисках относительно чистой рубашки, чтобы надеть ее поверх футболки с надписью «Что сделал бы Тьюринг?»

Заправляя рубашку в штаны и застегивая ее, я молча бранил себя за то, что не поставил будильник. Конечно, в последний год наш брак слегка подпортился, но меньше всего я хотел инициировать Серьезный Разговор. И, по правде сказать, мы оба были виноваты в том, что наши отношения ухудшались.

Почти восемь лет тому назад Сильвия начала работать в «Международном транспорте» – МТ. Специалист по квантовой микроскопии (я очень поверхностно представляю себе эту область), она сумела подняться в пищевой цепочке этого корпоративного гиганта. Около года назад ее повысили, и она заняла новую, секретную должность. Она предупредила меня, что вынуждена будет проводить гораздо больше времени в офисе, но ее жалованье позволило нам переселиться из подвальной однокомнатной каморки на Норт-Бразер Айленд собственно в город. Тогда это показалось запоздалым даром богов на день рождения. Но проходили месяцы, мы виделись все реже, и новая работа Сильвии стала казаться мне не благословением, а проклятием.

Я снова сверился со своими коммами: 21.21. Черт, черт, черт. Мне никак не добраться до «Мандолины» вовремя, даже если возьму машину. Придется телепортироваться. Чтобы оправдать свое появление в самую последнюю минуту, я решил поймать засоленный кабриолет[7].

Я зарабатываю на жизнь засолением. Это вовсе не значит, что я дни напролет добываю соль из древних соленых озер, хотя это занятие почти такое же будоражащее. Работа засольщика состоит в создании новых возможностей машин с ИИ. Полагаю, в ваше время засоление исчезло – наряду с профессиями лоцмана, шофера или учителя: во всех этих сферах нас сменили машины с искусственным разумом.

Но в мое время все еще существовала фундаментальная проблема, связанная со способом мышления компьютера. Не хочу показаться полным гиком и поэтому просто скажу, что мы назвали ее Entscheidungsproblem. Попробуйте трижды быстро произнести это слово[8].

Из-за Entscheidungsproblem компьютеры не могли принимать оригинальные решения. Каждый их выбор мог опираться на заложенные в них данные и алгоритмы. Это не значит, что у них не могут возникнуть новые идеи, но эти идеи могут основываться только на обработке и сопоставлении старых идей, или на вводе данных из других компьютеров, или на вмешательстве человека – и вот в этом случае нужен я.

Мы, засольщики, целыми днями изобретаем произвольные задачи, которые не смог бы грокнуть ИИ. Всякий раз как ИИ не удается предвидеть маневр засольщика, апп становится умнее, добавляя этот непредвиденный подход к своему алгоритму принятия решений, а засольщик получает плату. То есть я зарабатываю на жизнь тем, что я умнее аппа. В моей профессии добиваются успеха, основываясь на качестве принятых засолок. Фирма, в которой я работаю, следит за степенью нашего признания по публичным рейтингам. Чем выше признание, тем выше ты ценишься и тем больше зарабатываешь бабла. Большинство засольщиков не отличают умение быть умнее аппа от свойства выставиться идиотом по сравнению с ним, поэтому они стараются вкалывать старательнее и дольше, чтобы заработать на приличную жизнь. Учитывая мою наследственную лень, я справляюсь неплохо. Я нашел способ превратить искусство засолки в воспроизводимую формулу человечности, сложности и юмора. Я определенно не лучший из засольщиков, но в публичных рейтингах постоянно вхожу в первые пять процентов.

– Пошел на вторую халтурку? – спросила Адина, мой админ, когда я зарегился. – С каких это пор ты стал трудоголиком?

– Ну что сказать? Мне офигенски нравится то, что я делаю, – ответил я, обуваясь в свои лучшие кроссовки. – На самом деле я опаздываю на выпивку, и мне нужно чем-то заплатить за проезд.

– Ну, не плачь, не плачь, – ответила Адина. – Вообще-то у меня есть для тебя легкая задачка. Очередная машина хочет научиться быть забавной.

– Черт возьми, когда бог роботов поймет, что самое забавное в них – это полное отсутствие чувства юмора? Давай ее сюда.

– Она уже здесь. Пока, выпендрежник.

Адина рассмеялась и отсоединилась.

– Привет, – раздался нервный голос. – Для протокола: я он, а не оно.

В ленте на своем комме я видел только какое-то темное пятно.

– Если не хочешь, чтобы люди называли тебя «оно», заведи себе аватарку.

– Это обязательное условие того, чтобы быть забавным? – оживленно спросил он.

Чайник! Легкие денежки.

– Нет. Послушай, я типа тороплюсь. Давай к делу. Спроси меня о том, что меня бесит.

Моя тринадцатилетняя собака, в роду у которой была и португальская водяная, посмотрела на меня со своего места на коврике у двери. Некоторым домашних животных заменяют цифровые помощники. За ними легче убирать, да и живут они вечно. Может, из-за своей профессии, но я по-прежнему люблю собак. Я наклонился и осторожно оттащил в сторону коврик, на котором лежала старушка. Потом, почесав ей брюхо, вышел из квартиры и направился к лестнице, минимизировав поле обзора своих коммов до правого верхнего квадранта моего поля зрения, чтобы не споткнуться и не расшибиться насмерть.

– Хорошо, – сказал апп. – Назовите одно из ваших больных мест.

– Меня бесит чернуха.

– Вам не нравятся черные вещи? – спросил он.

– Нет, я люблю черный цвет.

– Как вы можете любить черный цвет, если он вас бесит?

– Я не говорил, что меня бесит черный – я сказал, что меня бесит чернуха.

– Не вижу разницы.

– Готов раскошелиться?

– Что такое «раскошелиться»?

– Это когда я тебя солю, а ты мне платишь.

– О да. К этому я готов. Именно такова цель нашего взаимодействия.

Бедняга апп, его, должно быть, программировал скриптодетка.

– Хорошо. Начинаем. Моя собака Пруди – помесь черного кокер-спаниеля и португальской водяной собаки. Сначала ее звали Труди, но щенком она страдала недержанием мочи. Иными словами, она повсюду прудила. Поэтому я прозвал ее Пруди, и эта кличка прилипла.

– Ваше любимое – собака Пруди?

– Да, и Пруди черная.

– Очень умно, – бесстрастно сказал апп. – Просолка одобрена.

Я решил, что дам Пруди лакомство, когда вернусь домой.

– Отлично. Кстати, можно сказать, что собаки с недержанием мочи – одно из моих «любимых».

– Это имеет отношение к просолке?

– Ну… жена терпеть не может, когда я называю Труди «Пруди», поэтому слышать, как я зову мою собаку Пруди, – «любимое» для моей жены. Заработал ли я тем самым дополнительный кредит?

– Боюсь, за это не полагаются дополнительные читы.

– Ладно. Пока-пока.

Толкнув дверь, выходящую на улицу, я закрыл окна коммов. Не самый быстрый заработок, но близко к тому. Когда когнитивные компьютеры только появились, это называлось «нейролингвистическим хакерством», а я был одним из лучших хакеров на Восточном побережье.

Ладно – я не вносил свою лепту в улучшение человеческой расы. Но, уверен, вы знаете, что многое, называвшееся «работой», очень давно вытеснили технологии. Конечно, можно соорудить что-нибудь своими руками, а не печатать с помощью принтера, и кое-кто до сих пор делает такой выбор, но это безумно дорого по сравнению с прочими вариантами, так к чему стараться? Большинство людей в 2147 году зарабатывают читы, по-разному взаимодействуя с ИИ. Причем они редко представляют себе, для какой системы решают проблему или зачем; они знают только, что за это платят. Мне кажется, обычно аппы хотят, чтобы с ними просто поговорили.

Тревожило ли меня когда-нибудь то, что мой способ зарабатывать на жизнь в общем и целом делает аппы настолько умнее, чтобы они больше во мне не нуждались? Да. Но я никогда на этом особо не клинился. И в любом случае меня преследует не технический прогресс, а «Международный транспорт».

Но я забегаю вперед. В тот вечер июньского вторника я бодро прошагал два квартала от своей квартиры до Телепортационного центра (ТЦ) на Вашингтон-сквер. И когда пришел, на моих коммах было 9.29.

Удивительно, но дождя не было. В Нью-Йорке выдался один из редких ясных летних вечеров, а значит, в воздухе было недостаточно углеводородов, чтобы москиты их метаболизировали[9]. Обычно в небе Манхэттена темно от миллиардных стай москитов, которые поглощают загрязняющие атмосферу вещества и писают водой. И все это – часть волшебного танца химии и генной инженерии, позволяющего нам, людям, выживать, несмотря на все наши старания самоуничтожиться.

Надеюсь, что к тому времени, как это прочтут, мы найдем для воздушного синтеза более элегантное решение, чем эти шумные отвратительные насекомые, генетически преобразованные в летучие переработчики водяного пара. Пусть поедают метан, а не кровь, и выделяют воду, а не разносят болезнь, я не против, но все равно они меня дико раздражают.

Я пересек Четвертую Западную улицу, подходя к ТЦ на Вашингтон-сквер. В отличие от нескольких других мест на планете, где вокруг ТЦ по-прежнему стоят редкие пикетчики, протестующие против замены обычного транспорта телепортацией, или религиозные фанатики, пытающиеся убедить людей, что такая технология – это убийство, Нью-Йорк сразу приветствовал новшество ввиду его явных преимуществ. До тех пор большинство религий относились к телепортации двойственно. Телепортация считалась не транспортом, а способом перевозки грузов. До 2109 года сама мысль о телепортации органической материи казалась лишенной смысла и беспочвенной – технически невозможной из-за проблемы суеты: живые существа суетливы. В то время хорошая атомная модель в реальном времени, способная точно предсказать, как в следующую секунду поведет себя живой организм, все еще была сладким сном ученых.

Но в мое время эту проблему уже двадцать лет как решили. На вкус некоторых телепортация стала чересчур популярной. Для тех, кто хотел телепортироваться на другой конец города, очереди у ТЦ иногда делали более выгодным перелет на дроне или поездку в автобусе. ТЦ обещали, что в следующем поколении они смогут телепортировать сразу несколько человек, но не указывали, когда эти посулы станут реальностью.

Станции ТЦ трудно не заметить. Маленькие красные прямоугольные бетонные здания, испещряющие землю, как оспины лицо. Вход и выход в такие здания всегда украшены символами ТЦ, и с боков всегда общественные туалеты. Почему рядом с ТЦ всегда есть туалеты? Толкового физиологического объяснения нет, но телепортация обычно оригинально действует на мочевой пузырь.

Когда ученые впервые начали телепортировать живые существа, было установлено, что сложные организмы, начиная с животных размером с кошку или собаку, при каждой телепортации теряют несколько граммов веса. Любопытно, что этого не происходило, когда тех же животных подвергали эвтаназии, а потом телепортировали. Некоторые религии пытались объявить это явление свидетельством потери души, но поскольку во всех прочих отношениях телепортированные живые существа не изменялись, можно было прийти только к двум заключениям.

Либо душа способна к регенерации, то есть организмы крупнее кошки отращивают ее заново. Либо – что гораздо вероятнее – потеря веса не имеет никакого отношения к душе и должна рассматриваться как потеря пакетов[10][11]. С этой легкой потерей веса столкнулись почти все.

Я прошел на транспортер, и тот унес меня вниз, в чрево станции, скользя мимо серых цементных свесов и позолоченных столбов. Угодив в облако серого тумана, я ощутил знакомое щекотное прикосновение к коже множества нано. Я телепортировался не сосчитать сколько раз, и все равно от прикосновения крошечных роботов, сканирующих мой организм, похожего на прикосновение морских брызг, я всякий раз покрываюсь гусиной кожей. Нанитовый туман не только каталогизировал каждую клетку тела, волокно одежды и расположение молекул у каждого человека, попавшего в такое облако, но одновременно проверял, нет ли контрабанды. Где-то в какой-то базе данных телеметрические расчеты этого тумана и результаты биологического осмотра используются для создания моей последней полной копии – моего метаобраза, резервной копии. Вся процедура заняла около пяти секунд. В конце движущегося транспортера короткая стрелка показывала вперед, на самую короткую очередь. Поскольку телепортационных камер много, а час пик уже прошел, передо мной было всего два человека.

Не прошло и трех минут, как я оказался в кабине. В ТЦ уже загрузили в компьютер мой транспортный манифест, синхронизировали его и проверили на соответствие мои коммы. Низкий барьер в желтых полосках перед входом в небольшую камеру Панчева эскроу опустился – я мог войти. За барьером ждал единственный стул на магнитных подвесках, очень похожий на пассажирское сиденье в дроне, но отделанный блестящим металлическим золотом. Думаю, повсеместное обилие золота в ТЦ должно было создавать впечатление роскоши.

Как только я сел, автоматический транспортер бесшумно перенес стул в соседнее помещение – камеру Панчева эскроу, где на стене красовался универсальный символ неподвижности и спокойствия: силуэт сидящего на стуле человека и циферблат часов на стене рядом с ними.

Сама камера Панчева эскроу была целиком выкрашена в светло-бежевый цвет, за исключением одной черной халцедоновой стены, к которой сразу же повернулся мой стул, на девяносто градусов. На стене появилось слово «ФОЙЕ». При телепортации камера отправления называется «ФОЙЕ», а камера прибытия – «ВЕСТИБЮЛЬ».

Под надписью «ФОЙЕ» появилось изображение кондуктора, который должен был еще раз проверить мою личность и место назначения. Это был лысый азиат, который выглядел так, словно большую часть жизни проводил на стуле и ему это не слишком нравилось. Он монотонно напомнил мне, что я должен прочесть, а затем подписать, коснувшись эмотикона «кивок», перечень, набранный мелким шрифтом, различных юридических моментов, появившихся в виде голограммы перед моим лицом.

Телепортация – весьма необычное переживание. Вот вы сидите один-одинешенек в небольшой камере в одном месте – и вдруг оказываетесь в такой же камере совсем в другом. Если смотреть со стороны очень похоже на представления о телепортации до того, как она стала возможна, только все происходит в обратном порядке. Человек оказывается в месте своего назначения на четыре секунды раньше, чем исчезает в камере отправления. От этого, конечно, можно спятить.

Еще более странно, что никто не знает, каково это – телепортироваться. Я хочу сказать, что мы знаем, каково это – прибыть куда-то, но сам переход происходит так быстро, что вообще не ощущается. Мы знаем только, что, когда снова загорается свет, мы уже на том конце.

Когда телепортацию человека осуществили впервые, появилось множество записей, демонстрировавших процесс Панчева эскроу[12]. Вот человек сидит в кресле, а вот уже перед нами только водяной пар и пыль. Выглядит ошеломляюще, но на деле это совершенно безопасно. Как объясняет ТЦ, мгновенно исчезающие призрачные очертания телепортируемого – это просто слой пыли, остающийся, когда человек исчезает. Процесс протекает так быстро, что молекулы воды, мертвые клетки кожи и прочие частицы с вашей одежды и тела – все то, что не ушло по назначению, – на мгновение повисает в воздухе, вроде как пыль в форме птицы, какую оставлял Роуд Раннер, убегая от койота Вайла в старых, 1950-х годов, мультиках «Уорнер Бразерс»[13]. Понимаю, вы считаете меня ненормальным, потому что я смотрю мультики двухсотлетней давности, но что я могу сказать… люблю хорошее.

Я телепортировался много раз, поэтому не знаю, почему все это полезло мне в голову именно теперь. Все равно что вспомнить, ложась спать, что синдром внезапной смерти во сне – реальная вещь.

Иногда я страшно туплю.

Я быстро просмотрел убористый голографический шрифт и коснулся кивающего головой смайлика – согласен.

На три-четыре секунды комната погрузилась в полную тьму, последовала короткая белая вспышка, а потом снова загорелся свет и оказалось, что я точно в такой же комнате, с одним лишь отличием – на стене передо мной была надпись «ВЕСТИБЮЛЬ».

– Добро пожаловать в ТЦ «Вашингтон-сквер», – сказала со стены новый кондуктор – женщина. Может, она была новенькая или еще что-нибудь, только ее румяное лицо и искренняя улыбка были гораздо приятнее, чем безжизненный стеклянный взгляд предыдущего кондуктора. А может, просто гораздо приятнее наблюдать за прибытием.

Висящий в воздухе стул вернулся в предбанник. Барьер опустили, и я вышел в ТЦ примерно в двух километрах от того места, где был только что. Перелет обошелся мне почти в дневной заработок, но я оказался в нужном месте, опоздав на встречу с Сильвией всего на семь минут, а не на целых полчаса.

Я вышел из ТЦ на Вашингтон-сквер, прошел через толпу делающих селфи туристов, миновал гигантские вспыхивающие голограммы, свернул в переулок и оказался перед нашим старым логовом времен колледжа – «Мандолиной».

Вышибала проверил мои коммы и махнул рукой: проходи. Бар получил свое название из-за старинной лакированной стойки. Она сделана из склеенных и покрытых лаком брошенных, сломанных струнных музыкальных инструментов. В основном мандолин, хотя иногда встречаются расположенные в художественном беспорядке остатки укулеле и гитар. В остальном обстановка напоминает пивную начала двадцать первого века, с подлинными пивными кранами, смешанными на заказ коктейлями и необычным, написанным мелом от руки меню на настоящей доске.

Я осмотрел почти пустое помещение. Был вторник, и присутствовали только серьезные любители выпить. Я снова осмотрел лица примерно десяти человек: коммы узнают Сильвию, даже если она смотрит в другую сторону. И начал сочинять остроумное оправдание своему опозданию.

К несчастью, я не успел его придумать: на меня напали сзади.