Двое из будущего. 1904 -…

Глава 2

Через несколько дней после моего визита к Макарову ко мне пришли мои архары и, довольно потирая руки, сообщили:

— Все, Василь Иваныч, ваша запасная дача готова! Можно заселяться.

— Давно пора, — ответил я и на мотоцикле поехал принимать работу. Последние две недели я там не был и не знал, что они там натворили. Сруб был давно поставлен, крыша возведена, кое-какая внутренняя отделка тоже проведена и только печь, самая главная вещь в любом доме тормозила наш переезд. То погода сначала не позволяла класть перемерзшую глину вместо раствора, то сам кирпич по каким-то неведомым причина вдруг стало трудно приобрести, то еще какая-то ерунда. Но потом все нормализовалось и Петро с Данилом завершили постройку и теперь можно было организовывать переезд в безопасное место. А там и вправду был безопасно. С западной стороны от дачи на холме находилась батарея номер восемнадцать, с северной нависал Драконовый хребет, упирающийся прямо в море, с запада была дорога, идущая в Старый город меж этих двух возвышенностей, а с юга, собственно само море, куда имелся превосходный спуск с неплохим галечным пляжем. И именно поэтому, из-за этого спуска к морю и всегда свежему воздуху, офицеры и приобрели здесь участки под свои летние дачи. Сейчас здесь пусто, домики закрыты, а ставни заколочены. И наш домик здесь будет единственным обитаемым. И даже вездесущие собаки здесь не бегали.

Мои парни сделали даже кое-какой забор и ворота с калиткой. Хозяйственных построек пока что во дворе не было, лишь один сортир, словно восковая свечка торчал на всеобщее обозрение. Дом был небольшой, гораздо меньше того, в котором мы сейчас проживаем. Две комнатки, одна, значит, моя, другая для парней. Лизе комнаты не оставалось и, похоже, ей придется ночевать на лавке возле печи. Или же с парнями в одной комнате, но вряд ли она на это согласится.

— Ну, что ж, хоть и тесно, зато безопасно, — резюмировал я, расстегивая пальто. В доме уже было натоплено, а печь, испуская в трубу последние дымки, источала прямо-таки адское пекло. Я прикоснулся ладонью к неоштукатуренному кирпичу и, обжегшись, одернул руку.

— Не бойтесь, Василь Иваныч, не сгорим. Это мы так проверяли, — заверили меня парни. — Потом когда на улице теплее станет, мы ее оштукатурим и побелим.

— Хорошо, — удовлетворенно кивнул я. — Значит можно переезжать.

Парни переглянулись и довольно хлопнули в ладоши. Им тоже до чертиков надоело слышать, как над головой летают снаряды и каждую секунду гадать, куда прилетит шальной подарок — соседу ли, или же нам. В тот день, когда я беседовал в госпитале с Макаровым, один такой упал к какой-то сотне метров от нашего дома, чем до смерти напугал Лизку.

В тот же день они организовали переезд. Лизка же, получив разрешение, сбежала на новую хату, прихватив с собою лишь сковороду и кое-какие продукты. Ну а я пока вернулся на старое место, собирать свои вещички. И вот за этим занятием, когда я раскладывал по папкам различные бумаги, меня и застал Андрей Прохорович, тот самый переводчик, что катался со мною в Америку. Зашел в дом со стуком, встал в дверном проеме и, разглядев мою согбенную спину, сказал:

— Здравствуй, Василь Иваныч. Что, тоже сбегаешь?

Я разогнулся.

— О-о, а я уж думал ты не придешь. Как по приезду в Дальний мы неожиданно расстались, так больше и не встречались! Куда исчез-то?!

— Да, дела тут сворачивал, — ответил он, проходя в комнату.

Мы пожали руки.

— Куда пропал-то? — повторил я вопрос. — У меня ящик твоих сигар так до сих пор и стоит. Уж думал, что самому скуривать придется.

— Да, за ним я и пришел. А еще оплату за работу получить.

— Конечно.

Прохорыч выглядел несколько уставшим. Как сказал потом, он приехал в Артур на поезде и первым же делом пошел ко мне. Я с ним честно расплатился, отдал ему ящик сигар и, пригласив в ресторан, потребовал разговора.

— Ну, говори, куда сбегал?

— Да, понимаешь, какое дело, — начал он объяснять, дожидаясь заказа. — Опять вот переезжаю. Как война началась, так и пропала торговля.

— Куда на этот раз?

— Теперь в столицу. Опять торговать буду, английские колониальные товары возить. Связи в Лондоне есть, так что это дело я легко освою. Эх, Василь Иваныч, не вовремя эта заварушка с японцем приключилась, на месяцок бы попозже. Я бы тогда и дом продать бы смог и вообще. А сейчас бросаю все, только лишь вещи, да непроданный товар вывожу.

— Сразу в Питер перевозишь?

— Нет, переваливаюсь через Верхнеудинск. Там меня жена с детьми дожидаются, там же и вещи все. Как к ним вернусь, так и выдвинемся. Эх, натворил делов японец, не разгрести. В Харбине говорят, на Куропаткина шпион японский напал. Да только его остановили вовремя.

— Гм, не слышал тут ничего такого. А что и вправду напал или так — враки?

— Говорят вправду, да только сам знаешь, как люди любят языком чесать. Там может и не это японец был, а маньчжур, и не напал, а пьяный рядом упал, да не рядом с Куропаткиным, а с каким-нибудь занюханным офицеришкой. Да и вообще, — он недовольно отмахнулся, — не хочу об этом говорить. Тут в народе слухи ходят, что он всю войну японцам проиграет, и никто ему не доверяет. А он с этого злится.

— Отчего же так?

Он неопределенно пожал плечами:

— Слухи…

А я внутренне усмехнулся. Неужели моя болтовня пошла в народ?

— А ты что думаешь?

— А мне некогда думать. Мне надобно свое забрать, да в Верхнеудинск снова бежать. Некогда мне. Поезд у меня завтра, а вот переночевать здесь негде.

— Что ж, тогда оставайся у меня. Все равно я в другой дом переезжаю, а этот, стало быть, пустым оставляю.

— Славно, — ободрился Прохорыч.

— Слушай, а что насчет, чтобы поработать в Питере на меня? — спросил я его. — Что ты надумал по этому поводу?

Он как-то неопределенно склонил голову, скривил рот. Но не ответил. И я расшифровал его пантомиму по-своему:

— Не хочешь?

— Не в том дело, Иваныч. Я ж купец, не фабрикант. Что и где подешевше купить, а потом это же продать да за дорого, это я понимаю. А вот как производство наладить, да потом придумывать что-то новое — вот этого я не понимаю. Чайки твои — в газетах пишут, что энтузиазмы с охотой принялись строить их по твоим картинкам, да в небо сигать с каждой крыши. Что ж, дело это нехитрое и совсем не сложное. Тут я бы справился. Но вот сделаю я таких дюжину, продам, получу прибыль, часть отдам тебе. А дальше? Что дальше делать? Я же в этой ерунде ни в зуб ногой! И меня на первом же повороте и обскачут и сделают лучше, чем я. Вот тут-то я в лужу и сяду и стану терпеть убытки. Нет, Иваныч, не для меня это, не мое. Я купец, не фабрикант.

Он был в какой-то степени прав. Действительно, люди увлеченные очень быстро сделают копию нашей чайки, а в скором времени и значительно ее улучшат. Энтузиазмы всегда славились своей неуемной энергией. Но мне на это дело смотрелось по-другому, и потому я ему сказал:

— У нас очень сильная юридическая служба, и очень сильно налажено патентование изобретений. Моя чайка в Питере сейчас уже наверняка получила документы на привилегии, а следом за Питером патентование пройдет и в остальном мире. Энтузиасты — шут с ними. Ну, сделают пару планеров для себя, да продадут еще парочку — они погоды нам не сделают и на них внимания можно не обращать. Тех, кто понаглее и надумает серьезно нажиться на нашем изобретении — моментом осадят мои юристы. А они у меня словно волки, вцепятся в глотку — не отпустят. Да и тебе в основном я предлагаю не строить, а торговать, то есть продвигать наш продукт, — я многозначительно поднял палец, а затем с хитрецой продолжил: — Хотя помнится, ты мне ранее говорил, что просто за торговлю отвечать не хочешь. А хочешь быть генеральным директором.

— Я тоже это помню. И еще я тогда тебе сказал, что не желаю заниматься воздухоплавательными аппаратами.

— А автомобилями? Например, наладить производство и продажу наших машин в Штатах?

— В Америке? — удивился он. — А почему там?

— Там рынок больше и возможностей тоже. Денег мы на производство выделим, дадим толковых людей, инженеров, будем давать проекты, предоставлять комплектующие. Есть интересная задумка, как сделать так, чтобы и производство выдавать на гора и себестоимость сделать низкую. Ты, нам в Америке пригодился бы как нельзя кстати, с твоим-то знанием языка и деловой хваткой. Жалование положим хорошее.

— И сколько же? — прищурив глаз посмотрел на меня он.

— Хорошее, — уклончиво ответил я. — Не будешь жаловаться. Но должен сказать тебе, что и требования к тебе как к директору будут высокие. Понятно, что ты не привык подчиняться и делаешь все сам, но не торопись отказываться, есть еще кое-что.

— Так-так, — догадался он, — неужели мои капиталы тебе захотелось к себе прибрать?

— Нет, не к себе, — мотнул я несогласно головой, — а предлагаю тебе приобрести паи. То бишь стать совладельцем автомобильного производства. Сам понимаешь, какие это перспективы, не чета твоим нынешним сбережениям. Кстати, если ты не знал… Мы тут в Америке на самом взлете приобрели кое-какой пакет акций у господина Жиллета. Приобрели за не очень большие деньги, тот в них сильно нуждался и вот теперь, спустя почти два года он «вдруг» поднялся и разбогател. А все почему? А все потому, что станки его бритвенные неожиданно оказались очень многим нужны. Не скрою, мы своей рекламой очень сильно ему помогли, не без этого. Но результат-то каков!

— Каков?

— Жиллет разбогател до такой степени, что хоромы себе трехэтажные стал возводить, а под фабрику строит новые корпуса. Ну а так как и мы владеем в его фирме почти пятьюдесятью процентами акций, то у и нас доходы, соответственно, не меньше. Можно сказать — озолотились мы на нем. Америка до безумия богатый рынок и дальше ее богатство будет только нарастать. Так что если и строить автомобили, то только в Америке. Она все проглотит.

Нам в ресторане подносили кушанье. Мы его лениво ковыряли и беседовали. Андрей Прохорович замолчал, обдумывая услышанное, откинулся на мягкую спинку стула. Я его не торопил, а вонзив в кусок мяса вилку, терзал его ножом. Говядина что-то оказалась слишком жесткой, совсем не по-ресторанному. Война, что тут скажешь, с продовольствием стало происходить что-то непонятное. Вроде бы нас еще не отрезали по суше, а цены на рынке уже выросли на треть и качество сильно упало. Мне-то с моими капиталами на это наплевать, а вот людям простым было уже сложновато.

В тот день мы ни к какому соглашению не пришли. Прохорыч попросил время на обдумывание, я согласился. Лишь убедительно просил по приезду в столицу встретиться с Козинцевым. Уж тот-то ценный кадр не должен был упустить и если уж не уговорит стать директором автозавода, то, по крайней мере, попробует наложить лапу на его капиталы. Уговорит его вложиться в наши проекты.

На улице мы извозчика брать не стали, а пошли до дома пошли пешком. Путь не такой уж чтобы далекий, а погодка располагала, так что, почему бы и нет? Ну и поговорили заодно про жизнь, про его убытки в связи с войной. Да, приехав в Дальний после нашей поездки в Америку, он так и не смог продать свои помещения и потому ему пришлось их бросать. Товар весь вывез, но кое-что, чтобы не тащить с собою на другой конец страны пришлось продавать с большой скидкой. Так за месяц он завершил свою торговлю в Желтороссии и организовал переезд семьи и всего скарба до Верхнеудинска. А временно устроив их там, сам рванул сюда. Сказал, что из-за всей это передряги он потерпел убытков почти на пятнадцать тысяч, что не добавляло ему удовольствия.

Пока шли по набережной и болтали, грея спины под высоким солнцем, услышали как со стороны Ляотешаня что-то сильно бахнуло. Прохорыч обеспокоенно завертел головой, стал прислушиваться к вою снарядов. Но в небе было тихо.

— Это не похоже на японцев, — сказал я, подумав.

— А что же тогда?

— Не знаю. Может с батареи пристрелочный сделали или еще что. Но точно не японцы, так что можно не бояться.

И он успокоился, и мы пошли дальше. Как я и обещал, на ночевку устроил его в опустевшем дома, положив в комнату, где ранее обитали Петро с Данилом. Да и сам там же заночевал. Переться на новый дом у меня уже не было никакого желания.

А на следующий день, после того как проводил своего бывшего переводчика, я узнал, что же это был за бабах вчерашним днем. Оказывается, один из катеров, что ставил напротив Ляотешаня минные заграждения, по какой-то причине подорвался на собственной мине. Лейтенант, командир катера и одиннадцать членов экипажа погибли. Никого спасти не удалось. И опять сухопутные офицеры заговорили, что во всем этом виновата лишь низкая выучка морских, привыкших за эти года лишь одному — протирать штаны в кабаках.

А через три дня опять новость — еще один корабль наткнулся на собственную мину и затонул. На этот раз это было совершенно гражданское судно, перевозивших наших моряков. Но сам факт! Блин, в такие моменты я понимал резкость Сталина и у меня, как и у него возникало жгучее желание всех расстрелять! Четыре корабля за неполные два месяца войны уничтожены лишь благодаря банальной халатности и неумению! Ну вот как в подобных условиях можно выиграть войну? Порою у меня складывалось впечатление, что японцам особо и стараться-то не придется, наши вояки сделают все сами.

В тот же день, когда я с явным раздражением выслушивал очередную новость, ко мне на склад заявился сам генерал Белый. В сопровождении нескольких офицеров он, прошел внутрь, нашел меня подле своих химиков и, пожав в приветствии руку, сообщил:

— Ну что ж, Василий Иванович, вот и настало ваше время. Пора бы вам обучить нас стрелять из ваших минометов, да продемонстрировать вашу умелую стрельбу.

— Это просто здорово, — сказал я, гася в себе отчаяние, возникшее в связи с трагическими известиями о гибели коммерческого судна. — Честно признаться, я уже устал вас ждать.

После начала войны, после того как я продал военным часть своих запасов, и после того как Белый в отрытую сказал, что приобретет мои минометы и боеприпасы к ним, я не раз ходил в штаб и предлагал генералу свои услуги. Говорил, что для минометных расчетов необходимо хотя бы минимальное обучение. Генерал со мною соглашался, но раз за разом просил обождать — он в те дни решал более насущные вопросы. И вот, похоже, у него выдался свободный денек.

— Хочу вам представить человека, который будет ответствен за новую минометную артиллерию. Подполковник Бржозовский, Николай Александрович. Познакомьтесь.

Из его свиты выделился человек чуть старше сорока лет со слегка полноватым лицом и растительностью на лице на отращенной на манер Атоса, графа де Ла Фер из старого советского фильма. Он протянул мне руку:

— Бржозовский, Николай Александрович, подполковник новой крепостной минометной артиллерии.

Этот человек мне не был ранее знаком, да и лицо его я до этого не встречал. Даже в штабе крепости, куда я иногда заходил, я его ни разу не видел. Но он меня заочно знал, это было несомненно. То, с каким чванством и чувством собственного превосходства он мне протянул руку, говорило о том, что он не считал меня своей ровней. Но мне было «пофиг», дело важнее.

Мы пожали ладони.

— И вот что, Василий Иванович, — продолжил Белый после нашего знакомства, — дело ваше весьма важное. Вы должны будете рассказать подполковнику всю теорию стрельбы из ваших орудий, рассказать о вашем видении тактики применения и обучить персонал безопасной и грамотной стрельбе. Понимаю, что ваше оружие новое и как с ним обращаться, пока нет никакого понимания. Но это не страшно, нам сейчас главное взяться за это дело, а там разберемся. Николай Александрович в артиллерийском деле человек грамотный, так что он быстро поймет что к чему.

И спустя какое-то время генерал Белый ушел, оставив мне подполковника. И мне пришлось с ним знакомиться более основательно. Выяснилось, что Бржозовский до этого момента заведовал хозяйством крепостной артиллерии и был что-то вроде главного каптенармуса по пушкам, снарядам и прочей атрибутике. Но в связи с тем, что возникла необходимость освоить новое оружие, генерал Белый и выдвинул подполковника на новую еще официально не утвержденную должность. Не знаю, как к подобным переменам отнесся сам Бржозовский, но, если судить по его недовольному виду и бросаемым репликам он был не особо в восторге. Но надо отдать ему должное, в теорию навесной стрельбы он вник со всем своим прилежанием и стал активно развивать новую идею, на карте определяя, откуда можно будет вести безопасную стрельбу по врагу.

Следующим днем он выстроил передо мною три десятка солдат при нескольких офицерах низших чинов. И с того момента я на неделю погрузился в обучение. Сначала теория и наглядная демонстрация и самого оружия с боеприпасами и нового взрывчатого вещества. Для наглядности того, о чем говорю, мне пришлось скрутить с одной мины заглушку, стаявшую на месте взрывателя, и выковырять пару прессованных таблеток тротила. Потом эти таблетки к ужасу Бржозовского я прихлопнул массивным валуном, а затем поднес спичку. Тротил жарко закоптил, поплыл по камню, но не взорвался.

Ну а после теории мы приступили непосредственно к стрельбе. Ушли от крепости на значительное расстояние и, протянув в сторону телефон и отправив туда же наблюдателя с биноклем и картой, приступили к набиванию навыков. Стрельба из миномета, как по мне, дело простое. Есть таблица, есть карта с расстоянием. Выставляй миномет и закидывай по одной, стараясь не воткнуть одну мину в другую. Так я считал и подобным образом я доносил до ушей слушателей. Но Бржозовский, надо опять отдать ему должное, так не думал. Он подошел к этому делу основательно, прописал инструкции, то, как все он это видел и заставил своих подчиненных вызубрить их на зубок. Каждому распределил роли в расчете. И только лишь после этого разрешил приступить к практическим стрельбам.

А самый первый выстрел сделал он сам. Осторожно опустил мину в жерло ствола и та, с шелестом скользнув вниз, выстрелила. Подполковник задрал голову, пытаясь ее рассмотреть, но, не увидев, стал ждать разрыва. Спустя какое-то время его дождался, понял, что сделан недолет, но прежде чем исправлять наводку, дождался отчета наблюдателя.

— Недолет сорок, право десять!

И подполковник, склонившись, ввел поправки. Вторая мина легла почти в цель.

— Недолет десять! Лево десять!

Ну а третью Бржозовкий запустил точнехонько в подготовленную мишень и, получив отчет наблюдателя, остался доволен. И после этого отошел от орудия, уступив место подчиненным.

За время обучения первой партии мы потратили около пятидесяти мин и что-то около двух сотен весовых болванок, у которых вместо тротила была насыпка из обычного песка с опилками. Так прошло обучение первой партии минометчиков, следом за ней последовала вторая. Но следующих людей обучал уже не я, а сам подполковник. Он, поблагодарив меня за науку, за новое оружие, вежливо, но вполне настойчиво отстранил меня от этого дела. А я с легкостью отошел в сторону, Бржозовский на самом деле оказался грамотным специалистом и, приняв от меня новые знания, смог с легкостью организовать обучение. Ну а что, разве это было плохо, разве не к этому я стремился? Вот потому-то для порядку понаблюдав за второй партией обучаемых, я спустя какое-то время навсегда оставил подполковника и более в процесс обучения не влезал.

Как-то очередной глубокой ночью во второй половине апреля японцы предприняли массированную атаку на наши корабли и батареи. Первые выстрелы прозвучали около часу ночи. Лизка, напуганная хорошо слышными залпами, соскочила с лавки и спешно натянула на себя платье. Проснулся и я и, поняв, что ночка будет неспокойной, поднялся с кровати.

— Слышали, вы тоже слышали? — встревожено спросила она, когда я зашел хлебнуть воды.

Снова бахнуло одиночным со стороны Электрического утеса. Затем прогремело еще несколько залпов. Снаряды улетели в сторону открытого моря, а оттуда, словно в приступе отчаянной злости, безостановочно ответом забили японские орудия.

Я неспешно оделся и вышел из дома. На небе светила яркая луна и море, слегка неспокойное, накатывало пенным прибоем. Японские корабли хорошо были заметны при такой погоде, несколько десятков их кружило в нескольких километрах от крепости, а залпы их орудий, словно магниевые вспышки, фотографировали море, вырывали из мрака их грозные силуэты.

Отвечали и наши корабли. Со стороны пролива в японцев били орудия нескольких канонерок. Не маневрирую, стоя на якоре, они лупили по врагу со всей возможной яростью. И какой-то крейсер непрестанно ухал пушками, озаряя внешний рейд шарами дымных вспышек. На нашей стороне где-то упали снаряды, взорвались, подняв высокие брызги и волну, но и японцам прилетело. Даже с моего места было видно, как рядом с их кораблями вспухали высокие сталагмиты.

От моего дома японцы были видны как на ладони. Вот они — в прямой видимости. Курсируют туда-сюда в кильватере флагмана, разворачиваются в след, словно послушные утята. И бьют из всех орудий, да так, что после каждого залпа вой летящих снарядов наполнял пространство, заставлял людей искать укрытия. А затем мощные взрывы, содрагающие землю. Даже возле нашего дома каменистая почва заметно вибрировала, что уж говорить от тех, кому эти снаряды предназначались.

Мне сама Золотая гора и Электрический утес видны не были. Лишь вспышки орудий их батарей фотографировали редкие облака, да взрывы японских снарядов поднимали в воздух облака пыли, которые, впрочем, сносились несильным ветром в сторону. Восемнадцатая батарея, что стояла совсем недалеко от нас, тоже била в море, но, в отличие от батарей на Золотой горе, никакого ответа от японца не получала. Для врага эта батарея была менее опасным противником.

Я спустился к самому берегу. Вышли мои архары, молчаливо уставились на беснующиеся вдали корабли. Там уже в кого-то попали и тот, вывалившись из общего строя, уходил в сторону, обильно паря. Видимо снаряды ему повредили или сами котлы, или же паропроводы.

— Сюда стрелять не будут? — с опаской спросил Петро.

— Не должны, — ответил я. — Если только случайно…

На том мои парни и успокоились. Петро через некоторое время убежал домой, но вскоре вернулся, принеся мне бинокль. И я его принял и стал созерцать далекую японскую эскадру. С удовлетворением отметил, что наши снаряды ложатся очень неплохо, фонтаны воды вздымались от их бортов в опасной близости.

Примерно через час бой завершился. Японец отошел на расстояние и его стало плохо видно. Наши батареи замолчали и над морем установилась прямо-таки оглушающая тишина.

— Все? Закончили? — вопросил меня Петро.

— Похоже, — пожал я плечами. — Отбили врага.

Мы постояли еще несколько минут, и уже собрались было уходить, как наши батареи вдруг снова ударили и японцы, которые за время затишья подошли ближе, ответили слитным залпом. Похоже, бой разгорался с новой силой.

— Вот что, ребята, — почесав в затылке, сказал я, — а тащите-ка сюда мою киноаппаратуру и монтируйте ее. Чем черт не шутит, может что-нибудь интересное снимем.

И они убежали. Через двадцать минут на самом краю прибоя поставили камеру, зарядили в нее пленку, прокинули кабель до принесенного генератора. Мне операторский стульчик поставить не забыли и я, воссев на него и припав глазом к объективу, стал искать виды. Снимать пока ничего не собирался — японец был слишком далеко от нас, да и света для хорошей съемки было откровенно мало.

Бой шел долго. Я сидел перед камерой еще часа два и уже устал глазеть на стрельбу. И ловить виды в камеру тоже перестал — надоело. Японец так и бил по нам с расстояния, не рискуя подходить. Но тут случилось что-то странное — среди грохота орудий вдруг послышалась пулеметная стрельба и частые ружейные залпы. Казалось, что противник был совсем уж рядом.

Я насторожился. Парни мои тоже встрепенулись и без команды дернули магнето у генератора. Тот утробно затрещал, вырабатывая ток.

И вот буквально в ту же минуту мимо нас, в каких-то двух-трех сотнях метрах пролетел вражеский миноносец. А за ним следом еще один и еще. Шли они быстро, разрезая волну, словно огромные ножи, и палили изо всех орудий. Даже матросы, что находились на палубе и те стреляли из личного оружия. А следом за ними показалось четыре гражданских судна. Они шли заметно тише, отставая от миноносцев, но и с этих судов шла активная ружейная пальба. Похоже, японцы снова предприняли попытку заткнуть внутренний рейд, затопив в фарватере брандеры.

Я включил камеру и мгновенно поймал в объектив подсвеченные прожекторами суда. Наши их тоже заметили, поняли опасность, что они представляют и открыли по ним шквальный огонь. Суда слабо маневрировали, принимали на грудь килограммы горячего свинца пуль и целые пуды снарядов, но и не думали останавливаться, а перли к проходу и перли. Но что-то было не в порядке в их курсе, брандеры промахивались и в свете луны и фейерверках разрывов они слишком поздно это поняли и не смогли отвернуть в сторону. Один из судов наскочил на мель прямо под самым Электрическим утесом, но идущие следом корабли, спешно заложив вправо, избежали подобной участи. Но и им не повезло. Пройдя совсем немного, они врезались в уже притопленные нашими флотскими ребятами корабли, где и нашли свою смерть под свинцом. Японцы на судах, поняв, что их затея провалилась, попрыгали в воду. Кто-то попытался спустить шлюпку и ему это даже удалось, да только ее тут же расстреляли, разметав утлое суденышко в щепки.

— Смотрите, Василь Иваныч, плывет кто-то! — воскликнул Данил, показывая пальцем на пенящийся берег. Я перевел камеру и точно — человек неуверенно греб к земле. Он был совсем близко. Взмахивал руками, едва держась на волне, и с каждой секундой приближался к нам. Наконец совсем скоро он ощутил под собою твердую почву и, выбравшись на берег, обессилено упал. Это был японец и, скорее всего, если судить по мундиру, офицер.

— Еще один, Василь Иваныч, — снова крикнул Данил и показал пальцем в сторону. Там, в море, метрах в тридцати от берега болталось еще одно тело. Живое или нет, пока было непонятно.

А тот офицер, который уже выбрался на землю и лежал обессиленный, от крика Данила вдруг встрепенулся, поднялся на колени и, что-то злобно затараторив, принялся расстегивать что-то у себя на животе. Но замерзшие пальцы не слушались хозяина, и японец все никак не мог совладать с неведомой застежкой. Отчего еще больше ругался, злился и бросал на нас бешенные взгляды. Отсюда мы не могли разглядеть, что же он там расстегивает.

— Да он же пьяный, сука! — понял вдруг Петро, что стоял рядом со мною.

А я все снимал и снимал. Этот японец целиком захватил объектив и поглотил мое внимание. Я припал к глазу камеры и сохранял для истории этого неизвестного офицера.

— А что он там делает, Василь Иваныч?

— Черт его знает, — ответил я, не отрываясь от камеры, — не видно. Может харакири хочет сделать?

— Чего хочет сделать?

— Живот себе распороть. Совершить ритуальное самоубийство.

— Зачем это ему? — удивились мои парни.

— Чтобы в позоре не жить, — пояснил я. — Таковы японские понятия о чести.

— А-а-а, — протянули парни и уже по-новому взглянули на копошащегося офицера. Казалось им даже стало жалко этого человека.

— Данька, — вдруг обратился Петро к своему другу, — ты бы его оттащил от воды подальше. Пьяный же, скотина, ни черта же не чувствует. Заболеет еще, да помрет. Да и ножик у него отбери, не стоит до греха доводить.

И Данил послушно кивнув, двинулся к щуплому японцу. И, наверное, огромный, бандитского вида Данил, с легкостью бы отобрал у копошащегося человека его холодное оружие, да только это человек все-таки совладал с невидимой нам застежкой, что-то вытащил и, громко выругавшись на своем языке, протянул в нашу сторону руку и… выстрелил.

Пуля просвистела где-то в стороне от нас. Петро и Данил среагировали мгновенно — упали на землю и откатились в разные стороны, ища укрытия за камнями. А вот я не сообразил. Какое-то наваждение на меня напало. Через объектив реальность чувствовалась чуть-чуть по-другому и на какую-то секунду я словно бы выпал в другой мир. А картинка в мозгу сложилась так, как будто бы я сейчас смотрел телевизор. Потому и остался сидеть за камерой и в некой эмоциональной прострации продолжал наводить объектив на японского офицера.

Прозвучал второй выстрел, за ним третий. Еще одна пуля пролетела где-то совсем уж высоко и неопасно, а вот третья пуля… Та, да…, просвистела рядом со мною, и именно ее свист и вернул меня в реальность.

И я упал на гальку и, как учили в армии, отполз в сторону, туда, где лежали невысокие камни.

Японец выстрелил еще раз, целя в меня, и промахнулся.

У меня был пистолет, и я имел обыкновение всегда таскать его с собою. Но, как это обычно и бывает, только не в этот раз. Именно в эту ночь я по какой-то причине оставил висеть кожаную кобуру на спинке кровати. Поленился надевать и сейчас, хлопая себя по пустому боку, проклинал свое родное «авось».

У японца, похоже, был безотказный револьвер. Он, сделав еще пару выстрелов, и вхолостую щелкнув курком по стрелянному капсюлю, совершившему круг, вдруг отбросил оружие в сторону и поднялся на ноги. Схватил попавшийся под руки булыжник и с пьяным воплем кинулся на нас. Да только не смог сделать и десятка шагов, как оказался свален могучим ударом в челюсть. Это Данил постарался, поняв, что противника можно не опасаться, кинулся ему наперерез. И ударил щуплого офицера в скулу, да так, что тот мгновенно ушел в бессознательное состояние.

Я поднялся из-за камней. Данил нависал горой над обездвиженным телом, потирал ушибленный кулак и всматривался в бледное лицо лежащего. Гадал, надо ли нервному японцу добавить.

— Убил? — спросил я его.

— Нет, вроде дышит, холера.

Я подошел. Это был совсем молоденький и щуплый офицер. Из низших чинов, в японском флоте почти такое же бесправное существо, как и простой матрос. Лицо вытянутое, бледное, волосы коротким черным ежиком. На подбородке у него быстро наливалась огромная шишка.

— У тебя же пистолет есть, почему не стрелял? — спросил я Данила. Тот пожал плечами:

— Да как-то все быстро произошло, не успел достать. А потом он весь барабан отстрелял. Ну а когда он на вас с камнем побежал, я уж не думал. Вскочил и как вмазал ему. Честно, думал, что убил. Но нет, живуч оказался, японский гаденыш, — он носком сапога толкнул тело. А потом вдруг вспомнил: — Постойте, Василь Иваныч, а у вас же у самого есть пистолет. Вы-то почему не стреляли?

Я отмахнулся — не говорить же правду. А потом сказал:

— Ладно, вяжите ему руки, да домой к нам тащите. Завтра флотским отдадим. И поаккуратнее вы там с ним, не ровен час помрет от вашего усердия. А он, как-никак первый пленный у нас получается.

И мои парни аккуратно упаковали этого субчика. Перевернули на живот, заложили руки за спину и его же ремнем, выдернутым из брюк, скрутили. А потом Данил, слегка поднатужившись, взвалил бесчувственное тело на плечо и без особых усилий понес в тепло, туда, где свеженький военнопленный не мог окочуриться от холода.