Двое из будущего. 1904 -…

Глава 18

Юн мы забрали. Девушка откровенно рада была меня видеть, улыбалась и щебетала что-то малоразборчивое. Перебинтованному лицу Петра испугалась, стала выспрашивать что произошло. А тот, не говоря правды, отмахивался. Ее поселили в той же гостинице, в одном из недорогих номеров.

Уже под вечер, когда мы опять собрались у меня в комнате, я вспомнил:

— А ну-ку, мужики, подайте-ка мне этот чертов саквояж. Посмотрим на сколько он там крепость ограбил.

И Мурзин поставил передо мной кожаную, потертую сумку. Я ее распахнул, заглянул внутрь.

— Ну, сколько там? — нетерпеливо спросил Петро. — Не зря старались?

— Похоже, что не зря, — ответил я и вытряхнул содержимое на журнальный столик. Из саквояжа облаком посыпались крупные купюры, градом посыпались какие-то железки.

— Золото! — ахнул Мурзин, беря в пальцы обручальное кольцо. — Он же, сука, скупал его у людей за бесценок. Не зря мы его прижали, ой не зря. Есть справедливость на свете.

— Говорили, что он золотишка на десятки тысяч накупил. Но я не верил. Какой же дурак его будет за дешево отдавать, — произнес Петро, беря в руки другое обручальное кольцо. Посмотрел его, нашел гравировку и зачитал: — Любимой Евдокии от Ивана.

— У людей пузо к спине прилипало. Тут не только золотишко отдашь за булку хлеба, еще и сам продашься, не смотря, что мужик, — вставил Егорыч.

Петро хмыкнул и буркнул:

— Тебе-то, конечно, предлагали.

Мурзин не обратил никакого внимания на реплику и Петро не стал развивать тему. Вместо этого сгреб все драгоценности в ладони-лопаты и, взвесив, прикинул:

— Фунта на два, наверное. Много… Тыщ на пять…

— Дороже намного. Вон и с камушками что-то есть.

— Жалко не мы этому гаду в печень вдарили. Уж я бы ему как следует…

— Ты бы его вообще бы убил.

— Это да, — согласился Петро с Егорычем, продолжая держать драгоценности, — я б убил, хоть и случайно бы. Лучше бы было, чтоб его ты наказал. Это было бы намного хуже.

— А ну-ка…, — вставил слово я, — ссыпай все золотишко вот в эту чашу. Потом взвесим. Меня сейчас деньги интересуют — посчитать надо бы.

Петро послушно выполнил указание, сбросил драгоценности и отошел, предоставляя мне право подсчета. Довольно скоро я, вытирая запачканные руки, подбил итог:

— Четырнадцать тысяч с мелочью.

— Нажировал, гад… Что с ними делать будете? Опять продукты купите?

— Не знаю, вряд ли. Сейчас это уже без надобности, у Колчака в кармане почти двести тысяч.

— Себе заберете?

Я вопрос оставил без ответа. Молча сгреб деньги и снова кинул их в потертый саквояж. Туда же отправил золото. А парням за хорошую работу заплатил по тысяче рублей, взяв обещание эти деньги в Чифу не тратить. Незачем лишний раз светить неожиданным богатством. И если Мурзин спрятал мятые купюры без лишних эмоций, то Петро, удивившись моей щедрости, неожиданно признался:

— Юн согласна окреститься.

Я улыбнулся хорошей новости:

— Прекрасно. Значит скоро свадебка? В Артуре будете играть?

— Нет, Василь Иваныч, мы думаем, что лучше после снятия осады. Так будет правильно.

— Отчего же? Наоборот! Ваша свадьба в городе будет таким событием, что сам Стессель вас придет поздравить. А уж то, что Юн окрестится, будет вообще бомбой!

— Ну, вы тоже скажете — бомбой. Что в этом такого? Да и свадьбу мы хотим скромную. А денежки эти мы на дом свой хотим отложить.

— Ты не скромничай! Свадьба обязательно должна состояться в Артуре во время осады. Деньги, конечно, прибереги, а вот оплачу церемонию я и гуляния тоже я. В пределах разумного, конечно.

— Это было бы здорово, — отчего-то вдруг засмущался парень, потупив взгляд. — Только нам и приглашать-то особо некого. Данил, да Егорыч, Лизка…, ну еще пару человек. Юн тоже никого позвать не может. Так что скромно должно быть, без шика. Да и это…, в положении она, скоро живот будет виден.

Вот это была новость так новость! Я даже всплеснул руками, а Мурзин с легкой усмешкой мотнул головой и по-доброму буркнул:

— Ну вы словно дети, ей богу. Не умеете что ли по-правильному развлекаться?

— Да ладно, чего ты…, — стушевался Петро и так повел плечами, что становилось понятно — ситуация в которую он попал приключилась с ним впервые.

— По любви хоть нагуляли? Или так, побаловались?

— Да ну тебя! Это ты можешь баловаться, а у нас все как должно.

— Значит по любви?

Петро не ответил, отмахнувшись от поддевок моего управляющего. Заступился я:

— Ты это, Егорыч, осади немного, видишь он сам в шоке? До сих пор не понимает, что произошло. Когда узнал-то? Сегодня?

— Сегодня. Когда ее забирали она мне шепнула.

— Замуж-то выйти согласна или ты за нее сам решил?

— Согласна, — кивнул он и дополнил, — я решил.

— И крестить ее сам решил? Ее не спрашивал?

— Ну, чего уж сам… Не сам, она мне намекнула, а я понял. Не дурак же совсем.

Петро выглядел явно растерянным. Даже странно было видеть здорового парня с мордой убийцы таким. И вроде бы любил он свою Юн и бегал к ней каждый раз, когда мы приходили в Чифу, и ожидалось подобное всеми нами, а все ж случилось это как-то неожиданно. И потому мой архар, не до конца еще понимая, что с ним произошло, делал то, что от него требовали обычаи и приличия. Позвал девку замуж, не особо интересуясь ее мнением, понимая, что та отказываться не будет. Да и кто из женщин в подобном положении станет ломаться? Даже в мое время дамы с радостью подставили бы под обручальное кольцо безымянный пальчик.

Чуть позже я поздравил девушку с беременностью, пожелал счастья почти родившейся новой семье. Юн на мои слова отреагировала странно, захлопала глазками, охнула и прощебетала:

— Петя сказал, да? Он сказал? Он хоцет, да?

Оказалось, что для нее мои слова оказались сюрпризом. Уж не знаю, что там Петро в ее словах воспринял, как расшифровал ее намеки, но Юн о замужестве услышала впервые. Я, кажется, выдал некую тайну. И девушка вдруг разволновалась, прижала ладони к груди и бегло, по-своему затараторила. Я попытался ее успокоить, нелепо выгораживая Петро, но это не особо помогло. Юн вдруг сорвалась с места, выбежала из номера и пустилась по лестнице вверх, туда, где находились наши номера. И там уже, найдя Петра, со слезами кинулась ему на грудь. Мой архар замер словно истукан, обвив ручищами хрупкий девчоночий стан.

Со следующего дня мы, собственно, занялись тем, за чем сюда и прибыли. Колчак «договорился» с дацуном и тот милостиво разрешил местным купцам иметь с нами торговлю. Ну а так как я уже ранее пробежался по местным лавочкам и уже обо всем договорился, то и закупка у нас не заняла много времени. Три дня на все про все оказалось вполне достаточно. Лейтенант без проблем зафрахтовал торговые суда, собственноручно отсчитал купцам деньги, получив с них нужные бумаги со вписанными реальными суммами, а также проверил то, что те нам продали. Китайцы не подвели — поставили нам годный товар, не порченый. Из оставшихся ста восьмидесяти тысяч рублей Колчак истратил на продукты более ста. Мой заработок с этого похода должен был быть что-то около пятнадцати тысяч, и я на них серьезно рассчитывал. Но к своему удивлению их я на руки не получил. Колчак со свойственной ему хмуростью заявил:

— У меня, Василий Иванович, имеются строгие указания, и я вынужден им следовать. Денег из своих рук не выпускать, товар весь пропустить через себя. Насчет того, чтобы вам отдавать то, что вы якобы себе заработали, я никаких указаний не получал. Поэтому ничем вам помочь не могу, увы.

Меня, если честно, возмутило подобное положение вещей. Ведь в прошлые разы такого не происходило — Колчак был в курсе того, что в этих походах у меня имелся шкурный интерес. И всегда я получал доступ к своим деньгам еще в Чифу. Однако ж в этот раз лейтенанту словно вожжа попала под хвост и он, закусив удила, взбрыкнул.

— Вы же прекрасно знаете каков мой процент с торговли, — попытался я прощупать его позицию, недовольно оценивая его с новой стороны.

— Знаю, конечно, но это не меняет сути дела. Я имею четкие инструкции и не в моих силах через них переступить.

— Перестаньте валять дурака, Александр Васильевич. Что могло измениться с нашего с вами последнего совместного похода? Все то же самое, ничего не поменялось.

— Все да не все. Кое-что изменилось. Нынче Анатолий Михайлович меня прямо запретили мне расплачиваться с вами в Чифу, требуя того, чтобы я привез все оставшиеся деньги в Артур.

— Что это такое? Что за бред?

— Уж не знаю где вы увидели здесь бред. По-моему, все довольно правильно. Обжегшись на прошлом проходимце Анатолий Михайлович теперь дует на воду. Он сказал, что все, что вам причитается вы получите по приходу в крепость. Только так и никак иначе.

И было бесполезно спорить с Колчаком. Он словно упертый баран встал в позу и ни на шаг с нее не сходил. Талдычил только одно — инструкции, указания, Анатолий Михайлович настаивает. И с самых первых слов становилось понятно — он с дорожки не свернет и обойти себя не даст. Я с ним, конечно спорил, убеждал, но все было бесполезно. Это словно спорить с каменной стеной, требуя от нее посторониться. И потому я бессильно и в какой-то мере легкомысленно махнул рукой. В конце концов, Стессель от своих слов не отказывается и все что мне причитается он выдаст до последней копейки. В этом не было никаких сомнений. Одно было плохо — я не мог потратить заработанное в Чифу, не мог притащить в город лишних продуктов. Лишь то, что удалось отобрать у жуликоватого купчика я мог потратить в местных лавках. Что, впрочем, я и сделал следующим днем, в тот момент, когда грузились зафрахтованные суда.

В Артур мы не вышли даже спустя три дня после последней погрузки. Колчак отчего-то выжидал погоды, посматривая на небо. Груженые суда стояли на рейде, коптили небо робкими дымами, держа котлы в подогретом состоянии. Вечером одного дня, когда мы стояли против рейда, наблюдая за шныряющими по водной глади шлюпками и катерами, я у него спросил:

— Почему мы не выходим? Все давно готово.

Он ответил не сразу, пыхнув пару раз все время норовившей погаснуть папиросой:

— Хочу, чтобы погода испортилась. Нам так будет легче подойти к крепости.

— В прошлые разы вас это не беспокоило.

— Да, но в прошлые разы мы не нагружались так сильно. Да и по правде сказать — что-то меня тревожит. Пока не пойму что.

— Есть опасения, что в этот раз не дойдем?

Он сдвинул брови к переносице и снова глубоко затянулся, разжигая уже было погасший табак.

— Не знаю… Слишком уж все хорошо получается. Японцы эти от крепости отошли, Рожественского возле Вейхайвея караулят, а на нас и внимания даже не обращают. Хотя должны, просто обязаны. Не могут они так плюнуть на нас и дать спокойно уйти. Хоть пару миноносцев, но должны отправить по нашу душу.

— М-да, — вынужден был я согласиться с ним. Но привел ему свой аргумент, который он, впрочем, и так знал: — Мне кажется, что адмирал Того просто не может себе позволить отвлекаться на нашу деятельность. У него Балтийская эскадра на подходе, и он просто обязана ее встретить. А Балтийская эскадра — это серьезная сила, ее просто нельзя игнорировать.

— Так-то оно так, но нельзя игнорировать и тот факт, что корабли у Рожественского после длительного перехода крайне изношены. Боевой потенциал у них снижен и Того это прекрасно понимает. Он может позволить себе позволить отослать пару миноносцев по нашу душу.

— Может, но вряд ли сделает это. Эскадру Рожественского он не может пустить в Артур. Если пустит, то все — можно сказать их компания провалилась. Они сразу же признают свое поражение. Что им какие-то торговые суда, когда исход всей войны сейчас сосредоточен возле Вейхайвея. Тут Того либо пан, либо пропал. Или нет, лучше сказать по-другому. Он либо проигрывает сразу, либо оттягивает время для своих дипломатов. Войну они уже проиграли.

Колчак не ответил, снова с шумом потянул папиросой. А когда та не разожглась ярким огоньком, раздраженно отшвырнул ее в набегающие на берег волны.

— Табак плохой, одни палки, — пожаловался он в пространство. Потом достал портсигар, раскрыл и сунул в зубы свежую папиросу. Раскурил ярким огонь спички. — У китайцев опий хороший, а табак дерьмо. Даже не понятно где они его берут. Я вот гильзы наши купил, набил их китайским дерьмом, а он не тянется совсем, гаснет постоянно. Зря деньги только потратил.

Он задумчиво посмотрел на море, на закатное солнце. Я ему напомнил:

— Зафрахтованные суда деньги жрут и не малые. Надо выходить в Артур.

— Да, я понимаю. Выжидать дальше бессмысленно. Нам остается только надеяться на то, что Того размышляет также, как и вы.

Ночью под полной луной и мириадами сверкающих звезд мы снялись с якоря. Вышли в открытое море и пошли в кильватере на среднем ходу, с таким расчетом, чтобы оказаться у крепости на самом рассвете. Колчак находился рядом с капитаном в рубке, беспрерывно осматривая горизонт в массивный бинокль и смоля папиросу одну за другой. Он нервничал больше обычного, даже на его вечно холодном лице можно было прочитать сильнейшее переживание.

Вскоре после отплытия, когда еще был виден берег, он, разглядывая горизонт на востоке, вдруг ткнул пальцем:

— Вон они, стоят, проходимцы, караулят.

Я всмотрелся в указанном направлении и, конечно же, ничего не увидел. Попросил бинокль у поддатого и слегка веселого капитана, но и в него не смог разглядеть ни одного силуэта.

— Где? Не вижу.

— Без огней стоят, трудно заметить. Да и далеко.

— Как же вы увидели?

— Облако серое над морем видите?

— Нет. Темно же. Я вообще не понимаю, как вы там можете что-то разглядеть.

— Луна ведь светит. Штиль стоит, а Того котлы под паром держит. Дым ветром не в сторону сносит, а прибивает его к воде. Сначала он вверх летит, а как остынет, опускается. Теперь видите?

Я всмотрелся и действительно, в свете луны заметил еле видные столбы дымов, которые, поднявшись, смрадным облаком прибивались к воде. Все же на море стоял не полный штиль и легкий бриз от берега сносил эту шапку дыма немного в сторону, растягивая серые хлопья сгоревшей угольной пыли по воде, словно нерадивый художник — грязными, неуверенными мазками по сверкающему в лунном свете гладкому полотну моря.

— Да, теперь вижу, — сообщил я. — И, кажется, даже какой-то силуэт могу разглядеть.

— Да, я тоже его вижу. Говорю же, без огней стоят, маскируются.

— А Рожественский может мимо них ночью пройти?

— Только если очень сильно повезет. Если Богородица будет на его стороне или шторм сильный придет.

Я промолчал, продолжая наблюдать за японской эскадрой, затаившейся за скалами мыса словно злой хищник.

— А они нас могут видеть?

— Трудно сказать. Мы с вами, похоже, силуэт крейсера увидели. А он намного больше наших корыт, на которых мы с вами идем. Есть вероятность, что они нас не видят. Хотя мы с огнями… Кто знает.

— В погоню могут пуститься?

— Кто знает, — опять повторил Колчак и повел плечами, разгоняя кровь в затекшей спине. — Скоро будет видно.

И он замолчал, снова припав к окулярам бинокля. И нервничал, жуя размокшую гильзу от погасшей папиросы. Где-то через полчаса напряженного наблюдения, он с небольшим облегчением выдохнул:

— Кажется проскочили.

— Слава Богу, — поддержал его я и капитан, уловив наше настроение, что-то воскликнул на родном немецком. Я его не понял, а лейтенант, если он и знал язык, не обратил на выклик никакого внимания.

Пришли мы к Артуру как и прошлые разы на самом рассвете. Утро нас встретило настолько густым туманом, что торговые суда, подходя к границе территориальных вод, сбавила ход на самый малый, а затем и вовсе остановились.

Я проснулся в неудобной каюте от настойчивого стука в дверь.

— Василь Иваныч, поднимайтесь, пришли, — прозвучал голос Петра.

Я кинул взгляд в иллюминатор и увидел лишь одно молоко. Потом почувствовал, что наше судно никуда не движется, а спокойно стоит. Я вышел из каюты в узкий корридор.

— Сколько времени?

— Семь почти. Рассвело уже давно, да только из-за тумана подойти не можем.

— И давно стоим?

— Да часа два уже. Колчак говорит, что Артур в десяти милях от нас. Пока туман не рассеется ближе подходить не хочет. Но он уже тает, так что скоро пойдем.

И вправду, через полчаса туман над морем разошелся до такой степени, что нас смогли заметить с берега. Вскоре пришел катер и лоцман провел наш караван по фарватеру. Но странное дело, на внутренний рейд не провел, распорядившись бросить якоря на внешнем.

— В чем дело? — спросил я у Колчака, когда суда встали под отвесными скалами Золотой горы.

Он пожал плечами:

— Лоцман говорит, что в порту под разгрузкой уже стоят торговые суда. Нам придется подождать.

— Ого! К нам кто-то рискнул прийти?

Он опять пожал плечами:

— Не знаю, он мне об этом не сказал, а я не спросил. Сейчас сюда подойдет катер и можно будет сойти на берег. Вы со мной?

— Да, конечно, — согласился я и пошел оповещать своих людей.

Спустя полчаса на пыхтящем угольной пылью катере мы причалили. И первое что увидели, когда вошли во внутренний рейд, это три каботажных судна под британским флагом, с которых активно шла разгрузка. И матросы, и солдаты, забегая по стапелям, обратно выходили, таща на спинах объемные мешки. Что-то выгружали портовые краны, сетью поднимая тяжелые ящики. Позже выяснилось, что Витгефт в последние несколько дней гонял тройку миноносцев на перехват судов снабжения японцев и одна из таких вылазок увенчалась успехом. Догнав тихоходов в открытом море, что шли без прикрытия, командир одного из миноносцев поставил коммерческие суда перед выбором — либо те идут под разгрузку в Артур, и получив все необходимые бумаги, доказывающие реквизицию, отбывают после на все четыре стороны, либо будут затоплены. Суда, надо сказать, уже пересекли границу нейтральных вод и оказывались в зоне военных действий. И никакое международное право и в этом случае помочь уже не могло. Капитаны торговых лоханок сделали единственный правильный выбор и, глубокой ночью подойдя к крепости, встали под разгрузку. А чуть позже я узнал, что Стессель реквизировал почти пять тысяч пудов риса, три тысячи пудов муки, много разнообразной продуктовой мелочевки и, что самое главное, сотни тысяч патронов. И именно этому факту радовались люди. Все понимали, что это помогало снятию блокады более всего. Впрочем, простые граждане, измученные голодом, предвкушали скорое увеличение рациона.

Вечером, когда британские суда ушли из Артура опустошенными, дошла очередь и до нас. Колчак, еще днем отчитавшись перед начальством, теперь наблюдал за разгрузкой.

Юн, оказавшись дома, откровенно радовалась. Лизка встретила ее словно родную, обняв и приютив на своей половине дома. И весь день обе они провели вместе, болтая, забыв о своих обязанностях кормить мужиков. Впрочем нам было не до этого. Домой все мы пришли уже глубокой ночью, когда доставили все нами купленное на склад.

Следующим днем меня попросили прийти к Стесселю, что я и сделал безотлагательно, ведь вопрос с моим вознаграждением до сих пор так и не был решен. Встретился я с ним опять в его доме и опять без посторонних свидетелей. Анатолий Михайлович сам открыл мне дверь и проводил в комнату.

Витгефт, сидя на кресле напротив окна, довольно лыбился и, гоняя между пальцев золотой червонец, жевал смрадную папиросу. Я поздоровался:

— Добрый день, Ваше Превосходительство.

— Здравствуйте, уважаемый Василий Иванович, — неожиданно приветливо ответил он. — Присаживайтесь, пожалуйста, вы нынче наш самый дорогой гость. Проучили, однако ж, наглеца. Да еще как проучили!

— Гм, спасибо, — я присел на стул и положил по-свойски нога на ногу. — Только я что-то не пойму, откуда вам это известно? Я же никому еще не рассказывал. Кто-то еще знал о наших договоренностях? Вы еще кого-то посвятили, и он за мной приглядывал? Уж не лейтенант ли Колчак это был?

Стессель, обходя меня со спины, легонько похлопал по плечу:

— Ну-ну, не стоит играть в шпионов, все гораздо прозаичнее.

— Да? — я вскинул бровь, ожидая пояснений.

— Да. Если вы умеете читать иероглифу, то сможете прочесть вот это, — и с этими словами Анатолий Михайлович протянул мне газету, издававшуюся в Чифу. И конечно же на китайском язык. Но развернув ее, я понял, что здесь и языка знать не надо — на первой полосе разместилась невеликая фотография, на которой был изображен наш купчик с битой мордой. Он совершенно удрученный сидел в полицейском участке и жаловался на свою судьбу.

— Браво, просто превосходно, — довольно воскликнул Витгефт. — Вы замечательно справились с задачей. Скажите, Василий Иванович, как вы его? Больно били? Он сопротивлялся?

Пришлось господам рассказать, как все было на самом деле. Они внимательно выслушали и довольно покивали головами.

— А сколько, если не секрет, он вывез из крепости?

— Ну, там было не только то, что он украл у вас, но и то, что он заработал с населения. В общем, вместе с золотом вышло что-то около двадцати тысяч, плюс-минус.

— Однако ж гнилая у него оказалась душонка. Правильно мы сделали, что наказали, впредь другим неповадно будет.

— Да, но, мне кажется, что более подобного и не случится. Война должна скоро закончится.

— Да, да, это правда, — согласился Стессель. — Мы со дня на день ожидаем наступление Куропаткина и что-то мне подсказывает, что это будет последняя большая битва в этой войне. Японцы, по словам китайцев, волею судьбы оказавшихся под их крылом, начинают испытывать нужду во всем и в первую очередь в продуктах. Стотысячную армию прокормить весьма непросто, а ведь там не только армия. И простое население просит есть и пить, а откуда там взяться продуктам? Японцы теперь примерили на себя нашу шкуру. Вот такая ирония.

— А если учитывать, как мы второго дня провели реквизицию, то получается, что там у них совсем станет плохо, — вставил свое слово Витгефт, явно гордясь недавним успехом его подчиненных. — Нет, не выстоять японцам против Куропаткина, сомнет он их. Скажу вам, Василий Иванович, что несколько дней назад из Инкоу пришла шаланда и привезла почту от Главнокомандующего. Так вот, теперь это уже не является секретом, и потому можно будет сказать — у Куропаткина под началом почти четверть миллиона солдат, а у Ивао осталась едва ли под сотню тысяч. Так что, сами понимаете, каков будет исход битвы. Ждать нам осталось совсем недолго.

Я согласился с таким выводом, но все же от себя добавил:

— Лишь бы он не погнал солдат тупо вперед. Четверть миллиона солдат, конечно, прорвут любую оборону, но зачем глупые жертвы? Хотелось бы что б он действовал мудрее.

— Будем на это надеяться. У Главнокомандующего для этого есть все необходимое. И даже ваши чайки у него регулярно летают, разведывают обстановку.

— Будем надеяться, — только и осталось мне согласиться. А после я поменял тему, — Ваше Превосходительство, позвольте полюбопытствовать, когда я могу получить свои деньги?

Стессель широко улыбнулся и попытался шутливо отбрехаться:

— Деньги? Какие деньги? А разве вам недостаточно того, что вы взяли в Чифу? Господи, Василий Иванович, двадцать тысяч вы получили почти просто так, без особых усилий. Может не стоит быть таким меркантильным? Как можно думать о прибыли в такое сложное для страны время?

— Увы, я купец, — делано развел я руками, ловя смешки в глазах генерала, — а купцы, сами знаете, за свою копейку удавятся.

— О, боже, неужели вы готовы взять грех на душу?

— Ну что вы, этот грех Господь разделит на нас троих.

— Гм, не знаю, как вы, Василий Иванович, а мы вот с Вильгельмом Карловичем такой грех брать не желаем.

— Тогда что же делать? — откровенно улыбаясь вопросил я и Стессель, разведя руками, признал:

— Придется выдать вам ваши деньги, ничего не поделаешь, — и после этих слов он подошел к письменному столу, открыл верхний ящик и выложил из него несколько массивных пачек. — Вот, дорогой Василий Иванович, здесь все до последней копеечки. Вы прекрасно себя проявили и с нашей стороны было бы неправильно нарушит договоренности. Забирайте, это ваше.

Деньги без возражений перекочевали в мои руки. Пересчитывать я их не стал — не стоит обижать превосходительств такой мелочностью. И после этого можно было бы и уйти, раскланявшись, однако у меня оставалось еще одно дело.

— Анатолий Михайлович, у меня к вам есть одна небольшая просьба.

— Да? И какая же?

— Немного необычная. Дело в том, что у меня собираются обвенчаться моя служанка Юн и мой работник Петро. Юн — китаянка и ей вперед необходимо окреститься. Это, конечно, не проблема, как и не проблема их обвенчать. Затраты на их свадьбу беру на себя я, как и на небольшое празднество.

— Ну что ж, поздравляю ваших людей. Только от нас-то что нужно? Все, что здесь перечислили вы способны организовать самостоятельно.

— Так-то оно так, — согласился я. — Без сомнения я все это сделаю и все оплачу из своего кармана. Но я тут подумал о настроении в крепости. И в первую очередь о настроении простых мещан, которые света белого не видели уже почитай полтора года. А что если эту свадьбу вывести за пределы частного праздника? Выплеснуть его, так сказать, на улицы? Гуляния массовые устроить, угощения? Продовольствие теперь в крепости есть, да и осада скоро будет снята, так что никакого убытка для обороноспособности не случиться. Но зато праздник повеселит людей и покажет, что война уже близка к своему завершению. Что вы на это скажете?

— Я скажу, что идея неплоха, — обдумав чуть-чуть, ответил Стессель. — Но вы представляете какую суммы вы потратите? Вам не жалко ваших денег, из-за которых вы тут хотели удавиться?

— Жалко, очень жалко, — искусственно всплакнул я и шумно вздохнул, — а что делать? Душа праздника просит, а тут такой повод. Так почему бы этим праздником не поделиться?

— Ладно, ладно, мы вас поняли. Идея хороша, празднуйте на здоровье. Только не очень понятно, что вы хотите от нас?

— Как что? Поучаствовать в процессе. Явиться на церемонию, поздравить молодых… Вас это не обременит, а людям настроение. Ну а потом уж и угощение для всего честного народа. Угостить я их сам угощу, не пожалею денег. Только вот с питьем проблема…

— Ах вот оно что! — чуть ли не хором воскликнули генерал с адмиралом и дружно закатились. — Вот пройдоха, ах хитрец! И не стыдно нас о таком просить?

— А чего стыдиться? Всегда считал вас уважаемыми людьми, способными понять простой народ. Ведь согласитесь — гуляния пойдут на пользу всем в крепости. А уж разговоров-то будет на две недели вперед.

Конечно, говоря такое, я просто-напросто выстилал своему проекту красную дорожку. Вовремя подмаслить это не прогнуться, это именно подмаслить, то есть подмазать нужные механизмы, чтобы те закрутились как надо. И Стессель и Витгефт правильно расшифровали мою фразу, но сердиться не стали. А лишь шутливо погрозили пальчиком и соизволили пойти мне на встречу.

— Ладно, будь по-вашему, — хлопнул по колену Анатолий Михайлович, явно пребывая в прекрасном расположении духа. — Когда свадьба?

— Через пару недель думаю.

— Хорошо. Делайте свои гуляния, а о питье мы позаботимся. И молодых поздравим, отчего же нет.

— Здорово, — искренне обрадовался я. — Вот увидите, как эта свадьба отразиться на настроении народа. Всем она пойдет только на пользу.

— Ладно-ладно, хватит уж, — остановил меня Стессель. — Занимайтесь своим делом, готовьтесь, только нам потом не забудьте сообщить, когда состоится церемония.

— Ну уж, как тут такое забыть…!

Но свадьба через две недели не состоялась. Через пару дней после нашего разговора Юн окрестилась и получила от батюшки новое имя — Ульяна. После этого мы принялись за подготовку, шили подвенечное платье, искали жениху костюм, договаривались с ресторанами об угощении. Продукты им подкинули со склада, чтобы было из чего готовить, с сами батюшкой договорились о дате и заплатили авансом. Но за неделю до церемонии в Артур пришла ужасная новость — Вторая эскадра, шедшая к нам на помощь с Балтики, возглавляемая вице-адмиралом Рожественским встретилась с эскадрой Того и была наголову разбита. В самом узком месте Желтого моря, там, где мыс китайского берега разрезал его почти надвое, пятнадцатого мая в три часа ночи два флота встретились и открыли огонь. Ночь была мглистой, с плохой видимостью, луна светила не в полную свою силу и у Рожественского были шансы на то, чтобы проскочить пролив. Но он не смог. Того не зря дежурил возле Вейхайвея, не зря получал доклады от наблюдателей с берега и императорской разведки. Он знал, когда наша эскадра должна войти в пролив, знал и готовился. И сам вышел в самое узкое место, закупорив его. И едва в свете тусклой луны смог разглядеть флагман Рожественского, он, набирая ход и соблюдая светомаскировку, повел эскадру в бой.

Для вице-адмирала первые залпы оказались неожиданны. Эскадренный броненосец «Ослябя» получил попадания и запарил, окутываясь разогретым паром и теряя и без того невеликий ход. «Князь Суворов» получил снаряд на границе ватерлинии, который разбил шов броневых пластин и стал забирать черную воду, медленно кренясь на левый борт. Команда флагмана спасла броненосец, он не затонул, не опрокинулся, но сбавил скорость до критически малой величины, а затем и вовсе остановился. И Рожественский, впав в отчаянное безумие, повел эскадру в бой. Сигнальщики засверкали прожекторами и эскадра, разворачиваясь, ответила огнем.

Говорят, ночной бой на море это нечто красивое. В кромешной тьме вспыхивают тюльпаны орудий, взрываются снаряды, поднимая в воздух мириады брызг, сверкающих в огнях словно бриллианты, расцветают грязными фейерверками грибы попаданий и искры не сгоревшего до конца угля, вылетают в трубы факелами. Те, кто видел подобное со стороны, говорили, что это красиво и завораживающе и от подобного зрелища невозможно оторвать взгляда. Но на самом деле это не так. Те, кто пережил этот ад, рассказывали, что орудие, изрыгающее яркий тюльпан, бьет по ушам и содрогает все тело. Брызги, сверкающие словно драгоценные камни, падая, накрывают с головой и прибивают к палубе словно молотом. Факела из труб обжигают волею судеб под ними находящихся, а раскаленная зола, захваченная мощной тягой, сыпется за шиворот, перехватывает дыхание и сушит глотку, если не посчастливилось ее вдохнуть. И каждый снаряд, попавший по броне, заставлял корабль стонать, трещать и дрожать, а матросов, находящихся на своих местах, падать от удара на колени и кричать что есть сил, посылая то ли мольбы всевышнему, то ли проклятия противнику.

Все-таки нашей эскадре в какой-то мере повезло. Первый удар, накрывший флагмана, и первый ответ, окутал море дымом, который растекся по поверхности и скрыл силуэты. Военные корабли пошли в сторону, разворачиваясь для боя и выскользая из дыма, тихоходы же, наоборот, предпочли носа своего не казать и это в какой-то мере их спасло. Японские снаряды перестали находить цель и по большей своей части упали в воду.