Глава 10

Не стоит описывать сколько труда и сколько красноречия приложил Колчак к капитанам стоящих на рейде судов. Главное, что в итоге в Артур согласилось пойти четыре судна. И вот, в условный день, глубокой безлунной ночью лейтенант вместе с Мурзиным вышли в открытое море. Расчет был таким, чтобы к рассвету оказаться на полпути к крепости. В это же время вся наша эскадра под командованием Витгефта также должна была выйти в открытое море и отвлечь на себя противника если тот окажется поблизости. Для адмирала это была не простая задача, ведь до сих пор эскадра Того превосходила наши силы. Но, как говорится, это была уже не моя проблема. Главное я сделал — отправил крепости продовольствие, которое поможет защитникам продержаться еще какое-то время.

Сам я вместе с Петром остался в Чифу и продолжил закупать продукты. По договоренности, если так случится, что выйдет вторая партия доставки, то ее я должен буду осуществить самостоятельно на свой страх и риск. Что ж, так тому и быть. Еще неделю я провел в городе, пытаясь самостоятельно договориться с капитанами торговых судов. За эту неделю узнал, что Колчак смог-таки провести караван, а Витгефт, отвлекая на себя внимание, дал короткий бой Того в ходе которого получил очень серьезные повреждения один их наших крейсеров. А после того, как убедился, что караван оказался в безопасности, сам отошел под прикрытие береговых укреплений. В общем, эта новость, разошедшаяся в Чифу, несколько помогла мне в найме грузового судна. Удивительно, но капитан, управляющий судном под Британским флагом, оказался космополитом и с большой охотой согласился заработать дополнительные деньги. То, что его правительство всячески вставляла палки в колеса нашей стране, его не особо волновало. Главное, как он сказал, чтобы его экипаж вовремя получал заработанное, а его судно всегда было в исправном состоянии. И тут он плевал на высокую политику с высокой же колокольни.

Я прибыл в Артур на самом рассвете. Как и в прошлый раз остановился в паре миль от входа в бухту, к нам приплыл на катере лоцман и вскоре судно зашло на разгрузку. Ближе к вечеру я прибыл в штаб, отчитался перед Стесселем за потраченные деньги и вернул оставшиеся тринадцать тысяч. С этой поездки все заработанные деньги я вложил в товар. Получилось, конечно, немного, но все же хоть что-то. И едва мой товар лег на склад, и едва зарылись на замок ворота, как к нему потянулся гражданский люд. Они уже знали, что я привез жратвы и цены за нее ломить не буду. Но если говорить честно, то у народа почти не осталось денег, поэтому многое приходилось продавать под расписку, в долг. Это обстоятельство, конечно, сильно подкашивало мое финансовое положение, но просто так отказать людям я не мог. При этом я понимал, что многие из должников со мною никогда не расплатятся.

Домой вернулся лишь под вечер. Уставший и грязный зашел во двор. Толкнул тихую калитку и увидел Лизку. Она широким веером разбрасывала дробленое зерно, созывая несушек:

— Цыпа, цыпа, цыпа…

Она меня не видела и не слышала. В шутку я подкрался к ней и неожиданно схватил щипнул за бок. Он с визгом подпрыгнула:

— Ой! — и, не разворачиваясь, махнула миской с крупой: — Щас как трахну по кумполу!

— Чегой-то сразу «трахну»?! — шутливо вопросил я.

Она обернулась и уже удивленно:

— Ой! Василий Иванович? А я думала, что это Данила опять шутит.

— Данила на складе у меня задержался.

— А Петро?

— И Петро там же и Егорыч. Я один сюда приехал, парни в городе дела заканчивают.

— Ой, а давно вы приехали?

— Утром, — ответил я с улыбкой замечая как Лизка взмахнула руками. — У тебя горячего поесть что-нибудь готовое есть? А то жрать охота, сил нет.

— Как же нету, есть! Щи стоят в печи, Данилу кормить собралась. Думала, придет вот-вот, а его все нету и нету. Проходите в дом, я вам сейчас накрою.

— Угу, хорошо. А банька, случаем, у тебя не растоплена?

— Нет, не топлена. Но вода еще теплая. Вы помыться хотели?

Я кивнул и остановил дернувшуюся было в баню женщину:

— Сначала поесть, Лиз. Баню я сам растоплю.

И пока она готовила мне стол, я взял в охапку дровишек и раскочегарил небольшую банную печь. Греться она будет часа два, а то и три, так что после плотного ужина у меня еще будет время побездельничать.

В это время Лизка квохтала вокруг меня. Стащила с меня грязную одежду и затеяла во дворе стирку. На улице сейчас прохладно, но еще без заморозков. Днем можно ходить в легком пальто и без шапки. Одно плохо — ветра со стороны моря в это время года слишком уж пронзительные, вытягивают тепло из тела очень быстро. Сейчас сумерки, солнце скрылось за сопками, и потому Лизка торопилась. Ширкала белье на стиральной доске осточертело — только пена летела во все стороны.

В дом зашла моя троица. Краснощекие, уставшие. По веселым глазам было ясно, что где-то накатили. Да и запах от них шел такой, что хоть нас затыкай. Нырнув головой в печь, Данила воскликнул:

— О-о, щец еще теплый! Живем, братцы!

И они втроем сели за стол. Я к тому времени уже давно закончил и щеголял по жарко натопленному дому в длиннополом халате, но уходить из-за стола не стал. Остался сидеть рядом с мужиками, хлебая из тонкостенного стакана крепкий сладкий чай. Парни молотили ложками по тарелкам, крошили челюстями подсохшую краюху черного хлеба. Когда закончили и, облизав ложки, отложили их в сторону, Данил сыто откинулся на спинку стула и сказал:

— Повезло вам, Василь Иваныч, что сегодня пришли. Сегодня японец тихий, не бомбит. Верно праздник у них какой-то.

— Да, мне уже говорили, что я счастливчик. Говорят, что они одиннадцатидюймовку подтащили?

— Говорят, — согласно кивнул он. — По Высокой долбят, разбить хотят. Хе-хе…, дурачки желтозадые.

— Так говорят или точно?

— Ну, ее-то никто не видел, да только их снаряды ложатся на гору и многие не взрываются. Те, что более или менее остаются целыми, наши пушкари выкапывают и себе забирают.

— Зачем это?

— Знамо зачем — чтобы обратно отправить. Что они потеряли, то мы вернем, — и он довольно засмеялся.

Все-таки это трое довольно хорошо отметили воссоединение. Были позабыты прошлые распри и недовольства. Мурзин полноценно был признан суровыми мужиками и его сексуальная ориентация больше никого не волновала. Вернее сказать, она перестала быть поводом для драки, мои архары скрипя сердцем приняли его предпочтения. А что, Мурзин, если не знать его натуру, тоже довольно суровый мужик — пять лет в артели на колке дров простоять, это вам не сказочки, и не смотри, что любит он одеваться с иголочки. Руки у него такие, что кому угодно шею свернет.

Сам Данил после ранения оправился. Рука у него почти пришла в норму, только лишь сгибаться до полного перестала, а замирала на полпути. И как не прилагал силы Данил, как не тужился, а все одно не получалось — задетый пулей нерв не пропускал сигнал далее. Или сама мышца отказывалась его слушаться. Врачи на комиссии с чистым сердцем подписали парню нужные бумаги и выпнули из солдат на свободу. Сказали лишь, что такое состояние у него не на всю жизнь, а с годами работоспособность руки полностью восстановится. С тем и ушел Данил из солдат, с неработающей до конца конечностью и с не до конца исполненным долгом. Потом он мне признался, что на врачей, на Стесселя и лично на меня злился. Но позже, продавая на складе по низким ценам привезенные нами продукты, смягчился и понял, что и здесь он помогает крепости выстоять.


Японец взял за норму каждодневно бомбить наши укрепления на горе Высокой. С самого утра начинал долбежку одиннадцатидюймовыми снарядами и закачивал ближе к вечеру. Монотонно, с точностью часового механизма пузатые снаряды сыпали на бетонные перекрытия, выбивали каменную пыль. Но толстые своды из первоклассного английского бетона и укрепленные рельсами держали. Не зря я столько денег вбухал в постройку.

Поначалу, крупнокалиберные снаряды, падая на высоту, взрывались один к пяти. То есть четыре снаряда просто падали на гору, либо зарываясь в грунт, либо сильно сминаясь, и лишь пятый, взрывался. Что-то там у японцев было плохо со взрывателями, слишком уж большой брак. Наши солдатики, находясь под защитой бетона, не слишком боялись таких подарков и поначалу даже устраивали пари. Сидя возле прикрытых броней амбразур и слыша падающий снаряд, быстро бились об заклад — взорвется или нет. Ставка пять копеек. Какой-то счастливчик за три дня заработал таким образом десять рублей и потом тайком от начальства напоил всех водкой. Это рассказал Данил, который по старой памяти почти каждый день бегал на укрепление.

Но вскоре все изменилось. Японцы сообразили, что что-то у них не сходится и приостановили бомбардировку на пару дней. А после, разобравшись и приняв меры, продолжили. И теперь одиннадцатидюймовые посылки сыпались на гору и взрывались. Не взведенных и осечных стало гораздо меньше.

Наши решили бороться с ужасающего калибра мортирами. Найти ее не составило труда — две моточайки высоко кружа в небе на недосягаемой для стрелков высоте, списали на карту все позиции противника. Мортиры стояли за Трехголовой горой, за обратным ее скатом. Достать нашим батареям их не было никакой возможности, их перекидная стрельба для уничтожения этой позиции была слишком уж пологой. Только миномет крупного калибра с дополнительным метательным зарядом или наши мортиры, переставленные в другие места, могли исправить дело. От Высокой до Трехголовой чуть больше полутора тысяч саженей, вполне достигаемая величина.

К тому времени в мастерских изготовили еще два миномета крупного калибра и отлили из бронзы около полутора сотен мин. Бомбить мортиры решили с Плоской горы, что стояла рядом с Высокой. Там до сих пор было более или менее безопасно, противник не старался ее штурмовать. Пока держалась Высокая, все другие вершины для японцев не имели никакого смысла. И вот в день, когда одиннадцатидюймовые снаряды опять посыпались на укрепления, подполковник Бржозовский Николай Александрович, приступил к контрбатарейной борьбе. И я, пользуясь осведомленностью, присутствовал на позиции с фотоаппаратом наготове.

Три медных миномета поставили на обратном скате горы Плоская. Позиция была подготовлена еще вчера, вчера же и были притащены на горбах солдат тяжелые орудия и боеприпасы. На самую высокую точку был посажен наблюдатель с мощным биноклем и телефоном и, едва только на Высокую посыпались мортирные снаряды, полковник приступил к стрельбам. Сделал сначала несколько пристрелочных, подкорректировал углы минометов и принялся зашвыривать за Трехголовую одну мину за другой. С той стороны явно не ожидали такой подлости. Обстрел Высокой моментально прекратился, а минут через пятнадцать над позицией японских мортир взметнулось гигантский фонтан из камней и пыли, и спустя несколько секунд до нас докатился оглушительный раскат мощного взрыва. С досаждающими город мортирами было покончено.

Много позже узнали, что с нашей стороны было прямое попадание в разложенные прямо на земле боеприпасы. Последовала детонация и как вследствие полное уничтожение персонала и имущества. В тот же день Стессель для офицеров высших чинов закатил небольшую вечеринку со скудным угощениям, но с обильной крепкой выпивкой. Пригласили и меня, как изобретателя чудесного оружия.

На празднестве Бржозовский был героем. Он принимал поздравления, выслушивал хвалебные речи. Стессель, который щеголял с перевязанной головой, после первого тоста, после поздравления офицеров с удачным уничтожением досаждавших мортир, возгласил:

— В честь избавления города от бомбардировки, приносящей столько вреда и разрушения, позвольте сообщить всем, что я за прекрасную работу, за блестящий результат присваиваю подполковнику Бржозовского очередное звание и произвожу его в полковники. Ура, господа, поднимем бокалы!

Офицеры в унисон грянули «ура» и, не стесняясь, опрокинули в глотки то, что было у каждого налито. Утерли усы и бороды и полезли к новоиспеченному полковнику с поздравлениями. А тот и сам не ожидал подобной награды, принимал похлопывания по покатым плечам с легким смущением.

Честно говоря, бомбардировки города после этого не прекратились. Ничего подобного, они только усилились, да так, словно японец разозлился не на шутку и озверел. Весь огонь, который он вел по укреплениям он перевел на Старый и Новый города, разрушал инфраструктуру. Тут и там повсеместно вспыхивали пожары, калечились люди, губились души. Но, тем не менее, таких разрушений, которые приносили с собою эти ненавистные мортиры более не наблюдалось. Раньше было страшно — один такой снаряд стирал с лица земли любую постройку, разносил все по кирпичикам. Сильно страдали из-за них наши форты. Только одиннадцатидюймовые снаряды могли разрушить толстые своды казематов, галерей и прочего. Сейчас же, попадания не таких больших калибров хоть и приносили разрушения, но не несли с собою тот страх и ужас.

Празднество и поздравления шли почти до полуночи. Господа изрядно надрались и осоловели. Кого-то сильно развезло, и их уводили под белы ручки по домам. Бржозовский сильно захмелел и развязался на язык. Стал беспрестанно рассказывать, как он производил непростые стрельбы, как корректировал огонь. Молол языком, придумывая небылицы и приписывая себе невозможные поступки, и под самый конец договорился до того, что он чуть ли не сам, в одиночку выставлял все три орудия, сам наблюдал с биноклем и телефоном, сам же выставлял прицел и сам же закидывал в жерло медных стволов тяжелые мины. Но, как говориться, все уже было пофиг на реализм, люди, соскучившиеся по развлечениям, охотно его слушали и хохотали, ловя новоиспеченного полковника на новых несоответствиях и невозможных деталях.

Я на этом празднике жизни, отдыха от сурового быта, так же тихонько напивался. Вел беседы с офицерами, придумывал историю о том, как я додумался изобрести такую замечательную штуку. Меня слушали, с умным видом кивали, вставляли разумные замечания. На мои огрехи в разговоре они не обращали никакого внимания — кондиция у людей была уже такая, что можно было молоть любую чушь. Вот я и молол, иногда в шутку вбрасывая в разговор факты из будущего и новые интересные мысли о политическом устройстве.

Почти под самый конец вечеринки ко мне подошли сильно хмельные Стессель и Витгефт. Отвели меня в сторонку, так чтобы никто не мог слышать и стали с неудовольствием выговаривать:

— Голубчик вы наш, дорогой Василий Иванович. Все никак не доходили до вас руки, все не как не могли мы высказать вам свои претензии.

— Что такое, что случилось, Анатолий Михайлович?

— Ну как же! — удивленно вздернул брови Стессель. — Вы же не до конца использовали все те средства, что вам выделила крепость. Часть денег вы привезли обратно, а это очень не хорошо. Ведь плохо это и дурно.

— Что же в этом плохого? Я, кажется, честно выполнил свою часть сделки, вы получили то, что хотели. Я вас не понимаю.

— Совсем не до конца вы выполнили вашу сделку. Вы привезли часть денег назад, привезли бумаги и по бумагам выходит, что денег в кассу вы вернули не достаточно.

— Вы хотите сказать, что я украл? — поразился я подобного обвинению.

— Нет, что вы, мы хотим сказать, что нам не понравилась идея возвращать в казну нашу часть вознаграждения. Мы на такое не рассчитывали.

Теперь я понял — господам не понравилось расставаться с частью уже украденных средств, не понравилось покрывать недостачу. Витгефт тот вообще смотрел на меня исподлобья, как будто я лично вытащил у него из кармана эту несчастную тысячу-полторы. Стессель же сохранял любезный тон.

— Чего же вы от меня хотите? — напрямую спросил я, предчувствуя, что предстоят долгие маневры.

Они оглянулись, убедились, что нас никто не может подслушивать. Наконец Витгефт глухо проворчал:

— Вы должны еще раз сходить в Чифу.

— Да-да, — поддакнул Стессель. — Но на этот раз потратить там все до копеечки. Обратно в Артур вы должны привезти только продовольствие и никакой наличности.

— Сходить в Чифу не сложно, — ответил я секунду спустя, прикинув в уме будущий маршрут, — дорожка налажена. Но позволят ли в этот раз японцы провести караван? Как только поймут, что я появился на стороне пролива, то сразу поймут, что произойдет дальше. И будут готовы. Едва караван снимется с рейда, как они нападут на него.

— Бросьте вы, голубчик, говорить полную ерунду. На суда под иностранными флагами они напасть не посмеют и даже более того, потребовать остановиться на досмотр они тоже не могут. Иначе их растерзает мировая общественность. Той пощечины, что они получили напав на наш миноносец в территориальных водах Китая они никогда не забудут и теперь будут предельны осторожны в своих подлых делах. Нет, Василий Иванович, на караван никто не нападет до тех пор, пока он не зайдет в наши воды. Но на всякий случай мы отправим письмо нашему консулу в Чифу, чтобы он уговорил дацуна и тот приказал новому адмиралу сопроводить торговые суда до наших вод. Хотя бы одним кораблем. Не думаю, что он откажет. Побыть наблюдателем это не так сложно и совершенно безопасно.

— Взятку придется дацуну давать.

— Ну, как же без этого. Он деньги любит, сделаем ему небольшой подарочек.

— Хорошо, а здесь же как?

— Как и в прошлый раз, — пробубнил глухо Витгефт, — боем и маневром свяжем противника и проведем караван.

Собственно говоря, то, как все будет происходить это не моя забота. Мое дело — торговля. Все остальное — Витгефта и Стесселя. Хотят они безопасно прибрать деньги к рукам, значит постараются чтобы все произошло без сучка и задоринки.

— Хорошо, я согласен. Расценки, я надеюсь, вы не снизили?

— О, нет, что вы. Даже более того, мы их повысили еще ненамного, так что и китайскому дацуну хватит на все его курительные удовольствия.

Я улыбнулся. То, что китайцы частенько курят опиум знали все — колониальное наследие плохо выветривалось из привычек населения. И китайцы не очень-то любят англичан, впрочем, как и японцев. Они и от тех настрадались и от этих. Хотя до сих пор боятся, что одних, что других. Китайцы никого кроме себя не любят, и мы для них такие же чужаки, как и все остальные, и нас они боятся тоже. Китай за это прошлые десятилетия настрадался выше крыши.

— И вот что еще, Василий Иванович, — вдруг нетрезвым говором сказал Стессель, когда я уже подумал, что мы обо все договорились. — Тут по вашу душу почта пришла.

— Где? — встрепенулся я. Это было неожиданно. Всякая связь давным-давно обрезано и если почта поступала, то совсем уж редко и только тогда, когда кто-то возвращался из Чифу.

— Да успокойтесь вы, — улыбнулся Стессель, — она не здесь. Оба письма у меня в кабинете, завтра придете и заберете.

— Боже, Анатолий Михайлович, почему же вы сразу мне их не отдали?

— Была одна причина, — усмехнулся он. — А впрочем, не хотите ли узнать от кого пришли вам письма?

— Боже мой, не томите. Одно от жены, я догадываюсь. А второе? От моей торговой компании?

— Нет, не угадали. Второе письмо от Марии Федоровны.

— От Вдовствующей Императрицы? Вы его читали? Что там?

— Боже мой, конечно же нет! Как можно читать чужие письма?

В принципе, я догадывался, что в письме. После рождения долгожданного внука она наконец-то убедилась в моем «пророчестве», а убедившись, потребовала немедленного приезда. Хотя странно, почему вызов случился не через фельдъегерскую службу, а обычным письмом? Или же там вовсе не вызов обратно, а что-то другое?

Всю ночь я практически не спал. Ворочался на перине, думал. Всякие мысли лезли в голову, разный бред. Под утро, когда удалось хоть на немного провалиться в полубредовое состояние, я уже не думал, что меня собираются вызвать. Наоборот, цедя крепкий кофе и не чувствуя его вкуса, я уже ожидал там увидеть страшные проклятия, которые мне лично отправила грозная бабка родившегося наследника. И подходя к штабу крепости, я уже не хотел брать в руки это письмо, не желал знать, что там написано.

Стесселя внутри не было. Но это не являлось проблемой. Едва я зашел в приемную, как мне было передано два конверта. Один и вправду был из дома, его я сунул во внутренний карман пальто. Прочитаю позже, не к спеху. А вот то второе…

Уединившись за столиком ближайшей кафешантанки, я вскрыл царственное послание и углубился в строки. Письмо было коротким, на пару тетрадных листочков. Написано аккуратным, красивым почерком с замысловатыми закорючками, правильным литературным языком. Писала не сама Мария Федоровна.

Как я и думал, всё их семейство с самого момента рождения узнало, что наследник неизлечимо болен. Это оказалось трагедией для Николая, трагедией для Александры Федоровны. Как оказалось, врачи еще до рождения предупреждали семью о плохой наследственности и ожидали проявления «царской болезни». Так что, проявившись у младенца она все-таки не стала доказательством моего провидения, о чем Мария Федоровна и писала.

Само письмо имело необычный тон повествования. Оно несло обвинительный тон, так, словно я накаркал неизлечимую хворь, притянул ее к наследнику, но при этом между строк легко читалась явная заинтересованность моим даром. Да, она довольно резко отчитала меня в письме, но при этом как бы между прочим потребовала от меня очередных доказательств моего дара. И при этом она не давала мне разрешения вернуться в Питер.

Я, прочитав письмо, хмыкнул. Какие еще ей нужны были доказательства? Я ведь ей и там много чего сказал, да еще и письмо ей отправлял, где описывал перипетии первой революции. Неужели ей этого было мало? Или же ей, как простой женщине просто нужно рассказать те же самые пророчества просто другими словами? Или же она не те пророчества от меня требовала? Это мне было непонятно. Но, тем не менее, если Ее Императорское Величество желает, то почему бы и нет? Напишу я ей письмо, распишу новыми красками то, о чем я ей уже говорил. Времени в Чифу у меня будет предостаточно, чтобы подробно и красиво сочинить.

Второе письмо я прочел здесь же, за скудным завтраком. Оно было от жены и датировалось апрелем. То есть, шло оно до меня пять с лишним месяцев. Чудо что при нынешней ситуации, когда большая часть корреспонденции попадает в руки японцев, оно вообще добралось до адресата.

Его я вскрыл и завис над крупными буквами. Первая же новость меня потрясла — Маришка была беременна! Вот те раз! Это ж сколько времени прошло с нашей последней встречи?

Я стал загибать пальцы и вышло, что письмо она мне написала уже на четвертом месяце беременности и сейчас, выходит, она должна была родить. То есть я здесь, в этом мире второй раз стал отцом!? А вообще за оба мира я родил уже четвертого ребенка? И не дай бог опять девочку!

Честно признаться то, что Маришка не нагуляла живот на стороне у меня не вызывало никакого сомнения. Не тем она была человеком, чтобы вильнуть хвостом, тем более при нынешних-то нормах морали. Нет, я конечно прекрасно вижу, что и здесь люди гуляют направо и налево, но вот того безобразия, что было в моем мире, той легкомысленности здесь не было. В это время к верности относились более серьезно, а Маришка при всех ее суфражистких наклонностях на самом деле была образцом супружеской верности. Сама ни на кого не смотрела, а мимолетных ухажеров, пытавшихся отвесить комплименты, сбивала на взлете. У нее не забалуешь.

Так что, ребенок точно мой, да и по срокам как раз совпадает. И на самом деле я был рад такому развитию событий — своих детей я любил и еще в том мире я искренне наслаждался своими голожопочками, когда они ко мне ластились. Принимать обнимашки и признания в любви от собственных детей было для меня настоящим счастьем.

После кафешантанки я медленно побрел домой. Там, на дачных участках теперь всегда кипела жизнь. С началом интенсивных бомбардировок города сюда перебралось масса народа. Те домики, что с наступлением холодов всегда покидались хозяевами, теперь были обитаемы. Со дворов исчезли собаки — то ли хозяевам стало невыгодно их содержать, то ли китайцы, живущие окрест, пожрали. Здесь же, в поселке появились многочисленные землянки, вырытые в подножиях сопок. Люди предпочитали мириться с многочисленными неудобствами, лишь бы не попасть под шальной снаряд.

Лизка сразу раскусила мое настроение. Склонив голову набок и хитро прищурившись, спросила мены:

— Что такого хорошего случилось, что вы выглядите словно умалишенный, Василий Иванович? Неужели война скоро закончится?

— Лучше, Лиза, намного лучше.

— Ох, и что же может быть лучше этого? Неужто Император японский своему богу представился?

Я счастливо мотнул головой и блаженно ответил?

— Нет, Лиз. Просто я, похоже, снова стал отцом.

Она охнула:

— Марина Степановна счастливая женщина!

— Нет, Лиз, это я счастливый муж, — улыбнулся я и распорядился: — А ну, тащи-ка всю выпивку на стол, готовь закуски и зови соседей. Этой радостью надо поделиться!

Она убежала исполнять приказание. У нас был заныкан ящик коньяка и мне его не было жалко. С закуской тоже проблем никаких не возникло, так что через пару часов ко мне повалили гости, принесли с собою поздравления. Совсем чужие мне люди, которых я не знал, разделили со мною радость — скромно, по рюмашке опрокинули горячительное и хорошенько закусили.


Через пару дней я по старой схеме отправился в Чифу. Снова захватил с собою Петра и Мурзина, снова поселился в той же гостинице. И снова со мною на «Лейтенанте Буракове» в китайский город ушел лейтенант Колчак. Поднимаясь на палубу, будущий гроза большевиков имел вид весьма болезненный, при каждом шаге едва заметно морщился. Выйдя из бухты, я, встретившись с ним лежащим в кубрике миноносца, спросил:

— Чего вы такой, Александр Васильевич? Не заболели ли?

Он повернул в мою сторону голову.

— Ревматизм разыгрался, — пожаловался он с глубоким вздохом. — Суставы ломит, спасу нет. После моего похода на север заболел и теперь вот мучаюсь. Летом, когда тепло, еще куда ни шло, терпеть можно, а вот когда холода наступают, так и вовсе руки поднять не силах.

— Так чего же вы не уйдете со службы при такой-то болезни? Это ведь не шутки.

— Не хочу уходить, не желаю, — с болью в голосе, но твердо ответил он. — Врачи говорят, что болезнь, если ее лечить, может отступить. Так что, думаю, рано мне из флота уходить. Я еще до адмирала дослужиться желаю.

— Вам тогда служить надо там, где всегда тепло.

— Вот я и иду в Чифу. Там не так мерзко и не так холодно. Я у Витгефта отпрашивался на сушу, на какую-нибудь батарею, но он предложил мне сходить вместе с вами, и я согласился. Там моим суставам и вправду должно стать полегче. Черт его знает, может китайские доктора мне смогут помочь? Как вы считаете?

— Может быть, — неуверенно пожал я плечами.

— Говорят, что они как-то горячими иголками лечат. Не слышали ничего о таком способе?

— Слышал, как не слышать. Иглоукалывание называется.

— И как? Что люди об этом говорят?

Я пожал плечам:

— Кому-то помогает, а кому-то нет. Шарлатанов и в их среде хватает.

Он вздохнул и замолчал, погрузившись в собственные мысли. Колчак не был говоруном, он больше отмалчивался. Вот и сейчас, дав себе мимолетную слабость, он снова замкнулся и запер собственные переживания внутри.

До Чифу добрались без проблем. Командир «Буракова», сойдя на берег, вместе с Колчаком ушел до нашего консульства, а позже, по истечению светового дня, снялся с якоря и ушел обратно в Артур, увозя с собою полученные из столицы телеграммы и письма.

Колчак через консула договорился с местным губернатором о том, что нанятые нами суда проводят два боевых корабля, проследят за тем, чтобы японцы не нарушили никаких договоренностей. Я же, едва устроился в гостинице, пошел по уже известному маршруту скупать продовольствие. Меня уже знали и потому на этот раз все прошло намного легче и в разы быстрее. Но прежде чем отправиться на склады торговцев, я заскочил на телеграфную станцию и отправил домой сообщение, требуя ответа от жены. Все же мне нужно было твердо знать, как прошли роды, кого она родила и как назвала. Ответ прилетел на третий день и из длинной телеграммы я узнал, что роды прошли хорошо, я второй раз стал отцом прекрасной дочки, которую назвали Софьей. Что ж, девчонка это тоже хорошо и в тот день я снова отметил это событие, напоив до потери сознания и Петра, и Мурзина и самого Колчака. Да и я хорошенько приложился, искренне радуясь новому карапузу, которого уже не терпелось взять на руки. Но…! Но, все-таки девочки… Четвертая в моей жизни… А мне уже хочется пацана.

Мы в Чифу пребывали уже пятый день и все деньги, что были выделены на покупку продовольствия, к этому времени оказались почти потрачены. Выход до осажденной крепости по плану должен состояться через четыре дня, так что у нас оказалась масса времени, чтобы провести его с пользой для души и тела. Колчак занимался фрахтом судов и погрузкой, я же, откровенно бездельничал. Ходил по городу, сидел в ресторанчиках, ковырялся в товарах китайских лавок. Петр, улучив момент, смылся к своей ненаглядной, Мурзин же впал в какую-то меланхолию, таскался вместе со мною и так же без особого энтузиазма ковырялся в местных товарах, ища забавную безделушку.

В какой-то день на рейде появился японский миноносец. Он бросил якорь в полдень, и на берег сошла безоружная команда под предводительством высокого и худого лейтенанта. Это событие сразу напрягло китайцев. Народ зашушукался, занервничал, к миноносцу прибыл представитель нового адмирала. А сам лейтенант с командой, направился к дацуну. Вскоре он оттуда вышел и развернул свою подрывную деятельность в порту. И буквально через час, через два ко мне в гостиницу стали приходить капитаны зафрахтованных судов и отказываться от всех договоренностей. Через расспросы выяснилось, что японец напрямую говорил им, что если их корабли пойдут в Артур, то его миноносец предпримет атаку. Понятное дело, желающих проверять на собственной шкуре решимость японца не нашлось, тем более все еще прекрасно помнили инцидент с «Решительным». Ну а в подтверждение своих слов японский миноносец ушел с рейда и демонстративно встал на якорь в нейтральных водах.

Наш товар стал выгружаться и что теперь делать было совершенно непонятно. Колчак носился по порту, увещевал капитанов торговых судов, уговаривал и убеждал. Но все было бесполезно, японский военный корабль действовал на всех устрашающе. Пришлось арендовать склад и тратить уже собственные средства. Назначенную дату выхода в Артур мы пропустили.

Через три дня после этого на рейд вновь встал «Лейтенант Бураков», на борту которого были видны следы от попаданий снарядов небольшого калибра. На берег с него сошла шлюпка, которая привезла с собою пятерых раненых матросов. И в тот же день стала известна история. Оказывается, Стессель и Витгефт, обеспокоенные нашим отсутствием, отправили быстроходный миноносец до Чифу и тот, выйдя ночью, под утро попал в сильнейший туман. Из-за этого он сбавил ход до самого малого и уже на самом подходе едва ли не столкнулся нос к носу со стоящим на якоре японским кораблем. Капитан «Буракова» сориентировался быстро и расстрелял врага из всего доступного оружия. Да только и враг огрызнулся и прежде чем затонуть, принес нашему кораблю небольшие повреждения и ранил нескольких матросов. Слава богу, повреждения не сказались на ходовых качествах корабля.

Загрузка...