Двое из будущего. 1904 -…

Глава 19

Первое столкновение потрясло эскадру. Выведенный из строя флагман, потеряв ход, остался под шапкой медленно растекающегося дыма и корабли, маневрируя, отдалились и потеряли всякую связь с вице-адмиралом и повели бой самостоятельно. Плавучая же мастерская, угольные транспорты, госпитальные суда и буксирные пароходы, самые что ни на есть медленные корыта, державшие эскадру в походе словно якоря, повинуясь сигналам с «Князя Суворова», развернулись и тихо поползли в обратную сторону, желая скрыться от японца во мраке ночи. Рисковать судами, пытаясь пролезть в щель между Того и китайским берегом, Рожественский не решил. Ночь хоть и была темна, да и луна светила тускло, а по воде расползался дым, но никто не мог дать ни единого шанса на подобное безумство. Никто не мог знать, стоят ли еще корабли противника в засаде или же все уже были задействованы в первой атаке. Для тихоходов даже один единственный миноносец означал верную погибель.

Первый бой длился не более часа. Эскадры шли по глади моря, обстреливая друг друга и налетая миноносцами, выпуская хищные стаи тупоголовых торпед. После корабли разошлись — японцы перегруппировываться и определяться с полученными повреждениями, наши же, подобрать с моря команду погибшего крейсера «Дмитрий Донской» и вернуться к флагману. «Князь Суворов» остался на плаву. Под разбитые броневые листы матросы подвели пластырь, а насосы частично откачали воду и выровняли корабль. Броненосец приобрел способность хода и Рожественский, перейдя на другой броненосный крейсер, обеспокоенно поглядывая на часы и ожидая скорого рассвета, повел эскадру на прорыв. «Ослябю» бросили, открыв кингстоны — скорый ремонт разбитых паропроводов оказался невозможен. Отдавать боевой корабль в руки противника никто не жалел. Всех тихоходов адмирал отправил назад, приказав в случае безвыходной ситуации причаливать к ближайшему порту и готовиться к интернированию. Это все же лучше, чем оказаться на дне. С тихоходами же пошел и повреждённый «Князь Суворов». С заплаткой на борту он не мог идти даже в четверть своего обычного хода и потому становился для Рожественского тяжелым балластом.

Второй бой случился спустя два часа после рассвета. Того обнаружил идущие строго на север корабли и пошел на перехват. С легкостью догнал уставшую после длительного перехода эскадру и принялся за обстрел. У японцев на руках были все карты — численное превосходство, знание течений и глубин, выученная и способная команда, в превосходном состоянии силовые установки. У Рожественского же — обросшее ракушками днища кораблей, требующие постоянного ремонта паровые машины и экипаж без опыта практических стрельб. Японцы с жестокостью вкусившего кровь льва набросились на наши корабли.

Бой продолжался четыре часа. По небу со свистом и гулом летали снаряды, по морю, пеня волну, носились торпеды. Миноносцы на полном ходу подходили на близкое расстояние и, отстрелявшись, давали деру, уходя от ответного огня. Рожественский огрызался. Лупил изо всех сил, не жалея ни команду, ни корабли, и выжимал из силовых установок всю их мощь. Эскадра упорно шла в Артур. Маневрировала, меняя все время курс, вела огонь, но шла несмотря ни на что. Получала попадания, теряла корабли и людей, но упорно тащилась к крепости, стремясь как можно скорее оказаться под защитой береговых батарей.

Первым в этой битве пал миноносец «Буйный». Прямое попадание мины Уайтхеда разломило борт и пустило его ко дну в считанные секунды. Ни один матрос с миноносца не спасся. Следующим пал безбронный крейсер «Алмаз». Развороченная капитанская рубка поставила крест на его судьбе. И он, лишившись управления, но все еще сохраняя полный ход, выпал из строя и ушел в сторону, где его вскоре и сожрали юркие миноносцы.

Конечно, и японцам тоже досталось. Бронепалубный крейсер «Ниитака» получил повреждения ходовой части и вышел из боя, довольно скоро отстав от своих. Какой-то миноносец получил попадание торпеды и, зияя дырой, нахлебался воды и опрокинулся, но тем не менее оставшись на поверхности. Матросы оказались в воде, которых, впрочем, быстро подобрали.

Корабли гибли. По истечению жаркого часа погиб старый крейсер «Владимир Мономах», а знаменитая «Аврора» получила несколько снарядов по палубе, по орудиям, по экипажу. Неприкрытые сталью пушки показали свой главный недостаток — многих людей посекло осколками, многих убило ударом взрывных волн. Крейсер практически выбыл из боя, снизив интенсивность огня до минимума, но ход все же не замедлил и продолжил резать волну. Умер миноносец «Бравый», погиб «Безупречный». Матросов старались подобрать, но не всегда это получалось. Эскадра не стояла на месте и шла к крепости как к своему единственному шансу на спасение. И быстрые корабли, возглавляемые смелыми командирами, рисковали своей жизнью и жизнью своих людей, но неслись на помощь своим товарищам и под жестким огнем подбирали людей с моря. Так погиб и «Громкий», нарвавший на пятерку миноносцев.

К концу третьего часа наша эскадра существенно поредела. Из двадцати одного крупного корабля осталось тринадцать вымпелов, а из девяти миноносцев, на ходу оказалось всего два. Японские потери, по сравнению с нашими казались смешными — три миноносца из сорока четырех выбыли из боя по причине повреждений и лишь один из них затонул. И только два крейсера — «Ниитака» и «Касуга» получили повреждения из-за которых они не могли продолжать бой. Все остальные же почти тридцать крейсеров и двадцать эсминцев отстреливались по эскадре Рожественского словно в тире — неспешно и хладнокровно. Они так же получали попадания и несли потери, но по сравнению с нашими потерями это был такой мизер, что на них почти не обращали внимания. А сорок миноносцев голодными хищниками кружили вокруг наших кораблей, торпедами выгрызая из «стада» самых больных и слабых.

К концу четвертого часа все было кончено. Сам Рожественский погиб, как погиб и его корабль, и остатки эскадры рассеялись по морю, спасаясь самостоятельно. Почти никто уже не мог вести бой — робкие и редкие орудийные выстрелы не били в сторону грозных крейсеров и броненосцев. Нет, они пытались отогнать от себя шакальи стаи торжествующих миноносцев. Да и противник уже почти не стрелял, позволяя мелким кораблям всласть упиться кровью и насладиться триумфом. Балтийская эскадра погибла.

До берега Ляодунского полуострова дошло всего два корабля — бронепалубный крейсер «Светлана» и та самая «Аврора». «Светлана», кренясь на левый борт подошла к берегу и замерла, испуская из чрева густой, черный дым — на корабле шел пожар, жарко горела угольная яма. «Аврора» же, припадая на корму, не сбавляя хода, выбросилась на берег и замерла, словно истерзанный кит. Оставалось только гадать как крейсер смог проскочить мимо минных банок и не подорваться. Не иначе судьба берегла его для выполнения своей главной исторической роли.

В Артуре случившееся вызвало переполох. Не смотря на ожидания, на то, что все знали о готовности Того, именно такого развития события никто в крепости не ждал. Да, думали, что Рожественский даст бой и потерпит в нем поражение, но, чтобы такой ценой? Чтобы из тридцати восьми кораблей до крепости дошли всего два? Нет, это был уже слишком.

Витгефт, надо отдать ему должное, проявил инициативу и с первым появлением дымов на горизонте, отдал приказ выйти в море всем кораблям, что были на ходу. И именно этот факт спас «Светлану» от пары миноносцев и одного эсминца, что, заставив его остановиться, требовали сдачи в плен. Капитан первого ранга Шеин, Сергей Павлович, видя безвыходность положения, хотел было уже спустить флаг, но весьма вовремя получил доклад от вахтенного о идущих на выручку нескольких наших кораблей. И он, принял отчаянное решение — дал полный ход кораблю и совершил жесткий навал на так удачно стоящий по курсу эсминец. О чем думал командир вражеского корабля так располагаясь, оставалось только гадать. Отстреливаться от противника «Светлане» было уже нечем — весь боезапас оказался израсходован. В ответ же по крейсеру открыли огонь, который без сомнения уничтожил бы его, если б не подоспела подмога. Да только бегство это не прошло благополучно — стрельба в упор сильно повредила и без того раненый корабль и запалила угольную яму, которую не смогли потушить собственными силами.

Придя в Артур, «Светлана» еще долго дымила, испускала из недр удушливые, жаркие облака. Пожар не могли затушить, команда корабля отчаянно боролась за его жизнь, заливая водой. В крепости к ним пришла помощь и уже совместными силами началась борьба за жизнь крейсера. Уже на приставшем корабле эта борьба продолжалась более часа — матросы, накинув толстые бушлаты, укутавшись тряпками и облившись водой, ныряли в самое пекло и проливали из шлангов яму, не давали распространяться пожару. Но это мало помогало — корабль, с пробоиной в борту все сильнее и сильнее черпал воду, да и та вода, что тушила пожар осаживала борт все ниже и ниже. И в какой-то момент всем вдруг стало ясно, что лучший способ сохранить жизнь крейсеру это затопить его. Что и было сделано. И спустя десять минут пожар унялся, корабль испустил последний вздох и лег на дно, оставит торчать над поверхностью лишь небольшую часть палубных надстроек и высокие трубы, из которых под давлением вырывались черная сажа и перегретый пар.

«Аврора» же, выбросившись на берег, замерла. Поистине, этому кораблю уготовано большое будущее — все повреждения, выведшие корабль из битвы, оказались не так серьезны. Пробоина в задней части также не казалась фатальной — при наличии специалистов и материалов крейсер мог встать в строй уже через пару-тройку месяцев. Лишь команда понесла ощутимые потери — десятки убитых и множество раненых. Капитан первого ранга Егорьев оказался серьезно ранен, осколок одного из снарядов ударил ему в грудь и застрял в разбитых ребрах. Его, пускающего ртом кровавые пузыри, отправили в морской госпиталь одним из первых.

В Артуре первые дни царил переполох — только и разговоров было, что о нашем поражении в море. Понятно, что в таких условиях ни о каком торжестве и речи быть не могло, потому-то назначенная свадьба отменилась и перенеслась на две недели вперед. Впрочем, сам Петро и теперь уже Ульяна этим фактом если и опечалились, то вида своего не подали. Они тоже понимали невозможность проведения пышной церемонии. Только лишь одна Лизка, видимо науськанная подругой, намекнула мне о возможности тихой церемонии. Но получила от меня строгую отповедь. Я вложил в эту свадьбу уже столько денег, что отменять ее было бы простым расточительством. И она от меня отстала.

Новость о поражении Рожественского облетела мир со скоростью молнии. Журналисты во всех красках и подробностях описали всю битву от начала и до конца. Выложили в статьях подробную аналитику и единогласно пришли ко мнению, что у нашей эскадры, измотанной почти годичным переходом, не было никаких шансов. По результатам боя выяснилось, что Того безвозвратно потерял всего два корабля, наши же утратили двадцать пять. Десять из них оказались потоплены, пятнадцать с серьезными повреждения сдались в плен. Остальные же корабли, за исключением «Светланы» и «Авроры» пристали к берегам нейтральных стран, где и были разоружены и интернированы. Тихоходы же вместе с «Князем Суворовым» дошли до Циндао, где и бросили якорь, ожидая своей участи. Для них поход на этом закончился.

Через два дня, видимо в желании взять реванш за унижение Императорского флота, Куропаткин повел войска в бой. И восемнадцатое мая одна тысяча девятьсот пятого года вошло в историю этого мира под названием «Ляодунское побоище». На узком перешейке встретились триста пятьдесят тысяч солдат и сотни стволов артиллерии. Мир еще не знал подобного ужаса, ни Бородино, ни Ватерлоо не могли сравнится с этим. Целую неделю войска Куропаткина взламывали оборону князя Ивао, целую неделю они шли по собственным трупам и карабкались на вершины сопок. Пользуясь тем, что корабли адмирала Того не могли оперативно прийти на помощь, наши войска штурмовали высоты с отчаянным упорством. Семь дней шла борьба, семь дней кровь текла рекой. И по истечению этих семи дней Куропаткину удалось овладеть несколькими ключевыми высотами и тем самым обеспечить проход до Артура по западной оконечности полуострова. Для японцев подобный исход оказывался фатальным. Не имея более сил для сдерживания превосходящих сил, Ивао грозился оказаться в губительном окружении. И потому он стал отводить войска. Где мог безопасно оттянуться, оттягивался и занимал оборону в глубине полуострова, где не мог, отходил с боями и большими потерями. Этот прорыв дался нам дорогой ценой. Семьдесят с лишним тысяч убитых и раненых заплатили богу войны за нашу свободу. Вечером двадцать пятого армия Куропаткина остановилась под Волчьими горами и омочила сапоги в водах бухты Луизы. Между Артуром и Куропаткиным оставалась каких-то восемь-десять верст.

Казалось еще сутки и крепость будет освобождена. Но все пошло не так как нам казалось. Ночь двадцать пятог к северо-западному берегу Ляодунского полуострова подошла эскадра Того и, едва забрезжил рассвет, открыла по нашим растянувшимся войскам смертоносный огонь. Била со стороны бухты Десяти кораблей и таким образом простреливала все равнинное пространство, сокрушая людей, разрывая испуганных лошадей. Мы слышали эту бойню — крупнокалиберные снаряды падали словно гигантские молоты и поднимали в небо облака пыли, которые были видны даже с наших позиций. И грохот глухим набатом накатывался на наши головы. Даже из моего дома была слышна эта стрельба.

Того подоспел «вовремя». Князь Ивао получил временную передышку и смог в более или менее спокойной обстановке откатиться и организовать хоть какую-то оборону высот, при этом в срочном порядке подготавливаясь к тому, чтобы уйти с полуострова. Становилось понятно, что даже с помощью кораблей Того осада Артура не продлится долго и каждый день у Ивао был на счету. Японские войска стали покидать Ляодун. Через порт Дальнего, через еще не захваченный Куропаткиным Талиенвань, да и просто посуху, по восточной оконечности полуострова, японцы уходили в Корею. Бросали свои пушки, оставляли боеприпасы и уходили. Или, вернее сказать, бежали.

Тридцать первого мая крепость, наконец-то была освобождена. Это был славный день — солнечный, яркий. Куропаткин въехал в город как победитель. На бравом, высоком коне, гордо расправляя плечи. Позади него небольшим клином следовал его штаб — надутые генералы, поглядывающие на встречающих с неким высокомерием. Освободители…

Встреча произошла на вокзале. Среди разбитых и сгоревших вагонов, среди разломанных зданий. Стессель со своим штабом, Витгефт и его офицеры выстроились перед зданием и даже спешно организовали какой-то оркестр. Также построили несколько рот солдат. Сюда же, уже заранее зная о приезде Верховного, прибыли и простые обыватели, горожане, изможденные мужчины и женщины.

Едва показался Куропаткин, как громко грянули духовые и в небо полетели шапки радостных мещан.

Я в тот момент находился дома, на берегу моря. Ехать и встречать героя Русско-Японской войны у меня не было никакого желания. Да и он мою физиономию, думается, не очень-то был бы рад видеть. Потому и остался я один меланхолично кидать камушки в море и размышлять о своем будущем. Остальные же мои люди ушли на вокзал приобщаться к всеобщему ликованию. Как-никак почти полуторагодовая осада благополучно закончилась. Кончились лишения, кончились смерти, кончился голод.

Я, сидя на валуне, слышал, как далеко-далеко гремел оркестр и голосили люди. Здесь, я, наверное, остался один-одинешенек. Даже те дачные дома, в которых жили, и накопанные землянки, остались пусты. Очень уж многим захотелось воочию увидеть этот знаменательный момент.

Говорят, что Куропаткин в тот момент был похож на какого-то святого богатыря. В сверкающем мундире, с золотыми погонами, с величественной осанкой. Он производил впечатление. Едва он сошел с коня, как к нему подошел Стессель и бодро отчеканил приветствие. И после принятия короткого доклада, Куропаткин по-православному обнял Анатолия Михайловича и трижды поцеловал. Это было трогательно настолько, что измученные люди пустили горячую слезу.

Японец еще долго уходил с полуострова. В день, когда Главнокомандующий принимал доклады в штабе Артура, они оттягивали силы. Поочередно снимались с сопок и уходили в Дальний и в Талиенвань. Оттуда их пароходами увозили в Корею. Держать Ляодун им уже не было никакого смысла. Куропаткин, кстати, по какой-то своей причине распорядился эвакуации не мешать — то ли пожалел своих людей, то ли решил, что война на этом закончилась. И хотя его уговаривали и убеждали в том, что не сдавшегося врага надо добить, он ни с кем не соглашался.

Спустя какое-то время разведка донесла — японец встал в оборону на реке Амнок, возле корейского города Ыйджу. Местность там во многом повторяла прибрежный Инкоу — та же равнина вдоль моря и те же горы, в паре верст от берега. Плюсом к обороне широкая река, через которую под огнем невозможно было переправиться. Вот и выходило, что князь Ивао закрепился на Корейском полуострове прочно — Куропаткин даже при многократном превосходстве в силе не сможет опрокинуть противника. А если учесть, что и корабли адмирала Того встали рядом с берегом, то и выходило, что и наземная часть войны между двумя державами закончилась. Война по своей сути прекратилась.

Куропаткин вошел в Артур как победитель. По этому поводу на следующий день Стессель даже закатил небольшую пирушку, на которую меня не пригласили — лишь одни высшие офицеры с семьями там присутствовали.

В городе ситуация с продовольствием стала налаживаться где-то через неделю. Появились первые купеческие обозы, на рынке запахло свежим мясом, молоком и первой нехитрой зеленью. Истосковавшиеся по мирной жизни люди потянулись на ряды, но не с целью закупиться — нет, на это у них не было денег, потянулись для того, чтобы поскорее ощутить атмосферу давно забытого мирного существования. Вот и ходили люди по рынку, щупая свежие продукты и узнавая цены, но ничего почти не покупали. Торговля пока что шла слабая.

Мои же женщины, в отличии от простых обывателей, стали затариваться на рынке с самого первого дня и приносить домой по полной корзине продуктов. И в связи с этим я приказал постепенно забить всех несушек — они мне до ужаса надоели. Ходят по двору, кудахчут, пыль лапами поднимают. И вроде бы ничего страшного, терпеть это было можно, но вот что терпеть я не мог, так это запах от их дерьма — едкий, удушливый, аммиачный. Я, как городской житель, с удивлением открыл для себя этот смрад и мирился с ним лишь по необходимости. Сейчас же, когда необходимость в свежем яйце пропала, моя терпимость закончилась и Данил принялся каждый день забивать по одной курице.

Жизнь в городе постепенно налаживалась. Стали возвращаться те китайцы, что ранее ушли из города и каким-то образом сумели выжить под японской оккупацией. Их, истощенных и обессиленных, с удовольствием привлекли к восстановлению города. За плошку риса в день и за двадцать пять копеек они взялись за черновую работу с таким усердием, что город стал преображаться прямо на глазах. Развалины растаскивались, кирпичи сортировались и складировались для дальнейшего использования. Полусгнившие тела из-под завалов вытаскивались и отвозились на кладбище, где их по всем православным традициям захоранивали.

Снова в городе заработали рестораны и кафешантанки. В них опять пошло веселье — офицеры спускали все свое жалование, кутили напропалую. Проститутки работали безостановочно, принимая клиентов едва ли не по живой очереди. И вино с водкой опять полилось рекой. Артур оживал.

Спустя несколько после освобождения Петро с Ульяной напомнили мне о свадьбе. Ждать они более не хотели, а желали по всем законам как можно скорее образовать полноценную ячейку общества и зажить в свое удовольствие отдельно ото всех. Что ж, пришлось пойти им на встречу. И хоть мой первоначальный план всеобщего празднества пошел коту под хвать, все кое-какое веселье устроить можно. Хоть и не будет уже должного эффекта.

— Ну, а жить-то вы где будете? — спросил я их, когда я дал свое согласие. — Отдельно поселитесь или как?

Они переглянулись. Юн, ныне Ульяна понимала и говорила по-русски уже намного лучше, но не стала первой отвечать, предоставив слово будущему супругу. И Петро, хмыкнув, стал рассуждать:

— Мы тут это, подумали, что скоро вас, значит, обратно в Петербург позовут. Во-от… Я вроде как должен с вами отправиться, значит, но что-то не лежит у меня душа к столице. Здесь остаться хочу. И Ульянка, значит, тоже здесь. Стало быть, дом нам нужен, такой, чтобы хозяйство вести можно было.

— И где вы здесь такой дом найдете?

— Пока не знаю, еще не решил. Мы может и уедем из Артура в Дальний или еще куда. Посмотрим где землю можно будет купить, а может сразу и хату.

Я пожал плечами. Петро взрослый мужик, ему советовать мне не с руки. Он и сам знает, чего хочет.

— Значит, ты от меня уйти хочешь…

— Ну, как бы получается, что так, — согласился он несколько неуверенно. — Ежели вам здесь помощники не нужны будут, то, значит, хочу уйти.

Вот, а это на самом деле был еще тот вопрос. То, что я скоро отправлюсь в Питер, никаких сомнений не вызывало. Весь вопрос был лишь в сроках, когда я получу это разрешение — завтра или через несколько месяцев. Но то, что я отсюда уйду это железно. А значит настала пора решать, что делать со всем нашим имуществом, с двумя земельными участками под жильем и складом. Избавляться от всего этого или нет?

Довольно скоро в городе восстановили телеграф и в Питер полетели мои первые послания. Супруге черканул, сообщив, что со мною все в порядке и пора прекращать бояться. И Мишке «стрельнул» молнией, спрашивая его о планах на недвижимость. Мне-то она здесь не нужна, но вдруг у него на нее какие-то планы? Он ответил спустя три дня, разрешая действовать по моему усмотрению. Что ж, значит от недвижимости надо избавляться. Она нам здесь совершенно ни к чему. И вот, едва я об этом сообщил, как Ульяна, прильнув к любимому, стала ему что-то жарко нашептывать. И вскоре Петро наедине мне сообщил:

— Василь Иваныч, ну уж коли вы здесь все продаете, так может нам с Ульянкой этот дом продадите?

Я удивился:

— А как же хозяйство? Где ты здесь животину держать будешь?

— Да мы тут подумали, — уклончиво ответил он, — зачем нам эти коровы? Что мы, опять в дерьме должны ковыряться? Я помню, как до армии спины своей не разгибал, горбатился с утра до ночи. Ульянка тоже не очень-то хочет коров доить.

— А что же вы хотите? На что здесь жить будете?

— На море я пойду!

— Чего?

— Ну да, а чего? Вы ж мальчишке этому лодку купили, и он теперь рыбу в город таскает. Вот и я куплю. Чем я-то хуже? Да ничем, а даже еще лучше. Вот так!

— А ты в море-то хоть раз на лодке ходил?

— Нет, а что такого? Научусь.

Я развел руками:

— Ну раз так… Только неужели ты думаешь, что ловить рыбу легче, чем на земле работать или за скотиной ухаживать?

— Может и не легче, да только не хочу я в дерьме ковыряться.

— Ну, как знаешь, хозяин-барин. Продам тебе этот дом вместе с землей. Только устроит ли тебя цена? За тысячу купишь?

Он деловито прищурился. По вспыхнувшим искорками в его глазах, я понял, что цена для него приемлемая, даже очень. Я сознательно занижал стоимость, желая избавиться от груза, тем более что искать другого покупателя в это время было довольно проблематично. Тем более что дом с землей не находился в пределах города, а стоял на отшибе, и дорога до него была очень уж неудобной. Так что тысяча рублей за землю со срубом посредственного качества вполне себе нормальная цена.

Но Петро не стал сразу соглашаться, качнул недовольно головой и по-купечески, возразил:

— Что-то больно дорого. За семьсот бы я купил не думая, а за тыщщу надо бы еще подумать. Вон, кажись, те домики можно купить даже еще дешевле, — он кивнул в сторону соседних строений. Плохоньких по сравнению с моим, и совсем не пригодных для зимнего проживания.

Я улыбнулся, понимая хитрость моего превосходного работника:

— Ну, хорошо. Раз надо подумать, то думай, — разрешил я и закончил разговор, оставив Петра в легком недоумении. Торг не получился.

Спустя пару дней он, конечно же, дал свое согласие и принес мне свою тысячу, желая как можно скорее вступить в право собственности. Да только я его осек, сказав, что дача продастся только тогда, когда я куплю билет на поезд до Санкт-Петербурга и никак не раньше. А то где я буду жить? Он, конечно же меня понял.

А вскоре после этого случая и Мурзин подошел ко мне с подобным вопросом. Поймал меня, когда я сидел один на берегу моря и слушал плеск волн, и без особых прелюдий и кружений вокруг да около, сказал:

— А вы, Василий Иванович, тот дом, что в городе тоже ведь будете продавать?

Я кивнул.

— А за сколько?

— Ну, не знаю. Тыщи три он, думаю, стоит.

— Так он же снарядом разбит. Откуда три тысячи?

— Там земля дорогая, рядом живут генералы, да адмиралы, а рядом Пресное озеро. Так что три тысячи это по дешевке. Думаю, этот участок и за пять уйдет легко. Вот сейчас кончились активные военные действия и скоро в городе появятся дельцы, которые захотят пристроить свои денежки. Мне надо лишь подождать чуть-чуть.

Он хмыкнул и… присел рядом со мною. Помолчал какое-то время, покатал в широких ладонях гладкие камушки.

— А склады, что вы с ними делать будете? А те товары что в них остались?

— Неужели ты его купить хочешь?

— Купить-некупить, а интерес кое-какой имею.

— Сколько денег ты на строительство склада потратил, ты помнишь?

— Да, помню. Очень много, мне такую сумму не поднять. Нет у меня таких денег.

— Так что же ты хочешь? В аренду взять?

— Не в аренду, Василий Иванович. И купить я его не хочу. Куплю только дом за вашу цену.

— Тогда не пойму тебя. Поясни.

Он прочистил горло. Вздохнул, собираясь с мыслями и начал:

— Вот, Василий Иванович, уедете вы отсюда, да? Бросите все здесь, чего достигли. Имя свое здесь оставите, память людям. Сами в Питер уедете и будете там воду мутить, — я улыбнулся на его слова, но не возразил. «Воду мутить» — пожалуй самое правильное выражение к моим будущим действиям. — Здесь вы уже намутили, конечно, грех жаловаться. Люди, конечно, думают, что заслуга в том, что они выстояли в их труде, в их долготерпении, но мы-то с вами знаем почему крепость не сдалась. Все только благодаря вашим делам.

— Неужто? — не удержался я, подначив. — По-моему, люди и без меня прекрасно справились бы. Стессель вполне неплохо организовал оборону.

— Стессель, конечно, хорош. Но что бы он делал без вашей чайки? Лапоть бы сейчас сосал в японском плену, не иначе. Или что там у японцев вместо лаптей? А минометы, а гранаты? А ваши пластины на грудь? Сколько они солдат спасли? Господи, да ваше укрепление на Высокой чего стоит! Сколько вы в него денег вложили и крепости ее просто так отдали, ничего не получив взамен? Нет, Василий Иванович, смейтесь сколько угодно, но мы-то с мужиками знаем почему мы здесь выжили. Тем более вы вполне правдиво говорили еще до войны, что должно было случиться. Оно и случилось бы так, как вы описали, я в этом не сомневаюсь. Макаров-то выжил только благодаря вам. Все это знают и благодарят вас за это.

— Ну, с адмиралом вышло все не так хорошо, как думалось. Если бы не его упрямство…

— Да, его упрямство…, — он покачал головой, сокрушаясь неприятным события более чем годичной давности. — А теперь вы, после всего этого собираетесь уезжать отсюда, бросать на произвол ваше доброе имя, память о вас. Люди-то через пару лет уже и не вспомнят о вас, забудут о ваших делах. А будут думать, что только лишь один Стессель и Куропаткин герои.

Я повернул к нему голову и внимательно всмотрелся в суровое лицо помощника. Странно, но теперь, спустя столько времени после первого знакомства, впервые меня не раздражали его аккуратно прилизанные гитлеровские усики. Теперь мне вдруг показалось, что они вписались в образ Мурзина вполне себе гармонично.

— Что-то я тебя, Егорыч, не понимаю. К чему ты клонишь?

— Я не клоню, я прямо говорю. Не правильно это просто так уезжать. Нельзя бросать здесь все. Склад ваш должен работать и дальше.

— Ну, не знаю. Может ты в чем-то и прав. Но ты-то должен понимать, что иметь свои склады на другом конце страны не слишком разумно. Торговля здесь не очень большая, а наценка на перевозку очень уж велика. Возможная прибыль не стоит таких усилий.

— Нет, Василий Иванович, тут я с вами не соглашусь. Прибыль здесь будет ну просто огромная. Порт в Дальнем построили чтобы вести торговлю с Америкой и Азией, и деньги здесь скоро опять будут крутиться громадные. Нельзя бросать здесь торговлю ни в коем случае. Нужно продолжать, обязательно продолжать. Все усилия будут оплачены с огромной прибылью, а ваше имя здесь, в Желторосии торговле будет только помогать.

Я снова внимательно на него посмотрел. Нет, он не пытался меня нагреть, присосавшись к денежному потоку. Он и вправду был в этом убежден. И он всей душой был за то, чтобы остаться здесь работать.

— Ладно, допустим… Тогда скажи, чего хочешь конкретно ты? Управляющим здесь встать?

— Да, хочу, — твердо ответил он и замолчал, ожидая моего ответа.