Глава 17

С «Новика» я ушел более чем через час. Макаров обстоятельно выслушал мои разумения и легко согласился с предложением организовать авиационную разведку. Но прежде чем решить на каком корабле устраивать буксировку, он захотел своими глазами увидеть размеры чайки. О чем мы и договорились на утро следующего дня. И вот он в сопровождении десятка подчиненных прибыл ко мне на склад, где и узрел нашего бамбукового «монстра». А при нем и Святослава Грязнова, двоюродного брата нашего летчика-героя, укатившего в Питер, и нового пилота — щуплого, но жилистого мужичка тридцати лет Владимира Агафонова. Тот, узрев Макарова, радостно вытянулся, заулыбался прокуренными зубами и, казалось, вот-вот готов был щелкнуть каблуками от счастья. Макаров оценил старания, и, подойдя к нему и нависнув над тщедушным телом, спросил:

— Чего лыбишься, родимый?

— А чего же мне не лыбиться, Ваше Превосходительство, ежели вы здесь? Только на вас одна надежда у наших морячков, другие более ни на что здесь не способны.

— Ну-ну, ты бы не слишком, — строго, но со скрытой улыбкой, остановил его Макаров. — У нас есть много толковых командиров на судах, не все так плохо.

— Да, командиры у нас тоже хорошие, — с ухмылкой ответил Агафонов, — только всякие Старки да Алексеевы им плавать не дают, да в японцев мешают постреливать. Заставляют командиров в ресторациях штаны просиживать да бутылки винные осушать.

Адмирал на его слова хмыкнул и покачал головой.

— А ты, однако, братец, наглец. Ты кто ж такой будешь?

— А я, Ваше Превосходительство, Агафонов Владимир — новый пилот господина Рыбалко. Только я могу этой чайкой управлять, более никто.

И тогда Макаров обернулся на меня, кивнул на макушку Агафонова и обалдело сказал:

— Ну и субчика вы себе выбрали, Василий Иванович. Неужто другого не нашлось?

Адмирал на самом деле не рассердился на моего парня. Ведь он и сам был таким же наглецом и лишь чин его облагораживал и выстроенное вокруг себя окружение. Надо полагать, что, Макаров, будучи юнгой, и сам мог сказануть нечто подобное.

— А я, Ваше Превосходительство, как господин Эссен, предпочитаю нанимать к себе людей самостоятельных, таких, что могут правду в глаза сказать.

— Ну да, Николай Оттович себе на «Новик» самых знатных драчунов набирает, уж я-то в этом успел убедиться. Но и относится к ним хоть и строго, но справедливо, вот и служат они у него не за страх, а за совесть, — и, обернувшись к Эссену, что также пришел поглазеть на двухместную чайку, спросил: — а правду ли говорят, что именно ваши матросы в кабаках затевают драки?

И Николай Оттович обреченно кивнул.

— Ну, вы уж им скажите, чтобы вели себя поскромнее, — пожурил Макаров. — Все же мы с солдатами одно дело делаем и негоже нам воевать друг против друга. Ладно, ближе к делу. Василий Иванович, прошу вас, расскажите подробнее о вашем летательном аппарате.

И опять мне пришлось провести ликбез. Словно учитель я, взяв в руки бамбуковую палочку и словно указкой ею показывал на узлы двухместной чайки и рассказывал как это все должно работать. Как набегающий воздух держит аппарат на высоте и как он управляется. Макаров слушал внимательно, пытаясь досконально разобраться в новой для него теме. Потом, когда я закончил краткий курс, он поинтересовался:

— А какая минимальная скорость буксировки необходима для того, чтобы ваша чайка уверенно держалась в воздухе?

— Не могу ответить, — честно признался я, — это мы не проверяли. Но одноместный вариант сносно буксировался где-то на десяти верстах в час. Этот же вариант тяжелее, так что и скорости потребуется значительнее. Хотя, мы постарались учесть подобное утяжеление и увеличили размах крыла. Так что, вероятно, скорость, на которой чайка будет парить, не должна сильно измениться. Но тут только практика покажет.

— И именно потому вы желали бы использовать для этих целей «Буракова», — понял меня адмирал. И через мгновение добавил: — А вот я бы предпочел использовать нечто менее скоростное, но достаточное для ваших целей. К тому же у «Буракова» на корме негде пристроить вашу чайку, разве что надстройку для нее делать.


Он снова задумался, прошелся вдоль крыла, смерил размах шагами. Осторожно потрогал промазанный лаком шелк, потянул за расчалку, что словно струна укрепляла бамбуковый скелет. Подивился видимой хрупкости аппарата, но, тем не менее, свой скепсис не высказал. Потом решил:

— Вот что, Василий Иванович, «Лейтенанта Буракова» я вам не дам, он мне нужен для других целей. А вот канонерку «Бобр» я вам, пожалуй, выделю. Можете производить там все необходимые изменения.

— Хватит ли у нее скорости хода?

— Вот и посмотрим. Сколько вам потребуется времени на то, чтобы организовать первый полет?

— Не могу знать, Ваше Превосходительство. Все зависит от того что это за корабль, я его не помню.

— А кто командует «Бобром»? — уточнил Макаров у своих сопровождающих.

— Капитан второго ранга Шельтинг, Владимир Владимирович, — напомнили ему.

— Хорошо, сообщите ему, что он с этого дня вплотную занимается с господином Рыбалко. И пускай производит необходимые изменения.

— Ваше Превосходительство, — возразил ему капитан первого ранга Вирен, что командовал «Баяном» и по слухам весьма дурно относился к своим матросам, — для того чтобы поместит вот «ЭТО» на палубу «Бобра» Шельтингу придется убрать не только вельботы, но и орудия. А у него на корме стоит неплохая шестидюймовка. Какая же это после этого будет канонерка?

— Одна канонерка вышедшая из эскадры не очень сильно скажется на боеспособности последней. Зато, если она покажет результат в воздушной разведке, то этим она принесет неоценимую пользу. Поэтому, Василий Иванович, будьте добры в кратчайшие сроки произвести все изменения и испытать ваш аппарат.

Вот и пришло решение. Макаров со свитой еще недолго пробыли у меня на складе, поглазели на мои нераспроданные товары, а затем ушли. А через пару часов, когда я уже вернулся домой, чтобы пообедать, ко мне заявился сам Шельтинг и за плотным обедом, что приготовила Лиза, мы с ним обсудили возможные изменения, которые предстояло произвести на его корабле. Не сказать, чтобы он был в восторге от тех перемен, что ему принесло решение адмирала, но, по крайней мере, он, хоть и без удовольствия, но вполне на совесть стал со мною работать. Препятствий чинить не стал и старался выполнить все как можно быстрее.

И пока я с ним занимался изменениями на «Бобре» в городе произошли небольшие изменения. Японцы, как я и ожидал, открыли огонь по внутреннему рейду, перекидывая снаряды через сопки Ляотешаня. Стреляли наугад, не видя цели и потому, промахнувшись, угодили частью в подножие Золотой горы, принеся небольшие разрушения постройкам, а частью в припортовые здания. Залетело и многострадальному «Ретвизану», который наконец-то сняли с мели и оттащили на ремонт в гавань и одному из броненосцев, погубив при этом несколько человек. Да и в Новом Городе пострадало несколько зданий и одним из них был дом купца Чурина, у которого мы арендовали склады. Того, слава богу, в городе уже не было, так что для него все обошлось, но вот остальное население Артура внезапно поняло, что война может унести случайные и ни в чем неповинные жизни, а не только тех кто носит погоны. И потому в городе второй волной прошла паника. Те, кто не ушел с первым потоком, после обстрела потянулись на вокзал, благо тот работал, а китайцы, что в основной своей части уже ушли из города, окончательно бросали свои жилища и уходили в безопасное место. И при этом уходящее население основательно чистило наличку у банка, опустошая их резервы.

Это обстрел напугал и мою Лизку и Мурзина, хоть тот и казался мужиком крепким, и моих химиков. Место, куда приземлялись японские снаряды, отстояло от моего дома где-то метров на триста-четыреста. Вроде бы не так уж чтобы и близко, а все равно — страшно. Потому моим парням, Петру и Данилу, был даден волшебный пендаль и они ускорили постройку нового домика на втором купленном Козинцевым участке. Строили без фундамента, расковыряв кайлом мерзлый грунт на двухметровую глубину и осадив туда сосновые столбики, а уж на них сверху, укладывали венцы. Работали споро, привлекли к постройке пару мужичков из русских и таким образом они возвели сруб уже через пяток дней и приступили к крыше. Обещали в течение самое большее месяца управиться и вручить мне «виртуальные» ключи. Ну а печь, что была просто необходима для комфортного проживания, обещалась быть поставленной едва лишь крыша ляжет на свое место и внутри дома возникнет возможность поддерживать хоть какое-то тепло. Про бытовые удобства я не заикался — из города надо было сбегать как можно скорее.


В начале марта по городу, сначала в среде военной, а затем уж и в гражданской, пронесся тревожный слух, о разрыве всех связей с Англией и возможном ее вступлении в идущую войну. Народ всполошился, заговорил обеспокоенно о новых трудностях, а Лизка моя, накрывая в обед на стол, спрашивала:

— Что же будет теперь, Василий Иванович?

Я пожимал плечами. Она ждала от меня откровения, я же просто ничего не помнил про подобные слухи, лишь знал, что Британия в войну не вступит, но будет нам активно мешать. Здесь же, сейчас, я пребывал в неком недоумении — неужели наше вмешательство в историю настолько ее изменило, что мы получили «возможность» воевать на два фронта? Если так, то все плохо, Россия эту войну не вытянет и грядущая революция пятого года будет для страны первой и единственной. И тогда конец дома Романовых настанет не в семнадцатом, как в моей истории, году, а уже в следующем. Было от чего задуматься. И вот, обедая, почти не чувствуя вкуса блюд, я сопоставлял историю моего мира и мира этого и приходил ко мнению, что до сих пор ничего кардинального в этих двух параллелях не поменялось, и эти два мира текут под реке времени пока не отходя друг от друга ни на шаг. И этот мир, в котором я нахожусь, был лишь готов показать свой новый нрав и переписать историю по-новому. И это должно было произойти вот-вот, буквально в ближайшие месяцы. Так что, прикинув, что к чему, под самый конец обеда я успокоил Лизку, сказав:

— Британцы, конечно, подлецы еще те, но на такой откровенный демарш они не пойдут. Так что, войны с ними у нас не будет.

— Точно? — обрадовано переспросила она.

— Точно.

— Здорово-то как, а то нам бы с японцами справиться… Ну ладно, вы доедайте, а я пока к соседям сбегаю.

— Зачем это?

— Ну, так им же тоже интересно будет ли война с англичанами или нет. Побегу — обрадую.

И убежала распространять мои пророчества. А я, закинув в глотку последнее, вышел из-за стола и, накинув на плечи теплое пальто и взяв в руки незаменимую трость, вышел на свежий воздух. В желудке было сыто и тепло, на воздухе морозно, но свежо. В воздухе висела дымка сжигаемого угля, которая осаживалась на недавно выпавший снежок, безжалостно черня его. Со стороны порта доносились звуки работ, а вот со стороны железнодорожного вокзала, неведомым образом перекрывая грохот портового железа и шипения паровых машин, прилетали звуки духового оркестра. С моего места сам вокзал не был виден и потому я предположить даже не мог, что там могло происходить. А интерес возник и немалый. И потому я, решил туда скататься на своем мотоцикле. Мешающая поездке трость осталась дома, и я, с пятого удара по кикстартеру завел мотоцикл и поспешно покатил в сторону вокзала.

А там, на вокзале и вправду был оркестр. Он уже замолчал и музыканты, стоя смирно, мерзли, бросая нетерпеливые взгляды на уже встреченных гостей. На поезде, судя по всему, прибыл Великий князь Кирилл Владимирович, вот его-то с музыкой и приветствовали. Среди встречающих был и Стессель и Макаров и Белый и многие другие офицеры. Сам князь, не особо-то выказывая удовольствие, лениво слушал радостные речи, словно метрономом кивал головой, здоровался с людьми. Его обхаживал Стессель, Макаров же, отдав князю первые знаки внимания, переключился на другого человека, только что сошедшего с поезда. Уже пожилой мужчина в гражданском пальто радостно жал руку Макарову, улыбался и что-то негромко говорил. Он имел окладистую, седую бороду и пышные усы, что скрывали под собою тонкие губы. С собою он имел приличный багаж из нескольких чемоданов и плюсом к ним большой складной мольберт. И именно по этой детали я понял, что в Артур приехал сам Верещагин.

На вокзале дальше делать мне было нечего. Постояв еще минут десять, поглазев на знатных гостей, я, громко газанув, развернул мотоцикл и, покатил по своим делам. Меня услышали, обернулись, князь посмотрел заинтересованно на технику, а вот Верещагин, казалось, лишь слегка мазнул взглядом, едва меня сфотографировав. Но Макаров, склонившись к нему, что-то шепнул на ухо и тут же интерес художника резко возрос. И уже до самого момента как я скрылся за поворотом, он все рассматривал мою спину и рассматривал. Позже, через пару дней я с ним лично познакомился.


Наконец-то настала пора демонстрировать свое творение перед Макаровым. Мы с командиром «Бобра» неплохо постарались — переоборудовали палубу канонерки, убрали мешавшие вельботы, сняли орудия с бортов и кормовую шестидюймовку, а где-то пришлось срезать леера. А на освободившееся место поставили нашу двухместную чайку, электрическую лебедку и пост с нашим телефоном.

Погодка выдалась на редкость удачной — солнечной, безветренной, с небольшим, еще не испарившимся туманом над водой. Испытания были назначены на одиннадцать и все у нас к этому было готово. И пилот мой, который в первый раз в жизни должен был совершить полет и я тоже был готов. Моя аппаратура для съемки находилась здесь же, на палубе и была запитана от электрической сети корабля. Своих архаров я брать на судно не стал — они и так были заняты на постройке нового дома, да и секретность тут какую-никакую Макаров потребовал соблюсти. Пудовкин вот, узнав, что я собираюсь что-то там снимать на канонерке, запросился со своим фотоаппаратом, но ему было отказано. Продаст еще информацию другим издательствам, а она потом дойдет и до протривника. А нам было бы лучше, если бы противник не догадывался о наших возможностях как можно дольше. Потому-то и переделка канонерки велась в доках, скрытая от посторонних глаз и чайку мы нашу перетаскивали глубокой ночью, под унылое завывание колючего ветра.

Макаров на приемку пришел вместе с Верещагиным. Вот тут-то я с ним и познакомился.

— Вот, познакомьтесь, Василий Иванович, это и есть тот самый знаменитый художник Верещагин Василий Васильевич. Я ему рассказал о том, что вы тут придумали сделать, и он упросил меня подняться вместе на борт. А я отказать не смог.

Я с ним поздоровался за руку. Верещагин, не смотря на свою суровую внешность, оказался довольно простым в общении человеком.

— Да уж, как тут не попросить, — сознался он, — когда о вашем полете вся Россия говорила. Захотелось своими глазами посмотреть на ваш летательный аппарат. Но, насколько я понимаю, именно вот этот экземпляр не может держаться в воздухе самостоятельно?

— Этот нет, — ответил я, охотно пропуская и Верещагина и Макарова к самому крылу, жестко прихваченному к палубе крюками. — Но у нас есть тот, на котором и был совершен знаменитый полет. Если хотите, то я вам и его покажу.

— Да, мне бы хотелось на него посмотреть и сделать несколько набросков. А кто же им управлял, не этот ли молодой человек? — он кивнул на гордого Агафонова, что находился по другую сторону чайки.

— Нет, не этот. Тот герой, что совершил свой полет, сейчас, наверное, чаи с самим Императором гоняет и летает на потеху публики. Но уверяю вас, вот этот молодой человек ни каплю не хуже, а даже еще лучше. Он покажет еще класс. Может быть даже сегодня, — я повернул голову к Макарову и доложил, — Ваше Превосходительство, у нас все готово. Можно испытывать хоть сейчас же.

Адмирал посмотрел на командира бывшей канонерки, тот утвердительно кивнул:

— Все готово, Ваше Превосходительство. Корабль под парами, можем испытывать хоть немедленно.

— А экипаж?

— Все в сборе.

— Ну что ж, не вижу причин откладывать. Но прежде чем выйдем…, — он обратился к своему адъютанту и потребовал узнать результаты разведки. Что тот и сделал, сбегав на берег и справившись по телефону с пунктом стационарного воздушного наблюдения, то бишь — созвонился с офицером, что отвечал за подъем воздушного шара и осмотр окрестностей. Сегодня погодка просто замечательная и абсолютно безветренная и шар, привезенный мною из Америки, с самого раннего утра висел высоко в небе. Минут через пятнадцать адъютант прибежал с докладом — горизонт чист, японских кораблей не видно. И тогда Макаров разрешил испытания.

На «Бобре» вышли без проблем, осадка канонерки позволяла проходить по фарватеру не дожидаясь прилива. Испытывать решили идя вдоль берега Тигрового полуострова до Ляотешаньских гор и обратно. На тех горах был уже установлен наблюдательный пункт, и сейчас шло обустройство батареи, которая более не позволит безнаказанно обстреливать город.

Когда «Бобр» набрал скорость и на крыло чайки набежал воздушный поток, команда отцепила ее от крюков и стала медленно сдавать лебедку. И в ту же секунду чайка воспарила над палубой и по мере того, как матросы стравливали трос, она все возносилась все выше и выше. Агафонов, сидящий на месте рулевого, заметно нервничал, колебал рулем, не силах на первых мгновениях справится с отрывом. И потому чайка, едва оторвавшись, сначала ушла резко влево, а затем вправо, едва не перевернувшись. Но вскоре парень с первым волнением справился и вот, через какой-то десяток тревожных секунд, наша чайка гордо воспарила позади канонерки на добрых десяти метрах высоты. И я все это снимал с замиранием сердца и тот момент, когда Агафонов едва не перевернулся отлично вошел в кадр.

— Выше, поднимите выше! — закричал он сверху и тот час же матросы стали не спеша сдавать трос. Вот он поднялся еще на пять метров, прошел через дымный след, отчего надсадно закашлялся, а затем мало-помалу вознесся над морем сначала на пятидесятиметровой высоте, а потом уже и на двухсотметровой. И надо признать — чайка держалась в воздухе очень уверенно, ее больше не болтало. Только вот одно было плохо — моя кинокамера не могла задираться на такое угол.

— Это просто удивительно, — вполголоса произнес Шельтинг. Его услышал Макаров, согласно ответил:

— Хороша задумка. Так можно будет в хорошую погоду разглядеть японцев миль эдак за пятьдесят.

— Да, нам бы только отремонтировать поврежденные корабли, а потом уж можно и в бой с ними вступать.

Канонерка таким образом прошла вдоль восточной оконечности полуострова, на самом краю, возле Ляотешаня развернулась широкой дугой и двинула обратно. Корабль шел ровно, без качки и наша чайка наверху тоже парила гладко и уверенно. Но вот на развороте, когда «Бобр» закладывал штурвал, он вдруг подскочил на внезапной высокой волне, вызванной течением, и корабль сначала подскочил носом вверх, а кормой резко осел вниз, а затем, когда волна прокатилась под днищем, все произошло ровно наоборот. И если для канонерки подобная качка была что-то вроде детской качели, то вот наша чайка наверху почувствовала себя очень неуютно. Сначала, когда корма вдруг просела вниз, ее резко сдернуло метра на полтора-два вниз, едва не вырвав трос из крепления, а через пару секунд трос вдруг ослабел, и чайка оказалась предоставлена набегающему ветру. Но потом, когда ход корабля выбрал образовавшуюся слабину, чайку снова жестко дернуло, да так, что я даже с такого расстояния услышал жалобное потрескивания бамбука. Какие там чувства испытал Агафонов, я мог лишь представить.

— Все нормально, Василий Иванович? — поинтересовался Макаров, видя мое беспокойство.

— Слава богу, все обошлось, — ответил я, из-под козырька ладони разглядывая моего пилота.

— Недоработка?

— Похоже на то. Ваше Превосходительство, нужно срочно прекращать испытания. Прикажите, пожалуйста, сбавить ход и сматывать лебедку.

— Хорошо, — согласился он и, кивнув Шельтингу, сообщил: — Владимир Владимирович, исполняйте.

И тот час «Бобр» сбавил скорость, а матросы закрутили лебедку. Я боялся, что чайка развалится в воздухе, но все обошлось, и уже через несколько минут Агафонов подрагивающими руками отстегивался от удерживающих ремней.

Я подошел к нему, хлопнул по плечу. Спросил:

— Сам цел?

— Цел, Василь Иваныч, что мне случиться?

— Как крыло? Что там трещало?

— Крыло нормально, цело, а трещало место, куда трос крепился. Я уж думал, что если его вырвет, то буду к берегу править. Но обошлось, вовремя вы ход сбавили.

— М-да, вовремя. Кто ж знал, что такое возможно?

Макаров, что слушал нас, поинтересовался:

— Вам, насколько я понял, надо что-то изменять в конструкции чайки, да?

— Да, похоже, придется укреплять конструкцию, да и с подачей троса лебедкой надо что-то думать. Как-то надо сделать так, чтобы подобные рывки более при качке не происходили. Как это сделать я пока не представляю — надо думать.

— А сколько времени вам понадобится, чтобы все исправить?

— Не могу пока сказать. Чайку мы сможет подшаманить за пару дней — это не является проблемой. А вот придумать, как избежать рывков… Не знаю, может за неделю что-то и сделаем.

— Хорошо, делайте. Неделя вам срок. Капитан второго ранга целиком в вашем распоряжении, можете использовать его как пожелаете. Владимир Владимирович, — это он обратился уже к Шельтингу, — пожалуйста, как можно скорее произведите необходимые изменения и задействуйте производственные возможности наших ремонтных цехов. Не скрою — ваше судно становится чрезвычайно важным, и потому делайте все необходимое. Но летательный аппарат должен быть снова испытан через семь дней. Вам все ясно?

— Так точно, Ваше Превосходительство.

«Бобр» пошел к Артуру. Я, присев на какой-то выступ на палубе, задумался о необходимой конструкции. Но что-то действительно стоящее мне придумать было не так-то просто — я не инженер и какой-либо механизм мог представить лишь в общих чертах, а вот воплотить его в жизнь в деталях я уже не мог. Поэтому мне и придется прибегать к услугам посторонних людей. Но тут мне даже особо стараться не пришлось, едва причалив канонерку к пирсу, Шельтинг потянул меня в портовые мастерские и там уже, переговорив с необходимыми людьми, представил пред мои очи пожилого и опытного слесаря, такого, что любого инженера мог легко заткнуть за пояс. И вот с ним-то, обсудив возникшую проблему, за неделю соорудили и поставили на корме канонерки конструкцию, чем-то напоминавшую систему блоков с подпружиненными роликами, что по идее должна была неплохо гасить неожиданные рывки.

В тот раз, когда мы испытывали чайку, вместе с нами на судне находился и Верещагин. Он, тихо стоял себе в сторонке, рассматривал окрестности, иногда что-то черкал в блокноте. И с особым интересом посматривал на мою массивную кинокамеру. Подойти он тогда ко мне не решился — я был занят делом, но вот потом, через пару дней, когда я, улучив момент, снова оказался на палубе «Бобра», он, подойдя к борту, привлек мое внимание, махнув рукой и позвав:

— Господин Рыбалко, Василий Иванович!

Я в этом время ковырялся с креплениями, которые должны были удерживать неподвижно мою кинокамеру. Тогда, сварщик, прихватив болты к палубе, попортил резьбу. В тот момент мне некогда было исправлять это и потому я накрутил гайки внаглую, отчетливо понимая, что совершаю непростительный слесарный грех. И вот теперь это исправлял. Свою кинокамеру я в тот день так снять и не смог и оставил ее на палубе, накинув сверху непромокаемую парусину. Шельтинг обещал полную сохранность. Он попытался было предложить свою помощь и привлечь матросов, но мне пришлось отказаться — аппаратура была дорогая и обращения требовала соответствующего. Оно, конечно, ничего сложного нет в том, чтобы срубить заклинившую гайку, но все равно я никого не подпустил. И вот теперь я самолично зубилом и молотком срезал с треноги кинокамеры заклинивший болт и гайку.

Я поднял голову на окликнувший меня голос:

— Ой, Василий Васильевич, это вы?

— Да, это я.

— Очень неожиданно. Что вы здесь делаете?

— Искал встречи с вами.

— Вот как? — удивился я и поднялся с колен. Гайку я так и не успел срубить, отложив инструменты в сторону. — А по какому делу?

Он не ответил, захотев зайти на борт. Но я его опередил, спустился сам, протянул руку для пожатия. А рука-то у Верещагина, не смотря на возраст, оказалось крепкой и плотной.

— А скажите, Василий Иванович, а что это вы там делали? Грохот такой стоял, что за пятьдесят шагов было слышно.

— Да, понимаете, гайку заклинившую рубил. Киноаппарату надо бы наконец убрать, а то лишь место занимает. Все что я хотел, уже на пленку запечатлел, так что она здесь более не понадобится.

— А вы знаете, Василий Иванович, я очень много хорошего наслышан о ваших фильмах, но вот ни разу так ни одного и не видел. Говорят вы в Дальнем показы устраиваете?

— Устраивал, — поправил я его, — но теперь в связи с войной я там все прикрыл и аппаратуру вывез.

— Жаль, я надеялся, что хоть здесь смогу посмотреть царский бал, о котором было так много слухов. Очень жаль.

Мы стояли на пирсе, прямо напротив сходен. Мимо нас то и дело пробегали матросы по своим делам, проходили офицеры. Часто со мною здоровались, я отвечал им в ответ. Верещагину тоже перепадало внимания, и он так же отвлекался от разговора. И это было неудобно:

— А знаете, чего это мы тут с вами стоим? Давайте с вами где-нибудь присядем? Например, в «Саратове»? Как вам такая идея?

— Хорошая идея, — поддержал Верещагин и мы плавно, наняв стоящего неподалеку извозчика, переместились в Новый город. Удивительным делом мы встретили в ресторане вкушающего Микеладзе. Тот, сидя возле окна, неторопливо кромсал ножом кусок мяса и что-то мурлыкал себе под нос. Увидев меня, он неожиданно встрепенулся, потом замер, забыв поднести вилку ко рту, а в следующий миг, опомнился и продолжил трапезу, демонстративно от меня отвернувшись. М-да, с князем у нас сложились весьма натянутые отношения. И если признаться по-честному, то я был не готов его здесь видеть, мне он был неприятен. Потому и прошел мимо него, не удостоив даже взгляда.

И вот, присев за свободный столик, мы в ожидании заказанных блюд продолжили разговор:

— Так что же вы хотели от меня, Василий Васильевич? — спросил я его, наблюдая, как знаменитый художник аккуратно разливает из графина ледяную водку.

— Сейчас, сейчас, не торопитесь, — ответил он, посмотрев на меня с прищуром, — тут дело такое, что без подготовки…, — он показал на наполненные стопки, — …нельзя.

И мы дернули по первой стопке, закусили, поболтали о безразличном, потом по второй, а следом и по третьей. Далее нам принесли горячее, и вот уже за тарелкой с супом, когда Верещагин основательно подготовился к приему пищи, он, неторопливо прихлебывая с ложки и безбожно пачкая богатые усы, начал говорить о своей проблеме:

— Знаете, дорогой Василий Иванович, я очень много пишу. Почти каждый день делаю какой-либо набросок. Я бывал много в Туркестане, воевал с турками, был сильно ранен. И везде я писал. Ходил вместе с солдатами в атаку, ходил на кораблях, участвовал в морских сражениях. И там я тоже писал. Я был в Индии, где меня несколько раз чуть не убили, был в Китае, где тоже подвергался опасности. И везде, Василий Иванович, я писал, — он замолчал, с какой-то укоризной поглядывая на меня. — Вы не поверите, но в прошлом году я побывал и в Японии, где так же сильно подвергался опасности. Я оттуда едва ноги унес. Но и там я тоже писал и причем весьма много. И сейчас я прибыл в Артур с одной единственной целью — увидеть здесь все своими глазами, пощупать все своими руками, нюхнуть пороху, слизать морскую соль с обветренных губ и написать еще одну картину, а может быть и не только одну. И вот я приезжаю в Артур и что же я здесь нахожу? Не понимаете?

— Нет, не очень, — признался я.

Он с укором в голосе продолжил:

— И вот я приезжаю в крепость, поселяюсь на квартире, брожу по городу, по укреплениям, захожу в порт, поднимаюсь на корабли и…?

— И? Не понимаю вас.

— И я прошу командиров взять меня в море, когда они будут охотиться на японцев, и каждый раз я встречаю от них отказ. Говорят прямой приказ Макарова не позволять мне выходить на кораблях. Я им говорю — «Черт знает что такое!», ругаюсь на них, а они и слушать меня не хотят. Тогда я бегу к Степану Осиповичу, завожу с ним ругательный разговор на эту проблему, и что же он мне говорит? Не знаете ли, дорогой Василий Иванович, что он мне сказал?

Я откинулся на спинку стула и, сдвинув брови, посмотрел на него. Я уже понял, что он мне хотел сказать, но предоставил тому право высказаться:

— Нет, и что же?

— А отвечает он мне, что вы, Василий Иванович, предсказали мне страшную судьбу быть убитым при подрыве мины на одном из кораблей. Невозможное безумие, чтобы адмирал вдруг ударился в мистику, это просто невозможно — он абсолютно приземленный человек, который не надеется ни на бога, ни на черта. Но тут он вам почему-то поверил, что просто невероятно. И вот он, следуя вашим гаданиям на кофейной гуще, отчего-то запретил мне выходить в море, обещая сурово наказать любого командира судна, что посмеет ослушаться.

Он замолчал, осуждающе вперив в меня свои суровые глаза. Да, этот мужик был не из трусов, он умел и воевать и настоять на своем. Его не раз ломала жизнь, но и он не оставался в долгу — своей волей пробивал себе тот путь, который ему был угоден. Вот и сейчас, столкнувшись с проблемой, он активно ее решал.

— Что же вы, Василий Иванович, мне ничего не отвечаете? Стыдно стало?

— За что же стыдно? Я ни о чем не жалею и приказ Макарова о том, чтобы не пускать вас на кораблях в открытое море поддерживаю целиком и полностью. Более того, я бы и самому Макарову запретил выходить, да только это не в моих силах.

— Ах, вот как?! Вы видимо и сами верите в то, что наболтали. Удивительная способность людей заблуждаться… Василий Иванович, я много поездил по миру, навидался всякого. И дервишей и йогинов и странствующих монахов. Но поверьте мне как человеку опытному — будущее предсказать невозможно. Мне многие пытались гадать, да только их гадания и яйца выеденного не стоят. Я не знаю что вы там себе понапридумывали, какие сказки понарсказывали адмиралу, да только вы ни черта не знаете о том, что произойдет. Я не верю пророкам, я не верю в их чепуху, потому что судьба тетка капризная, и ее невозможно просчитать. Вы это понимаете?

— Знаете, а я с вами соглашусь, — неожиданно поддакнул я. — Предсказать судьбу невозможно и судьба вертит человеком так, что ни одному театралу и не снилось. Но вот в чем загвоздка — я же на самом деле не гадаю. Я знаю — и вы и адмирал погибнете на корабле от подрыва на мине. Когда это произойдет я не знаю, так же не знаю на каком корабле вы будете находиться в этот момент. Но хоть режьте меня, если вы не последуете моим рекомендациям, то так все и будет.

— Да вы издеваетесь! Откуда вы это знаете? Как это можно знать? — его возмущение было настолько эмоциональным, что он, забыв о том, что перед ним еда, ударил ладонью по столу. Попал по лежащей вверх зубцами вилке и та, словно пуля, стрельнула в сторону Микеладзе.

Загрузка...