Дверь в никуда

Часть 5. Новая родина

После того, как на пикнике было принято решение готовиться к экспедиции в иномирье, работа навалилась на Никиту белым медведем. Белым, потому что он крупнее и тяжелее бурого. Как ни крути, Никита был основным исполнителем идеи, средством транспорта. И с боевой подготовкой, которую начал организовывать Володя, ему пришлось тяжелее других. Карате двадцатого века, которым когда-то занимался Никита, не шло ни в какое сравнение с Боем современности, освоенным остальными еще в школе. Да и от учебы обычной его никто не освобождал. Новый статус, уважение друзей, новое отношение Ани обязывали. Дни Никиты были теперь расписаны по минутам, а в постель он валился стремительным домкратом и отрубался до побудки. Но при этом Никита не мог сказать, что остальные члены группы прохлаждаются пока он пашет. Того же Володю, к примеру, никто не освобождал от работы учителя. А ведь при этом он был классным руководителем Никиты в его школьных занятиях и еще организатором боевой и оружейной подготовки. Аня взяла на себя подготовку программ-переводчиков и программ для анализа культуры. И так все, кроме Тепе, который сразу заявил, что лично он в иномирье не пойдет, а будет следить за экспедицией из своей любимой комнаты. И Никита все еще не понимал, что заставляет их тратить столько сил и времени на затею весьма далекую от их профессии, ни с кем не согласованную из вышестоящих. Он даже как-то спросил Володю, почему такая экспедиция организуется группой энтузиастов без участия начальства. Все это выглядело какой-то несерьезной игрой.

— Да, конечно, тебе трудно это понять. — ответил Володя. — Все дело в том, что ты ушел из одной эпохи человечества, да не просто одной, а первой, в твое время и единственной, а попал в другую. От самого зарождения разума развитие человека определялось необходимостью. Больше еды, чтобы не помереть с голоду, лучше защита от хищников, чтобы не сожрали, лучше защита от холода и дождя. Когда человек стал справляться с природными условиями, все равно развитие направлялось необходимостью. Теперь уже необходимостью конкуренции с себе подобными, с другими человеческими сообществами. Кому удастся прокормить больше на своей территории, кто сумеет создать большую и лучше вооруженную армию, кто сумеет взять больше от своей земли. Проигрывающие сообщества вытеснялись более успешными. Такова была твоя эпоха, в которой господствовала необходимость. А в прошлом веке человечество вступило в другую эпоху. Конкуренция внутри человечества стала невозможной, слишком велика стала его сила. Любое соперничество, даже без войны, грозило разрушить планету. Была создана техносфера — сообщество автоматизированных производств, информационной сети и роботов, способное сколь угодно долго обеспечивать человека. Для этого теперь не требуется никакого труда. Развиваться самостоятельно техносфера конечно не способна, но поддерживать статус-кво может сама. Заменять выходящее из строя от времени, устранять повреждения от природных катаклизмов. Проблемы энергии и ресурсов, полной переработки отходов тоже решены. И необходимость исчезла. Понимаешь, человек мог бы теперь вообще не работать, работа стала игрой. А то, что игра должна быть творческой, что ее результат должен быть интересен другим — не более чем правила игры. У всякой игры должны быть какие-то правила, ограничения для ее участников. Иначе игра теряет смысл, становится не интересной. Ты можешь не участвовать в этой игре, стать неполноправным гражданином. При этом ты будешь получать все, что необходимо для жизни, но не будешь иметь все права участников игры. Потому что эти права нужны для участия в игре. А игрокам не нужны те, кто в игре не участвуют.

Вот в этом корень твоего непонимания современной жизни: ты продолжаешь считать, что работа необходима, чтобы жить. И ищешь, какая нужда вызывает действия окружающих тебя людей, чтобы самому действовать наиболее эффективно в соответствии с необходимостью. А этой необходимости нет. Человечество не работает, а играет в общую игру с такими правилами, чтобы сфера игры постоянно расширялась. Но это не является необходимостью, по крайней мере в масштабах жизни многих поколений. А если кому-то не нравится эта игра, если кто-то хочет играть по другому, он становится неинтересным остальным. Но игра — дело добровольное. Вот потому все участники подготовки экспедиции так охотно участвуют в этом. В этом нет никакой необходимости, как и в любом новшестве. Это просто интересно.

— Но как же перенаселение? Как же освоение новых планет?

— А ты чувствуешь это перенаселение? Сейчас на Земле живут шестнадцать миллиардов. Без заметного ухудшения условий жизни могли бы жить сорок. А прокормить можно и четыреста без серьезного перенапряжения тех природных циклов, которые еще используются. А вот освоение новых планет неизбежно приведет к ухудшению жизни. И для тех, кто на них переселится, и для остальных, поскольку уйдет на это огромное количество ресурсов. А когда на новых планетах будут созданы хорошие условия, они тоже будут близки к перенаселению. Мы лишь считаем, что человечество, любой разум, может либо развиваться, либо деградировать — третьего, длительной стабильности, не дано. Но точно мы этого не знаем. Так что это сугубо теоретическое положение, которое нельзя назвать необходимостью. Зато в условиях игры развитие, путь к звездам, оказывается вполне понятным и логичным. А ради интересной игры можно и неудобства перетерпеть.

И все равно принять эту странную концепцию работы-игры Никита не мог. Он не мог найти никакого другого смысла, объясняющего все происходящее, но и такое объяснение его не удовлетворяло. Он злился на себя и окружающих и еще упорнее вгрызался в учебу и работу. А в работе освоении методов переноса дела шли не слишком быстро.

С простым переходом в иномирье проблем вроде не было. Никита быстро научился уверенно переходить туда и возвращался обратно. Комната, в которой проходили эксперименты, была теперь оклеена гермопленкой, оборудована биологическими фильтрами-анализаторами и шлюзам, в котором Никиту и Тепе, недовольного, но стоически терпящего, бактериососили и вирусососили, мыли в разных растворах, сушили и обдували. И регулярно брали анализы на предмет возможного заражения. Здесь Никита был спокоен: Искандер заверил его, что любые зловредности биологического плана в его организме будут немедленно замечены и устранены. В двадцать втором веке любые бактерии перестали представлять какую-либо угрозу. И с возвращением не было проблемы. Теперь Никита отчетливо понимал, что это заслуга Тепе прежде всего. Когда Никита уходил в другой мир, Тепе сохранял какую-то форму телепатической связи с ним и работал маяком. Только вот пребывать в другом мире было с каждым разом все менее приятно. Никита ведь попадал туда голым, а осень в стране эльфов уже сменялась зимой. Не такой холодной, как осень в Подмосковье, но не располагающей к нудистским прогулкам. А с переносом вещей возник долгий затык: Никита так и не смог вспомнить, как он протащил те веточки. Не удавалось ему и просматривать место выхода в иномирье не входя туда телесно, как он делал в снах на бегу. Но в этом-то большой беды не было, лес был пуст. К тому же в момент переноса Никита как бы находился в двух мирах одновременно, у него были несколько секунд чтобы осмотреться и свалиться назад в случае опасности. А вот без переноса вещей вся затея теряла смысл. Так продолжалось несколько недель, пока Тепе не посоветовал Никите удерживать вещи так же, как находясь в изнанке мира он перемещал их мысленным усилием. Совет оказался правильным, перенос стал получаться, хотя и не всегда. Слишком большой сосредоточенности требовало удержание предмета мысленным усилием. Но это было дело наживное, благодаря регулярным тренировкам нужное усилие становилось все легче. Вот только новых образцов Никите пока принести не удавалось — босые ноги на ледяной земле и стянутая холодом кожа не способствовали мысленной сосредоточенности.

С учебой дела обстояли несколько лучше. С точными науками, техникой у Никиты и раньше не было проблем — к его удивлению он легко осваивал вещи, которые в двадцатом веке показались бы страшно сложными. Володя сказал, что это естественно, поскольку методы обучения постоянно развиваются в направлении облегчения.

— Тебя никогда не удивляло, — спросил он, — что в средневековье, да даже в восемнадцатом веке, дворянские недоросли едва могли научиться читать к двадцати годам? А в твое время многие дети могли читать еще до школы, в шесть лет. А сейчас почти все дети умеют читать к поступлению в школу, в четыре года. Генетически человек тот же, а вот методы обучения меняются, ненужные сложности убираются.

Но сейчас у Никиты продвинулось здорово то, что раньше представляло для него большую сложность, и чему Володя придавал большое значение — социальные науки. Постепенно он начинал понимать причины произошедшего в мире, понимать ход истории, который до этого казался ему нелепым и нелогичным. И многое прояснила для него концепция работы-игры, которую сердцем принять пока не мог, но головой осваивал. Так он понял, почему Тепе, человек не от мира сего, так охотно тратит на него столько времени. Ведь не ради же удовольствия общения — Тепе общаться с Никитой было сложно, порой неприятно. Слишком Никита отличался от окружающих. Тепе делал это потому, что Никита мог проникнуть в места, куда Тепе проникнуть не мог. А Тепе мог прикоснуться к этому новому миру только через Никиту. Любопытство толкало его помогать Никите.

Никита вспомнил первые уроки новейшей истории. Теперь он по другому осмысливал их, теперь странное поведение создателей этого мира — членов Общества уже не казалось ему таким нелогичным. А ведь в те уроки, не понимая логики событий, он просто не верил Володе.

— Ладно, начну с того, что общество без денег, говорил Володя, — это общество, в котором отсутствует принуждение людей к труду, прежде всего. То есть все люди работают просто из интереса к самой работе. И уже как следствие нет собственности, потому что собственность как раз и нужна для принуждения к труду, которым люди не будут заниматься из интереса. Коммунисты твоего века этого не понимали, а потому все их попытки построить общество без собственности были обречены. В твое время из всех видов труда, необходимых людям, большинство было неинтересно. По доброй воле ни один человек не стал бы такой работой заниматься всю жизнь, если бы у него был другой выход. Вот коммунисты твоего времени и пытались создать нового человека, способного всю жизнь жертвовать собой ради других, практически добровольного раба. Только ничего хорошего из этого выйти не могло. Это привело бы к обществу, где одни занимаются всю жизнь тем, что им нравится, а другие переделаны так, чтобы им нравилось то, чем их заставляют заниматься. Я не вижу в таком обществе ничего хорошего. Простой выход: дать людям такую работу, чтобы они сами хотели работать. Такая работа была, для нее и людей переделывать не надо было. Писатели, художники, ученые еще в твое время, да и много раньше работали не ради заработка, а потому что им это было интересно. Часто они занимались этим не просто бесплатно, но и платили свои деньги за возможность работать, а то и жизнью рисковали. Потому что иначе не могли. Только такой работы было мало, на всех не хватало. Большинство занимались тем, что скучно, но нужно. И все попытки вернуться к Золотому Веку — к коммунизму первобытной охотничьей цивилизации были обречены. До двадцать первого века были обречены.

Началось все в России. В конце двадцатого — начале двадцать первого века, после антисоветского переворота, который тебе известен, произошел ряд финансовых крахов, окончившихся экономической изоляцией России. Запад потерял к ней интерес: народ стал настолько беден, что Россия была потеряна для развитых стран как рынок. А промышленность была настолько разрушена, что возможность появления нового конкурента их тоже уже не пугала. После того, как у России за долги отобрали все зарубежное имущество, рубль упал, поездки за рубеж стали практически невозможными, хотя их никто не запрещал. Изоляция была односторонней: сырье по прежнему уходило из Росси на запад, но обратно взамен уже ничего не приходило. Правителей страны это не устраивало: им хотелось сохранить свою власть, а для этого нужно было сохранить государство. Экономика России стала полусоциалистической. Не из идеологических соображений, а просто это была единственная возможность выжить. Правительство вынуждено было выбирать: или подавлять голодные бунты силами таких же голодных солдат и офицеров, или ввести распределение по карточкам в большей части страны. Вид колбасы в витринах магазинов голодных насытить никак не мог. К счастью удалось избежать распада страны. Положение сложилось в России странное: с одной стороны абсолютно нищие народ и государство, деньги не имеют никакой ценности. С другой стороны предприятия хоть и разрушены, но не полностью, есть и ученые, и инженеры, и квалифицированные рабочие. Но рыночная система мешает запустить эти предприятия: для этого нужны деньги у самого предприятия и деньги у потребителей продукции. А денег нет. Тогда вся крупная промышленность была национализирована, большинство владельцев крупных состояний или сбежали, или были посажены и расстреляны.

— И Америка не заступилась за них?

— Не только не заступилась. Оттуда выдали многих сбежавших владельцев. И даже вернули небольшую часть украденных денег.

— Не понимаю.

— Ничего странного нет. У России еще оставалось ядерное оружие. Затевать войну в такой стране, даже гражданскую, было для Запада опасно. А насчет владельцев… На Западе ведь были свои владельцы. И они хорошо понимали, что составить огромные состояния за несколько лет на фоне общего распада экономики можно только одним путем — воровством. И относились к российским владельцам соответственно, то есть презирали их как бандитов и воров. И боялись: сами они давно забыли, или делали вид что забыли, как их предки положили начало их состояниям. Их вовсе не радовало, что им придется жить в одном государстве с бандитами, да еще владеющими миллиардными капиталами. Так что они поступили в соответствии с тогдашними принципами: использовали этих людей для своих целей, а потом устранили, как потенциальных конкурентов. Да им по-настоящему даже сырье из России было не особенно нужно, тем более что для восстановления полностью изношенного сырьевого производства пришлось бы вкладывать большие деньги. Вот они и показали свою принципиальность и справедливость с выгодой для себя.

Правители России решили наконец сделать ставку не на экспорт сырья, а на экспорт оружия. Для экспорта сырья требовалось лишь десятая часть населения страны. И правители понимали, что устранить больше ста миллионов человек в короткий срок, не разрушив страну и не потеряв власть, им не удастся. А оставить их голодающими и безработными тоже было рискованно. А оружейный комплекс требовал работы всего населения, да и его не хватало. Шаг этот был правильным, страна начала потихоньку выходить из кризиса.

— И американцы позволили России торговать оружием?

— Конечно они пытались не допустить этого. Но Российское оружие действительно было тогда лучшим. Особенно по сравнению цены и качества. И многим странам не нравилось, как Америка правит миром. Покупатель оружия попадает в зависимость от продавца: оружие ведь надо еще обслуживать и непрерывно модернизировать. А Россия была слишком слабой, чтобы ставить условия своим покупателям и пытаться давить на них. Она сама отчаянно нуждалась в помощи и союзниках, просто чтобы сохранить свою независимость.

Во втором десятилетии двадцать первого века произошло очень важное для современного мира событие: руководители оружейного комплекса, аэрокосмической и атомной отраслей России заключили между собой тайное соглашение о взаимной поддержке и совместных действиях. Так родилось то, что впоследствии стали называть Фирмой — с большой буквы. У них были общие интересы, одинаковые проблемы с выходом на рынок, общая высокая технология. Соглашение оказалось эффективным, Фирма начала быстро богатеть. Одним из направлений работы Фирмы было общее финансирование науки. Вскоре после этого произошло другое важное событие: ученые Фирмы создали новые принципы программирования. Интересно, что нам так и не удалось узнать, когда точно произошли эти два события. Мы куда больше знаем о девятнадцатом и двадцатом веках, чем о двадцать первом.

— Это совершенно непонятно. Я всегда считал, что чем ближе время, тем легче историкам его изучать.

— На самом деле это не так. В девятнадцатом и двадцатом веках все происходящее отмечалось в документах. Документы хранили. Даже секретные события оставили следы в архивах: правители этой эпохи, по крайней мере до второй половины двадцатого века, хотели остаться в истории. В общем, материалов сохранилось много. А с конца двадцатого века бумага стала заменяться записями в памяти компьютера. В двадцать первом веке бумажные архивы уже не появлялись. И еще после середины двадцатого века наступила Эпоха Великой Лжи — так называют ее сейчас историки, которая продолжалась почти до конца двадцать первого века. Правители и политики врали и раньше, договоры нарушались и раньше. Но ложь и нарушение данного слова хотя бы считались чем-то плохим, это осуждали, этого стыдились. Государственный деятель, пойманный на лжи, подавал в отставку, потому что с ним просто никто уже не хотел иметь дел. А в ту эпоху ложь стала таким обычным явлением, что политики вообще перестали говорить правду на публике. Если политик даже и говорил правду публично, так только с целью обмануть. И никто не считал уже обман чем-то неприличным, недостойным. К концу двадцатого века дошло до того, что никто уже не знал даже, кто на самом деле правит государствами. Те, кого знали как президентов, были в большинстве своем просто актерами, играющими предписанные роли. А режиссеры этих спектаклей сидели за кулисами и никогда не выходили на аплодисменты.

В Эпоху Лжи истинные дела держались в глубокой тайне, документы стали уничтожать, а не хранить. Государственные деятели больше уже не желали остаться в памяти потомков, дать им понять, почему они принимали то или иное решение. Для современной психоистории этот психологический феномен — загадка. Но даже для конца двадцатого века данные еще удается получать. Потому что бумаги производились в чудовищном количестве. Если даже уничтожали главные документы, тайные приказы государственных деятелей, оставались периферийные, косвенные. Вроде каких-нибудь отчетов отделов материально-технического снабжения, по которым удается восстановить ход событий, вычислить, кто принимал решение. А в последнее десятилетие двадцатого века и в двадцать первом компьютеры начали вытеснять людей из системы управления. В результате и самих документов стало меньше, и уничтожать архивы стало проще. Ты сам представь, что сложнее: сжечь сотни папок с документами, или уничтожить один компакт-диск, их заменяющий. Вот поэтому многие события двадцать первого века не оставили никаких следов. О них можно догадываться только по их последствиям.

Ладно, возвращаюсь к истории. Для Америки Россия становилась основным конкурентом в торговле оружием. Так что на Россию было наложено эмбарго: новейшие разработки компьютерной техники были недоступны для Фирмы. И по тогдашней пословице: «голь на выдумки хитра», ученые Фирмы разработали новые принципы, позволявшие использовать устаревшие процессоры более эффективно, чем новые. Сейчас даже установили, что сделали это не непосредственно те, кто разрабатывал компьютеры, а другое подразделение. Но кто конкретно, и когда — неизвестно. Фирма уже тогда финансировала многие области науки, даже не имеющие непосредственного отношения к ее производству. Под новые принципы стали разрабатываться новые процессоры. И уже в начале тридцатых годов компьютеры Фирмы научились ориентироваться в окружающем мире на уровне насекомых.

— Подожди, но даже в мое время компьютеры были куда умнее насекомых.

— Это не совсем так. Конечно и в твое время компьютеры уже решали сложные задачи. Но компьютер не мог управлять, например, боевым вертолетом так, как стрекоза управляет своим телом. А ведь задачи очень сходные: стрекоза тоже нападает на одних насекомых и спасается от других, летает среди ветвей деревьев, взлетает и садится. Стрекозе даже сложнее. Да и движется она много быстрее, чем мог двигаться вертолет в твоем веке.

— По моему, вертолет все-таки летает быстрее стрекозы.

— Я имею ввиду, что у стрекозы на те же виражи уходит меньше времени. Для управления ведь важна не абсолютная скорость.

— То, о чем ты говоришь, очень специфическая задача. Просто компьютер не был к ней приспособлен.

— Не такая уж специфическая: об этом мечтали все военные мира. Потому и деньги выделяли на решение этой задачи. Но впервые управлять боевыми машинами совершенно самостоятельно, без людей, научились именно компьютеры Фирмы в четвертом десятилетии прошлого века. На самом деле это была революция не только в оружии, но и во всем производстве. Автоматическое производство существовало уже давно, но роботы твоей эпохи могли работать только в стандартных условиях. Стоило роботу или обрабатываемой им детали сдвинуться со своего места, и робот не мог сообразить что делать. С новыми компьютерами стало возможным полностью автоматизировать все производство. И весь транспорт. Ведь управлять боевыми машинами, самолетами, судами, или гражданскими — одно и то же. И все, что делали грузчики. И все копание земли. Словом, все работы, которые раньше делали люди, и которые можно разбить на последовательность стандартных операций. В результате этой разработки роботы полностью вытеснили людей из всего производства. Конечно, произошло это не сразу, на это ушли еще десятки лет. Фактически этот процесс завершился только в нашем веке. Но начало было положено именно тогда.

Даже в начале новые компьютеры дали Фирме огромное преимущество. У руководства хватило ума не пускать их в продажу сразу, а сначала использовать для внутренних нужд. Потому, когда Фирма пустила на рынок свою новую продукцию, в ней самой вводились уже более совершенные разработки. В дальнейшем Фирма всегда опережала своих конкурентов на шаг — два. Что обеспечивало ей успех. Фирма в своем развитии не ограничивалась только своими отраслями. Работников Фирмы нужно было кормить, и Фирма взяла на себя сельское хозяйство. И детсады со школами, институты, строительство домов, и многое другое. К концу шестидесятых практически все производство в России осуществлялось в рамках Фирмы. Соответственно правительство тоже полностью контролировалось руководством Фирмы. Фирма открывала свои подразделения в других странах.

— Я вот чего не понимаю: такая сверхгигантская фирма, которую ты описываешь, не могла успешно развиваться в условиях рынка. Если она была единой, то руководство такой фирмой практически не отличалось от планового руководства экономикой в соцстранах. А они развалились, поскольку их экономика не выдержала конкуренции с демократическими странами. Или экономисты отвергают теперь положение об ущербности плановой экономики?

— Вечных истин не бывает. Плановая экономика, точнее экономика с централизованным управлением, действительно уступала кое в чем рыночной в твоем веке и раньше. Только к концу твоего века экономика в развитых странах не была уже по настоящему рыночной. Тенденцию эту заметил еще в начале века руководитель партии большевиков Ленин. Правда в то время это была только тенденция, а не конечный результат развития капитализма, как он считал. Но к концу века в экономике господствовали гигантские корпорации. К этому толкала техника. Если в начале века крупным считалось производство, на котором работали тысячи человек, то к концу века для производства гигантского авиалайнера или ядерного реактора требовалась работа сотен тысяч. При этом выход из строя какого-нибудь транзистора мог привести к катастрофе, в которой гибли сотни людей. Не беда, что гибли — кого это волновало, кроме них самих, а беда, что в результате этого компания-производитель несла убытки. Поэтому приходилось контролировать весь процесс производства, от начала до конца, в единой системе. В результате продукты высоких технологий производили сверхгигантские фирмы, и таких фирм было в мире в каждой отрасли две-три. Фирме приходилось конкурировать с такими же гигантами, как она сама, которые управлялись теми же методами.

И было еще одно обстоятельство: в двадцатом веке плановое управление осуществлялось через бюрократический аппарат, другого способа тогда просто не было. Работал этот аппарат чудовищно медленно, с ошибками. На то, чтобы собрать данные и выработать согласованный план, уходили месяцы, годы. Планы были долгосрочными: пятилетки, семилетки. А за такой срок неизбежно происходили события, требующие срочного изменения планов. Потому долгосрочные планы были всегда ошибочны. Рыночные отношения позволяли реагировать на изменения гораздо быстрее, рыночная экономика тогда была более эффективна. Но гигантские корпорации управлялись тоже бюрократическими структурами, работавшими немногим лучше, чем государственные. В начале двадцать первого века все крупные корпорации стали создавать для себя системы управления на основе компьютерных сетей. Такие системы собирали и обрабатывали информацию за минуты и часы. Появилась возможность составлять план на день и менять его в случае необходимости немедленно. Централизованное управление стало работать быстрее, чем происходили изменения в производстве и торговле. Такая система управления была и у Фирмы. Фирма не представляла из себя чего-то сверхнеобычного для своего времени, просто она оказалась более успешной, чем другие корпорации. К концу века Фирма объединяла под собой большую часть производства в мире. А современный период можно рассматривать как распространение власти Фирмы на весь мир.

Третье событие, которое определило дальнейшее развитие мира, произошло в 2043 году — на этот раз документы сохранились. В этом году было создано Общество — тоже с большой буквы. Руководители Фирмы были хотя и деловые люди, но в то же время романтики и идеалисты. Вообще-то это закономерно: только такие люди и могут сделать что-то великое. Люди, озабоченные лишь тем, чтобы ухватить кусочек и утащить в свою норку, не оставляют следов в истории. Или оставляют следы разрухи и запустения. Руководители Фирмы были идеалистами — государственниками. С помощью Фирмы они вытащили Россию из пропасти, и хотели оставить после себя Фирму в таком состоянии, чтобы никто не смог растащить ее по кусочкам. Поэтому они создали Общество, задачей которого было не так руководство Фирмой, как контроль за руководством. Вступить в Общество было предложено ведущим сотрудникам Фирмы, причем не столько административным руководителям, сколько ведущим ученым и конструкторам. И ведущим не по служебному положению, а по реальному вкладу в науку и разработки. Из администраторов в Общество вошли только те, для кого дело было важнее личной выгоды.

Устав Общества был весьма необычен для того времени. Члены Общества полностью связывали свою жизнь с Фирмой, отказываясь от всякой собственности вне Фирмы. Фирма стала как бы собственностью членов Общества, причем права всех членов общества были абсолютно одинаковы. Они работали на Фирму не получая денег, а жили полностью на обеспечении Фирмы. Надо сказать, что это обеспечение стоило самой высокой зарплаты. Фирма обеспечивала и их семьи, пока они жили вместе, а также платила за образование их детей, причем не считаясь с расходами. Но покинуть Общество было нельзя — это расценивалось как предательство. Наказание — смерть. Приговор всегда приводился в исполнение: Фирма имела свои спецслужбы, да и сотрудничество со спецслужбами государства всегда было самым тесным. Семьи членов Общества не могли рассчитывать ни на какое наследство. Они могли рассчитывать только на пенсию, которую платила Фирма. И эта пенсия стоила крупного наследства, но конечно не для семей предателей. Для членов Общества не было секретов в деятельности Фирмы. Любое указание любого члена Общества было обязательным для руководителей, в Общество не входящих. Если между членами Общества возникали разногласия, решение принималось голосованием. Если обнаруживалось, что кто-то скрывал от членов Общества какую-то информацию, его ждала смерть. При этом члены Общества не составляли административное руководство Фирмы. Обычно они продолжали работать на своих прежних местах, но контролировали администраторов, чтобы они действовали в интересах Фирмы, а не личных капиталов.

Эксперимент оказался удачным: коллективный контролер, состоящий из людей, чьи личные амбиции были направлены на работу, а не на богатство, полностью зависящих от благополучия Фирмы, кровно заинтересованных в этом благополучии, не позволил Фирме развалиться или загнить, как это происходило со многими корпорациями, во главе которых стояли небольшие группы наследных владельцев. Общество было достаточно обширно и состояло из умных людей, так что попытки административного руководства отстранить их от власти всякий раз кончались неудачей. По мере того, как Фирма росла и расширялась, росло и Общество. Когда прошли суровые времена, в которые Фирма ожесточенно боролась с конкурентами, правила для членов Общества стали мягче: смертная казнь была отменена. А само Общество стало расширяться быстрее Фирмы. Пока в него не стали вступать все работники Фирмы. Сейчас это конечно уже история, но наше современное общество можно считать результатом распространения того Общества на весь мир. Вот так было построено то, что ты назвал коммунизмом, но без революций и партий пролетариата.

— Я не могу поверить, что все прошло так гладко, как ты рассказываешь.

— Конечно не так гладко. Были и войны, и восстания. Восстания против Общества и восстания за Общество. Но все это каждый раз охватывало лишь небольшую часть мира и людей. Не было резкого переворота, когда сначала полностью рушится старый мир, а потом на его развалинах строится новый. Новый уклад постепенно созревал внутри старого. И когда он приходил, для большинства жизнь не менялась. Или менялась к лучшему, исчезали какие-то ограничения. Меньшинство теряло от этой перемены, пыталось бороться, но проигрывало, поскольку мир уже изменился. Все было так же, как и в предшествующих социальных переворотах, когда новый уклад жизни рождался как бабочка из куколки старого уклада.

— Но получается, что это была какая-то случайность: нашлись такие руководители Фирмы, создали Общество. А если бы не они, мир пошел бы по другому пути.

— Ну, не совсем случайность. Не они, так другие, не Общество, так что-то еще. Просто мир созрел для этого. Собственность, деньги нужны были чтобы заставить людей работать, чтобы организовать разделение труда, как до этого нужно было рабство или феодализм. А в двадцать первом веке те, кто действительно нужен был для жизни человечества, работали ради самой работы, из интереса к науке, к своему делу, а не ради денег. А те, кто работал только ради денег, в действительности стали бесполезным придатком. Мир в их работе уже не нуждался. Нельзя ведь совершить открытие на столько-то долларов. А то, что можно сделать за определенную плату, компьютеры могли делать бесплатно. Уж они-то в деньгах никогда не нуждались. Да и люди в двадцать первом веке уже не ходили с деньгами в карманах, вся оплата осуществлялась внутри компьютерной сети. Люди часто даже не знали, что сколько стоит. Уровень жизни в эпоху роботов стал так высок, что вещи и еда для тех, кто имел работу, ничего не стоили. Вот образование действительно стоило. А безработные все равно получали по норме. Так что Фирма и Общество не так уж выходили за обычный уклад.

Впрочем, ты прав: был другой путь. Во второй половине прошлого века в Америке начали массовое зомбирование людей. Ты знаешь, что такое зомбирование?

— Я понимаю, что это значит. Только не понимаю — зачем? По-моему, это какой-то бред. Ты уверен, что это на самом деле было? Коммунисты еще в мое время историю фальсифицировали.

— Коммунистов у нас не было, было Общество. А с последствиями этой «фальсификации» психологам до сих пор не удалось покончить. Причина была: терроризм. С развитием техники террористы получили страшные возможности для разрушения. А поводов хватало для терроризма в мире, где люди не равны от рождения. Где одни родятся в богатых семьях, и обречены править, а другие — в бедных. Зависть, желание выбиться в люди, отомстить за случайность рождения, просто отчаяние, желание уходя из мира прихватить с собой других… Чтобы не погибнуть всем в этом огне, нужно было ввести тотальный контроль над людьми, над их мыслями и поведением. Фирма и Общество предлагали один путь. Те, кто не хотел лишаться своих семейных привилегий, нашли другой. Фирма успела раньше, но ее противники могли и победить. Страшно подумать, что тогда представляло бы человечество. И сохранилось бы оно вообще? Ладно, что было, то было. Сейчас большая часть живущих в мире — члены Общества. Только теперь это называется «полноправные граждане», или «занятые полезным для общества трудом».

Тогда Никита не мог понять, почему Общество не развалилось, почему его члены работали не на себя, не на накопление собственных капиталов, а на благо Фирмы. Он вначале считал этих людей такими же, как его отец, тоже крупный администратор в науке. Отец, учивший его стремиться к успеху, под которым он понимал богатство и власть, любой ценой. И огорчавшийся, когда Никита хотел странного, бегал зачем-то по лесам с мечом, пел с друзьями под гитару, вместо того чтобы нацепить уши и врубить дебильник. Теперь до Никиты начало доходить: это были те же люди Игры. Для них представляли ценность не деньги, не власть, а страсть куда более сильная — возможность вырывать у природы тайну за тайной, возможность придумать и увидеть свою мысль воплощенной в металл и пластик, летающей быстрее всех, ныряющей глубже всех, выдающей самую могучую мощь. Сама радость поиска и постепенного прорастания результата давала им такое наслаждение, что они были готовы отказаться и от денег и от власти для того чтобы снова и снова делать это. И эту возможность, практически неограниченную, давала им Фирма. А каждый, кто пытался нанести ущерб Фирме, становился таким образом их личным жесточайшим врагом. Десятилетия разрухи и невозможности работать сделали этих людей злыми, готовыми порвать горло любому покушающемуся на наконец-то воплотившуюся мечту. Они на много поколений запомнили, как смеялись им в глаза те, кто занимался не какой-то ерундой, вроде создания новых лекарств или конструирования космических станций, а делали дела несравненно более нужные, вроде создания собственных капиталов и конструирования собственного благополучия. И потому с полным правом присвоившие себе результаты труда десятков тысяч творцов и десятков миллионов рабочих.

В сущности страсть к творчеству не отличается от страсти к богатству. По настоящему богатые люди стремятся к новым богатствам не ради власти или удобств, которые им дают деньги. И уж тем более не ради покоя. Сам процесс накопления, работа над ним доставляет им величайшее наслаждение. А власть служит лишь инструментом для этого процесса. После ста миллионов накопление капитала становится Игрой. Вот только копящие богатства для себя ничего хорошего не дают людям. И стараются не позволить другим играть в эту игру. Похожая страсть толкает людей карабкаться на обледеневшие безвоздушные вершины или кидаться в бешеную пену горных рек на хрупких суденышках. Игры туристов и альпинистов мало пользы приносит другим, но и не вредят. А вот результаты игр людей, одержимых страстью творчества, полезны всем. И творцы щедры, они не только не мешают, а стараются помочь другим познать счастье своей игры. Потому что чем больше творцов вокруг тебя, тем легче и радостнее работать тебе самому. И чужой успех не огорчает, а радует, поскольку благодаря этому ты сам можешь продвинуться на несколько шагов дальше. В стране лесов и снегов, стране разрушенной и возродившейся, потому что в ней сохранилась часть творцов, родилась совершенно новая цивилизация. Цивилизация, в которой люди начали жить на основе «хочется», когда весь остальной мир жил на основе «надо» и не умел хотеть большего, чем жрачка, секс и безделье. Каким несчастьем было, что в первой попытке страна чуть-чуть не дошла до этой цивилизации, упав за шаг до рубежа, когда мечта могла стать реальностью, когда роботы избавили людей от монотонного, неинтересного труда. Еще бы пару десятилетий тогда, и история мира пошла другим путем, куда быстрее и прямее. Не было бы лишнего века катастроф, войн, голода. И наверное сегодня не только корабли-автоматы рвались бы к звездам, но и отряды исследователей шагали сквозь Звездные Ворота в чужие миры. Какое же это счастье — увидеть первым целый мир, который никто еще до тебя не видел. Никита теперь постигал это счастье.

После уроков, которые становились все более увлекательными, наступали часы занятий боем. Это было трудно, но вместе с болью в мышцах и синяках приходил отдых усталого мозга. Занятия боем были обязательными в школах двадцать второго века, как лучший способ научить подростков контролю за эмоциями. Но группа предполагаемых исследователей иномирья решила заниматься особо, поскольку первый опыт Никиты показал, что аборигены могут быть агрессивными и опасными. Современного оружия решили не брать. По описанию меча в руках эльфийки Аня уверено заключила, что по крайней мере технология вооружений того мира находится на уровне не выше средневековья. Широкое распространение дальнодействующего оружия ведет к тому, что мечи выходят из употребления, заменяются универсальными ножами совершенно другой формы. Комплекс боя двадцать второго века посчитали вполне достаточным, чтобы обеспечить безопасность исследователей и в то же время не вызывать неприязнь иномирцев. Сила рукопашного боя легко понятна, вызывает уважение, тогда как непонятное оружие может вызвать страх и агрессию. Занятия проходили в Володиной школе. На первом занятии Володя познакомил всех с наставником:

— Это Андрей Захаров, но все называют его Угомон. Он инструктор школы по бою. Будет нас учить.

Прозвище как нельзя лучше подходило этому мужику. Андрей был высок, но если бы только высок… Тело его было раздуто во всех направлениях. Андрей был почти как японские борцы сумо, только он не выглядел толстым, несмотря даже на объемистую утробу, на которую можно было поставить кружку пива. Он выглядел просто очень большим, широким, скорее широченным. Андрей протянул Никите свою чудовищную лапищу. После знакомства Никита недоверчиво посмотрел на свою ладонь. Ему не было больно, и рука была цела. Но это говорило только, что Угомон виртуозно владеет своим прессом высокого давления. Седоватая голова, вислые пшеничные усы, лицо спокойного флегматика — Угомон очень походил на Илью Муромца, только без бороды. А была ли борода у настоящего Ильи Муромца? Он ведь служил много лет киевскому князю, а киевляне тогда брили бороды и отращивали длинные усы, как Андрей. Движения Угомона были грациозны, как бег слона. Никита слышал, что слоны могут бегать совершенно бесшумно, но не верил в это, пока не увидел Угомона.

— Кто хочет подраться с Угомоном? Смелее, он еще никого никогда не калечил, — предложил Володя. Желающих не нашлось. — Смелее, давай Никита, он не будет бить, и даже увертываться.

Деваться Никите было некуда. Ободренный тем, что ему не грозит увечье, Никита вступил в бой. Собственно боя не было: несколько ударов в грудь и плечи увязли как в матрасе. Угомон стоял спокойно: для него эти удары были не больше, чем дружеское похлопывание. Разогревшись, Никита вошел в азарт и ударил Угомона в живот ногой, в прыжке с разворота, совершенно как Чак Норрис. Разминки с Аней помогли выполнить этот удар не хуже кумира двадцатого века. Вы когда-нибудь били со всей силы футбольный мяч, прижатый к бетонной стенке? Вот это самое испытал Никита. Только чудом его нога, отскочившая от упругого живота Угомона, не оторвалась и не улетела черте куда. Пока Никита переживал дикую боль в ступне и бедренном суставе, Угомон наклонился, схватил его за уцелевшую ногу и подкинул. Никита все видел, все понимал, но ничего не мог сделать: Угомон двигался так быстро, что Никита осознал, что тот делает, уже летя спиной вперед. От удара о мягкий мат воздух вылетел из груди весь, до молекулы. А брызнувшие из глаз шаровые молнии только чудом не подпалили стены тренировочного манежа. Пока Никита лежал, приходя в себя, Угомон наклонился над ним. Толстенные пальцы раскрыли веки, не причинив ни малейшей боли. Глазное яблоко, непонятно почему, осталось на месте.

— У вас в двадцатом веке все такие хилые были? — пробасил Угомон, — Беда! Как вас отпускать в опасное место с этим хлюпиком?

— Без него нам туда все равно не попасть, — отозвалась Аня, — Для того мы к тебе и пришли, наставник. Сделай с ним что-нибудь.

Подхватив Никиту за шиворот одной рукой, и поставив на ноги, Угомон сказал:

— Ради тебя, красавица, попробую. А сама что умеешь?

Немного придя в себя, Никита, затаив дыхание, наблюдал схватку Ани и Володи. Видно было, что дерутся они не в первый раз: никакого прощупывания противника, бой начался сразу. Аня двигалась стремительно и грациозно, мягкими кошачьими движениями. А Володя… Никита сразу вспомнил один из фильмов с Брюсом Ли, где тот дрался с высоченным костлявым негром. Движения Володи были точь-в-точь такие же. Он размахивал своими мослатыми граблями с обманчивой медлительностью и неуклюжестью. Но, странным образом, стремительные удары Ани всякий раз натыкались на случайно оказавшуюся на их пути руку или ногу Володи. Вдруг в очередном судорожном рывке рука Володи угодила Ане в грудь, и Никита с замирающим сердцем увидел, как Аня отлетела сломанным цветком. Однако, едва коснувшись пола, она отскочила теннисным мячиком, и бой продолжился в ускоренном темпе. Теперь Никита и вовсе не мог видеть отдельных движений Ани, расплывавшейся в туманный серый вихрь. А Володя дергался беспорядочно, как от нападения пчелиного роя. Никита улавливал лишь его отдельные позы, совершенно невозможные, как будто кости Володи были гибкие, а вместо суставов — мягонькие резиночки.

Наблюдавший за схваткой Угомон вдруг резко крикнул: — Хоп!

Аня отлетела назад, а Володя замер неподвижно.

— Поражающий удар в шею, чистая победа, — подытожил Угомон.

Володя поклонился Ане: — Ты стала еще сильнее, наставница, я ничего не смог сделать.

Потом демонстрировали свое искусство Ербол и Сепе. Им тоже было не впервой драться друг с другом. Их поединок напоминал шахматную партию, развивающуюся не на плоской доске, а в трех измерениях, отснятую и прокрученную на экране с бешеной скоростью. Никому из них Андрей не отдал преимущества.

— Ладно, — сказал он, — все вы драться можете, особенно ты, красавица. Заниматься вам конечно надо, но к весне будете бойцами. А с тобой — Андрей повернулся к Никите — худо. Силы хватает, а собранности и внимания никаких. Я ведь тебя совсем просто свалил, только быстро и неожиданно. И резкости никакой. Удары — как дрессировщик медведя гладит. Силы много, а не больно. Массаж, одно слово. Скорости тебе побольше нужно. Видно тебя учили какому-то раннему виду боевого искусства. Дрянь твое дело, поскольку учили ерунде. А теперь переучиваться труднее будет, чем заново учиться. Запомни: ногами бьют только ниже пояса, а выше только руки. Ладно, возьму тебя в работу. Только пищать не смей — вон какой облом.

Искусство стрельбы из лука и арбалета Никита осваивал под руководством Володи. Остальным предполагаемым исследователям уроки не требовались — они научились этому еще в школе и продолжали тренироваться постоянно, будучи любителями экстремального туризма и охоты. После очередного сеанса в лаборатории магии Никита взял гравикар и направился к школе. Поздний ноябрь сковал землю заморозками, лужи и ручьи подергивались льдом, но снега еще не было. Садик на балконе квартиры был уже давно закрыт от холода стеклянной стенкой, и только в таких садиках, да еще в городских парках победно зеленело вечное лето. Володя повел Никиту по одной из тропинок в сторону от школьного поселка. Шли минут двадцать. Лес, даже такой, голый и черный, лишь кое-где оживляемый неувядающей зеленью сосен, настраивал Никиту на спокойствие после бешеного напряжения переходов в иномирье. Внезапно Никита услышал выстрелы… нет, очередь, автоматную. И не просто автоматную, а именно калаша, хорошо знакомую по армии. Володя, свернув с тропинки, ломанулся на выстрелы напрямую, через лес, и вскоре привел Никиту к высокому земляному валу, заросшему деревьями. Выстрелы слышались из-за вала.

— Это школьное стрельбище. Здесь занимается сейчас военно-историческая секция.

Обогнув вал, вышли на стрельбище, устроенное по всем правилам. Дистанция, правда, не больше пары сотен метров. Стреляли несколько мальчишек и девчонок. Никита заметил на позициях стрелков небольшие экраны, которые показывали мишени с яркими красными точками попаданий. Судя по экранам, стреляли ребята неплохо. Рядом с позициями стоял под навесом стол, на котором было разложено самое разное оружие. Здесь были кремневые ружья, винтовки первой и пистолеты-пулеметы второй мировой, хорошо знакомые Никите калаши и М-16. И еще несколько незнакомых, привлекавших необычностью форм.

От стрелков отделился мощно сложенный парнишка лет четырнадцати и подошел к Володе с Никитой.

— Здравствуй, Володя. Я подготовил для вас луки. А мы сейчас заканчиваем.

— Привет! Знакомься, Никита: руководитель военно-исторической секции школы Андрей Капцов. Андрей, это Никита Панкратов, человек из прошлого и маг, способный перенести нас в параллельный мир.

При этих словах стрелки резко оглянулись, и стали всеми глазами прожигать в Никите дырки. Андрей крепко пожал Никите руку и сказал:

— Очень интересное знакомство. Я надеюсь, мы еще не раз встретимся, и ты расскажешь нам о твоем веке. История — одно, а рассказ человека, который сам тогда жил, куда интереснее. Видишь, мы здесь стариной увлекаемся. Хочешь пострелять с нами?

Руки Никиты сами потянулись к АКМ-у, но тут его внимание привлекло странное оружие — короткий пистолет с толстым грушевидным дулом.

— А это что такое? — спросил он.

— Это не старинный, а современный импульсник, — ответил Андрей — мы его взяли, чтобы было с чем сравнивать.

— Лучше я из него попробую, хорошо? Калаш мне по армии знаком, а вот современное оружие я впервые вижу.

Никита взял пистолет, оказавшийся неожиданно легким для массивных форм. При не совсем обычном виде, в руке он сидел очень удобно.

— Какую дистанцию тебе поставить? — спросил Андрей — Стометровка для импульсника без автоприцела великовата.

Никита решил не срамиться и попросил стандартные 25 метров. Когда он стал целиться, Андрей вдруг сказал:

— Постой! Руку выпрями и держи очень твердо — у импульсника сильная отдача.

Никита последовал его совету. Стрелял импульсник не слишком громко, но отдача оказалась такой, что если бы рукоятка была как у макарова, из которого Никите довелось пострелять, то он не удержал бы оружие в руке. К счастью импульсник был отлично сбалансирован, так что отдача шла строго вдоль кости руки, а анатомическая рукоятка словно приклеилась к кисти. Запаха пороха не было, похоже пуля выбрасывалась не давлением газов. Ну да, наверное потому выстрел и не был таким громким — звук издавала лишь вылетающая со сверхзвуковой скоростью пуля. Результаты Никиты для армии были неплохими, но Андрея они явно не поразили. Его оценка была:

— Для первого раза неплохо. Если захочешь тренироваться по-настоящему, приходи сюда. У нас стрельбище лучше, чем в городе.

— Андрей, а по-настоящему современного оружия у вас нет? — спросил Никита.

— Что значит, по-настоящему современного? Этот импульсник самый современный. А автоприцел у него отключен, чтобы не мешать тренировкам.

— Ну, это же пулевое оружие, пусть и не пороховое. В моем веке, в книгах про будущее, все стреляли из лучевого оружия — всяких лазеров, бластеров. Не может быть, чтобы сейчас такого не придумали.

— Ручного лучевого оружия действительно нет, — сказал Володя — Есть мощные лазеры и атомные пушки. Все это в космосе используется. Но все это не ручное, да и вообще не оружие, просто инструменты. А лучевого оружия не только нет, но и в прошлом не было.

— А почему так? — спросил Никита — Невозможно сделать компактным?

— Не знаю, — ответил Володя, — но по-моему техника здесь ни при чем.

— Я знаю! — вмешался в беседу мальчишка помладше Андрея, — Меня Фима зовут. Ну, все дело в физике. Мы на физике недавно рассматривали реальные возможности оружия, которое встречалось в старинной фантастике. Просто лучевое оружие в атмосфере неэффективно. Чтобы им убить, в луч нужно вложить куда больше энергии, чем в пулю. В атмосфере далеко проходят только электромагнитные излучения. Это свет и инфракрасное, радиоволны и гамма-излучение. Свет и инфракрасное в глубину не проникают, на поверхности поглощается. Так что если ты будешь стрелять из лазера с той же энергией, что у пулевого пистолета, то будут ожоги сильные, но глубоко луч не пройдет. Не убьет. А при очень большой мощности, да еще в узком луче, может произойти пробой воздуха. Вся энергия луча уйдет в плазму на конце лазерного пистолета. Так что луч придется делать довольно широким. И он будет не прожигать, а только опалять с поверхности. Да еще такое оружие будет довольно громоздким.

— Странно это. — сказал Никита — Еще в моем веке лазером металл резали.

— Это уже я могу сказать. — заметил Володя — Лучом света режут прозрачные вещества или тонкий металл. И еще он хорош для упрочнения поверхности и полировки. А толстый металл режут гамма-лазером. В школьной мастерской есть такие станки.

— Точно! — сказал Фима — Гамма-излучение глубоко проникает. Только его и воздух поглощает. Тот выстрел, который тело прожжет насквозь на расстоянии в метр, на расстоянии в сто метров даже ожог не сделает. А если использовать высокую энергию, то луч сквозь воздух пройдет без потерь, но и в теле его энергия не выделится. Конечно, и таким лучом можно насмерть облучить. Только от такого облучения враг или зверь умрет через несколько часов. А до того успеет тебя убить. И потом, гамма-кванты рассеиваются на атомах воздуха и могут облучить тебя самого при выстреле. Еще глубоко в тело проникают микроволны, и воздух их не задерживает. Но чтобы их сфокусировать на большое расстояние, нужна большая антенна. Не получается ручное оружие на микроволнах. Потому и не делают лучевое оружие. Пулевое лучше. Оно и меньше, и экономичнее.

— Молодец, Фима, — сказал Андрей — что значит хороший физик: сразу все объяснил.

— Импульсник — оружие егерей, профессиональных охотников. — пояснил Володя — Собственно, другого оружия современного вообще нет. Не нужно оно. Старинное оружие, прошлого века, в кружках вроде этого копируют. Луки и арбалеты для охоты делают. И это егерское оружие. Ладно, давай займемся тренировками. Андрей, где луки?

Бегая по лесам в двадцатом веке, Никита постреливал из самодельного лука. Из-за чего Володе пришлось много ругаться. Ведь переучиваться куда сложнее, чем учиться заново. Оказалось, что простой самодельный кленовый лук — весьма сложный механизм по своей работе и по обращению с ним. Открытием для Никиты было то, что натягивание тетивы требует не силы, а умения. А точность стрельбы зависит от отработанного до полного автоматизма положения рук и корпуса после того, как тетива натянута. При правильных движениях кости рук работают как рычаги, принимая на себя большую часть упрямства тетивы. А полная нагрузка приходится только на пальцы, которые у всех людей и так сильнее плеч. Ведь висеть на одной руке может почти каждый, а вот подтянуться — один из сотни. Оказалось, что есть несколько основных движений натяжки, загружающих разные группы мышц, что позволяет дольше стрелять не уставая. Но все движения приводят к одной и той же позе, в которой сила притяжения между тетивой и луком передается на кости, почти не напрягая мускулы. Только в этой позе и можно спокойно прицелиться. Теперь Никита понял, почему женихи не могли натянуть лук Одиссея. Идиоты-америкашки сняли целых два фильма, в которых натягивание лука изображается как набрасывание тетивы на рог лука. А ведь сделать это легче легкого даже с самым тугим луком. Натянуть лук — оттянуть тетиву до правильной позиции для стрельбы. Одиссея учил стрелять кентавр, кочевник из степей причерноморья. А женихи, как и все эллины, относились к луку с презрением. С правильной техникой, Одиссей, не самый сильный из греков, мог натянуть самый тугой лук и сделать из него точный выстрел. Конечно Никите на первом занятии о меткости Улисса можно было только мечтать. Его стрелы летели за молоком. Если бы не стрелоуловитель, поднявшийся за мишенью, пришлось бы искать стрелы в траве. А это, как объяснил Володя, дело почти безнадежное. Падая при настильном выстреле, стрела скользит у поверхности земли под травой, и даже на ощупь найти ее под плотным войлоком стеблей невозможно. Сам Володя стрелял прекрасно. Не шесть стрел в воздухе, и не в любую щель доспеха, конечно. У стрелы, сделанной вручную и оперенной птичьими перьями, разброс куда побольше все-таки. Да и за две-три секунды, которые стрела летит на максимальную дальность прицельного выстрела, больше еще одной стрелы не выпустишь. Но уж эту стрелу Володя выпускал, и в грудную мишень на ста метрах не мазал.

— Ничего, — сказал он на Никитино самоуничижение, — учишься ты быстрее, чем люди средневековья. К лету будешь стрелять прилично. Не на уток влет, но охотиться уже сможешь.

Замечание насчет охоты напомнило Никите одну вещь, о которой он хотел спросить:

— Володя, ты сказал, что егерский пистолет предназначен для охоты. У него что, пули ядовитые? Или разрывные? И как он стреляет?

— Пулю выбрасывает магнитная катапульта. Там, внутри, конденсатор разряжается на сверхпроводящую петлю, создающую мощнейшее магнитное поле. Внутри пули тоже сверхпроводящее колечко, которое и выталкивается полем вместе с пулей. Это принцип, реальная конструкция сложнее. А КПД почти сто процентов. И пуля обычная. Почему ты решил, что она отравленная?

— Очень мелкий калибр, я ведь видел отверстие ствола. Такой пулей крупного зверя сразу не убить, если она не разрывная.

— Здесь другой принцип: пуля имеет скорость выше скорости звука в воде. Ну и пуля экспансивная, то есть при попадании плющится. В теле, которое состоит в основном из воды, она порождает мощную ударную волну, которая разрушает нервную систему. Смерть мгновенная, от шока, независимо от того, куда попала пуля. Вот на дальней дистанции скорость пули падает ниже звуковой, и эта пуля действительно не убивает. Но на такую дистанцию никто не стреляет. Потому оружие и сделано в форме пистолета, а не ружья — на близкой дистанции при стрельбе навскидку пистолет поворотливее.

К Новому Году Никита уже немного научился перебрасывать в иномирье людей. Далось ему это нелегко. Первые попытки с Ерболом запомнились, наверное, на всю жизнь. Тогда Никита уже совершенно уверенно переходил границу, сохраняя свою одежду и любые предметы, которые были у него в карманах и рюкзаке. Тепе решил, что можно попробовать с человеком. Ербол, как руководитель, никому не уступил возможности рискнуть собой. Риск собственно был в том, что Никита сможет доставить Ербола в иномирье, но не сможет вернуть его назад. В начале обучения такое случалось с вещами. Однако Тепе считал, что риск невелик. Труднее будет сделать это в первый раз, чем во второй — заметил он.

— Давай смелее, — сказал Ербол, — в случае чего мне отвечать за себя не придется, а с тебя какой спрос — ты у нас лицо не руководящее.

Вообще-то Никита не слишком волновался, будучи достаточно уверен в себе. Ему уже приходилось переносить в иномирье и обратно крупные предметы. Оказалось, что трудность перехода связана не с величиной или весом, или со сложностью предметов, а с их количеством, прежде всего. Правда не догадались проверить на собаках, как должно бы быть у ученых. Не было ни у кого из них собаки, а своего любимца кто же одолжит таким любопытным вивисекторам. Да и вообще иметь дело с чужой собакой не всегда приятно. Оттуда Никите уже не раз приходилось приносить ветки, даже куски бревен. Правда, не животных — охотиться он все-таки не умел. И сейчас Никита привычно обнял Ербола — телесный контакт в реале помогал сконцентрировать мысли на объекте, сосредоточился и провел перенос. И оказался стоящим на куче мокрых черных листьев с одеждой Ербола, вываливающейся из рук. Самого Ербола в одежде не было. Ошарашенный, Никита некоторое время тупо пялился на мокнущие под тягучим ледяным дождичком Ерболовы джинсы. Слишком он был уверен в себе и не готов к такому провалу. Потом, начав соображать, не то что впал в панику, а немного испугался: не потерялся ли Ербол по дороге, хотя скорее всего он остался в лаборатории. Быстро рванулся обратно и оказался рядом с совершенно голым, несусветно ругающимся Ерболом. Тепе и Сепе валялись на полу и уже не могли дышать от хохота. Вещи Ербола Никита конечно забыл в иномирье.

— Великолепный способ! — с трудом произнес Сепе в коротких перерывах между иками и хрюками — Слушай, давай следующий эксперимент с Аней проводить!

Ербол наконец тоже рассмеялся: — Отличная мысль! Заодно и узнаем, может ли твоя физиономия стать еще шире. У Ани рука тяжелая порой бывает.

— А мне наверное тогда придется насовсем в иномирье остаться. — сказал Никита, изо всех сил пытаясь сохранить грустный вид — Аня таких шуток не понимает. Лучше уж на кошках потренируюсь.

Последнего никто не понял — «Операцию Ы» успели забыть за два века. Но после Никитиных объяснений согласились, что Ербол вполне сойдет за кошку.

— Голую кошку. — добавил Сепе, все еще похрюкивая.

Ербол смолчал и пошел одеваться. А Никита и Тепе начали разбор полетов — почему ничего не вышло с человеком. Переходить дважды в один день Никита не пробовал — все таки это дело отнимало много сил. Так что на сегодня эксперименты были окончены.

После недели столь же неуспешных попыток Тепе посоветовал Никите войти в полный телепатический контакт с Ерболом. Никита был плохим телепатом и не тренировался в развитии этой способности. Так что основная работа легла на Ербола. Никита лишь старался не сопротивляться довольно противному ощущению соединения с другим человеком, когда все мысли и чувства смешиваются и становятся достоянием обоих. Потребовалось много тренировок, прежде чем находясь в этом состоянии Никита смог настолько собрать свои собственные мысли, чтобы попытаться осуществить перенос. И оказался опять в чужом лесу. А рядом совершенно голый Ербол приплясывал, обхватив себя руками, что-то восторженно орал и брызгал вязкой снежно-водяной кашей из под босых пяток. Удалось! Правда теперь Никита сумел перенести в иномирье Ербола, а его одежда осталась в Москве. Но энтузиаст нового, трясущийся от холода, кажется нисколько не был обеспокоен этим обстоятельством. Он радовался удаче, не думая о том, сможет ли Никита повторить перенос в обратном направлении. А Никита ощутил на себе всю тяжесть ответственности за жизнь товарища. Впервые в жизни. Его неудача — для Ербола смерть. Выжить долго, голым, под мокрым снегом, он наверняка не сможет. А найдет ли его Никита вновь, если улетит в лабораторию без Ербола?

— Давай скорее назад, пока ты не замерз. — сказал Никита, стараясь скрыть дрожь в голосе.

Ербол перестал вдруг трястись и подпрыгивать и спокойно подошел к Никите.

— Волнуешься? — спросил он — Все у тебя получится отлично. Получилось раз, получится и второй. Только не торопись. А я не замерзну. Это от неожиданности мне стало холодно. А сейчас я включил разогрев, энергии на много часов хватит.

Как и все любители экстремального туризма, да собственно все в двадцать втором веке, Ербол владел способностью не замерзать на самом лютом морозе. Умение резко активизировать обмен волевым усилием освоили йоги столетия назад. Точнее, восстановили наследие далеких предков, переживших ледниковый период. А в современных школах этому учили всех, как и умению останавливать внешние и внутренние кровотечения, отключать боль и усталость, многократно увеличивать силу и выносливость за счет сверхрезервов организма, которые в природе включаются только сильнейшим стрессом. И хотя тело Никиты было доведено до кондиций новой эры, он все равно оставался слабее и уязвимее своих друзей, поскольку не успел овладеть такими сверхспособностями, требующими многолетних, с детства, тренировок.

Ербол был спокоен и уверен в Никите. Руки легли на плечи… но слияние не получилось. Или получилось, но Никита не мог управлять им. Виновен был Ербол, слишком охваченный любопытством к окружающему. Ему не хотелось так скоро покидать мир, куда он так долго мечтал попасть.

— Ты мешаешь мне. — укоризненно сказал Никита, разорвав контакт — Мы сюда еще не раз вернемся, если сможем сейчас вернуться домой.

Ербол был смущен — несдержанным любопытством мешать другим делать дело довольно неприлично в двадцать втором веке. Не будь этого и других подобных обычаев уважения к личности, жизнь на планете с шестнадцатью миллиардами населения стала бы невозможной. Теперь слияние вынужден был вести сам Никита, Ербол не сопротивлялся, но и не помогал. Однако все получилось отлично. Волнение может не только мешать, но и способствовать. И вот они уже стоят в лаборатории, а Сепе и Шурик поздравляют их из-за тонкой пленки биозащиты.

После первого успеха дело пошло легко. Перебрасывать вместе с человеком и вещи оказалось даже проще. Когда Ербол сообразил в чем дело, он стал помогать, держа предметы своей мыслью, так что Никите оставалось только направлять перенос. Уже на третьем опыте Ербол попал в иномирье полностью одетый, так что удалось задержаться там на несколько часов. До этого момента, в одиночку, Никита не оставался в чужом мире больше получаса. Правда лишнее время не дало ничего кроме знания, что переход назад осуществляется даже легче после отдыха. Хотя Никита немного волновался, уверенность Ербола, что все будет хорошо, помогла ему расслабиться и заняться изучением местности. Изучать, по правде сказать, было особенно нечего. Зима бесснежная и мокрая, как в северной Европе. В лесу тишина и беззверье — все попрятались от ненастья, а голые ветки ничем не отличаются от земных лесов. И промокшие листья под ногами тоже ничем не выдают своего иномирного происхождения. Лес и лес. Ночью все кошки серы, а зимой все леса одинаково скучны. Зато для Никиты это унылое серо-бурое однообразие, в котором время и вовсе не шло, помогло справиться с волнением, отдохнуть.

За всеми делами на Земле подошел потихоньку новый 2185-й год. Первое Новогодье Никиты в новом мире. В мире, где он прожил уже пол года, который становился ему все роднее и приятнее. Никита не заметил на улицах никакой предновогодней суеты, обычной для его родного 20-го века. Ну ладно, никто не бегал по магазинам за покупками. Ну, не было здесь магазинов. Но никто не украшал улицы гирляндами и фонарями, не ставил елки. Хотя зачем гирлянды, фонари и прочие украшения, если световые панели стен имели ту же природу, что мониторы компьютеров? На них можно было вывести любое изображение — цветное, объемное, сверкающее. Так что глаз не отличит настоящей гирлянды от экранной. А елки, что, они тоже собираются на экране показывать? А как же запах, ощущение свежести, морозного леса? Может они вообще Новый Год не празднуют? Мол, праздновать его — пережиток старины. На вопрос Аня ответила улыбаясь: да, празднуют. Но это праздник домашний, семейный. Его встречают в кругу близких друзей, а общих веселых сборищ нет. По крайней мере, в России. У других народов иначе. А елки в дома действительно не носят. Не дело это — убивать дерево ради мелкой прихоти. Про себя Никита немного посмеялся — уж в двадцать втором веке биофабрика в подвале могла бы вырастить в считанные часы любое количество елок. Видно это была чисто воспитательная мера. Ведь елка с биофабрики — все равно что искусственная. В еде нам нужен вкус, способность насыщать тело. А елка насыщает душу. И то, что она на самом деле не из леса, пусть и точная копия, снижает ценность ее почти до нуля. Видно и в самом деле есть в том старом обычае что-то варварское, жестокое, если праздник не в праздник без наслаждения медленным умиранием живого существа, пусть и дерева. Елка — не цветок. В природе век цветка краток, те же несколько дней, что он проживет в вазе. А ель могла бы прожить столетия, если не срубить ее под корень и не обрядить как невесту, или скорее как юную покойницу, которой родные отдают все лучшее, всю любовь, что не смогли отдать при жизни.

Наступило утро тридцать первого, а Никита не знал, куда ему приткнуться. Аня, похоже, не относила его к членам своей семьи, а навязываться Никите не позволяла гордость. В конце концов, он здесь один, чужой в чужой стране. Он не знает всех обычаев. Это дело друзей — пригласить его, объяснить. А если он не смог приобрести друзей — сам виноват. Придется коротать праздник в одиночестве.

На деле все оказалось совсем не так. В обед, когда Никита закончил с учебной программой на сегодня — праздник, не праздник, а приходится наверстывать два упущенных столетия, Аня сказала:

— А сейчас, если хочешь встречать Новый Год с нами, быстро собирайся.

— С кем это с вами? И меня пока никто не приглашал. — гордость порой играла с Никитой дурные шутки.

Но Аня вроде ничего не заметила:

— Так я тебя приглашаю. Будут все наши маги, Володя, и еще твои знакомые. Пойдешь?

И Никита метнулся пулей одеваться. Аня приготовила ему комбинезон, как Никита понял, что-то среднее между одеждой полярников и армейской. Странноватый костюм для праздника, но удобный, легкий и не паркий даже в теплой комнате. Опять автоматика — понял Никита, костюм-термостат.

Гравикар полетел знакомой дорогой куда-то в сторону Володиной школы. Но опустился несколько раньше, в лесу. На небольшой прогалине среди деревьев уже горел костер — прямо на снегу, на специальном коврике из жуткой кремнийорганики. Никите уже были знакомы эти штучки здешних туристов. Аня сразу отправилась наряжать небольшую, метра три, но очень пушистую елочку недалеко от костра. Сепе и Ербол, как обычно, пилили дрова. Никиту несколько раздражало пристрастие людей двадцать второго века к архаизмам. Ну зачем, в самом деле, елозить первобытной железкой, пусть из не тупящегося легированного титана, по бревну, когда цепной саморез разделал бы его в секунды?

— Обычай — система ограничений, — объяснил не совсем понятно Володя, — когда вместо того, чтобы делать проще, делают как положено. Если уж вышел в лес развлекаться — полагайся, как и предки, только на свою мускульную силу и то, что можешь утащить на своей спине.

— Бессмысленный какой-то обычай! — сказал Никита — Зачем вообще нужны эти ограничения?

— А зачем идти в лес, ходить пешком, когда можно вообще не выходить из комнаты? Зачем есть мясо — точную имитацию частей тела животных, жевать жесткие волокна, когда можно вообще не двигаться, а автомат тебе прямо в рот кашицу по трубке нальет? Если уж мы решили сохранять пока это тело, то должны обеспечивать его нужными нагрузками. Отсюда все обычаи, ограничения. По земле ходить пешком — вообще архаизм, когда можно на гравикарах передвигаться. Но ведь приятно, черт побери!

Сейчас, видимо, был не совсем случай полных ограничений. Потому что по канонам лесохождения комбинезон-термостат тоже не полагался. Допускалась для природы лишь одежда, лишенная источников энергии и автоматики.

Володя отправил Никиту утаптывать снег на поляне и устилать его ковриками. Работу эту он попросил делать особо тщательно, не торопясь, чтобы поверхность была ровной — для танцев. А сам пошел развешивать по деревьям освещение и динамики. Потом Никите стал помогать Андрей Печковский, показавший, как соединять края ковриков, так что они склеивались со щелчком, а сам коврик становился жестким, слегка пружинящим. Танцплощадка, одним словом, получилась что надо! В результате вскоре после захода солнца, когда заря еще занимала пол-неба, поляна превратилась в уютный и красивый зал. Так вот почему в двадцать втором веке не ставят в квартиры елки — люди сами идут в лес к елкам и празднуют вместе с ними, не убивая. Конечно в прошлом такого быть не могло. Провести ночь в зимнем лесу могли только наиболее привычные к суровым условиям. А сейчас все просто: одежда позволяет чувствовать себя комфортно при любом морозе. Если нужно, можно и поляну затянуть пленкой, подогреть воздух. Для деревьев это не страшно. Еда не стынет в самонагревающихся тарелках. Да и тащиться пешком по глубокому снегу не нужно — гравикар опустит тебя прямо в середину лесной сказки. Но зато как здорово: вокруг не декорации, а настоящий заснеженный лес. Кажется, вот-вот выйдет из-за деревьев не западный вертлявый Санта-Клаус, а его старший брат — русский Дед Мороз, суровый хозяин зимы, повелитель метелей, для которого разнести подарки в новогоднюю ночь — наименьшая и самая приятная часть забот. И он не станет лазить в печную трубу. Он в дверь кулаком стучит, а коли замешкались нерадушные хозяева, так может и сам ногой отворить вместе с петлями. Лучше уж его в лесу подождать, без дверей. А Снегурочка у нас уже есть своя — Никита взглянул на Аню, которая как раз стоя на плечах Володи пристраивала мерцающую радужную звезду на верхушку елки. И вдруг взлетела со своего носителя ракетой, что-то радостно крича: на поляну опускался еще гравикар. И привез он еще двух Снегурочек, правда черноволосых, уже знакомых Никите Беатрис и Терезу. Очень кстати, а то Ани и Светы — жены Андрея Печковского явно было мало для всех мужчин. Приветствия, представления — только Никита видел раньше испанских подруг Ани. Потом разгрузка гравикара — девушки привезли с собой испанские яства и вина. Настоящие, не с пищевой фабрики, как отметила Тереза. Никита уже знал, что у испанцев это национальный пунктик — настоящие продукты ручного приготовления. Правда, только для праздников. Даже испанцы не рвались убивать жизнь на кулинарию.

Когда уже совсем стемнело, Никита увидел вспыхнувшие на верхушках сосен вокруг поляны зеленые огни.

— Что это за сигналы? — спросил он Володю — Или просто иллюминация?

— Это такой обычай. Бывает, что человеку не с кем встретить Новый Год. Он берет гравикар и летит в лес. Вокруг много таких компаний, как наша. Если огни красные, то чужие нежелательны. А если зеленые — это приглашение. Только нельзя пролетать над поляной низко и садиться рядом. Гость не должен видеть хозяев, пока не выйдет из леса к костру. Хозяева не выбирают гостей, но и гости не выбирают хозяев.

— А в городе никто совсем Новый Год не встречает?

— Почему? У кого-то маленький ребенок, у кого-то другие причины. Но в городе — это не то! Без елки, без леса и снега.

Никита поразился в очередной раз, как меняются обычаи. За три века до его рождения встречали Новый Год осенью. Елка появилась за век до его рождения примерно, и на Рождество, не на Новый Год. А через два века после его рождения опять все другое.

— Так по всей Земле встречают новый Год?

— Нет, конечно. У каждого народа свои обычаи.

— Странно. В мое время считали, что в будущем все народы и обычаи смешаются. Когда легче станет перемещаться с места на место.

— Так было в прошлом веке. А потом перемещаться стало слишком легко. Не нужно уже жить рядом с местом работы. Да и за работой в другую страну ехать не нужно стало.

— Можно вообще работать через компьютерные сети, как Эрик со мной.

— Точно. А жить всегда приятнее среди своих, тех, кто ближе по культуре, обычаям. В этом веке смешение народов здорово замедлилось.

Все готово, все расселись у костра на надувных бревнах, вино разлито в бокалы, неотличимые от хрусталя. И звенят так же. Но опять технология: на самом деле это кристаллоблок — термостат с зарядом энергии. Совершенно прозрачный, но поддерживает температуру напитка на заданном уровне. А у Ани в руках появилась гитара — настоящая, старинная, деревянная. Ане она досталась от предков и сделана чуть ли не в конце двадцатого века. Или немного позже — семейные хроники умалчивают. Аня проводила изыскания и установила только, что фабрика, где эта гитара была сделана, исчезла в первой трети двадцать первого века. А дед Ани реставрировал реликвию, что-то сделал с деревом, так что гитара залечила раны времени и стала звучать куда лучше. Конечно электроника дает несравненно более чистый звук, но в старине, неповторимости есть свое очарование. И песни пели к этому случаю старинные, русские, печальные и протяжные. В переливах живого огненного света Аня была волшебницей, завораживающей, ведущей за собой в неведомые дали, в прекрасную и несчастную любовь. Даже испанки Тереза и Беатрис попали под власть ее голоса, не так сильного и правильного, как искреннего, пленительного настоящим чувством. Они сидели тихие, с мечтательными лицами, кажется даже не замечая, что одну обнял Шурик, а другую Сепе.

Ербол, оказывается, тоже знает гитару не понаслышке. И уж тем более Володя — для учителя это профессиональная необходимость. Гитара переходит из рук в руки, песни сменяют друг друга. Философские миниатюры Ербола, веселые, даже разухабистые Володи, огненные, на староиспанском, которые Тереза исполняет резким низким голосом под аккомпанемент Беатрис. Жаль, что Никита в свое время так и не научился играть на гитаре. Песни, что пел он у костров в двадцатом веке, вполне подошли бы здесь. Суть людей во все века одинакова. И то, что шло от сердца у предков, так же будет воспламенять сердца потомков.

А потом Ербол встал, предложив всем приготовиться. Зашипело испанское шампанское — кава, право же не уступающее французскому. Заиграли в зазолотившихся бокалах оранжевые искры. И знакомый бой курантов, перенесенный электроникой в зимний лес. А Никита загадал себе… Впрочем, к чему говорить об этом? Это слишком личное. Все пьют, а Беатрис с Терезой давятся виноградинами. Таков их испанский обычай: с каждым ударом часов съедать по виноградине. Правда, куранты Кремля бьют медленнее, чем куранты с Пласа-дель-Соль. Так что обошлось без медицинской помощи.

Потом были танцы. Наверное Никита несколько перебрал, поскольку видел все даже не как сквозь туман, а как наблюдатель. Его руки, ноги и язык действовали сами по себе, и неплохо, как он заметил, действовали. А их хозяин сидел вроде бы в кресле у телевизора и смотрел фильм, в котором играет он сам. Сепе давно уже облапил маленькую Беатрис, навис над ней могучим колобком. Бедняга, он и не догадывался, что Беатрис танцевала с быками. Что ей обрусевший китаец! И действительно Беатрис вскочила, дернула Сепе, и он вылетел на площадку в бешеный рок. Но оказался крепче быка, и Беатрис летала в его широких ручищах невесомым черным лучиком. А Сепе двигался солидно, как раздутый пузырь, но удивительно быстрый и изящный пузырь. Потом над Никитой возникло смеющееся лицо Ани, и он тоже пошел. Он не знал, что они танцевали, но это было хорошо. Ведь это была их обычная утренняя разминка, движения которой он вспомнил бы в любом состоянии, только под музыку и чуть побыстрее. Общие аплодисменты удивили его: за что? Но он догадался, что это Аней восторгаются. Он же только выполнял заученный комплекс, вроде подвижного столба, а Аня создала вокруг него танец. Спасибо хоть, что не помешал.

Потом пошли танцевать Аня, Беатрис и Тереза. И это было самое прекрасное. Па-де-труа это называется, вспомнилось почему-то. Па-де-труа в свете Луны и костра. Такие удивительно, замечательно непохожие. Изящная и сдержанная Беатрис в пляске оказалась яростной и страстной, как испанская ночь. А строгая светлая Аня стала бьющимся в этой ночи пламенем. Тереза же, с ее жарким южным обликом, танцевала спокойно и задумчиво, сдерживая порывы подруг, как дуновение зимы, долетающее из далекой России на берега бурного Биская. Нет, это не импровизация. Все заранее задумано, наверное Аней. Так вот куда она исчезала в последнее время по вечерам. Интересно, а как девчонки управляют музыкой? Наверняка делают это они — еще одно волшебство. Никита добродушно смеялся, любуясь красотой и ласковой хитростью кокетливых подруг.

А потом Аня сказала, отчего-то волнуясь, что хочет показать что-то новое, незаконченное, не танец, а так, наброски к танцу. И было еще замечательнее, впечатление даже усилилось оттого, что незакончено. Так маленький, лепечущий нам милее взрослого говоруна. Никита не понял, о чем этот танец. Да наверное Аня и сама еще не понимала. Наверное впечатления прошедшего года — радость удачи, мечта о новом, еще большая удача впереди. Но ведь закончен только календарный год. А год настоящий, год свершений только подходил к середине. И Аня не знала еще, чем он кончится. И танец не закончился, он просто прекратился, затих. Жаль, что Никита не мог ничего умного сказать Ане по этому поводу. Он просто сидел ошеломленный. А вот девицы обступили ее и что-то со знанием дела втолковывали. Но Никита почему-то был уверен, что взгляды мужиков Ане важнее и говорят больше, чем искушенная критика подруг.

Так хотелось, чтобы ночь никогда не кончалась. Но уже небо на востоке поголубело, и по самым верхушкам сосен пробилась дымная розовая полоска. А на краю поляны ветки качнулись, сбрасывая снег.

Не может быть! Там стоял Дед Мороз собственной персоной. Совсем такой, как в фильмах детства: высокий, могучий, в валенках и серебряно-голубой шубе, высокой шапке с белым мехом по краю. Мешок и посох… и без бороды! Вислые седые усы, а бороды нет. Да это же Андрей Угомон! Видно в школе праздник уже закончился, вот он и потянул сюда, на огонек да на выпивку. Что ему десять верст по колено в снегу — крепок он, как дуб! Как дуб? Рядом с Андрюхой язык не поворачивался назвать дуб крепким. Разнес бы он дуб в щепки своим кулачищем.

Угомон молча подошел к костру, бухнул мешок на коврик и вдруг резко ткнул Никиту в грудь своим посохом. Никита и сам не понял, откуда что взялось! Только сидел разомлевший, расслабленный от увиденного и выпитого, а тело само упруго перекатилось назад, пропуская удар сверху. Еще миг и он стоит на ногах в боевой стойке, готовый отпрыгнуть от нового удара или напасть. Видно пошли занятия впрок, крепко вбиты сквозь синяки защитные рефлексы. Андрей рассмеялся добродушно:

— Молодчага! Будет из тебя толк. А мы детвору угомонили, и я к вам с подарками. Или уже спать собрались?

— Куда там, до полудня посидим небось, солнышко приветим. — ответил Володя — Жаль ты танцы пропустил.

— Анин-то я успел посмотреть из-за кустов. Да ладно, посмотрю потом в записи. Или нет?

Володя рассмеялся. Он, хитрый, действительно установил по деревьям видеодатчики, так что компьютер сможет восстановить все с любой точки, хоть для иллювизора с полным эффектом присутствия.

А Андрей уже доставал из мешка подарки всем присутствующим — деревянные резные скульптурки. Никите достался смешной всадник, пузатый, на пузатом коне. Видно было, что он сильный, да трус и хвастун, чистый Фарлаф. Самый сложный вид работы с деревом, когда нужно подобрать корень под замысел или наоборот замысел приспособить к извилистым волокнам вольного дерева. Андрей владел этим искусством виртуозно. И не скажешь, где здесь природная, очищенная от коры, черненая влагой поверхность, а где прошлись нож и раскаленная сталь. Все такое естественное, живущее своей жизнью, имеющее свой характер. Беатрис с Терезой были в восхищении. Никогда раньше не видели они такого лесного искусства. Испанцам больше сродни камень, которого много в их гористой стране. А Никите даже неудобно стало: отдариваться-то нечем. Только сделанное своими руками прилично дарить. И то не осрамись — руками-то всякий может работать. А ты придумай такое, чтоб до тебя не было. Немногие это могут и в двадцать втором веке. Андрей мог и любил, и свои художественные работы, накопленные за год хождений по лесам в должности школьного егеря, раздаривал друзьям на Новый Год. Устрой он выставку — мог бы наверное получить статус профессионального художника. Но ему было на это наплевать. Главное, что его искусство радовало хороших людей. А от профессионального статуса лучше резать он не станет. Есть у него дело жизни, а это так, развлечение для отдыха.

Затем Андрей достал из мешка — Никита не поверил своим глазам, — большую бутыль с прозрачной жидкостью и другую, поменьше, коричневую. Неужели водка?

— Андрей не признает слабых напитков. — сказал подошедший сзади Володя — Пьет только то, что сам настоял. Ты из двадцатого века, так что тебе должно понравиться.

— Странно. В моем веке считали, по крайней мере в фантастике, что в будущем вообще пить не будут.

— Почему это? Вот наркотики и табак вытравили с трудом. Тоже были защитники. А вино кто нам запретит? Врачи тоже выпить любят не меньше прочих. Да и знают, что не вредно, если в меру.

— А мера наша — ведро! — перебил его Угомон, щедро плеснув Никите в бокал.

— Андрей, друг мой, ну хоть Никите объяснил бы, почему изо всех напитков ты пьешь только свой крепкий самогон? — спросил Володя, подставляя бокал под широкое горлышко.

Андрей недоуменно посмотрел на Володю, тяжко вздохнул, раздув свои длинные заиндевелые усы.

— Странный ты какой-то, Володя. Самогон же жидкий, потому я его и пью. Будь он твердым, я бы его не пил, а грыз. А ты не слишком много принял уже, что такие глупые вопросы задаешь? Я же тебя как учил: выпил литр — остановись. Да остановись — значит стой, а не падай!

Теперь настала очередь Володи озадаченно смотреть на Андрея, который тем временем повернулся с бутылью к Сепе.

Это была не водка, по крайней мере на запах. Да и цвет был не белым, как показалось сначала, в свете костра, а слегка желтоватым. И по крепости тоже, судя по тому, как покатилась в тело огненная волна. Напиток оказался исключительным. Здесь было что-то хвойное, но не резкое, как у джина, а мягкое, с привкусом молока и еще чего-то лесного, нежного и ароматного.

— Настойка на выдержанном можжевельнике, разных орехах и семенах. — ответил Андрей на вопрос Терезы, единственной из девушек решившейся попробовать — Но это мужской напиток.

Удивительно, что солидная доза не усилила опьянение, а наоборот придала бодрость, прояснила сознание. Никита почувствовал себя свежим, как после хорошего сна. Теперь ему для полного счастья нужна была только разминка, бурное движение.

— Здорово действует, — заметил Володя — мощнейший стимулирующий эффект.

Из коричневой бутылки Угомон накапал всем понемногу, в том числе и Беатрис, невзирая на ее протесты. Настой трав был таким густым, что жидкость не легла на дно лужицей, но тончайшими коричневыми змейками медленно поползла вверх по прозрачным стенкам. Аромат спокойный, но дивный, завораживающий. А вкус… Крепости вообще не чувствовалось, хотя она была. Но невозможно было проглотить это одним глотком. Хотелось держать его во рту, пропуская в горло по капельке, чтобы целительная сила трав не пропадала напрасно в желудке, а впитывалась в тело через небо и язык, отдавая лучшие ароматы цветущих лугов, свежесть берегов горных рек, покой лесов.

— Да это же не напиток, а лекарство! Притом с восхитительным вкусом. В моем веке ты стал бы миллионером, если стал бы такой напиток производить.

Угомон расхохотался: — В твоем дурацком веке где бы нашлись эти травы? Вы ж тогда все потравили, потоптали. А до того умели люди и не хуже моего делать. Я ж своего сюда немного внес. Зато сколько старинные рецепты раскапывал!

Снег на верхушках сосен засветился, меняя цвет, становясь из ночного, безразлично серого, густо голубым на востоке и фиолетовым на западе. А небо уже полыхало алым во всю ширь. Последние звезды суетливо бежали на запад, спасаясь от вселенского пламени. Потом снег резко порозовел и засверкал под лучами невидимого пока солнца. Первый восход нового года.

После успеха с Ерболом, работа с Сепе не вызвала никаких трудностей. Он быстро схватил суть и уже со второй попытки перенесся в иномирье полностью одетый. Переходы втроем оказались лишь немногим сложнее. Дисциплина воли и мысли, которыми Ербол и Сепе овладели еще в школе, помогли им скоординировать три сознания так, что Никита легко управлял всем. Здесь ведь важно было довериться лидеру и подавить все мысли и чувства, которые не помогают переносу. А вот с нетелепатами ничего не получилось. Не получилось с Андреем Печковским, хотя и магом-телекинетистом, но не способным к телепатическому слиянию. И тем более с Володей, который вообще не обладал никакими магическими способностями. Аня тоже участвовала в экспериментах — ее не испугала возможность остаться голой в лаборатории, что несколько раз и случилось. Правда при этом никто не пострадал от ее прелестной, но очень сильной ладошки.

Так и не удалось понять окончательно, почему перенос людей идет совсем не так, как перенос вещей. Аня высказала предположение, что дело не в физическом механизме переноса, а в психологии исполнителя: подсознательно он не может относиться к живому человеку как к вещи, что сбивает настройку. Применить гипноз для преодоления этого препятствия не решились. Никита не хотел гипноза, да и неизвестно было, что еще может отключиться в неведомых механизмах психики, управляющих магией. Правда в случае с Аней Никита ощущал себя виноватым. На очень глубоком, почти не осознаваемом уровне он знал, что причина неудачи не в Ане, не в неспособности к телепатии, а в нем самом. Он не пошел бы никогда на полный телепатический контакт с Аней, поскольку при этом мысли и чувства стали бы общими. И он даже не знал, что больше его пугало: открыть свои мысли и чувства Ане, или узнать самому ее мысли и чувства. С другими нетелепатами он такого не испытывал. Он открылся Ерболу и Сепе, легко открылся бы Володе. Он научился им доверять. Но открыться Ане было выше его сил.

В общем, к середине февраля состав экспедиции был определен: Никита, Ербол и Сепе. Другие просто не могли попасть в иномирье. Пока, в холодный период, уходили туда втроем на несколько часов. Ербол в один из выходов отправился на охоту. Ему удалось наловить мышей, точнее мышевидных грызунов, подбить из рогатки несколько мелких птичек. Восторгу биологов предела не было: забирая у Ербола сумку с добычей они порвали ремень и разорвали бы куртку, если бы эта ткань могла рваться. Ербол решил в следующий раз взять с собой егерский импульсник и поохотиться на крупного зверя.

А вот Аня после неудачи с переносом утратила всякий интерес к делам экспедиции, стала рассеянной, погрузилась в себя, перестала обращать внимание на Никиту. Никита не понимал, что случилось, пока после очередного сеанса у Эрика, который давно переключился на исследование источника магических способностей и был увлечен новой задачей, не встретил Искандера. Искандер всегда живо интересовался делами лаборатории магии. И Никита подозревал, что дело не только в новых живых существах, что поступают на изучение прежде всего к виробологам, не только в обещании Искандера сделать для экспедиции в иномирье биозащитный вироб, но и в особом интересе к Ане. Искандер видел в Никите не соперника, а товарища по несчастью, что способствовало сближению. Когда Никита рассказал ему, что состав отряда полностью определился — только телепаты, Искандер спросил:

— Так значит вы можете начинать экспедицию прямо сейчас? Чего ждать-то! Вироб для вас готов давно. Да похоже он и не очень нужен.

— Лета мы ждем. Сейчас там холодно, зима. А мы пойдем пешком, что лучше в тепле делать.

— Жаль. Для тебя лучше было бы отправиться сейчас. Приключения и путешествия хорошо лишние мысли из головы выбивают.

— А в чем дело?

— Ты что, не знаешь ничего? И Аня в последнее время ведет себя как обычно? Плутонский гравилаб через неделю прибывает.

— Что прибывает?

— Ну, коллапсолет — лаборатория. Они работают над проблемой звездных врат. Три лаборатории: Плутон, Нептун 1 и Нептун 2. Хотя все они сидят за границей системы для безопасности. Работают там год, потом на год возвращаются на Землю для отдыха и переоснащения. Анин парень — пилот как раз на Плутоне. Так что ей теперь долго будет не до тебя.

Никита надеялся, что лицо его не дрогнуло при этом известии. Да и что, собственно, произошло? Искандер и раньше говорил ему, что у Ани кто-то есть. Просто Никита не думал об этом. Аня ведь нормальная девушка, как все девушки, не хочет жить одна, без сердечного друга. А красота, ум, талант позволяют ей выбирать из лучших. Собственно, у Никиты и так не было никаких надежд. Он же понял это сразу, не такой дурак. Но говорить дальше с Искандером почему-то было неприятно. К счастью Никита уже дошел до компота, можно было распрощаться, сославшись на дела.

А Аня Никиту действительно почти не замечала, и вскоре настал тот день, когда она сказала:

— Я завтра улетаю на Луну, наверное надолго. Ты уже вполне без меня проживешь, не маленький. Если что — не стесняйся, обращайся к Володе. Ербол и Сепе тоже будут рады тебе помочь.

— Он, что же, на Землю не прилетит? — спросил Никита.

Аня посмотрела удивленно, но не стала доискиваться до источника Никитиной осведомленности.

— Нет, сейчас они не надолго. У них не плановое переоснащение, а аварийное. Для Паши сейчас будет самый горячий период — он же отвечает за корабль.

Видимо Никита чем-то выдал себя, поскольку Аня добавила:

— Выше нос, Никита — покоритель вселенных. Придет когда-нибудь и к тебе праздник, не грусти. Мы еще не навсегда прощаемся.

Хлопнула дверь на балкон, где уже причалил вызванный Аней гравикар.

Вот и все. Никита подумал, что когда Аня вернется, нужно будет постепенно отойти от нее, получить свою квартиру. Лучше не здесь, а в Москве, поближе к лаборатории. Нет ничего более жалкого и противного, чем навязываться женщине, влюбленной в другого. Тем более если нет никакой надежды, если для нее Никита как ребенок. Так жить больше нельзя, рано или поздно он себя выдаст. А Аня наверняка не будет над ним смеяться, она же добрая. Скорее пожалеет. И это будет хуже всего. Придется уходить. Может уйти сейчас, пока Аня далеко? Нет! Это значит показать свою слабость. Никита не слабак, он выдержит.

Дни шли за днями, такие же серые, как погода за окнами. Никита вставал, на разминку не ходил — не было настроения. Наскоро бросал кусок в рот, вскакивал в гравикар и мчался в лабораторию или на тренировку к Андрею. Потом занятия с Володей, самостоятельная учеба, иногда слетать к Эрику на очередное обследование, и назад в Клязьминскую школу учиться допоздна, до упада. Поздно вечером, с одеревеневшими мозгами, Никита вываливался из гравикара, не включая свет, наощупь, шел мимо темных Аниных окон в столовую. Что-то запихивал в себя, что подсовывал ему услужливый домашний комп, мылся и валился в постель. Дурацкая робслуга каждый день убирала ее в отсутствие Никиты, так что каждый вечер приходилось стелить заново. Надо бы перепрограммировать, но Никита не знал, как это сделать. Хотел спросить Володю, но днем каждый раз забывал. Вспоминал только вечером. А тащить Володю из постели поздним вызовом было неудобно. Да и своя голова уже ничего не соображала, проще было застелить вручную, чем выслушивать объяснения. Такая вот жизнь.

В этот вечер, выползая из гравикара, Никита услышал какой-то звук. Анины окна были как всегда темны. Кто-то залез в квартиру? Никита пошел туда и увидел на фоне едва сереющего неба силуэт. Аню он узнал сразу. Он узнал бы ее, даже если бы ему выкололи глаза, отрезали пальцы, залили уши свинцом. Аня стояла у парапета, прижавшись лицом к стеклу, какая-то очень маленькая и беззащитная. Потом плечи ее вздрогнули слегка — другой бы не заметил, но зрение Никиты сейчас стало вдруг лучше кошачьего, и послышался тот самый звук, который привлек внимание Никиты. Аня плакала.

— Аня, ты… Что случилось?

Аня не ответила. Казалось, она не слышала Никиту. Нет, всхлипы стали реже, почти беззвучные — Аня старалась сдерживаться. Никита неожиданно для себя сделал то, на что, как ему казалось, не имел права: подошел к Ане, положил руки на ее плечи, прижал к себе, отрывая от холодного стекла. Аня не возмутилась, не оттолкнула, а повернулась, уткнулась лицом в грудь Никиты и зарыдала уже не сдерживаясь. Никита долго стоял так, гладя Аню по голове, пытаясь согреть ее, закрыть от темного холодного мира вокруг. Наконец Анины плечи стали вздрагивать реже, рубашка Никиты почти высохла. Аня справилась с собой.

— Что случилось, Аня? Что-то плохое с… ним?

Аня вдруг резко отстранилась, затвердела. Потом опять обмякла, прижалась к Никите.

— Спасибо, Никитушка. Ты такой милый. С ним ничего не случилось, все в порядке. Это со мной случилось, что я дура! — Аня опять резко отодвинулась — Никитушка, а я правда глупая? Ну почему я такая дура, не могу удержать того, кого хочу? А кто в меня влюблен, к тому я не стремлюсь. Ну скажи, Никитка, ты меня тоже дурой считаешь?

— Аня, для меня ты самая лучшая, самая умная, самая красивая — ответил Никита, чувствуя, как сердце бьется о гортань, перебивает дыхание, заставляя запинаться — Ты лучше всех! Я его совсем не понимаю. Думаю, что это он дурак. А может это просто ссора? Помиритесь, не надо так переживать.

— Нет — Аня опять прижалась к Никите — Если бы это была ссора! Мы не ссорились. Он настолько равнодушен, что даже поссориться мы не смогли. Это навсегда! — Аня опять всхлипнула.

— Спасибо тебе, Никита. Хоть ты меня понимаешь. А ты совсем не такой, как я думала. Ты гораздо лучше. А я все-таки дура!

— Ты самая лучшая. А я тебя понимаю, потому что я сам… — Никита остановился, этого говорить не следовало. Но Аня поняла и опять резко отстранилась.

— Что ты сам? Договаривай: ты в меня влюблен?

— Да! — это слово продралось сквозь горло Никиты как напильник сквозь ржавую железку.

— Бедный мой! — рука Ани неожиданно ласково погладила Никиту по щеке — Вот теперь я тебя тоже понимаю. А раньше ведь догадывалась, но была такая эгоистичная дура, что не обращала внимания. И поделом мне, правильно меня бросают! Сама виновата: надо быть внимательнее, добрее.

— Я никогда ни на что не рассчитывал — попытался оправдаться Никита.

Аня опять ласково погладила его по щеке: — Не оправдывайся, это я перед тобой должна оправдываться. Не ты мне боль причинял.

Аня вдруг обняла Никиту, притянула к себе:

— А ты действительно этого хочешь? Не будешь потом жалеть?

— Аня, о чем ты? Я не понимаю.

— Пусть сегодня хоть кому-то будет хорошо! Приятней дарить, чем принимать подарки. Ну же, иди сюда. Только пожалуйста не торопись, будь со мной нежен.

Никита знал Аню стремительной и грациозной в танце, знал сильной и твердой, как статуя Командора, надежной как тяжелый гравикар. А сейчас узнал еще одну Аню: маленькую и хрупкую, такую податливую, уютно уткнувшуюся носом в его шею. Лицо Никиты утонуло в ее волосах, невероятно пушистых и густых. Целый мир, пахнущий чем-то мягким и домашним, а на губах такая нежность, удивительный вкус счастья. Никита и не подозревал, что волосы любимой женщины могут быть такими вкусными. Губы Ани коснулись шеи Никиты там, где бился пульс, и стали делать что-то такое, от чего в жилы Никиты потекло ошеломляющее блаженство. Вампирша наоборот — не отбирает, а отдает. Теплые пальчики сцепились на его затылке, ласково зарылись в волосы, а потом стали все сильнее и настойчивее тянуть голову вниз. Лицо Ани запрокинулось и Никита коснулся губами ее глаз, почувствовал щекочущий трепет соленых и мокрых ресниц на своем языке. Никита осушил эту влагу, убрал эту соль, и ресницы затрепетали совсем по другому, радостно и нетерпеливо. Маленький точеный носик, округлая бархатистая щека и наконец губы — горячие, тающие, страстные. Тело Ани опять стало твердым. Твердым и обжигающим, как раскаленная сталь. Но Никита и сам уже изменился. Если Аня стала сталью, то он стал молотом, способным подчинить себе раскаленную сталь. Никита подхватил Аню на руки и бросился к двери ее комнаты.

Проснувшись, Никита не сразу сообразил, где он находится. Потом вспомнил все: это же Анина комната, Анина постель. Но только Ани рядом нет. Небо за окном серое, тусклый день конца зимы. Но на душе Никиты по весеннему солнечно и легко. Он быстро оделся и вышел в столовую. Аня была там, у терминала. Она повернулась к Никите и ласково улыбнулась. Никита бросился к ней, хотел обнять, но был внезапно остановлен резким жестом.

— Мы должны объясниться, Никита. Я прошу тебя никогда не вспоминать о том, что было этой ночью. Я прошу тебя считать, что этого не было. Иначе мы расстанемся навсегда.

Аня смотрела на Никиту неожиданно холодно и строго. Никита был ошарашен, ничего не мог понять. Почему она так вдруг переменилась?

— Аня, я… Но что случилось? Чем я провинился перед тобой? Вчера я совсем потерял голову, наверное я не должен был тебе ничего говорить. Но ведь ты сама захотела этого. Аня, прости!

Аня опять остановила Никиту взмахом руки.

— Не надо. Ты ни в чем не виноват. И тебе не за что просить прощения. Это мне нужно просить прощения у тебя. Это было мое решение, и я ни о чем не жалею. Все было хорошо. Мне было плохо вчера, а ты мне помог это преодолеть. И я тебе очень благодарна. Но пойми, я так не могу. Сейчас я успокоилась, мне больше не нужна твоя жалость, твоя поддержка. И я могу быть тебе только другом, не больше. Так что выбирай: или только дружба, или мы расстанемся.

Никита смотрел на бесконечно милое прекрасное лицо и за внешним спокойствием, в дрожи ресниц, в напряжении губ, чувствовал скрытое волнение. Нет, Аня не лишает его всей надежды. Она не любит его. Сейчас не любит. Но уже принимает как равного, даже как близкого друга. Это меньше того, что он хочет, но куда больше, чем он мог бы надеяться несколько месяцев назад. Тогда и надежды не было, а сейчас есть. Ради этого стоит жить и терпеть, притворяться холодным, как бы ни было это трудно.

— Я согласен! Я согласен на все, лишь бы не расставаться.

— Спасибо тебе, — Аня сделала шаг и на миг прижалась к Никите. Он опять ощутил на своих губах потрясающий вкус этих пушистых волос — Мне тоже не хотелось бы расставаться с тобой. — Аня отстранилась — Мне нужна твоя дружба. Но тебе будет трудно.

— Ничего, я переживу. — Никита постарался мужественно улыбнуться.

— Спасибо. — Аня ласково провела рукой по щеке Никиты и вернулась к тому занятию, от которого Никита ее оторвал.

Каждую неделю Аня исправно посвящала одно утро решению государственных вопросов. Немногие из знакомых Никиты делали это столь регулярно, насколько он знал. Никита и сам, как полноправный гражданин, имел такое право, но никогда не лазил в этот раздел информатория. Ему и своих забот пока хватало с избытком. А Аня не пыталась его заставить или заинтересовать, но сама исправно выполняла то, что называла своим гражданским долгом.

Устройство правительства в двадцать втором веке оказалось столь странным, что в свое время Никита просто не поверил в это, когда Аня ему впервые рассказала. Государственные решения принимались голосованием всех полноправных граждан. Точнее, не всех, а тех, кто хотел этим заниматься. Небольшие, в семь человек, Советы разных уровней избирались для принятия решений в чрезвычайной ситуации, когда правительство должно действовать быстро, и нет времени на всеобщее обсуждение и голосование, ну и для тех мелких дел, которые никого не заинтересовали. Для членов Совета участие в управлении было обязательной работой, тогда как для остальных — добровольной. В двадцатом веке люди читали газеты, чтобы узнать уже принятые правительством решения. В двадцать втором читали каталоги будущих решений, чтобы участвовать в обсуждении и голосовании. И голос любого мог оказаться решающим. Голос любого полноправного гражданина был равен голосу члена Совета, а любое принятое решение могло быть отменено, если количество последующих протестов превышало то большинство, которым было принято решение.

Несмотря на всю невероятность, такая система работала. Когда Никита в первый раз узнал о таком устройстве государства, он решил, что Аня его просто обманывает или сама обманута. В ответ на его саркастические слова о кухарке, управляющей государством, она вызвала на экран соответствующее сочинение Ленина, после чего у Никиты чуть кожа от стыда не облезла. Оказалось, что повторяя как попугай эту фразу, он сам обличал себя в напыщенном невежестве. Ленин писал, что он знает, что любая кухарка не может сейчас же вступить в управление государством, то есть прямо противоположное тому, что приписывал ему Никита. А дальше он писал, что даже кухарок нужно учить так, чтобы они оказались способными управлять государством. Собственно, это и видел теперь Никита вокруг себя.

— На материале конца двадцатого века мы изучали методы манипуляции сознанием, — сказала тогда Аня, — а эта фраза была как раз одним из типичных примеров. Не думала тогда, что она пригодится мне на практике, но вот бывает же…

А в двадцать втором веке и кухарок не было, и была Государственная компьютерная сеть — Государыня, как назвали ее в России, которая предоставляла всем необходимую информацию, была достаточно умна, чтобы интегрировать высказываемые мнения и могла мгновенно посчитать число голосов за и против. Да еще и само общество изменилось, исчезли бюрократические аппараты, не стало сложнейшей финансовой системы, упростились законы, не стало армии, полиции, судов, государственных и коммерческих тайн. Экономика стала просто техносферой, управляемой компьютерной сетью практически без участия людей. В других областях — науке, медицине, образовании для исполнения принятых решений существовали структуры, более похожие на известные Никите по его веку. За пределами Земли организация вообще напоминала армии двадцатого века, с жесткой дисциплиной. Но все эти системы были чисто исполнительными органами, их власть ограничивалась лишь пределами профессиональной деятельности, а подчиняться общим решениям для них было обязательно. Проблем с исполнением не возникало. Как объясняла Аня, во все века деятельность любого правительства была бы невозможна, если бы большинство людей выполняли его решения, соблюдали законы лишь по принуждению, из страха наказания. Это было даже в те века, когда правительства были чем-то предельно далеким от простых людей. Большинство все же понимало, что кто-то должен управлять, что даже плохое правительство, плохие законы лучше, чем никаких. А когда решения принимает не кто-то далекий от тебя, когда ты сам участвуешь в этом, то проблема с исполнением вообще исчезает. Если ты не сумел убедить других в своей правоте, то саботировать принятое решение глупо: в другой раз, когда ты добьешься своего, кто-то другой начнет саботировать твое решение. А дураков теперь нет, все понимают, что такие отношения были бы хуже для каждого.

Первое время Никиту изумляло отсутствие таких органов, как полиция, суд. Хотя ничего столь уж удивительного не было. Отсутствие денег, самой возможности иметь больше, чем другие, уничтожило мотивы девяти из десяти преступлений. Большую роль сыграла система всеобщей компьютерной слежки, заложенная еще в начале двадцать первого века и значительно усовершенствованная с тех пор. Впрочем, слежкой это называл Никита, и только первое время. Пока не убедился, что хотя компьютеры знают каждый миг жизни каждого человека, узнать от них что-либо о других людях совершенно невозможно. Неприкосновенность и тайна личной жизни — строжайший закон. Только совершенное преступление может нарушить тайну. Это такое же строжайшее ограничение программ компьютеров, как и полная открытость, отсутствие тайн в жизни общественной. Собственно, эта система действительно создавалась первоначально как система слежки для борьбы с терроризмом и преступностью. Создавалась еще в капиталистических демократических государствах. Но когда необходимость отпала, оказалось, что собираемые данные, уже обезличенные, превращенные в статистику, необходимы для правильной работы техносферы, обеспечивающей жизнь людей.

В целом отсутствие преступности не было чем-то удивительным. Школьное воспитание лишь довершало дело, сводя количество преступлений почти к нулю. В таких условиях, когда нет серьезных причин, невозможно получить выгоду и остаться не пойманным, только ненормальный мог сделать что-то противозаконное. А ненормальных не судят, ими занимаются врачи-психиатры.

Пожалуй, единственный закон, который многие хотели бы нарушить — ограничение рождаемости. Но примитивные противозачаточные средства прошлых веков уже не употреблялись. Для снятия блокировки требовалось содействие врача с довольно сложной аппаратурой, которая в свою очередь контролировалась компьютерами, включенными в сеть. Скрыть такое нарушение достаточно долго, чтобы его последствия нельзя было исправить, представлялось невозможным. С точки зрения фанатичного христианина или российского интеллигента конца двадцатого века все это было страшным нарушением прав человека. Но Никита понимал разумом необходимость таких мер. Да он и в своем веке считал ограничение рождаемости необходимым. А закон, по которому будущие родители должны не просто прожить вместе достаточно долго, выдержать тест на совместимость, но и сдать экзамен по воспитанию, считал довольно мудрым. В конце концов, в этом вопросе следует заботиться о правах не родителей, а детей. Им жить. Куда безнравственнее принцип, по которому дети выбрасываются в мир, их появления не желающий, не ждущий, и вынуждены с рождения бороться за право жить.

Серьезным недостатком государственной системы двадцать второго века Никита считал то, что если контроль над компьютерной сетью захватит какой-то человек, то он станет абсолютным повелителем планеты. Володя на его прямой вопрос ответил как-то, что да, такие попытки были. Правда еще до того, как сеть Общества, управляющего Фирмой, превратилась общепланетную Государыню. Сейчас возможность такого почти исключена. Государыня — не единственная сеть, связывающая людей. Вообще захватить контроль над нецентрализованной сетью сложно, а когда несколько сетей постоянно контролируют друг друга, это практически невозможно. И сами компьютеры перестали быть железными идиотами двадцать первого века, стало трудно их обмануть.

Никита конечно же пытался выяснить, во что превратилась за два века его прежняя специальность. Увы, метаязыки, на которых составлялись теперь программы для компьютеров, оказались недоступны его воображению. Их выражения больше всего напоминали какие-то философские сентенции, так что понять, как это помогает компьютеру решать конкретные задачи, Никите не удалось. Володя утешил его, сказав, что лет за десять интенсивных занятий Никита безусловно освоит один из языков. Конечно существовало и программирование в привычном для Никиты смысле, на языках, напоминающих компьютерные языки его времени, и даже на ассемблерах. Но теперь так создавалось лишь то, что Никита определил для себя как драйверы новых устройств. Непосредственно вторгнуться в сферу мышления и действий компьютера стало невозможно. В конце концов Никита вынужден был признать, что возможность захвата власти путем контроля компьютерной сети призрачна: слишком умны стали компьютеры.

Сейчас, глядя на Аню, Никита решился наконец спросить, почему она, так серьезно относясь к участию в управлении, не требовала этого от Никиты.

— А зачем тебе это? — отозвалась Аня — Сейчас это не принесет никакой пользы другим людям. А тебе полезней использовать свое время для учебы.

— Не в том вопрос. Я хотел спросить, а зачем это тебе?

— Мне? Вообще-то мне это интересно. Это очень близко к моей основной профессии. Только раньше я изучала, как происходит развитие общества. А тут могу в этом участвовать. Применять свои знания на практике.

— И получается?

— Пока не очень — слишком много нужно знать. Когда дело касается собственной профессии или жизни, почти каждый может принять правильное решение. Ну, хотя бы понять, как оно принималось. А вот чтобы заниматься этой работой постоянно, решать не только свои проблемы, нужен очень широкий кругозор. Так что пока я только учусь.

— Чему? Мне показалось, что, говоря языком моего века, ты хочешь сделать политическую карьеру.

Аня мило рассмеялась: — Можно сказать, что так. Видишь ли, я вовсе не гений психоистории. В ней я даже не поднимусь на тот уровень, что в танцах. Конечно, я смогу работать в этой профессии всю жизнь не хуже других, но лидером никогда не стану. Хотелось бы себя попробовать в чем-то еще.

— Аня, я все-таки не могу понять, чем может быть так привлекательна эта работа? Ты же говорила, что реальной власти она не дает. Если только в момент катастроф или других происшествий. Ученых я понять могу, а вот политиков… Что ты ждешь для себя от этого?

— Для себя? Уважения. Прежде всего, самоуважения. Ощущать себя кем-то. В танцах я это ощутила. Может я и смогу сделать еще два-три танца, но физически я смогу танцевать еще лет десять, не больше. И то если у меня не будет детей. В психоистории я середнячка. А вот политикой, как мне кажется, я заниматься смогу. И реальная власть там есть. Мнения членов Советов обычно определяют решения, хотя формально они имеют тот же один голос, что любой человек Земли. Все дело в умении понять других, найти противоречия в их позициях, найти общее. Это не многие могут. Часто люди спорят, не понимая, что хотят одного и того же, просто выражая это разными словами. Главное в работе членов Советов — найти общее в противоположных точках зрения, а не навязывать свою. И объяснить это спорщикам такими словами, чтобы они поняли и примирились. За это и уважают членов Советов.

— Значит стимул не власть, а уважение?

— Да, именно. Очень приятно сознавать, что твои слова для многих решающие, что они подчинятся тебе, хотя вовсе не обязаны это делать. Только это очень трудно. Нужно и психологией владеть, и логикой, и многим другим.

Заниматься политикой, чтобы просто найти себя? Не ради денег, не ради власти, просто ради уважения и самоуважения. Но ведь и некоторые из политиков двадцатого века были такими же. К сожалению, единицы. Слишком сильно было в том веке давление жизни, боязнь нищеты, желание обеспечить потомков. Да и сама политика в двадцать втором веке стала иной. Без грязи, без риска, ничего не дающей в материальном смысле, но и требующей куда меньше. Требующей не потери совести, друзей, а просто очень широких знаний, учебы, интереса к людям, к их проблемам. Никита вынужден был признать, что Аня вполне способна заниматься этим. И решил для себя впредь больше внимания уделять общественным вопросам. Ну, хотя бы, чтобы лучше понимать Аню.

Хотя Никита и обещал забыть происшедшее в ту безумную ночь, он, конечно, не собирался это делать. Да и Аня не забыла ничего. Их отношения теперь стали совершенно другими. На первый взгляд могло даже показаться, что они ухудшились. Прежнее ровное спокойствие Ани исчезло, теперь она могла быть порой капризной, даже раздражительной. Могла даже накричать на Никиту. Но он не обманывался в причинах. Аня считала его теперь настоящим другом, самым близким. Человеком, которому можно доверять, при котором можно проявить слабость, который не обидится, поймет и поддержит. Никита принимал эти новые отношения спокойно, как признак доверия, близости. Тем более, что Анин характер вовсе не был тяжелым. Изредка она могла вспылить внезапно, без видимой причины. Но была столь же отходчива, легко признавала свою неправоту. И еще она была не обидчива. Она так же готова была выслушать и поддержать. Уже без малейшего оттенка превосходства, снисходительности старшего к младшему. А когда у нее было хорошее настроение, жизнь Никиты и вовсе сияла весенним солнышком. И надо заметить, что хорошее настроение у Ани появлялось куда чаще, чем плохое.

Эти новые отношения Никите определенно нравились. Потому что куда легче перенести чужие вспышки, чем все время давить себя, следить за каждым своим словом. А главное — потому, что теперь их отношения стали ближе, интимнее. Аня ни с кем не раскрывалась так, как с ним. И теперь Никита точно знал, что у него нет соперников. На своем прежнем возлюбленном Аня поставила прочный крест. А другие мужчины были для нее только друзьями, причем не такими близкими, как Никита. Теперь он мог задать ей любой вопрос, тайн больше не было. Хотя Никита понимал, что и сам он обязан быть столь же откровенен. Да и злоупотреблять правом на вопросы тоже не следовало.

И еще изменившиеся отношения с Аней стали проявляться в совсем уж приятном, в ее увеличившейся заботе. Она стала чаще заказывать для совместных завтраков и ужинов то, что нравилось Никите. Ведь заметила же, запомнила. Вот Никита не смог бы с уверенностью сказать, что нравится Ане из еды. Стала, что совсем замечательно, сама будить его по утрам. Аня была из жаворонков, любила рано ложиться и рано вставать. Но Никите создавала наиболее удобный временной ритм. И еще стала сама подбирать Никите одежду. Неистребима эта черта в женщинах. Мужику — что, было бы тепло и удобно. А она видит какие-то тончайшие различия в стиле, считая непонятно почему, что вот эта рубашка, вот эти брюки лучше идут Никите. Хотя сам он не чувствовал ни малейшей разницы. Сам он не замечал, во что Аня одевается — она способна украсить собой любую одежду. И самая лучшая одежда на прекрасной женщине — та, которую не замечаешь, которая не отвлекает внимания. Но подчиняться ее требованиям примерить то, другое, третье было приятно. Так же как и то, что она стала забегать к Никите и вертеться перед ним, демонстрируя какой-нибудь новый придуманный ею стиль.

И еще Аня стала тренировать Никиту по бою. Никита уже знал достаточно, чтобы понимать, что у Ани высокий ранг в этой области. В разговорах они ранги не обсуждали, но он же видел, сравнивал. А мастеру трудно бывает учить новичков. Нужно ведь смирить себя, опуститься на несколько уровней, чтобы понять почему у другого не получается то движение, которое для тебя давно стало таким же естественным, как дыхание, как езда на велосипеде. И поддаваться, поддаваться, чтобы у ученика не закрепилось в подсознании ощущение непобедимости противника. Далеко не все мастера способны на такое, а Ане самой пришлось учиться под руководством Угомона. Но она не отступала, говоря, что надо же Никите научиться бить женщину. А то он может в критический момент замешкаться, растеряться, как с той эльфийкой.

В общем, она была права: на первых уроках Никита не мог заставить себя ударить, причинить боль. Он ведь знал уже, как потрясающе нежна эта кожа, какое наслаждение получает рука, мягко движущаяся по этому совершенству. Инстинктивно, избегая ударов, он старался поймать Аню на прием, скрутить, обездвижить. Ха! Бороться с осьминогом в мыльной пене. Он знал, каким мягким и податливым может быть тело балерины. Теперь же он узнал, что оно может быть и невероятно твердым, увертливым, как намасленные рычаги паровой машины. А рук и ног может быть не по паре, а восемь, десять, сколько нужно, чтобы схватить и связать его руки, ноги, тело. И хотя Аня была физически немного слабее Никиты, вырваться из ее захвата он не мог. И еще он узнал, что эти маленькие кулачки могут бить больнее палки. С болью и травмами ушла жалость, страх, Никита стал бить. И узнал, что опасения его были напрасны — не так-то просто было в Аню попасть. Аня не жульничала, не переходила в ускоренное время, в котором обычно сражалась с Володей, но, как каждый мастер, имела резко выраженный индивидуальный стиль. Угомон объяснял, что так и должно быть. Мастер не заучивает раз навсегда установленный способ движения, прием, но изменяет его, приспосабливая к своим физическим параметрам, к своим моторным навыкам. Высокий худой Володя любил альпинизм и скалолазание. У него была потрясающая растяжка: поднять ногу и поставить ее рядом с собственным ухом он мог так же легко и естественно, как Никита почесать нос. Привыкший пауком ползать по скалам, он и дрался как паук, способный переходить от полной неподвижности к стремительной атаке. И совсем не так, как дрался огромный Угомон, чьи толстенные подушки мышц и сала не мог пробить никакой удар, а немногие уязвимые точки он умело прятал. Угомон казался вообще неуязвимым, по крайней мере для тех, кто не в одной с ним весовой категории.

— Единственный способ справиться с Угомоном — сказала как-то Аня — это убежать от него.

Но и убежать от Андрея тоже не просто. Неповоротливость его обманчивая, медвежья. Может он двигаться стремительно, а по выносливости лошадь не идет с ним ни в какое сравнение. Просто он ленив, точнее экономен в тратах энергии. Потому и медлителен вроде бы.

Анин стиль основан на великолепной гибкости, акробатических трюках, которые были обычны для фильмов двадцатого века, но в настоящих боях не используются. Но в исполнении Ани служат настоящим оружием. И на ее врожденной или выработанной танцами способности видеть рисунок движений на десять шагов вперед. Обмануть ее невозможно, а она готовит ответ на твое нападение еще до того, как ты его задумал, чувствует, что ты будешь делать это именно так, а не иначе. Отсюда впечатление необычайной быстроты. Никита вспомнил, как лихо отплясывал он с Аней в новогоднюю ночь. Лихо? Подвыпивши он был. Это у Ани действительно лихо получалось. Она ведь не только сама танцевала и Никиту направляла, но и успевала предугадать его ошибки, неуклюжесть, парировать их, чтобы создавалось впечатление, что так и задумано было. А в бою Аня могла не только Никиту разделать как младенца, но и Ербола с Сепе. Только у Володи получалось с ней на равных. Учителю положено быть лучше всех в таких вещах, вот он и старался. А Аня и не старалась вовсе — талант! Да еще Угомон — ему Аня просто не могла ничего сделать. Ошибки и она совершала порой, а Угомон глазами не хлопал и ошибок не прощал, если не хотел, конечно. Вот так с синяками и шишками шло обучение Никиты. А порой и с переломами. Не двадцатый век — рядом с залом комната с медицинским терминалом. Любые травмы лечит, кроме повреждения мозга. Потому на тренировках особое внимание и осторожность с ударами в голову. Все остальное не смертельно и требует лишь большего или меньшего времени на починку. Простые переломы, скажем, восстанавливаются за три-четыре часа полностью.

Еще Аня стала серьезно заниматься с Никитой танцами. Он догадывался: не в том дело, чтобы танцевать научить, а развить то самое чувство движения и равновесия. Видно для танцев были у Ани свои методы, которые она считала более эффективными в обучении. Каждое утро таскала Никиту не в общий зал, где хоть и простор, но много народу глазеет, а в небольшой, специально заказанный ею, танцевальный, с экранами-зеркалами по стенам. И видеозапись. Очень удобно: во время танца смотреть на себя недосуг. А тут запись пустил и видишь себя со стороны, со всех сторон, в натуральную величину и в объеме. Занятия эти были приятны, куда приятнее чем бой. Хотя и в отличие от боя ругала Аня Никиту нещадно за тупость, невнимательность, плохую координацию. Но что-то получалось. Потом танцы усложнились, Аня ровный пол стала заставлять предметами: кубами, лестницами, пандусами. Получалось что-то похожее на американские мюзиклы пятидесятых. Американской кинозвездой Никита может и не стал бы, но скоро так насобачился, что вполне мог бы танцевать в двадцатом веке в каком-нибудь кабаре. А потом пошло уже совсем сложное: танцы-импровизации. Где Аня сама задавала рисунок, которому Никита должен был следовать, но уже не прощала ошибок. Слава богу, хоть падать Никита научился без последствий. Аня-то не падала. Но прогресс был — помогали занятия боем, те навыки. А танцы привели к такому прогрессу в боевом искусстве, что даже Угомон был удивлен. Все дело в том, объяснила Аня, что танцевать с ней Никите приятно и он очень хочет научиться этому, не замечает трудности. А для боя у него такой эмоциональной подпитки нет.

Как обычно, Аня была совершенно права. В своем двадцатом веке Никита занимался карате с увлечением. А сейчас ходил на тренировки через силу, понимая, что иначе не стоит соваться в небезопасное иномирье. Так ведь в его веке умение хорошо драться было не столь уж и частым, вызывало уважение окружающих, поднимало уверенность в себе. Да и в жизни порой оказывалось не лишним. А здесь никому не придет в голову выяснять таким образом отношения или самоутверждаться. По крайней мере, в недетском возрасте. В мире, где боевые навыки имеют все, искусство это обесценилось. А отсутствие его не унижает, поскольку нет практической необходимости. И выделиться в нем можно только чем-то совсем уж особенным, вроде непобедимости Угомона. Да и Угомона, как догадывался Никита, любят и уважают совсем не за бойцовские способности. А так просто жаль время терять. Вот с Володей он занимается теорией гравитации, например.

Первые гравитационные двигатели были созданы в конце третьей четверти двадцать первого века. Поскольку они создавали тягу, строго параллельную вектору напряженности гравитационного поля, то построенные на их основе гравилифты могли лишь поднимать за пределы атмосферы космические корабли с реактивным ионным двигателем. Однако и это означало революцию в освоении космоса, поскольку отпали экологические ограничения, связанные с работой реактивных двигателей в атмосфере Земли. Следующий шаг — гравитационный двигатель, создающий не только вертикальную, но и боковую тягу, появился в начале этого века. Он означал революцию в транспорте: орбитальные челноки, суборбитальные баллисты и атмосферные гравикары используют только бесшумные, экологически безопасные и очень надежные гравитационные двигатели. Однако межпланетные полеты по-прежнему требуют реактивных ионных или термоядерных двигателей. Гравитационный двигатель ведь не является безопорным, но передает свою отдачу непосредственно источнику гравитационного поля, и потому может работать только вблизи планет.

В 2151-м году был создан первый микроколлапсар — линзовидная область пространства с измененной структурой. Микроколлапсар был назван по аналогии с предсказанными теоретически в двадцатом веке коллапсарами, или черными дырами — погасшими звездами, сжатыми гравитацией до разрыва пространства. Однако физически микроколлапсар не имеет ничего общего с теоретической черной дырой. Как установили еще в середине прошлого века, при высокой напряженности поведение гравитационного поля отличается от закона гравитации Ньютона, лежавшего в основе теорий двадцатого века, что делает невозможным появление природных коллапсаров. Микроколлапсар создается встречными гравитационными импульсами, имеет очень малую массу покоя и стабилен лишь в полях гравитационного сжатия. Чудовищный градиент поля на поверхности микроколлапсара разрушает любую попадающую на него материю, превращая ее в поток квантов. Микроколлапсар является идеальным двигателем фотонного звездолета, а также реактором энергостанции, топливом для которого может служить любое вещество. Однако применение коллапсарных реакторов на планетах запрещено, и коллапсолетам также запрещено генерировать микроколлапсары вблизи планет. Это связано с тем, что микроколлапсар мгновенно распадается при отключении полей сжатия только в вакууме. Если на его поверхность падает поток вещества, то время жизни микроколлапсара пропорционально квадрату плотности потока и может достигать секунд, даже минут. А трансформация вещества в кванты создает мощную фотонную тягу при ничтожной массе коллапсара. Так что вышедший из-под контроля коллапсар может пронзить насквозь корабль или планету, распавшись уже за их пределами, в космическом пространстве. А выделившаяся при этом энергия вызовет чудовищную катастрофу. Вероятность такого отказа техники достаточно невелика, чтобы использовать корабли-коллапсолеты, но для населенной планеты чрезмерна. В 2158-м Михил Гончарский из Московского Университета показал теоретически, что если совпадают характеристические числа двух коллапсаров и их главные оси, то центральные плоскости коллапсаров оказываются совмещенными в надпространстве. То есть, если пустить поток вещества на поверхность одного такого коллапсара, то поток квантов выйдет с поверхности другого. Причем задержка времени будет нулевой независимо от расстояния. Это было названо эффектом звездных врат. Считалось однако, что этот эффект не имеет практической ценности, поскольку невозможно выровнять характеристические числа и установить оси с нужной точностью. Однако в 2167-м группа Алана Костли открыла эффект самонаведения. Оказалось, что между микроколлапсарами существует надпространственный обмен энергией, импульсом и моментом импульса, величина которого обратно экспоненциальна разности характеристических чисел и углов главных осей, и вызывает сближение этих параметров. То есть, если сделать характеристические числа и оси достаточно близкими, причем уже с реально достижимой точностью, то коллапсары сами через некоторое время придут к точному соответствию и превратятся в абсолютно жестко связанную пару. В принципе любая пара коллапсаров должна сближаться, просто процесс этот при больших расхождениях столь медленный, что может занять миллиарды лет. У связанной пары коллапсаров любое воздействие на один коллапсар передается и на другой, так что разорвать эту связь уже невозможно. И уничтожить связанную пару можно только одновременным выключением сдерживающих полей в вакууме. Такая пара может служить средством мгновенной связи. Связь корабля с планетой таким образом невозможна, поскольку вектор скорости является одним из характеристических чисел, то есть оба коллапсара должны двигаться с одинаковой скоростью. Временные задержки сигнала в пределах Солнечной системы не столь велики, чтобы использовать такое капризное и опасное средство связи. Однако на межзвездных расстояниях такая связь была бы полезна. В 2173-м молодой теоретик из школы Гончарского Владимир Пустовитов показал, что можно создать микроколлапсар тороидальной формы, обладающий теми же свойствами, что и линзовидный коллапсар. Но в центре тороидального коллапсара появляется область, лишенная гравитационных полей, через которую может передаваться по надпространственному каналу не только энергия, но и не разрушенное вещество.

Самое интересное, что Никита оказался вполне способен освоить математику теории гравитационных двигателей. Вот на теории коллапсаров он споткнулся. Но Володя утешил его, сказав, что эта теория в школе и не изучается. Это удел лишь студентов-физиков на втором, уже институтском, цикле образования. А теория Пустовитова вообще доступна лишь физикам-теоретикам, причем специализирующимся на гравитации…

Резкий удар под дых согнул Никиту пополам. А когда удалось разогнуться, он услышал сердитый голос Ани:

— Опять заснул, тетеря. О чем ты только думаешь во время боя! Внимательнее, сосредоточься.

Нет, не интересно теперь Никите учиться драться. Здесь учиться этому начинают рано, когда все дети проходят драчливый период. А потом, когда интересы уходят в другое, накопленное мастерство может само себя поддерживать. Приятно делать то, что уже умеешь. Но не для Никиты. Права Аня со своими танцами. Там Никита прогрессирует хотя бы потому, что ему очень приятно быть рядом с Аней, держать ее в своих объятиях и чувствовать, что ей это тоже нравится. И небольшая часть этого прогресса дает вклад в обучение бою.

Потому ли, по другому, но настал тот момент, когда в схватке Никита достал Аню по-настоящему. Это потом он догадался, что Аня поддалась. Но тогда он смотрел с остановившимся сердцем, как она согнулась, прижав руки к животу. И было ему наверное не менее больно. Однако Аня справилась, выпрямилась с бледным лицом, улыбнулась окровавленными губами и сказала: — Молодец!

Пришлось и Ане в этот день воспользоваться медицинским терминалом, да еще на пару часов. Но она была довольна успехом ученика. А вечером, во время занятий, Володя вдруг сказал:

— Пенек ты все-таки с глазами еще, а не настоящий человек. Смотри, не смей мне Аню обижать.

Никита был поражен: — Но я… Да ведь она сама поддалась. Она же меня может как хочет…

— Да разве я о том? Я сказал: Аню береги, не смей обижать. Таких, как она, в этом мире мало. Сколько было умных, красивых, талантливых, ради ее улыбки на все готовых. А вишь ты, как обернулось! Оказалась, ее судьба — двухвековое ископаемое. Так что смотри! Если что — я тебя в порошок смелю и в кислоте растворю.

Никита понял наконец, что хочет ему Володя сказать. И не обиделся. Похоже Володя ревновал. И еще был уверен в том, на что Никита только надеялся.

— Да я люблю ее больше жизни. Она сама приказала, чтобы между нами была только дружба. Ты думаешь, она может относиться ко мне иначе?

Володя внезапно улыбнулся:

— Может. Как учитель, я тебе точно говорю, что любим мы не того, кто нам что-то хорошее сделал, а того, кому мы сами помогли, в кого душу вложили. Самые трудные ученики потом милее всех становятся. А ее стараниями, да на наших глазах, ты из пенька человеком делаешься. Раз приказала только другом, так и будь ей другом. Слова лишнего не скажи. Нужно будет — сама все тебе скажет. Помни, что на самом деле она не такая холодная, какой всегда хотела казаться. Просто с детства у нее было слишком много поклонников, приходилось отваживать.

— Володя, а ты тоже…

— Нет, я-то всегда был только другом. Я же моложе и вообще… Я перед ней благоговел! В общем, помни, кто она и кто ты. Не обижайся, это я так, для профилактики. Пока ты ничего плохого не сделал. Но уж теперь ты просто обязан человеком стать.

Так в трудах и заботах подходил к концу первый год пребывания Никиты в новом мире. Весны он практически не заметил — вздохнуть некогда было. Только и заметил, что в иномирье тоже наступила весна — как-то резко потеплело, лес на какой-то миг покрылся цветами, потом распустились листья. Однако и это его не сильно затронуло, поскольку с приближением весны вылазки в иномирье становились реже. Просто нечего было изучать больше в коротких экспедициях. А на Земле как-то неожиданно подступил май и Никита вдруг обнаружил, что подготовка к экспедиции подошла к концу. То, чему он еще не успел научиться у Угомона и Ани, потребует многих лет тренировок. То, чем он занимался с Володей, можно было прервать на время, и очень кстати: даже ожившим ископаемым нужны каникулы. А начались эти каникулы еще здесь, на Земле. Дело в том, что в своей первой жизни Никита не занимался водным туризмом, а экспедиции, возможно, придется ходить по рекам в мире эльфов. Во всяком случае лодки войдут в комплект снаряжения. Потому водный поход был запланирован на начало мая, чтобы научить чему-то Никиту, да и остальные участники освоились с новыми для себя надувными экспедиционными байдарками. Но кажется Аня с Володей опять решили превратить этап подготовки в праздник — во всяком случае они что-то темнили по этому поводу.

Гравикары опустились в Бологом — чуть больше полчаса лета по нынешним временам. Разобрались по рюкзакам и пошли. А потом… Никита просто не поверил своим глазам: та самая, из его века. Которая длинная, зеленая, колбасой пахнет, но не колбаса. Электричка, то есть. И рельсы, на которых она стояла, тоже самые настоящие. Единственный путь, вообще-то, там, где раньше должно было быть много путей, где должны были стоять грязные товарняки и пролетать изящные скоростные. Сейчас ничего этого нет. Кругом лес, несколько заброшенных домишек, здание вокзала в стороне выглядит ухоженным, но каким-то мертвым. Видно, что оставлено как архитектурный памятник. Как покойник после смерти выглядит более чистым, ухоженным, чем был при жизни. И среди этой глуши совершенно живая, настоящая электричка. Правда уже через минуту Никита сообразил, что проводов сверху нет и токосъемники опущены. Ну да, со сверхконденсаторами провода и не нужны, энергию на себе можно возить. Но все остальное в точности, внутри тоже, как убедился Никита, влезая в электричку с низкой платформы. Впрочем, не совсем уж в точности: электричка сияла чистотой, какой никогда не было у настоящих поездов. В ней не было сломанных скамеек, оторванных полок, открученных винтов и гаек, исчерканных стен. Так она могла бы выглядеть, когда только с завода ее выпустили. Так что все же музей. Но живой, постепенно наполняющийся людьми с рюкзаками. Людьми, одетыми тоже совершенно необычно для века двадцать второго. Одетыми как туристы в двадцатом веке. В брезентовые штормовки, джинсы, вибрамы. Не в моделях дело, а в том, что все это было… не новым. Штормовки облезлые, выгоревшие, кое где грубо зашитые байдарочным швом, штаны пузырящиеся на коленях, с оттянутыми карманами, ботинки исцарапанные, скукожившиеся по ноге. Это в веке, когда и одежду-то не стирали, а просто брали новую из линии доставки. Как объясняла Аня, по каким-то эколого-технологическим причинам дешевле новую сделать, чем стирать старую и потом воду очищать. Но это в городе. А тут все в старье, и видно, что долго старались, чтобы такой вид придать. Просто маскарад какой-то.

— Аня, куда мы едем? Я думал, что на реку, а тут то ли музей, то ли карнавал.

— Традиционный фестиваль истории туризма. Никитка, многие мечтают на него попасть, но немногим из них удается. Так что цени и скажи потом спасибо Угомону — это его стараниями мы здесь. Ну и еще река с порогами, как раз тебе для обучения. Так что два в одном, как в твоем веке любили говорить.

— Конечно спасибо Угомону, но честно говоря я не понимаю этих ваших пристрастий к играм в старину. Ну ладно, мы в двадцатом веке, как ты говорила, играли в старину пытаясь бежать от действительности. А вы тоже бежите от действительности? А ведь современная жизнь выглядит вроде бы счастливой, беспроблемной. И почему в двадцатый век? Что в нем-то было такого хорошего?

— Столько вопросов сразу! Давай по порядку. Да, мы тоже в каком-то смысле бежим от действительности. Только не всей жизни, а работы. Такова особенность мозга, что он не может постоянно оставаться в напряжении. Даже если работа очень нравится, даже если доставляет удовольствие. От всего нужен отдых, в том числе и от удовольствия. А лучший отдых — резкая смена обстановки. Отсюда туризм и прочее. В сущности все искусство в каком-то смысле бегство от действительности. Потому то искусство, что очень хорошо отражает эту самую действительность, не слишком привлекает. Портрет, нарисованный художником, лучше фотографии. Почему игры в старину? Ну, это просто. Дают самую резкую смену обстановки, заставляют играть роль. Так что происходит не просто смена внешнего окружения, но и внутреннего облика. И еще позволяют не утратить связь времен, ощутить себя звеном в цепочке, проследить эту цепочку. Почему двадцатый век? А чем он хуже других? В двадцатом веке разыгрывали Бородинскую битву в старинных мундирах, а в двадцать втором туристы и барды двадцатого — такая же экзотика старины, как в двадцатом гренадеры и дамы в кринолинах. Не заводись, Никитка, мы такие же, как и вы были. Люди не очень изменились.

— Ну ладно. Но ты не находишь, что для этого искусственно мять и пачкать одежду — это несколько…

— ВЫПЕНДРИВАЮТСЯ

Аня произнесла это на языке двадцатого века. В двадцать втором тот же смысл передавался другим словом. А Никита вспомнил разрывы, искусственно и искусно нанесенные на новенькие левисы и ли, тщательно растрепанную бахрому и свои усилия на создание потертостей. И ему стало смешно.

С лязгом захлопнулись двери, электричка дернулась и застучала по рельсам. За окном плыл лес, темные сосны и ели чередовались с прозрачной зеленью еле проклюнувшихся молодых листочков. В вагоне уже расчехлили гитары, послышался струнный перебор, ровный гул голосов. И Никиту захватило ощущение дежа-вю. Он уже ехал в такой электричке, в такой веселой компании, рядом с такой замечательной девушкой. Да, конечно же он ездил в электричках в своем веке. И компания тоже была веселой, но тогда кроме них в электричке были и другие люди. Усталые или пьяные, грустные и озлобленные, просто тупо равнодушные. И множество мешков, сумок, тележек. И ненавидящие толчки в спину. Туристов не любили тогда, старались выместить на них всю тяготу убогой жизни, все накопившееся раздражение от сотен ежедневных мелких обид. Ведь они были не такие, они ехали не по делам, не по торговле. Свободные, они ехали развлекаться. Но самое страшное даже не это — отдыхали иногда все. Но они отдыхали не так, как большинство. И эта непохожесть скребла по огрызкам душ, высекая ненависть. Сейчас все иначе, сейчас вокруг все свои. А как раз такого с Никитой в той жизни не было. Так что ощущение, что все это уже было, обманывало.

Электричка ехала без остановок и недолго, минут пятнадцать всего. Потом остановилась, двери лязгнули и началась выгрузка. Станция в глухом лесу — так сначала показалось Никите. Потом он разглядел станционный домик. Бело-желтый, кирпичный, как самые старые, сталинские еще, постройки. В той жизни ему не часто такие встречались. Потом недолгий марш по протоптанной тропинке. В эпоху Никиты здесь должно было быть приличных размеров село, а сейчас только лес кругом. Города-горы втянули в себя всех. Сознание мельком отметило лязг тронувшейся в обратный путь электрички. Высокий железнодорожный мост сохранился от прошлого — сейчас уже поезда по нему не ходят, рельсов нет. Аня повела всех на мост, через реку. Сверху прекрасно были видны плавный изгиб черной реки, зеленая поляна в ярких пятнах уже проклюнувшейся мать-и-мачехи. Синее с легкими облачками небо, воздух удивительно прозрачный и светлый, и лес тоже удивительно прозрачный и светлый. Все сияет какой-то первозданной чистотой. И петли реки крутят куда-то далеко-далеко в желтых, покрытых сухой прошлогодней травой, берегах. Летом густая зелень создаст куда более однообразный и тяжелый тон. И воздух пока еще такой свежий, бодрящий. А на поляне уже устраиваются первые группы, раскидывая яркие цветные мазки своего снаряжения.

Ербол с Сепе только сбросив свои рюкзаки побежали проведать знакомых, а Аня осталась с Никитой учить его надувать экспедиционные лодки. Да по совести учиться там оказалось нечему. На стыковку весла из почти невесомых, но очень прочных трубок и натяжку пленочных лопастей требовались буквально секунды. Хотя пожалуй Никита не догадался бы сам, что весла потом нужно пристегивать к рюкзакам специальным торчащим из середины канатиком с карабином. Это чтобы ветром не унесло. А на воде весло пристегивалось к специальному ушку на деке байдарки рядом с местом гребца. Пока Никита собирал все четыре весла, Аня развернула пакет с самой байдаркой и разложила на земле. Байдарка была сделана из тончайшей прозрачной пленки невероятной прочности. Может пуля бы ее и пробила, но, к примеру, топором и стараться не стоило. А вес двухместного судна едва превышал килограмм. Пришлось перед надувкой и байдарку крепить за нос и корму к колышкам, тоже от ветра. Конструкция байдарки была каркасно-надувная, то есть с каркасом из надуваемых до нескольких атмосфер трубок из той же пленки. Так что вся сборка состояла в том, чтобы качать до полного опупения, пока трубки не станут достаточно жесткими, небольшой ножной насос, а потом перекрыть соединительные клапана. Почетную обязанность качания насоса Аня конечно предоставила Никите, как матросу. Да он и не протестовал даже про себя. Не мог же он позволить Прекрасной Даме заниматься таким нудным делом. Не по мужски бы это было.

В общем, Никита качал, а монотонная работа вызывала в нем такие же монотонные и бредовые мысли. Электричка снова пришла на станцию, и на берег высыпала новая толпа. И Никита неожиданно сообразил, что нигде еще в двадцать втором веке не видел одновременно столько народу. На корриде в Испании… нет, там пожалуй тоже было поменьше. Странно это: ему говорят, что Земля чуть ли не перенаселена, что на ней живет шестнадцать миллиардов человек. А он везде был в небольших компаниях, полупустых залах, малолюдных коридорах. По сравнению с этими домами-городами, Москва конца двадцатого века кишела людьми как муравейник. А сейчас нет этих толп и массовых сборищ. Да для них даже и места нет, если только как вот здесь, на природе. Все дело в этих гипердомах. Еще бы, на тысячу жителей одного этажа приходится площадь в четыре квадратных километра. Есть где аукаться.

Впервые такой проект Фирма разработала как эко-дом еще в середине прошлого века. Потом хотели строить их на севере России, где в обычных городах жить было не так и удобно. И в конце концов по иронии судьбы первый гипердом был построен во Франции. Тогда Фирма предполагала построить там одно из своих производств, а противники ее сумели провести через правительство запрет на продажу земли под поселок для работников. Ведь предприятия Фирмы не просто были успешными рыночными конкурентами, но демонстрировали совершенно иной образ жизни, иные отношения между работниками и нанимателями. Это была уже не экономическая, а политическая конкуренция. К счастью землю под само предприятие Фирма уже купила. Вот тогда и решили обойтись имеющейся довольно небольшой площадью, разместив там и производство и жилье для двухсот тысяч человек — намного больше, чем требовалось на самом производстве. И почти полностью роботизованная техника Фирмы построила чудовищное сооружение всего за четыре года, причем обойдясь для работы территорией лишь чуть большей основания самого дома.

Бездефектные монокристаллы, способные выдержать чудовищные напряжения в километровых конструкциях, были известны еще в двадцатом веке. А ученые Фирмы создали технологии, позволяющие получать их дешево и из самых распространенных материалов. Ведь почти всюду земля или скалы состоят в основном из кремния, кальция, углерода и железа, ну и конечно вездесущего кислорода. А разные горные породы получаются лишь разными сочетаниями этих самых распространенных на планете элементов. На использовании этого «подножного корма» и была основана строительная технология. Сначала на большой глубине, у дна подвала будущего дома, строился термоядерный реактор. Затем за счет его энергии вокруг выбирались породы и перерабатывались тут же, на месте, в строительные материалы. Дом рос одновременно вверх и вниз. Гигантский, километровой глубины, подвал был необходим, чтобы вес дома соответствовал вынутым из под него породам — сооружение как бы плавало в земле, не нарушая равновесия коры. А потом подвал использовался как вместилище экосистемы дома — для производства пищи в технологии клеточных культур, очистки воды и переработки всех отходов. Потом к ним добавили и другие производства — основу линии доставки. Так что дом-город даже кислородом снабжал себя в основном сам, за счет своих же биотехнологий и внутренних парков. Наружу выделялось лишь избыточное тепло реактора, создавая над каждым домом огромный столб теплого воздуха. Впрочем, даже тепловыделение гипердома было гораздо меньше, чем у соответствующих размеров города двадцатого века.

Конечно построить дом только из подножных материалов почти никогда не удавалось. Все зависело от конкретного состава горных пород. Что-то недостающее привозили, что-то избыточное увозили. Но это была обычно лишь малая часть используемых материалов. У современных домов сразу после пуска термоядерного реактора в путь из подвала отправлялись автоматические кроты, прокладывающие тоннели к соседним домам. Тоннельная транспортная сеть соединяла все дома одного континента, обеспечивая незаметные перевозки материалов и техники. Люди в принципе тоже могли пользоваться этими путями, но не пользовались — слишком медленно и скучно. По воздуху-то приятнее. У того первого дома внешние перевозки еще шли по обычным дорогам. Но все равно строительство произвело на французов необычайное впечатление. Тогда все были помешаны на экологии, а Фирма показала, как самая современная строительная технология может действовать не нарушая экологии. Ведь удивительным образом одним из «отходов» строительства был обычный кислород. Он высвобождался в процессе переработки горных пород и выпускался в воздух. Так что в окрестностях дома во время строительства дышалось легче, чем в лесах даже. И потом жители дома долго считали себя счастливцами, пока не появились следующие, еще более совершенные дома. Ведь на сотнях этажей на каждого жителя приходилась площадь куда большая, чем в обычных крупных, но плоских городах. А вот гигантские залы для собраний огромных толп в этих домах не проектировали. Жителям предлагалось общаться по сети или собираться в куче небольших кафешек на всех этажах и отнюдь не массовых спортзалах, где не было трибун для зрителей. Что неплохо соответствовало и традиционному индивидуализму французов, и принципу Общества: думающие люди не собираются толпами и не любят массовых мероприятий. Масса, толпа хороша для накачки политическими лидерами или поп-звездами. Но ведь накачка и надувательство — это синонимы. Зачем же думающий пойдет туда, где его будут надувать?

Гипердом произвел огромное впечатление в мире, обеспечив такую рекламу Фирме, какой не удалось бы добиться никакой покупкой телеканалов. Китай и Индия готовы были заплатить любые деньги за ноу-хау, но Фирма тогда оставила строительство и собственность на дома только в своих руках. Зато готова была строить их где угодно и в любом количестве. Были попытки подражания, но все кончилось не как с той украденной бериевскими шпионами атомной бомбой. То есть теми тысячами томов описаний различных технологий, которые якобы пересняли на пару микропленок и вывезли из Америки. Все равно эту технологию применить бы не удалось по причине отсутствия промышленной базы. Так что пришлось разрабатывать оригинальную технологию, приспособленную к своим возможностям. А вот с домами так не получилось, поскольку Фирма давно уже опережала всех остальных именно в разработке оригинальных технологий — не экономили они на образовании. Так что дома конкурентов строились очень долго, их бросали на половине, израсходовав все средства, они рассыпались сами или нарушали стабильность грунта. А дома Фирмы росли как грибы, постепенно втянув в себя почти все население Земли и распространив новый образ жизни на всю планету. Результатом этого стало кажущееся малолюдье в конце двадцать второго века отсутствие толп, массовых сборищ.

Никита уже почти уснувший наяву и стоя, продолжая качать, был очень резко вырван из своих монотонных грез — результата переутомления учебой. Это Аня схулиганила, сжала кулаки, оставив торчащими указательные и средние пальцы, заложила эти пальцы в рот и издала такой чудовищный звук, что Никита чуть не упал от неожиданности. Он вообще-то знал из старых фильмов об искусстве свистеть сквозь пальцы, но не знал никого владеющего им. И считал это искусство таким же преувеличением, как ковбойская меткость хороших парней из вестернов. А вот поди ты! Оказывается и на самом деле такое возможно. Нужно будет попросить Аню научить. Детство, конечно, перед кем теперь этим хвастаться, а хочется. А Аня, перестав свистеть, высоко подпрыгивала, размахивала руками и вообще проявляла все признаки щенячьего восторга. На кого это она так? А, вон на тех двух довольно симпатичных девиц. Наверное давние подруги. Конечно этот восторг — тоже спектакль. Здесь все играют какие-то роли, но посмотреть на это приятно. Тем более, что это подруги, не друзья.

— Никитка, ты, я вижу, и без меня справишься отлично, ты быстро учишься. — Аня с ласково и немного смущенно улыбалась Никите — Ты надуй вторую байдарку, только не забудь привязать. А я пойду поболтаю — мы два года не виделись. Я потом тебя с ними познакомлю.

Конечно Никита не стал протестовать. Хотя обещание познакомить с девушками энтузиазма у него не вызвало. Очень нужно, можно подумать, и так времени нет на личную жизнь. Даже с Аней удается видеться только по делу, хотя и живут в одной квартире. Новые знакомства при таких нагрузках скорее обуза, даже если девушки красивые. Все равно до Ани им далеко. Из всех виденных здесь, с Аней пожалуй только Беатрис могла бы сравниться с трудом, хотя она совершенно другая. Но что-то общее есть. А ведь даже Беатрис летает к Сепе в Москву, а не Сепе к ней в Мадрид, хотя и загружен сейчас заметно меньше Никиты. С этой экспедицией всем приходится здорово выкладываться, а Никите особенно. Так что этот поход ему для отдыха очень даже нужен, хорошо это Аня придумала. Жаль вот только, что все сбежали, а ему приходится вкалывать. Привилегия новичка, однако.

Когда стрелка манометра дошла до зеленой черты, байдарка звенела как хрустальный бокал. Да и сама напоминала хрустальный… нет, не бокал, конечно, а скорее селедочницу — по форме. Никита перекрыл вентили между трубками. Теперь если даже пробоина, то жесткость потеряет лишь одна деталь, а байдарка останется на плаву и сможет кое-как добраться до берега. Хотя трудно представить, что могло бы сделать пробоину в этом материале. Никита развернул вторую байдарку и забил колышки, которые на воде служили чалками, как объяснила Аня. Но не успел начать качать, как низкое еще Солнце заслонил высокий костлявый парень, чем-то похожий на Володю.

— Привет. Я наблюдатель оргкомитета. Ваши суда не соответствуют требованиям фестиваля. Так что я вынужден снять вас с маршрута. Какой у вас номер заявки?

Никита ничего не понял, отвечать ему тоже было нечего, так что он просто стал вглядываться в поляну в поисках Ани или Ербола с Сепе. Они его сюда привели, пусть они и решают вопрос. Внезапно небо над Никитой потемнело, а ноги едва не подогнулись под немыслимой тяжестью. Оказывается это Андрей Угомон, приехавший с последней электричкой, подкрался бесшумно и положил ручищу на плечо Никиты.

— Привет, Аркаш, что ты тут, маленьких что ли обижаешь?

— Привет Андрей. Да понимаешь, гранаты у них не той системы. Лодки, то есть. Сам посмотри.

— Все правильно, как в заявке. Я сам подавал — со мной они. Видишь ли, они здесь дело с бездельем мешают, к экспедиции в другую вселенную готовятся. Ну и решили вот этого чудика научить по воде ходить, а не плавать. Может в экспедиции придется. А заодно самим развлечься и ему фестиваль показать. Знакомься: это Никита Панкратов, тот самый, который из двадцатого века. Ему, сам понимаешь, все наше в новинку. В общем, оргкомитет разрешил в виде исключения.

Аркаша сначала-то сохранил невозмутимость лица, хотя чувствовалось, что это далось ему с некоторым трудом. И тут прибежала Аня.

— Привет, Андрюшка, у нас что, проблемы?

При виде Ани физиономия Аркаши расплылась в нечто удивленно-восторженное.

— Ничего, все уже решили. Просто я невнимательно читал списки заявок — сказал он немного севшим голосом — Сейчас сообщу по постам, чтобы вас не задерживали.

Наблюдатель немного отвернулся, достал мобильник и произнес код вызова.

— Всем наблюдателям фестиваля внимание. По реке пройдут две стандартные экспедиционные надувнушки. Не задерживать, суда внесены в заявку и разрешение есть. Можете проверить. Там две знаменитости. Человек из прошлого и Снежная Королева. Они идут с группой Угомона. Нет, не спрашивал — он повернулся к Ане — Ты будешь выступать на фестивале?

Аня рассмеялась: — Увидишь. На главной площадке.

— Будет, будет — обнадежил своего собеседника Аркаша.

Никита уже знал, в чем тут дело. Конечно по иллювизору танец видно даже лучше пожалуй, чем в реале. Но на таких выступлениях мастера часто показывают что-то совершенно новое, может быть наброски, которые не войдут потом в каталог, или войдут не скоро и в другом виде. Ну и конечно обстановка, настроение совсем другие, когда ты не просто зритель, а и соучастник в какой-то мере. Как тогда, на Новый Год.

В это время прибежали Ербол с Сепе и Никита был избавлен от скучной работы по дальнейшему надувательству. Можно было погулять по берегу — людей посмотреть и себя показать. Насчет последнего Никита, правда, не особо жаждал. Быть жирафом в зоопарке — сомнительное удовольствие. К счастью, сообщение Аркаши действительно предназначалось только для наблюдателей, а широкая публика не знала о присутствии в ее нестройных рядах такой знаменитости. Так что удалось спокойно рассмотреть, какие же суда считаются тут кондиционными.

А посмотреть было на что. Больше всего оказалось байдарок самых разных видов и цветов. Некоторые из двадцатого века, Никита даже нашел единственную узнаваемую им байдарку — «Таймень». Он поинтересовался только, из настоящей ли резины сделана шкура. Понятно, что это копия — оригинал не прожил бы столько времени. Оказалось, что имитация. Каркас как настоящий, а вот шкура несравненно легче и прочнее. Ему любезно пояснили, что по условиям фестиваля кондиционируется лишь внешний вид судов. Он должен быть или чудным, оригинальным, или копией старинных. А вот материалы можно брать любые. Кроме судов двадцатого века были там каяки эскимосов, как будто обтянутые китовыми кишками. Никите предложили даже один попробовать на ощупь. Конструктор всем хвастался, что разработал специальную биотехнологию для изготовления настоящих кишок. Были алеутские байдары с каркасом из моржовых костей, обтянутые шкурой мехом наружу (вообще-то алеутские байдары выглядят совершенно не так, но Никита тогда этого не знал — наверное над ним пошутили) и индейские пироги из бересты. Из настоящей бересты, как заверил автор. Правда склеенные современным клеем такой прочности, что береста там и вовсе была не нужна. Одной клеевой пленки хватило бы. Были катамараны и плоты всех видов и размеров. Одна группа собирала настоящую галеру об одной мачте с «вороньим гнездом» сверху. Правда при близком рассмотрении было видно, что основанием галеры служат надувные понтоны. А вот древнерусская ладья с резной конской головой была копией по конструкции, хотя наверное не деревянная — Никита постеснялся спросить. Но выглядела как деревянная. Постепенно Никита дошел до группы Угомона. Знакомые ему по школе старшеклассники собирали пиратский плот. В основе бочки, надувные, конечно, но видом вызывающие неподдельную жажду. На каждой большими черными буквами: Rum. А рядом торчит из земли ждущая своей очереди мачта с Веселым Роджером. Сам Андрюха нарядился пиратским капитаном: в ботфортах, в каких настоящие пираты конечно никогда не ходили, в обтянувшей могучие телеса драной тельняшке, с красным платком на голове и красным кушаком поверх черных бархатных штанов. За кушаком огромная абордажная сабля. Впрочем, огромной она была бы для Никиты, а у Андрюхи выглядела рядовым туристским ножичком — так, баночку тушенки взрезать, хлебушка построгать. Андрюха готовил к установке на плот огромную пушку. Пластмассовую, наверное, потому что даже Угомон не смог бы так держать одной рукой настоящую бронзовую отливку. Хотя, конечно, кто его знает… Но вот что эта пушка могла бы пройти испытание четырехкратным зарядом пороха, Никита готов был поручиться.

Когда уже сели в байдарку, Аня повернулась к Никите:

— Вот сейчас, Никитушка, будет самый мой любимый момент, самый волнующий. Это когда отпихиваешься веслом от берега. И все — время начинает течь совершенно по другому. Это иная жизнь. На берегу всегда спешишь куда-то, что-то нужно делать, кому-то чем-то обязана. А на реке все по другому. Никуда не надо спешить. Где застанет ночь, там и ночлег. Конечно бывают стоянки лучше, бывают хуже. Но если даже вчера стоянка казалась плохой, то утром она будет уютной и обжитой. И придем куда надо когда надо. Река просто иначе не позволит. Если конечно маршрут просчитан правильно. Остается только грести в охотку или не грести, когда не хочется, и смотреть, как берега проплывают мимо. Вот за это я и люблю реки. За совсем другое время, другую жизнь.

Сели и отпихнулись, но для Никиты эта другая жизнь вовсе не началась. То есть началась, но отнюдь не такая беззаботная, поскольку пришлось учиться грести. Тоже наука оказалась. И как весло держать плотно в правой руке и проворачивать в левой. И что гребут, оказывается, не руками, а корпусом всем. Когда как бы только держишься вытянутыми руками за опущенное в воду весло, а байдарку толкаешь попой вперед. А можно и по другому грести — просто поворотом корпуса. А можно и руками, но так быстрее всего устаешь. И Аню было жалко — брызги воды с весла Никиты летели ей в лицо все время. И она покрикивала, что весло ниже, ниже нужно держать. А если ниже, то руки стукаются о деку. Хорошо хоть дека гладкая и упругая, не сбивает кожу на костяшках пальцев. Никита недоумевал, почему это Аня села сзади — брызги же все на нее летят. Но Аня сказала, что завтра, когда Никита научится просто грести, она его назад посадит — делать из щенка капитана. Сама-то она капитанила — будь здоров! Байдарка сама, казалось без ее усилий, следовала прихотливому руслу, где порой за невысокой береговой бровкой виделись сверкающие весла коллег. А потом, полчаса спустя, сами проходили по тому же месту и видели рядышком отстающих на полчаса. А потом выскакивали на широченный разлив, где высокие лесистые берега виднелись далеко-далеко. И Никита недоумевал, почему Аня следовала долгому курсу основного русла реки, а не шла напрямик по заливным, залитым сейчас, лугам. И тогда Аня, чтобы показать ему, рванула напрямик. Едва только байдарка пересекла береговую линию, видную отчетливо по прядям травы в прозрачной воде, как Никите показалось, они на дно сели. Такое резкое торможение он ощутил. На дно не сели — просто в мелкой воде байдарка стала разгонять волну и пошла очень тяжко. А потом сели на дно и в самом деле. И пришлось вылезать и проводить свое судно до глубокого места. Прошли-то напрямик, да времени на этом потеряли, а не выиграли.

К счастью, никакое обучение не бывает вечным. И уж тем более для Никиты, который развивал координацию на уроках танцев с Аней и на уроках боя. Да и прекрасная работа виробов тоже наверное сказалась. Не прошло и часа, как он перестал замечать, что гребет. Даже управляющие гребки — отжимы и подтяги больше не доставляли никаких неприятностей ни ему, ни Ане. Можно было расслабиться и оглянуться по сторонам. Погода чудная, лодка согласованными усилиями летит птицей, так, что голова кружится от речных петель. И такая легкость вокруг — освободилась природа от тяжести зимнего снега, а тяжесть летних забот, тяжесть листвы еще не пришла. И воздух одновременно теплый и бодрящий. Никита даже разделся до пояса — приятно поиграть мускулатурой на ласковом солнышке. Это когда знаешь, что тело твое отнюдь не должно вызывать отвращения у девушек. Аня, правда, предупредила его, чтобы не увлекался. Весеннее солнце, да еще на воде, коварное. Поглаживает приятно, да от ласк тех потом кожа слазит. Жары, предупреждающей о возможных неприятностях, нет еще. Вода холодит, но еще и отражает лучи, усиливая загар, а если зазеваешься, то и ожог. Но Никита не внял, полагая, что сеансы танцев, проходившие зимой при пусть имитаторе, но полном имитаторе солнца на потолке, дали ему достаточный загар. Вот так грести неторопливо, наслаждаться погодой, и смотреть по сторонам — что может быть лучше?

А посмотреть было на что. На поляне сборной Никита не разглядел и десятой доли тех чудес водоплавания, которые перли сейчас по реке. Кто их обгонял — Аня не торопилась, а кого и они обгоняли — катамараны и плоты в основном. Один катамаран увидев, Никита просто лег на деку и долго отдышаться не мог. Шлепают так по реке неторопливо две огромные, зеленого стекла, бутылки. Хорошо по двадцатому веку знакомые Никите бутылки из под вина, только метров по пять каждая. И на одной бутылке крупная этикетка с надписью «Солнцедар», а на другой — «Кавказ». А на бутылках, надувных, конечно, сидит четыре веселых мужика и всем предлагают налить из таких же бутылок, но уже нормальных размеров. Аня их специально с обоих бортов обошла, чтобы рассмотреть, а потом к ним причалила на дегустацию. Никита-то в свое время слышал о знаменитых народных напитках, но то, что наплескали в его кружку, было явно другого сорта. То есть это был несомненно портвейн, но отличного качества, похожий немного на португальский, единственный известный Никите по своему веку. Про то, что написано на баллонах, он совсем другое слышал. А может все дело было в обстановке, погоде, разогретом греблей и охлажденном ледяными брызгами молодом здоровом теле, которое было готово принять и переработать в энергию любую дрянь — лишь бы сахар со спиртом там были.

Потом Аня предложила позагорать на течении, чтобы их догнали Ербол с Сепе, слишком ленивые для соревнований с учащимся грести Никитой. А когда догнали, то решили, что пора уже и пережор устроить на бережку. Тоже в чудном месте с прекрасным видом разлеглись на прошлогодней травке, разлили по кружкам вино и дивились на дефилирующие мимо приколы. Через часок проплыл мимо Андрюха со своей гоп-компанией. Как объяснила Аня Никите, туристы по воде ходят, а плавают шляпы и еще кое что. Ну так пиратский плот все-же не столько шел, сколько плыл со своей развеселой командой. А Андрюха помахал береговому братству своей ручищей, а другую резко сунул к бомбарде. Огромный клуб белого дыма поплыл над рекой, а вздрогнувший от неожиданного грохота Никита пролил вино на колени. Его догадка насчет четырехкратного заряда пороха оказалась совершенно правильной.

— Ах мать твою! — выругался Никита.

Аня покачала головой и поморщилась, осуждая то ли несдержанность Никиты, то ли хулиганство Угомона. Ну, если насчет Никиты, то это она зря. Уж добро бы вино было белое. Так ведь Беатрис привезла недавно отличное красное из Риохи, терпкое и темное как чернила. А по-испански красное вино так и называется тинто. Чернильное, то есть. Вот и пришлось Никите раздеваться и лезть в ледяную воду. А потом натягивать штаны мокрые и противные так, что все его внутренности скукожились и закаменели в этом виде. Пришлось по настоянию Ани надеть и майку, скрыв от девичьих взглядов свой красивый мускулистый торс. Никита неуклюже пошутил, что, мол, Аня рвется его спрятать потому, что ревнует.

— А и незачем. Будешь на других заглядываться — глаза выцарапаю! — прошипела в ответ Аня и угрожающе скрючила свои изящные пальчики.

Тоже пошутила, понятно. Хотя, кто ее знает. Ноготочки у Ани конечно коротко стриженые, маленькие, розовенькие, такие милые, что Никита сейчас бы все расцеловал. Совсем не похожи на вампирские царапалки девушек двадцатого века. Вот только на тренировках Никита видел раз, как Аня этими нежными пальчиками разодрала пластиковую кожу тренировочной куклы и вся электронная начинка наружу вылезла. Почище тигрицы полоснула, хотя назывался этот удар почему-то медвежьей лапой. А кожа та, между прочим, по прочности не уступила бы бычьей. Да из другой и не стали бы делать манекен в зале, где работает Андрей Угомон.

А потом снова запетляла перед Никитой сверкающая речная дорога. Немного времени ушло на то, чтобы обогнать плот Угомона с компанией. Река стала уже и одновременно шире. Речные разливы постепенно пропали, зато основное русло расширилось, прямо от берега пошли высокие откосы. Вскоре стали попадаться пестреющие палатками стоянки. Наконец Аня направила лодку к берегу, резко развернула против течения. На берегу торчал шест с плакатом — предписанная их группе стоянка. Народу много каждый год тут ходит, так что выбор стоянок не пускается на самотек. Нужно же всех устроить, и чтобы дрова были, и чтобы потом дать отдохнуть истоптанной земле.

Пока Аня ставила палатки, Никита с мужиками отправились за дровами. Ербол критически осмотрел кострище и отметил, что придется заменить два бревна пентагона. Подгнили, видите ли. И идти в лес пришлось далеко — в ближней зоне сухостой весь выбрали еще до них. А дров много потребуется, на всю ночь, да и команда большая. Правда попозже подвалит Андрюха со своими пиратами и пиратницами. Но Аня хотела непременно к их прибытию уже чай вскипятить. Дети, все же. Да уж, те еще деточки. На парнях в самый раз бревна возить, как вот то, для пентагона, под которым Никита сейчас кряхтит — надрывается. Да и Андрюха бы это бревнышко мог заместо тросточки одной рукой вертеть и насвистывать. Однако пришлось тащить — не бросать же, когда Сепе под другим концом так же пыхтит.

А потом пристал пиратский плот, поляна наполнилась гомоном. Плот мигом разгрузили и выволокли на берег. Угомон своих парней повел в лес, а Никита на бревнышко присел и стал чай кушать, которым Аня потчевала всех девчонок, ну и своих мужиков заодно. Девчонки, надо отдать им должное, рассиживаться не стали, а наскоро проглотив по кружечке побежали кто палатки ставить, а кто продукты распаковывать. И когда вернулась команда Угомоновых дикобразов — так они под охапками хвороста выглядели, на костре уже булькал могучий котел под супчик, да второй под кашу, да на пленочном столе бутерброды резались. И ведь знают, кому что готовить. Угомону махонький сконстролили: каравайчик пополам, да ведерко горчички на него, да сальца на три пальца. Угомоновых, конечно, пальца. А наверх еще пару головок чесночку покрошили для духовитости. Ерболу, Сепе и Никите подобные же конструкции, но более ходовых размеров. Ну а прочим, включая Аню, еще поменьше. А ничего у Угомона девочки, не маленькие уже. Выпускной класс. И фигурки вполне — сейчас все акселератки. А некоторые из прошлогоднего выпуска, в институте учатся. То есть по современным законам считаются уже взрослыми. Если бы не Аня, Никита за ними бы приударил.

К моменту, когда супчик сварился, Угомон с командой успели натаскать гору хвороста выше роста Никиты. Все это к утру предстоит сжечь. По правде говоря Никита со товарищи не так много дров заготовили. Пилили и кололи на готовку еды только. Основная тяжесть пришлась на бревна для пентагона. А чтобы костер пионерить (Никита такое выражение впервые услыхал, хотя пришло оно из его же родного двадцатого века и означало костер не для дела, а просто так) хворост лучше. Он высокое яркое пламя дает, да зато и нужно его очень много. Как раз окрестный лес от мусора очистить. В общем, приятное с полезным в одном флаконе. Наконец Угомон решил, что хватит, что все уже сделано по лагерю. И можно начинать праздник. И вынул на свет одну из своих заветных бутылей. Не ту, из которой всем проплывающим наливал на реке, а другую, специально для ужина. У него еще одна была припасена, с ночной настойкой, чтобы всю ночь песни горланить и никакого недосыпа потом не чувствовалось. Правда для детей бутыли Угомона были табу. Им ничего крепче сухого не положено было, то есть не налито. И могучие горлодеристые бутерброды пришлись очень кстати к крепчайшему Угомонову напитку.

Ночь получилась великолепная. А может дело в том, что Никита уже давно не отдыхал по настоящему. То есть когда не висит над душой никакое дело, которое нужно сделать в срок, а как делать еще не знаешь. Когда даже ложась в постель начинаешь крутить в голове разные варианты. Ну, по правде сказать, у Никиты таких проблем в последнее время не было, с тех пор, как переход в иномирье стал рутинной операцией. Но учеба, тренировки, еще раз учеба, работа в лаборатории по тестам Ербола и Сепе. И никаких зазоров между побудка-завтрак и ужин-сон. И отдыхом от одного занятия может быть только другое. И никакой возможности вот так расслабиться, глядеть на костер без единой обязательной мысли в голове. И никаких проблем на завтра. Только пляшущие языки огня да рдеющие угли. И гитара, переходящая из рук в руки. Играют Аня и Ербол. И еще Андрей Капцов, единственный из школьников, с кем Никита хорошо знаком. И даже Угомон попадает по каждой струне в отдельности. А ведь дека гитары в его руках кажется соломинкой по сравнению с бронебойными пальчиками. Никита ловит на себе горящие взгляды подростков. Они, понятное дело, млеют. Речной поход для них дело уже привычное. Но вот оказаться на прославленном фестивале, да еще в компании таких знаменитых и загадочных взрослых, тех, о ком приходилось уже читать в файлах всемирных новостей — это можно будет много лет хвастаться. Девочки стараются глядеть чарующе. И ведь получается у этих юных красавиц очень даже неплохо. Так, что хочется выпрямится, расправить плечи, выпятить грудь. И нарисовать на лице многозначительно-скучающее выражение.

А потом Аня потащила Никиту смотреть на звезды. Подальше от костра, на берег реки. В начале мая ночи еще достаточно темные, а холодный воздух невероятно прозрачен. Солидные разноцветные маяки орбитальных станций пробиваются сквозь блескучую звездную россыпь с трудом, как ледоколы через паковый лед. А быстрые росчерки садящихся кораблей выбивают из небосвода снопы метеорных искр. Ночью похолодало здорово, только что снег не выпал. И Аня прижалась к Никите в поисках тепла. Так они долго стояли, пока глаза не стали различать все вокруг в звездном свете. И черный лес, и светлую траву, и совсем уж блестящую поверхность воды. И небо тоже стало светлым. А потом холод все же достал их, и пришлось вернуться в тепло, к костру и компании. И школьницы больше не обращали внимания на Никиту. А может быть это он перестал обращать внимание на призывные взгляды.

Утром речная дорога вновь приняла на себя всю компанию. На этот раз Аня посадила Никиту на корму. Чтобы делать из щенка капитана, как писал когда-то Грин. И Никита действительно очень быстро почувствовал себя щенком. Вчерашние трудности с обучением гребле не шли ни в какое сравнение с сегодняшними. Сами управляющие гребки оказались очень простыми, Никита мигом их освоил. Одно только плохо: самый эффективный способ повернуть лодку отжимом кормы также довольно эффективно ее тормозил. А если хотелось повернуть подтягом, не теряя скорости, то приходилось ощутимо напрягаться. Гордость не позволяла Никите вкладывать в ход лодки меньше сил, чем Аня. Но ведь помимо движения вперед нужно было еще и управлять. И это требовало по крайней мере еще столько же сил.

Теперь Никита понял, почему капитан сидит на корме. Отсюда путь впереди виден хуже, но зато очень хорошо видно, куда именно направляется судно. То есть, на самом деле, куда направлен нос судна. Потому что к собственному движению байдарки добавлялась прихотливая игра водных струй. Вначале байдарка плохо слушалась Никиту даже на спокойной воде, так и норовила куда-то убежать. Казалось, что у проклятой посудины есть собственная, и притом весьма упрямая и зловредная воля. Особенно хреново почувствовал себя Никита, когда вскоре после отплытия пришлось пересекать довольно широкое озеро. А на озере этом ветер и волна. Аня-то объяснила, куда надо править, вот только как править объяснить не могла. То есть, теоретически объяснила, а толку? Это как плавать, или на велосипеде ездить. Наконец кое как стал справляться на спокойной воде, но вот повороты и коряги приводили Никиту в тихую панику. Нет, никакая опасность им, конечно, не грозила. Кроме опасности лично для него — осрамиться перед Аней. Да знал же он, что не будет она смеяться. Аня вообще-то всегда была очень справедлива и ошибки по незнанию прощала без проблем. Но вот повторные ошибки уже куда хуже воспринимала. И хотя весь день она только спокойно объясняла, что и как обстоит на воде, но все равно каждый раз, когда байдарка влетала в стык струй и уловов и резко разворачивалась поперек хода, у Никиты сердце сжималось. Так и ждал он язвительного замечания. А влетать приходилось не раз, потому что Никита быстро понял, что по движущейся воде прямо не ходят. На поворотах по одному берегу путь длиннее, но струя быстрая. По другому короче путь, но вода стоячая, а то и против общего течения реки заворачивает. Такое место и называется улово. Вот и думай, как выгоднее пройти. А определять где и как вода движется нужно по волнам на поверхности, ряби. А если еще ветер, так совсем интересно получается. Ну прямо как теория гравитации в описании Володи Суходольского. Так ведь еще и по поверхности воды нужно определять, где под водой сучки-коряги или невидимые камни прячутся. Хорошо, когда вода текущая. А будь стоячая? Аня объяснила, что и на стоячей воде при ветре волна над опасными для лодки подводными препятствиями немного отличается. Внимательный человек заметит. Казалось бы, что им препятствия, если пленка абсолютно непробиваемая? Так Аня и на это рассказала, что как-то раз на одной реке на почти стоячей воде села на камень. В одиночке она тогда шла. Сидела потом и вертелась на одном месте. Не желала лодка с камня слезать и все тут. На мелком месте можно веслом в дно упереться, приподняться. На двойке это посложнее будет, а в одиночке совсем просто. Но тут камень оказался большой и прямо под лодкой. В него упереться не удается, а до дна, на котором камень лежит, весло едва достает. В результате так и перевернулась под смех товарищей. Помогать-то ей не стали, поскольку ситуация не опасная была. Течение слабое, вода теплая, до берега недалеко. Только самолюбию и может быть ущерб. Так это пострашнее для молодых бывает, чем серьезная рана. Сейчас-то Аня стала старше, со своим самолюбием уже легко договаривалась. А вот Никита помучился изрядно. Но в конечном итоге под конец дня перестал думать, как управлять. Ему стало достаточно только пожелать куда-то двинуться, а тело уже само знало, что делать. И байдарка стала совершенно послушной и двигалась точно по желаемому курсу. Наверное тут тоже магия работала — ловила лодка телепатически желания Никиты и шла куда нужно сама собой. Да и река перестала подличать и ловушки подставлять.

Конечно река эта простая, без препятствий в сущности. Но Никита вспомнил, как когда-то, еще в двадцатом веке, учился водить автомобиль. Внешне все просто: сиди и крути руль. Но когда он сам впервые сел за этот самый руль, широкая улица внезапно стала очень узкой, а автомобиль ехал куда угодно, но только не туда, куда его хотел направить Никита.

А Аня потом Никиту похвалила, сказала, что никогда еще не видела, чтобы новичок так быстро учился. Понятно, что вечером у Никиты просто крылья выросли, и бревна для костра он одной левой носил, а правой пилил.

Утром третьего дня Никита принял участие в ритуале ежедневного утреннего купания. Он единственный из всей команды вчера на это не решился. Но ведь он и единственный, кто не овладел техникой саморазогрева. Ну, может дело в том, что вчера он проснулся позже всех — Аня не позволила его будить, пока завтрак не был готов. Пожалела, знала ведь, что в последнее время Никита заметно недосыпал. Только к этому моменту почти все уже успели искупаться. А вот вчера легли сравнительно рано — едва за полночь. И проснулся Никита сам, разбуженный гидробудильником. Это когда с вечера примешь некоторое количество жидкости, а к утру эта жидкость начинает наружу проситься. Суета в лагере придала решимости вылезти наконец из теплого спальника на довольно бодрый, так что трава инеем покрылась, воздух. Оказалось, впрочем, далеко не столь страшно. Солнышко уже высоко поднялось и грело заметно. А несколько энергичных движений по раскалыванию заготовленных с вечера поленьев (Никита и Андрей Капцов, при этом, буквально вырывали топор друг у друга, мол, каждому погреться хочется) и совсем привели организм в тепловое равновесие. И в это время из своей палатки — одиночки, довольно небольшой, выполз Угомон. Зрелище было сильное. Не хуже, наверное, чем когда атомная подлодка покидает свою тайную подземную базу через ворота в скале. Может и еще сильнее, поскольку внешние размеры Угомона превышали на глаз внешние размеры палатки. Очутившись на приволье, сей атомоход не замедлил дать побудочный гудок. Сосны содрогнулись, а Никита бы непременно проснулся, если бы не стоял уже с топором в руках над кучкой расколотых поленьев. Палатки заколыхались и из них стали выползать все, кто еще не слонялся по лагерю. Совершенно голые. А слоняющиеся тоже стали раздеваться, как по команде. Видимо ритуал этот уже был отработан вчера, когда Никита еще спал. Вскоре все, кроме Никиты и Угомона, уже весело плескались в воде. Так весело, что глядя на них завидки брали. Угомон снова издал невнятный рев и купальщики разом разлетелись, освобождая место напротив высокого берегового выступа. Угомон разбежался и взмыл высоко над водой. Да, глядя на него трудно было вообразить, что эта махина может так летать. Ну, примерно как какая-нибудь шестимоторная «Мрия». А ведь может, да еще как может! И потом все это бухнулось в воду. Могучий вал качнул берега, дно посреди реки обнажилось. Пловцов расшвыряло во все стороны и они издали восторженный вопль. Все это было так завлекательно, особенно купающиеся девчонки (и Аня среди них), что Никита и сам мигом разделся и скакнул в воду под приветственный крик. Да, первое ощущение напоминало погружение в жидкую сталь. Потом, когда Никита с трудом вынырнул, еле двигая непослушными руками, резкое ощущение прошло и стало почти приятно. Но уже несколько секунд спустя Никита почувствовал, что вода холодная. Очень холодная. Гораздо холоднее, чем он мог себе представить. И все же, бешено плавая, ему удалось выдержать достаточное время, чтобы выйти на берег, не подвергнув урону свою мужскую честь. На берегу его уже ждали любопытные зрители, но Никита так замерз, что ему даже до голых девчонок никакого дела не было. Только бы до костра добраться. Однако до костра добраться не удалось — на пути стоял Угомон. Огромный, голый, исходящий паром, он напоминал греко-римского Бахуса с картин Рубенса. И, соответственно, держал в руках свой личный Большой Командорский Стакан с прозрачной жидкостью. Не полный, конечно. Угомон на самом деле пьяницей не был и других не поощрял. Все это была только игра для редких праздников, совершенно недопустимая, по его мнению, в повседневной жизни. И именно сейчас эта игра пришлась Никите очень кстати. Сначала-то Никита вкуса не почувствовал, как воду пил. И соленый огурец, который сунул ему Угомон, схрупал механически, без всякого интереса. Но потом тепло потянулось из желудка во все концы тела, неся с собой жизнь. А когда головы достигло, то Никита почувствовал себя очень даже неплохо и у костра уже стоял не ради согрева, а лишь для удовольствия, которое доставляло ему живое тепло, треск сучьев и вообще вся окружающая праздничная обстановка.

Вот сколько твердили Никите в прошлом, что нельзя греться алкаголем. Теперь же пояснения Угомона поставили все на свои места. Да, нельзя пить, если отправляешься на холод. Хотя выпивка, как и любой наркотик, помогает перенести ощущение холода легче, но вот побочные последствия могут быть весьма печальными, вплоть до летальных. И очень сильно, на грани смерти от переохлаждения, замерзшему человеку выпивка может только повредить. Но вот когда возвращаешься из холода в тепло, да еще и охлаждение было умеренным, то не просто можно, а и очень способствует. Снимается стресс от холода — чисто нервная реакция, причина большинства простуд. Обмен подстегивается, сосуды расширяются, и оставшийся теплым центр лучше прогревает переохладившуюся периферию тела. Тут главное не увлечься, не передозировать. Ну, уж Угомон-то дозу отмерять умел не только для себя. Через полчаса Никита, уже одетый и согретый, с миской горячей каши на коленях, чувствовал, что жизнь прекрасна и день предстоит замечательный. Так купанием в ледяной весенней воде состоялось его посвящение в участники большого Мстинского фестиваля.

Дальнейший путь уже не представлял никакого интереса, одну только радость. Никита уже все знал, все умел, байдарка летела по его воле птичкой. А с таким матросом, каким разлеглась впереди Аня, положив свои стройные ноги на деку, Никита готов был грести хоть до Балтики не останавливаясь. Только небольшую сложность представило прохождение плотины, которую, как Аня рассказала, старательно восстанавливали, чтобы не нарушать исторического облика реки. Да собственно сложность там была лишь психологическая. Это когда вода ревет, пена бьет и со стороны все это кажется ужасным. Когда с берега смотришь. Никита все просмотрел по Аниному настоянию, точно вышел в намеченное место, преодолевая чувство неуверенности, испытал захватывающую остановку сердца, когда байдарка оказалась над сливом и бухнулась вниз. И все кончилось. Просто проскочили дальше сквозь пену, совсем не страшную, сквозь ласково покачнувшие волны на спокойную воду. А потом опять берега замелькали мимо.

Периодически обгоняемые команды пытались с Никитой соревноваться в гребле. Обязательно находилась пара мужиков в старинной байде, а то и две, которые не могли вынести вида уходящего вперед судна. Древний инстинкт, как Аня сказала. Но Никита с ними легко справлялся по Аниному рецепту. Рецепт простым оказался: не бросаться наперегонки, а грести в стабильном обманчиво медленном ритме. Просто на словах, а вот на деле не бросать весло даже на короткий отдых было несколько сложнее. Но Никита научился уже загружать разные группы мышц, давая себе отдых в движении. А вот гонщики выдыхались довольно быстро, останавливались, так что неторопливо тюпавший Никита скоро опять выходил вперед, вынуждая их продолжать гонку. И когда мужики уже выкладывали языки на плечи от такого Никитиного нахальства, Аня ставила завершающую точку. То есть снимала ноги с деки и бралась за весло со словами, что хватит отдыхать, что нужно хоть немного размяться. А разминаться она могла — куда там Никите. Хотя со стороны, глядя на ее хрупкую фигурку, об этом трудно было догадаться. И тогда уже Аниными усилиями байдарка превращалась в исчезающую на горизонте точку, оставив сзади измученных и посрамленных соперников.

Никита сперва думал, что им такое издевательство удается благодаря превосходящим ходовым качествам современной лодки. Но Аня развеяла его заблуждение. Надувнушка, даже современная, уступала каркасным байдаркам древних типов по ходу. Все дело оказалось даже не столько в выносливости Никиты, сколько в равномерном ритме хода. Рывки, которые совершали соперники, требовали куда большей энергии и ставили их в заведомо неравное положение. Это был типичный тактический просчет. А в общем больше на пути ничего особенного не было. Большинство чудных судов Никита уже посмотрел. Мужики с бутылочного катамарана опять их портвейном угостили. Угощали конечно Аню прежде всего, а Никита заодно пришелся. Но портвейн от этого менее вкусным не стал. Аня-то с ним шла, а не с этими мужиками. По берегам шли все леса. Несколько раз попадались красивые церкви. Но выглядели они жутковато. Хотя были чистенькие — видно, что ухаживают, но в глухих безлюдных лесах ассоциировались не так с Богом, как с вампирами, чертями, ведьмами и прочей атрибутикой из сказок Гоголя. Что делать, не живут теперь тут люди. Исторические памятники поддерживают, а людей и нет. Однажды попалась деревня на берегу. Но тоже чистенькая и безлюдная до жути. Куда лучше выглядели регулярно встречающиеся школы. То есть сами школы не видны были, в лесу скрывались. Но заметная часть их детского населения толпилась на пляжах, глазея на великий поход. Им бы тоже принять участие в этом веселье, но, увы, место жительства — не главное. На поляну фестиваля допускаются только те, кто реку прошел на всяких чудесах. Такие правила. А реку пройти — нужно еще от оргкомитета разрешение получить за какие-то заслуги. Так что Никите дуриком повезло за Аню, Андрюху и что родился в двадцатом веке и был оживлен в двадцать втором. Ну а прочим, не допущенным, по реке ходить можно в любые другие дни, а поляну фестивальную лишь в записи смотреть.

Вечер и ночь были такими же замечательными, как предыдущие две. А вот утром пришлось напилить довольно много дров и запихнуть их в байдарку. Благо места хватало. Никита заметил, что Угомонов молодняк загрузил в пиратский плот изрядное количество хвороста. Как Аня объяснила, все эти толпы вечером соберутся в одном месте, где, конечно, никакого прироста деревьев не хватило бы на такие ежегодные празднества. Потому и тащат дрова с собой.

Река вначале оставалась такой же широкой и спокойной. Но через пару часов лодка ощутимо закачалась на волнах, а по берегам из-под травы и мха стали проглядывать камни. Тут Никита несколько взволновался: неужели Аня предложит ему управлять лодкой и в порогах? На спокойной воде, конечно, он уже неплохо справлялся, но ведь про пороги Аня ему только теоретически все рассказала. Но пока решил промолчать. И, поплутав немного в протоках, то есть это Никита не смог определить, куда сворачивать, так что пришлось ему выскакивать из лодки и толкать ее вперед в одном месте, добрались наконец до Опеченского Посада. Впрочем, самого посада давно уже не было, осталась только причальная каменная стенка. Здесь Аня приказала Никите причалить к берегу и натянуть на себя водозащитный комбинезон. А спасжилеты надели все — и Аня, и Ербол с Сепе. Никита комбинезон не хотел сперва надевать. В реке-то он купался, как все, не хочется быть белой вороной. Но пришлось — приказ есть приказ. Аня мотивировала это тем, что если перевернемся, то Никита в этой воде станет недееспособен за пятнадцать минут максимум. И придется не на его помощь рассчитывать при спасении лодки, а его вместе с лодкой спасать. Но тут Никита заметил, что причалившая рядом команда тоже надевает комбинезоны. Им-то, суперменам, зачем? Аня и тут объяснила, что поскольку у них копии старинных байдарок, то их не только сверху окатит изрядно, но и внутрь они наберут. А сидеть мокрым попом в холодной воде даже суперменам не слишком приятно.

Ну, ладно, оделись и поехали. Никита, как и опасался, остался на корме, за капитана. Конечно никакой реальной опасности не было. Ну, перевернется лодка под его неумелым управлением, ну искупаются в холодной воде. Вытащить есть кому — вон кругом сколько народу. Только вот срамиться не хочется, даже если прозвание чайника вполне заслужено. Инструкции Никите были даны самые простые: держаться середины реки носом вниз по течению, не гнать, не разворачиваться боком к волнам. Насчет боковых волн Аня еще туманно сказала, что нужно балансировать, открениваться в сторону волны. А на практике это такое ощущение, что позволяешь байдарке, вместе с сидящей в ней попой, качаться как ей вздумается, а сам держишься вертикально и спокойно гребешь. Потому как переворачивается байдарка не тогда, когда ее саму волна накреняет, а когда вместе с креном байдарки наклоняется корпус гребца и центр тяжести вылетает за борт.

На деле все оказалось куда проще, чем представлялось. Открениваться не пришлось, управление тоже не доставило особых хлопот. Берега вдруг превратились в почти отвесные скалы, и река побежала между ними стремительно, подпрыгивая на неровностях дна. То есть на глаз, с воды, это вовсе не казалось таким быстрым бегом, но Никита уже попривык и понимал, что, к примеру, удержаться на одном месте греблей против такого течения им бы с Аней не удалось. Так что это уже не пешехода скорость, а нормального стаера. А вызванные прыжками реки волны на глаз оказались куда как страшнее, чем на деле. Когда первая нависла над носом байдарки белесым чубом, Никита сжался внутренне. Но байдарка слегка прогнувшись легко взметнулась на вершину и грациозно съехала вниз. За первой — вторая. Рядом оказалась еще байдарка — копия старинной, которая отважно пошла на таран водяной стены, взметнув облако брызг, закрывшее переднего гребца с головой. А их прозрачное суденышко опять выгнулось и подняло Аню вверх, не тратя сил на лобовые удары. Лишь пенный гребешок слегка ей юбку намочил, а до Никиты вода вообще не достала. Гибкость и легкость надувной лодки оказывается такие преимущества дают. Потом пошли более крупные волны, которые преодолевались ничуть не сложнее. Так что Никита даже оглядеться вокруг смог. А вид с воды был прекрасный. Они-то, оказывается, посередке, по самому спокойному шли. А слева у берега река вообще бешеной пеной кипела. И в это сумасшествие одна за другой ныряли маленькие суденышки. И, что самое удивительное, выныривали в большинстве мокрые, но на своих килях стоящие. Лишь немногие плыли потом брюхом кверху и устоявшие суетились, вытаскивая их на берег. А там, на берегу, огромная поляна и на ней палаточный лагерь пестреется. А вот справа такой пены нет, но тоже впечатляют острые водяные скалы, расположенные в шахматном порядке. Да еще каждая пульсирует, мечется туда-сюда. Интересная штука — вид с воды, когда голова едва над волнами возвышается. Разумом-то понятно, что волны небольшие, куда меньше того морского прибоя, в котором Никита не раз купался бесстрашно. А вот с узенькой лодочки впечатляет, однако. А за волнами скалистый берег, поросший лесом, а над головой в немыслимой вышине тоненькая дуга хрустального моста. Именно хрустального — так он сверкает и переливается в солнечных лучах, и совершенно прозрачен. Конечно для современной технологии не чудо это — обычный пластик или керамика. Но ведь красиво, черт возьми! Берега и так высокие, а мост еще и дугой идет, как радуга. А на нем темные точки виднеются над рекой — турье пришло приколоться, как их коллеги морды холодной водой умывают.

И тут все закончилось. Мост соединял берега в точке поворота реки. А за ним левый берег превратился в отвесную стену, а вот на правом показалась большая площадка, полого уходившая в воду.

— Причаливай здесь! — крикнула Аня.

Причаливать оказалось легко. Волны исчезли, а оставшаяся рябь после пережитого вообще за ровную воду смотрелась. Течение только быстрое. Тем не менее Никита успел развернуться, подойти к берегу и плавненько притереться. Ербол с Сепе были уже тут, подали руки, помогая встать на ноги, подхватили байдарку не разгружая и отнесли на огороженный цветной лентой и пронумерованный квадрат. Стоянки тут заранее размечены были, чтобы у народа споров не возникало.

Потом Аня предложила Никите прокатиться по порогу еще раз. Идти было недалеко, лодка невесомая, так что одним разом не ограничилось. Для начала Аня посадила Никиту спереди и прокатила его по тем самым пирамидальным волнам. Вот тут Никите пришлось впечатлиться, когда полетел он с водяного холма вниз, прямо голой мордой и на стену. К счастью стена была жидкой, так что окончилось все лишь холодной мокрой плюхой. Никиту накрыло с головой — так ему показалось по крайней мере. И какое было счастье, когда голова его вылезла наконец над поверхностью и глаза увидели небо. И, к его удивлению, байдарка не высказала никакого желания перевернуться, продолжая резво скакать по волнам.

Потом ходили еще и еще и Никита снова испытывал восторг преодоления. Ходили задом и ходили боком, и Никита научился наконец балансировать, позволяя байдарке самостоятельно облизывать волны. А под самый конец сплавились через порог без лодки на спасжилетах. В общем, забавно все оказалось, немного напоминая купание в морском прибое. Никита только за Аню немного беспокоился, потому что она-то без гидрокостюма в воду полезла. Но Аня кажется вообще холода не замечала. Хотя уж здесь-то наверняка использовала свои сверхспособности.

За время их развлечений прибыл Угомон со своей гоп-компанией, лагерь был полностью оборудован. И вообще на площадке вырос целый палаточный городок. И музей средств прикольного водоплавания, по которому бродит толпа народу прикалываясь и восхищаясь. А Ербол с Сепе успели чаек вскипятить, что пришлось очень кстати Никите и даже Ане. Никита, снявши гидрокостюм, оказался почти сухим. Почти, потому что намокла одежда от собственного пота. Оказывается человек при работе такое огромное количество жидкости из себя через кожу выделяет. Тело-то под гидрокостюмом потело, а вот голова погружавшаяся время от времени в воду замерзла. Так что горло погреть ему не помешало. Жаль только, что настойки Угомоновой сейчас не налили. А Аня быстро переоделась в сухое, не заходя в палатку, чем доставила окружающим мужчинам немалое удовольствие. И потом выхлебала ажно две кружки чая с огромным бутербродом. Режим саморазогрева у этих суперменов не позволяет замерзнуть, но требует изрядного расхода энергии.

После короткого перекуса Аня убежала с девчонками. Никита догадался, что репетировать. Готовить обед Никиту не привлекали, дрова уже готовы были, так что оказалось у него достаточно много свободного времени, когда он не знал, куда себя приткнуть. Впервые за последние более чем полгода. Когда Никита это осознал, то оказался несколько ошеломленным. Отвык он от такого. Впрочем, вспомнил, что в иномирье тоже были подобные часы, когда Ерболу его помощь не требовалась, и можно было отдохнуть перед обратным прыжком. Конечно в иномирье все это было совершенно не так. Осознание чуждости окружающего мира наполняло тело тревожной возбужденной готовностью. Непосредственной опасности ни разу в эти выходы не было, но все равно подсознание держало все чувства настороже, не позволяло расслабиться. А тут вокруг все свое, родное. Природа, в которой нет ничего страшнее крапивы да колючего шиповника. Люди, от которых не приходилось ждать ничего плохого. И свободное время, которое некуда деть, так что осталось только пошляться по окрестностям лагеря, поработать зевакой.

Сначала Никита пошел вверх по реке к пройденному уже порогу, к хрустальному мосту. Мост и вправду оказался великолепным. Когда с Аней таскали лодку вверх по реке, мост оставался в стороне. И только теперь Никита смог оценить сие архитектурное чудо. То есть технически оно чудом не было. Но вот по человеческим меркам идти по этой высокой дуге было просто страшно. Потому что под ногами пустота и вокруг пустота. Потому что это снизу, с реки, пластик моста создавал радугу. А сверху на фоне темной воды оказался почти невидимым. Одно только немного утешало — волны, на которые Никита летел всем телом, разбивал лицо об упругую воду, зарывался с головой, отсюда казались ничтожной рябью. Ну совсем как на весенних ручьях, которыми грезил Никита в детстве, представляя себя первопроходцем. Первопроходцем ростом с муравья. А сейчас, на мосту, он сам оказался на высоте не муравья — человека. Способного взглянуть на все эти волны сверху, с высоты тысячелетий цивилизации. Тысячелетий, из которых только последние двести лет дали настоящий рывок вперед, превративший могучую половодную стихию в крошечный весенний ручеек. Там внизу, под ногами, проплывал весенний мусор, яркие цветные клочки. Разумом Никита понимал, что это байдарки, катамараны и большие плоты. Но чувства говорили ему, что это лишь клочки цветной бумаги на стекающей из талого снега воде. Не впечатляет. Сверху даже рева воды не слышно. Какой там рев, так, еле различимое журчание. Как все же точка зрения меняет восприятие.

А на той стороне поляна оказалась не просто поляной. Там, оказывается, сложен из земли гигантский амфитеатр. Полукруглый холм идет уступами, а в центре небольшое плоское возвышение сцены. Его уже обтягивают на мачтах подвешенной легкой тканью. Не для защиты от дождя, как было бы лет двести назад. Сейчас нужную погоду заказать на ночь легче и дешевле, чем парашют над сценой растянуть. Это чтобы фон создать, чтобы свет отражался, освещая выступающих со всех сторон. Готовятся к ночному концерту, словом. Если концерт будет такой, как Никита в новогоднюю ночь видел, так очень даже здорово будет.

Потом Никита вниз по реке пошел. По своему берегу — на том ему делать в одиночку нечего. Но тут ничего особенного не увидел. Поляна прибрежная короткая была — это Никита сразу углядел, еще когда причалили. А потом оба берега стали высокими, обрывистыми. Не зря тут река бурлит порогами уже которое столетие, если прорезала своей силой выход наружу каменных плит. Одно только место привлекло внимание Никиты: на том берегу из черного зева пещеры низвергался вниз белопенный водопад. Странное место. Словно и не центр России, а какая-то экзотика. То ли Анды, то ли Кордильеры. Ну, таков нрав русского человека: не может он поверить, что в центре его родной земли, от Москвы всего ничего, могут быть реки с порогами, водопады кипящие, пещеры загадочные. Это же всегда где-то там, за бугром. А где мы живем, там завсегда хуже и скучнее. Вот кто и когда слышал о невероятной системе московских катакомб? Это под Римом или там Парижем. А что Москву строили как Рим или Париж из камня тут же под ногами добытого, что карстовые пещеры в этой гигантской толще известняков еще куда почище будут, так такого быть не может. Родина же, самое гадкое и скучное место на свете. То есть это так в двадцатом считали, в Никитином веке. В двадцать втором-то, когда любой уголок Земли стал одинаково доступен, все переменилось. Потому, однако, фестиваль этот устраивают не на Колорадо или Эбро, а на родной реке Мсте.

Потом Никита прошел еще немного вниз по реке, увидел на том берегу еще поляну пестреющую палатками, и решил вернуться. Очень уж есть захотелось. Оказалось, как раз вовремя — ужин уже поспел, раздача началась. Вот только Аню с ее танцовщицами пришлось Никите пожалеть — они от еды отказались. Нельзя перед выступлением. Монастырская жизнь у танцовщиц. То ли дело Ербол, который, оказывается, тоже примет участие в концерте. Сидит себе на сложенных поленцах и тренькает на гитаре — ждет, когда супчик остынет. Все ему можно — и супчик, и кашку и стаканчик. Певцам, как Угомон сказал, не только можно перед выступлением, но даже очень способствует. Коньяк бас полирует, а самогон тенор острит. Никите, хоть и не певец, тоже плеснуто было. Чтобы ночью не замерз, как Андрюха пояснил. Ну и до того еще в ознаменование первого киля. Это Аня Никиту кильнула в учебных целях, но напиток ему налили настоящий, не учебный. Аню вот только особенно жалко — она то вместе с Никитой выкладывалась в порогах, купалась и даже без гидрокостюма в холоднющей воде. И теперь вот страдает ни за что. К сожалению Никита не мог заставить себя страдать с ней за компанию, да и сама Аня на это посмотрела бы вовсе не с благодарностью. Так что закусив стакан хорошим мегабутербродом Никита обрел наконец душевное равновесие.

Сам концерт Никиту не слишком впечатлил. То есть приятно было лежать на постеленных на траву ковриках в компании своих, когда можно, в отличие от театра, не только выпивать, но и закусивать между выступлениями. И вообще поза римская — понимали эти римляне толк в приятном времяпрепровождении. И место хорошее досталось, совсем близко к сцене. У тех, кто далеко, есть конечно оптика, а звук усилители и так доносят. Но в оптику не то — в иллювизоре все равно лучше видно. А ведь тут главное — ощущение единства, все люди братья, которые не сестры. А вот выступления оказались так себе. То есть не выше уровня Никитиных друзей из двадцать второго века. Танцуют, так все хуже Ани. Поют в основном ничуть не лучше Ербола или Володи Суходольского. И сочиняют на уровне Ербола — не лучше. Или это просто так повезло Никите со знакомыми? Другие-то зрители весьма довольны происходящим.

Наконец Никита дождался того, что представляло для него главный интерес концерта — Аниного номера. На поляну выбежали парни из Угомоновых и, быстро расстелив термоковрики, грохнули на них большие вязанки хвороста. Потом плеснули из бутылей, наверное Угомонова самогона, и подожгли. Фонари погасли и поляна осветилась лишь колеблющимся живым светом. Треск горящих сучьев создал своеобразный аккомпанемент к тихому барабанному рокоту. На поляну выбежали Аня и еще четыре девушки в черном обтягивающем трико. Танец начался их движением по кругу под рокочущую музыку барабанов. Негромкий, как бы из под земли идущий ритм подчеркивался удивительной гипнотизирующей одновременностью движений стройных ног, изгибами тонких талий, внезапно вырисовывающимся на фоне огня темным контуром округлой груди. Черный круг крутился в огненных сполохах, сужался, когда девушки брались за руки, а потом опять расширялся взрывом синхронных вращений. И вдруг схлопнулся черной дырой и опять разошелся оставив одну из девушек посередине. И возникла резкая, контрастирующая с барабанами, мелодия скрипки и флейты, под которую танцевала эта девушка в центре. А расширившийся, ставший прозрачным, черный круг продолжал двигаться под ритм барабанов вокруг солистки. Где-то Никита уже видел что-то похожее. Так ведь на том самом новогоднем выступлении Ани, Беатрис и Терезы. Три танца, три темы совпадали с тем, что было тогда, но четвертая была новой, впервые увиденной. Сейчас, уже как знаток, Никита отлично понял нехитрую символику. Черный круг вечной женской тайны не позволял вырваться из себя четырем женским характерам. Черный круг покорял и гипнотизировал мужчин, но в то же время ограничивал индивидуальности танцовщиц. А они пытались вырваться за этот круг, но не могли, ограниченные не только своими подругами, но и кругом зрителей, которые так же им мешали. Все понимал Никита после уроков танца с Аней, а жаль. Потому что понимание убило в какой то мере тайну и чувство. Теперь можно было только с тоской вспоминать то свежее не разбавленное излишним знанием впечатление от новогодних танцев, которое Ане было дороже мнения знатоков. Не зря говорили издревле, что во многия мудрости многия печали. Никогда уже Никита не сможет чувствовать Анины танцы так, как она бы хотела. Потому что знание ее секретов, ее мыслей уже не отбросить. Но все же получилось здорово, даже на взгляд такого полузнатока, как Никита. И ведь понимал он, что танец Аня придумала, а школьницы лишь исполнительницы, точно повторяющие предписанные им движения. Но девушки были так невероятно соблазнительны, что даже дыхание перехватывало. И он сам не понял, что его больше соблазняло — их юная женственность, или зрелое балетмейстерское искусство Ани. Неожиданно для себя Никита хотел их всех, всеми ими восхищался, даже Аню позабыв на миг — она-то не солировала в этот раз. И только конец танца прервал гипноз ритма и девичьих тел.

Аплодисментов долго не было, похоже на других зрителей Анин (она же придумала) танец произвел еще большее впечатление, чем на Никиту. Ну да, он же был защищен своим знанием, своими занятиями с Аней, ее объяснениями особенностей техники, своей в нее влюбленностью, в конце концов. Он-то только на миг поддался придуманному ей гипнозу, а потом сразу все по полочкам разложил. А остальным-то, которые танец сердцем принимали, а не разумом, да притом еще и свободным сердцем, каково было на это смотреть! И наконец поляна взорвалась грохотом рук, воплями восторга. А Никита в этот миг уже ощутил рядом с собой быстро убежавшую со сцены Аню. Девушки еще раскланивались пред зрителями, а Аня уже прислонилась к Никите своим разгоряченным, одетым лишь в тончайшее трико, телом, и весло спросила:

— Ну, Никитушка, нравятся тебе наши девушки?

— Очень! Сейчас девушки гораздо лучше, чем в мою эпоху.

— А чем лучше? Красивее?

— И это тоже. Но это ерунда, я понимаю. Медицина, здоровая жизнь, питание. А главное, что сейчас они стали лучше, добрее, сердечнее, честнее. В двадцатом веке девушки от мужчин обычно денег только и желали. О любви много говорили, но это все разговоры были только. А сами искали, чтобы побогаче. Сейчас девушки другие совсем, как я заметил.

— Ну и молодец, что заметил. Только, Никитушка, вступлюсь за девушек твоего века. Тогда они были точно такими же, как сейчас. Вот ты о любви заговорил, а знаешь, что такое любовь?

Аня произнесла эти слова легко, весело. Никита вспомнил, как тяжело Аня переносила тогда, зимой, размолвку со своим возлюбленным. Они тогда больше не говорили об этом, и вроде Аня с Никитой была спокойной, но Никита-то видел, что про себя она еще долго переживала, а сейчас отошла, забыла. Ну и хорошо. Пожалуй, это и ему, Никите, какой-то плюс. А вообще интересные у него с Аней отношения. Казалось бы, такой успех, самый момент, чтобы в лучах своей славы купаться. А ей на все это наплевать, он же ясно все чувствует. Она и вправду этот танец закончила не для себя, а для школьниц, чтобы им ощутить себя чем-то значительным. Ну и для группы, чтобы им разрешили пройти по фестивальной реке на совсем не фестивальных судах. Им, конечно, и так разрешили бы — Никита это у Андрюхи выяснил давно. Но зато вот так им не просто разрешили, а счастливы были, что идет группа в таком составе. И похоже Никита, этот разговор и правда ей интересней, чем сам успех.

— Ты имеешь ввиду, что любовь — это природный механизм, обеспечивающий наивысшее качество потомства у людей? Ну, слышал я это. А при чем тут…

— Именно так. И это не просто очередное философское положение. Это значит, что инстинкты заставляют женщин действовать прежде всего в интересах своих будущих детей. Не думать, а именно действовать, поскольку инстинкт работает вне сознания. Вот когда-то люди жили в племенах, без семей. И для лучшего выживания детей нужно было обеспечить им наилучшую генетику. Тогда появилась самая древняя форма любви, которая есть и у некоторых наиболее развитых животных. Это когда человек инстинктивно определяет наиболее подходящую для себя пару по генетике и возникает то, что называлось любовью с первого взгляда.

— Ну, читал я об этом. А наиболее подходящий генетически это не обязательно самый сильный самец. Поскольку может оказаться, что именно у него наследственность не стыкуется с наследственностью именно этой самки.

— Да. И инстинктивное знание этого было высшим достижением эволюции у животных. А вот человек пошел дальше. Вначале все дети в племени были общими и получали долю добычи. А потом появились семьи, в которых мужчины добывали пищу уже только для своего потомства. Это произошло, когда появилась возможность прокормиться самостоятельно, независимо от охотничьей группы. И если до этого момента конкуренция была лишь между самцами, мужчинами, по поводу того, кто сумеет оплодотворить больше женщин, то с появлением семьи возникла и конкуренция между женщинами — кто сумеет привлечь лучшего самца, способного создать своим детям лучшие условия. Сначала лучшим был лучший охотник, земледелец, потом воин. В твоем веке главным средством существования стали деньги, а значит лучшим стал тот, у кого больше денег. И тот же инстинкт, который заставлял когда-то женщин отдавать предпочтение доминантным самцам, потом лучшим воинам, в твое время толкал их к самым богатым. Мускулистые бойцы могли негодовать по этому поводу, но природу не обманешь. Инстинкт настраивает женщину искать наилучшего отца для своих детей. Того, кто и более успешен, и способен их лучше обеспечить. В общем, подобное поведение есть и у животных. Особенно у птиц.

— Но ведь сейчас все стало иначе. Нет денег и сила, воинские способности уже не играют роли. И что теперь определяет выбор?

— Да тот же самый принцип. Наилучшие условия для будущих детей. Только он теперь работает по другому. Тенденция появилась давно, а в двадцатом веке она стала особенно заметной. Человеческий ребенок наименее зависим от врожденных инстинктов по сравнению с детенышами всех других млекопитающих. Он практически все узнает от родителей. И способности человека во взрослом состоянии очень сильно зависят от того, что ему дали, как его развивали родители и окружающие взрослые начиная с рождения. И в какой то мере даже до рождения. То есть можно ребенку иметь наилучшую генетику, но если он не имеет наилучших условий развития, то средний ребенок обгонит его. Тем более, что генетика хорошо работает в передаче физических возможностей — силы, выносливости, ловкости. А вот в отношении умственных способностей не очень. Там результат может быть только случайным и потому очень редким. Зато воспитание работает безошибочно. Гения воспитать трудно, а вот талант можно. Но для этого нужен особый подбор родительской пары. Нужно, чтобы воздействие родителей на ребенка не противоречило, а дополняло друг друга. И чтобы в семье не было скандалов, взаимного раздражения, охлаждения. Ребенок ведь растет и взрослеет долго. Намного дольше, чем детеныши животных. Вот это и определяет сейчас критерии выбора. Найти человека, с которым можно прожить всю жизнь вместе, оставаясь интересными друг для друга, оставаясь нужными друг другу. Чтобы знания и интересы были достаточно общими, но не совпадающими. Чтобы характеры стыковались. Изменились условия, изменились критерии выбора, а девушки в сущности остались те же. Все равно они выбирают мужчин, влюбляются ради будущих детей. Как это было и в твоем веке. Только это другая любовь уже. Не такая, какая была у древних греков или Ромео с Джульеттой, а куда сильнее основанная на разуме. И в этом отношении куда ближе к сознательному меркантильному выбору девушек в твоем веке. Правда сегодня духовная близость вызывает куда больше чувств, чем очарование кошелька избранника в прошлом. Так что любовь современная стала не только разумней, но и приятней.

Кстати, и у мужчин ведь те же инстинкты тоже заметно меняли критерии выбора подруг. И в то же время и по тем же причинам. И, как и положено, у вас это проявилось раньше, чем у нас. Не догадываешься?

— Нет, совсем не понял, о чем ты.

— А в твоем двадцатом веке резко изменились мужские вкусы относительно женской красоты. Все предыдущие века у женщин ценились широкие бедра, большие груди. И вдруг в твоем веке мужчинам стали нравиться высокие длинноножки совсем без бедер и грудей. Это не просто мода была, как тогда думали. Раньше женщинам приходилось рожать десять-двенадцать раз, чтобы хотя бы двое детей выжили. Вот и были в моде широкие бедра и большие груди лучших рожениц и кормилиц. А в двадцатом веке смерть ребенка стала вместо обыденной повседневности редкой трагедией. Рожать стали два, от силы три раза. Да еще порой с помощью кесарева сечения. И выкармливать стали в основном искусственно. Вот и не стали нужны бедра и груди. А вот женщине-воспитательнице легкая фигура и длинные ноги очень кстати. Такая женщина может со своими детьми заниматься спортом, ходить в походы, долго сохраняет подвижность. Такая может научить своих детей большему, чем широкобедрая неповоротливая домоседка. Мужчины почувствовали это инстинктивно, когда функция женщины-воспитательницы стала несравненно важнее, чем функция роженицы. Вот и изменились их вкусы.

Такие вот лекции Аня читала Никите постоянно. Что делать, отставши на два столетия приходится учиться везде и всегда. Он ведь в современной школе не учился и многих ставших прописными истин не усвоил. В перспективе это даст ему преимущество свежего взгляда, как Аня утверждала, но пока Никита имел лишь много мороки со своим невежеством. Хорошо, что Аня все понимала и старалась помочь ему как могла. Но сейчас-то Ане самой его помощь требовалась, поскольку ночь оказалась весьма холодной, а трико ее было больше рассчитано, чтобы не стеснять движения и не скрывать фигуру во время танца, нежели на удержание тепла. И Никита с увлечением принялся согревать Аню чем мог, не переходя, понятное дело, границ дружеской близости. И было это настолько приятно, что на другие выступления он уже совершенно не обращал внимания. До тех пор, пока Аня не решила в конце концов одеться соответственно окружающей температуре и не выскользнула из его объятий.

Уход… отлет… отправка экспедиции в иномирье состоялась почти сразу после водного похода. Ждать в общем было нечего, все приготовления были давно завершены. Так и задумано было давно. Аней, как догадывался Никита. Именно она отвечала за его здоровье физическое и психическое. Вот потому и поход подгадался — не столько необходимость тренировочная, сколько отдых, развлечение. И ведь действительно эти пять дней Никита ни минуты не думал об учебе или экспедиционных делах. И сейчас чувствовал себя новеньким, с иголочки, сильным и на все готовым. Три дня до старта на последние штрихи подготовки, в которых Никита уже не участвовал. И не учился — Володя дал ему каникулы. Просто бродил по городу — вроде год прожил, а не знал здесь почти ничего. Времени не было. По Москве побродил, посмотрел знакомые места. Но это как-то грустно оказалось. Он то Москву живой помнил, а не музеем. Вроде в центре и здания те же, а не то. Магазины не работают — не нужны больше. Кафе и рестораны с робслугой — полупустые. Музеи ему и в своем веке надоели. Только что зашел в Кремль правительственные здания посмотреть в том веке закрытые. И ничего интересного в этой пыльной помпезности не оказалось. Города-дома все интереснее, поскольку живые, настоящие.

И вот наконец утро отправки. Собрались все провожающие за тоненькой пленочкой биозащиты. Никита, Ербол и Сепе вошли туда экипированные, с рюкзаками, в бронекомбинезонах. Речей не было, торжеств тоже. И еще почему-то в этой толпе не было Ани. Не провожает? Прощально помахали руками и по просьбе Никиты вся публика покинула зал. Мешают сосредоточиться. Тепе только остался, и по эту сторону защиты. Ну, он-то Никите никогда не мешал. И тут вдруг появилась Аня. Здорово, она Никите тоже не помешает. Однако что-то в ней необычное проглядывает. Так она же одета так же, как отправляющиеся и рюкзак на ней такой же. Что случилось?