Петр Третий. Другой Путь

Эпилог

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ОСОБНЯК СТРОГАНОВА. 15 декабря 1743 года.

Месяц у меня выдался бурный. По нынешним временам. До отъезда в Москву надо было переделать кучу дел. И все они почти были важные или архиважные. Женский вопрос уже решен. Он всегда в жизни мужчины самый важный. С врагом или пустышкой мне детей крестить не придется, вроде. Уверен, что даже смогу на будущую жену в многих делах опереться. Нельзя было отодвинуть и научных дел, и не только по защите диссертации, но и по обеспечению выполнения после моего отъезда программы экспериментов. Так что пришлось настраивать Ломоносова чтобы в моем «НИИ» не останавливались исследования, и Цильха, чтобы от внушенного Михаил Васильевичем энтузиазма у моих гением мой Дворец в воздух не взлетел. Да и деньги что бы не уплывали на сторону. По этой части я сегодня уже беседу с имел и даже принял клятву моему Королевскому высочеству. А вот теперь нужно позаботится что бы не иссякла моя мошна от «першпективных опытов».

— Пётр Фёдорович, — обращается ко мне барон «по-деловому», — пока нам в коксе мистера Дарби потребности нет, лесов своих много.

— Сергей Григорьевич, — отвечаю Строганову, — кокс даёт лучший выход металла, и нужен для новых печей.

— Так ни у нас на Урале, ни под Петербургом хороших углей нет, — разводит руками мой компаньон.

Строганов снова меня подводит к необходимости взять нам с ним один из здешних казённых заводов. Например Сестрорецкий. Надеясь, что прибыль потечет без особых вложений. Цеха есть, месторождения есть, даже люди подготовленные. И заказами производства загружены. Почему бы не приватизировать и ус не дуть? Ан нет. Тут дело государственное. Даже мне это будет пробить трудно через Берг-коллегию. Да и не нужно это.

— Кокс и из торфа делать можно, а в нем ни здесь ни на Урале дефицита нет, — отвечаю небрежно, — а вот недалеко от Алтая есть и нужные угли.

Барон смотрит на меня внимательно. Он сам следит за любыми известиями, где какой месторождение найдут. Но об угле «Кузбасса» он не слышал. Его нашли больше двадцати лет назад пленные шведы, но их отчеты ещё в Академии не обработаны, а вот упоминание в книге, изданной в Швеции и Англии есть. Может кто-то из них и жив. Но фамилий я не помню. Но ищут уже тех землеведов.

— Алтай далеко, — отмирает Строганов, — да и Демидовские там земли.

Киваю. Улыбаюсь.

— Быть им такими не долго, — говорю спокойно, добавляю увидев интерес собеседника — пару-тройку лет.

Прикладываю палец к губам. Хозяин медленно кивает, лицо его довольно.

А вот то, что у Демидовых в 1746 году заводы на Алтае отобрали знаю. Отнимут их и здесь. Может даже раньше. Не надо рубли из утаённого от казны серебра чеканить. Жаль, что никак не могу обосновать своё знание. Матушка была бы и сейчас получению того серебра рада. Но ей я так туманно намекнуть не могу. Каролине вот тоже как свои знания подавать думаю. Она не Катя, «университетом в Киле» каждый раз не оправдаешься.

— Всё одно далеко, — справившись с чувствами говорит барон, — дорого везти, проще с лесом.

— Ну так для предполагаемых печей пока нам коксующиеся угли и не нужны, — успокаиваю хозяина, — да и ближе они есть, только крымцов там усмирить надо.

Строганов кивает. Открытые в один год с кузнецкими угли Дона известны.

— Но то будущий вопрос, Государыня подпишет нам нужную привилегию хоть на век, главное технологию иметь, — продолжаю обрабатывать партнёра, — сейчас же главное: новая печь.

Строганов кивает. Он уже успел оценить преимущества предложенной схемы со строительством нами печей своими мастерами по нашей технологии. Строительства всем. В России. Кто заплатит. Потом мы будем ещё с обслуживания печей не мало иметь. Нам тогда не нужно отжимать месторождения или искать на чугун новых покупателей. При этом мы сможем тихо подмять в Империи хоть всю отрасль. На заграницу пока моего административного ресурса не хватит.

— Пётр Фёдорович, — говорит барон, — согласен я на счёт печей, а прибыль пойдёт так и на кокс тогда посмотрим.

Осторожен он. Хочет дешевле и больше. На том бизнес стоит и у тогда и теперь. Кокс подождёт.

Протягиваю руку. Он отвечает. Жмём. Ещё одним НИИ («Топлив и стали») в России стало больше. Ну, а заводиком при НИИ дело не станет. Есть под Москвой пара интересных вариантов. Да и в Петербурге Елисавета Петровна намекала что имениями для меня озаботится.

Строганов, понятно, ждёт от меня протекции и по другим делам на самом Высочайшем уровне. А я что? России и мне с его интереса убытка нет. Металл стране нужен и нужно его много. А у меня ещё паровые машины в голове. И рельсы. И от паровозов с пароходами я тоже не откажусь. У нас они будут раньше, а у «них» позже. О том и о другом я позабочусь.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 17 декабря 1743 года.

Снежок прилетел мне прямо в лицо, я едва успел глаза закрыть.

Лина захохотала.

— Получил! На тебе ещё!

Уворачиваюсь.

— Барышня, вы пользуетесь тем, что я не могу обидеть женщину!

— Ха-ха-ха! Зато я могу!

— Так я же не женщина!

— А на ком мне упражняться? Получи!

Мы бесились и хохотали. Только-только закончился обильный снегопад и мы, бросив всё, выбежали из лаборатории на свежий кристально чистый воздух.

Немецкий язык не для галантной куртуазности, в такой ситуации он не уступает русскому в выразительности и в смыслопередаче. С русским у моей красавицы плохо, потому дойч, да и зачем уродоваться почём зря?

Тут я удачно вывернулся и засветил снежком прямо в лоб принцессы.

Она охнула, отёрла лоб и кинулась в новую атаку, лепя снежки прямо на ходу.

— Кронпринц, тебе конец!

Она оступилась, споткнулась или произвела другое действие, но, по факту, сбила меня с ног, и мы, хохоча, рухнули в сугроб. Точнее, она просто рухнула в мои объятия.

— Петер, это нечестно. Ты пользуешься тем, что я в платье. В нём тяжело, я не могу даже нагнуться толком.

Протираю ладонью её лицо от снега.

— Не преувеличивай. Ты не в бальном платье. Ты бы в лаборатории не смогла бы работать.

Театрально надутые губки.

— Всё равно это не честно! Отпусти меня!

Улыбаюсь.

— Ты и правда этого хочешь?

Она вздохнула.

— Нет. Но, я приличная принцесса.

Киваю.

— Конечно. Я понял и принял. Но, Ваше Высочество, я же только спасаю вас из снежного плена, как настоящий рыцарь. Кстати, дракона тут нигде нет? Я бы тебя и от него спас.

Улыбка.

— Тебе виднее, мой рыцарь. Это твой замок и твои земли.

Внезапно Лина прильнула своими устами к моим.

— Петер…

— Любовь моя…

— Петер, правда, я замёрзла уже.

— Тебя согреть?

— Да, ну тебя. Где термос с чаем? Выпусти меня.

— Да. Но — нет. Ещё мгновение счастья, прошу тебя.

Моя щека прижимается к её мокрой и снежной щеке.

— Счастье моё. Снежная Королева.

— Петер, нас увидят.

— И что? Сад под охраной. Тут нет чужих.

— Я пока не твоя невеста. Это неприлично. Отпусти. Помоги мне подняться.

… Через пять минут мы сидим на волчьих шкурах в плетённых креслах и пьем горячий чай.

— Петер, как хорошо, что ты придумал термос. Это так хорошо, на морозе, в снег и горячий вкусный чай!

— Я его придумал для тебя!

Смех.

— Врешь!

— Вру. Пусть это будет самое большое вранье тебе в моей жизни.

Кивок.

— Ловлю на слове. Что с Москвой?

Пожимаю плечами.

— Сложно, как всегда. Почти экспедиция на Луну. Каждый год ездим и каждый год проблемы с организацией.

— Кстати, Петер, хотела спросить, а почему вы каждый год именно зимой ездите в Москву?

Делаю глоток живительного горяченького.

— Откровенно говоря — не знаю. Не спрашивал у Матушки. Так повелось. Наверное, зимой дороги лучше, на санях быстрее, чем на карете с колёсами. Но, не знаю. Просто традиция. Тут бы угадать с твоим покаянием. Месяц на то-сё. Успеть с помолвкой и успеть вернуться в Петербург до весенней распутицы, а то застрянем в Первопрестольной.

Лина кивнула и отставила чашку.

— Прогуляемся по саду? Люблю свежий снег и воздух. В лабораториях не всегда пахнет свежестью.

Киваю.

— Конечно. — Поднимаюсь. — Ваше Высочество, разрешите вас пригласить на променад?

Принцесса опирается на мою руку и встаёт из кресла.

— Сударь.

— Сударыня.

Мы гуляем. Уже не дурачимся. Вдруг Лина спрашивает:

— Ты хотел со мной поговорить. О чём?

— Тебе не понравится. Тяжёлая тема. Не хотел именно сегодня.

— Петер, я произнесу клятву в церкви. «И в горе, и в радости». Считай, что это уже случилось. Бог тому свидетель.

Она очень серьезна. Восемнадцатый век. Даже просвещённые люди не бросаются такими словами.

Смотрю ей в глаза.

— И в горе, и в радости. Бог тому свидетель.

— Я твоя, Петер. Навсегда.

— Я твой, Каролина Луиза. Навсегда.

И почти одновременно:

— Бог тому свидетель.

Долгий поцелуй.

Долго молчим, держась за руки.

— Так что, Петер?

Выдыхаю.

— Ты знаешь историю, как я стал Цесаревичем-Наследником.

Кивок.

— Конечно. Ты — внук Петра Великого и Матушке нужен был Наследник. Ты сын её сестры.

— Да. Ты — принцесса старого Дома и знаешь, как ветвятся родовые ветви. Нас никто не слышит, но даже будь тут Матушка, я бы повторил то, что хочу сказать. Впрочем, я это ей говорил… В общем, мы обсуждали, и она велела мне поговорить с тобой. Это Тайна, Лина. Пойми.

Кивок.

— Лина, как ты знаешь, есть Старшая Ветвь Романовых.

— Знаю.

— Мы — Младшая Ветвь. И есть те, кто хочет это переиграть. Наши права спорны.

— Я понимаю. Это естественно. Везде так.

— Да. Прости.

— За что?

— Если ты станешь моей женой, то велика вероятность, что тебя убьют вместе со мной в случае переворота. А он вполне может случиться.

Её ладонь коснулась моей щеки.

— Глупый. Неужели ты думаешь, что я не понимаю этого? Я это понимала с первого дня нашей переписки два года назад. Разве бы я приехала, если бы не была готова к этому?

Киваю.

— Спасибо. Но, есть ещё одно. Есть Иван. И есть Катенька. Маленькая, несчастная Катенька, которую уронил гвардеец головой об пол в ночь переворота. Меня не было тогда в Петербурге. И, вообще, в России. Что с ней случилось — не моя вина. Но, она моя племянница. Так или иначе. Детей с Леопольдовной Матушка не оставит. Если не я, то кто позаботится о малышке? Что её ждёт я даже не представляю. Боюсь представить. Она практически оглохла и плохо говорит. Я тебе скажу сейчас страшную вещь, ибо это государственная измена. Если что с Иваном — с точки зрения заговора она Императрица. Хоть глухая, хоть нет. Для заговорщиков даже лучше, что глухая. Они и без неё разберутся с властью.

Лина помолчала, осмысливая сказанное.

— Петер, что ты хочешь?

Останавливаюсь и смотрю ей в глаза:

— Ты готова её убить?

Она не отшатнулась от меня. Она не благовоспитанная юная баронесса. Отнюдь. Уверен, что она не дрогнувшей рукой, если потребуется, отправит сотни и тысячи на плаху. Но, она сказала:

— Нет.

Помолчав, она спросила:

— Что ты хочешь от меня?

— Я хочу её удочерить, мм, — спешу уточниться, — взять под опеку.

— Подожди, а наш с тобой будущий ребёнок?

— Наш ребёнок — Наследник или Наследница Престола Всероссийского. Катенька — тоже Наследница, но по Старшей Линии. После Ивана. Держи друзей близко, а врагов ещё ближе. А смерть свою держи возле сердца своего. Её нельзя прятать. Её должны видеть рядом с нами. Иначе появится ещё сто «Императриц Катерин». Лжедмитриями Русь уже сыта по горло. Уверен, что, вдруг с Иваном что, появятся и Лжеиваны.

Лина потёрла переносицу.

— Почему мы?

Криво усмехаюсь.

— Матушка однажды сказала мне по этому поводу: «Если не будет Ивана, то всё заговоры будут вокруг тебя. Ты готов?» Катя — Старшая Ветвь. Пока есть её брат или она мы с тобой и наши дети не очень интересны заговорщикам.

— Но нас же тогда скорее могут убить?

— У нас будет живой щит что бы закрыться, — привожу аргументы сам в них не полностью веря, — но главное, НАМ нужно показать пример, показать, что с невиновными детьми императоров ничего не случится.

Это не простое решение. Каролина медлит. Но, потом, кивает.

— Я согласна, Петер.

Обнимаю её. Теперь я уверен, что не ошибся в женщине.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 18 декабря 1743 года.

Мы гуляли с тётушкой по залам Зимнего. В прошлой жизни я этого дворца не знал. До знакомого мне облика Эрмитажа не одна перестройка и пожар. Но и в этом Дворце богатая отделка и роспись по стенам, картины, статуи, резная мебель… Даже мой крутящийся стул. Два. Один у Государыни в будуаре, второй в кабинете. Но мы туда не идём, а шествуем по открытым дверям их танцевального зала в музыкальный, потом в галерею, потом обратно.

Снова убедил тётушку что надо больше ходить. А то она опять нервничает. Толи на козни де ла Шетарди, толи на то, что туфельки жмут, а может и на новый заговор. Мне не говорит, но если я здесь, то в её печалях моей вины нет. Хотя те же заговорщики могут, выступив «за меня» мне о том и не сообщить. А ещё ведь племянники ещё мои в Дюнамюнде с их родителями есть. Иван Антонович так вообще настоящий император…

— Так, когда ты ко мне Катю пришлёшь? — переходя от искусств и сплетен к делу спрашивает Елисавета Петровна.

— Ты же знаешь Матушка, что вольная теперь она, — делано удивляюсь вопросу, — пригласи, чин дай, я препятствовать не буду.

— Не крути, Петруша, ты ей Государь!

Что есть то есть. О вольной Кате я с согласия Матушки четыре дня как объявил. И не просто о вольной. Я даровал Кате голштинское дворянство и титул. Маленький, но… В общем теперь моим закупками заведует целая Катарина эдлер фон Прозор. Владетельный я Герцог или где?

— Матушка, да её не держу, — искренне отвечаю, — у неё в Итальянском другой сердечный интерес есть…

— Знаю, я этот интерес, — отмахивается Императрица, — так и быть откомандируют твоего Нартова, в твоё заведение, но шары флагистоновые он пускать у себя на мызе будет! Опасно это.

— Ну тогда, уж ко Двору его и Катарину прими, — продолжаю сватать свою бывшую пассию.

Четыре дня как бывшую. Будет ли что в будущем с Екатериной Платоновной, не знаю! Но сейчас нужно рвать связь эту. У меня есть Лина, а у Кати Степан. И вообще! Остерегаться мне здесь нужно «Кать»! Кроме крестницы. Так что, хочет Матушка — пусть забирает эту.

— Если ты настаиваешь… — задумчиво тянет тётка Елисавета, — приму, дворянство я её уже признала, и должность определила камер-чи-шенкини.

Щедрая Матушка. Новая должность придворная записана сразу в шестой чин Табели. Так что Катерина как примет будет вровень коллежскому советнику или полковнику. Степан у неё, а адъютантах ходить будет. Он вроде и сам не против.

— Спасибо, Матушка, — благодарю искренне, — а Степан?

— Ну если поженятся, то дам я ему камер-юнкер, раз уж ты так просишь, — резюмирует Императрица, — ты уж Петенька тоже о моих милостях не забудь.

— Разве ж я могу, Матушка, — развожу руками благодарно и удивлённо.

Вот же ж! За один променад я уже этой лисе два раза должен.

— Вильгельм Гессен-Кассельский, готов свою племянницу Вильгельмину к нам в январе послать, — резко меняет тему Елисавета Петровна.

Твою же мать! Дожал Париж кассельцев! Надо было маркиза Шеттарди сразу как приплыл удавить.

— Матушка, — взволновано говорю я, — мы же уже договорились!

— Я сказала только, что Каролина нравится мне, — твёрдо парирует Императрица, — но есть и государственные интересы!

И что теперь делать?

— Матушка, я уже слово дал, — говорю, глядя ей в глаза дерзко, — я люблю Каролину и никакие другие невесты мне не надобны!

Тётка смотрит на меня, и я вижу смеющиеся огоньки в её глазах.

— Хорошо, Питер! Любишь её? Бери!

Склоняю голову перед императрицей.

— Роду она хорошего, и не самого влиятельного, мне, по сути, всё равно кто из гессенских принцесс будет Екатериной Алексеевной, — рубит она.

— Екатериной Алексеевной? — изумлюсь я.

— Да. В честь матушки моей! Или ты и тут против? — властно произносит тётка.

Так она ещё и передумает. Надо не медлить.

— Конечно, тётушка, это большая честь, — отвечаю с почтением, — нарекать это Ваше право…

— Молодец, — веселеет Елисавета, — быть по сему!

Я отмираю окончательно.

— И первенца Павлом назовёшь! — забивает как гвоздь Она.

Вот кто меня за язык тянул? Знал же, что, зная пять слов нужно становиться на трёх. Торопыга.

— Прекрасное имя, — говорю и кланяюсь ниже. Не зачем ей видеть всего что у меня на лице.

— Вот и прекрасно, ступай, невесте твоей я сама сообщу, — и говорит тётка.

Кланяюсь и ухожу. Главное сделано. А имена -пустое. Я другой. Жена у меня будет другая. А Павла мы воспитаем правильно. Главное, что б тётка не забрала. Но здесь у неё, итак, уже двое морганистических, да ещё «племянник» и племянница от Разумовского на воспитание приедут. Мне с Линой тоже сие предстоит. Скорей бы.

Блин, ну и заходы у Лисаветы! Но я тут не власть пока. Потому: юли, терпи и смирись.

И не торопись. А то вместо дела каждый день будут одни разговоры как наш с ней этот.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. РИЖСКАЯ ГУБЕРНИЯ. КРЕПОСТЬ ДЮНАМЮНДЕ. 22 декабря 1744 года.

— Ваше Высочество, пора вставать! — настойчивый голос вывел Анну Леопольдовну из сна.

«Что ещё? Они так Лизу разбудят».

Бывшая Правительница нехотя встала с постели. Она только пришла из детской покормив грудью Лизу. Три с половиной месяца дочке. Старшей Кате два года с половиной, но она с Юлианной Менгден.

Глаза наконец приспособились. Анна присмотрелась. Новый комендант Орлов собственной персоной!

— Иван Михайлович, что случилось?

Бывшая Регентша не гневалась на разбудившего. Да и как ей на него гневаться? Появившийся месяц назад Орлов сделал им некоторые послабления. Они стали чаще гулять. Лизу крестили наконец в гарнизонной церкви. Они с мужем впервые за год наконец увидела отнятого у них в Риге сына. Иван её не сразу узнал. Потом был рад. Прижался. Но не плакал. Говорил плохо. По-русски.

— Ничего, просто вам пора собираться, — спокойно сказал комендант.

— Куда?

— Вас переводят, Ваше Высочество. Все уже уж погружены. Вас не хотели будить.

«Опять? Но как-то иначе всё нынче творится…»

Много времени на личные нужды Орлов ей не дал. Как Анна умылась, комендант лично помог ей надеть шубку.

«От чего такая галантность? К добру ли? Скинули-таки петрову выблюдицу с чёртушкой? Господи, пусть так будет!»

Анна Леопольдовна перекрестилась.

Как и год назад их ждали возки. Крещенские морозы прошли. Но трубы на двух возках показывали, что они даже будут топиться.

«Видно далеко повезут. Обратно? Откуда взяли. Или нет? Может Лизка решила их отпустить? Тут же рядом граница».

Все уже были на местах. Менгден радостно махала в одном окне с Катериной. Показала Анне спящую Лизу. Муж сидел в другом возке в недоумении.

«Послал же господь в мужья увальня! Смел Антон, да прост. Да и сама я не львица».

Маунзи вынес на руках одетого Ивана. Тот был плох. Анна рванулась к сыну.

Шедший рядом с врачом солдат чуть её притормозил.

— Ваше величество, — тихо произнёс Майкл Маунзи, — простыл И… ван, я спустил ему кровь, пусть теперь выспится.

Анна благодарна кивнула своему лейб-медику.

Тот пронёс юного Императора в теплый возок к отцу. Мать же последовала к дочкам. У них тоже топилось.

Кортеж тихо двинулся в ночь. Растущая луна ясно освещал дорогу.

Уезжающие верили в лучшее. Им никто ничего не говорил. Они и сами боялись счастье спугнуть ненароком. Потому как сказано, что не стоит в решительный час излагать своих надежд — тем можно прогневить Бога. Да и что слова сейчас могли изменить?