Петр Третий. Другой Путь

Глава 7. Невесты Цесаревича

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. ГОСПОДСКАЯ ПОЧЕВАЛЬНЯ. 1 сентября 1743 года.

Сегодня в России, да и Швеции с Англией календарно началась осень. Неделя прошла как графиня Ягужинская к отчиму в деревню уехала. Но куча дел и Катя не оставляли мне времени о ней вспоминать. Может когда и встретимся. На балу. Или в одной постели. На ночь. Фавориткой и женой моей ей не быть, а остальное… как знать. Времена нынче куртуазные, да они всегда такие.

Катерина Платоновна у меня умница, и по дому поспевает, и меня ублажить, и опыты химические на бумагу у Ломоносова записать. Красивым почерком. Спросил откуда он у неё такой красивый? Гувернантку-то я ей нанял в прошлом месяце. Крепостной! Гувернантку! (Ахринеть, честно говоря). Но та решительно не знает, чему её учить. Прямо как со мной год назад у Штелина было. Но, Катя не попаданка. Я проверял. С пристрастием. Так что пришлось расспросить её внимательнее.

— Так бабушка у меня грамотная была, она деда всех своих потомков и зятьёв научила, — разъяснила моя.

Вот тебе бабушка и Юрьев день! Может не о том я спрашивал раньше? Надо было именно бабкой интересоваться?

— Епифаньевская бабушка? — уточняю, а то вдруг снова в молоко.

— Она, Анна Алексеевна, — подтверждает Катя, — её на селе Епифанихой звали.

Да. Примечательное имя и отчество, не крестьянское. И внучка её Екатерина. Но, это может ни о чем и не говорить.

— Умная у тебя бабушка была, — произношу, вставая.

Катя кивает и тоже начинает собираться. Опыты в «Химлаборатории» сегодня. Без Кати никак. Цильх будет у зятя ассистентом. Да на подхват младший Нартов придет. Зачастил он к нам что-то. Но, он в отца — ему наука интересна.

— И что же, бабушка вас углями писать по псалтырю учила? Или по печке? — спрашиваю, заправляя рубаху.

— Ххха-ха-ха… — заливается смехом Катя, — по учебникам, конечно.

— По каким? — поворачиваюсь к ней и удивляясь.

— Да по «Арифметике» Магницкого, «Букварю» Полоцкого, — начинает перечислять дворовая девица, — ещё «Притчи Эзопа» Копиевского, да «Юности честное Зерцало были».

Я впадаю в ступор. Это же целое состояние. В крестьянском доме!

Катя, глядя на меня смеётся. Считывает по моим глазам следящий вопрос и отвечает.

— «Букварь» бабушкин был, откуда не сказывала, — походя, натягивая подвязку на чулок говорит искусительница, — а остальные книги, как Меньшикова сослали, бабушка с отцом моим из усадьбы и забрали, пока из Дворцовой канцелярии не пришли, а то бы они за полгода сгнили или соседи бы в печах пожгли, духовные наш поп забрал, а эти никому нужны и не были.

Стою. Обтекаю.

— А что же ты раньше не сказывала?

— Так ты ж барин о том не спрашивал, — удивляется Катя, — а меня родители без спроса говорить не учили, да и в «Зерцале» то для девиц предписано.

Ф-ф. Девица.

Вот же старый пень! Головой Катиной удивлялся, а сам ниже смотрел. Может и нет за ней никакого родовитого предка? Просто грамотная правнучка епифаньевского дьячка. Но, нет, не стал бы так Ушаков про неё спрашивать и не присматривалась к ней Елисавета Петровна. Чья-то в ней голубая кровь есть! Если не пурпурная.

Стук в дверь. Фокусирую взгляд на Кате. Она собрана даже в переднике уже. Да и мне только в тапки попасть.

— Входи!

Анучин. Вошел. Вытянулся. Молчит.

— Что стал как штырь? — понукаю его, — говори, что надо.

Он ведёт глаза на Катю.

Девочка она у меня понятливая.

— Барин, так я пойду с полдником потороплю, — находит способ не нарушать нашего с сержантом конфидента, — а то перехватку утрешнюю Вы барин проспали.

Егоза. Я значит. Проспал. Один… Вдруг.

Киваю ей. Уходит. Слышу по каблукам, как она честно удаляется в сторону кухни.

Смотрю прямо в глаза Анучину.

— Ваше Императорское Высочество, — докладывает он по Уставу, — вам письмо.

Протягивает конверт я беру. Считываю адрес. Сердце начинает колотится.

— От Матушки-Императрица доставили утром, — уже по-свойски сообщает Иван, — велено как проснётесь сразу передать.

Угу. Будто Матушка не знает, как и с кем я просыпаюсь утром.

Киваю.

— Благодарю за службу.

— Рад стараться, Ваш…

— Иди уж! Дай почитать!

Иван улыбается, но разворачиваясь по-строевому открыв дверь шагает и оставляет меня один на один с пахнущим духами конвертом.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. КАБИНЕТ ЦЕССАРЕВИЧА. 1 сентября 1743 года.

Как мне не хотелось вскрыть конверт, но я ещё в прошлой жизни приучил себя, что с документами надо работать только в кабинете. Даже когда появились ноутбуки в постели или даже в спальне, я в них никогда ничего не смотрел. С мессенджерами, конечно, сдался. Они всё одно что телеграммы. Там вскрывать ничего не надо — сразу и видно, с чем поздравляют и о чём просят.

Мне для входа в кабинет не надо выходить в коридор. Могу пройти туда через уборную или комнату отдыха. В последнюю никто даже Катя не заходит. Убираю даже сам. Она маленькая. Кресло, столик, планшет для письма, столик «журнальный», сейф… За картиной с горящим очагом. Шутка. За портретом родителей. Окно поворотное узкое. И ребенок не пролезет. Света же достаточно проходит. Да и лампа там керосиновая есть.

Некоторые письма от Лины я здесь и храню. Те, что по «университетской почте» получаю. Это вот тоже должно было по ней прийти. Мы пишем каждые десять дней. А последние из Страсбурга пришло в середине августа. От обычного графика тогда было два дня задержки. Но, мало ли что. В Европе война. На море шторм, да и на суше непогода. А оно вот значит, как…

Тётка! Не знаю сколько она эти мои письма читает. Но, судя по всему, недавно смогла накрыть мой тайный канал. Узнаю кто из Академии донёс — сгною гада! Обиделись немцы. Из-за Ломоносова. Но, может, и Ушаков на них вышел, и им, как я Брюммеру в мае, на дыбу показали… Разберёмся.

Итак, письмо. Нет. ПИСЬМО!

Сажусь за свой письменный стол. Ломаю сургуч. Раскрываю лист. Читаю:

Это же моё « IndenFeldern, wo die Bö geheul…»! Точнее Бёрнс. Но его ещё нет. Не родился. Не важно.

ОНА! Она перевела! Даже лучше, чем я бы сам это сделал!

Снизу ещё приписка:

' Мой Петер:

Ich atme dich.

Meine lieber herz.

Ruf an mich.

Rufst, zu dir selbst[2]'.

И больше ничего. Только стихи.

Всё ясно. Чего я жду? Какого ещё знака или ответа?

Надо писать её. Сейчас.

Нет. Надо сначала к Матушке.

Стоп! Императрица уже читала это…

Или нет? Чего гадать!

Успокоится.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Надо подумать.

Для начала выпить чай.

Катя уже его сделала. Катя?

Я не знаю кто она. Я не обижу её. Но, женой моей она не будет. Значит нужно будет её из дома убирать. Не сейчас. Когда Лина приедет. Главное, что б тётка не устроила мне ярмарку невест. Но, Кате на ней всё равно ничего не светит. И всё сделаю что бы Лину отстоять. Господи! Она скоро приедет!

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ. ЗДАНИЕ ДВЕНАДЦАТИ КОЛЛЕГИЙ. 2 сентября 1743 года.

В Петербург пришло Бабье лето. Потеплело. Распогодилось.

На душе у вице-канцлера тоже стало спокойней. Сумашедше лето снова сломало его планы. Не в первый раз. Но, всё-таки. В августе умер отец. Из-за бабье трёпа уехал в ссылку брат. Отцу было под восемьдесят. А с братом Алексей Петрович по весне чуть не разругался. Зачем было брать старую вдову в жены? Мог бы уже и дочь её взять. Не отказали бы. Послушай, старший брат совета. В опалу сейчас не попал. Хотя как знать как знать.

Сноха то их с братом не сдала. Даже на дыбе. Слышали и вице-канцлер разговоры эти, но значение не предавал. Точнее «не замечал». Так и выжил в прошлые царствования. И возвысился. И в новом тоже. Но тут Лестоку спасибо. Хоть теперь он и против Бестужевых играет. А пару лет назад выручил. Но у Ушакова могла же дура баба и оговорить. Но устояла. А дочка то её и без дыбы к Императрице побежала. Думала, что Наследник привязался к ней и вытянет. Он и вытянул. Но молодой Ягужинской отставку дал. Мог бы при желании и выговорить оставить при себе у Императрице. Но не стал. Нет Насте веры. Слаба девка.

Брат уезжал в имение довольный. Не так как после того, как топор мимо пронесло. Сказывал что понесла его Анна Гавриловна, а ведь в летах баба. Знающие люди шутят что на дыбе ты и сам родишь. Но. Дай им Бог здоровья. А опала? А что опала? Алексей Петрович смотрел на жизнь трезво. Царица его ценит. Он при власти. Ослаб немного, но своё отыграет. А там и брата через год-два в столицу вернёт. В коллегию, или куда посланником. Сейчас только больше спотыкаться не надо. И осторожнее быть с вчерашними друзьями и Наследником. Умен мальчишка. Далеко пойдет.

Второго дня Елисавет Петровна вызывала. Справлялась мнения о невестах для наследника. Марию Саксонскую и Польскую отмела. Католичка мол. Возражать не стал что она за корону русскую хоть в магометанство перейдёт. Не в том обида Государыни. Подставил их Ботта с этим заговором. Да ещё Лопухин с Антарктической экспедицией изволения прошлой Правительнице искать пытался. Чем разозлил Государыню и подставил Цесаревича. То-то его теперь женить торопятся. Что б наследник поскорее был. Законный. Царственный и по матери. Русские кандидатки не тянут до этого статуса.

Англичанок подходящих нет. Незамужние в летах Государыни. Посланник Корф Предложил Луизу Датскую. Она Вену и Лондон устраивает. Иоганна Корфа же Императрица уважает. Может и прислушается. Передал Ей вчера последние из Копенгагена реляции. Луиза немного старше Петра. Но это и хорошо — наследник ему нужен безотлагательно. Впрочем, Цесаревичу вроде постарше и нравятся. С то же Каролиной Гессен-Дармштадской у них частая переписка. В основном об опытах. Но отношения то можно прочитать и между строчек.

Государыня спросила мнения о той Каролине. Не стал её расстраивать. Отозвался лестно. Но сдержано. По депешам, не зная лично что ещё скажешь. Дармштадт воюет за Вену. Против принцессы Дармштадской цессарцы писем не слали. Так что какие могут быть претензии к Бестужеву у Марии Терезии Австрийской? Он не будет конечно Каролину продвигать, но и противиться ей не станет. Ежели у цесаревича там серьёзно, то зачем такого врага наживать? Потому пусть Лесток за французских протеже бодается. А вице-канцлер всегда поддержит против них Петра Фёдоровича.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 8 сентября 1743 года

— Так говоришь смеялся, Отто? — говорю я улыбаясь фон Брюммеры стоящему перед столом.

— Смеялся, мой Герцог, на весь дом, — улыбается барон.

Что придется ему разрешить сеть. Заслужил.

— Что стоишь как не родной? — делаю удивлённое лицо, — садись, «в ногах правды нет».

Говорим на немецком. Этот старый кабанчик не первый год и раз в России, но русского так и не выучил.

— Да я, — мямлит, не веря своему счастью Брюммер.

— Садись и рассказывай, — махаю рукой на стул со спинкой, — а то начнешь смеяться, ещё уронишься, растянешься, лечи тебя потом.

Еле сдерживаю смех. Брюммер тупит. Но потом доходит. Глазёнки его одновременно недоумевают и радуются. Я вроде пошутил. А сразу о всех его грешках напомнил. И о дыбе. Она предмет простой. Как стояла в подвале — так там и стоит.

Отто сел. Но спина прямая. Солдафон не доделанный.

— Сказывай подробней!

— Да чё там сказывать? Иоганн значит мне посетовал что выскочила Ангальт-Цербстская замуж и тут же Йоханну Вильгельмину Ангальт-Кетенскую предложил. Мол справная и по возрасту подходит, — начал Отто.

Ага. По возрасту. По запросам Парижа с Берлинам она походит. Какова же сама — так откуда мне знать. Я и пробывать не буду.

— А я ему значит тот ваш анекдот про сына из семьи карликов что ещё меньшую невесту привел рассказ, — продолжает барон.

— А он?

— После слов «до мышей…» чуть под стол не упал, — довольно завершает Отто.

— А потом? — пытаюсь понять итог визита моего гофмаршала.

— Так спросил чей, анекдот, — вещает Брюммер, — я запираться не стал, сказал, что Ваш

— А архиятор?

— Оценил! — расправил грудь Отто, — согласился что у той Йоханны матушка уж сильно родом худа, хоть и графиня.

— Что ещё сказывал? — продолжаю моего агента пытать.

— Что умны Вы не по годам и у него то возражение против вашей Каролины нет, но вот Париж может и свою принцессу послать тогда он отказать не сможет, — додавив смех показывает свою полезность фон Брюммер.

Ну, Генриетту Анну партия хорошая. Предложат её Матушка не сможет отказать. Франция -первейшая монархия в Европе. Только вот Людовик XV за меня её не отдадут, или с переход в православие не согласует. Зачем ему дочь в «этой варварской России» если для того что б тут власти свергать у него такие как де ла Шеттарди есть. Да и бабушкой мой венценосный дед насмешить Европу постарался. Побрезгуют в общем.

Только вот Лесток уже матушке портреты двух Гессен-Кассельских принцесс приносил. Он же хоть и Иван Иванович, но, по сути, как был, так и остался кальвинистом. Как и принцессы кассельсие. Там варианты помоложе моей Лины есть. Та же Вельгельмина может и глянуться Елизавете Петровне.

— А больше ни о ком не спрашивал?

— Нет. На отвлечённые темы поговорили, — с некоторой досадой завершает Отто.

— Молодец, можешь идти, — завершаю беззаботно я.

Ага. Спроси на кухне пирожок. Там два твой средний. Ты мне пока за Гельсингфорс, сучек, не отпахал. Так что старайся. А там посмотрим. Может тоже тебя того. Женим.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЦАРСКОЕ СЕЛО. РЕГУЛЯРНЫЙ ПАРК. 9 сентября 1743 года.

Вчера было Вознесение Пресвятой Богородицы. Отстоял я всю службу в Петропавловском соборе рядышком с Матушкой-Императрицей. Она набожная. Я же… Никогда особо не верил. Крещен в обеих жизнях. Венчан в первой (после сорока лет брака). Даже наверно отпет благополучно по всем канонам. Но, до попадания сюда — ни разу не исповедовался. Всегда душила гордыня — считал, что раз Бог всевидящ и всемогущ, то моё искреннее покаяние Он и так услышит, а в посредниках я не нуждаюсь. В общем, «православный атеист», как и положено русскому профессору теплотехники. Тётка же богомольная. Вроде кроме чревоугодия собой и не грешила сильно. Прежнее отмолила. Даже меня старается с собой таскать. И понимаю я что мне здесь так положено. Но не могу. Вот убейте! Даже после нового шанса на жизнь НЕ ВЕРЮ!

Не видел я того или тех, кто меня переместил. А значит это не воля. А сила. Сила природы. Великая. Неизведанная. Что мы вообще знаем о ней? Даже я теперь понимаю, что ведомы мне только разные мелочи. А уж хроноаборигены… Детский сад если честно в глаза посмотреть. Себе. Учить их ещё и учить. И самому учится.

В общем, вчера день для «делов» моих праведных пропал. Но, в храме было благостно. Народ степенный. Убранство красивое. Пели хорошо… Только ноги затекли. А так, я не жалею, что туда пошел. Да и матушка довольна. А мне с ней надо о Лине сговорится.

Вот потому сегодня мы и в Царском Селе. Гуляем к Зверинцу. В июне я до него не дошел. Да и не очень стремился. Теперь же… Вокруг закат Бабьего лета. Последние погожие дни. Я много таких видел за свою жизнь в Екатеринбурге и в экспедициях. Грех их не на природе провести. Впервые за прошедший год чувствую, что и Иринушка моя где-то здесь кружит спокойной сизокрылой птицей.

— Матушка, я давно хотел поговорить, — начинаю острожно.

— О женитьбе? — улыбаясь отвечает Императрица, — так я затем тебя сюда и позвала.

Неделю назад я, обдумав всё приехать к Ней не решился. Лине открытой почтой письмо послал. Об успехах моих с насосом. И статистику Блюментростов по снижению случаев родовой горячке при соблюдении асептики в моей сельской и Московской городской больницах. Поблагодарил за перевод. Каролина поймет. Поняла и русская Царица.

— Ответил ли ты на переданное тебе письмо? — играет со мной Елисавета.

— Ответил, и следующее получил в срок, — отвечаю фактическим вопросом.

— Не читают их боле, шли беспрепятственно через Киль, — усмехается тетушка.

— Почто так?

— Да всё ясно с тобой, — отвечает она взохнув, — то чьи были стихи?

— Мои.

— На русском? — удивляется тётка.

— Это перевод Лины, — отвечаю, глядя на падающие листья, — я же писал на немецком.

— Ты у меня поэт, Петруша — удовлетворённо произносит Царица, — ты влюбился?

Умеет она вот так поймать вопросом. И что ответить. Не врать же. Хотя бы себе.

— Кажется да, Матушка, — отвечаю в тон её похвале, — правда я её никогда не видел.

— Ну то поправимо, — легко снимает мои опасения Елисавета Петровна, — я прямо завтра её родителям письмо пошлю, приглашу до зимы приехать с дочкой.

— Правда, Матушка? — радуюсь я удивлённо.

— Правда, Петенька, — отвечает она, — только не вся.

Я аж останавливаюсь. Что она ещё удумала?

— Свадьба твоя дело государственное, — повернувшись ко мне вещает тётка, — там много резонов надо учесть и не тянуть.

Киваю задумчиво. Молчу. Пусть продолжает.

— Потому я со знающими людьми посоветовалась, и приглашу ещё Луизу Датскую и Бернардину Саксен-Веймар-Эйзенахскую.

Подбираюсь. Первой я предполагал. Знаю как её если что отвести. А вот вторая…

— Д’Алион ещё вчера о трёх сказывал, — продолжает тётка, — но те так быстро не приедут, да и я его о Генриетте Анне Французской прознать просила.

Смурнею.

— Не отдадут её, Елисавета Петровна, — отвечаю напряженно, — не признают они нашего имперства.

— Не признают, а вдруг признают, — говорит тётка задорно, — да ты Петруша не напрягайся!

Она смеётся.

— Тётушка зачем так много звать? — пытаюсь сократить список претенденток.

— Так ты сам говорил, на нашей с Алёшенькой свадьбе, что величайшее счастье жениться по любви, — ровно и заботливо говорит Елисавета.

— Я и сейчас так считаю.

— Вот, а Лину свою ты даже не видел, — продолжает тётка, — вот приедет она, не глянитесь вы друг другу, что мне каждый месяц тебе новую невесту привозить?

Резон в её словах есть. «Огласите весь список пожалуйста». Но, надо его сократить.

— Бернардину Саксен-Веймар-Эйзенахскую не зови, — прошу ровно.

— Отчего же не звать? — удивляется тётка.

— Стара она, — выкладываю единственный аргумент.

— Всего на год старше твоей Каролины, — парирует Царицы.

— И стоит ли этот год счастья! — в сердцах говорю я.

Хочется плакать. Пацан во мне бунтует. Точнее я в нём пытаюсь его удержать.

Тётка смотрит на меня внимательно. Я старюсь не заплакать.

Молчим. Начинается дождь. Редкий.

Тетка поднимает парасоль и раскрывает над его над нами.

— Хорошо, не позову, — говорит она спокойно, — но Кристину Шарлоту Гессен-Кассельскую даже не отговаривай меня пригласить.

Хочется выть. Погода тому приятствует.

Киваю. Делать нечего.

— Пошли уже, Петруша, в дом, — говорит, взяв меня за руку тетку.

— А и пошли, — говорю обреченно.

Звери что для охот назначены подождут. Мне же скоро надо будет другой зверинец изводить. Время есть. Прорвёмся.

Глава 8 Дебют трех Принцесс

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ПОРТ. 4 ноября 1743 года.

Я сидел в карете. Грустно сейчас на улице. Почти зима. Пронизывающий ветер с Балтики. Море покрыто крошевом льда. Лёд ещё не встал и судоходство ещё работало, но осталось совсем недолго до момента, когда Финский залив замёрзнет.

Греюсь чаем из термоса. Изобрести термос профессору-теплотехнику не велика задача. Простейший сосуд Дьюара. Нужен мастер-стеклодув, сама технология откачки воздуха между стеклянными стенками, прокладки из каучука на горловину, пробка из (о, удивительно!) пробкового дерева, деревянный выточенный корпус и деревянная же крышка-чашка. Ага, и где половину хотя-бы этого взять?

Про сок гевей местным европейцам ещё только предстоит узнать. А герметичность деревянного кожуха как обеспечить? Да и то же пробковое дерево не хочет в нашем климате произрастать… Две одинаковые колбы получить тоже проблема. Да и бьется здешнее стекло. Ломается от вакуума.

Всё гениальное как известно просто. К тому же меня учили именно с учётом имеющихся материалов и станочного парка изделия изобретать. Потому мой термос — это берестяной туяс. В него вставлено литая бутылка из серебряной бронзы, точнее из меди с микропримесью серебра. Цинк для «серебряной бронзы» Ломоносову только в будущем году по моему плану работ предстоит открыть. Между туясом и бутылём уложен войлок. Герметичность у горловины дает льняная обмотка, пропитанная березовым дегтем и живицей. Сразу вам и дезинфекция, и парфюм. Нос не оторвать! Пробка всё же пробковая. Дорогая. А сверху закручиваемый на бронзовую горловину стакан-крышка. Все технологично и просто. По мере поставок коры пробкового дуба можно хоть миллионами выпускать.

Для двадцатого века выглядело достаточно убого, но, работало. В общем, я измыслил «Товарищество на паях 'Термос» и Матушка-Императрица с Сенатом учредила сие государственное общество. Если бы частным порядком пошел — так даже я бы решения Мануфактур-коллегии и Сената ждал год. Тут же дело государственное, надо всё взвесить, согласовать… Да и куда торопиться? Но, не в этот раз, как говорится.

Императрица, кстати, хорошо вложилась, выкупив половину акций, а на вторую половину дала мне беспроцентный бессрочный кредит. Так что, хоть частное общество, хоть государственное с таким составом пайщиков нам всё равно. Но, и в этом случае мой секретарь над регистрационным пакетом бумаг «Компании русских изделий и машин» уже месяц как трудится.

В общем, работаем. Даже землю просим у Государыни за моим участком дворца под заводы. За садом у меня как раз Лиговский канал с бассейном. А за ней дорога к мастерским Нартова и Охтинскому заводу. По нынешним временам — самое то, что надо.

Под первоначальное производство я перепрофилировал одну из мастерских при Итальянском дворце и уже набрал персонал и толкового управляющего Акима Петровича Северянина, которому и поручил производство. Создал при предприятии коммерческую службу в составе отделов рекламы и продаж. Пока всего персонала, включая рабочих, всего два десятка человек и работаем мы пока на склад, не отправляя ничего в продажу и даже держим в строгом секрете само производство и технологии, хотя, разумеется, я уже оформил Императорскую Привилегию и на название, и на саму технологию производства. Шило в мешке не утаишь и скоро их производить будут все, кому только ни лень. Но, я хочу иметь свой гешефт с каждого проданного в России термоса. Мне деньги позарез нужны, да и Матушка заинтересована в личных деньгах, которые не зависят от казны и Сената. У Разумовского вот тоже есть пару интересных идей и он ко мне приезжал посоветоваться. Оглядел наше секретное производство, кивнул, сказал, что поможет чем сможет. В том числе и мастерами.

А «Царские Термосы» будут стоить, я вам скажу, очень дорого. Примерно, как крепостная девка на выданье. Вещь статусная и, как я надеюсь, станет очень модной в высшем свете. Эти за деньгами и понтами не постоят, лишь бы прийти на какую-нибудь Ассамблею с термосом, и с гордым видом налить себе горяченького чаю под завистливые вздохи всех присутствующих. Или холодненькой водички практически с ледника летом. Особенно, если использовать дорогие материалы, всяческие инкрустации и прочие каменья с позолотой.

Конечно, главными рекламоносителями будем мы с Матушкой. У нас будут самые совершенные технологически и самые дорогие внешне термосы. Мы же и станем законодателями мод. До изобретения привычного нам вакуумного термоса с стеклянной колбой лет сто-сто пятьдесят. Но, думаю, что у нас всё пойдет намного быстрее. Так всегда бывает, когда возникает спрос и потребность. Когда в науку и технологии начинают вкладывать деньги не по принципу «на, отвяжись». Та же жесть и уплотнители востребованы будут. А для этой технологии чуть ли не с добычи сырья всё нужно менять. Потому мой термос так и ценен. Он не только удобство. Он точка технологического роста. Спрос на него будет всю промышленность поднимать. Немного, но неуклонно. И таких точек, пока готовлю кадры и веду разработки, я намерен много насоздавать.

Мастерская нас пока не спасает, но… Товар штучный, объемы производства у нас мизерные, это даже не цех, а просто некий технологический павильон, где изготавливают единичные образцы для презентаций. Работники учатся, но можно уже и неизвестный здесь конвейер организовать чуть позже. Нам же нужно реальное производство, с рекой, с перепадами высот для силы воды, цех, по здешним меркам, полноценный, оборудование, печи, станки, паровые машины, возможно, даже, электричество. Мастера и рабочие. Техническая школа.

И, конечно, отлаженная удобная дешёвая логистика.

Возможно, рядом разместить и другие производства. Ведь это был не единственный мой проект, который помимо науки, я планировал обратить в ручьи и реки звонкой монеты. Конечно, Матушка будет иметь свой интерес в каждом деле, но лучшей «крыши» чем Государыня Императрица в проектах Государя Цесаревича-Наследника и представить трудно. Высший свет будет покупать всё, лишь бы продемонстрировать свою лояльность Дому. А заодно и прогресс ускорим.

Мы с Матушкой благосклонно кивнём и объявим покровительственно, что прогиб засчитан. Пусть раскошеливаются для нашей и Отечества пользы.

В общем, четыре термоштофа ждут моих принцесс. С разными сортами и купажами. Как говорится, на любой вкус и под любое настроение. Горячий чай при такой погоде — это самое то.

Ну, как ждут… Меня тут в порту вообще нет. Не я их встречаю. Я тут чисто на всякий случай и для собственного успокоения. А то сидел бы в своём дворце и мучился бы в ожидании вестей. Нет, встречал не я. Официально встречал Светлейший Князь Волконский. Без помпы. Просто встретит и отвезёт в Зимний дворец. Умыться, помыться, отдохнуть в отведённых им покоях. Как говорил в фильме «Бриллиантовая рука» Андрей Миронов: «Я так не могу. Мне надо принять ванну, выпить чашечку кофе…»

В общем, принцесс с дороги в порту я не мог и не должен был видеть в принципе. Товар нужно показывать Цесаревичу лицом и во всей красе, а не зеленовато-бледных уставших и растрёпанных тяжелым морским переходом девиц. Тем более принцесс. Тем более, что одна из них может стать в будущем Невестой Наследника-Цесаревича.

Короче говоря, я стоял со своей каретой и офицерами охраны метрах в трёхстах от места событий, не привлекая к себе внимания. Но, готовый «случайно проезжать мимо» вдруг что не так пойдёт.

Сидеть надоело. Вышел, прошёлся вдоль набережной порта.

Холодно и противно. И карета без климат-контроля. Сплошное гадство.

— Елизар! Не потерял термосы-то?

Это я так шучу. Упомянутый Елизар отпил ароматный чай из своей термокружки и буркнул:

— Обижаете, Государь. Всё готово.

Елизар — это мой дворецкий. Ну, как мой. Матушкин. Но, грань постепенно стирается. И я доволен этим.

— Елизар, дай-ка резервный термоштоф и четыре кружки.

Термокружки у меня тоже в планах производства, но, пока не запустили. Запустим.

Дворецкий подает мне берестяной тубус и четыре керамические кружки.

— Э, нет. Кружки сам неси. У меня не сто рук. Пошли.

Направляемся к четырём конным кирасирам, которые обеспечивают нам охрану. Не дозволяет Матушка Наследнику самому кататься даже по столице. И правильно делает.

— Господа, прошу угощаться горячим чаем.

Кирасиры спешились и с удивлением смотрят, как я открываю тубус и разливаю по чашкам горячий чай.

— Прошу, господа. Плюшек нет, извините, сладостей тоже, но хоть горяченького.

Они с благодарностью принимают чашки и греют о них озябшие ладони.

— Спасибо, Государь! А как так, что он горячий? У вас в карете печка?

Смеюсь.

— Нет-нет, господа, печки, к сожалению, у меня в карете нет. Это просто аппарат такой, чтобы удерживать тепло или холод.

Ротмистр усмехнулся.

— Ну, холод, Государь, сейчас точно не нужно удерживать.

Парирую:

— А летом?

Тот подумав, кивает:

— Летом — да. Хороший у вас аппарат, Государь. Нам бы такие на караул или на фронт.

— Пока это только первый опыт, но мысль здравая. Я подумаю, как это сделать.

Кирасиры одобрительно загомонили, а я уже считал в голове, сколько нужно простейших термосов на армию. Хотя бы офицерам. Хотя бы на фронт. А это, скажу я вам, сумма. Весьма и весьма сумма. Даже если только генералам и высшим офицерам. Это сразу казённый заказ. А учитывая, что пайщики — это я и Матушка, то конверсия денег из казны в частные владения будет весьма хорошей. И, главное, что мы с Императрицей не потратим их на пустые гулянки.

Дав указание Елизару изъять у господ офицеров термоштоф по окончанию сугрева, пошёл на пирс.

Ветер. Тяжёлые чёрные волны с грязно серыми льдинками и крошевом. Одинокая чайка жалобно крикнула и «ускакала» по своим птичьим делам.

Парусов ещё не видно на горизонте.

Нет, корабли есть, но, нужных мне пока не видно.

Сложный переход. Близится зима и сезон штормов. Потом Финский залив встанет окончательно. Да и плыть от Любека до Санкт-Петербурга не близко. А до Любека тоже путь посуху в объезд войны — через Марбург, Кассель, Ганновер в Любек. Моя дорога из Киля тоже не была сахарной, но ведь едут две принцессы. Барышни. Там своя специфика и жажда комфорта.

Конечно, в нынешние времена, комфорт своеобразный, особенно в походе. Но, всё же.

Всё же…

— Государь, кажись, два паруса⁈

Поднимаю подзорную трубу. Да, похоже, что они.

— Да, Елизар. У тебя всё готово?

— Да, Государь, не извольте беспокоиться.

— Термоштоф забрал у господ офицеров?

— Да, Государь. Всё в порядке.

Как встречать Михаил Никитовичу Волконскому принцесс здесь нет никакого формального протокола. Хоть скоморохами и оркестром. Но, мне кажется, что в такую собачью погоду, да ещё и с дороги, им точно будет не до скоморохов.

Корабли приближались.

Да, теперь однозначно, это нужный мне корабль-пакетбот «Меркуриус». И боевой фрегат Русского Флота при нём. Я было хотел отправить чуть ли не целый отряд кораблей, но адмиралы меня убедили, что и фрегата достаточно. Россия со Швецией замирилась, а больше тут шляться и некому — всё заняты войной.

Так-то оно так, но Фриц, он же Фридрих Великий, с крайней грустью смотрит на наши «смотрины невест». Мало ли что. У него свои кандидатуры. Впрочем, 26 пушек фрегата и 14 «Меркуриуса» вполне себе аргумент, против «случайных» провокаций.

В прошедшую войну многие капитаны отличились не только подвигами, но и неудачным судовождением. Теперь «под Шпилем» бумажные адмиралы с боевыми разбирались. Да, и после разгрома «Бабьего бунта» на Флоте начались чистки. Немало офицеров находились под следствием. В общем, у нас тут свой 1937 год. Чистки. Чистки. Чистки. Матушка очень озаботилась возможным участием офицеров, отобранных для Антарктической экспедиции в заговоре и попытке вернуть Трон малолетнему Ивану. Все, кто имел хоть какое-то отношение к этому делу, находились если не под следствием, то, как минимум, под подозрением. Плыть за Южный полярный круг далеко, и этот сезон мы точно упустили.

Матушка пришла к власти путём переворота и потому сама переворотов боится. И я её понимаю. Тема опасная для всех, кто рядом. Для меня, например. Что с того, что я доказал свою лояльность и верность? Что с того, что Императрица сказала, что меня больше не подозревает? Конечно, я сделал вид, что поверил. Нет, конечно. Я же не малолетний малахольный имбецил. Уверен, что офицеры моей охраны докладывают куда следует о каждом моём шаге и о каждой поездке.

Власть — шутка опасная и очень вредная для здоровья.

Хорошо хоть поводок в руках Матушки становится всё длиннее, а возможностей, ресурсов и денег у меня становится всё больше. Кстати, по итогу раскрытия «Бабьего заговора» и доказательства моей лояльности, Матушка соизволила сообщить мне, что шифрованные списки владельцев векселей из шкатулки де Брилли нашими криптологами раскрыты, учинено дознание и многие нечестные на руку предпочли расстаться не с головой, а с имуществом и деньгами. Больше правда оказалось в списках честных людей… Но и полученного было с избытком.И моя из этих средств — половина. Матушка лишь сказала: «Трать по уму». А сумма там… к-хе… Пусть я не почувствовал себя новым графом Монте Кристо, но, мне даже стало любопытно, это кто ж такие огромные суммы переводил тайно из России в голландские и французские банки? Впрочем, это уже не мой вопрос. Для этого у Матушки есть Ушаков. А он любит вопросы. В том числе и задавать.

В общем, я не был более нищим ни в каком смысле, мог вкладываться в науку и производство.

Пакетбот уходит к почтовой пристани. Фрегат же направляется к причалу. Посылали «флагманский» понятно, что на нём, а не на пакетботе предпочли плыть принцессы. В подзорную трубу мою толком ничего не видно. Потеет. Да и линзы пока здесь мутные. Ждём.

Наконец судно пришвартовалось, был спущен трап. Широкий, адмиральский. А вот и наши гости. В подзорную трубу я видел две женские фигуры в дорожных платьях и каких-то зимних вариантах длиннополых пальто с башлыком и муфтами, и одну мужскую фигуру в нормальной шубе парике и треуголке. В Любеке бывает холодно, да и бывал мой дядя Фридрих Август уже в России. А Лине я вот подсказать одеться сильно теплее не догадался. Надеюсь, не простудится.

Волконский их встретил, что-то там им сказал радушное. Как и было оговорено, принцессам вручили подарки от Императрицы Всероссийской — длинные в пол шубы из песца, с капюшоном. Принцу достался мужской вариант того же самого. Он его накинул на плечи. Барышни сразу укутались в это меховое великолепие.

Вот и славно.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ПОРТ. 4 ноября 1743 года.

Жак-Иоахим стоял на полубаке «Поллукса». Шведский бриг домчал из Стокгольма весьма ходко. И только на досмотре двух русских вперёд пропустил.

Теперь приходилось ждать. Маркиз поёжился. Сыро и холодно.

Мерзко.

Что здесь, что в Швеции.

Зачем его дернули из Италии? Не только же из-за той мелочи что он урегулировал в Копенгагене и Швеции? Впрочем, не мелочи. Собственно, он был уверен, что и русская Императрица его по тем же вопросам пригласила.

Париж дернул его из Турина. Дав, правда, времени несколько дней чтобы с Савойскими, всё решить. Щедро. Будто не знают, что герцог Карл Эммануил III, не посоветовавшись с Папой, вопрос не решит. Ну, если весьма предварительно. Ничего дожмут. Главное, что Элеонора и Мария «если будет на то воля отца и дозволение Папы» согласились. Сухо. Но, по всему было видно, что о женихе они приятно наслышаны.

После Парижа был Гессен. Где не всё так сладилось с невестами. Копенгаген, где как раз нужно было чтобы разладилось. Стокгольм. Там маркиз де ла Шетарди мог только повздыхать на упущенную им для русского наследника невесту. Такая как Софья Августа Фредерика очень бы Франции в Санкт-Петербурге пригодилась.

Маркиз поднял подзорную трубу. Русский фрегат уже пришвартовался и там творилось что-то интересное. В объективе скользнул князь Волконский. Уж не Шетарди ли он встречает? Жака-Иоахима аж передёрнуло от мысли от возможной встречи с русским коллегой. Такой может и до Ушакова не довезти…

Ан нет. Встречали не его.

Маркиз было успокоился и пытался в мутное стекло разглядит малознакомых ему дам. Вот Волконский даёт им шубы собольи. И какому-то мужчине. Ба! Да это герцог Фридрих Август из Голштинии прикатил. Он сам там есть никто. Возможный наследник Ойтинский. Но, кто-же те дамы, которые прибыли с ним?

Поведя трубой чуть в сторону, Жак-Иоахим заметил карету с гербом цесаревича. А вот и он рядом стоит. Пьёт что-то, негодный мальчишка. И тоже в трубу пялится. Маркиза снова посетило подозрение, что это уж точно по его душу. Слухи о лично мучащем врагов на дыбе русском принце уже до Парижа доходили. Но, маркиз только улыбнулся опасениям и проследил куда Пётр Фёдорович смотрел.

И смотрел он в сторону прибывшего двоюродного дяди с эскортом. Две дамы уже скрылись в карете императрицы. И Она здесь? А вот и Фридрих Август с Михаилом Волконским туда же сели. Полный набор, этот экипаж четырёхместный. Постояли немного. Поехали. А русский дофин?

Новый поворот трубы. Фокусировка.

Пётр выплеснул что-то из кружки, отдал её слуге и тоже сел в карету. В свою. Поехал следом за прибывшими.

Кто же это? Наверно невесты. Две. Одна наверняка его Каролина Гессен-Дармштадская. А вторая? За кем-то «Королевский секрет» возлюбленного короля Франции Людовика XV не доследил. Или не успели Жаку-Иохиму Тротти об том сообщить. Теперь ему, носящему титул маркиза де ла Шетарди, придется одному здесь крутиться. Нет, не одному, хвала Господу! Верные люди у будущего посла Франции в России есть.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ПОРТ. 4 ноября 1743 года.

Карета с прибывшими, в сопровождении конной охраны, тронулась и отправилась в город. Выждав пяток минут, чтобы не пристраиваться в хвост, я сел в свою карету и приказал:

— Домой!

Всё принцессы и принц прибыли, их встретили, я могу со спокойной душой заниматься своими делами.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 4 ноября 1743 года.

Каролина с любопытством смотрела в окно кареты на проплывающий мимо город. Санкт-Петербург. Столица Российской Империи.

Чувствовалось, что город новый и много где идёт стройка. Дворцы, храмы, особняки, кладутся мостовые, устраиваются набережные, большей частью пока состоящие из деревянных свай и досок. Ехали медленно, чтобы гости сумели рассмотреть столицу и составить мнение. Наверняка Елизавета Петровна будет их расспрашивать о впечатлениях о городе.

Впрочем, Лина рассматривала не только для того, чтобы поддержать завтра разговор с Императрицей. Ей было любопытно всё. В том числе и вопрос — где сейчас Петер?

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. ГОСПОДСКАЯ ПОЧИВАЛЬНЯ. 4 ноября 1743 года.

Едва я выдохнул от тяжелого дня, как одеяло моё вспорхнуло и улеглось на место. Привычное гибкое тело Кати нежно обволакивало мою уставшую тушку.

— Здравствуй, Катюш.

Смешок.

— И тебе не хворать, барин. Сделать массаж?

Хмыкаю.

— Ну, как говорится, Бог в помощь.

— Ему спасибо, но я справлюсь.

Гибкие, но сильные пальцы занялись моей тушкой.

Усмехаюсь.

Ещё утром я ломал голову, как совместить Катю и Лину. А никак, пока. Перед Линой у меня нет обязательств пока никаких. Я даже не видел её вблизи. Она сейчас не моя гостья, а Матушки. А для Кати всё просто и ясно — подушка у меня свободна? Пора греть постель барину.

Массаж был хорош, так что я расслабился и почти уснул. Катя что-то шептала, целуя меня, я не вникал что.

Неожиданно сам для себя я спросил сквозь сон:

— Ты меня любишь?

Катя остановилась. Я даже глаза открыл.

Она покачала головой.

— Нет, барин. Я не знаю, что такое любовь. Это господское чувство. Я твоя и мне этого достаточно.

Катерина помолчала.

— Крепостные не знают любви. Нет её у нас. Опасна она. Нет ничего хорошего от неё. Только боль сердечная. Всё равно или барин, или родители выдадут тебя замуж, не спросив люб тебе жених или нет. Я не хочу так. Ты спрашивал, хочу ли я вольную. Нет, не хочу. Меня там не ждёт ничего хорошего. Что я умею? Толком ничего. Не пройдет и двух месяцев, как меня голодную и отчаявшуюся затащит в постель гнусный старикашка. Зачем мне это? У меня есть ты. Для тебя я готова на что угодно. Не прогоняй меня, прошу тебя. Я — твоя и только твоя. Не прогоняй. Я знаю, что ты женишься. Но жена не всегда рядом и не всегда может, а мужчине нужно всегда. Тем более, когда жена понесёт. Умная жена согласится скорее терпеть меня, чем муж будет где-то гулять и принесёт в дом заразу.

— А если ты понесёшь?

Пожатие обнажёнными плечами.

— Это может случиться. На всё Божья воля. Но, я постараюсь этого не допустить.

Поднимаю голову и внимательно смотрю ей в глаза:

— Почему?

— Я знаю много случаев, в том числе в моём роду, когда барин или высокородный дворянин обрюхатит, а потом девицу спешно выдают замуж за дворового. Я, может, и крепостная, но я не хочу такой жизни.

Она замолчала.

Я про себя заметил, что во время своей исповеди, она ни разу не назвала меня барином. Ни разу. Словно имела право обращаться ко мне на ты, и без «барин». Просто говорила. И многое мне стало понятно. В том числе то, почему она не хочет залететь. Ягужинской мама облажалась и её с мамой и отчимом выбутцали из Санкт-Петербурга ногами. Так они графья. А Катю не ждёт ничего, кроме постылой жизни, пьющего и колотящего её мужа, своры голодных ребятишек и бытия, от которого хочется утопиться.

— Спи, моя радость. Ты тоже устала за сегодня. Запомни, я тебя, без твоего желания и согласия, никому не отдам, поняла?

Кивок на плече.

— Спасибо.

— И не называй меня в постели «барин». Меня это выводит из себя, договорились? Ты не крепостная девка в моей постели, а просто моя женщина. Уяснила?

Катюша усмехнулась.

— И как мне тебя называть в постели?

— По имени. И, вообще, когда мы одни. Не только в постели. Договорились?

— Да, Пётр. В любом случае я вся твоя и только твоя. Пусть твоя Лина не ревнует меня к тебе. Я не претендую ни на что. Вы поженитесь, и, я уверена, что она тебе будет хорошей женой. Я её видела сегодня. Тебе будет хорошо с ней. Она тебе родит хороших деток…

Целую её в любопытный носик. Интересно, где это она Лину видела сегодня? В Зимнем, куда она ездила по требованию Матушки на карете с моим герцогским гербом на дверцах? И, понятно, в Зимний дворец она ездила не в обносках, а в своём лучшем наряде от меня и с прочими яхонтами, так что на фоне Герба Герцога Голштинского Екатерина смотрелась весьма органично.

Но спросить об этом я уже не мог — Катя мирно спала у меня на плече.

Перешли наши отношения с Катей на какой-то новый уровень? И да, и нет. Мы объяснились, я её понял. Обращение «барин» в постели меня откровенно выбешивало всегда. Задерёт ли она носик? Посмотрим. Если что — отправлю экономкой в мой дворец в Ново-Преображенское. Захочет САМА замуж — дам вольную. Понесёт? Ну, что ж, на всё воля Его. Конечно, своего ребёнка я не брошу на произвол судьбы, дам соответствующее хорошее образование и к делу какому приставлю. Говорят, что Императорская Кровь — священна. Может быть. Если что — то у нас с Катей могут быть весьма умненькие детки. А за титулом для неё и деток дело не станет. Это не так трудно организовать.

Матушке нужна фаворитка помимо официальной супруги? Тоже можно устроить всё чин по чину. А то, что Катя из крепостных, так и Императрица Екатерина Первая тоже была отнюдь не из дворян. Половая девка в кабаке, прости Господи. Ничего. Пережили.

Усмехаюсь.

Интересно, как долго ждать до момента, когда высший свет начнёт улыбаться крепостной Государя Цесаревича-Наследника владетельного Герцога Голштинского? Крепостной, которая ездит по делам Цесаревича на его карете с герцогской короной на крыше? Или просто на карете, благо у меня не один экипаж и целая конюшня с выездом? Крепостной, у которой собственные гувернантка и учителя? Крепостной, которая помогает в опытах Ломоносову и Рихману? Это же всё сейчас тема номер два в высшем обществе. Первая, безусловно, приезд Лины и Ульрики в Санкт-Петербург и их радушная встреча Матушкой в Зимнем дворце. А третья — изгнание из столицы Ягужинской с семейством в деревню. По последнему поводу злопыхатели в полном восторге. Мол, так ей и надо. Сильно взлетела.

Можно ли так сказать про Катю? Можно. Когда она получит графский титул и станет моей фавориткой. А так — нет. Она, сейчас, просто проекция моей силы, власти и влияния. Без меня она ничто и никто. Её вообще нет. Так что…

А то, что я в центре трех главных обсуждаемых высшим светом тем, тоже ведь показатель моей нынешней значимости в жизни Санкт-Петербурга и Первопрестольной.

Ладно, хорош. Спи давай. Бери пример с Кати.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 5 ноября 1743 года.

Принцессы играли в шахматы.

— Как тебе приём?

Лина пожала плечами.

— Так официальный приём только через два часа. Привели себя в порядок и немного поспали. Какие тут могут быть впечатления?

Ульрика покачала головой, двигая фигуру по чёрно-белым клеткам.

— Не скажи. Ты вчера была очень уставшей и мало смотрела по сторонам. А я вот заметила молодую барышню, которая шла нам навстречу на пороге Зимнего дворца. Приличная барышня, хорошо одетая, в шубе, с причёской, красивая и ухоженная. С изумрудом на шее и сапфиром на пальце. Холёные руки, не поднимавшие ничего тяжелее веера или гусиного пера. Не зная её, я бы подумала, что это аристократка очень высоких кровей.

Лина не проявила интерес к теме и лишь спросила, для поддержания разговора:

— Выходит, что ты её знаешь?

Усмешка.

— Теперь — да. Она так внимательно и изучающе на тебя смотрела, проходя мимо нас, что я спросила у князя Волконского о том, кто это. И знаешь, что он мне ответил?

— И что.

Ульрика сообщила победным тоном:

— Он ответил: «Это крепостная личная горничная Цесаревича. Катей зовут». И знаешь на чём крепостная уехала из Зимнего дворца? В карете с Гербом Шлезвиг-Голштейна и с Герцогской Короной на крыше! Она одна уехала в карете с гербом и короной! Не было с ней никого! Уехала, сверкая каменьями, как гордая хозяйка, в сопровождении своих слуг и лакеев!

Лина подняла голову.

— Крепостная горничная? Рабыня⁈

— Вот именно! Рабыня! А одета и ухожена, как принцесса! И знаешь, где она обитает? Я тут поспрашивала, пока ты отдыхала. А обитает она в Итальянском дворце, где живёт твой Петер! Она ездит в Императорский Зимний дворец на его Коронной карете! Рабыня!

Каролина Гессен-Дармштадская потёрла виски.

Невестка продолжала:

— Петер тебе ничего о ней не писал?

— Нет. Только о Ломоносове и Рихмане. Они, кстати, тоже живут в Итальянском дворце. С семьями. Там, вообще, много кто живёт. Так что всё может и не так трагично.

— В любом случае, держи себя в руках. Ты пока Петеру никто. А его рабыня ездит на его карете с короной. Мне тут по секрету вчера сказали, что они не просто живут под одной крышей, и Петер с этой Катей не просто любовники. Она его доверенное лицо и обладает всей свободой принятия решений. Он ей полностью доверяет. Потому она и ездит, сверкая, в такой карете с лакеями. Она часто представляет интересы Цесаревича. Она его представитель и его лицо. Так что умерь свои чувства. Не спугни возможного жениха. Потом с ней и с ним разберёшься. Главное — понравься Императрице. Петер не пойдёт против воли своей Государыни.

Ульрика взяла термос и налила чай в чашки.

— Заметь, на этой фляге гравировка: «Товарищество на паях 'Термос». И корона. И штамп с гербом Российской Империи. Десять рублей, между прочим, стоит эта фляга. Молодую рабыню можно купить. Не, такую, как Катя, конечно. Думаю, что на Катю вообще нет цены. И, обращаю твоё внимание, знающие люди говорят, что этот термоштоф, как его называют, изобретение самого Петера. Вообще, у Петера во дворце собрались весьма интересные люди, и я не удивлюсь что рабыня Катя не чужда им. Будь с ней внимательна и осторожна. Не торопись и не торопи.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 5 ноября 1743 года.

Императрица приветливо улыбалась гостю. Что ж, она устроит ещё испытания. В том числе и проверку на вшивость. Её придумка была проста, а Лисавета так любит развлечения со смыслом.

Сегодня она принимает Фридриха Августа Гольштейн-Готторпского. Свойственник как никак. Гостьи же пусть пока отдохнут. А завтра мы поговорим. Вместе и отдельно.

Организовать вызов во дворец Кати было несложно. В нужное время, в нужном виде, на нужной карете. Петруша даже не понял ничего. Просто исполнил требование — Катю во дворец при полном параде к такому-то часу! С драгоценностями! На Герцогской Карете! С лакеями! А устроить их с Линой «случайную встречу» вообще было несложно. Лисавет потом из окна дворца наблюдала за этой встречей. Лина ничего не поняла, а вот Ульрика, похоже, заметила странности. Потом расспрашивала о Кате у Волконского. И не только у него.

Нет и не может быть у Петруши одной женщины, которая будет крутить им как хочет! Вернее, такая женщина есть, но она только одна — сама Елисавета!

А Кате нужно отдать должное — она полностью соответствовала образу гордой и уверенной в себе аристократки, как будто была таковой всю свою жизнь.

Молодец.

Мы ещё поиграем.

Пусть гостьи пока отдохнут. А завтра мы поговорим.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 6 ноября 1743 года.

Мы обозревали территорию под будущие строительства. Мы — это я, ваш покорный слуга, мой управляющий производством Аким Петрович Северянин, мой главный инженер майор Степан Миронович Валуев, Ломоносов, Рихман и Катя.

Конечно, Катя на подобных совещаниях бывала отнюдь не в качестве горничной. На ней множество организационных вопросов, в том числе и вне пределов территории Итальянского дворца. Катерину уже знают многие решающие в Петербурге и не слишком парятся по поводу её статуса крепостной и горничной. Кому надо — те знают, что это не совсем так. И что с ней можно и нужно говорить, если ты хочешь решить какой-то вопрос или достучаться до Цесаревича.

Здесь же она, ко всему прочему, ещё и в качестве перспективной ведущей направления целебных средств, духов, косметики и прочей парфюмерии. Откровенно говоря, несмотря на то, что тут «трудящиеся» аристократы ходят с килограммом пудры на мордах и разит от них крепкими экстрактами, которые здесь гордо именуют духами, а также потом и прочими человеческими производными, подходы к этой сфере пока сильно дилетантские и просто варварские. Типа пустить кровь, втереть в лицо свинец, облить себя флаконом духов. В парфюмерии я не силен, но химия она и есть химия. Мыло туалетное ручной работы моя Иринушка дома делала. Там ничего сложного нет. Ну, а всякие целебные мази и прочее, что я утащил в закоулках памяти из будущего и додумал здесь, требовали просто отладки и масштабирования производства. Так что мы осматривали площадку за моим дворцом именно в части строительства будущих производственных линий. Мне предстоял приём, и Матушка собиралась лично посмотреть планы на будущее строительство с привязкой к местности. Соответственно, принцессы и принц тоже будут здесь.

В общем, не ударим в грязь лицом и всё такое.

Получил от Насти письмо. Сидят они в своей деревне. Скучает.

Надо будет написать что-то ободряющее, хотя, честно говоря, Настя давно и прочно вылетела из моего душевного гнезда. Я никогда не любил входить в одну реку дважды. Особенно с женщинами.

Да-да, нет-нет, страница перевёрнута. Всё.

Не Настя первая в моей новой жизни, не Настя, даст Бог, и последняя.

Матушка старательно организовывает вокруг меня женское общество. Да ради Бога. Нравится ей — пусть. От меня не убудет. Женщин я как-то не боюсь и от них не шарахаюсь. Экспедиции и командировки были долгими, да и девяностые — томными. Ирина догадывалась наверное. А может о ком и знала, но молчала. Детей на стороне и любовниц вдолгую у меня не было. Грани я никогда не переходил. Это я под старость лет остепенился, а так…

Ну, вы поняли.

Ладно, вопрос двадцать десятый — женщины. Лина — умница и прекрасный династический брак. Катя — умница и… да, вы всё поняли уже.

Люблю умных женщин.

А других баб на постоянку мне пока и не надо. С этими бы разобраться. Дел и так выше крыши. Или кто-то думает, что у Цесаревича может быть недостаток женского внимания?

Нет.

А так, Катя вполне мне мила, умна и красива. Удовлетворяет меня во всех смыслах.

Лина.

С ней сложнее. Нужно искать подходы, но ещё долго мы будем чужими друг другу, просто вежливо куртуазно улыбаясь. Я не прыщавый подросток, чтобы страдать о всякой ерунде. На гормонах я, конечно, посвятил ей стих ещё нерождённого Бёрнса. Точнее переложение его на немецкий. Но перевод — это не порыв души, это расчёт. Как и всё в наших с ней отношениях в общем. Мы близки по духу и интересам. В том числе политическим и государственным. Что ещё нужно для создания семьи? Я не верю в любовь с первого взгляда. Мне, всё же не пятнадцать лет, а 100+. Чепуха это всё.

Лину вживую я даже не видел ещё вблизи. В любом случае, не худший вариант династического брака. Да и влюблюсь — это уже будет не «с первого взгляда». По письмам мы смогли друг друга узнать и надеюсь зауважать тоже.

Матушка, конечно, учудила со встречей Кати и Лины. Ну, у Императрицы свои шахматы в голове. Ларс, возивший «Екатерину Платоновну» к Зимнему, видел всех со своего облучка и мне рассказал.

— Аким Петрович, а вот здесь для цеха подвод воды нужен будет?

Кивок.

— Да, Государь. Без воды тут никак. Сделаем подвод из Лиговского канала. Перепад высот здесь маленький, мельницу для станков вода не осилит крутить. Нужно будет ставить паровые машины, и для наших нужд бассейн рыть.

— Летний сад не оставим без фонтанов? Матушка нам всем головы поотрывает!

— Нет, Государь. По расчётам нам не надо будет столько воды. А для расширения производства нужно или озеро приличное, типа Онеги, либо полноводная река. Минимум Нева. Канала не хватит. Особенно, под металлургические печи и производство листов. Да и не дозволит Государыня превращать центр столицы в сплошной завод.

— Да, это верно. Не дозволит.

Придётся звонкую монету нам с Матушкой зарабатывать чуть дальше от Петербурга. Здесь же пока только цеха под термосы и туалетное мыло. Да ещё под лаборатории. Будем «НИОКРы» и пробные серии производить.

Глава 9 Великосветская кадриль

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 6 ноября 1743 года.

— Петя-я-я… Просыпайся.

— М-м-м…

— Петя, ты просил разбудить.

Пытаюсь продрать свои глазки.

— Катюш, сколько времени?

— Четверть седьмого. Ты просил разбудить. Помнишь? Тебе сегодня в час пополудни к Матушке в Зимний знакомиться с невестой. Ау-у! Просыпайся.

Нежный поцелуй в щеку и шепот:

— Просыпайся. Ты не барышня, но тебе тоже не вдруг собраться. Ты должен выглядеть лучше всех. Матушка может и привыкла к твоему виду, но принцессы должны тебя оценить во всей красе. Ты должен быть безупречен. Я уже отдала распоряжения. Портной будет в десять, цирюльник в половину одиннадцатого. А ты с утра ещё в мастерскую собирался. «Посмотреть». Измажешься опять.

Киваю сонно.

— Отмоешь… Ещё вагон времени…

— Вагон?

— Ну, ладно, телега. Или корабль. Короче, ладно, я проснулся.

— Я чай заварила твой любимый.

Целую её.

— Спасибо, радость моя. Что бы я без тебя делал…

Смешок.

— Я тоже иногда так думаю. Шучу, не обращай внимания. Я за чаем.

Она выскользнула из-под одеяла, и, накинув шелковый халат, принялась орудовать с чайником, водой и булочками.

На двоих.

Да, что бы я без неё делал? Катя незаметно вошла в мою жизнь настолько органично, что я даже не знаю, как Лина будет вписываться в эту сложившуюся почти идиллию моей, по факту, практически семейной жизни с Катей.

Мог бы я представить себе Катю в качестве моей жены?

Запросто.

Даже не сомневайтесь. Она достойна этого. И настоящей любви тоже.

Может гарем себе завести?

Шутка.

Почти.

Вот же бесы! Дело к свадьбе, вот они и норовят искусить!

— Петя, чай готов, вставай уже. Остынет.

— Сейчас. Спасибо, моя радость.

Улыбается. Мило и открыто. Наш разговор по душам окончательно раскрепостил её. Вместе со словом «барин» ушло всё лишнее. Всё наносное. Все условности и весь театр. Пусть она мне не жена и никогда ею не будет, но я всё больше дорожу нашими отношениями. Искренними. Без фальши высшего света.

Набрасываю халат и присаживаюсь за столик. Катя наливает мне чашку ароматного чая и пододвигает плетенную корзинку с булочками.

— Кушай.

— А ты?

Кивок.

— И я с тобой, конечно. Приятного аппетита.

— Взаимно, радость моя.

Она отпивает из своей чашки и спрашивает:

— К ужину вернёшься? Что тебе приготовить?

— Кто ж знает, Катюш. Практически официальное мероприятие, знакомство с принцессами, то-сё. Матушка может устроить что угодно. А на ужин… Не знаю, как там меня будут кормить в Зимнем, но почему-то захотелось запечённую утку. С удовольствием отведал бы утку. — подмигиваю, — Разделишь со мной утку и винишко?

Улыбка, полная нежности.

— Сделаю утку и разделю с тобой ужин. С тобой я разделю всё, что Господь пошлёт.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 6 ноября 1743 года.

— И что ты думаешь?

Силантий вздохнул.

— Задачи ты ставишь, барин. На дереве долго не усидит человек.

— На дереве-то как раз усидит.

Кивок моего плотника.

— Оно-то так, барин. Но, то оно на дереве, вы же собираетесь совсем иное сделать. Да ещё и на колёсах. Это ж не телега.

— Кать, что там с бронзовыми колёсами?

Катерина в своих записях перелистнула страницу назад и сообщила:

— Обещали сегодня в три по полудни, но, барин, это же не точно. Могу посыльного отправить и поторопить.

— Поторопи. Мне нужны эти колёса. И втулки!

— Сделаю, барин. Не волнуйся.

— Силантий, сделаешь до завтра?

— Барин, ну как скажу? Привезут колёса — будем посмотреть. Ты ж барин придумал ещё — сделать кресло на пяти ножках! Чудишь, барин! Да ещё чтоб крутилось!

Смеюсь. Да, такой вот я шалун.

Катя сидела в кресле, с гусиным пером в руках, и делала пометки в бумагах, лежащих на столике.

Чем я был занят? Изобретением веков — офисным креслом. Хочу сделать вращающееся кресло на колёсиках. Бзик у меня такой. Неудобно работать на стульях в лаборатории, когда приходится то туда посмотреть, то сюда повернуться, а куда и подъехать к соседнему столу. Так что пытаюсь изобрести велосипед. А как его изобрести, если нет тех же подшипников и лет под двести на Руси не будет? Своих так точно. Да и в Европе пока их нет. Только деревянные. А у них надежность маленькая и большое трения. Для стула, впрочем, хватит конопляного масла втулок. Бронзовых или латунных. Но последние дороги, да и нестабильны составом. Медь то давно известна, а цинк ещё нет… Вот так. Не паром единым… Не будет промышленной революции без металлического подшипника! Надо изобретать. Самому? Там много возни. Нартову поручу. Младшему. Степан артиллерист и инженер. Объясню, что к чему. Он поймет. А станки и все материалы для опытов у него на мызе отца есть. Будет делом занят юноша. А то что-то зачастил. Каждый почти вечер здесь.

Можно ли подобрать для стула альтернативные решения? Можно. Вот этим я сейчас и занят. Пытаюсь с Силантием решить эту проблему.

Силантий не очень понимал блажь барина, но не спорил и старался как мог.

Стук в дверь.

— Да!

Появляется Анюта — моя реальная горничная из Ново-Преображенского.

— Барин, к вам г’оспадин Строг’анав с визитам.

Хм…

— Скажи, сейчас иду. Предложи ему чаю.

— Канешна, барин.

Анюта испаряется.

— Катя, где ты её взяла на мою голову?

Спокойно:

— В Новопреображенском, барин.

— Она ж говорить по-людски не умеет!

— По-людски умеет. По благородному не умеет. А там других нет, барин.

Силантий кивнул, соглашаясь.

Выдыхаю.

— Кать, сделай чаю дорогому гостю, а то Анюта такого сделает, что я опозорюсь до старости лет!

Катюша кивает и выходит.

А я сижу и думаю — много было разговоров, что, мол, дали бы людям свободу, уж они бы! Кто? ЭТИ? Как сказал бы Дракон из Шварца: «Свободу? А что они с ней будут делать?» Учить и учить поколение за поколением. А страна аграрная почти полностью. Каждая почти деревня говорит на своём диалекте. А крестьянину много абстрактных знаний и не нужно — следи за приметами, планируй сев и жатву, да церковные праздники с постами чти. Ну, и хитрость мужицкая, как без этого. А женское образование на деревне — полный бред. Зачем бабе образование? Её дело рожать, работать, мужа кормить, ублажать, да за дитями посматривать. Ну, в церковь ещё.

Силантий прокряхтел и выдал:

— Не серчай барин, дозволь слово сказать.

Киваю. Сегодня меня все учат жизни. Но, Силантий — умный старик и хороший мастер.

— Говори.

— Зря ты, барин, Катьку сваришь. В Новопреображенском так ещё ничё. А в остальных деревнях так вообще тьма. Ты с Катькой их не сравнивай. Катька никогда не была в поле и коровам каким хвосты не крутила… На руки её, барин, посмотри… Очень зажиточная ейная семья. По меркам Новопреображенского понятно. Дали Катерине образование. Слова правильно говорит, музыку знает… Не смотри, барин, что она — крепостная… Она-то… Кхе… — Силантий усмехнулся каким-то своим мыслям. — А, вообще, барин, худая затея давать бабе выбирать других баб. Путёвого не будет ничего. Знаешь поди, что девки стараются подружек пострашнее и поглупее себя подбирать? С чего ты мыслишь, что, Катя поступит иначе? Ни одна баба вокруг себя не допустит цветника из других баб.

Минуту соображаю. Что-то я упустил из этого умного и правильного поучения.

Вкрадчиво спрашиваю:

— А ну-ка, Силантий, с этого места поподробнее.

Удивлённо подняты седые брови:

— С какого, барин?

— Что ты имел ввиду, говоря: «Не смотри, барин, что она — крепостная… Она-то… Кхе…»?

Недоумение на лице плотника стало настолько искренним, что я почти поверил.

— Говори, Силантий.

— Э-э, так это, барин, что говорить-то?

— Чья она?

— Так ясно чья. Матушки своей и батюшки.

— А кто у нас батюшка?

— Как-то? Платон. Кузнец наш. Ох, хороший кузнец, барин! Он такое…

Поднимаю ладонь.

— Стоп. Про чудеса кузнеца потом поведаешь. Кузнец, значит?

Кивок.

— Кузнец, барин. Настоящий…

— Стоп-стоп. А матушка её кто? Чья, точнее?

— Как чья? Известно чья. Прозоровская она. Обрюхатил князь бабку-то Катькину и за кучера своего замуж и выдал. Это ж всем в Новопреображенском известно, у любого спроси.

Так. Приехали.

— То есть Катя — внучка князя Прозоровского?

— Ну, да. Тебе, барин, это всяк в Новопреображенском скажет. У любого спроси!

Да. Мелкая сошка всегда знает, кто съел мясо, но кто спросит у мелкой сошки? А, я, типа, умный рассуждать, а сам даже не соизволил опросить местных. Ищу тут, конспирологические теории разные строю. Матушку расспрашиваю. Блюментроста прошу прознать на «медосмотрах». А ларчик ломом открывался. Конечно, Императрица в курсе этой истории. Мне только не соизволила сообщить о сём.

Силантий меж тем продолжал, даже с какой-то гордостью в голосе. Мол, знай наших!

— Князь бабку Катькину из вотчины привёз. Она уже грамотная была. Не знаю кто её и почему учил. Не ведаю. Не был я там.Князь-то вскорости помер, но управляющий и при Меньшикове тот же остался и, как Алексей Петрович завещали, семье кучера его бывшего помогал. И деньгами, и в хозяйстве если что надо. Корову там купить или ещё что. Не бедствовали они. Никак не бедствовали. Ново-Преображенское Александру Меньшикову отошло по итогу. Но, тот тоже не обижал Прозоровских-то. Уж не знаю почему. Врать не приучен. Жена его Дарья Михайловна потом Катькину мать к себе в Петербург забрала. Но, как раз в то лето, как село стало дворцовым, в село и вернула. Платон «Епифаничну» давно любил. От того сразу, как без барина-то мы остались, в жёны и взял. А потом Катька-то и родилась. Такая вот там история, у кого хошь спроси! Матушка у Меньшиковых при детях была, опосля и учила Катьку как дворянку. Так что так, барин. А ты про Анюту удивляешься. Её ж никто так не учил и от крестьянского труда не оберегал.

Забавно. Забавно. Вот где ключик-то золотой. От дверцы. Где деньги лежат. Шучу я так от впечатлений, которые меня переполняли сейчас.

А я всё ломаю голову над Катиным великолепием и ухоженностью. И кто настоящий отец самой Кати — тоже ещё вопрос. Может и кузнец. А, может, и не кузнец совсем. Уж больно воспитанная, холёная и образованная барышня. Настоящая крестьянка, в общем. Типичная. Широкими скулами на местных только не похожа. То-то я её в Ново-Преображенском сразу приметил в толпе. Сверкала как бриллиант на общем фоне. Меньшикова я портрет помню. Не похожа на него Катя. Но может в деда? И отец её таки кузнец. А может не старший, а младший Алексашка там постарался? Хотя хватило бы и деда из Прозоровских.

Тогда непонятно мне, почему она отказывается от моей вольной? Вот тут загадка, которую я пока не решил.

Появилась Катя, легка на помине.

— Барин, чай господину Строганову я заварила и подала. Они вас в Зелёной ожидают.

— Спасибо, Екатерина Платоновна.

Катя покосилась на Силантия и явно нахмурилась.

— Будут ещё приказания, барин?

— Нет, спасибо, Катюш.

Вечером поговорим.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 6 ноября 1743 года.

Визит Строганова не был совсем уж удивительным. Строгановы у меня уже бывали в гостях и не только. Завтра у младшего из братьев как раз приём, где будет и Матушка, и Лина с Ульрикой, и дядя, ну, и я тоже. И многие уважаемые люди столицы. Но, что нужно Сергей Григорьевичу от меня сегодня?

Гость ожидал меня в Зелёной зале.

— Сергей Григорьевич, рад вас видеть. Что привело вас в наши края?

Церемониальный реверанс.

— Государь.

Киваю.

— Слушаю вас, барон.

— Государь. Завтра у нас приём. Открываю в Петербурге особняк свой после ремонта.

Киваю.

— Понимаю, дело важное, у самого, знаете ли, стройка…

Учтивый поклон головы гостя.

— Рад буду видеть Вас, Государь, завтра у себя. Прошу простить за дерзновенность, но могу ли я рассчитывать, что вы будете у меня пораньше?

Вот жук! Матушка с принцессами намерены быть ближе к танцам. Многие из приглашённых тоже не будут спешить. Не единственный в Петербурге завтра приём. А «на Цесаревича» пойдут с радостью.Впрочем, я его понимаю. И я к нему и всей его фамилии со всем уважением. Род, который создал Урал и его промышленность. Род — Легенда. Конечно, у меня на Строгановых были и свои планы, как и на весь Урал тоже. Так что…

— Да, я буду у вас. Можете сообщить своим гостям.

— Благодарю, Государь!

Он поклонился.

— Полноте. Чем вы нас новеньким обрадуете? Кто будет играть?

— О! У меня есть для гостей сюрприз! — оживляется Строганов, — у меня первого после возвращения будет играть и петь Тимофей Белоградский!

Что за хмырь? Отстаю от здешней культурной жизни, ой отстаю!

Видя моё непонимание, гость пытается хоть чем-то меня заинтересовать.

— Ещё купил я, Государь, в Саксонии новинку: «форте-пиано» мастер Зильбермана, — говорит Строганов гордо.

А вот это «О»! Будет на чем сыграть. Надо бы тоже себе купить, в комплект к клавесину. Устал я от здешней музыки. Вечером будет послушать приятно. Да и мастера лучше сманить. Музыкальный инструменты сейчас — «хайтек». Стоят как в наши дни автомобили «Порше». Зачем мимо себя эту копеечку пропускать?

— Изрядно, Сергей Григорьевич, изрядно! — выказываю восхищение гостю.

— Спасибо Государь! Хочу я показать гостям радения об искусствах, достижения и пользу, которую приносят Отечеству наши предприятия. Вы много и лестно отзывались о наших заводах и рудниках. И лепо будет слышать если Вы соизволите так же при Государыне снова о том сказать?

Я ж говорю — жучара ещё тот. Но, как иначе? Как бы Строгановы иначе создали свою промышленную империю?

Благосклонно киваю.

— Сергей Григорьевич, доброе дело и хвалить приятно, я думаю, что вместе мы сможем сделать для дела горного и более…

— Всё, что пожелает Ваше Императорское Высочество, и всё, что доступно всем нашим силам.

Киваю.

— Вы знаете мои увлечения науками, — начал я издалека, глядя как насторожились глаза гостя, — придумал я метод как больше стали из имеющийся руды выплавлять.

Глаза Строганова сначала округлились, потом загорелись.

— Машины у меня есть и расчёты, но проверить не могу, — развожу руками, казённые заводы заказами переполнены, а свой времени нет создавать…

— Так, Государь, если метод такой хороший, так любой промышленник готов будет перенять.

Перенять? Прийти с деньгами и выкупить за гроши всё готовое? Шалишь, Серёженька, меня тебе на мякине не обскакать.

— Ну, любой мне не надобно, мне нужен надежный, — смотрю в глаза Строганову, тот не отводит, — чтобы мастеров мог прислать для отладки и отработки, в риск мог денег купно дать и потом в доле был и на сторону без согласия технологии не пускал.

Тумана я пустил. Но предложение понятно. Братья Строгановы после отца его империю делят, торгуются по каждому заводу. И хочется каждому из них самому управлять и, для «пользы Отчизны» си речь утолщения собственной мошны, больше стали и чугуна выпускать. Я же компаньон перспективный, но сложный. Дай им время могут подумать и отказать.

— Сталь будет лучше, и я знаю, как её лучше обрабатывать и на что она будет нужна, — продолжаю давить.

— Большой ли прирост будет? — спрашивает Строганов без напускного почтения.

— Большой, — отвечаю так же твёрдо, — при тех же людях можно будет давать вдвое больше чем Демидовы.

Азарт вижу у собеседника разгорается. Надоело быть вечно вторым.

Металлургия — моя тема! На Чусовском заводе я на мартеновской печи «собаку съел». Раз десять направляли консультантом в командировки. Пусть англичане изобретают пудлингование, я же могу сразу готовые бессемеровский, мартеновский и конверторный процессы наладить. Да что там! Я могу кокс дать! Для того всего нужна паровая машина, подшипники, и открытые Ломоносовым газы. Это в Европах пусть думают, что мы ими будем воздушные шарики пускать. Пусть думаю и тоже с шарами тужатся. Их время ещё не пришло. Настаёт только век стали и пара.

Вижу, как в горнопромышленнике борется тщеславие с жадностью.

— Я согласен, Петр Фёдорович, — говорит Строганов, — готов приехать, когда Вы скажете и всё обсудить.

Замолкает. Напрягает свою мысль.

— Вы, Государь, хоть и молоды, но партнёр надёжный, — решается Сергей Григорьевич, — готов, как Вы говорите, работать «пятьдесят на пятьдесят».

Притягиваю ему руку. Он пожимает крепко. Да и я не ряжусь.

В чём мы в равных долях пока будем ни мне ни ему не ясно. Но я его не обижу. Он это знает. Потому и верит на слово. И сам не будет от сказанного отступать.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 6 ноября 1743 года.

— Её Императорское Величество Государыня Императрица Всероссийская Елизавета Петровна!

Обер-церемониймейстер отошёл в сторону и низко поклонился. Высокие двери медленно распахнулись и вошла ОНА — Государыня Императрица и прочая, прочая, прочая…

Лисавет приветственно кивнула сделавшим глубокий реверанс принцессам и принцу.

— Рада приветствовать вас в России дамы и господа! Как доехали?

По старшинству слово первым взял принц Фридрих Август:

— Благодарим вас, Ваше Императорское Величество за столь тёплый приём. Я завидовал брату, зачаровываясь вашей красотой, а сегодня трудно оторвать взгляд от вас, как от цветущей розы. О богатстве вашего Двора и вашей Империи нам, немцам, часто приходится только слышать от восторженных купцов и путешественников, которые имели счастье посетить ваше великое Отечество!

Лиза улыбнулась гостю. С лёгкой грустью. Вспомнила и сестру, и первого своего жениха Карла Августа. Светлая им память. Дело прошлое. И всё же, умеют у них в Европах так словесные кружева завернуть. В России мало кто может так льстить. Ну, вот ещё Лесток, Шетарди и Бестужев. Эти умеют слова цветами раскрасить. Ну, Петруша ещё, но он ведь тоже из Европы и в университете учился. Ему ли не уметь говорить красиво?

— Благодарю вас, принц. Представите ли мне ваших спутниц?

— С удовольствием и почту за честь, Ваше Императорское Величество! Счастлив представить вам принцессу Ульрику Фридерику Вильгельмину Гессен-Кассельскую.

Императрица кивнула:

— Рада познакомиться, принцесса.

Реверанс:

— Это честь для меня, Ваше Императорское Величество, быть представленной вам. Счастлива посетить вашу державу. Много хорошего о ней слышала.

Кивок.

— Я рада.

Принц представил и вторую свою спутницу:

— Ваше Императорское Величество! Счастлив представить вам принцессу Каролину Луизу Гессен-Дармштадтскую.

— Рада познакомиться, принцесса.

Реверанс.

— Йа мещтала об этой встгечэ, Ваше Имперраторрское Величество, — говорит по-русски Карлолина, — и я щастлива, что моя мещта наконец сбылас.

Лисвет приветливо улыбнулась.

— Отрадно, принцесса, если и когда мечты сбываются, — Императрица тоже переходит на русский.

Вновь реверанс.

— Это таак, Ваше Имперраторрское Величество!

Лиза внутренне усмехнулась: «Знаю я твои мечты. Хочешь стать женой Петруши, а потом и Императрицей. Вот и по-русски уже неплохо разговариваешь. Готовилась. Обаче, поглядим ещё. Нет пока моего решения. Так что жди и улыбайся. Может удача и тебе улыбнётся в ответ».

На правах хозяйки Императрица пригласила выпить чаю. Разумеется, приглашение было принято со всем полагающимся случаю восторгом.

После ухода слуг, Лиза спросила по-немецки:

— Как вам Санкт-Петербург?

Она смотрела на Лину и той пришлось отвечать первой, выбирая, как и Царица, понятный всем язык.

— Ваше Императорское Величество, город явно станет великой европейской столицей. К сожалению, у нас не было возможности достаточно узнать обо всём, но мне лично Санкт-Петербург очень понравился!

Лисавет отпила чаю и кивнула: «Ещё бы он тебе не понравился, если ты собираешься в нём жить! Иначе зачем ты сюда приехала⁈»

Вслух же она одобрительно сказала:

— Уверена, дорогая моя Каролина… Или лучше Луиза?

Смиренное:

— Как будет угодно Вашему Императорскому Величеству.

Улыбка Царицы:

— А как к вам обращался в своих письмах мой племянник?

Принцесса склонила голову и отвечает по-русски:

— Наследник-Цесаревич наз’ивал меня Льиной, Ваше Имперраторрское Величество…

— А вы его в ответных письмах? — переходит и Елисавета на русский.

— Петер, Ваше Имперраторрское Величество.

Светский разговор должен быть понятен всем гостям. Но кто упрекнёт Императрицу? Впрочем, Елисавета Петровна, скользнув взглядом по лицам Адольфа и Ульрики, ни понимания, ни разочарования у них не заметила. Они скорее были поглощены друг другом. Молодо — зелено.

— Что ж, я доверюсь вкусу моего любимого племянника, — продолжает «конфидент» царица, — и тоже буду именовать вас Линой, если вы не против.

Румянец проступил у принцессы даже через слой пудры.

— Почту за честь и счастье, Ваше Императорское Величество.

— Хорошо, Лина. Кстати, правильнее звать моего Наследника не Петером, а Петром, он ведь русский Цесаревич.

Кивок.

— Да, Ваше Императорское Величество.

Царица что-то хотела сказать ещё, но тут двери вновь распахнулись, и вошедший Обер-церемониймейстер огласил:

— Его Императорское Высочество Государь Наследник-Цесаревич Владетельный Герцог Голштинский Пётр Фёдорович! Внук Петра Великого!

Лисавет пошла навстречу племяннику, а гости встали и вышли из-за стола, приветствуя вошедшего.

Лина заметила про себя, что Кронпринц был всё же очень молод. Даже моложе, чем она себе представляла. Но, уверенности, ума и властности в его взгляде было лет на сто.

Императрица Всероссийская заключила Наследника в объятья.

— Здравствуй, Петруша.

Поцелуй в лоб.

— Рада, что ты приехал.

Цесаревич поцеловал руку Царице.

— Здравствуй, Матушка. Ты позвала — я пришёл. Счастлив видеть тебя в добром здравии и прекрасном расположении духа.

— Петруша, а у меня гости. Разреши тебе их представить.

Когда представляли Каролину Луизу Пётр на секунду задержал её ладонь в своей руке после поцелуя.

— Счастлив, что вы приехали в Россию, Лина. Вы намного красивее, чем на портрете.

Принцесса улыбнулась.

— Здравствуйте… Пётр. Я могу вас так называть?

— Я настаиваю на этом…

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 6 ноября 1743 года.

Я шёл по залам Зимнего. Впереди у меня что-то типа первого свидания с будущей, как я надеюсь, женой. Что я чувствую? Не могу описать словами. Я долго добивался этой встречи, даже мечтал о ней. Всё делал, чтобы она состоялась. Но, трудно испытывать какие-то высокие чувства, к девушке, которую ты никогда не видел.

То, что она не сбежит с первого свидания было понятно, иначе зачем она проехала половину Европы? Но, всё же…

Двери распахнулись.

— Его Императорское Высочество Государь Наследник-Цесаревич Владетельный Герцог Голштинский Пётр Фёдорович! Внук Петра Великого!

Вхожу.

Матушка пошла навстречу, а гости вышли из-за стола, приветствуя.

Скольжу взглядом. Ага, а вот и Лина.

Объятия и поцелуй Царицы.

— Рада, что ты приехал, — выражает русское радушие на немецком тётушка.

Целую руку Государыне.

— Здравствуй, Матушка. Ты позвала — я пришёл. Счастлив видеть тебя в добром здравии и прекрасном расположении духа, — поддерживаю на берлинском наречии её игру и языковой выбор.

Матушка само радушие:

— Петруша, а у меня гости. Разреши тебе их представить…

— … Счастлив, что вы приехали в Россию, Лина. Вы намного красивее, чем на портрете.

Ну, назвать её совершенной красавицей было бы преувеличением, но вполне милая и симпатичная девушка. Особенно если отмыть всю пудру. Дурацкая мода этого времени. А глаза очень умные. С какой-то хитринкой даже.

Принцесса улыбнулась.

— Здгравствуйте… Пётр. Йа могу вас так называт?

А она хорошо говорит, не хуже моих крестьян в Ново-Преображенском.

— Я настаиваю на этом… — поддерживаю её на родном для наших будущих детей, я надеюсь, языке.

Мы расселись. Я галантно пододвинул стул сначала Матушке, а затем Лине, а дядя поухаживал за Ульрикой.

Нужно ли говорить, что моё место оказалось рядом с Линой? По её правую руку?

— Разрешите за вами поухаживать, Матушка? Ещё чаю? — говорю по-немецки, следуя этикету.

Кивок.

— Спасибо, Петруша. У меня ещё есть. Поухаживай лучше за своей гостьей.

Она интонацией выделила слово «eigene» — « своей».

Склоняю голову и обращаюсь к соседке:

— Лина, могу я вам предложить новую чашку с волшебным чаем?

Улыбка.

— Волшебным? Почему «волшебным»?

Императрица вставила свои пять копеек:

— Пётр у нас непревзойдённый знаток чая, сортов, купажей и церемоний.

— Вы льстите мне, Матушка. Я просто люблю чай и люблю дарить людям радость вкуса.

Лина кивнула, улыбаясь:

— Вы, оказывается, не только на бумаге поэт.

— Вы слишком добры ко мне, принцесса.

— Лина. Просто Лина для вас. Мы же так условились, Пётр, не так ли?

Склоняю голову.

— Счастлив, Лина, что вы помните об этом. Как вам показался город?

— Очень милый и красивый.

— Ну, это позавчера была погода отвратительная, а так Санкт-Петербург ещё красивее. С удовольствием покажу вам, и вашим спутникам нашу столицу.

— Это было бы замечательно. А говорят, что ваш Итальянский дворец просто полон чудес. Это так?

Киваю.

— Смею полагать, что — да. Это моя гордость и я всех приглашаю в Итальянский дворец. Как только вы выберете день визита, вас встречу я, мои учёные и соратники, и все чудеса моего дворца.

Дворец был не совсем мой, но как-то я уже привычно называл его своим домом, а Матушка не возражала.

Лина мило улыбнулась:

— Думаю, что это был бы замечательный визит.

— Матушка, у вас есть пожелания по дню визита? Завтра я буду у Сергея Строганова на приёме в честь открытия его дворца в Петербурге. — поясняю гостям. — Барон Строганов из фамилии уральских промышленников и одни из богатейших людей России. Много жертвуют на искусство, науку и народное образование.

— Барон Строганов, узнав о вашем прибытии, просил меня лично пригласить вас завтра к нему в паллацо, — вступает в разговор Императрица, — я посещу его после обеда.

Лина ответила за всех гостей:

— В таком случае, мы принимаем приглашение барона Строганова, не так ли?

Принц и принцесса благосклонно кивнули. А что они могли сказать в такой ситуации?

— А когда мне ждать гостей, Матушка?

Вздох.

— Что ж, пожалуй тогда, на 12 ноября едем к тебе во дворец.

— Рад буду принимать всех. За несколько дней я подготовлю всё в самом лучшем виде.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 6 ноября 1743 года.

Утка была просто великолепной.

— Спасибо, радость моя. Мясо просто волшебное!

Катя улыбнулась и ответила своим бокалом на мой салют. Тонкий звон стекла.

— Я рада, что тебе понравилось. Как тебе Лина?

Жую.

— Ну, как. Умна. Мила. Вообще, странно обсуждать одну женщину с другой.

Улыбка.

— Со мной можно. Я ведь не ревную и не обижусь.

Ой-ли? Все женщины одинаковы. Убеждался много раз. Никогда не забывают и никогда не прощают.

— Кстати, 12 ноября Матушка, принцессы и принц будут у меня в гостях. Имей в виду.

Кивок.

— Поняла. Что-то конкретно нужно особенное?

— Нет. Не знаю. Сама реши, потом мне расскажешь.

— Хорошо, Пётр. Я всё сделаю.

Она улыбалась. На мой вопросительный взгляд ответила спокойно:

— Любой женщине приятно, когда мужчина с аппетитом ест её стряпню.

Мотаю головой:

— Не-не-не, утка и вправду великолепна!

Улыбка стала ещё теплее:

— Кушай.

— Вкуснотища!

— Ты просто проголодался. Чем кормили в Зимнем?

Отмахиваюсь.

— По сравнению с твоей уткой я даже и не вспомню. Можно я положу тебе ещё кусочек?

— Сделай милость. И налей вина, будь добр. Так весело трещит камин. На улице такая гадость сейчас, а тут тепло и уютно.

— Спасибо, за чудесный ужин и чудесный вечер, радость моя.

Мы чокнулись бокалами. Вино приятно и радостно двинулось на встречу с моим желудком вдогонку за вкуснейшими кусочками утки.

Как там? Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок?

Глава 10 Кровные загадки и интриги

Иллюстративное фото: Металлургический завод.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ОСОБНЯК СТРОГАНОВА. 7 ноября 1743 года.

Маркиз де ла Шетарди приехал на прием к барону Строганову в числе первых. Хозяин делил с братьями доставшееся после смерти батюшки имущество и, получив в своё распоряжение солидные средства, купил в том году недостроенный особняк на Большой Першпективе. Соединить пока два крыла в единый дворец он не успел, но одно крыло было закончено, и представляло из себя вполне солидный по местным меркам особняк. На его открытие Сергей Григорьевич как радушный хозяин и созывал «лучших людей столицы».

Франция покупала металл строгановских заводов и маркиз понимал, что его не могут не пригласить. За прошедшие два дня ему уже успели отказать во встрече с Императрицей. Подготовленный ему дом оказался сырым и пришлось принять приглашение архиятора Лестока у него пока погостить. Жак-Жоакен был оскорблён, но у него было срочное дело, по которому надо было поговорить с неблагодарной русской Императрицей. Он был уверен, что Елисавета Петровна не пропустит этот прием. Его не могут к ней не допустить и тогда он выложит козырь, от которого она не сможет отбиться. На сколько Шетарди знал царица ещё не определилась с невестой ещё всё можно к пользе Франции решить.

По прибытии маркиз уже нашел у Строганова находящегося в окружении немалого числа прелестных дам русского дофина. Тот о чём-то болтал с ними и немного играл на новомодном итальянском инструменте. Короткий стальной взгляд Петра дал понять де ла Шетарди что на удалённом приветствии стоит остановится, и цесаревич точно не хочет с ним говорить. Впрочем, от этой встречи пока не могло быть пользы. А не спешащий уезжать домой из Петербурга пленённый под Гельсингфорсом генерал фон Будденброк мог русским про роль маркиза в «покушении на цесаревича» что-то и наговорить. Скорее всего, впрочем, именно самому цесаревичу. Но пока верительные грамоты де ла Шетарди не приняты, нужно быть настороже, позже, впрочем, тоже. И это ещё одна причина свои бумаги Императрице скорее предъявить.

Императрица прибыла, когда прошло уже половина вечера. Пока её не было играл оркестр. Гости могли баловаться напитками, смотреть картины, музицировать. Большинство же просто травили друг другу байки и сплетни. Де ла Шетарди был здесь как рыба в воде. Успел многое узнать, многим польстить и напомнить о себе…

Императрица прибыла с гостями. Жак-Жоакин уже знал, что кроме герцога Голштинского прибыли две принцессы Гессенские: Каролина Дармштадская и Ульрика Кассельская. Вокруг судачили что это «невесты». Наличие здесь Ульрики могло сильно задачу маркиза осложнить.

Вскоре после прибытия Императрицы начали танцы. Первой был польский танец. На него объявили цесаревича и Ульрику, а потом почти сразу кадриль. Тут уже с в русским наследником танцевала Дармштадская принцесса. Строго по старшинству. Было заметно что Петер Фёдорович мелок для обеих принцесс. Что ж самое время поговорить.

Де ла Шетарди пробрался к сидящей на возвышении Императрице.

— Ваше Императорское Величество, — начал, сделав глубокий реверанс маркиз…

— О, Жак! — делано удивилась русская царица, — вы вижу к нам надолго, если начали наконец русский учить?

Зараза. В гробу туринский дворянин и французский маркиз видел этот варварский язык! Но, ничего не поделать, — дипломатия трудное ремесло. И если бы того потребовали интересы его Короля он сейчас и шкуры бы облачился.

— Нье множеко, — пояснил Жак и продолжил на французском, — я благодарю за Ваше приглашение в любимую мной русскую столицу, к сожалению, меня не пустили к Вам сразу по прибытии, чтобы передать восхищение моего Короля и иметь счастье Вас лицезреть.

Саркастическая улыбка.

— Я рада вас видеть Жак, но, вы ведь лицо частное, потому мои люди и я не находим причин с вами у себя встречаться, — снисходительно ответила Елисавета Петровна, — но на частных приёмах почему бы и не поговорить?

Жака-Жоакена Тротти ткнули как котенка в сделанную им лужу. Русская правительница сама просила его снова прислать, и вряд ли она это сделала чтобы так мелко за помощь мстить. Их разговор слышали стоящие рядом, и Императрица чётко указала что Жак здесь даже не Её гость и ничто, и никто не может его здесь защитить. Пора действовать. А то можно и дело не сделать и домой не возвратится.

Жак достал из-за пазухи приготовленное письмо. Его можно было передать только в крайнем случае. Вот он и наступил.

— Мой Государь просил меня предать это письмо Русской И м п е р а т р и ц е, — подал скреплённую печатью бумагу Шетарди.

Императрица, не сразу, а только прокрутив в голове фразу приняла свиток. Вскрыла его. Пробежала глазами. Улыбнулась. Долго же французы не хотели императорский титул русских монархов признавать. Отчего же их так припёрло?

— Что же Вы господин посол не начали с него, — добродушно произнесла Елисавета, — Иностранная Коллегия быстро бы передал его мне и Вам бы не пришлось три дня томиться.

— Ваше Императорское Величество, — начал де ла Шетарди.

— Да оставьте свои политесы, — ровно произнесла Императрица, — о чём вы, маркиз, хотели переговорить? У Сергея найдется свободная зала, где мы сможем уединится для беседы…

Что же маркизу похоже ничего более здесь не грозит. И он уж постарается подобрать «лучшую» жёнушку этому голштинскому мальчишке. Да и Бестужева надо додавить, тогда может и с Веной у России раскол углубится.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ОСОБНЯК СТРОГАНОВА. 7 ноября 1743 года.

Когда-то Петру Петровичу нравились танцы. Он был молод и после озорного кейли мог отжечь и задорную джигу. Но когда тебе за шестьдесят, то тебе и гавот уже в тягость. Впрочем, если бы ему выпал шанс ещё раз увидеть изумрудные поля Ирландии…

Родина. Одну он покинул даже моложе Цесаревича. Вторую он нашел здесь. Другую генерал-фельдмаршал уже и не искал.

Ласси приехал чуть раньше Императрицы. Почти к танцам. Уже отзвучал стартовый польский. Начиналась кадриль — весёлая версия контрданса. Старый вояка видел, как почти без отдыха юный Цесаревич передал партнёршу по первому танцу своему двоюродному дяде. Молодые обменялись видно парой учтивых слов, и Пётр Фёдорович уже вторую принцессу подхватил. Видно, было что не смотря на быстрый ритм молодые успевают обменяться и заинтересованными взглядами и фразами. Похоже Цесаревичу нравится эта девица. С первой он более нейтрально говорил.

Танец закончился. Но, пара не думала расходится. Чуть поговорив, они подошли к новомодному форте-пиано. Принцессе Каролине Гессен-Дармштадской принесли лютню. Цесаревич пробежал по клавишам прислушался. Что-то наиграл в полсилы из Баха. Публика, разгорячённая танцем, умолкла. Фельдмаршал видел, как из боковой двери вышла царица с маркизом де ла Шетарди. Заняла своё место. Прижала тому палец к губам. И внимательно посмотрела на выступающих.

Принцесса Каролина Гессен-Дармштадская. Изображение создано ИИ на основе реального портрета принцессы.

Цесаревич кивнул, и они с принцессой начали. Ласси не был знатоком в музыке, но чувствовал, как иногда забегала вперёд лютня. Каролина смотрела тогда на Петра извинительно. Но, все звучало гармонично. Оба играли без нот. Петр Петрович раньше не слышал этой мелодии. И когда же принцесса успели порепетировать с Петром? Прошла всего пара дней с её приезда. А значит она раньше знала эту мелодию. Ласси заметил задумчивость на лице Императрицы. Но его самого очаровала эта «песня».

Перед старым воякой открылись поля под снегом и дождём его любимой Ирландии. Во всей мелодии было что-то кельтское.

Императрица не советовала Ласси после Гельсингфорса более чем по службе с Цесаревича общаться. Но после этой мелодии старый генерал стал в юноше себя молодого узнавать. Что ему терять-то на старости лет? Зять граф Павел Стюарт у Цесаревича был, говаривал что тот скоро открывает Шахматный Клуб, а там в учредителях Ушаков и сама Императрица. И ещё кое-кто. Почему бы не сходить самому и не поиграть? Есть надежда, что Пётр Фёдорович может и их ирландскому делу помочь, да и самому Цесаревичу будет чему у юного когда-то якобита, ставшего русским фельдмаршалом, научиться.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ВЕРХНЯЯ НАБЕРЕЖНАЯ. 8 ноября 1743 года

Посиделки у Строганова затянулись до полуночи. Матушка с Линой и Ульрикой уехали раньше. Я же забрал двоюродного дядюшку к себе на ночлег. Принцессы под рукой Императрицы, а мы с Фридрихом Августом ко мне поехали. А то родственники, а только пока и не виделись!

Фридрих Август Гольштейн-Готторп

Папа мой здешний этого моего дядю более других ценил. Даже именно его прописал мне в Регенты. Но, старший его брат Адольф Фредрик Эйтинский на себя сей труд возложил. И пришлось ехать Фридриху служить в Нидерланды, а потом в Пруссию. Так что нет у меня претензий к дяде этому.

Рассказал мне как старший дядя «волосы рвал» когда сестрица их младшенького братца Георга Людвига на своей дочке женила и в шведские наследники пристроила. Так что епископ наш на всю родню зол. И за свою свадьбу тоже. Англичане сбагрили в жены ему одногодку его принцессу Амелию. Ей уже тридцать два, да она ещё «с прицепом». Трёхлетний сын у неё от простолюдина Томаса Арнольда. Тот пока в Англии, но принцесса без него ехать не хочет. А дядя телится.

Подумал, что может это даже хорошо. Уговорю Матушку принять дядюшку Адольфа со всей семьёй. Пусть перешедшей к нам от шведов «Южной Карелией» поруководит. Отговорил я Елисавет Петровну отдавать Выборгскую провинцию и учреждать здесь «Старую Финляндию». В Борго и окрестностях, конечно, мы, как и пообещали оставили прежний закон — шведский. Но вот «Северная Карелия» мне не присягала, и ту уже в нашем праве мы провинцией в Санкт-Петербургскую губернию отдали. Пришлось для этого кое кому чуть ли рыло чиновничье не набить. Брюммер как уж крутился, но того же Лестока что от того только будет польза для Франции ему удалось убедить. Титул ему что ли дать? Графский. И землями в Южной Карелии наделить. Попрошу Матушку. Не всё же ему на деньги французов против них же и стараться?

Что-то я отвлёкся. Дядя мне снова про свои уже планы и дела сердечные рассказывает.

— Петер, я понимаю я мы тут гости, — вздыхает дядя, — да и ты сам не решаешь, но мог бы ты поговорить с Императрицей.

— О чём? О твоём в Киле генерал-губернаторстве? — пытаюсь нащупать нить разговора.

— И это бы не плохо, — оживляется дядя, — но я про Ульрику прошу тебя решить.

Так, вчера он мне уже напел про их любовь за рюмкой чая. Мол глянулась она ему и сошлись они душой в дороге. И мол если я не претендую, то не могу ли как Глава Дома его на брак благословить…

А я что? Я не против. Но похоже, что с ночных посиделок дядя протрезвел. Холодно же на улице. А мы как раз по Набережной к Зимнему с цокающей перед нами моей каретой ходим. Ветер от кучера наши слова относит. Потому можно надеется, что эту наши беседу некому до Матушки будет доводить.

— Поговорю, — обнадёживаю Фридриха, — и на счёт Ульрики, и по Килю, по первому можешь твёрдо надеется, а по второму… поможешь старшего твоего братца к нам на службу спровадить?

Дядюшка задумывается. Мне тут английская принцесса без надобности, но можно взять на воспитание её бастарда и под него и Ивана Антоновича как двойняшку его принять. Они же даже по дням почти ровесники…

— Помогу конечно, — отвечает дядя, — только не очень он уезжать захочет.

— Ну не захочет, значит ты будешь у нас отбитыми у шведов землями руководить, — выдаю альтернативу герцогу Голштинскому.

Дядя ёжится от порыва ветра.

— С Ульрикой? — спрашивает.

— Не отберу я её у тебя, — говорю, остановившись дядя, — не беспокойся.

— Я согласен, — произносит он, повернувшись ко мне лицом.

Вот и славно.

— Но всё же, — завершаю я тему, — давай попробуем дядю Адольфа в Россию переехать убедить.

Он кивает, и мы молча идем дальше. До Зимнего осталось метров тридцать. Он романтически задумчив, я же думаю, что коль вопрос у него по Ульрике возник значит, Матушка продолжает что-то мутить. Быстрее бы уже эти смотрины прошли. Мне нужна Каролина. И Катя. Хоть разорвись. Что я в падишаха как-то не попал⁈ Не мучался бы запретом гаремы заводить.

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 8 ноября 1743 года.

Мы пили чай. К моему удивлению, Катя начала первой. Видимо чувствовала, что надо объясниться.

— Пётр, тебе Силантий вчера что рассказывал?

Пожимаю плечами.

— Что ты внучка князя Прозоровского, и, смею полагать, что ты дочь Светлейшего Князя Меншикова.

Катя помолчала. Затем сказала лишь одно слово:

— Прости.

— Почему ты скрывала это от меня?

Горький вздох.

— Барыня не хотела такого родства. А потом стало опасным быть дочерью Меншикова. Я и сама-то от матушки, когда она умирала узнала. Она не хотела в Сибирь. А потом, как Александра Александровича простили, боялась, что погубит он меня если узнает. Там наследство, да и не всё его сыскали. Пока я рядом с тобой, никто не приступит ко мне. Никто не посмеет обидеть любимую крепостную Цесаревича. И мне вправду хорошо с тобой. Мне никогда в жизни не было так хорошо и покойно на душе. Я даже поверила в счастье. Прости. Я просто дура.

— Императрица знает?

— Конечно. Велела мне не болтать об сём и быть рядом с тобой. А я и так хочу быть рядом с тобой.

Отпиваю из чашки, но не чувствую вкуса и аромата чая. Всё рецепторы забиты.

— Почему ты не хочешь вольную?

Она пожала плечами.

— А зачем? Вольная мне защиту от Меншиковых не обеспечит. А ты — обеспечишь. И Государыня через тебя. А что ещё мне надо? Титул? Так меня никто не признает княжной Прозоровской или Светлейшей Княжной Меншиковой. А так — я просто твоя дворовая девка Катька. Кто с меня что спросит? У меня есть ты и всё-всё-всё.

Помолчали.

— Я могу устроить тебе титул. Минимум — личное дворянство для начала. С деньгами у тебя проблем не будет.

— Нет, Пётр. Я не хочу. Пока во всяком случае. Уверена, что Ушаков меня опознал. И я боюсь его.

Я смотрел на неё и замечал явные изменения. Как давеча она сбросила змеиную кожу просто крепостной девки для постели, так и сейчас на моих глазах сползала кожа ещё раз и сейчас передо мной сидела действительно дворянка самых голубых кровей.

Ох, Катя-Катя, актриса ты моя. Сколько ж слоёв кожи у тебя? Может тебе театр купить?

Екатерина посмотрела на меня вопросительно.

— Ты меня прогонишь?

Качаю головой.

— Нет, Катюш. Я тебе ведь обещал, что я тебя никому не отдам без твоего желания.

Грустная улыбка.

— Ты это обещал другой Кате. А я — не она вовсе. Сам видишь.

— Вижу, Екатерина Александровна. Но, обещание моё в силе.

Кивок.

— Спасибо, Пётр. Но я Платоновна. В метрике. Другого отца у меня нет. И, знай, когда я говорила, что я сделаю для тебя всё, я говорила искренне и сейчас это повторяю. Мне правда хорошо с тобой и рядом с тобой.

Киваю в ответ.

— И мне.

Глава 11 Дочь во Христе

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 10 ноября 1743 года.

Пылает камин.

Солнце пару часов как встало.

Мы тоже.

Точнее Катя встала раньше.

Мы целуемся.

Её губы — малина и мёд.

Она хорошо знает мои привычки и предпочтения.

Принесла к чаю пончики, мед, буженину, ягодные сырники, называемые ею куличами перепечи. С яйцом и сыром, как я люблю, как Ирина моя готовила, по-пермяцки.

Привычного мне сахара ещё нет, да и привык я ещё в той жизни к мёду. Тесть у меня был башкир, а они испокон веков бортники. Улей изобрести, кстати, надо! В них я не дока, но там несложно, у тестя же и подсмотрел. Тростник от нас далеко, а свеклу найти ещё да селекционировать, итого лет тридцать ещё надо. Так что медок пока будет наше тут всё. Бизнес опять же.

О чем мы болтаем сейчас? О ерунде всякой. Я ей травлю байки из моей жизни в Киле и о дороге в Россию, она мне о жизни в Ново-Преображенском. Умеет она смешно рассказать и случаи правильно подметить, подать с нужным акцентом.

— Вот ты, Петя, давеча качал головой по поводу Анюты. Мол, говорит плохо. А ты думаешь почему я её взяла? Поверь мне, совсем не потому что она глупа. Совсем наоборот. Я же понимаю, что если она дел наворотит, то мне перед тобой и твоими гостями краснеть. Так что нет, дуру я не искала. А что по меркам высшего света говорит криво, так не обессудь, но и ты криво говоришь. Так не говорят ни в Петербурге, ни в Москве. Тебе простительно, потому что русский тебе не родной язык, хотя ты прекрасно говоришь, иногда даже без акцента почти, а Анюта что? Говорит, как умеет. Даже дворяне Петербурга и Москвы говорят по-разному. Строганов вообще на каком-то уральском русском говорит. И ничего.

Интересуюсь:

— И сильный у меня акцент?

Катя заливисто рассмеялась над весьма смешной моей шуткой.

— О, да! Слышал бы ты себя со стороны! Прости, но смех один. По-русски так не говорят, уж поверь. Но, тебе можно. Хоть на чухонском говори. А, уж, к немцам и к вашему произношению тут, в Петербурге, давно привыкли. Полно тут немцев. Не то что в Москве.

Смеюсь в ответ.

— Ну, допустим! А ты, кстати, тоже на немецком говоришь с диким акцентом! Впрочем, в Германии тоже куча наречий и баварцы не понимают пруссаков, а южане плохо понимают северян. Это везде в Европе так. Так что Россия не исключение. Но, согласен. Иногда забавно слышать чужой говор на твоём языке!

Катя улыбнулась и мягко перевела разговор.

— Что Матушка? Ждать? Готовиться как?

— В этот раз не приедет, так сказала, — отвечаю, запивая политый мёдом пончик чаем. — Но, ты знаешь Матушку. Возьмет и приедет.

Кивок.

— Знаю. В общем, я готовлю дворец, прислугу и имение к Высочайшему визиту.

— Да.

— Не беспокойся, всё будет идеально.

— Не сомневаюсь в тебе ни мгновения. Что у нас нового в лабораториях?

— Ломоносов с морской капустой вроде закончил, — сообщает мне Катя, безмятежно промакивая вкусные губы салфеткой.

Жую. Вяло интересуюсь:

— И что получил?

— Так как ты и говорил — «пары фиалкового цвета». Михайло Васильевич его потом через спирт продул, бурый раствор получился, но говорит, что для опытов полученного мало.

— Для начала хватит, — говорю, обмакивая очередной пончик в мёд, — но, ламинарию ещё везти надо. Этого количества недостаточно для наших задач.

Катя задумывается, вспоминая что значит оброненное мной слово «ламинария».

— Так сколько же той водоросли надо?

— Много, Катенька, много, — отвечаю.

— А большой ли с неё толк? — интересуется сотрапезница, — стоит ли Михайло от опытов с шаром отвлекать?

— Полезен тот раствор чтоб раны лечить, — «раскрываю» я карты, — да и для того же шара это «фиолетовый пар», называемый по латыни Iodum, нужен. Ты ж помнишь, что я в Киле в университете учился?

Кивок.

— Помню.

С энтузиазмом:

— Вот! Пригождаются знания-то! Значит, не зря время тратил на всяких профессоров!

Я вел опасную игру. Всегда та же Катя может задаться вопросом, а откуда ты такой умный и всё это знаешь? Но, как иначе продвигать моё, прости Господи, прогрессорство?

— Ну, если так, — соглашается Катя, — то конечно пусть ещё везут, только, я тебя умоляю, ближе к Лиговскому каналу пусть склад ставят, а то больно это твоя л-а-м-и-н-ария рыбой пахнет. В округе уже воняет, как в рыбном порту. Мне кажется весь твой дворец уже провонял. А гости ведь приедут. Как им в глаза смотреть? Носики будут морщить, платочками, надушенными, их прикрывать. Петя, с этим нужно что-то делать, если хочешь услышать моё мнение на сей счёт.

Киваю. Тут и дальше бы уже мои лаборатории относить надо. Как и производства. Особенно «вонючие». Мыловарню ту же. Но, с имеющимся дорогами не наездишься. Логистика тут очень так себе. Но, да, нужно решать проблему. Столица всё же. Хоть за моим садом и край города.

Уверен, что Матушке однажды надоест и она повелит выставить всё моё научно-производственное добро из Петербурга. Так что не стоит нарываться на разговор лишний раз.

Будем подумать.

А пока чай, плюшки, мёд, покой, сладкие губы моей женщины, глаза, полные нежности. Что ещё нужно мужчине после трудового дня или вот так, с раннего утра?

Если не это счастье, то что тогда?

Катя — умница. Хорошо мне с ней. Душевно. Бог свидетель. Умеет и приголубить, и взбодрить, и расслабить, и на стол накрыть, и слово молвить, и вопрос правильно задать…

Да и просто положить свою ладошку мне на напряженную руку. Успокаивая или поддерживая.

Катя — просто потрясающая, восхитительная женщина. Как говорится — мечта поэта. Графиня Ягужинская ей и в подмётки не годилась.

Катерина даже из статуса крепостной придумала фишку — «Я вся твоя. Я твоя собственность. Владей мной. Мне не нужно ничего боле».

Да и живём мы с ней уже практически семейно. Катя почти всегда со мной. Ночью, утром, вечером, да и днём почти всегда рядом. И как помощница, как секретарь-референт, и как подающий надежды молодой учёный и организатор.

Вот не вспомнил бы я без неё, что йод нужен для получения стабилизирующего водород газа. Тонкостей не помню, но мне же только направить моих шарашников и добровольцев куда надо. Надо кстати записать.

— Катюша, бумагу и перо с чернилами принеси, будь добра.

— Сейчас, Петя, — поставив чашку на стол, упархивает она.

Так, там же вроде пропилен — флегматизатор? Его из синтез-газа через тот же йод вроде получить можно. А синтез-газ у меня будет когда коксование отрабатывать будет надо…

Я уже весь «в материале».

И тут.

Нежно и горячо на ушко:

— Петя-я-я, ты где?

— Тут.

— Проверим…

Вновь её медовые губы.

Её объятия полны чувственной неги и волшебства.

Эх, Катюша. Что ж мы не встретились с тобой лет этак через двести с гаком? Как я вообще жил без тебя?

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 10 ноября 1743 года.

— А вы сносно говорите по-русски.

— Благо-да-рр’ьу я Ваше Имперрраторрское Величество! Но, я пока плоха гаварр’ьу русский. Петер… Пйотрр улыбатся, когда я гаворр’ьу и всьо меня поправлятт.

Усмешка.

— Простим ему эту некуртуазную оплошность. Вы говорите сносно. Я вас понимаю. Разве этого мало?

Кивок.

— Ньет. Это многа. Я старайус.

Императрица улыбнулась:

— Что ж, Лина, думаю, что здесь, при вашем желании, у вас будет время для более глубокого изучения русского языка.

— Я тоже на это над’эйатца, Ваше Имперрраторрское Величество!

Как выглядела бы Каролина Луиза Гессен-Дармштадтская по мнению ИИ на основании портрета в старости в режиме «омолодить и осовременить».

— А мне понравилось, как вы с Петром музицировали вместе у Строганова. Где вы успели порепетировать? Я не узнала мелодию, хотя она весьма хороша и трогательна.

Несколько секунд паузы. Каролина явно мысленно переводит сказанное Елизаветой Петровной на родной принцессе немецкий язык. Императрица принципиально не переходила на немецкий, хотя владела им в совершенстве. Тоже проверка на вшивость. Государыня знала, что только Каролина усиленно учила русский. Остальные принцессы даже не пытались освоить варварский язык. Что ж, тоже показатель.

— Ньет, Ваше Имперрраторрское Величество! Мы нет ре… репетирова-ли! Мы зна-ли мельодия!

— Откуда?

— Петер… Пйотрр год назад присла-ль мне стих и ноты. Стих на немецкий. Я многа музицирова-ла её дома! Пйотрр спроси-л меня у Строганафф помню ли я музыка. Он сест за… инструмент, мне принести льойте… эм…льутня! Мы стали musizieren!.. Уу, му-зи-ци-рро-ватт.

Одобрительный кивок.

Заинтересованное:

— Так это песня?

Кивок.

— Точна таак, Ваше Имперрраторрское Величество, это пестнйа.

— Любопытно. Споёте для меня?

Несколько растерянное:

— Но, тут нет льутньа…

Улыбка.

— Это решаемо. Сейчас принесут. Пейте чай, уж остыл, наверное. Пётр умеет приготавливать просто волшебный чай. Надеюсь в Итальянском дворце вы сможете оценить букет этого напитка. Поверьте, принцесса, он превосходен!

— Я ждать этого!

Процесса явно волнуется.

— Вот и чудесно. Пейте чай, пока нам несут лютню.

Императрица позвонила в колокольчик и отдала распоряжение. Впрочем, лютня была уже в приёмной, так что питье чая заняло буквально несколько мгновений.

Любит Государыня такие моменты.

Инструмент в руках принцессы.

Она перебирает струны, вслушиваясь в звучание. Инструмент всегда требует уважения и настройки под себя.

— Да проститт меня, Ваше Имперрраторрское Величество, минута… минутка…

Несколько минут она возится с настройкой. Елизавета с внимательным любопытством смотрит за процессом.

Лина выдохнула и пальцы коснулись струн.

Полилась волшебная мелодия.

Её губы зашевелились, и она запела:

Императрица заинтересованно слушала.

Елизавета Петровна кивнула.

— Прекрасная романтическая песня. Жалко, что на немецком.

Каролина оживилась:

— О, ньет! Ньет! Я переводитт для Петера на русский язык! Я ему послатт!

— Вот как? Любопытно послушать. Я смела полагать, что вы не только о науке переписывались.

— Йа-йя, эмм, да, точно так. Не толька про науку. Про искуства и всё другой!

— Прекрасно. Прошу вас, принцесса.

Вновь струны. Вновь лютня. Вновь мелодия.

Лина понимала, что возможно сейчас один из решающих моментов — сумеет ли она расположить к себе русскую Императрицу.

Конечно, Лисавет прекрасно поняла и немецкий вариант, но было важно услышать перевод. Ведь если эта принцесса, как говорит, переводила сама, то это не бездумно выучить несколько слов на тарабарском языке. Это нужно чувствовать сердцем. Душой.

Хотеть это сделать.

Искренне.

Лина, не прекращая играть, выдохнула по-немецки:

— Государыня… Я старалась переводить и соблюдать размер. Петер писал, что у меня даже рифма есть. Петер прислал свои слова. Но, там много сложных для произношения русских слов. Я не успела разучить, как правильно говорить их. Прошу простить…

Императрица заметила, что Лина обратилась к ней Herrscherin — «Государыня», хотя для принцессы Гессен-Дармштадской она никакая не Государыня. Неясно, сказано это невольно или наоборот, но, факт имеет место быть.

Елисавета ободряюще кивнула.

Каролина запела уже по-русски:

Принцесса пела правильно и почти без акцента, разве что почти не смягчая конечные гласные. Явно долго учила и репетировала. И кто-то ей поставил русскую речь, не ровно ещё, но поставил. Она очень хотела это петь правильно. Давно, судя по всему. Не сейчас. Не в дороге в Россию. Раньше. Веря? Надеясь? Бог знает.

Выучила.

Внезапно Лина отставила инструмент и заплакала.

— Я мочь… нихт… Проститт…

В порыве чувств Императрица Всероссийская встала и обняла её.

— Поплачь, девочка. Это нужно иногда. Всё хорошо. Не беспокойся ни о чём. Всё будет хорошо…

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 12 ноября 1743 года.

— Рада тебя видеть, Петруша. Что-то случилось, что ты в такую рань?

Государыня по обыкновению поцеловала меня в лоб и пригласила присаживаться в кресла.

— Нет, Матушка, всё хорошо. Хотел пожелать тебе доброго утра. Ты всегда великолепна, а с утра твоё великолепие лишь подчёркивается свежестью нового дня.

Императрица улыбается.

— Ох, льстец, каких поискать.

Улыбаюсь в ответ:

— Я лишь любящий и уважающий тебя племянник. Верный и готовый исполнить любую твою волю.

Настроение Лизы с утра хорошее. Вот, и слава Богу.

— Чай?

Киваю.

— С удовольствием.

Императрица собственноручно разливает чай по чашкам.

Глоток.

Вздох.

— Ты, когда научишь моих заваривать хороший чай? Я уже и из Китая выписала указанные тобой сорта, но когда они ещё прибудут, а то, что есть в Петербурге и Москве никуда не годится. Где ты берешь свой чай для заварки, открой мне секрет.

— Нет никакого секрета, Матушка. Просто чай нужно любить и уважать. Он не терпит небрежения и простой механики. Это целое искусство. Поэзия. А твои мастера чая, извини, не поэты.

Но, Лисавет не удовлетворена ответом.

— Может и так, но у твоей Кати получается прекрасный чай, почти как твой, а у них нет. Почему?

Пожимаю плечами.

— Матушка, я не держу от тебя никаких секретов, тем более секретов и рецептов чая для тебя. Если твои мастера тебя не удовлетворяют, я готов лично приезжать каждый день и заваривать тебе чай.

Улыбка.

— Я когда-нибудь поймаю тебя на слове. Будешь сам приезжать или свою Катю присылать.

Киваю.

Ага. Это запросто. Люблю дальние подводки в исполнении Императрицы. И она любит это дело.

— Как будет угодно Твоему Величеству, Матушка.

— Так с чем пожаловал?

— У меня сегодня частный приём, если ты помнишь. Хотел ещё раз пригласить.

Благосклонный кивок.

— Да, я помню. Спасибо за приглашение. Я подумаю. А кто намечается?

— Да особо никто, достойный тебя и твоего внимания. Наши немецкие гости. Дядюшка мой, Ульрика, Лина. Ну, моя банда всяких там учёных-механиков. Думаю, устроить чаепитие и экскурсию по дворцу, мастерским и цехам.

— Кстати, о цехах. Жалуются на тебя.

Началось раньше, чем я рассчитывал. Но, прогнозируемо.

— На что же, Матушка?

— Говорят, что твоя мыловарня и рыба провоняли всё начало Большой Першпективной. Одно место было без рыбьего запаха в столице. Теперь въезжающие в город жалуются. Так это ты называешь просто опытами. Что будет, когда ты начнёшь производство? Ветры у нас, конечно, с Запада дуют, но вода-то будет идти от тебя в Летний сад. Петруша, нужно что-то делать, а то совестно уже. Я всё понимаю, но ты затеял большое строительство, судя по твоим бумагам и прошениям. А можно всё это строить не в Петербурге? Хотя бы в пяти-десяти верстах от города?

Вздыхаю.

— Всё, как пожелает Твоё Величество, Матушка. Но, чем дальше от Петербурга, тем хуже дороги и хуже рабочие. Точнее, их там просто нет. Крестьяне одни. А их надо учить. Да и нет у меня крепостных в окрестностях столицы. А если в моей подмосковной вотчине строить, то и дорого выйдет, и, вообще. Придётся и местных моих учить, и сырье завозить, и материалы, продукцию потом по известным тебе, прости Господи, дорогам в Петербург везти. Очень дорого выйдет. Да и присмотр нужен, а я в Петербурге.

Усмешка.

— Про крепостных в окрестностях Петербурга я намёк поняла. Хорошо, я подумаю. Хотела сделать сюрприз, но, намекну — думаю к свадьбе пожаловать тебе имение под Петербургом. Хорошее. Достойное Наследника Престола.

Склоняю голову.

— Матушка.

— Потом поблагодаришь, когда узнаешь, что за бриллиант я тебе готовлю. Так что после возвращения из Первопрестольной будет вам с молодой женой где устроить в Петербурге пир на весь мир.

— Благодарю, Матушка. А когда будет сие?

— Свадебка-то? Думаю, к лету. Помолвка, понятно, раньше.

Осторожно:

— И с кем помолвка?

— Не знаю, Петруша. Пока много вариантов. Сложно всё. Но, не скрою, Лина мне понравилась. Так что всё может быть.

Ну, хоть тут не всё безнадёжно в моей жизни.

— Спасибо, Матушка. Мои желания ты знаешь.

Кивок.

— Знаю, Петруш, знаю. Но, не всё зависит от наших желаний, сам знаешь.

— Знаю, Матушка. Однако надеюсь на правильное чудо.

— Правильное Чудо? Хорошо сказал. Да, может случиться и так.

Она помолчала.

— Что будешь с Катей делать?

Делать удивлённое лицо глупо. Лиза не терпит фальши. Комплименты любит — это да. Но упаси Бог её раздражать фальшивостью.

— Я не знаю, Матушка. Не скрою — мне очень хорошо с Катей. Если бы я мог на ней жениться, то я бы так и сделал.

Императрица вздыхает.

— Нет, Петруша, я этого сделать тебе не дозволю.

— Я знаю, Матушка.

— Не всё во власти даже Императриц. Нет, этого не случится. Так что?

Пожимаю плечами.

Лисавет вдруг спрашивает:

— Может мне у тебя Катю просто выкупить? Мне нужна личная мастерица чая.

Этот вариант я тоже рассматривал, но, как теоретический, в числе многих возможных. И ничего не придумал на сей случай, честно говоря.

— Я приму твою волю, Матушка, какой бы она ни была. Но, у Кати на руках вольная. Однако, от оглашения сей бумаги она отказывается. Хотя может покинуть меня в любой момент по своему желанию.

Императрица вскидывается, но застывает.

— Даже так…

Она ставит едва не пролитую ею чашку.

— Хорошо, Петруша, я подумаю. Да, и с невестами твоими я пока не определилась. Всё, ступай, у меня забот и без тебя достаточно.

Встаю.

— Благодарю тебя за приём, Матушка. Ждать ли тебя сегодня у меня?

Она потёрла лоб.

— Честно? Я не знаю. Не решила ещё.

Киваю:

— Хорошо. В любом случае, я буду ждать тебя, Матушка.

…

Я привычно шёл по залам Зимнего дворца. Что я решил? Многое и ничего конкретного. Даже приедет ли Императрица ко мне сегодня в гости или нет. Вопрос об имении и прочих деревнях в окрестностях Петербурга мы проговорили, ничего не решили, но эти вопросы с кондачка не решаются. С невестой всё так же неясно. Лина понравилась и это хорошо. Но, пока всё очень зыбко в этом плане. Катя? Не знаю. Лиза отнюдь не взбалмошная дурочка. Она опытный и беспощадный правитель. Да, она приняла обет никого не приговаривать к смертной казни, но у неё есть тысячи способов превратить жизнь наказуемого в бесконечный ад, да такой, что иной раз лучше бы убила сразу. Поэтому вопрос Катей у неё в голове может уже иметь форму принятого решения. «Выкупить» у меня мою «крепостную», принять потом в штат Двора, назначив на должность какой-нибудь обер-чай-шенкини, она может запросто. С пожалованием личного дворянства, как вариант. Это, если посчитает необходимым изъять этот элемент из моего уравнения. А может и не изъять. Она явно ждёт итогов «карнавала невест».

Что ж. Feci quod potui, faciant meliora potentes. Я делаю всё, что могу. Кто сможет, пусть сделает больше.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 12 ноября 1743 года.

Целую руку Лины.

— Наконец-то я имею счастье приветствовать тебя в своём доме, моя дорогая Лина.

Принцесса на мгновение замирает, ощущая мои губы на своей кисти.

— Пьйотр…

Вспоминаю что остальные гости не говорят по-русски.

— Лина, прошу, тебя, сегодня говори на немецком. Говори, как тебе комфортно. По-русски будем практиковаться потом. У нас много лет, как я надеюсь, будет на это.

Она кивнула и ответила по-немецки:

— Спасибо, Петер. Я рада быть у тебя дома. Тут очень интересно, а уж разговоры о твоём дворце ходят, словно о сказочном замке. И, да, ты прав, мне очень трудно говорить по-русски. Сложный язык. Но, я выучу.

Киваю.

— Я тебе помогу. Я ведь тоже выучил, хотя, говорят, что у меня дикий немецкий акцент. Я учу и стараюсь. Когда-нибудь мне предстоит править Россией, и я искренне хочу, чтобы рядом со мной Императрицей была ты, Лина.

Принцесса вздохнула.

— Петер, я очень желаю этого. Это моя мечта — быть с тобой.

— И моя.

Вновь целую её руку.

Что у нас происходит? Да, пока, ничего особенного. Гости и Лина приехали. Дядюшка и Ульрика воркуют отдельно, мы с Линой отдельно. Ждём Матушку. Откуда я такой осведомлённый при отсутствии мобильной связи и спутниковой группировки? А очень просто. Достаточно дать условные полкопейки условной мелкой сошке и оплатить ему экипаж, чтобы известие о том, что Императрица повелела закладывать лошадей для поездки в Итальянский дворец, достигло моих ушей раньше, чем Государыня приказала одеваться.

Я уже освоился в этом времени и прекрасно умею с ним управляться.

Лина была интересной собеседницей. Начитана, образованна, масштабна. Многое знала и умела, имела практический опыт, в том числе и в медицине. Мы обсудили ряд интересных случаев и методы лечения. Мне понравилась живость её мышления. Главное, что мне понравилось — умение мыслить десятилетиями, абстрактно. Не в контексте «вот я выйду замуж», а в контексте наук и прочего, что напрямую её не касается.

Увы, у Кати вот этого не было. Катерина очень практический человек. Яблони на Марсе её совершенно не интересуют. Она была бы хорошей женой для помещика, купца или профессора теплотехники. Но, для правителя важен не только «надёжный тыл», но желание и умение тащить воз власти в будущее вместе. Требуется видение «за горизонт».

Нет, Лина не похожа на Катю. Впрочем, о чём это я? Как можно сравнивать…

Они разные.

О чём я думаю? Именно о том, что Матушка почти наверняка заберёт у меня Катю. И я даже не знаю, хочу ли я этого или нет. Но, вероятно, всё решено. Остается лишь принять это, как факт.

Не терзаться понапрасну.

Мне не пятнадцать лет. Я знаю, помню, как задыхаться от счастья и буйства гормонов. И как хочется напиться таблеток и прыгнуть с балкона. Я пережил это. Мне не пятнадцать лет. Я не всегда был глубоким стариком.

Я знаю — Катя лишь сладкий эпизод в моей жизни. Лина же — судьба и моя, и всей России. Даже, если Катя нежна и прекрасна…

Се ля ви.

— Петер, говорят, что у вас тут чудеса…

Киваю, не отпуская её руку.

— Я тебе всё покажу. Тебе понравится, поверь мне…

— Я очень хочу поверить…

— Честь моя в том гарантия, моя Каролина.

Возникший внезапно обер-церемониймейстер провозгласил:

— Её Императорское Величество Государыня Императрица Всероссийская Елисавета Петровна!!!

Царица вошла в прекрасном настроении.

Присутствующие принц и принцессы сделали реверанс, я же, просто подошёл к Императрице, и мы расцеловались.

— Спасибо, Матушка. Я ждал тебя.

Улыбка.

— А я просто захотела чаю, Петруша.

— Матушка, для тебя хоть лунные острова с единорогами, только прикажи.

Смех.

— Боюсь, Петруша, что ты вместо единорогов приволочешь мне с неба саму Луну и скажешь — выбирай, какой из единорогов тебе нравится больше.

— Матушка, я тебе и солнце с неба достану. Зачем оно нам на небе, если ты светишь всем на Земле?

Тут уж Императрица действительно рассмеялась.

— И как тебе это удаётся… Ладно, что у тебя тут сегодня? Зачем звал?

Смиренно киваю:

— Кресло на колёсах.

— Что-что?

— Ну, такое… Пойдём смотреть?

…

Мы ходили по мастерским. По лабораториям. Даже на мыловарню посмотрели. Издалека. Там, конечно, пованивало, поэтому в цеха я гостей не повёл, а вот на склад готовой продукции повёл. И, как я это называю, в демонстрационную повёл. Десятки вариантов мыла, термосы разных конфигураций, всякая потешная электрика, омолаживающие мази и кремы, кремы для кожи и похудения, в общем, всё, что востребовано аристократическим рынком.

Императрица весьма заинтересовано ходила, смотрела, трогала, вдыхала ароматы, спрашивала.

Да и принцессы весьма возбудились от наличия и возможностей. Правда у Ульрики глаза больше горели от вожделения обладания всей этой косметикой, а вот у Лины в глазах был некий азарт, она явно уже примеряла на себя все возможности, которые открываются.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 12 ноября 1743 года.

После экскурсии и обеда иностранные гости отбыли. Матушка же решила задержаться.

— Что скажешь?

— Матушка, ты знаешь, что я скажу. Не первый раз говорим. Влиятельные иностранные принцессы России не нужны. Будь она хоть трижды раскрасавица и за ней такие предки и связи, что мама не горюй. Чьи интересы она будет отстаивать? России? Сомневаюсь. Я и ты только и будем, что бороться с ней. С теми, кто за ней. Но и у мелкопоместных княжон родственники есть. И они голодные. Да и привыкли они искать поддержки у более сильных соседей…

Мы сидели у камина и глядели на языки пламени.

Я знал, политику Императрицы, которая старалась подбирать родовитых, но ничтожных в политическом плане принцесс, потому и говорил столь уверенно. Даже Лина была для неё слишком влиятельна. Та Катя-Два подошла бы ей больше. Но, тут уж я побеспокоился, чтобы этого у нас не случилось. А так — Лина наименее влиятельная фигура из всех претенденток на мою руку, сердце и будущую Корону.

— Прости, Матушка, но, будет ли та же французская принцесса отстаивать интересы России, если они пойдут в ущерб интересам Франции? Почти наверняка — нет. Или принцесса Дании? Австрии? Англии? Пруссии? Польши? Зачем они нам?

Улыбка.

— Ты упорно меня подводишь к выбору Лины.

Киваю.

— Да, Матушка. Она люба мне, и, рассуждая здраво, я не вижу другой кандидатуры, лучшей для нас с тобой и для России. Она умна, образована, и, в конце концов, она приехала, а остальные — нет. Что тебя смущает, Матушка?

— Титул Императрицы в глазах Европы.

— Согласен. Вопрос довольно больной. В Европе признают пока только Императора Священной Римской Империи. Но, у воюющих за этот титул Карла Баварского и Франца Лотарингского дочки маленькие. Да и передаст ли такой брак титул? Царь Иван женился на Софье Палеолог. Стал ли он от этого Императором? Нет. Пока твой батюшка и мой дед Пётр Великий не поставил Европу на уши, никто даже и не думал рассматривать такое титулование русского Государя. Мы не решим этот вопрос простым браком. Все наши браки и союзы эфемерны. Нас никто не будет воспринимать всерьез, если мы будем опираться в своей политике лишь на удачный брак. «Удачный брак» выйдет не нашим усилением, а лишь нашей привязкой к более сильной державе. Наши единственные союзники — Русская Армия и Русский Флот.

Императрица промолчала, глядя в огонь.

Я внутренне заметил сам себе, как изменилось всё в моей жизни. Почти два года назад я прибыл в Петербург розовощёким мальчишкой, которого Государыня из сестринской любви держала при себе. Полгода остерегался даже лишний раз рот открыть без её Высочайшего повеления.

В моей реальной истории и Петя-Три и будущая Катя-Два на тот момент были просто ничтожествами. Могу только догадываться о том, в каком отчаянии Елизавета была, отбирая на воспитание Павла. Но, она не смогла победить судьбу. Элиты оказались сильнее. Грохнули Павла. Как и меня альтернативного. Как-то я не стремлюсь к повторению этой истории.

— Матушка, тебе решать. Но, если ты уж спросила моё мнение, то я настаиваю на выборе Лины. Уверен, что Россия и История поклонятся тебе до самой земли нашей за такой выбор.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 18 ноября 1743 года.

— Петя, Петенька, вставай, — голос был мне люб, но больно уж Катя меня настойчиво тормошила.

По её графику мы не должны были встречаться ещё два дня. Значит что-то в доме случилось.

Я встал в постели. Поглядел вопросительно на освещённую свечой Катерину.

— Что?

— Кати́ заболела, жар, задыхается она, — начала она частить, — мы уже и холодные полотенца прикладывали и малиной лечили… Мы не можем ничего…

— Почему не разбудила сразу?

— Я… Ты так сладко спал…

— Ты что — дура? Господи Боже… Сейчас оденусь. Она в детской?

— Да.

— Кофе мне туда принеси, — спешно натягивая штаны, раздражённо сказал я, — и канделябр пока мой зажги. И быстро, Катя, быстро!

Катя зажгла и тут же удалилась, понимая, что под горячую руку мне лучше не попадать.

Господи… Почему мы понимаем, что ошиблись в жизни именно тогда, когда Ты посылаешь нам испытания? Или Ты их для того и посылаешь?

Ломоносовы делили с Цильхом и ещё двумя моими женатыми шарашниками второй этаж левого крыла моего дворца. Взяв свой врачебный саквояж, я почти побежал туда. В темноту коридоров, куда минут пять как Катя удалилась.

Почему не светят лампы? Почему не зажгли светильники?

Идиоты. Господи, за что мне это всё…

Прибежав в детскую, я застал у постели Кати́ — четырехлетней Катеньки Ломоносовой, всю её семью включая Йогана, мою экономку и Катю с чашкой кофе на подносе. Отчаявшаяся мать молила меня помочь, изложив между причитаниями всё что уже сделали. Михайло Василевич более четко, но всё сказанное Катей и женой его повторил. Я присел на кровать моей крестницы, ломая голову, что же дальше делать.

Маленькая Кати́ сопатилась третий день, вчера была вялой, а сегодня за полночь у неё случился жар, и её мать Елизавета Ломоносова в отчаянии, молила Катерину меня разбудить. Катя отказалась меня тревожить. Сказала, что сама вылечит. Только увидев, что бабушкины травки не помогают, Катя решилась будить. Что-то много вокруг меня Кать. Одной не дал сбыться, завел другую, теперь Господь хочет забрать третью. Не дам, прости Господи. Не отдам третью.

Плохо. Плохо она выглядит. Дурачье. Упустили. Боялась разбудить.

Катя. Что же ты за дура такая…

Охранительница покоя.

Слов нет и зла не хватает.

Щупаю лоб, щеки и подмышки крестницы.

Плохо. Отчаянно плохо.

Я неверующий, но, Господи, спаси, сохрани и помилуй чадо Твоё. Прости неверие моё. Не за себя прошу. Наставь меня. Снизошли озарение Твоё.

Катенька задыхалась.

Скоро начнёт отходить такими темпами.

Невольно я перекрестился на иконы.

— Так, всем делать что я скажу. Не рассуждая и не разговаривая боле. Лично убью открывшего рот без моего разрешения.

Ни «Скорой», ни педиатров, ни антибиотиков у меня нет. Даже градусника медицинского нет. Погнал испуганного Ломоносова в кабинет за термометром, а потом заставил держать его на весу в штативе, чтоб он руками сам не нагрел эту бандуру. Пока тот бегал, осмотрел горло, глаза, прощупал на шее пульс.

Жар.

Явно большой.

По прибору — сто два по Фаренгейту. Это выше тридцати девяти по Цельсию. Если не за сорок. Срочно стали опять сбивать народными средствами. Что-то надо делать, пока я соображаю. Еле удержал чтоб спиртом не натёрли. Суетящуюся в этом «знахарку» Катю пришлось срочно в мой кабинет за стетоскопом услать подальше с глаз моих.

С пляжа.

А то сорвусь.

Слишком отсвечивала желанием помочь. Будить надо вовремя, дура набитая.

Ладно, не до неё сейчас.

Пока Катя бегала, выпил в два глотка остывший уже кофе. Горький, как моя жизнь. Отдал чашку экономке и выпроводил заодно «лишних» подальше от постели. Впорхнула Катерина, отдала «трубку».

— Я…

Начинаю закипать. Буквально прошипел:

— Просто молчи закрытым ртом. Не мешай мне. Стой там.

Киваю в сторону двери.

Послушал пациентку. Лёгкие ребёнка чистые. Слава Богу! Горло только заложено и першит. Глотать Кати явно очень больно. Что-ж может с малиной, мёдом скормим и хинин. Главное не промахнуться в навеске. Иначе — смерть. А не экспериментировал ведь я с его дозами, а там, вроде, чайная ложка уже летальна. А, тут ведь ребенок… Но, другого надёжного жаропонижающего у меня под рукой нет. Надо в Зимний послать. Сам уже явно не справлюсь. Там получше меня медикусы. И за Линой. Она тоже медик и писала, что вроде экспериментировали её преподаватели Страсбурге с хинином. И у неё опыт вроде есть…

Отправил Бастиана с записками на своей карете. Тут полторы версты. Галопом не так долго и далеко, но ночь на улице. Спят все.

Пока ездили сходил в провизорскую, сделал за полчаса раствор Люголя. Израсходовал четверть из наработанного Ломоносовым. Но, он понятно не бурчал за это. Ничего на опыты он себе йода ещё наработает, а дочь у него одна — Кати́. Если полностью: Екатерина-Елизавета. Время в темноте тянется медленно. Но его не замечаешь если занят делом. Мокроту отсосал пипеткой, горлышко «люголем» смазал. Задышала ровнее моя крестница!

Мне никто не перечил. И авторитет признавали и понимали, что выхода другого нет. Что ж они так всё упустили и допустили? И Катерина хороша. Берегла мой сон, твою мать!

Каролина примчалась быстро, думаю меньше, чем минут за сорок. Гоф-медик Бургаве-Каау пока глаза протирает, если вообще изволил проснуться. Да и без повеления Матушки Герман может и не поехать. Будут ли будить Матушку? Вряд ли. По такому пустяку и не станут. Там у Матушки тоже есть своя «Катя», берегущая покой Императрицы.

Слышу спешные шаги и разговор на ломаном русском.

Лина поднялась с дворецким в детскую.

— Grüß Gott, — это всем, и потом мне — Страфствуйте, Пьотр.

— Grüße, коллега. Извини, что среди ночи.

По ней видно, что подняли прямо с постели, одета наспех и явно приводила себя в относительный порядок уже в карете по дороге сюда.

Кивает, уже отрешенно от мирского. Не до церемоний сейчас.

— Пустойэ, коллега. Что тут у наас?

Показал на больную. Встаю, освобождая ей стул, излагаю краткий анамнез. На немецком, не до лингвистических упражнений, барьеров и недопониманий у постели критически больной.

Лина присела к Кати́, ладонью проверила температуру, пульс.

— Давно она так?

— Третьего дня простыла, жар начался сегодня.

— Здесь жарко, может вынести на балкон подышать? — спрашивает Лина.

— Фрамуги подняты, мы просто хорошо топим, — отвечаю понимая, что у моей принцессы тоже нет рецепта что делать.

— Петер, что вы уже сделали? — уточняет Лина.

Чувствую в вопросе профессионала. Прежде чем предлагать лечение нужно понимать, что коллеги уже наворотили до этого.

— Температуру мы снизили холодными компрессами, насухо больную вытерли, носовые ходы очистили, горло смазали моим раствором для снятия воспаления, — «отчитываюсь» я, — но жар растёт и мне нужна твоя консультация по дозам хинина.

— Хинина? — невольно вырывается у Лины. — Это же безумно дорого!

— Я её крестный отец. Она моя дочь во Христе. Я её не отдам.

Отвечаю ровно, но принцесса ловит моё всё нарастающее раздражение. Почти бешенство.

— О, нет, Петер, — с долей извинения и досады на себя в голосе говорит Лина, — я хотела только высказать восхищение.

Ладно пропустим. Потом подумаем об этом.

— Так что по дозам? — спрашиваю «спокойно».

— Я могу рассчитать по массе, — отвечает Лина, — вы её давно взвешивали?

Да кто ж его знает!

— Михайло Васильевич?

— Двадцать четыре фунта в ней, Государь, — отзывается по-немецки Ломоносов, — как раз в тот день, когда Каролина в гостях были и мерили.

Киваю. За это время малышка не могла ни сильно похудеть ни сильно поправится. Крестница стонет. Плохо всё. Пора завершать консилиум и переходить к делу. Скоро она и стонать перестанет, пока мы тут телимся.

— Катя приготовь хинин и аптечные весы провизорской, ты знаешь, что ещё разложить. Бегом!

Моя камер-девица мгновенно исчезает.

Лина смотрит вслед Катерины. Жаль я при этом освещении и положении её глаз не вижу.

Она поворачивается и в глазах у неё отнюдь не ревность.

Ужас.

— Животные умирали при одном гране хинина на фунт веса, — шепчет Лина — лечебная доза при судорогах — один гран на четыре фунта массы. Она умрёт если мы ошибёмся.

Если бы я не знал, как рискую, я бы Каролину не вызвал. У меня нет её знаний и опыта.

— Лина, у нас нет выхода.

Кивок.

— Да, согласна. Крайне запущенный случай.

Так. Судорог вроде у Кати нет. Да и ребенок она. Но, качество тамошнего и моего хинина может заметно отличаться. В общем, один гран на пять фунтов Кати хватит, даже на шесть. Лучше к вечеру, если температура снова повысится, еще раз дать хинин. Выкладываю эти соображения коллеге.

— Я могу приготовить, — говорит Лина. — Делать?

Киваю. Но, передумываю. Это моя ответственность.

— Будешь ассистировать. Это моя крестница. Я не прощу себе если ошибёмся. Следи за моими действиями.

Кивок.

Мы идем по едва освещённому моим канделябром коридору в соседнюю с моим кабинетом комнату. Интим прямо — романтичнее некуда…

Господи, о чём я думаю…

У Лины в голове всё работает быстрее и профессиональнее.

— Где помыть руки?

Кричу:

— Анюта!!!

Почти сразу:

— Да, барин!

— Таз, кипячённую воду, мыло и чистое полотенце! Бегом!!!

Анюта без слов испаряется. Зря я на неё грешил. Всё у неё нормально и с головой, и с реакцией на стресс.

Входим.

— Катерина, — говорю непонимающей куда ей деться Кате, — принеси мёда липового и иди присмотри за девочкой.

Катя зажгла от своей свечи лампы и тут же удалилась.

— Барин.

Это уже Анюта.

— Слей нам на руки.

И уже по-немецки:

— Коллега.

Лина не тратит ни мгновения и уже протягивает руки к тазу. Я тоже. Анюта сливает нам. Мыло. Благо есть свежая партия с моей мыловарни.

Чистые полотенца.

Чистые.

Два.

Каждому своё.

Анюта уже усвоила мои бзики насчёт чистоты и прочей гигиены. Очень кстати сейчас. И думает она быстро. Молодец.

Приступаем.

Нам теперь нужно в четыре глаза смотреть чтобы лекарства больше не отмерить. Primum non nocere (Не навреди) — первая врачебная заповедь. Знать бы ещё, плутая в здешних околонаучных потёмках, как это сделать.

— Спасаем и исцеляем, коллега.

Лина кивнула.

— Спасаем и исцеляем, доктор.

Глава 12 Честь Императорского Рода

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 1 декабря 1743 года.

— Ну, что скажете, господа?

Ломоносов пожал плечами.

— Государь, что тут скажешь. Газ, наречённый вами водородом, нами испытан. Это несомненно измысленный Платоном эфир. Катерине отдельное спасибо. Но, горюч сей газ. Взорваться норовит. Никак нельзя его совмещать с горением. Шар взорвётся сей миг.

— Что предлагаете, Михайло Васильевич?

— Пробовать. Искать варианты. Смеси. Не могу сразу ответить, Государь. Прошу простить.

Смотрю на Рихмана.

— Государь, я поддерживаю мнение коллеги. Газ интересен. И для науки, и, как я надеюсь, для практики. Но наполнять им воздушные шары очень опасно. Хотя подъемная сила у него и велика.

Киваю.

— Это так, господа. Но, при наличии водорода в шаре горелка и не нужна. Он и так полетит.

Ломоносов кивнул.

— Полетит, Государь. Но…

— Что «но»?

— Куда он полетит, Государь? Это ж пузырь. Он неуправляем. Куда ветер — туда и он. Разве что, мы его канатом к дереву привяжем. Или возить визжащих барышень по небу. Для чего сей шар? Газ водород мы и для других дел приспособим. А для войны так и просто шары с нагретым воздухом подойдут.

— А как добиться, чтобы водород не взрывался?

Рихман нехотя ответил:

— Смеси пробуем, Государь. Но, пока мы не готовы обеспечить приемлемый результат. Сожалею.

Пробуют они. Молодцы. Только флегматизировать водород можно только гелием или пропиленом. Ни того ни другого у нас пока нет. Гелий ещё не открыт, да и много мы его сейчас не добудем. А пропилен я вроде понял, как здесь произвести, только от всего лишь ингибитор -взорваться водороду не даст, но не гореть.

Ломоносов добавил:

— А если гроза, Государь? Если в шар молния ударит? Что тогда? Верная смерть.

Киваю.

— Сей момент нужно будет отразить в уложениях. Что шар нельзя использовать в грозу, а при её приближении шар нужно спускать.

Ломоносов не согласился:

— При том, что шар привязан к дереву канатом, это, допустим, как-то возможно организовать. Но, а если шар в свободном воздушном плавании?

Пожимаю плечами.

— Не знаю. Проверять надо. Но, насколько наблюдения показывают — вместе с грозой приходит ветер от грозы. Шар просто унесёт от неё. Но, повторюсь, я не знаю. Просто мои соображения, которые нужно проверить на практике.

— А если кто-то на борту шара закурит?

— Пусть святому Петру потом объясняют, почему они нарушили уложение. Думаю, что у экипажа нужно будет отбирать всё, что может гореть, включая табак и средства поджига.

Помолчали.

Рихман вздохнул:

— Плохо, Государь, что мы не можем управлять полётом шара. И я пока не понимаю, как мы это можем сделать.

Усмехаюсь.

— Ничего. Мы найдём варианты. А в части пожара, — излагаю вспыхнувшую в мозгу схему, — делаем шар из трёх секций и вытянутым, в носовую и кормовую секции вводим шары, заполненные водородом, а в центральную определяем шар с подогреваемым воздухом…

— Государь, а обшивка между шарами не прогорит, — сомневается Ломоносов.

— Сделаем двойную, отделив водород от горячего холодным воздухом, сам мидель уплотним, промажем ткань от загорания, — продолжаю в ходе самой речи конструировать, — нам горячий воздух, только для подъема и опускания надо, если пламегаситель поставить, то можно даже на шар поставить небольшую печь…

Мои научные гении переглядываются.

— А, что, Государь, может и получиться, — говорит Рихман, — подъёмной силы водорода хватит.

Ломоносов с сомнением добавляет:

— Насчет управляемости… Может как-то паруса поставить? Корабли ж как-то управляются с ветром.

Киваю.

— Просчитайте и передавайте проект Нартову, — принимаю я решения, — на вас много проектов которые не только для шара надобны.

— Кхм, — начинает Михайло Васильевич, — так Степан то сам хотел, только со службы его редко отпускают.

Ага, редко. Через сутки здесь по полдня торчит.

— Организую я его перевод, — завершаю дискуссию, — артиллеристов в нашей Армии пруд пруди, а шар воякам и нужен первым, но пока всё просчитайте.

Рихман с Ломоносовым снова переглядываются, а потом кивают мне в ответ.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 7 декабря 1743 года.

Сегодня был замечательный день. И по погоде, и для меня, и для Академии. Я сегодня стал доктором медицины. ДОКТОР МЕДИЦИНЫ, а не просто лекарь, окончивший европейский университет. Первый доктор медицины, получивший по всем академическим правилам эту степень в России.

Уже год назад академики наши поняли, что нечему им меня особо учить. А учить их всех и всему у меня пока нет времени. Тут нужен настоящий Университет и порядок в Санкт-Петербургской Академии. Собственно, Государыня могла хоть вчера поставить на руководство науками, но я-то знаю эту змеиную среду, чужим ты останешься без признанной сообществом ученой степени. Я знаю. «Где твои публикации в признанных научных мировых изданиях с именем?» Я, всё-таки, профессор в третьем поколении, знаю, как это работает…

Беда, что Положение об аттестации предки ещё не успели изобразить. Пришлось напрягаться. Спасибо Лестоку. Медканцелярия быстро доработала мой проект и согласовала с Академией. Старый пройдоха быстро сообразил, что в чужие руки это отдавать не надо. Пока все телились, я свои «Опыты по снижению смертности в гошпиталях при соблюдении чистоты» на соискание Диссертационному Совету и предложил. За полгода с мест мне прислали много отчётов коллеги. За отдельную денежку (как без этого, это же наука!). Так что, как привык, начиная с Гиппократа и Цельса, даже про микробов я сей труд изложил. Много отнял он времени и кровушки в последние месяцы. Я мог бы, в принципе, и по физике защитить, но зачем же мне разглашать на весь мир коммерческие секреты? Да и там ещё долго опыты проводить. И время нужно, чтобы другие подтвердили на опытах твои выводы, и чтоб надавали тебе советы. А с докторской степенью по медицине я могу здесь хоть истории, хоть арифметике учить. У нас все тут многостаночники в Академии. Время простое. Наук мало. Химических элементов — и тех мало.

В общем, прошло всё на «ура». Пять докторов медицины разных университетов под председательством академика Иосии Вейтбрехта заслушали мою речь, посмотрели таблицы и рисунки. Потом выступил мой оппонент Иоганн Шрейбер, русский академик и доктор медицины Лейденского университета.Хорошо выступил. Сказал, что работа добротная и актуальная. С его опытом борьбы с чумой пять лет назад он здесь и в гигиене авторитет. Поддержали меня и зам Лестока Павел Захарович Кондоиди, и старейший из членов коллегии Антон Филиппович Севасто. Диссертацию и доклад я представил на русском и на латыни. Пришлось зубрить. Но, тоже, знаете ли, — прецедент. В общем, в атмосфере всеобщего одобрямса, решили степень доктора медицины мне присудить. Понятно, что я по старой для меня традиции проставился участникам за это. Много не пил. Не дожидаясь осужденного и помилованного уже Ломоносова, домой поехал. Не маленький — сам доберётся. Надеюсь, снова лишнего не наговорит и немцам академическим морды не набьёт. Внушение на этот счёт я нашему гению перед отъездом ещё раз сделал.

Домой зашел. И даже удивился, что Катя ко мне не бежит. Она пока у меня ещё служит и даже спим мы иногда ещё вместе. Только сломалось всё после болезни моей крестницы.

Нет больше идиллии.

Я тогда, конечно, слишком уж на Катерину гневался. За что? Ведь она, что могла и знала, то и делала. Для меня это — жизнь ребенка. Для неё — сон любимого мужчины. Который ещё и Цесаревич при этом всём.

В общем, пошло всё куда-то не туда. Страсть в отношениях ушла. И я вижу, что и она чувствует это. Я не мечтаю о ночи с ней, да и она явно уже тяготится нашей связью.

Поднимаюсь по лестнице в прихожей и слышу хлопок. Тут же спешу на звук. Понимаю, что за домом в лаборатории это. Подбегаю к окну химлаборатории. Стёкла целы. Огня и дыма нет. Заглядываю внутрь. Приглядываюсь. Там мало света.

Екатерина Платоновна напротив Степана Андреевича стоит и трет его лицо от копоти ветошью. Он с её лицом делает это же.

Смеются. Счастливые. Видно, пустили случайно воздух в водород — от того и был хлопок. Их закоптил, да задул свечи.

А Нартов её любит. Я по его глазам вижу это. И она к нему всем сердцем.

Тихо отступаю от окна и иду в дом. Не буду ломать молодым красоту момента.

Пора уходить со сцены.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 14 декабря 1743 года.

— Петер, я боюсь.

Поднимаюсь на цыпочки. Целую её висок. Она пока выше меня, но, как говорится, какие наши годы. Догоню скоро.

— Чего, любовь моя? Я здесь. Я рядом. Нас объявят отдельно, но мы вместе.

— А вдруг Матушка передумает? Вдруг выберет другую тебе невесту? Как мне жить после этого?

— Тихо-тихо. Я навёл справки.

— Справки?

Киваю.

— Уточнил кое-что. Думаю, что у нас с тобой есть шанс. Неплохой шанс. Не хочу загадывать, но я знаю Матушку. В гневе она страшна и гнев этот может быть в нашу с тобой пользу.

— Петер, я всегда восхищалась тобой. Надеюсь на тебя и на Провидение.

Обер-церемониймейстер прерывает нашу тревожную идиллию.

— Государь. Пора.

Киваю.

Целую руку Лины.

— Я должен идти.

— Я понимаю.

— Всё будет хорошо. Верь мне.

— Молюсь об этом.

Я склонил голову. Принцесса сделала реверанс.

Или я чего-то не понимаю в этой жизни, или сегодня в моей жизни решающий день.

— Его Императорское и Королевское Высочество Государь Цесаревич-Наследник Всероссийский, Владетельный Герцог Голштинский, принц Карельский Пётр Фёдорович! Внук Петра Великого!

Мой выход.

Титулование и титулы множатся. Атомный ледокол прёт через льды века восемнадцатого.

Я здесь.

Я — здесь.

Вхожу в зал.

Господи, как давно это было почти два года назад. Я входил сюда перепуганным юнцом, хоть и сто лет мне в обед. Сейчас совсем иначе. Да, я не на вершине власти (не очень-то и хочется), но мой вес в высшем свете и во власти усилился несоизмеримо.

— Петруша, хорошо, что ты приехал. Я рада тебя видеть сегодня здесь.

— Матушка. Восхищаюсь тобой, как тебе удаётся затмевать солнце и звёзды на небе?

Улыбка.

Мы обнялись и расцеловались.

На балу. Где самые влиятельные чины и аристократы подходят к Государыне на полусогнутых.

Да, кое-что изменилось за два года.

— Готов отплясывать?

Улыбаюсь.

— Хоть на Луне для тебя, моя Матушка.

Мы рассмеялись.

— Его Княжеское Высочество принц Фридрих Август наследник Гетинский, герцог Гольштейн-Готторпский!

А вот это фокус. Дядю сегодня полным титулом именовали. Без Государыни сие никак невозможно.

— Её Княжеское Высочество принцесса Ульрика Фридерика Вильгельмина Гессен-Кассельская!

Подходят, приветствуют Матушку и меня, встают по левую сторону от неё. Вместе.

— Её Княжеское Высочество принцесса Каролина Луиза Гессен-Дармштадская!

Матушка меня подталкивает.

— Иди, дурачок.

Как скажешь, Лиза, как скажешь.

Иду навстречу входящей в зал Лине. Предлагаю руку. С благодарностью принимается. Подвожу к Императрице.

Лина делает выверенный реверанс.

— Ваше Императорское Величество.

Она говорит по-русски. Почти без акцента. Мы долго репетировали.

Лисавет кивает.

На немецком:

— Рада вас видеть, принцесса. Мой племянник вас не слишком утомил своими ухаживаниями?

О, вот это номер так номер!

С чего бы? Кто в зале? На кого Игра?

Каролина не стала театрально тупить глазки. Гордо взглянула в глаза Императрицы.

— О, нет, Ваше Императорское Величество. Кронпринц усиленно беседует со мной о богословии.

— О богословии?

— Да, Ваше Императорское Величество. Ведь я собираюсь принять православную веру.

Ах ты моя умница. Горжусь.

Матушка тоже оценила и улыбнулась.

Вечер начинается томно. То ли ещё будет.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 14 декабря 1743 года.

Елисавета уже привычно расположилась на стуле у окна. Беседовать здесь с вице-канцлером во время бала стало уже традицией. Обычно можно было и не спешить, отложив дела на завтра. Но показать своё расположение к Бестужеву на глазах его недоброжелателей, тех же Лестока и де ла Шетарди, никогда не было лишним.

— Итак, чем обрадуете, Алексей Петрович? — произнесла Императрица, вытянув уставшие за день ноги.

— К величайшему сожалению, Кристиан VI Датский не хочет отдавать за Петра Фёдоровича, свою дочь Луизу, — начал вице-канцлер с самой тяжёлой для себя темы.

— И почему же?

— Пишет, что уже почти сговорился с маркграфом Баден-Дурлахским, — пояснил Бестужев, — но с их величеством Карлом Фридрихом у них ещё на воде писано, а при дворе говорят, что король не хочет отдавать дочь за Готторпа и чтобы она в варварскую страну ехала.

— Индюк! — будто выплюнула Елисавета. — Жаль! Девица-то хороша, и Корф писал, что она не против пойти за Петра.

Дипломат склонил голову в знак согласия.

— Это так, Государыня, но, увы, мы не можем её взять без родительского благословения.

— Да, я понимаю, — отмахнулась Императрица, — что другие принцессы?

— Кассельцы торгуются за Вильгельмину, пишут, что Кристина не хочет вступать в брак, а Ульрика давно живёт отдельно и не испрашивала их согласия к нам ехать.

Царица кивнула в раздумье.

Вильгельмина — это тоже бы хорошо. Красива, воспитана, не глупа. Отнюдь не глупа. С неё надо было начинать разговор, наверное. Но Лесток посоветовал взять сестру постарше. А оказалось, что Крыся истовая кальвинистка и не хочет не только в брак, но и менять веру. Ульрика хорошо все достоинства сестёр обсказала. Честно, без умаления их, но и без лести.

Сама Ульрика Гессен-Кассельская хорошая партия. Но, ничем не хуже своей Гессен-Дармштадской кузины. Разве только одним. Не ей писал любовные песни Петя. Да и амуры у них видно с Фридрихом Августом. Так что, нет причин ломать эти отношения Ульрики с дядей Наследника.

— Что француз? — устало выпрямилась Императрица, — обещал же он и с Касселем поговорить и с Парижем по поводу Генриетты Анны.

— Статскому советнику Гольдбаху, как и переданные ранее шифрованные письма, удалось их прочитать, — начал, открывая папку граф.

— Не томи, и словами скажи здесь света мало, — остановила его Императрица.

— Да там дерзновенные речи, Матушка. Мои уста отказываются это произносить.

— Заговор? — прямо спросила Елисавета Петровна.

— О, нет, — ответил Бестужев.

— Тогда словами сказывай про дочь Людовика, — остановила прения Елисавета, — а непотребные письма днём в кабинет принесёшь.

— Французский посол, Государыня, пишет, чтобы уговаривали срочно пьемонтских принцесс, — сказал вице-канцлер, — а для французских, мол, Петр Фёдорович наш из слишком худородного Дома и для французских принцесс у него достаточной чести нету.

Лицо Императрицы потемнело. Бестужев уже было сиял, что прибывшего менее месяца назад маркиза удастся домой спровадить, но у Лизы были свои резоны.

— За Шетарди следи, — отрезала, разочаровывая вице-канцлера, Елисавета Петровна, — нужен он пока мне здесь.

Бестужев поклонился. Царица поднялась.

— Пошли, Алексей Петрович к гостям, — решительно произнесла она, — покажем какая за Романовыми честь Людовику и его брехливому клеврету.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 14 декабря 1743 года.

Её объявили.

Лина гордо, хоть и на подгибающихся ногах, вошла в зал. Навстречу ей от Императрицы шёл Петер. Какие-то слова. Каролина что-то отвечала, но не помнит толком что именно.

Кронпринц подвёл её к Императрице.

Негромко, почти на ухо:

— Лина, отпусти мою руку. Я рядом. У меня синяк будет…

— Ой, я…

Но, Петер уже разговаривал со своей Государыней. Она улыбнулась ему и Лине.

Зазвучала музыка, но танцы ещё не начались. Вице-канцлер Бестужев отвлёк Императрицу. Она его выслушала, кивнула и они вышли из зала.

Гости продолжали прибывать. Но подходили уже к Петеру и к ней.

Дежурные улыбки. Церемониальные наборы слов…

Сейчас здесь они первые после Императрицы.

Оркестр играл просто спокойную красивую музыку, разносили напитки.

Она стояла рядом с Кронпринцем и ей казалось, что сотни глаз смотрят только на неё.

— Лина, солнце моё, всё хорошо.

Цесаревич проворковал ей это на ухо, но чувствовалось, как он напряжён.

— Петер? Правда?

Кивок.

Очередной объявленный гость…

Императрица вернулась в залу обогнав Бестужева.

Встала, где и раньше. Петер вновь по правую руку от Императрицы. Они о чём-то шепчутся. Музыка играет, и Лина не слышит о чём. Царица явно вне себя от гнева.

Страшна она в гневе.

Казалось, что её взгляд прожигает кого-то у другой стены.

Елисавета что-то шепчет на ухо племяннику.

Петер кивает. Но ничего не говорит.

Только уголки его губ немного поднимаются.

Каролина стоит рядом, но ничего не может расслышать.

Что ей остается. Только ждать.

Надеяться.

Верить.

«Петер, я люблю тебя. Верю в тебя. Господи, сделай, что возможно, чтобы мы были вместе».

Императрица кивнула в ответ Петеру и подозвала распорядителя. Тот выслушал приказания и удалился.

— Открытие Императорского Бала! Высочайшая честь открытия дарована Его Императорскому и Королевскому Высочеству Государю Цесаревичу-Наследнику Всероссийскому, Владетельному Герцогу Гольштейн-Шлезвиг-Готторопскому, принцу Карельскому Петру Фёдоровичу! Внуку Петра Великого! И Её Княжескому Высочеству принцессе Каролине Луизе Гессен-Дармштадской!