Другим Путем

Глава 1

– Не слышны в саду даже шорохи, все здесь замерло до утра… – льющийся из динамика голос Бернеса буквально заставлял ему подпевать.

Расположившийся в глубоком кожаном кресле жгучий брюнет с седыми висками с наслаждением вытянул длинные ноги и глотнул из стоящей на рядом находящемся столике фарфоровой чашки ароматного чая.

"Прекрасный денек нынче", – мелькнуло в голове у Богдана, неторопливо и даже как-то лениво листающего отчеты от Комитета Государственного Развития.

– Вот интересно, – негромко пробормотал Председатель Совета Народных Комиссаров и Генеральный Секретарь ЦК КПСС по совместительству, откладывая плотную пачку бумаги на заставленный телефонами стол, – идея о создании специализированной службы, призванной контролировать состояние экономики и создавать планы ее развития, выявлять и исправлять ошибки – Иосифа Виссарионовича. А осуществляю ее я. Прям как будто он и не умирал.

Ворчание осталось без ответа – обитые тяжелыми дубовыми панелями стены служили отличным препятствием для звука.

Спокойствие этого светлого места оставалось столь гармоничным, что Богдану уже захотелось вздремнуть, когда резкий звонок телефона разорвал субботнюю тишину подмосковного кабинета, напоминая его хозяину, что дела не ждут.

– Да?

– Богдан Сергеевич, к вам товарищ Королев.

– Ах да, точно. Пусть заходит, – Богдан одним глотком допил уже остывающий чай и встал, встречая входящую в кабинет надежду советской космонавтики.

– Добрый день, Сергей Павлович, – произнес правитель СССР, протягивая руку и тепло улыбаясь.

– Здравствуйте, товарищ Драгомиров.

– Вы присаживайтесь, – генсек прошествовал к уголку с мягкой мебелью и столиком, на котором можно было как разложить бутерброды, так и посмотреть бумаги. На полпути он остановился и, хлопнув себя по лбу, вернулся к основному рабочему столу.

– Юрий Григорьевич, – подняв трубку, произнес Богдан, – будьте добры, организуйте нам с товарищем Королевым чаю. Вам с лимоном? – повернулся генсек к главному ракетостроителю страны. Тот кивнул.

– И лимон пусть добавят.

– Пять минут, Богдан Сергеевич. И еще, звонит товарищ Маленков, по поводу отчета о внеплановых расходах Наркомата Обороны. Говорит, что вопрос буквально на пять минут.

– Ладно, соединяй.

Пока генсек разговаривал по телефону, конструктор осматривал кабинет этой подмосковной дачи, на которую приехал впервые в жизни. Обитые резными деревянными панелями стены, несколько денежных деревьев, мягкий уголок с диваном и парой кресел, отдельный стол с телефонами – все это создавало в помещении уют, в то же самое время не выветривая из комнаты деловую атмосферу. Массивный дубовый стол, стоящий сбоку от окна и покрытый аккуратно разложенными стопками бумаг, выглядел в этом кабинете необычайно естественно и прекрасно сочетался с парой заполненных книгами огромных шкафов из красного дерева.

Королев присмотрелся. Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин… Понятный набор. Даже Мао присутствовал. Продолжая изучать содержимое библиотеки Драгомирова, Королев сам не заметил, как подошел к шкафам. Усмехнулся, увидев, что несколько полок отдано под книги по стратегии и тактике войны. Причем присутствовали как современные труды, написанные по итогам Второй Мировой, так и работы самых разных периодов – Клаузевиц, Суворов… даже "Искусство войны" Сунь-Цзы было!

Неожиданно взгляд лучшего ракетного конструктора в мире наткнулся на корешок с фамилией Циолковского. Интересно…

Положив трубку, Богдан повернулся к конструктору:

– И как, нравится подборка?

– Очень занимательно, товарищ Драгомиров.

– Вы почему-то выглядите удивленным.

– Ну, если честно – я действительно немножко удивлен. К примеру, труды товарища Сталина или книги о методах ведения военных действий мне кажутся вполне логичным выбором, также как и учебники, справочники и научные работы по разным дисциплинам – вот взять хотя бы Циолковского, например. Но что здесь делают Адам Смит и Кейнс?

– О, на этот вопрос очень легко ответить, – генсек улыбнулся. – Чтобы победить врага, надо понять, как он устроен. Увидеть, чем он силен, а в чем его слабость. И тогда победа станет гораздо более доступной. Впрочем, это тема отдельного разговора.

– Действительно, – конструктор кивнул.

– Итак, Сергей Павлович, я вас внимательно слушаю. Надеюсь, никаких серьезных проблем не появилось?

– Если только таковым не считать фон Брауна, – пробурчал Королев. – Он слишком много на себя берет.

– Так мы с вами об этом уже говорили, – Драгомиров с неодобрением мотнул головой. – Вы же не дети, в конце концов. Ведь умеете же сотрудничать друг с другом. Вон, какую ракету для нашей армии сделали. Я что, нянькой вам должен быть? Мне вроде как есть чем заниматься!

– Да-да! – поднял руки ракетчик. – Извините, товарищ Драгомиров, это же не со зла.

– Будем надеяться, – проворчал Богдан, наблюдая, как вошедший секретарь расставляет на столе содержимое своего подноса. – И так на обе программы выделяем целую прорву ресурсов. Могли бы и поделиться наработками друг с другом.

– Еще что-нибудь? – закончивший сервировку секретарь поднял голову.

– Да нет, вроде бы все есть. Спасибо, Юрий Григорьевич.

– Пожалуйста, Богдан Сергеевич.

Дождавшись закрытия двери, генсек вновь повернулся к Королеву:

– Вернемся к настоящим проблемам. Для начала: вы, наконец, определились с запуском спутника?

– Да. Ориентировочно в апреле, но возможны еще корректировки.

– Вы особенно не корректируйте. Апрель – значит, апрель. Не то чтобы сроки так сильно горели. Американцы серьезно отстают, согласно информации наших товарищей из ведомства Лаврентия Павловича. Но вот медлить точно не надо. Сами понимаете, в космосе Советский Союз должен быть первым. Без вариантов. Поражение недопустимо.

– Да я понимаю. И если бы нам дали возможность сразу бросить все силы на этот конкретный пуск…

Богдан вздохнул. Королев оставался настоящим фанатиком ракет и космоса, будучи достойным учеником Циолковского, но обратной стороной этого положительного, в данном случае, качества оказалась необходимость иногда опускать конструктора с небес обратно на грешную землю.

– Первым делом – оборона, Сергей Павлович. И для нее нужнее многочисленные и испытанные ракеты – вы с этим согласны и сами неоднократно высказывали подобное мнение. Хоть как-то решили вопрос с обороной – теперь можно и космонавтикой заняться гораздо плотнее. У нас же не бесконечные ресурсы. Уж извините, – Богдан развел руками.

– Да что вы, товарищ Драгомиров, не надо. Я все понимаю. Просто хочется же быстрее туда добраться… – Королев ткнул рукой в потолок.

– Доберемся, Сергей Павлович, доберемся. А пока давайте поподробнее. Значит, в апреле у нас запуск спутника, так?

– Да.

– Затем, если все пройдет удачно – а я надеюсь, так оно и будет, – летом последуют еще три запуска. Если и с ними все будет хорошо – запускаем в космос собаку. Все правильно?

– Абсолютно. Только ваша просьба, чтобы спутник нес полный комплект исследовательской аппаратуры… Вам не кажется, что для первого раза может быть вполне достаточно простого сигнала? Зачем усложнять?

Богдан покачал головой:

– Никак нет, Сергей Павлович. Это же не критичное усложнение в сравнении со всем остальным? Зато политический эффект – гораздо выше.

Конструктор пожал плечами и заметил:

– Вообще-то, товарищ Драгомиров, это критичное усложнение. Именно из-за него нам, возможно, и потребуется отложить запуск.

Богдан задумался. Подошел к окну, постоял, глядя на невероятно синее небо. Наконец, повернулся:

– Хорошо. Давайте так – пока делайте без усложнений. Пусть будет простой сигнал. Этот запуск. Но уже следующий должен пройти так, как планируется. Такое предложение вас устроит, Сергей Павлович?

Королев, недолго думая, кивнул.

– Значит, какие еще проблемы вы пока не можете решить своими силами? – и два, без всякого сомнения, великих человека склонились над бумагами.

В этот же осенний день, через полчаса после ухода окрыленного Королева, едва начавший обедать Богдан вдруг подумал, что романтизм космоса – штука заразная. Так и лезут в голову фантазии о межгалактических звездолетах, бороздящих просторы Вселенной.

– Но жить в эту пору прекрасную, похоже, придется не нам, – продекламировал генсек. Ему вдруг стало как-то грустно. Хотелось чего-то такого, возвышенного…

– Юрий Григорьевич, не знаешь, чего сегодня в Большом идет?

– Шостакович концерт дает, Богдан Сергеевич.

– М-м-м… Пятая симфония будет? – Драгомиров задумчиво посмотрел на часы.

– Конечно. Собираетесь поехать?

– Пожалуй. Организуй пока, а я еще поработаю. Время вроде бы еще есть.

И, завершив на этом разговор, Богдан отправился на террасу.

Наслаждаясь прекрасным видом осеннего сада, генеральный секретарь размышлял о вопросах, требующих его пристального внимания.

Неожиданно сильный порыв ветра, подхвативший опавшие листья, закружил их в золотом танце, напоминающем о потерянной уже так давно, но все еще не забытой любви…

Проходящий по саду охранник, бросивший взгляд на сидевшего на террасе председателя СНК, увидел как тот со странной смесью грусти и нежности на лице рассматривает какую-то фотографию. Охранник не знал, что на ней запечатлена погибшая под немецкими бомбами в один из первых дней Отечественной войны девушка. Одна из тех безымянных миллионов, отданных русской землей за свободу, соседка тогда еще молодого лейтенанта, так и не смогшего собраться с духом, чтобы предложить ей стать друг другу кем-то большим, нежели друзья.

Именно известие о ее смерти стало одной из тех причин, что превратили фактически пацана в матерого волчару, не щадившего никого и ничего. В пылающий сгусток холодной ненависти, не чурающийся расстрела выпрыгнувших с парашютом пилотов противника. В того, кто перестал бояться чего бы то ни было уже седьмого июля тысяча девятьсот сорок первого года.

Богдан Драгомиров тоже был человеком…

"Великая Отечественная война. Том 1, часть первая, глава 4. Развитие РККА во второй половине тридцатых годов двадцатого столетия". Москва, Военное издательство, 1988 год.

"Вторая половина тридцатых годов началась для Красной Армии большой трагедией. Страшная железнодорожная катастрофа в январе тридцать пятого года забрала из ее рядов таких талантливых военачальников, как маршалы Тухачевский и Ворошилов, командармы Якир и Дыбенко и многих, многих других. Тогда еще Начальник Штаба Красной Армии, будущий маршал Победы Триандафиллов Владимир Кириакович, за несколько лет до этого события чудом выживший в авиакатастрофе и лишь благодаря случайности не поехавший на роковом экспрессе, позднее с горечью отмечал в своих мемуарах, что "пересев на поезда после двух аварийных событий на самолетах, я ожидал большей безопасности. У судьбы была другая точка зрения".

…Как бы то ни было, основными вехами довоенного развития танковых войск РККА можно назвать следующие: принятие на вооружение танка Т-50, создание и развитие проекта А-44 и последующее принятие на вооружение унифицированной танковой платформы – танка Т-42 и его многочисленных вариаций (в виде САУ, БРЭМ и пр.)…

…Несомненно, значительную роль большинство исследователей отводит и "реформе Триандафиллова" тридцать девятого-сорокового годов, серьезно изменившей облик Красной Армии…

…Огромное влияние на развитие ВС СССР оказал и факт отказа руководства Советского Союза от программы строительства "Большого Флота". По нынешним оценкам, будь она принята к исполнению, затраты оказались бы настолько велики, что фонды танковой промышленности и авиастроения оказались бы урезаны едва ли не вдвое…

…В любом случае, остается только предполагать, как развивалась бы Красная Армия в частности и Вооруженные Силы Советского Союза в целом, не лишенные в середине предвоенного десятилетия стольких знаменитых и опытных командиров. Но с большой долей уверенности можно утверждать, что немецкое вторжение в сорок первом году оказалось бы еще менее удачным…"

Мгновения прошлого. Белоруссия, август 1941-го года.

– Немец жмет, – мрачно заметил Уборевич. – Похоже, вляпались. Опять.

– Не знаю, не знаю, – не согласился Ватутин. – Да, хреново все, но парни пока еще держатся. Котла нет. Если Коробков еще чуть-чуть простоит – успеем. Но нужно придержать Гудериана хотя бы на сутки. Давай мне Рокоссовского.

– Не надо. Сам с ним поговорю… – командующий Западным фронтом посмотрел на телефонный аппарат с плохо скрываемой ненавистью. Слишком многие уже погибли в результате отданных по этой самой машинке приказов.

– Без танков – ни черта не выйдет, – молодой генерал на другой стороне телефонного провода отрицательно мотнул головой, будто собеседники его могли видеть. – А у меня "пятидесяток" осталось от силы штук двадцать. И "двадцать шестых" еще меньше.

– Тут без вариантов – или вы их задержите, или хана нескольким дивизиям. Я тебе все, что могу, отдам. Даже летунов Ерлыкина, весь его сводный полк. Только продержитесь, – Уборевич понимал, что фактически превращает две тысячи человек в смертников. Но другого выхода у него не имелось. Никакого.

И Рокоссовский понимал это не хуже. А потому просто ответил:

– Сделаю, что смогу, – и повесил трубку, собираясь совершить свой первый подвиг в этой войне. Посмотрев на замолкший телефон, он коротко бросил начштаба:

– Дай мне Ерлыкина. Как хочешь – но через полчаса связь с ним у меня быть должна.

– Машина готова, Богдан Сергеевич, – голос секретаря вырвал генсека из воспоминаний, в которых он летал там, в небе, прикрывая штурмующие немецкие колонны советские самолеты.

– Спасибо, сейчас буду.

Надев костюм и захватив с собою любимую походную кружку, заполненную ароматным кофе с молоком, Богдан отправился в гараж, где уже ждал кортеж.

– Доброе утро, товарищ Драгомиров, – поприветствовал его один из водителей.

– И тебе тоже, Степан. Как жена, выздоровела?

– Да, уже третий день температуры нет, – кивнул шофер. – Спасибо большое за те конфеты.

Богдан всегда вел себя исключительно тепло по отношению к работающим с ним людям. А почему бы и нет? Почему бы не порадовать лишний раз тех же водителей?

– На какой поедете, товарищ Драгомиров? – Степан спросил его не просто так. В целях безопасности из гаража правительственной дачи выезжало два одинаковых кортежа, с несколькими также одинаковыми авто в каждом. В каком кортеже и в каком автомобиле председатель правительства – не знал никто. Ибо это решалось в последний момент самим генсеком.

Подобные меры безопасности наличествовали не просто так – на них настоял Берия, опасающийся за молодого харизматичного лидера Советской республики.

– Да вот на этой и поеду, – улыбнулся Богдан, усаживаясь в ближайший лимузин.

Начальник охраны, дождавшись, когда бойцы рассядутся по другим машинам, дал команду на начало движения. Взревевшая моторами колонна стремительно выехала в сторону Москвы.

Наблюдая, как мимо пролетают деревья и дома, Драгомиров задумался о многочисленных проблемах молодого государства рабочих и крестьян.

"Пока рабочих и крестьян, – мысленно поправил себя генсек. – Но при нынешних темпах уже скоро мы станем страной ученых и инженеров. И это правильно".

За стеклом начал накрапывать мелкий дождь. Дождь, похожий на тихие слезы матери, оплакивающей безвременно ушедшего ребенка. Мысли Драгомирова перескочили на другую тему.

"Двенадцать лет будет в следующем ноябре. Двенадцать лет, как мы победили этих чудовищ, как уничтожили эту коричневую чуму, пришедшую из Европы. Мы справились… Но почему же все еще так тяжело? Столько проблем… Да, успехи тоже есть – и немало, но и трудности вырастают одна за другой. И нам еще повезло, что эти мрази не успели сжечь Украину так, как планировали. Приказ о выжженной земле… Знал бы о нем тогда, когда сбивал самолет этого усатого ублюдка, попытался бы его посадить… Хотя нет, сгореть в летящем к земле самолете вполне достойная смерть для этой сволочи".

Окончанием Великой Отечественной войны, настоящим восклицательным знаком, поставленным в сорок четвертом тогда еще полковником Драгомировым, стал эпизод с попыткой побега Гитлера. Посадил за штурвал кого-то из асов и рванул.

Но ему не повезло. Некто из нацистской верхушки (ходили слухи, что этим "некто" являлся исчезнувший после войны Мюллер), видя вступающие в Берлин советские войска и полную катастрофу на всех фронтах, понял, что это конец. И начал спасать свою шкуру.

Первым делом он сдал "горячо любимого фюрера" вместе с планом полета и всеми деталями, вплоть до отвлекающих маневров. Сдал, не подозревая, что дата выполнения сместилась на сутки личным указом вождя Рейха. Когда об этом стало известно, Гитлер уже был в воздухе.

Но в воздухе был и сам Драгомиров. Лучший пилот планеты, с личным счетом в две с лишним сотни самолетов и целой коллекцией высших наград СССР и союзников. И это определило неудачу побега. Ибо за всю войну – с первого до последнего дня – чутье и интуиция гвардии полковника неоднократно подсказывали ему верные решения и спасали от смерти.

Так случилось и в тот раз – он нашел нужный самолет тогда, когда это уже казалось невозможным, выбрав его среди множества ложных целей, запущенных Люфтваффе, пытающимися выиграть для фюрера время.

Никто не был способен сравниться с Драгомировым в воздухе. К концу войны это виделось невозможным даже лучшим из выкормышей Геринга, на истребителях, в приличных условиях… И тем более это оказалось невыполнимым для прижимающегося к земле "Шторьха".

Снятый на пленку фотопулемета горящий самолет Адольфа стал настоящей сенсацией, едва не затмившей собою подписание капитуляции. А в тот момент полковник-гвардеец, расстрелявший сверху кабину пилота – что делал на этой войне не раз – догнал падающую к земле неуправляемую уже машину и всадил в нее остаток боекомплекта. И никто не видел слез на лице лучшего аса планеты, потерявшего в разбомбленном нацистами Киеве всех своих родных.

– Приехали, Богдан Сергеевич, – негромко заметил водитель.

Большой Театр встретил шумом многочисленной публики, собравшейся на концерт одного из гениальнейших композиторов современности.

Удобно устроившийся в ложе Драгомиров, проведенный внутрь охраной вовсе не через центральный вход, а потому не замеченный, уже приготовился слушать Пятую симфонию – свое любимое произведение у Шостаковича, – когда на сцене появился сам композитор. Поклонившись встретившей его аплодисментами аудитории, он пожал руку первой скрипке, поднял дирижерскую палочку и замер.

Богдан закрыл глаза.

Мгновения прошлого. Белоруссия, август 1941-го года.

– Леха, давай!!! Ну прыгай, черт побери!!! Давай, давай, давай же! – скрипя зубами от бессилия, молодой лейтенант смотрел, как его ведомый, дымя двигателем, летит к земле.

Немецкие наблюдатели засекли советские самолеты еще на подлете. Люфтваффе отреагировали быстро – как, впрочем, и всегда.

Висящий высоко в небе Богдан спокойно выжидал. И когда первая часть немцев атаковала прикрытие из нагруженных истребителей, связывая боем, он все так же летел вперед и не лез в "собачью свалку". А вот когда появилась уже вторая группа вражеских самолетов и свалилась на оставшийся незащищенным строй "Илов", Богдан покачал крыльями и начал набирать скорость в пикировании.

Первый, как обычно, даже не понял, что произошло. Второй, его ведомый, попытался зацепить проскочившую перед носом машину Драгомирова длинной очередью, но только зря растратил боекомплект.

Сам ас без особых проблем переиграл в воздушной карусели еще одного немца – тот, с отстреленным крылом уже кувыркался к земле – и погнался за следующим, удачно подстрелившим ведомого лейтенанта.

Чувство тревоги, привычно появившееся в районе затылка, заставило Богдана резко бросить самолет вправо. И, как всегда, вовремя. Из-за облаков вывалился "мессер" и погнался за советским самолетом.

– Сссука, – тлеющая где-то на дне сознания ненависть начала окрашивать все в красные тона. – Сейчас я тебе…

Немецкий пилот, несколько удивленный неудавшейся атакой, решил в бой не ввязываться – советские штурмовики все еще были где-то впереди, уйдя от сцепившихся в свалке хищников.

Заложив крутой вираж, фашист развернул свой самолет и бросился в погоню за ускользнувшими "Илами", не подозревая, что километром ниже и левее обычный человек в кабине краснозвездного И-17 уже превратился в одержимого ненавистью убийцу.

– Сдохни, сдохни, сдохни, сдохни, – если бы кто-нибудь увидел в этот момент глаза Драгомирова, то точно решил, что перед ним психопат. Ибо в них светились ярость и желание убить, однозначно недоступные нормальному человеку.

Пилот "сто девятого", увлеченный погоней, заметил падающий на него истребитель слишком поздно. И сделать ничего не успел – короткая, но убийственно точная очередь прошила кабину его самолета насквозь. Фирменный знак лучшего среди "сталинских соколов".

– Товарищ Драгомиров, добрый вечер, – Богдан открыл глаза, очнувшись от нахлынувших воспоминаний. Стоящий перед ним Берия приветливо улыбнулся и протянул руку.

– И вам того же, Лаврентий Павлович. Как вы себя чувствуете?

Этот вопрос был не из праздных – один из самых влиятельных людей государства рабочих и крестьян тяжело болел, подвергнувшись облучению в процессе испытаний советской атомной бомбы. И хотя до смерти ему оставалось еще довольно долго – врачи давали года три, а то, может и четыре – все чаще его одолевала слабость и разбитое состояние. Типичные признаки рака.

– Сегодня очень даже неплохо, спасибо. Вот, решили с Нино сходить послушать Шостаковича. А я и не знал, что вы тоже собираетесь.

Богдан пожал плечами:

– Да я только днем, собственно, и решил съездить. Вот, с товарищем Королевым пообщался, и захотелось чего-нибудь возвышенного.

Берия понимающе улыбнулся. Затем неожиданно спросил:

– Он со сроками-то хоть определился?

Вместо ответа председатель правительства кивнул. После чего заметил, что это разговор не для Большого Театра.

Почти всемогущий нарком спорить не стал:

– Может, после концерта заедете к нам? Вечером Серго приедет, поужинаем вместе. Обсудим некоторые вопросы…

– И что на ужин? – полушутливо поинтересовался Драгомиров.

– Сюрприз, – в таком же тоне ответил Берия.

Богдан задумался. А что, собственно, ждет его на даче? Холодная постель, куча бумаг, с которыми тоже надо разобраться, и проклятое одиночество?

– Договорились, Лаврентий Павлович.

Вернувшийся на сцену после небольшого перерыва Шостакович снова вызвал гром аплодисментов. Поняв, что теперь им удастся поговорить только лишь после окончания концерта, Драгомиров кивнул наркому и снова откинулся на спинку кресла. Вернувшийся к жене Берия что-то тихо ей прошептал – сообщал, видимо, новость о высоком госте. Та не возражала.

Закрывший глаза Богдан этого не видел, наслаждаясь музыкой. Даже правителям такой державы надо иногда отдыхать.