Друг мой Лёшка

файл.16

Похоже, и Лене понадобилось какое-то время для того, чтобы оценить ситуацию. И ее поведение меня, мягко говоря, не обрадовало. Она как-то слишком поспешно вскочила и накинула на себя халатик. Если она хотела что-то скрыть, то это были напрасные старания, потому что полупрозрачная ткань на голом теле плюс развитое мужское воображение делали ее еще сексуальнее. И еще желаннее.

Перед тем как что-то сказать, она зажала голову руками, потом взлохматила волосы, будто выбрасывала из головы ненужные мысли, и выпалила:

— Я не знаю, как это могло произойти… Вернее, я хочу сказать, что это вообще не должно было произойти.

«А я так не считаю», — подумал я и просто пожал плечами в ответ, продолжая любоваться Ленкой, которая в гневе была еще привлекательнее.

Она увидела, что ее слова совсем не подействовали на меня, точнее, не впечатлили так, как она хотела, поэтому скрестила руки на груди и не без усилий выдала:

— Я люблю Лешку и надеюсь, об этом… — она запнулась, не находя определения тому событию, которое мы оба знали, как называется, только вряд ли наши представления на сей счет совпадали. И, не найдя подходящего термина, продолжила: — Он никогда не узнает. Ты ни ему, ни кому другому никогда об этом не расскажешь.

«Расскажешь? Что за глупость! Любой рассказ о сокровенном — это как опустить граммофонную иглу на нежный винил. Кажется, что это процесс безопасный, но — увы! — звука без царапанья пластинки не будет. И поэтому каждый раз это механическое воздействие, без которого есть лишь тишина, портит диск. Так и с нашей памятью. Рассказывая что-то очень сокровенное, мы из нашей памяти вытесняем воспоминания о самом событии, подменяя их воспоминаниями о рассказах. Так что можешь не беспокоиться: я никогда никому не расскажу об этом. Чтобы самому не забыть и иметь возможность соприкоснуться с чудом этой ночи в своей памяти», — подумал я.

И пожал плечами так, чтобы это было воспринято как безусловное согласие.

— Извини, если я тебя обидела, — уже мирно сказала подруга. — Думаю, что наша дружба достойна того, чтобы говорить друг другу правду.

Я опять пожал плечами и обвел глазами спальню, остановив взгляд на тумбочке из красного дерева.

То ли мой взгляд, то ли мои плечи, гуляющие вверх и вниз, но что-то заставило вспыхнуть мою собеседницу.

— Я надеялась, что смогу разлюбить его, такая он сволочь. А выходит, нет! — ответила Ленка на мои мысли.

«Я ничего не понял», — опять подумал и, само собой, пожал плечами.

Похоже, она сама не ожидала от себя такой откровенности, поэтому опустила глаза и вдруг увидела то, что заставило ее вспыхнуть еще сильнее. Быстрым движением она дернула одеяло, чтобы прикрыть то место, где только что спала. Но я успел разглядеть красное пятно на белой простыне. В ее глазах заполыхали гнев, стыд, вызов и просьба.

— Но если ты об этом кому-нибудь когда-то…

Я встал и обнял такую грозную и растерянную подругу:

— Ну как ты можешь? Мы же друзья.

Бандитка вздохнула, успокаиваясь.

— Друзья голыми не целуются. Иди оденься, друг.

Я принимал душ, и на душе было радостно. Думаю, потому, что не покидала надежда, что дружбу удалось сохранить.

Вода будто бы смыла всю неловкость ночного приключения. Я оделся и прошел на кухню, куда заманивал запах ароматного напитка. На столе стояли фарфоровые чашки, а на блюдцах лежали эклеры. Что-что, а заваривать чай моя школьная любовь умела. Обычно я подкалывал ее тем, что, по моему убеждению, она в прежней жизни была гейшей. Но сейчас сдержался.

Скажется ли на нашей дружбе то, что придется обоим следить за тем, что говоришь?

Хотя мне кажется, что это не самое страшное: следить за тем, что говоришь тому, кого боишься потерять.