Дрожь в основании ада

I

Сэр Брустейр Абат стоял у нактоуза, курил трубку и слушал звуки скрипки с носовой палубы «Тандерера». Длинный, тонкий бушприт броненосца напоминал копье, направленное прямо на солнце, опускающееся в широкие голубые воды залива Хаскин в облаке багрового пепла и золотистых осколков, и вместе с ним гнетущая дневная жара уступала место вечерней прохладе. Его команда была так же разочарована поворотом назад, как он и ожидал, но они были моряками — чарисийскими моряками, как указал ему Дейвин Килман, — и им никогда не приходило в голову, что его решение может иметь какое-то отношение к недостатку уверенности. Тем не менее, как обычно делают моряки с голубой воды, они благоразумно относились к капитанам и не почувствовали ничего, кроме облегчения, когда запах соленой воды снова приветствовал их возвращение в естественную среду обитания.

Он покачал головой с полуулыбкой, наблюдая, как команда, не занятая вахтой, танцует под скрипку. Это был не тот хорнпайп, каким он мог бы быть на Старой Земле, но он был таким же буйным и изматывающим, и таким же верным признаком морального духа экипажа.

Это говорило и о его собственном моральном состоянии, — решил он. — Переход вниз по реке прошел более гладко, чем он опасался, на самом деле — в основном потому, что они уже обнаружили большую часть отмелей, где любой из его галеонов мог сесть на мель. И он должен был признать, что испытал определенное удовлетворение, когда они проплыли мимо Ки-дау, не сделав ни единого выстрела. Эскадра разрушила примитивные оборонительные сооружения порта на своем пути вверх по устью реки Хаскин. У харчонгцев не было времени на восстановление, и даже если бы у них было время, никто из них не был настолько глуп, чтобы во второй раз бросить вызов «Тандереру» и бомбардировочным кораблям.

Они миновали южную оконечность отмели Кресент почти четыре часа назад, и ветер, который помешал его движению вверх по Хаскину, идеально подходил для его нынешнего курса. Он мог бы пожелать, чтобы он был сильнее, но еще через четыре часа они войдут в пролив Эгг-Дроп, канал шириной двадцать шесть миль между островом Беггар и островом Эгг-Дроп. Это был самый широкий и безопасный из четырех входов в бухту Кресент, что было нетривиальным соображением, учитывая общую ненадежность харчонгских карт и отсутствие каких-либо буев. К рассвету они доберутся до южной оконечности Кауджу-Нэрроуз, и он не мог притворяться, что не станет намного счастливее, когда они вернутся в более широкие воды залива Швей.

Он постоял еще немного, покуривая трубку, почтительно игнорируемый матросами и офицерами, которые поняли, как он дорожил такими моментами, и наблюдал, как огненный шар солнца уютно устраивается на ночь под своим рябым голубым одеялом.

— Ты заметил, что у меня был король бубен, не так ли, Андру? — любезно спросил сэр Брустейр Абат.

Моложавый священнослужитель в зеленой сутане с коричневой эмблемой кадуцея Паскуале младшего священника поглядел на него через стол бесхитростными серо-зелеными глазами. Андру Грейнджир одновременно был капелланом и целителем «Тандерера», и Абат знал, как с ним повезло кораблю. Грейнджир родился в провинции Тарика Сиддармарка, но по приказу ордена был направлен в главный госпиталь Паскуале в Черейте за три года до битвы при рифе Армагеддон. Как и многие паскуалаты, он сильно склонялся к реформизму, и когда Шарлиэн приняла предложение Кэйлеба о браке, он твердо заявил о поддержке Церкви Чариса. Ему было всего тридцать три (и он был чуть более чем на девять дюймов выше своего капитана), но у него был дар, умение убедить даже самого седого старого бывалого моряка доверить свою душу в руки своего капеллана, и он был одним из самых искусных и сострадательных целителей, которых Абат когда-либо встречал.

Он также был опытным игроком в пики, мастером того, что было традиционной игрой королевского чарисийского флота, по крайней мере, последние сто лет, хотя последняя раздача могла заставить некоторых людей усомниться в этом конкретном удостоверении.

— О, простите, сэр Брустейр. Я побил вашего короля?

— Да, — сказал Абат с похвальной сдержанностью. — Ты это сделал. Повезло, что ты смог сделать того червового валета хорошим. В противном случае я, возможно, был бы вынужден… говорить со своим духовным пастырем более резко, чем следовало бы на самом деле.

— У нас никогда не могло быть такого! — серьезно сказал Грейнджир. — Обещаю постараться лучше запомнить, какие карты будут разыграны в следующей раздаче.

— Отец, — сказал лейтенант Тимити Магрудир, ни к кому конкретно не обращаясь, пока он тасовал, — лживость не подобает человеку в рясе.

Магрудир, казначей «Тандерера», был уроженцем Теллесберга, с такими темно-карими глазами, что они казались почти черными, и очень смуглым цветом лица. Он был всего на шесть лет моложе Абата, что делало его немного пожилым для звания лейтенанта. Однако на самом деле он был довольно молод, чтобы получить такое звание, как специалист по снабжению, и, в отличие от большинства эмерэлдских казначеев, которых Абат знал до своего перевода в имперский чарисийский флот, он был скрупулезно честен.

— Полагаю, должен сказать, это довольно серьезное обвинение — или утверждение — сын мой, — строго сказал Грейнджир.

— Нет, это простое наблюдение истины, отец, — сказал Дейвин Килман. Он был обычным четвертым в играх капитана «трижды в пять дней», и хотя по стандартам большинства людей играл выше среднего, три других игрока превосходили его, и он знал это.

— Что он хотел сказать, — продолжил первый лейтенант, — так это то, что вы никого не обманете. Даже меня. Вы точно знали, что делали, и вы с капитаном могли бы также прекратить пытаться заставить меня думать, что вы этого не делали.

— Я задет за живое, — сказал Грейнджир с заметным недостатком искренности. — Как ты мог подумать такое обо мне? Согласен, что я продукт одной из лучших семинарий земель Храма, так что, полагаю, могу быть немного подозрительным на этом основании, но я был хорошим, грубым, лишенным воображения, удручающе честным — можно даже сказать, скучным — чисхолмцем уже почти девять лет! После стольких лет, проведенных под таким безжалостным шквалом бесстрастной праведности, вся эта семинарская логика и двусмысленность были полностью выбиты из меня!

— Думаю, что существительное, которое я использовал, было «лживость», а не «двусмысленность», — заметил Магрудир, протягивая перетасованную колоду Абату. Капитан сделал ставку, и казначей начал сдавать. — Считаю, что между ними есть явная разница. Которую могут распознать даже те из нас, кто лишен церковного образования.

— Просто помни, Тимити, кто будет отвечать за назначение твоей епитимьи на исповеди в эту среду, — посоветовал Абат, собирая свои карты и сортируя их по мере раздачи. — Я бы не хотел предполагать, что добрый отец может…

Вселенная внезапно вздрогнула. Лампа над головой бешено закачалась. Лейтенант Килман откинулся назад в своем кресле, балансируя на задних ножках; теперь оно перевернулось, сбросив его на палубу, и звуки бьющегося стекла доносились из шкафчика капитана с виски и кладовой Марака Чандлира.

Абат уронил свои карты, вскакивая на ноги, как раз в тот момент, когда по кораблю пробежала еще одна судорожная дрожь. На палубе послышались голоса — сначала тревожные, а затем, почти мгновенно, резкие, дисциплинированные команды. Босые ноги промчались по палубе над головой, внезапно раздалась оглушительная лавина звуков, и Абат остановился только для того, чтобы протянуть руку и рывком вернуть Килмана в вертикальное положение, прежде чем он сам с грохотом рухнул на палубу.

— Ну, полагаю, могло быть и хуже, — вздохнул капитан два часа спустя.

Он снова встал рядом с нактоузом, Килман стоял у его плеча, но на этот раз за штурвалом никого не было. В этом не было смысла; «Тандерер» прочно сел на мель, накренившись примерно на три градуса влево, на отмели, которая не значилась ни на одной из их карт. Казалось, она была по меньшей мере четыре или пять миль в длину и лежала в десяти милях от южного берега острова Эгг-Дроп. Это помещало ее почти прямо в середину глубоководного канала, указанного на тех же картах, и тот факт, что ни один следственный суд никогда не признал бы решение сэра Брустейра Абата ошибочным, никак не помогал ему чувствовать себя лучше. Каким бы хорошим ни было его суждение, все, что касалось «Тандерера» — и, в данном случае, всей его эскадры — было его ответственностью.

— По крайней мере, это грязь, а не камни, сэр, — сказал Килман. — Мы повредили несколько швов, но при таком ударе камень вырвал бы у него кишки прямо изнутри.

— Это то, что я имел в виду, говоря, что могло быть хуже. К сожалению, наш вариант далеко не самый лучший, — ответил Абат, затем мысленно встряхнул себя.

Давай не будем слишком впадать в отчаяние, Брустейр! — сказал он себе. — И это нормально — ослаблять бдительность с Дейвином, пока ты не делаешь этого там, где тебя может услышать кто-нибудь еще. А теперь перестань пинать себя и подумай, что тебе делать дальше.

Проблема заключалась в том, что он мало что мог сделать. Килман был прав в одном. «Тандерер» шел со скоростью почти пять узлов при том благоприятном ветре, которому он так радовался. Если бы они врезались в неизведанную скалу на такой скорости, это пробило бы потенциально огромную дыру в его корпусе. Как бы то ни было, он скользнул на илистую отмель под относительно пологим углом, и плотник и его помощники сообщили, что серьезных подводных повреждений не было.

Нельзя было сказать то же самое о верхних палубах. Внезапная остановка сорвала с корабля фок-мачту до того, как удалось спустить паруса и освободить от ветра огромный фок-марсель. Абат не мог сказать, почему грот-мачта не последовала ее примеру, и он намеревался очень тщательно осмотреть ее, как только рассветет. Упавшая фок-мачта унесла с собой фок-брамсель и фок-бом-брамсель, и по крайней мере два матроса не нашлись и пропали без вести после того, как были убраны обломки. Капитан был мрачно уверен, что они были раздавлены и выброшены за борт падающим рангоутом, и одновременно девять их товарищей по кораблю были ранены — трое из них серьезно.

Хуже всего было то, что они сели на мель во время прилива, очень близкого к наивысшему уровню, а приливы так далеко вглубь материка не были чем-то особенным и стоящим описания. Это означало, что следующий прилив вряд ли аккуратно вынесет их с отмели. Скорость, с которой они врезались, усугубляла ситуацию в этом отношении, поскольку он был уверен, что корабль глубоко погрузился в грязь. Это должно было создать мощный присасывающий эффект, который мог только еще больше усложнить их работу.

Просто будь благодарен, что эти проклятые винтовые галеры не доберутся до Симархана еще два дня, — сказал он себе. — Или что они, во всяком случае, вряд ли это сделают. Это дает тебе некоторое время, чтобы разобраться с этим, и у тебя есть целая эскадра лодок и других галеонов, которые помогут тебе выбраться из этой проклятой Шан-вей грязевой кучи. У них всех вместе достаточно якорей, чтобы вытащить «Эрейстор» в море!

— Хорошо, Дейвин, — быстро сказал он. — Сначала нам нужно отправить шлюпку на «Вендженс», чтобы сообщить капитану Варнею, что он теперь исполняющий обязанности старшего офицера на плаву. Нам нужно вывести несколько шхун, чтобы убедиться, что никто не подкрадется к нам, пока мы торчим здесь, как виверны, ожидающие, когда с нас снимут шкуру. Затем я хочу, чтобы оба катера были оборудованы так, чтобы нести якоря. Если ветер не сменится на западный, ни один из других галеонов, черт возьми, не сможет отбуксировать нас, так что давайте продолжим и подготовим буксирные тросы на корме, поскольку единственный способ, которым мы смогли бы сдвинуть его, — это кормой. Очевидно, что нет смысла начинать это до начала прилива, но установить якоря мы могли бы прямо сейчас. Далее нам нужно разобраться с разгрузкой корабля. Мы пока не выбрасываем за борт никаких пушек, но думаю, что пришло время подумать о том, чтобы опустошить резервуары для воды. Мне это не нравится, но мы можем занять часть ее с других кораблей эскадры, как только вернем его на воду. Посмотрим, что еще мы могли бы выбросить за борт, не ставя под угрозу нашу боеспособность; если до этого дойдет, я буду готов сбросить за борт ядра или спустить их в шлюпки, где мы сможем забрать их позже. Следующее…

Генерал Трумин Стонар медленно ехал по улице в окружении своего штаба, помощников и, по-видимому, по меньшей мере половины роты сиддармаркских драгун. С таким количеством телохранителей он чувствовал себя свободно, осматривая повреждения, пока они пробирались вглубь города Гуарнак.

Там было много чего, что нужно было изучить.

Гуарнакская набережная была разрушена великим рейдом чарисийских броненосцев на каналы. Большая часть района складов сгорела во время и после бомбардировки броненосцев, и запасные сооружения, которые армия Силман поспешно возвела, чтобы защитить свои запасы на зиму, выглядели незаконченными, небрежными, временными. Во всяком случае, по крайней мере четверть из них сгорела во время последних боев. Другие части города — рядом с набережной — понесли значительный ущерб от пролетающих мимо снарядов чарисийцев или артиллерийского огня армии Бога, отскакивавшего от брони Хэлкома Барнса и рикошетившего на улицы.

Однако это было ничто по сравнению с тем, что произошло за последние несколько пятидневок с когда-то крупнейшим городом провинции Маунтинкросс.

Войска, которые пытался спасти Барнэбей Уиршим, преодолели не более ста миль, меньше половины расстояния до Джилмина, прежде чем были повержены в прах преградившим им путь кавалерийским корпусом армии Хилдермосс: пять вооруженных нарезными карабинами драгунских полков под командованием генерала Фрейдарека Ширбирта. Это могло обернуться необычайно уродливо, — признал Стонар, — поскольку Ширбирт родился в провинции Уэстмарч, и в его семье сохранялись традиции армейской службы и яростной преданности республике. Эта семья также была практически уничтожена за последние полтора года — сначала мятежными сторонниками Храма, затем наступающей армией Бога и, наконец, инквизицией Уилбира Эдуирдса. К счастью, Ширбирт был профессионалом и порядочным человеком, который явно намеревался сделать все возможное, чтобы оставаться и тем, и другим, несмотря на вулканическую ярость, накопившуюся внутри него. Однако было мало шансов, что он уклонится от каких-либо злодеяний, для которых враги республики дали бы ему разумный предлог, и полковник Клейрдон Максуэйл был опасно близок к тому, чтобы сделать именно это.

Ширбирт командовал чуть более чем двенадцатью тысячами солдат, в то время как в колонне Максуэйла было около двадцати пяти тысяч. На этом основании полковник отклонил первый призыв Ширбирта сдаться — возможно, из страха перед Жаспаром Клинтаном, возможно, в попытке защитить инквизиторов, которых Уиршим прикрепил к его колонне, пытаясь вывести их из Гуарнака, или, возможно, по какой-то другой причине. К несчастью для полковника, в то время как в кавалерийском корпусе, возможно, было почти наполовину меньше людей, в нем также было двести сорок минометов, и Ширбирт не видел причин терять кого-либо из своих солдат из-за винтовок армии Бога, когда он мог стоять вне их досягаемости и убивать их всех минометными бомбами. Он высказал это Максуэйлу с холодной, жестокой точностью… а затем сообщил полковнику, что четверо его двоюродных братьев были убиты армией Бога, когда прошлым летом Канир Кейтсуирт разгромил пятнадцатитысячный отряд генерала Чарлза Стантина к югу от Эйванстина.

Максуэйл бросил один взгляд в ледяные глаза Ширбирта и точно понял, о чем говорил сиддармаркец. И поэтому он сдался, хотя по меньшей мере половина инквизиторов в его колонне покончили с собой до того, как до них добрались сиддармаркцы.

Я могу с этим смириться, — холодно подумал Стонар. — Глупо с их стороны — если только они не решили, что мы накажем их так, как они, черт возьми, заслуживают, что бы мы ни говорили, прежде чем доберемся до них. Сомневаюсь, что повешение или обезглавливание причиняют больше боли, чем некоторые из способов, которыми они покончили с собой. Во всяком случае, могу надеяться, что нет.

Лично он, после того, что видел в прошлом году в Силманском ущелье, временами жалел, что его двоюродный брат согласился с Кэйлебом и Шарлиэн из Чариса об ограничении репрессий и ответных зверств. Он был совершенно готов предположить, что инквизиция и сторонники Храма применили золотое правило Лэнгхорна к своим врагам, как предписывало Писание, и был готов сделать то же самое с ними. Иногда было трудно напоминать себе, что у него будут десятилетия, чтобы жить с тем, что он сделал или приказал сделать.

Его мысли унесли его еще глубже в потрепанный, сломленный Гуарнак. Разрушенные стены, разрушенные здания, сгоревшие руины и вялые, усталые столбы дыма тянулись во всех направлениях. Улица, по которой ехали он и его телохранители, была наполовину завалена обломками, и в любой момент он мог видеть по меньшей мере двадцать или тридцать лежащих тел. Уиршим и его арьергард стояли на своем и упорно сражались. На самом деле, он все еще мог слышать треск винтовочного огня, грохот минометов и взрывы гранат с северной части города, где продолжали сопротивляться последние из команды Уиршима, запертые в постоянно сужающемся кармане. Однако все было почти кончено. Армия Силман сократилась не более чем до шести или семи тысяч несчастных, умирающих от голода людей, таких же голодных и испытывающих нехватку боеприпасов — и надежды, — как защитники Серабора пятнадцать месяцев назад, прежде чем Стонар выступил им на помощь. Только некому было сменить Гуарнак.

По словам лейтенанта Салэйвана, где-то впереди был нетронутый — или почти нетронутый — особняк, предназначенный для штаб-квартиры Стонара. Трудно было поверить, что что-то в этом море обломков можно считать «неповрежденным», но молодой Салэйван был правдивым человеком, чьи суждения обычно были здравыми. Стонар был готов поверить ему на слово, по крайней мере, до тех пор, пока личный опыт не докажет обратное. Тем временем…

По улице галопом промчался всадник — безрассудно быстрый, учитывая состояние этой улицы, — и его телохранители-драгуны сомкнулись вокруг генерала, защищая его. Они, по крайней мере, немного расслабились, когда поняли, что приближающийся всадник был одет в форму 1-го сиддармаркского полка разведчиков.

Молодой лейтенант перешел на рысь, когда увидел отряд генерала, затем натянул поводья, подъехав к Стонару, и коснулся своего нагрудника в воинском приветствии.

— Полковник Тимити выражает свое почтение, генерал, — сказал он.

— Спасибо, лейтенант…?

— Калинс, сэр. Эбернети Калинс, — ответил лейтенант, и Стонар навострил уши, узнав акцент чарисийского квартала Сиддар-Сити. Молодой Калинс, очевидно, был уроженцем Сиддармарка, но, судя по акценту, по крайней мере один из его родителей родился в Старом Чарисе.

— Могу я спросить, почему — помимо того, чтобы выразить свое почтение, конечно — полковник Тимити послал вас ко мне, лейтенант Калинс?

— Да, сэр! — Калинс выпрямился в седле, его глаза сверкали и были свирепыми. — Полковник поручил мне передать вам, сэр, что мы приняли посланника под флагом перемирия. Он говорит, что епископ воинствующий Барнэбей просит прекратить огонь, чтобы обсудить условия его капитуляции.

II

— По крайней мере, в следующий раз ветер должен быть лучше, сэр, — лейтенант Килман старался говорить чисто профессионально, без надежды. — Капитан Карлтин, похоже, уверен, что сможет отбуксировать нас, если ветер продолжит отступать.

Сэр Абат Брустейр кивнул, хотя в его голосе было гораздо меньше уверенности, чем в голосе капитана Зошуа Карлтина, когда он поднялся на борт «Тандерера», чтобы обсудить ситуацию.

Как и «Тандерер», КЕВ «Файрсторм» Карлтина имел всего тридцать орудий, но он также был самым крупным кораблем эскадры Брустейра после самого «Тандерера». Входящий во второй (и последний) класс небронированных бомбардировочных кораблей ИЧФ, он был вооружен более длинной и более мощной версией шестидюймовых дульнозарядных орудий военно-морского флота, а его парусное вооружение было по крайней мере таким же мощным, как у броненосца класса «Ротвайлер». На самом деле, это делало его значительно более мощным, чем на данный момент был «Тандерер», даже с учетом выполненного последним на скорую руку ремонта рангоута. Если какой-либо корабль эскадры и мог отбуксировать «Тандерер» с илистой отмели, на которой он застрял, то это был «Файрсторм», и Килман был прав насчет текущего ветра. Он неуклонно отодвигался с восточного направления, которое загнало их на отмель. К настоящему времени он приближался с северо-северо-востока; если он продолжит отступать с той же скоростью, то к тому времени, когда прилив снова будет полным, он будет с северо-запада или, возможно, даже прямо с запада.

К сожалению, это произойдет только через одиннадцать часов.

Брустейр сложил руки за спиной и подошел к ближайшему орудийному порту, чтобы посмотреть на пологие волны. Они были немного круче и светлее там, где пересекали илистую отмель, но даже там они были чуть больше полутора футов в высоту. Они выглядели почти вялыми, как будто увядали под палящим утренним солнцем, что было вполне естественно, если подумать.

Он попытался стряхнуть с себя пессимизм, закрадывающийся в его кости, но правда заключалась в том, что «прилив» не будет таким уж сильным приливом, даже когда он будет следующим полным. Залив Хаскин был большим водоемом, но он был намного меньше, чем залив Швей или Саут-Швей, и его единственная связь с открытым морем была, мягко говоря, косвенной. В отличие от Чисхолма или Старого Чариса, здесь было всего два прилива в день, а не четыре, и к тому же они были намного слабее. В проливе Черри Блоссом у восточного побережья Чисхолма разница между приливом и отливом составляла чуть менее девяти футов, а в море Чарис — почти шесть; в заливе Хаскин разница между приливом и отливом составляла всего два фута. Это не мешало неприятным отливным волнам проливаться через Кауджу-Нэрроуз, когда отлив добавлял свою силу к течению, уже текущему из залива Хаскин в залив Саут-Швей, но это означало, что прилив не собирался обеспечивать подъемную силу, которая без особых усилий вытащила бы «Тандерер» из грязи в воду, где он смог бы управляться самостоятельно. С другой стороны, это был бы его единственный шанс в ближайшие двадцать шесть часов.

Он посмотрел на солнце и поморщился, заставляя себя взглянуть в лицо неприятной правде. Слишком вероятно, что это был единственный шанс, который он получил, и точка. Если он не сможет снять «Тандерер» с мели во время предстоящего прилива, каким бы он ни был и что из этого могло получиться, доларские винтовые галеры почти наверняка прибудут до следующего прилива. И это означало….

Он вздохнул, покачал головой и повернулся лицом к своему первому лейтенанту.

— Нам придется облегчить его еще больше, — сказал он с несчастным видом. — Зовите всех, мастер Килман. Мы выбросим за борт первые шесть орудий с каждого борта и передвинем следующие три на корму.

Лицо Килмана напряглось. Он немного поколебался, словно испытывая искушение поспорить, но затем расправил плечи и кивнул.

— Есть, сэр, — сказал он и потянулся за своей говорящей трубой.

Абат оставил его в покое, отойдя немного в сторону, чтобы убраться с дороги, и намеренно продолжая смотреть на весело сверкающие воды. Не то чтобы он находил этот вид особенно захватывающим. Однако это был один из способов не дать его людям увидеть выражение его лица, когда они приступят к выполнению приказа.

Он ненавидел отдавать этот приказ так же сильно, как Килман ненавидел его слышать, но выбора действительно не было. На самом деле, он должен был отдать его до первой попытки выбраться из грязи. Однако знание этого не делало его счастливее от того, что он пожертвовал сорока процентами огневой мощи «Тандерера». Он надеялся, что сможет проложить себе путь с помощью подтягивания к установленным якорям, и какое-то время казалось, что это возможно. Катера «Тандерера» отвезли четыре якоря, соединенных с их кабестанами, а три других его галеона поставили собственные якоря и передали броненосцу буксирные тросы. Когда прилив достиг наивысшей точки, все четыре корабля одновременно подключили свои кабестаны, их экипажи напрягали все свои мышцы и сухожилия, пытаясь вытащить корабль Брустейра из грязи.

Этого было недостаточно, и он молча ругал себя за то, что надеялся, что это могло быть так, вместо того, чтобы признать, что этого не произойдет. Он перекачал воду за борт, выбросил за борт провизию и весь лишний рангоут, оставшийся после ремонта повреждений наверху, и спустил каждую лодку, чтобы уменьшить вес. Но он отчаянно пытался удержать орудия, и ему не следовало этого делать.

«Тандерер» прошел чуть больше трети своей длины по полого поднимающемуся илистому дну, прежде чем с хрустом остановился. Во время отлива под его кормой было едва три фута воды; даже во время прилива было не более пяти с половиной, а присасывание между илом и корпусом корабля было огромным. Разрыв хватки этого монстра явно требовал более драконовских мер, а каждое из шестидюймовых орудий «Тандерера» весило почти четыре тонны. С добавлением лафетов они весили более пяти тонн каждый, и выброс двенадцати из них за борт и перемещение еще шести на корму сосредоточили бы весь вес его артиллерии в задней трети ее длины. В целом, это уменьшило бы массу, давящую на носовую часть броненосца, примерно на девяносто пять тонн и увеличило бы массу кормы в том месте, где он не касался дна, на тридцать две тонны. Это должно превратить длину корабля в рычаг, действующий вверх против присасывания мели, в то же время «Файрсторм», передав буксир своему флагману, постепенно установит каждый клочок парусины, который у него был. С «Тандерером», поддерживающим свои собственные паруса в тот же момент, два галеона будут прилагать гораздо больше силы, чем мог бы создать простой смертный из плоти и крови, прислонившийся к стержням кабестана, даже при легком бризе, подобном нынешнему ветру. Конечно, это предполагало, что ветер действительно продолжал отступать и не ослабевал еще больше.

Как только они снова окажутся на плаву, они смогут перераспределить оставшиеся орудия, чтобы отрегулировать дифферент, но сначала…

— Эй, палуба! «Соджорн» повторяет сигнал от «Рестлес»!

Абат вскинул голову. Он прикрыл глаза рукой, глядя на мичмана, сидевшего на грот-мачте и быстро листавшего сигнальную книгу, в то время как его помощник-сигнальщик вглядывался в подзорную трубу на восемнадцатипушечную шхуну в пяти милях к юго-востоку от «Тандерера», считывая поднятые сигналы.

— Номер Одиннадцать, сэр! — позвал мичман слегка надтреснутым голосом, и что-то сжалось внутри сэра Брустейра Абата.

Номер одиннадцать был «Враг в поле зрения».

— «Катлес» подтверждает сигнал «Ланса», сэр, — сказал капитан Маджирс, когда на палубу вышел Поэл Халинд. КЕВ «Суорд», флагманский корабль Халинда под командованием Маджирса, быстро двигался по воде, подняв все паруса, в то время как палуба под ногами слегка, но ощутимо вибрировала.

— Спасибо, Алфрид, — подтвердил отчет Халинд. — Есть еще какие-нибудь подробности от коммандера Снилинга?

— Пока нет, сэр. Но «Ланс» быстро приближается. Уверен, что Снилинг скоро представит нам более полный отчет.

Халинд кивнул и подошел к фальшборту «Суорда». Он посмотрел через низкий борт винтовой галеры на воду, пенящуюся от ее корпуса. Судно, оснащенное шхунными парусами, могло подойти гораздо ближе к ветру, чем любое судно с квадратной оснасткой, а сдвоенные винты, вращающиеся на концах их коленчатых валов, увеличивали его скорость по меньшей мере на четыре узла. Когда они были неподвижными, их сопротивление, вероятно, отбирало у нее такую же большую скорость, даже когда они были зафиксированы в вертикальном положении за своими скегами. Однако сейчас это было не так, и он слегка улыбнулся, размышляя о том, что это может означать в ближайшие несколько часов. День был жарким, легкий ветер становился все более порывистым, и то немногое, что от него осталось, пошло бы на пользу его шхунным парусам гораздо больше, чем любому галеону с квадратной оснасткой. Когда к этому уравнению добавлялось преимущество его винтов….

Он вздохнул с облегчением, когда семафорные сообщения от Симархана сообщили ему, что чарисийцы повернули назад на целый день раньше, чем он сам добрался до реки Хаскин. И все же это облегчение, несмотря на всю его силу, также имело недостатки. Он был благодарен, что миссия чарисийцев по разрушению Симарханского конца канала Хаскин-Варна провалилась, но их отступление также означало, что даже у его винтовых галер было очень мало шансов догнать отступающие галеоны. Тем не менее, всегда был какой-то шанс, особенно с учетом того, что позади чарисийской эскадры шел адмирал Росейл. Если бы Росейл смог заставить их стоять и сражаться достаточно долго или даже просто убедить их уклоняться, пытаясь избежать боя, бронированные корабли Халинда все же могли бы настичь их во внутренних водах залива Хаскин или залива Саут-Швей.

На что он даже на мгновение не рассчитывал, так это на встречу с имперским чарисийским флотом менее чем в семидесяти милях от Ки-дау. Он ожидал, что неблагоприятный ветер несколько замедлит их продвижение, но по его самым оптимистичным расчетам, к настоящему времени они должны были, по крайней мере, войти в Кауджу-Нэрроуз. На самом деле, он был настолько уверен в преимуществе, которое они, должно быть, получили после того, как снова достигли соленой воды, что шел под одними парусами, давая отдых своим гребцам.

По крайней мере, до тех пор, пока «Ланс» Тимити Снилинга не доложил о том, что заметил чарисийскую шхуну.

Должна быть какая-то причина, по которой они все еще так близко к Ки-дау, — подумал он. — Я полагаю, что это может быть какая-то хитроумная ловушка, хотя немного сложно точно понять, как она должна работать. Пятнадцать галеонов — это все еще только пятнадцать галеонов, и не больше, и сомневаюсь, что им удалось протащить еще кучу из них через Швеймут так, чтобы их никто не заметил и не сказал мне об этом.

Он нахмурился, глядя на воду, обдумывая цифры. Любой из чарисийских галеонов превосходил по вооружению его флагманский корабль как пять к одному или даже больше, и у них был по крайней мере один из бронированных монстров, которые сокрушили батареи на острове Кло. И сделал то же самое с обороной Ки-дау, если уж на то пошло, — напомнил он себе, — думая о разрушенных огневых точках, мимо которых он проходил по пути через сильно поврежденный порт. У него было всего пятнадцать собственных судов, и, несмотря на их броню, его винтовые галеры были хрупкими и уязвимыми с флангов или тыла. Единственный полный залп в небронированную часть их корпусов с одного из чарисийских галеонов, вероятно, отправил бы одну из них на дно. Два залпа, конечно, сделали бы это.

Но условия почти идеальные, — подумал он, потирая ладонью вверх и вниз по перилам фальшборта, как человек, успокаивающий дорогую, но нервную лошадь. Сам Лэнгхорн не мог бы придумать лучшего дня для тестирования детей мозга Жуэйгейра. Теперь, похоже, он даже предоставил нам возможность сделать именно это.

После рифа Армагеддон было больше случаев, чем Халинд хотел признать, когда он задавался вопросом, о чем могли думать Бог и архангелы, чтобы позволить еретикам такую разрушительную череду побед. Не то чтобы Поэл Халинд верил, что Божьим защитникам нужны какие-то «несправедливые преимущества», но были времена, когда он задавался вопросом, почему Бог не может, по крайней мере, перестать предоставлять еретикам такие преимущества.

Это то, что Он сделал в Харчонг-Нэрроуз, Поэл, — напомнил он себе, — и Ливис надрал там задницы чарисийцам. Нет причин, по которым ты не можешь сделать то же самое здесь. Просто не увлекайся так сильно, чтобы упустить такую возможность. Ублюдки с другой стороны, вероятно, могут заменить целые галеоны быстрее, чем мы могли бы заменить винтовые галеры — или, по крайней мере, их броню. И не забывай, что за ними идет Росейл. Тебе не нужно терять корабли из-за того, что ты решишь сразиться с ними в одиночку!

Все это было правдой, и он это знал. Точно так же, как он знал, что он и его молодые командиры винтовых галер собирались перегрызть глотку чарисийскому флоту, если представится такая возможность.

— Мы не снимем его вовремя, — категорически заявил сэр Брустейр Абат. Челюсти Дейвина Килмана сжались, и Абат увидел в глазах лейтенанта отчаянную потребность поспорить, но аргументы умерли невысказанными. Килман мог судить о времени и приливе не хуже любого другого.

— Подайте сигнал капитану Варнею, — сказал Абат более оживленно. — Сообщите ему, что я временно передаю ему командование эскадрой. Он знает, что с этим делать. — Есть, есть, сэр. — Затем нам нужны сигналы «Уандереру», «Соджорну» и «Уэстуинду».

— Прикажите им сблизиться с «Тандерером» и приготовиться забрать наши шлюпки. И после этого, — он спокойно встретился мрачным взглядом с Килманом, — сообщите мастеру Мулкейхи, что я приказываю подвести взрыватель к погребу.

— Ты шутишь, — сказал Поэл Халинд, недоверчиво уставившись на Сибастиэна Трейвира. Трейвир, флаг-лейтенант адмирала, решительно покачал головой.

— Нет, сэр. Капитан Маджирс дважды проверил по сигналу. Он даже послал лейтенанта Хейстингса на площадку мачты, чтобы тот сам посмотрел.

Халинд медленно отложил салфетку, его разум пытался переварить новости Трейвира. Он задавался вопросом, не было ли его отчаянное желание, чтобы это было правдой, причиной, по которой в это казалось так трудно поверить. Может быть, он просто не хотел в это верить, боясь разочарования, если узнает, что это неправда?

— Понимаю, — сказал он. Он заставил себя допить бокал вина, затем отодвинул стул и потянулся за туникой. — В таком случае, полагаю, мне следует вернуться на палубу.

Путешествие от изнуряющей жары его крошечной каюты к палящему солнечному свету тесного юта «Суорда» не заняло много времени, учитывая размеры небольшого корабля, и Маджирс ждал его, когда он прибыл.

— Так понимаю, нам выпала неожиданная удача, капитан? — сказал адмирал, склонив голову набок, и Маджирс кивнул.

— Я посылал Джирома наверх, чтобы он увидел все своими глазами, сэр, — сказал он, слегка коснувшись плеча своего первого лейтенанта. — Джиром, почему бы тебе не рассказать адмиралу о том, что ты видел?

— Один из них сел на мель, сэр, — ответил лейтенант Хейстингс. — Во всяком случае, так это выглядит.

— Думаю, это, должно быть, отмель Шингл. — Указательный палец Маджирса постучал по харчонгской карте, развернутой на нактоузе. — Сомневаюсь, что кто-то зайдет так далеко, чтобы назвать эту карту надежной, но, Шан-вей, она намного ближе к этому, чем все, что может быть у еретиков, сэр. Вероятно, он даже не предвидел, что это произойдет, и с отвратительными приливами в заливе…

Его голос затих, и настала очередь Халинда кивнуть, когда он уставился на карту. Было достаточно легко понять, как корабль может сесть на илистую отмель посреди пролива Эгг-Дроп, как предположил Маджирс, и капитан был прав насчет трудностей в том, чтобы снова вытащить корабль из него. Но чарисийцы явно поняли, что он приближается — он все еще не мог понять, как они узнали, но это была единственная причина, которую он мог придумать, чтобы они начали подниматься по реке Хаскин в это конкретное время (и повернуть назад, когда они это сделали) — так почему они просто не сожгли застрявший галеон и не продолжили отступление? Ни один командир эскадры не хотел бросать один из своих кораблей без боя, но, учитывая шансы вытащить его из грязи до того, как на него налетят винтовые галеры, любой твердолобый флаг-офицер (а Лэнгхорн знал, что все флаг-офицеры Чариса казались одинаково твердолобыми) должен был стиснуть зубы, сжечь корабль и направиться в бухту Саут-Швей. Если не….

— Вы сами его видели, лейтенант? — спросил он, поворачиваясь обратно к Хейстингсу.

— Да, сэр. Я видел сам.

— Не могли бы вы разглядеть какие-нибудь детали?

— Не на таком расстоянии, сэр. Он почти кормой к нам, так что, черт возьми, прошу прощения, я мог видеть немного. У него действительно есть крен на левый борт; это одна из причин, по которой я уверен, что он сидит на мели. Но кроме этого — ну, этого и шхун и лодок вокруг него — я действительно ничего не видел.

— Понимаю. — Халинд на мгновение потер подбородок, затем снова посмотрел на паруса «Суорда» и резко вдохнул, прежде чем снова повернуться к флаг-капитану.

— Сигнал «Лансу», — сказал он. — Я хочу, чтобы капитан Снилинг продолжал приближаться, пока не сможет получше рассмотреть нашего друга в грязи. В частности, я хочу знать, сколько у него вооруженных палуб. — Он увидел, как глаза Маджирса сузились в понимании и предположении, но флаг-капитан не перебивал, ожидая продолжения. — После того, как подадите сигнал Снилингу, поднимите номер Шестьдесят Три.

— Есть, есть, сэр!

Маджирс коснулся груди в знак воинского приветствия и отвернулся, чтобы начать отдавать приказы. Словарь сигналов королевского доларского флота оставался довольно примитивным по сравнению с тем, который был разработан для имперского чарисийского флота, но номер шестьдесят три был присвоен одному из заранее спланированных — и хорошо отработанных — боевых планов галерного флота.

В то время как «Ланс» продолжал двигаться к «чарисийцам» на своей максимальной скорости, развивая почти восемь узлов, несмотря на порывистый ветер, необходимые сигналы взлетели на верхушку мачты «Суорда», плывущего на полном ходу под парусами и полностью укомплектованными обоими кривошипными валами. За кормой остальные четырнадцать винтовых галер замедлили ход, собираясь в четыре колонны, две из трех кораблей и две из четырех, и начали выстраиваться в узор, выровненный, как четыре пальца вытянутой руки. «Суорд» был первым кораблем в колонне из четырех кораблей в позиции «безымянный палец», и когда строй успокоился, Маджирс снова повел всю эскадру вперед, немного более степенно, чем «Ланс», но все же быстрее, чем мог бы справиться любой чисто парусный корабль.

Помогает то, что мы все тоже покрыты медью, — подумал Халинд, с глубоким удовлетворением наблюдая, несмотря на ощущение пустоты и пения в животе, как его хорошо обученные экипажи направляются к врагу. Ловкость и скорость — это будет нашим настоящим оружием сегодня, хотя стопятидесятифунтовые пушки тоже не помешают.

Три массивных орудия, установленные в бронированном каземате каждой винтовой галеры, весили по четыре тонны, не считая лафетов, и стреляли снарядами калибром десять дюймов. Каждый раз, когда одно из них стреляло, отдача была достаточной, чтобы у человека могли буквально вылететь зубы. Это также достаточно серьезно сказывалось на корпусе, и Халинд приказал, что пушки должны были стрелять по отдельности — последовательно, а не одновременно, — а облако дыма могло задушить дракона, но их поражающая сила была невероятной. Он не знал, пробьют ли они один из броненосцев чарисийцев, но он видел, что они делали с небронированными галеонами, не говоря уже о каменных стенах или других удобных препятствиях, во время пробных стрельб. Он сомневался, что у них будет какая-либо возможность использовать лонжеронные торпеды, которые несла каждая винтовая галера в дополнение к пушечному вооружению, но он также сомневался, что они им понадобятся.

— Сигнал от «Ланса», сэр, — сказал ему лейтенант Трейвир. Халинд оторвался от своих мыслей, и улыбка его флаг-лейтенанта, казалось, расколола его лицо. — Дозорные капитана Снилинга хорошо все разглядели, адмирал! Он показывает только одну линию орудийных портов.

Халинд улыбнулся в ответ, и капитан Маджирс удивленно посмотрел на него.

— Как вы догадались, сэр?

— На самом деле это была скорее надежда, чем предположение, Алфрид, — признался Халинд. — Тем не менее, если бы я был тем, кто там командует, я бы не болтался без дела, если бы у меня не было действительно веской причины. У них полно обычных галеонов — видит Бог, они взяли достаточно призов в Марковском море и на Итрии! — так что это почти наверняка был один из их бомбардировочных кораблей.

— Или «броненосец», сэр? — Карие глаза Маджирса сверкнули, и Халинд покачал головой.

— Давай не будем слишком жадничать, Алфрид. Если Лэнгхорн счел нужным предоставить нам бомбардировочный корабль, для меня этого достаточно.

— Но если это броненосец, сэр? — Маджирс настаивал, и улыбка адмирала была намного, намного холоднее, чем у его флаг-лейтенанта.

— Что ж, в таком случае, Алфрид, я думаю, нам пора воспользоваться возможностями, которые посылает нам Бог.

— Все эвакуировались, сэр. Все, кроме вас и вашей команды.

Лейтенант Килман не упомянул ни себя, ни Эдуирда Мулкейхи, артиллериста «Тандерера», — с мрачным юмором отметил Абат.

— В таком случае, Дейвин, я думаю, тебе и мастеру Мулкейхи тоже пора быть за бортом, — сказал он.

— Если вам все равно, сэр Брустейр, я уйду в то же время, что и вы, — категорично ответил Килман.

Абат подумал, не отдать ли ему прямой приказ, но потом посмотрел на лицо своего первого лейтенанта и передумал. Взгляд на Мулкейхи показал то же упрямство — и несчастье — и капитан пожал плечами.

— Очень хорошо, тогда мы все уйдем вместе, — сказал он и махнул двум своим подчиненным в сторону входного порта.

Килман жестом приказал Мулкейхи идти первым, и артиллерист начал спускаться по планкам, прикрепленным к высокому борту «Тандерера», к едва покачивающемуся катеру, лежащему с подветренной стороны броненосца. Абат посмотрел ему вслед, затем увидел, как Килман начал тот же спуск. Он сам подошел к входному порту и в последний раз оглядел пустынную палубу своего корабля глазами, которые почему-то отказывались фокусироваться. Он сердито потер их и глубоко вздохнул.

Это моя вина, — резко подумал он. — Это все моя вина. Вся операция была моей идеей, а потом я повалил ее в грязь. — Уголком сознания он понимал, что несправедлив к себе, но остальной части его самобичующего мозга было все равно. — Следовало выбросить орудия вчера, вытащить его прошлой ночью. Но, нет! Я был так чертовски уверен, что у меня будет время. Ублюдки не должны были быть здесь до завтра, но я должен был помнить, что чарисийцы не единственные, кто может двигаться быстро, когда им нужно, и им не нужно было беспокоиться о ветре, пока они это делали.

Агустас Саламн, его рулевой, тихо позвал снизу, и Абат стряхнул с себя горькие мысли. Он вылез через входной порт и сам начал спускаться по планкам, остановившись в шести футах ниже уровня палубы, пока нащупывал свечу Шан-вей в кармане туники. По крайней мере, ветра было слишком мало, чтобы погасить пламя, — подумал он и чиркнул свечой о броню корабля. Она с шипением ожила, и он приложил ее к длинному медленному фитилю, свисающему с бока «Тандерера».

Маленькое пятнышко огня поднялось вверх по фитилю в виде тонкой струйки дыма, неуклонно прокладывая себе путь к месту встречи с погребом броненосца.

Просто мне так повезет, что проклятый шнур погаснет.

Он подумывал о том, чтобы забраться обратно на борт и приказать Саламну отойти, пока он не убедится, что шнур достиг цели. К сожалению, он сомневался, что это был тот приказ, которому рулевой подчинился бы, а Килман был еще большей проблемой.

Кроме того, Мулкейхи знает свое дело, — сказал он себе, — и он знает, насколько это важно. Вот почему он установил пять отдельных шнуров.

Абат задержался ровно настолько, чтобы увидеть, как поднимающийся огненный глаз достигает точки соединения этих пяти шнуров и с шипением проходит вдоль каждого из них. Один из них наверняка доберется до погреба, — сказал он себе и спрыгнул в ожидающую лодку.

— Хорошо, Агустас. — Его голос был резким, сердитым, хотя он был уверен, что Саламн знал, что гнев направлен не на него. — Уведи нас отсюда.

— Есть, есть, сэр, — тихо сказал Саламн, затем повысил голос. — Вы слышали адмирала, ребята. Работайте спиной!

Гребцы знали, куда ведут эти шнуры, и не нуждались даже в самом малом напоминании. Лопасти весел глубоко вонзились в воду, и катер понесся к одной из ожидавших его шхун.

Сэр Брустейр Абат сидел лицом к корме, наблюдая за своим великолепным броненосцем, который лежал одинокий и покинутый позади своей убегающей команды, а пять огненных червей прогрызали себе путь в его внутренности.

— Это броненосец, клянусь Лэнгхорном! — недоверчиво пробормотал себе под нос капитан Тимити Снилинг. Сейчас КЕВ «Ланс» был достаточно близко к отмели Шингл, чтобы он мог быть уверен в этом, каким бы невероятным это ни казалось. И еретики явно покинули корабль, что означало: — Должно быть, они подожгли взрыватель, сэр.

Снилинг оглянулся через плечо на Алдаса Жэксина, артиллериста «Ланса». Жэксин был по меньшей мере в два раза старше Снилинга, но он был старшиной, а не офицером с присвоенным королем званием, поэтому он никогда не будет командовать кораблем королевского доларского флота. Однако это не означало, что его мозг не был таким же острым, как у любого другого человека, и Снилинг полностью осознал, насколько ценным ресурсом были Жэксин и его опыт.

И он не сказал ничего такого, чего Снилинг уже не понял для себя. С другой стороны….

— Но какой длины шнур? — спросил он. — Вот в чем вопрос, не так ли?

— Чертовски коротко для того, о чем вы думаете, сэр, — прямо сказал Жэксин. — В противном случае они держались бы к нему поближе.

Снилинг знал, что артиллерист почти наверняка прав. Сидящий на мели чарисийский корабль все еще находился на расстоянии по меньшей мере двух тысяч ярдов, а ближайшая вражеская шхуна была на тысячу ярдов дальше от него, чем «Ланс», на дальней стороне отмели. Фактически, вся эскадра еретиков направлялась вверх по проходу Эгг-Дроп прямо от броненосца. Снилинг очень сомневался, что они стали бы делать что-либо подобное, если бы думали, что в аду Шан-вей есть хоть один шанс, что кто-нибудь сможет доставить абордажников на корабль до того, как фитиль, несомненно, горевший на пути в его погреб, приведет к его разлету на куски. Еретики они или нет, никто из тех, кто был в битве при Харчонг-Нэрроуз, или кто видел состояние сражавшихся там кораблей после этой битвы, никогда бы не допустил ошибку, усомнившись в мужестве чарисийцев, а чарисийцы должны были даже лучше, чем Снилинг, знать, насколько важна такая награда, как один из их броненосцев.

Не было никаких сомнений в том, что сделал бы чарисийский капитан, прежде чем покинуть такой корабль. К сожалению, у Тимити Снилинга не было никаких сомнений в том, что он все равно должен был делать.

— Держи курс, — сказал он рулевому и посмотрел на лейтенанта Сивирса, своего первого помощника. — Спускай гичку. Мне нужна команда добровольцев — настоящих добровольцев, Элик, и убедись, что они понимают, для чего они работают добровольцами.

— Они спускают лодку, сэр, — тихо сказал Дейвин Килман, опуская свою двойную трубу и глядя на Абата.

— Бесстрашные ублюдки, — пробормотал Абат с горьким хмурым выражением, далеким от его обычного выражения. Затем он повысил голос. — Капитан Купир!

— Да, сэр?

Капитан-лейтенант Эйзак Купир, командир КЕВ «Соджорн», был таким же эмерэлдцем. К тому же он был едва не вдвое моложе Абата и обладал той корсарской уверенностью, которая требовалась командиру шестнадцатипушечной шхуны. Однако между «уверенностью» и «безрассудством» была разница, и юный Купир продемонстрировал, что это различие он уловил. Команда корабля «Тандерер» была разделена между тремя шхунами эскадры, и «Соджорн» взял на борт последние шестьдесят солдат и офицеров. Он был забит до самых бортов — на этот раз фраза была верна буквально, а не фигурально — и низко сидел в воде со всей дополнительной массой, и у него, очевидно, не было никакого желания подвергать эту уязвимую, хрупкую цель обстрелу тяжелых орудий на борту быстро приближающейся винтовой галеры.

Что не означало, что он все равно не сделал бы этого, если бы пришлось.

— Освободите шарнирную опору, капитан, — решительно сказал Абат. — Она может понадобиться нам.

— Теперь ты командуешь, Элик, — сказал Снилинг, когда последний из добровольцев спустился в лодку, буксируемую рядом. — Не приближай ее ближе чем на тысячу ярдов. Это приказ.

— Но, сэр!..

— У нас нет времени, — резко сказал Снилинг, пресекая протесты Сивирса, и сам направился к борту корабля. — И меня не интересуют никакие споры. Понял?

— Но… — снова начал Сивирс, затем оборвал себя.

Очевидно, не было смысла напоминать Снилингу, что такого рода безумные приключения были причиной того, что у капитанов были первые лейтенанты. Капитан понимал, как мало шансов попасть на борт этого броненосца вовремя, чтобы потушить все шнуры… и как велик был шанс, что он и вся команда его гички взорвутся из-за его проблем. И Тимити Снилинг согласился с графом Тирском: хороший офицер вел своих людей, а не гнал их.

— Понял, сэр, — вместо этого тяжело сказал он. — Тысяча ярдов. Благослови Лэнгхорн, сэр.

— Не скажу, что это было бы нежелательно.

Снилинг натянуто улыбнулся, один раз резко хлопнул Сивирса по плечу и спрыгнул за борт. Баковый гребец отцепился едва ли не до того, как ноги капитана коснулись шканцев, и рулевой повернул руль, резко отклоняясь от все еще движущейся винтовой галеры. Пятеро гребцов были наготове, и весла глубоко вонзились в воду, как только они оказались достаточно далеко от корабля.

Капитану не нужно было говорить им, как мало может быть времени, и они налегли на весла, как будто участвовали в одной из гребных гонок всего флота. Четыре или пять узлов обычно были реалистичной устойчивой скоростью для двадцатичетырехфутовой гички, но для коротких всплесков было возможно вдвое больше, и она рассекала воду, как кракен, разбрызгивая брызги, несмотря на легкий бриз и короткие, мягкие волны.

— Огонь!

«Соджорн» дернулся, когда установленная на шарнире прямо перед фок-мачтой тридцатифунтовая пушка изрыгнула пузырь пламени и облако дыма. Снаряд с визгом отлетел в сторону, прочертив белую линию поперек волн. Он промахнулся мимо доларской лодки с приличным отрывом, и сэр Брустейр Абат заставил себя стоять неподвижно вместо того, чтобы в отчаянии ударить кулаком по поручню шхуны.

Сироты «Тандерера» были набиты под палубами, как сардины, чтобы очистить палубу «Соджорна», и он подумывал о том, чтобы дать указание Купиру открыть огонь из своих бортовых орудий. К сожалению, карронады на бортах имели меньшую дальность стрельбы, и для их применения шхуне потребовалось бы приблизиться к цели не более чем на пятьсот ярдов или около того. Ее осадка была достаточно неглубокой, и она, вероятно, могла бы подобраться так близко, не опасаясь отмели, но уверенности в этом не было. Это также потребовало бы, чтобы она снова подошла к «Тандереру», что было бы достаточно рискованно, учитывая горящие взрыватели на борту. Возможно, что еще важнее, однако, это потребовало бы, чтобы она сблизилась с приближающейся винтовой галерой, и это было бы почти самоубийственно. Два судна были почти одинакового размера, и «Соджорн» был гораздо более мореходным и нес в два раза больше орудий, но в нынешних условиях он был намного медленнее «Ланса», и его орудия были бы фактически бесполезны, пока винтовая галера держалась носом к ней.

Абат нахмурился, когда доларская гичка, казалось, ускорилась. Ей оставалось пройти больше мили, но при ее нынешней скорости она достигнет «Тандерера» не более чем через десять-пятнадцать минут.

— Огонь!

Снилинг выругался, когда второй снаряд рассек волны прямо за кормой лодки, достаточно близко, чтобы обдать их всех брызгами.

— Удачный выстрел, ребята! — крикнул он, надеясь на Лэнгхорна, что так оно и было на самом деле.

Однако, если это было одно из нарезных орудий чарисийцев, удача, возможно, имела к этому очень мало отношения. В отчетах говорилось, что они были дьявольски точны, и в таких спокойных условиях, как сейчас, при таком малом движении корабля, чтобы сбить артиллеристов с толку…

— Тяни, ребята, тяни!

Раздался новый, более глубокий раскат грома, и он бросил взгляд назад на «Ланс», когда винтовая галера исчезла за густым облаком порохового дыма.

Брови Абата поползли вверх, когда винтовая галера выстрелила. Дальность стрельбы составляла по меньшей мере три тысячи ярдов, а доларский порох и артиллерийские снаряды уступали своим чарисийским аналогам. Несмотря на это, три массивных снаряда, прыгая по волнам, устремились к «Соджорну». Ни один из них не прошел ближе пятидесяти ярдов от своей цели… но они продолжали перепрыгивать с одного гребня волны на другой почти на пятьсот ярдов позади шхуны. Взрывов не было; либо это были ядра, либо их запалы были погашены. Если было последнее, то же самое, вероятно, произошло бы с любыми дополнительными снарядами, которые рикошетили в их цель, но Абат не видел причин, по которым они использовали снаряды. Снарядам такого размера не нужно было взрываться, чтобы нанести разрушительный урон шхуне.

И если эти ублюдки действительно хотят заманить нас в зону своего досягаемости, они, черт возьми, вполне могут это сделать, — мрачно подумал он, наблюдая, как винтовая галера рассекает волны.

По крайней мере, эти гигантские орудия должны были стрелять медленно, и орудийные расчеты Купира демонстрировали отработанную стрельбу, которая была отличительной чертой чарисийцев. Они делали по три прицельных выстрела каждые две минуты, и доларцам повезло бы, если бы они справились с половиной этой скорострельности.

С тремя орудиями против одного, конечно, — напомнил он себе.

Он вытащил карманные часы и проверил время.

— Давайте, ребята! Шевелите своими гребаными задницами! — крикнул Алдас Жэксин. — Мы нужны капитану, будь прокляты ваши глаза!

Лейтенант Сивирс был набожным человеком, и его странность во флотской службе заключалась в том, что он никогда не ругался. Однако в данном случае он не испытывал искушения упрекнуть стрелка «Ланса». Он стоял на юте винтовой галеры, разглядывая еретическую шхуну в подзорную трубу, внутренне возмущаясь приказом капитана Снилинга держать «Ланс» на расстоянии не менее тысячи ярдов от накренившегося броненосца. Максимальная дальность стрельбы его тяжелых орудий составляла чуть более двух с половиной тысяч ярдов. При таком штиле они могли бы рикошетным огнем дотянуться еще на тысячу или даже на полторы тысячи ярдов, но броненосец лежал почти прямо между ним и шхуной.

— Еще один румб влево! — рявкнул он.

— Есть, есть, сэр!

«Лэнс» отклонился немного дальше от броненосца, обходя его по дуге в тысячу ярдов по приказу капитана Снилинга. Существовали ограничения на дальность стрельбы его орудий, даже на лафетах, спроектированных Жуэйгейром, а угол наклона означал, что стопятидесятифунтовое орудие Сивирса с левого борта больше не могло стрелять по врагу, но это позволяло ему воспользоваться большей скоростью винтовой галеры — ей приходилось двигаться в два или три раза быстрее, чем шхуна, не нарушая лимита капитана.

Поворотное орудие «чарисийца» снова взревело, выпуская дым, который был темнее и намного коричневее, чем у «Ланса», и еще один снаряд вспорол воду, промахнувшись мимо гички чуть больше, чем на ее собственную длину.

— Достаточно, — сказал Абат.

Ему пришлось повторить это гораздо громче, прежде чем Купир услышал его и повернулся к нему лицом.

— Достаточно, капитан, — сказал тогда Абат. — Пора идти.

Выражение лица лейтенант-коммандера Купира стало упрямым. На мгновение Абату показалось, что он собирается возразить, но затем Купир посмотрел на рассекающую воду винтовую галеру и поморщился.

— Да, сэр, — тихо сказал он.

Сивирс хмыкнул со смешанным чувством удовлетворения и отвращения, когда чарисиец отвернул. Он более чем наполовину ожидал этого и был благодарен, что враг больше не мог обстреливать лодку капитана Снилинга на ее новом курсе. К сожалению, тот же курс также означал, что шхуна быстро выйдет из зоны досягаемости «Ланса». Он испытывал сильное искушение повернуть прямо за ней в погоню, но для этого ему пришлось бы пройти гораздо ближе, чем в тысяче ярдов от броненосца. Даже если бы это было неправдой, «чарисиец» находился на дальней стороне отмели Шингл. Во время прилива «Ланс» мог пройти прямо по илистой отмели; в данный момент он, вероятно, сел бы на мель, как только попытался пересечь ее.

— Крутой поворот, — приказал он. — Резко поверни на левый борт.

— Хороший парень, — пробормотал Тимити Снилинг, наблюдая, как «Ланс» отворачивает все дальше.

Молодой Сивирс опасно приблизился к установленному им пределу в тысячу ярдов, но он полагал, что не должен жаловаться на это, поскольку огонь «Ланса», вероятно, способствовал проблемам с артиллерией у чарисийцев. Когда эта угроза была устранена, Сивирс поступил разумно и увеличил расстояние между своим кораблем и огромной потенциальной бомбой, ожидающей на илистом дне.

Если бы у меня было чутье, которое Бог дал виверне, я бы делал то же самое, — подумал капитан. К сожалению, я этого не делаю.

— Вперед, ребята! — крикнул он. — Я думал, вы, ребята, умеете грести!

Двое запыхавшихся краснолицых гребцов оскалили зубы в свирепых ухмылках, и он ухмыльнулся в ответ, затем снова обратил свое внимание на броненосец. Теперь они были уже близко. Не более двух-трех минут.

— Да!

Элик Сивирс сорвал шляпу и помахал ею над головой, когда лодка капитана Снилинга прошла рядом с броненосцем. Ему не нужна была подзорная труба, чтобы узнать, кто первым поднялся на борт чарисийского корабля, и он оскалил зубы в свирепой ухмылке удовлетворения. Они сделали это! Теперь, если бы был только ти…

КЕВ «Тандерер» в последний раз оправдал свое имя.

Он исчез в огромной вспышке огня, дыма, брызг и грязи. Это был не один взрыв; это была цепочка из них, настолько близко друг к другу, что они звучали как одна дикая барабанная дробь взрывов. Обломки корабля описали дугу высоко над водой, вытягиваясь, падая обратно в море неправильным кругом белых брызг, а столб дыма возвышался на фоне неба, стоя в течение долгих, ужасных минут, прежде чем легкий ветерок начал рассеивать его.

Сэр Брустейр Абат со щелчком закрыл свои часы и вернул их в карман. Он стоял, глядя на погребальный костер своего корабля, пока дым не начал рассеиваться. Затем он глубоко вздохнул, встряхнулся и посмотрел на лейтенанта Килмана.

— Осталось меньше минуты, — тихо сказал он. — Напомни мне сделать комплимент мастеру Мулкейхи.

III

— Наши друзья все еще там, мастер Тримор? — спросил Карлтин Хейджил, когда Алин Тримор прошел мимо часового морской пехоты в дневную каюту КЕВ «Дреднот» со шляпой под мышкой.

На лбу светловолосого мичмана блестел пот, и Хейджил вытер пот со своего лба, когда юный Тримор вытянулся по стойке смирно. Люк в крыше каюты был открыт, установлены ветровые заслонки, кормовая дверь и люки — а также все внутренние дверные проемы и люки — были распахнуты настежь, и в каюте все еще было жарче, чем в аду Шан-вей.

— Боюсь, что так оно и есть, сэр. — Тримор поморщился. — На самом деле, дозорный думает, что за ними может быть по крайней мере один корабль. Хотя все ужасно туманно, сэр.

Хейджил недовольно хмыкнул в знак согласия и отодвинул свой стул от стола. Не то чтобы он находил рутинную бумажную работу увлекательной, и его потные руки прилипали к ней. Бумага, казалось, не хотела впитывать чернила, а чернила, казалось, были полны решимости все равно попасть ему на руки, так что черт с ними. Он разберется с этим позже… если ему будет абсолютно необходимо и он не сможет вместо этого найти полулегальный способ свалить это на Жэйсина Скривнира, своего клерка. Скривнир был преподавателем более пятнадцати лет, прежде чем поступить на флот после битвы при проливе Даркос, и Хейджил с чувством вины осознавал, что на клерка легло больше ответственности, чем он действительно заслуживал.

Конечно, я не чувствую себя таким уж виноватым из-за этого, — признал он. — Черт возьми, в любом случае, у Жэйсина это получается намного лучше, чем у меня!

Он потянулся к своей тунике, но потом передумал. Его достоинство выдержало бы выход на палубу в рубашке без рукавов, и, вероятно, на палубе был бы хоть какой-то ветерок, несмотря на высокие бронированные фальшборта «Дреднота». Будь он проклят, если пропустит что-нибудь из него, если таковой вообще будет.

— После вас, мастер Тримор, — хрипло сказал он, и мичман направился к двери каюты.

По крайней мере, на палубе действительно дул легкий ветерок. Это было не так уж много — как и ожидал Хейджил, семифутовые фальшборта блокировали большую его часть, — и полотно над головой казалось усталым, тяжело свисая с рей. Ветра не хватало, чтобы наполнить паруса, и он дул порывисто, слишком часто позволяя парусине провисать, чтобы душа Хейджила была спокойна. «Дреднот» установил настоящую гору холста… и это приносило чертовски мало пользы. На самом деле, он сомневался, что они делали намного больше трех узлов, хотя были установлены все паруса вплоть до бом-брамселей, а также лисели.

Он с отвращением посмотрел вверх. Если бы он мог найти место, чтобы положить один дополнительный кусок холста, не закрывая другой кусок, он бы, черт возьми, так и сделал. К сожалению, такового не было.

Он подошел к одной из кормовых угловых труб и поднял ее, и его губы сжались, когда он посмотрел на корму. Теперь не было никаких сомнений в том, что за «Дреднотом» следили. Верхняя часть подзорной трубы находилась не более чем в двадцати пяти футах над уровнем моря, но даже с такой низкой точки обзора он мог видеть марсели того, что должно было быть довольно большой шхуной, и что-то похожее на бриг в компании с ней. Они были еще ближе, чем вчера, и при таком легком ветре они могли легко нагнать более крупный и тяжелый броненосец.

Что они сделают с ним после того, как догонят, было другим вопросом, но он уже давно понял, что у них должны быть друзья. Если бы они этого не сделали, по крайней мере, один из них побежал бы сообщить о курсе и местоположении чарисийского нарушителя.

По ту сторону этого горизонта есть что-то неприятное, Карлтин, мой мальчик, — сказал он себе. Эти ублюдки с кем-то разговаривают, даже если отсюда мы не смогли засечь ни один из их сигналов. И кто бы это ни был, он не стал бы преследовать тебя, если бы не решил, что сможет что-то сделать с тобой после того, как догонит!

Ему не очень понравилась эта мысль. С другой стороны, только потому, что кто-то думал, что он достаточно велик, чтобы выполнить работу, не обязательно означало, что он был таким. Доларцы не раз откусывали больше, чем могли прожевать, и не было причин думать, что этот раз будет чем-то отличаться.

— Палуба, эй! — Зов донесся с фок-мачты. — Стрельба! Стрельба с юго-юго-востока!

— Черт бы побрал эти гребаные галеры! — коммандер Брикстин Данвирс зарычал, когда над водой прогрохотали новые выстрелы.

— Ублюдки чертовски ловчее, чем я когда-либо думал, — с горечью согласился Данел Макнил, его первый лейтенант. Они стояли на квартердеке КЕВ «Истуинд», наблюдая, как дым от орудий доларцев медленно стелется по ветру, как затерянная шерстистая полоса тумана, а над головой припекало солнце.

— И еще быстрее.

Тон Данвирса был еще более горьким, чем у Макнила. Он командовал «Истуиндом» почти полтора года и гордился своей шхуной. Она была быстрой, маневренной, и ее шестнадцать тридцатифунтовых карронад и пара тридцатифунтовых поворотных орудий наносили сокрушительный удар, особенно стреляя разрывными снарядами. Он нежно любил ее, и она никогда не подводила его, никогда не колебалась перед любым требованием, которое он предъявлял к ней. Но в то время как она едва пробиралась под каждым клочком парусины, который он мог натянуть, проклятые винтовые галеры — галеры, черт возьми! — преследовали ее по крайней мере в два раза быстрее, чем ее собственная лучшая скорость.

— Наша очередь следующая, — сказал он лейтенанту. — Передайте приказ зарядить карронады снарядами. Мы будем использовать снаряды из шарниров, чтобы пробить их чертову броню, пока они приближаются, но если у нас будет шанс попасть в чертово железо, я хочу, чтобы эти ублюдки пострадали.

Сэр Брустейр Абат стоял на квартердеке КЕВ «Броудсуорд» и наблюдал, как с КЕВ «Рестлес» внезапно повалил дым. Безжалостно преследующие винтовые галеры подобрались достаточно близко, чтобы вступить в бой со шхуной Жерико Кумингса почти два часа назад. Говорилось что-то нелестное о артиллерии королевского доларского флота, когда им потребовалось более девяноста минут, чтобы нанести свой первый удар. Однако после этого, когда в зону досягаемости попало больше кораблей, попадания последовали быстро, несмотря на низкую скорострельность, что, несомненно, отражало массу орудий винтовых галер. По словам сейджина Дэйджира, они установили чертовски массивные пушки в своих бронированных казематах, и он был почти уверен, что по крайней мере одна из них взорвалась. Что-то определенно было похоже на мощное попадание по одному из доларцев перед тем, как судно взорвалось, и было крайне маловероятно, что это был чарисийский снаряд.

Он почувствовал волну мстительного удовлетворения, когда взорвалась галера, но до сих пор обменный курс был полностью в пользу доларцев. Их единственной потерей была эта взорвавшаяся галера, и это было намного меньше, чем он мог сказать о своей эскадре. В дополнение к «Тандереру» он потерял «Рестлес» и его побратима, корабль «Фоум», и, если не случится чуда, к ним вскоре присоединится «Истуинд». По крайней мере, низкая скорость, вызванная жалким подобием бриза, позволила лодкам, курсирующим между другими кораблями эскадры, перераспределить моряков «Тандерера» среди остальных его галеонов. Он не потерял их всех вместе с экипажами шхун, что не делало его ни на йоту счастливее при мысли обо всех людях, которых он потерял.

И если не поднимется ветер, пройдет не так уж много времени, прежде чем ты начнешь терять что-то немного большее, чем шхуна, — жестко сказал он себе.

Все инстинкты требовали, чтобы он перестал бежать, изменил курс и пошел навстречу винтовым галерам со своими гораздо более тяжеловооруженными галеонами. Если бы он уже не потерял «Тандерер», он, вероятно, уступил бы этому требованию, но холодная логика подсказывала ему, что даже тогда это было бы ошибкой. Теперь, когда «Тандерер» погиб, «Файсторм» и «Кэтестрэфи», два его бомбардировочных корабля, были единственными кораблями, которые, вероятно, могли пробить броню винтовых галер. Остальные будут мишенями, а не военными кораблями, если только они не смогут каким-то образом обойти доларцев с флангов и избежать этой брони. И это, к сожалению, было тем, чего они никак не могли делать в погодных условиях, позволявших им двигаться со скоростью не более трех узлов, в то время как винтовые галеры могли развивать вдвое большую скорость… по меньшей мере.

Нет. Нет, он должен был выдерживать дистанцию так долго, как только мог, надеясь, что поднимется ветер, надеясь, что он сможет избежать их до наступления темноты, а затем, возможно, ускользнет от них. Его горько раздражала необходимость избегать боевых действий с таким малочисленным противником, но имперский чарисийский флот сам продемонстрировал, что размер и боевая мощь не всегда являются синонимами.

Он начал вытаскивать свои часы, но вместо этого заставил себя взглянуть на солнце, вместо того чтобы смотреть на циферблат и демонстрировать свое беспокойство любому, кто наблюдал за ним. По крайней мере, еще пять часов, подсчитал он и оглянулся на приближающиеся винтовые галеры.

Они окажутся в пределах досягаемости его самого дальнего галеона не более чем через три часа, и что он сделает потом?

— Это уже три их шхуны, сэр! — ликующе объявил капитан Маджирс, пока разбитый, разорванный корпус КЕВ «Истуинд» извергал пламя и дым. — Мы догоним их галеоны через час или два.

По крайней мере, некоторым из команды чарисийцев удалось добраться до шлюпок после того, как удары снарядов не менее трех винтовых галер эскадры подожгли шхуну, и Поэл Халинд был так же рад, что они это сделали.

Или я рад больше? Однажды у нас уже были пленники-чарисийцы. Если я заберу этих людей домой, что Ливис собирается с ними делать? В прошлый раз они застряли у него в зобу сбоку, и почему-то сомневаюсь, что на этот раз передача их Клинтану пройдет легче.

К счастью, это было не его решение, — сказал он себе, стараясь не чувствовать себя трусом. — И Маджирс был прав; они скоро будут достаточно близко, чтобы вступить в бой с убегающими галеонами, хотя он подозревал, что оценка его флаг-капитана была, по крайней мере, немного чересчур оптимистичной.

До сих пор броня винтовых галер хорошо противостояла огню чарисийцев. Насколько он мог судить, ни один снаряд или ядро еще не пробили ее, хотя он не мог полностью исключить это в случае «Пайка». Однако, учитывая время взрыва, казалось более вероятным, что катастрофически разорвалась одна из стопятидесятифунтовых пушек «Пайка». Доларские оружейники значительно улучшили качество своей продукции, но орудия десятидюймового калибра были пределом того, что они могли сделать, а чугун все еще был гораздо более хрупким, чем бронза или сталь. Орудия, отлитые для строительства дополнительных винтовых галер в Горате, будут иметь обвязку, подобную армейским орудиям Фалтина. Хотелось бы надеяться, что это улучшит ситуацию, но на данный момент ему и его людям приходилось сражаться тем оружием, которое у них было.

И, по крайней мере, ты не будешь стрелять в них двойными зарядами, как поступил бы с одним из их броненосцев, — мрачно напомнил он себе и покачал головой.

«Ланс» прошел достаточно близко к «Суорду», чтобы лейтенант Сивирс сообщил Халинду, что случилось с Тимити Снилингом. Он будет скучать по капитану Снилингу. Он был третьим по рангу офицером эскадры, и Халинд хорошо его знал. Он не ожидал ничего меньшего от Снилинга, учитывая даже малейшую возможность захватить один из броненосцев целым и невредимым. Что вряд ли станет большим утешением для вдовы капитана и двух маленьких детей.

— Давайте снизим темп, капитан Маджирс, — сказал он. Флаг-капитан казался немного удивленным, и адмирал пожал плечами. — При таком ветре мы быстрее, чем они, даже без кривошипов, — отметил он. — Мы догоним их задолго до наступления сумерек, что бы ни случилось, и я бы предпочел, чтобы «пешеходы» были как можно более свежими, когда мы это сделаем, так что переходите на стандартный темп.

— Сэр! Сэр Брустейр!

Абат обернулся, когда лейтенант Жэксин окликнул его по имени. Второй лейтенант «Тандерера» занял вызванную болезнью вакансию в подчинении капитана Тидвайла Жэксина, когда Абат и двадцать пять человек из экипажа броненосца поднялись на борт шестидесятипушечного галеона. Теперь лейтенант указал на грот-мачту «Броудсуорда».

— Капитан Пимбиртин только что подал сигнал, сэр! Это «Дреднот»!

— Что? — Абат моргнул.

«Виндикейтор» Ливилина Пимбиртина вел свою линию галеонов, если можно было назвать «линией» неопрятный, сбившийся в кучу строй — лучшее, что могли сделать даже чарисийские капитаны в условиях такого случайного ветра. Любой сигнал от него должен был быть передан по крайней мере через два других корабля, чтобы достичь «Бродсуорда», здесь, в тылу этого формирования. Это была его первая мысль. Затем до него дошло название корабля.

— Это «Дреднот», — повторил Жэксин, сверкая глазами. — Это капитан Хейджил! Капитан Пимбиртин считает, что он встретится с нами в течение четырех или пяти часов.

— Ну, черт возьми, — мягко сказал Карлтин Хейджил, глядя на письменную копию послания сэра Брустейра Абата.

В каком-то смысле он действительно хотел, чтобы эмерэлдец подождал, а не передал новости по сигналу, где их мог прочитать каждый сигнальщик с подзорной трубой и, несомненно, поделиться ими со своей корабельной командой. Он поморщился от собственной мысли. Было не похоже на то, что вся остальная эскадра Абата уже не знала, не так ли? И Абат был чертовски прав в том, что важнее было как можно быстрее получить в свои руки известие о потере «Тандерера», чем беспокоиться о том, как его сообщение может повлиять на людей, которые уже знали об этом.

Хотел бы я свалить все это на него, — мрачно подумал Хейджил. — Впрочем, это не его вина — на его месте я делал бы точно то же самое на каждом шагу. Но сейчас мы в адской неразберихе, и я старший. По крайней мере, этот чертов ветер немного усилился. Конечно, это повлекло за собой свои собственные небольшие осложнения, не так ли?

Относительное старшинство на самом деле было не тем, о чем он думал много времени, следуя за Абатом по направлению к бухте Хаскин, но сейчас он не мог не думать об этом. Абат был младше его. Это означало, что ему решать, что они собираются делать, а хороших вариантов для выбора что-то не попадалось.

Он бросил сообщение на стол и посмотрел поверх него на лейтенанта Стадмейра. Линзы очков лейтенанта заблестели, когда солнечный луч нашел окно в крыше и проник в полумрак дневной каюты.

— Адский беспорядок, Данилд.

— Можно сказать и так, сэр, — согласился Стадмейр. — У меня есть последние данные, если они вам нужны?

— Может, лучше расскажешь мне. — Хейджил пожал плечами. — Я все равно скоро узнаю.

— Ну, в таком случае, с верхушки мачты насчитывается по меньшей мере двадцать пять галеонов. Однако за ними скрывается что-то еще; мы просто не можем понять, сколько именно.

— Они все еще нагоняют?

— Я так не думаю, сэр, и мастер Джилмин согласен. — Настала очередь Стадмейра пожать плечами. — Они, должно быть, принесли с собой ветер для компенсации. Теперь, когда у нас тот же ветер, полагаю, что мы действительно снова немного отрываемся.

— Но если ветер не усилится еще сильнее, мы все равно будем чертовски медленнее, чем эти чертовы винтовые галеры, — указал Хейджил. — И это много галеонов, Данилд.

— Да, сэр. Так и есть.

Хейджил хмуро посмотрел на карту, но и там не было ответов.

Если бы это был только Росейл и эскадра Земли Джека позади него, тогда это были бы уцелевшие галеоны Абата плюс «Дреднот» против не более двадцати — двадцати пяти доларцев. Шансы невелики, но не так уж плохи, чтобы доларцы справились с «Дреднотом», возглавляющим линию чарисийцев. Но если бы Росейл объединился с эскадрой Рейсандо из залива Сарам, на него могло обрушиться по меньшей мере сорок или пятьдесят галеонов… и винтовые галеры были прямо перед ним. Ветер поднялся не настолько, чтобы создать для них какие-либо проблемы — пока нет, — и он оказывался зажатым между ними и превосходящим числом обычных галеонов.

Это была невыигрышная ситуация.

Он сложил руки за спиной и начал расхаживать по каюте, потирая повязку на пустой глазнице указательным пальцем и размышляя о том, насколько авантюрными, вероятно, будут эти винтовые галеры ночью. Они были меньше, чем чарисийские галеоны, ближе к воде и, несомненно, их было труднее разглядеть. Почувствуют ли они себя воодушевленными этим и попытаются ли на самом деле проникнуть в его строй под покровом темноты? Вот что бы он сделал на их месте — подобрался поближе и расстрелял в упор из этих тяжелых орудий. Может быть, даже попробовал бы пробежаться с этими «лонжеронными торпедами», если они взяли их с собой.

Но, несмотря на свою репутацию самца-дракона с зубной болью, Карлтин Хейджил действительно думал, прежде чем прыгнуть прямо в огонь. Во всяком случае, иногда, и сейчас было чертовски подходящее время для того, чтобы сначала подумать. И не предполагая, что другой парень сделает то, что он сделал бы в такой же ситуации.

Он прекрасно понимал, что склонен быть более агрессивным, чем большинство. Не у всех было такое желание атаковать, как у него, и эти винтовые галеры только что доказали, что они представляют собой самую близкую к выигрышной карту, которую еще не придумал ни один из противников имперского чарисийского флота. Правда, их нынешний успех во многом был обязан тому факту, что они оказались в идеальных погодных условиях. Если бы Абату дали для работы живой бриз, который позволил бы его более тяжелым галеонам маневрировать, одновременно затрудняя движение более хрупких галер, все могло бы быть по-другому. Во-первых, он, вероятно, не стал бы уничтожать «Тандерер» и убегать. Но это было в мире того, что могло бы быть; в мире, который был на самом деле, он поступил совершенно правильно, что, к сожалению, с тех пор слишком ясно продемонстрировали винтовые галеры. Пока что они стоили эскадре Абата — теперь эскадре Хейджила, предположил он, — четырех шхун и пятидесятичетырехпушечного галеона КЕВ «Сикл».

Он остановился, на мгновение уставившись на установленный на переборке барометр, затем снова зашагал.

По лаконично сформулированному сигналу Абата трудно было сказать наверняка, но это звучало так, как будто Рейманд Тобьейс, капитан «Сикла», намеренно повернул обратно в гущу преследующих доларцев, как только понял, что его все равно настигнут. Если бы был ветер, у него было бы больше возможностей. Его корабль был разнесен в пыль тяжелыми снарядами винтовых галер и в конце концов загорелся, как и многие деревянные корабли, когда снаряды начали разрывать его на части. Однако в процессе Тобьейс заставил их сосредоточиться на нем, маневрируя, чтобы держать свои бронированные казематы напротив его орудий, а не обтекать его и преследовать другие корабли Абата. Они не осмелились подставить свои уязвимые фланги его артиллеристам, и Хейджил задался вопросом, как трудно было Абату удержаться от попытки прийти на помощь «Сиклу». Он знал, как тяжело это было бы для него, и обнаружил, что уважает решение Абата не нападать на винтовые галеры еще больше, потому что он это сделал.

Возможно, он и уничтожил бы парочку из них, но не в том случае, если бы доларцы сражались умно. Они приблизились к «Сиклу» только потому, что могли. Если бы Абат попытался сосредоточить свои галеоны против них, они бы отступили, оставаясь на расстоянии, где он не мог надеяться стрелять ни во что, кроме их брони. И знают они об этом или нет, он знает, что происходит у меня за спиной.

Но ключевым моментом было то, что винтовые галеры забили «Сикл» до смерти менее чем за сорок пять минут ближнего боя… и сами не потеряли ни одной.

Он снова перестал расхаживать и вернулся к карте, впившись в нее взглядом.

— Ветер собирается усилиться, — сказал он.

Данилд Стадмейр моргнул, глядя на него. Это был не вопрос и не молитва. Это было утверждение, и Хейджил оскалил зубы, когда поднял глаза и поймал выражение лица лейтенанта.

— Я еще не сошел с ума, — сказал он, — но барометр падает, а ветер усиливается уже последние три часа. Не так уж много, согласен, но он неуклонно усиливается, Данилд, и температура тоже падает. Я бы отдал одно из своих яиц за хороший сильный шторм, но уверен, что Шан-вей не собирается на это рассчитывать. Однако думаю, что этого будет достаточно, чтобы мы могли танцевать с гребаными винтовыми галерами. Не знаю, что они будут делать, если это произойдет. Маловероятно, что они просто развернутся и отправятся домой после того, как зашли так далеко, но что бы они ни делали, они не смогут делать это так хорошо, как раньше. Вероятно, у них тоже не будет и близко такого преимущества в скорости.

— Если поднимется ветер, сэр, — уступил Стадмейр.

— Ну, если этого не произойдет, мы так облажались, что все остальное не будет иметь значения, — ответил Хейджил. — Так что я собираюсь выяснить, что так и будет. О, — он махнул рукой, — я допускаю вероятность того, что этого не произойдет, но ты так же хорошо, как и я, знаешь, что если этого не будет, все планирование в мире не изменит того, что случится. Насколько я понимаю, мы вполне могли бы планировать все к лучшему.

— С этим не поспоришь, сэр, — согласился Стадмейр.

— Конечно, «лучший» не всегда так чертовски хорош, не так ли? — Хейджил еще некоторое время сердито смотрел на карту, затем снова посмотрел на своего лейтенанта. — Даже если винтовые галеры более или менее не в себе, у нас все равно остается Росейл. Скорее всего, они оба будут у нас на заднице, если предположить, что каждый из них догадается, что другой там. Скорее всего, они понятия не имеют об этом — пока — но вы можете быть чертовски уверены, что это скоро изменится, когда они подойдут достаточно близко, чтобы услышать выстрелы друг друга.

Он сделал паузу, и Стадмейр кивнул в мрачном согласии.

— Ну, в таком случае нам нужно послать несколько сигналов, и это займет некоторое время, потому что нам придется многое произносить по буквам вместо того, чтобы полагаться на словарный запас, — сказал Хейджил. — И мы должны передать их все до того, как станет слишком темно, чтобы Абат мог их прочитать, так что давайте позовем сюда Жэйсина и мастера Тримора и начнем придумывать, что ему сказать.

IV

— Это сработает, сэр?

Глаза Данилда Стадмейра были спокойны, и в тихом голосе лейтенанта не было никаких сомнений. В нем чувствовалась явная, острая, как нож, напряженность и, возможно, более чем легкое сожаление, а также стальная целеустремленность, но то, что звучало наиболее отчетливо в тот момент, было искренним любопытством и чем-то почти похожим… на каприз.

— Не знаю, — так же честно ответил капитан Хейджил, затем улыбнулся короткой свирепой улыбкой. — Ветер на самом деле даже немного лучше, чем я ожидал, но я просто не знаю. Тем не менее, думаю, что это, по крайней мере, станет тем, что граф Шарпфилд любит называть «неприятным опытом» для ублюдков. Вытащим мы кого-нибудь или нет, хотя…

Он пожал плечами, и Стадмейр кивнул. Затем он коснулся груди в воинском приветствии и направился к своему обычному боевому посту у подножия грот-мачты.

Хейджил проводил его взглядом, затем взглянул на бледные полосы, начинающие появляться на восточном небе. В этих широтах рассвет наступал сразу после первых просветов, и он потратил мгновение, надеясь на всех архангелов, что большинство кораблей чарисийцев будет, по крайней мере, примерно там, где он надеялся увидеть их. Честно говоря, это было маловероятно, учитывая трудности, с которыми сталкивались парусные корабли, просто находя друг друга, не говоря уже о том, чтобы следить друг за другом в кромешной тьме безлунной ночью, но он мог надеяться.

Ему удалось передать свои сигналы до наступления темноты, и капитан Абат их принял. Учитывая то, что он знал об Абате, Хейджил был уверен, что другому капитану не понравились его приказы, но все было слишком плохо. Хейджилу тоже не очень нравилась его собственная часть предложенного плана сражения. На самом деле, он отдал бы все, что только мог вообразить, чтобы избежать этого.

Он глубоко вздохнул и еще раз оглядел безукоризненно чистую и опрятную палубу «Дреднота», понимая, как сильно он любит этот корабль и его команду. Затем он кивнул Амбросу Ливкису, корабельному капеллану.

— Думаю, пришло время, отец, — тихо сказал он, его голос почти затерялся в звуках ветра и воды, и младший священник-бедарист кивнул и подписал себя скипетром Лэнгхорна.

— Давайте помолимся, сыновья мои! — призвал он. На палубе воцарилась тишина, если не считать того же самого шума ветра и волн, и одинокая виверна просвистела где-то в темноте над кильватерной полосой корабля, когда головы были обнажены и склонены, и он поднял руки в благословении. — О Боже, мы просим Твоего благословения на нас в этот день, когда мы сталкиваемся с врагами Твоей воли. Битва будет тяжелой. Потери будут тяжелыми, а мы всего лишь смертны. Мы очень боимся того, к чему мы призваны, но мы знаем, что мы должны делать, и мы встречаем это лицом к лицу, поддерживаемые знанием того, что Ты будешь с нами, чего бы это ни стоило, и что нет лучшего дела, за которое могли бы бороться те, кто любит Тебя. Будь с нами в темной долине смерти, как Ты всегда с нами, и прими в Свои любящие объятия тех, кто в этот день отдает свои жизни ради Твоего служения. Аминь.

— Восход солнца через двадцать минут, сэр, — сказал лейтенант Трейвир.

Поэл Халинд кивнул, и флаг-лейтенант протянул ему чашку горячего чая. Ночи в заливе Хаскин редко можно было назвать «холодными» — они находились менее чем в пятистах милях ниже экватора, — но темнота была прохладной и ветреной, и адмирал с благодарностью сделал глоток. В течение ночи ветер неуклонно набирал силу. К этому времени с северо-запада дул сильный ветер, поднимая четырехфутовые волны. Этого было недостаточно, чтобы беспокоить его — по крайней мере, пока. Что действительно беспокоило его, так это то, что западный ветер нес облака на своем дыхании. Звезды на западе неуклонно исчезали в течение последних нескольких часов, а барометр все еще падал.

«Суорд» неловко перекатывался, когда он двигался по более крутым волнам, и остальная часть его эскадры была рядом с ним. Халинду не нравилось прерывать бой, чтобы собрать свой строй, но иногда осторожность действительно была лучшей частью доблести. Вчера он догнал чарисийские галеоны позже, чем ожидал, и винил себя в том, что раньше снизил темп винтов, чтобы дать отдых своим «пешеходам». Ветер поднялся быстрее, чем он ожидал, что позволило чарисийцам развить большую скорость. В сочетании с его собственным решением это растянуло время, пока его корабли не смогли приблизиться к тяжеловооруженным галеонам, а решение КЕВ «Сикл» повернуть прямо на преследующие галеры растянуло его еще больше.

Бронированные казематы винтовых галер подверглись суровому испытанию, когда галеон выпускал по ним двадцатипятипушечные залпы, стреляя сплошными ядрами, а не снарядами. Они выдержали наказание лучше, чем на самом деле ожидал Халинд, но это не означало, что они не пострадали от разбитых пластин и сломанных болтов или что их опорные балки не были поломаны и искорежены ударами. На самом деле был пробит только «Карбайн», но он подозревал, что некоторые другие получили больше структурных повреждений, чем были готовы признать их капитаны. Задержка, чтобы разобраться с «Сиклом», не выставляя свои небронированные борта напоказ мрачно настроенным артиллеристам галеона, стоила по меньшей мере еще одного полного часа — скорее, полутора часов — дневного света и сильно нарушила строй Халинда.

Это также научило винтовые галеры пределам их бронированной защиты, когда одна из них непреднамеренно обнажила свой борт. Именно на этот случай капитан «Сикла», очевидно, приберег по крайней мере несколько пушек, заряженных снарядами, а не ядрами, и пара тридцатифунтовых снарядов без особых усилий пробили левый борт «Бейэнита» и взорвались внутри галеры.

Она пережила этот опыт, но ущерб был жестоким, и лишь с трудом удалось потушить возникший в результате пожар. Он была явно непригодна для дальнейших действий после всего лишь двух снарядов, зато «Сикл» получил по меньшей мере двадцать прямых попаданий из массивных носовых орудий винтовых галер, прежде чем его окончательно вывели из строя. Несмотря на прочные железные панцири винтовых галер, их противники явно могли выдержать гораздо больший урон, чем они сами, когда вражеский огонь проходил мимо — или вокруг — этой защиты. Урок укрепил решимость Халинда не показывать врагу ничего, кроме бронированных носов своих кораблей, и если это замедлит темп битвы, так тому и быть. Его винтовые галеры были слишком эффективны, слишком дороги и слишком чертовски сложно заменимы, чтобы нести потери, которых можно было избежать.

Он догнал основные силы противника незадолго до наступления темноты, несмотря на задержку, вызванную «Сиклом», и две его колонны вошли в тыл последних галеонов. Однако наступила безлунная ночь, прежде чем они смогли развить свою атаку, и сражение развалилось в дикой неразберихе из орудий, стрелявших в упор. Раскаленная ярость тяжелых орудий, стрелявших в почти полной темноте, не давала возможности что-либо увидеть ослепленным человеческим глазам, а удушающие клубы порохового дыма скрыли то немногое, что они могли бы увидеть в любом случае. Тот факт, что «Суорд» и его колонна отстали от остальных, не помог, но даже если бы он был прямо в центре событий, никто, возможно, не смог бы уследить за яростной схваткой в тех условиях, не говоря уже о том, чтобы выполнить какой-либо контроль. К сожалению, его небольшие, более маневренные винтовые галеры и в лучшие времена требовали большего контроля, особенно когда им приходилось вступать в бой на таких зверски коротких дистанциях. Им нужно было работать как скоординированные команды, объединяя свою огневую мощь и защищая уязвимые места друг друга.

Вот почему Халинд выпустил сигнальные ракеты, призывая остальные свои корабли вернуться на рандеву с «Суордом» и восстановить строй. Когда они отступили, он видел, как еще один вражеский галеон превратился в факел, пылая в темноте позади них, пока пламя не достигло ватерлинии, и он знал, что многие из его капитанов повиновались его сигналу только с несогласием в сердцах. Он не винил их за это… но он также отказался возобновить боевые действия, пока не сможет разобраться в состоянии своей собственной эскадры и, по крайней мере, еще раз увидеть врага. У него было достаточное преимущество в скорости, чтобы обогнать их к полудню, что бы они ни делали, и он намеревался воспользоваться возможностью эффективно маневрировать против них, когда ему это удастся.

К тому времени, когда «Бейэнит» отозвался на сигналы других кораблей, ему грозила опасность затонуть, и его капитан выбросил за борт орудия, пытаясь удержать галеру на плаву. «Дэггер» и «Хэлберд» также получили повреждения, хотя в их случае они были незначительными. «Карбайн», с другой стороны, набирал воду на носу. Мало того, что его броня была пробита по меньшей мере тремя ядрами, но отдача его орудий, по-видимому, сильно повредила его швы. Он был совершенно уверен, что его капитан, как и несколько других его капитанов, проигнорировал отданный им приказ не стрелять из всех трех своих тяжелых орудий одновременно. Он не мог сказать, что был удивлен, что они это сделали — или что он не сделал бы то же самое на их месте, — но винтовые галеры действительно были плохо приспособлены для того, чтобы снова и снова выдерживать такую повторяющуюся мощь отдачи. Однако, независимо от того, было ли это причиной раскрытия швов «Карбайна», его насосам было трудно сдержать приток воды, и, вероятно, будет еще хуже, если он снова вступит в бой с врагом.

Он решил отправить его и «Бейэнит» обратно в Ки-дау, и под его командованием осталось всего одиннадцать кораблей. Они провели большую часть ночи, восстанавливая свой строй — теперь всего три колонны, всего три корабля в крайней с наветренной стороны. Просто найти друг друга было непросто, даже с учетом того, что командные корабли секции в каждой колонне показывали разноцветные фонари на мачте и корме, чтобы помочь разобраться, и он благословил бесконечные часы тренировок, которые они провели в бухте Горат, прежде чем отправиться в путь.

Теперь пришло время снова что-то с ними сделать.

— Палуба, там! — донесся сверху крик. — «Уорэкс» подает сигнал!

Халинд рефлекторно повернулся на восток, где «Уорэкс» капитана Хааралда Стимсина возглавлял его крайнюю колонну, в тысяче ярдов по правому борту и примерно в миле впереди «Суорда». Он понял, что напрягает зрение в темноте, и фыркнул от собственной глупости. На таком расстоянии, особенно с уровня палубы, никто, кроме архангела, не смог бы увидеть сигнальный фонарь, старательно мигающий на грот-мачте «Уорэкса»!

Сигналы фонарей КДФ, адаптированные с армейского гелиографа, были маломощными и даже более громоздкими, чем подъемные флаги, а яркость, начинающая пронизывать небо за «Уорэксом», никому не облегчала чтение слабых проблесков света. Халинд знал все это, и все же он обнаружил, что постукивает носком ботинка по палубе, нетерпеливо ожидая, когда вахтенный мичман расшифрует это сообщение. Наконец, после того, что казалось намного дольше, чем он думал, что это было на самом деле…

— «Уорэкс» сигнализирует: «Один вражеский галеон в поле зрения, направление с северо-востока на север, дальность пять миль», сэр!

— На северо-восток, — повторил адмирал. Он повернулся к капитану Маджирсу с поднятыми бровями и понял, что действительно увидел хмурый взгляд флаг-капитана в наступающем предрассветном свете.

— Это кажется немного безрассудным с их стороны, сэр. То есть предполагая, что они все еще в компании, а не просто разбежались за ночь, — сказал он, и Халинд кивнул в знак согласия.

Ширина Кауджу-Нэрроуз достигала сорока четырех миль на юго-западном конце, но она постоянно уменьшалась. Северо-восточная оконечность едва достигала восемнадцати миль в поперечнике, а южная сторона пролива была усеяна коварными отмелями и банками. Он ожидал, что чарисийцы — особенно после потери одного из своих драгоценных броненосцев из-за посадки на мель — будут держаться как можно дальше от этой опасности для судоходства. Очевидно, он ошибался. И это было не так уж плохо. Если бы они были на востоке, их силуэты вырисовывались бы на фоне рассвета, в то время как его собственные корабли было бы гораздо труднее различить на фоне более темного западного неба.

По крайней мере, на какое-то время.

— Ну, мы знаем, где по крайней мере один из них, — сказал он Маджирсу, — и сомневаюсь, что они разбежались. — Он покачал головой. — Нет, «Уорэкс» нашел последнего, а не бродячую собаку. Остальные из них впереди нас где-то довольно близко, и думаю, что скоро станет достаточно светло, чтобы мы могли их найти.

Сэр Брустейр Абат стоял на юте КЕВ «Броудсуорд» и медленно, размеренно барабанил пальцами левой руки по рукояти своего меча.

Он стоял в пузыре открытого пространства, созданного его рангом, пока офицеры и матросы галеонов готовились к тому, что, как они все знали, должно было произойти. Их накормили плотным завтраком, в соответствии с чарисийской традицией, но в кают-компании было необычно тихо. Теперь он слышал приглушенные голоса, когда передавались приказы, и когда друзья тихо разговаривали друг с другом, и слышал в них знание. Они были мрачны, эти голоса, но они были далеки от поражения, и он задавался вопросом, сколько в этом было подлинной уверенности, а сколько — тонкой оболочкой ложной бравады за чем-то совсем другим. На самом деле, он задавался вопросом, насколько его собственная уверенность — уверенность, которую он был обязан демонстрировать, что бы он ни чувствовал на самом деле, — была именно такой.

Это не имеет значения, — сказал он себе. — Теперь ты знаешь, в чем заключается твоя работа. Самое меньшее, что ты можешь сделать после того, как загнал их всех в эту трещину, — это притвориться, что знаешь, как вытащить их оттуда.

Он поморщился при этой мысли, и снова, более глубоко, когда обдумывал приказы Карлтина Хейджила. Они ему ни капельки не нравились, но времени на споры не было, особенно когда спор зависел бы от медленной и неуклюжей передачи сигналов сигнальным флагом кораблю, который он даже не мог видеть. Кроме того, в данных обстоятельствах эти приказы имели смысл, каким бы горьким этот смысл ни был… И он был слишком занят выполнением своей части их, чтобы спорить.

Слава Богу, ветер усилился! С этим более сильным северо-западным ветром, дующим по левому борту его кораблей, его галеоны с медным дном могли развивать скорость больше пяти узлов — почти шесть. Винтовые галеры по-прежнему будут быстрее, но их преимущество в скорости, вероятно, сократилось по меньшей мере на треть, и галеоны эскадры будут гораздо более маневренными, чем днем ранее. Это должно было значительно усложнить задачу доларцев.

С потерей «Сикла» и «Рестлес» эскадра сократилась до одиннадцати галеонов и «Соджорна», его единственной уцелевшей шхуны, и он был благодарен врагу за то, что тот дал их кораблям время найти друг друга и выстроиться в нечто, приближающееся к тому, чего хотел Хейджил. Никогда не было большого шанса достичь точно желаемого выравнивания — не в темноте с кораблями, работающими на парусных движителях. Но пылающий погребальный костер «Рилентлиса» послужил мрачным и полезным навигационным маяком, и, по крайней мере, он не взорвался. У некоторых из его людей даже было время добраться до его уцелевших шлюпок и найти убежище на борту его спутников, и «Броудсуорд» был примерно там, где он и должен был быть, вторым кораблем в линии Абата.

Теперь единственное, что оставалось, — это посмотреть, сработает ли отчаянный план Хейджила.

— Есть какие-нибудь признаки еретиков, Маркис?

Маркис Хэмптин быстро повернулся, чтобы поприветствовать сэра Даранда Росейла, когда адмирал вышел на палубу.

— Нет, сэр. Пока нет, — сказал он.

— Еще какие-нибудь сигнальные ракеты?

— Нет, сэр. Один из дозорных действительно сообщил о «зареве» на юге, но больше его никто не видел.

— Это был надежный человек? — спросил Росейл, его глаза заострились, и его флаг-капитан пожал плечами.

— Вообще-то, один из моих лучших, сэр. Вот почему я склонен верить ему на слово. Он может ошибаться, но он честен, как день длинный. Если он говорит, что что-то видел, тогда я чертовски уверен, что он действительно это видел.

— Но он не может сказать нам ничего, кроме того, что это было «свечение»? — скептически спросил адмирал.

— Нет, сэр, — признался Хэмптин.

— Умпф.

Росейл кивнул и подошел к поручню «Дифайэнта». Он оперся на него рядом с одной из кормовых пушек-охотников, вглядываясь в темноту и желая, чтобы рассвет поскорее наступил. Усиление ветра было желанным, но ему не нравилось, что с запада наползают тучи. Последнее, что ему было нужно, — это дождь! Плохая видимость с гораздо большей вероятностью помогла бы парню, пытающемуся убежать, чем другому парню, пытающемуся поймать его, и если бы это превратилось в действие, которого он ожидал….

Он не мог быть уверен, что одинокий чарисийский галеон, который он так долго преследовал, действительно был одним из броненосцев еретиков. Это казалось вероятным, учитывая его план плавания, тот факт, что, по лучшим оценкам его разведчиков, у него был только один ряд орудийных портов, и тот факт, что он бродил в полном одиночестве и без поддержки. Однако, если это так, он вот-вот окажется лицом к лицу с двумя броненосцами, и это было отрезвляющим размышлением. С другой стороны, у него было пятьдесят галеонов, а у них было только шестнадцать.

Он предпочел бы догнать одиночку, чем бы он ни был, до того, как он встретится со своими спутниками, но у него никогда не было ветра, чтобы сделать это. Возможно, он смог бы справиться со своими медными галеонами, но это потребовало бы, чтобы он оставил половину своих сил позади, и никогда не было никакого способа сказать, насколько близко были остальные чарисийцы. Кроме того, проклятые еретики в конечном счете должны были так или иначе пройти мимо него, что бы ни случилось и сколько бы времени это ни заняло. В сложившихся обстоятельствах благоразумие предложило сосредоточить все его силы до того момента, когда они ему действительно понадобятся.

Теперь этот момент настал, и он с нетерпением ждал, когда солнце появится над восточным горизонтом. Пришло время показать еретикам, что они все-таки не пройдут мимо него.

— Вижу паруса!

Призыв донесся с верхушки мачты «Дреднота», и все разговоры и движение на палубе замерли, когда люди посмотрели вверх на высокий насест дозорного. Карлтин Хейджил сделал то же самое, напряженно ожидая продолжения сообщения. Кто бы это ни был, это не будет неожиданный друг, мрачно подумал он. Галеоны капитана Абата уже были обнаружены и идентифицированы — немного южнее, чем он надеялся, но достаточно близко, чтобы с ними можно было работать, — так что кто-то еще должен был быть…

— Похоже, по меньшей мере тридцать-сорок галеонов, четыре румба по левому борту! — крикнул впередсмотрящий, сделав наилучшую оценку, на которую он был способен. — Примерно в двенадцати милях! Курс на юго-запад, но они меняют направление на подветренное!

Значит, они тоже нас заметили, — мрачно подумал Хейджил. — Что ж, могло быть и хуже… Во всяком случае, при условии, что это все, что у них есть. И все еще направлялись на юго-запад, по крайней мере, до данного момента. Похоже, мы не совсем там, где они ожидали нас найти. Жаль, что так получилось.

— Глупо, что не заметили нас раньше, — проворчал он достаточно громко, чтобы быть уверенным, что его услышат, и старательно не обращал внимания на ухмылки, которые он видел вокруг себя. — И у меня есть время на утреннюю тренировку, прежде чем нам придется беспокоиться о них.

Он заложил руки за спину и начал медленно расхаживать взад и вперед по наветренной стороне юта со спокойным, задумчивым выражением лица. В этот момент он ничего не мог сделать, кроме как ждать.

— Не совсем, ублюдок, — пробормотал сэр Даранд Росейл.

Он стоял примерно в тридцати футах над уровнем палубы на бизань-мачте «Дифайэнта», прикрывая глаза от яркого света только что взошедшего солнца и вглядываясь почти прямо в него. Он ожидал найти еретиков дальше к западу от него или, во всяком случае, пытающихся продвинуться дальше к западу от него. На их месте он бы упорно боролся за указатель ветра, удерживая позицию с наветренной стороны, где его преследователям было бы практически невозможно приблизиться к нему. Последнее, что он сделал бы, это сознательно выбрал бы подветренную полосу, где враг мог бы свободно плыть на него, особенно когда он был прижат к побережью, усеянному отмелями и илистыми отмелями, как южная сторона Кауджу-Нэрроуз.

Однако они также были намного севернее, чем он ожидал. Он намеренно уменьшил паруса на ночь, предполагая, что галеон, который он преследовал, встретился с остальной частью чарисийской эскадры. Всегда было возможно, что сигнальные флаги другого корабля были блефом, попыткой убедить Росейла, что у него есть дружеская поддержка достаточно близко, чтобы прочитать его сообщения. Однако они продолжались очень долго, и он был вынужден предположить, что поблизости действительно были другие чарисийцы. Если бы они были, их единственным разумным курсом действий, учитывая цифры, было бы избегать действий, если это вообще возможно, что означало бы бегство домой. Возможно, они предпочли бы бежать впереди него, подальше от Нэрроуз, но в конечном счете это была проигрышная игра, пока он оставался на месте и блокировал им единственный выход из залива Хаскин.

В то же время, если бы он преследовал слишком рьяно и неожиданно наткнулся на них, неразбериха ночного боя могла бы только помочь еретикам. Все, чего они, вероятно, хотели, — это сбежать, и было гораздо проще просто придерживаться выбранного направления в темноте, чем отличать врага от друга и быть уверенным, что ты не стреляешь в своих собственных спутников вместо врага.

Все эти соображения убедительно свидетельствовали о том, что враг повернет обратно к заливу Саут-Швей как можно скорее после наступления темноты. Они, вероятно, не захотели бы сражаться, но они были бы более готовы принять ночную битву, чем сражаться при дневном свете. Однако, по своему предпочтению, они вообще избегали бы вступать в бой, если бы могли, а это означало, что они пробирались бы как можно ближе к северному берегу Нэрроуз, чтобы, если смогут, воспользоваться датчиком погоды. Вот почему он замедлил свой собственный темп продвижения и ночью двинулся на запад, чтобы оставаться снаружи и быть на ветру от них.

— Умный ублюдок, не так ли? — пробормотал он. — Понял, как я буду думать, и воспользовался этим, эй? Но ты еще недостаточно далеко ушел на север, друг.

Он посмотрел на ближайший вражеский корабль, до которого оставалось не более десяти миль. Со своего нынешнего места все, что он мог видеть из линии дополнительных галеонов в пяти милях за ней, были обрывки парусов на горизонте. Однако его дозорным на мачте было трудно рассчитывать на них, хотя цифры, казалось, немного не дотягивали. И не было никаких сомнений в идентичности этого единственного корабля с другими чарисийцами и… «Дифайэнтом». Это явно был один из броненосцев, и он сильно сомневался, что он находился так далеко с наветренной стороны от своих спутников из-за плохой навигации. Нет, он был там специально, чтобы предложить бой.

Казалось, по меньшей мере, маловероятным, что даже он сможет победить пятьдесят обычных галеонов. Тем не менее, он мог выбить дерьмо из любого, кто пытался пройти мимо него, и с этой точки зрения его капитан расположил его почти идеально. Росейл находился достаточно далеко на севере, чтобы перехватить все силы чарисийцев, но по крайней мере две трети его эскадры находились к юго-западу от броненосца, где ему пришлось бы пройти мимо него, чтобы добраться до своих спутников. То, что было самой задней третью его собственного формирования, уже развернулось, чтобы перехватить голову линии еретиков, и он намеренно сосредоточил свои «медные» корабли на севере, разместив свои самые быстрые галеоны в лучшем положении, чтобы преследовать врага, если им каким-то образом удастся пройти мимо него ночью. Теперь они должны быть в состоянии пройти впереди броненосца, чтобы атаковать корабли, которые он, очевидно, намеревался защищать. Конечно, было почти очевидно, что второй броненосец находился где-то среди этих других галеонов, готовясь заплатить болезненную цену, когда они будут перехвачены. С другой стороны….

Возможно ли, что они потеряли другого? По какой-то причине они потеряли четыре галеона, а это значит, что они где-то понесли потери… если только я не хочу предположить, что они просто рассеялись по какой-то причине. Это, конечно, возможно, но погода была слишком умеренной, чтобы их разметало, и то, что я вижу их строй слишком плотным, вряд ли говорит о такой вероятности. Тем не менее, я предполагал, что прошлой ночью это были сигнальные ракеты еретиков, маяк, чтобы направить корабль, который мы преследовали, к остальной части их эскадры. А что, если бы это было не так? Что, если Халинд добрался сюда даже раньше, чем я ожидал? Могло ли это «свечение», о котором сообщил наблюдатель, быть горящим кораблем за горизонтом? Это туда отправился другой броненосец?

Желание поверить в это было сильнее любого искушения, которое он когда-либо испытывал раньше, и он заставил себя твердо наступить на него. Пессимист разочаровывается гораздо реже, чем оптимист, — напомнил он себе. — И в любом случае, ему все еще приходилось иметь дело с броненосцем, о котором он знал. Но если это было правдой….

Он спустился по вантам, чтобы присоединиться к капитану Хэмптину на палубе.

— Это будет некрасиво, — сказал он, — но на этот раз ублюдки от нас не уйдут.

— Хорошо! — Глаза Хэмптина сверкнули. — Уродливы они или нет, но люди горят желанием заняться этим, сэр.

— Знаю, что это так. — Росейл еще несколько мгновений смотрел на восход солнца, затем снова посмотрел на своего флаг-капитана. — Дайте сигнал шхунам, чтобы они искали на юго-западе. У меня такое чувство, что мы могли бы просто найти несколько друзей по соседству.

Парусные корабли и в лучшие времена не были ни ящерами-резаками, ни скаковыми лошадьми. Несмотря на то, что ветер продолжал медленно и неуклонно усиливаться, максимальная скорость, которую корабли Даранда Росейла могли развить на своем текущем курсе, составляла не более пяти с половиной узлов при всех установленных парусах. Как только они перейдут на боевой парус, им повезет, если они смогут сделать половину этого, и поскольку чарисийцы продолжали решительно плыть на северо-восток, доларцы были вынуждены плыть по гипотенузе очень длинного прямоугольного треугольника, если они хотели вступить в бой. Даже самым задним доларским галеонам пришлось преодолеть более восемнадцати миль, чтобы добраться до линии капитана Абата; для флагмана Росейла это было ближе к двадцати пяти.

И, конечно же, его самые дальние корабли были теми, которым в первую очередь пришлось бы иметь дело с «Дреднотом».

В имперском чарисийском флоте было мало трусов, и все же томительное ожидание, пока доларцы приближались не спеша, с мучительной медлительностью, съедало мужество даже самых стойких сердец. Эскадра Росейла не была флотом; это был лес титановых дубов, густая и непроходимая чаща мачт, рангоутов и парусов, с грохотом обрушивающихся на них. ИЧФ знал себе цену, знал, что ни один другой флот в мире не сравнится с ним, и все же были шансы, которые не могли сравниться с качественным мастерством, и люди на этих чарисийских галеонах распознали лавину, катящуюся по воде к ним.

А между двумя линиями плыл корабль его величества «Дреднот».

Карлтин Хейджил стоял на своем юте, низко надвинув шляпу на лоб, чтобы прикрыть глаза, сцепив руки за спиной, и наблюдал за приближением своих врагов. В отличие от небронированных галеонов в линии Абата, на «Дредноте» не было ни лиселей, ни стакселей. На борту не было никакой спешки, и он повысил голос.

— Сейчас мы подадим этот сигнал, если вы не возражаете, мастер Тримор!

— Есть, есть, сэр!

Мичман отдал честь и повернулся к своему отряду сигнальщиков. Мгновение спустя флаги взлетели к бизань-рее и развевались на ветру. Еще мгновение стояла тишина, а затем она разорвалась под тяжестью пятисот свирепых, воющих голосов.

— Помни о короле Хааралде, — гласил сигнал «Дреднота», паруса исчезли с его рей, когда он изменил курс, сократившись до одних только марселей и брамселей, в то время как его более быстрые деревянные братья неуклонно продвигались по правому борту. И когда они проходили мимо, каждый из них по очереди опустил свое знамя в знак приветствия.

— Что ж, это чертовски неожиданно, — сухо сказал Поэл Халинд, прочитав размазанное карандашное сообщение, которое только что передал ему вахтенный мичман-сигнальщик.

— Прошу прощения, сэр? — сказал капитан Маджирс с другой стороны стола, ставя свою кружку пива.

Халинд оторвал взгляд от записки, затем криво улыбнулся и промокнул губы салфеткой. Он и его флаг-капитан решили позавтракать пораньше, учитывая, насколько активным, вероятно, окажется их день, и к ним присоединились лейтенант Трейвир и лейтенант Хейстингс.

— Похоже, чарисийцы даже более популярны, чем мы думали, — сказал адмирал. — Мы только что получили сигнал от «Скордж», одной из шхун адмирала Росейла.

Трое его гостей застыли на своих стульях, и он передал записку Маджирсу. Он взял свой бокал с вином и потягивал, пока флаг-капитан читал его. Затем Маджирс подняли глаза, и их взгляды встретились.

— Это немного меняет точку зрения на это, не так ли, сэр?

— Это действительно так, Алфрид. — Халинд поставил бокал с вином и встал. — Мне кажется, я чувствую потребность в глотке свежего воздуха.

Остальные последовали за ним на палубу, и он протянул руку к вахтенному офицеру. Лейтенант вложил в нее свою подзорную трубу, а адмирал поднял ее, вглядываясь в чарисийцев, которых они преследовали с рассвета.

Им предстояло пройти дальше, чем он предполагал вначале, и даже с преимуществом в скорости суровая погоня всегда была долгой. Не желая утомлять своих «пешеходов» еще до того, как он доберется до врага, он решил преследовать их только под парусами, поскольку при нынешних условиях ветра и моря его небольшие суда были способны развивать скорость, всего вдвое меньшую от максимальной.

С такой скоростью он ожидал оказаться на расстоянии пушечного выстрела от них в течение следующего часа или около того, но, похоже, он смотрел не в ту сторону.

Он отвел трубу от чарисийцев, и там появились паруса «Скордж».

— Напомни мне перекинуться парой слов с нашими дозорными, — услышал он, как Маджирс пробормотал лейтенанту Хейстингсу, и его губы дрогнули в усмешке.

Адмирал подумал, что ему не хотелось бы быть тем несчастным наблюдателем, о котором идет речь, хотя Маджирс имел репутацию гуманного командира. И он понял, как это произошло. Как и любой другой человек на борту «Суорда», дозорные точно знали, где находится враг — они чертовски хорошо могли его видеть, — и одной мысли о том, чтобы вступить в бой с таким количеством галеонов, особенно с чарисийскими галеонами, было достаточно, чтобы у любого пересохло во рту. Неудивительно, что они были так сосредоточены на враге, что не заметили приближения друга. Тем не менее, как бы это ни было понятно, для них также было непростительно позволить какому-либо кораблю подойти так близко, не будучи замеченным, и он не сомневался, что Маджирс совершенно ясно объяснит это всей своей корабельной команде.

— Сэр, с мачты сообщают о дополнительных парусах за бортом, — очень осторожно сказал мичман флаг-капитану, и Халинд был осторожен, держа подзорную трубу у глаза, вглядываясь в море, где никто не мог видеть его улыбку. — Это, э-э, похоже, целый флот.

— Что ж, с их стороны очень любезно поделиться с нами этой информацией, теперь, когда она дошла до их сведения, мастер Уолкир, — ответил Маджирс. — Будьте так добры, передайте им мою личную благодарность за новости.

— Э-э, конечно, сэр.

Молодой Уолкир исчез, а Халинд опустил трубу и повернулся, чтобы поднять одну бровь на флаг-капитана.

— Целый флот, — пробормотал Маджирс.

— Ну, в депешах адмирала Росейла действительно говорилось, что он приведет с собой всю западную эскадру, — отметил Халинд. — И если он это сделал, это означает, что мы поймали чарисийцев в ловушку между нами и пятьюдесятью галеонами.

— Не совсем между нами, сэр, — почтительно поправил Маджирс.

— Замечание принято, — признал Халинд. — С другой стороны, у нас есть то, что, я думаю, мы могли бы законно назвать значительным тактическим преимуществом.

— О, да, сэр. Полагаю, мы могли бы назвать это так.

Халинд улыбнулся, но затем снова посмотрел на запад, в око ветра, и его улыбка исчезла. Облака надвигались не так уж быстро, но они становились все темнее и все выше. Это была не просто облачность, это была надвигающаяся гроза, и он уже почти слышал раскаты грома. Если повезет, это продлится до вечера, но если этого не произойдет, его винтовые галеры могут оказаться в серьезной беде.

В данный момент они как раз проходили мимо форта Тишо на южной оконечности отмели мыса Юла. Название было несколько неправильным; харчонгские укрепления, которые когда-то охраняли Кауджу-Нэрроуз, давно превратились в руины после незначительных неприятностей, во время которых империя отвоевала оставшуюся часть залива Хаскин и прилегающую к нему территорию у несчастного королевства Содар. Харчонгцы больше не видели необходимости контролировать сужение, когда они лишили Содар единственного, что когда-либо имело отношение к морскому порту, и крепости не обслуживались почти полтора столетия. Большая часть камня и кирпича, из которых они были построены, за это время была использована для других целей, превратив их в не более чем груды обломков. Однако три из их названий сохранились, теперь они прилагаются к небольшим рыбацким портам. Возможно, ему удастся провести винтовые галеры с малой осадкой в крошечную гавань, которая обслуживала форт Тишо, но также возможно, что он этого не сделает. И даже если бы он мог, это давало слабую защиту от мощного западного удара.

Форт Нага, расположенный на оконечности мыса Юла, южного мыса в начале Кауджу-Нэрроуз, мог бы предложить гораздо лучшую якорную стоянку, но он также находился почти в пятидесяти милях от форта Тишо… с небольшим препятствием, называемым имперским чарисийским флотом, между ними. Было всего около десяти часов, а до наступления темноты оставалось еще более девяти часов, но он должен был признать, что чувствовал бы себя намного комфортнее, будь под рукой лучшая защита от непогоды.

Но сейчас не погода имела значение.

— Считаю, что пришло время нам запустить наших пешеходов, — сказал он. — Если мы сможем подобраться достаточно близко, чтобы наступить чарисийцам на пятки, возможно, мы сможем побудить их замедлиться, чтобы маневрировать против нас. Полагаю, адмирал Росейл был бы признателен за любые небольшие усилия в этом направлении с нашей стороны.

— Винтовые галеры приближаются с кормы, сэр, — тихо сказал лейтенант Паркинс. Карлтин Хейджил повернул голову, чтобы встретиться взглядом со своим вторым лейтенантом.

— Как далеко за кормой? — спросил он.

— Около пяти миль, сэр. И, похоже, они делают по меньшей мере десять или двенадцать узлов.

— Впечатляет, — заметил Хейджил, затем кивнул. Паркинс коснулся груди, отдавая честь, и направился обратно к штурвалу «Дреднота», пока его капитан обдумывал новости.

Двенадцать узлов — это было чуть более чем в два раза больше нынешней скорости его собственного корабля, и совсем немного быстрее, чем он ожидал. Он полагал, что не должен был слишком удивляться этому. Его информация о них была, мягко говоря, отрывочной, и у Абата не было возможности передать ему какой-либо отчет о его собственном опыте борьбы с ними. Однако, если оценки расстояния и скорости Паркинса были точны, винтовые галеры настигли бы «Дреднот» чуть менее чем за час.

Это может оказаться неудачным. К несчастью, это было не единственное, о чем можно было сказать, и он повернулся к Пейтиру Ганзализу, артиллеристу «Дреднота».

— Пришло время попробовать стрельбу, мастер Ганзализ.

— Еще около часа, пока адмирал Халинд не настигнет их, — сказал третий лейтенант «Дифайэнта».

Лейтенант Паркир, казалось, разговаривал сам с собой, вероятно, даже не осознавая этого, но адмирал Росейл кивнул. По его собственным оценкам, первый из его галеонов, КЕВ «Септер», должен был подойти к броненосцу на расстояние предельного выстрела не более чем через двадцать минут. Еще четыре или пять галеонов западной эскадры будут достаточно близко, чтобы вскоре вступить в бой, но он не питал иллюзий, что уничтожить это зловещее чудовище с черным корпусом будет легкой задачей. Он бы совсем не возражал, если некоторые из винтовых галер Халинда смогли добавить свой вклад к усилиям.

— Думаю… — начал кто-то еще, но внезапный раскат грома прервал его.

Капитан Жиром Спринджир жевал мундштук своей незажженной трубки, наблюдая, как сокращается разрыв между его кораблем и броненосцем еретиков.

День показывал подходящее захватывающее место действия для того, что должно было случиться. Было едва за полдень, солнце стояло в самом начале своего заката на запад, но ветер с запада становился все холоднее. Кроме того, он набрал немного больше силы. «Септер» оставил только марсели и кливер в ожидании того, что должно было произойти, но этот ветер был достаточно силен, чтобы кренить его на правый борт, несмотря на уменьшение площади парусов. На некоторых волнах появились пенистые белые гребни, а зеленая вода вокруг галеона приобрела такой насыщенный сапфирово-голубой оттенок, что почти резала глаз при взгляде на горизонт. Утесы вдоль южного берега Кауджу-Нэрроуз представляли собой отвесную стену из темно-серого и коричневого камня, увенчанную длинной развевающейся травой, а небо на западе представляло собой еще более крутую стену еще более темного серого цвета с черным дном внизу и ослепительно белым вверху. Солнечный свет казался еще более ярким на фоне медленно движущейся горной гряды облаков, и у него возникло неприятное подозрение о том, какой будет ночь.

Конечно, сначала мы должны дожить до темноты, не так ли? Знаю, что для меня большая честь быть первым, кто вступит в бой, но в эту минуту я бы не возражал, если бы кто-то другой оказал мне более тесную поддержку.

Он фыркнул, затягиваясь холодной трубкой. Остальные должны были появиться достаточно скоро. «Аркейнджел» и «Холи Сент-Тилдин», следующие два корабля за кормой «Септера», еще не начали уменьшать паруса. Дарованная им дополнительная скорость поможет им поддержать его через десять или пятнадцать минут, задолго до того, как они, вероятно, понадобятся ему.

Около трех тысяч ярдов, — прикинул он. — Нужно приблизиться примерно к двум тысячам, чтобы иметь больше шансов добраться до ублюдка с двадцатипятифунтовыми орудиями, так что считайте, что это еще пятнадцать или двадцать минут. Конечно, от нас не будет много пользы против его чертовой брони, пока мы не подойдем намного ближе.

Он уже принял решение не стрелять, пока «Септер» не окажется в пятистах ярдах от цели, и зарядил пушки ядрами, а не снарядами. Не было никакого смысла думать, что он сможет пробивать снарядами броню еретиков — во всяком случае, не с расстояния больше размаха рей. Из того, что он мог видеть, это не сильно помогло бы, даже если бы он мог каким-то образом пересечь корму ублюдков. У броненосца была кормовая часть, но он внимательно изучил ее в подзорную трубу. Там был единственный центральный дверной проем; кроме этого, единственными другими отверстиями в закругленной корме, которые он мог видеть, были орудийные порты или относительно небольшие круглые люки. Люков, вероятно, было достаточно, чтобы пропускать свет и воздух, но он сомневался, что через них пройдет очень много пушечных ядер.

Подлые ублюдки, — подумал он с оттенком восхищения. — Превратили весь этот чертов корабль в бронированную батарею, не так ли? Эта штука будет принадлежать самой Шан-вей, но парни должны…

Его зубы глубоко вонзились в мундштук трубки, когда борт броненосца резко изрыгнул коричневый дым.

— Огонь!

Команда Пейтира Ганзализа была поглощена внезапным грохотом шестидюймового орудия номер два КЕВ «Дреднот». Приземистая массивная пушка откинулась на своем лафете «Мандрейн», и нарезной снаряд с воем улетел в удушливом облаке дурно пахнущего дыма.

Карлтин Хейджил стоял у самой дальней угловой трубы левого борта, наблюдая за доларским галеоном, и его губы обнажили зубы, когда снаряд врезался в воду по крайней мере в двухстах ярдах за доларцем и взорвался.

Снаряды «Дреднота» были оснащены тем, что мануфактура Эдуирда Хаусмина называла «установленными в основании ударными взрывателями». Мастер Ганзализ объяснил ему принципы их работы, но Хейджил не слишком беспокоился о деталях. Все, что ему нужно было знать, это то, что взрыватели снарядов не взводятся до тех пор, пока не будут выпущены, и что они взрываются от удара, а не от зажженного фитиля.

Белый фонтан, поднятый взрывом этого снаряда, был, безусловно, впечатляющим.

— Вижу, мы в пределах досягаемости, мастер Стадмейр! — крикнул он. — Покажем им нашу заботу!

— Шан-вей, забери их! — прорычал Даранд Росейл, когда поднялся столб воды, белее снега на солнце и более тридцати футов высотой.

Он ожидал, что его опередят, но настолько?! Досягаемость броненосца превышала дальность действия его собственных орудий по меньшей мере вдвое. Это означало, что он сможет начать обстреливать его галеоны за полчаса до того, как те смогут вступить в бой. Это также означало, что броненосец мог охватить гораздо более широкую зону, чем он допускал, что сделало бы еще более трудным для любого из кораблей, ставших тылом его колонны, когда он повернет обратно на север, проход мимо него и вступление в бой с убегающими обычными галеонами. И сам размер водяного столба сказал ему, что снаряды еретиков будут гораздо более разрушительными, чем он ожидал. Все это означало, что стоимость атаки на этот корабль будет намного выше, чем он предполагал.

Всего на мгновение он подумал о том, чтобы прервать сражение. Но нет, черт возьми! Если когда-нибудь и должны были возникнуть обстоятельства, при которых королевский доларский флот смог бы вступить в бой с одним из броненосцев еретиков, то это должны были быть сегодняшние обстоятельства!

— Общий сигнал, — рявкнул он. — Поднять больше парусов!

Капитан Спринджир не нуждался в сигналах с флагмана. Он пришел к тем же выводам, что и его адмирал, и на реях «Септера» внезапно расцвело еще больше парусины, когда моряки бросились выполнять залп приказов. Галеон резко накренился на правый борт, набирая скорость под давлением дополнительных парусов, и Спринджир повернул обратно к броненосцу.

Они должны были подобраться ближе так быстро, как только могли, должны были попасть в зону досягаемости врага, прежде чем еретики смогут…

Весь левый борт «Дреднота» взорвался дымным раскатистым громом. Несмотря на нарезы, его орудия все еще заряжались с дула. Да, это были стальные пушки с проволочной обмоткой, но по части точности они были немногим более совершенными, чем нарезные орудия Старой Земли середины девятнадцатого века, без какой-либо из передовых систем управления огнем, которые более поздняя эпоха приняла бы как должное. Они стреляли по отдельности вручную, и все артиллеристы должны были компенсировать движение корабля, а цель определял опытный глаз. Дальность стрельбы составляла три тысячи двести ярдов, почти две мили, а сто шестьдесят футов в длину КЕВ «Септера» представляли собой очень маленькую мишень на таком расстоянии.

На борту «Дреднота» было шестнадцать орудий, и только одно из них действительно попало в цель.

«Септер» неописуемо вздыбился, когда в него врезался собственный Ракураи Лэнгхорна.

Удлиненный цилиндрический снаряд легко просверлил его прочный деревянный бок. Он весил в два с половиной раза больше, чем собственные снаряды «Септера», а его разрывной заряд массой одиннадцать с половиной фунтов был в шесть раз тяжелее. Он взорвался в маленьком закутке каюты штурмана, на одну палубу ниже и в двадцати футах впереди от каюты капитана Спринджира, и взрыв разнес в клочья палубу непосредственно над ней.

Восемнадцать человек галеона погибли при взрыве. Еще одиннадцать были ранены, трое серьезно, и два из его двадцатипятифунтовых орудий вышли из строя. Взрыв и сотрясение оглушили всех, кто находился в непосредственной близости, но зловещий запах древесного дыма заставил их вернуться к действию. Команда Спринджира наполнила ведра с водой и подготовила насосы и шланги в ожидании опасности пожара, создаваемой взрывающимися снарядами, и его специально подготовленные группы по ликвидации последствий бросились к отверстию от снаряда. Они как раз добрались до него и начали тушить тлеющие обломки, когда «Дреднот» выстрелил снова.

Еще шестнадцать снарядов просвистели в воздухе. На этот раз три из них попали в цель, и «Септер» пошатнулся. Один снаряд полностью пробил галеон насквозь, прежде чем он взорвался, не причинив вреда, подняв высокую белую колонну далеко позади него; два других были менее добрыми.

Лицо адмирала Росейла было каменным, когда снаряды еретиков ударили по «Септеру». Корабль Жирома Спринджира продолжал приближаться к своему более сильному врагу, но ему еще предстояло войти в пределы досягаемости «чарисийца», и он наблюдал в свою подзорную трубу, как взрывы разрывали его на части. Он не собирался выходить на эффективную дистанцию, — резко подумал он, — но он отказался прерываться. Он продолжал бы пытаться, привлекая огонь еретиков на себя, впитывая их снаряды, пока его спутники не смогли бы подобраться достаточно близко, чтобы отомстить за него.

По крайней мере, пока он не затонул или не взорвался.

Он опустил подзорную трубу. Большинство его галеонов начали убирать паруса, готовясь к бою; теперь, повинуясь его сигналу, они поднимали каждый клочок парусины. Это сделало бы их более уязвимыми для повреждений в воздухе, а дополнительные паруса увеличивали опасность огня противника, но скорость сейчас была важнее всего остального. Они должны были подобраться поближе, окружить ублюдков, ударить по этому проклятому Шан-вей броненосцу со всех возможных сторон. Но это причинит им боль, пока они будут пытаться. Лэнгхорн, но это причинит им боль!

— Сигнал адмиралу Халинду. «Вступайте в более плотный контакт с врагом»!

Поэл Халинд не нуждался в сигналах. Он был так же потрясен, как и Росейл, досягаемостью и мощью орудий «Дреднота», и внезапно у него появилась пугающая уверенность, что броня его винтовых галер не остановит такие снаряды.

Но у них все равно было бы больше шансов выжить, чем у галеонов Росейла.

Все одиннадцать его уцелевших судов мчались по более крутым волнам во всплесках брызг, вибрируя в такт настойчивому ритму своих кривошипов. Он планировал поднять паруса, когда вступит в бой, как это делали обычные галеоны на протяжении веков, но теперь он передумал. По крайней мере, до тех пор, пока он не окажется в зоне досягаемости своих орудий, ему понадобится вся скорость, на которую он способен, как для того, чтобы вовремя добраться до врага, так и для того, чтобы его корабли были достаточно быстрыми, чтобы стать хотя бы немного более сложными целями.

Сэр Брустейр Абат оглянулся.

Как и Даранд Росейл ранее, он стоял на бизань-такелаже «Броудсуорда». Теперь «Дреднот» был невидим с уровня палубы, но со своего более высокого места он все еще мог видеть его. Издалека он выглядел как изысканно детализированная игрушечная лодка. Игрушечная лодка, управляемая людьми, которые были слишком похожи на людей из плоти и крови, с грохотом выпускала густые клубы коричневого дыма, бросая вызов своим врагам, в то время как боевой клич имперского чарисийского флота летел над ней. Было труднее разглядеть цель, но доларский галеон потерял фок-мачту и начал изрыгать столб белого древесного дыма. Если ему не очень повезет, он обречен, и что-то глубоко внутри Абата удовлетворенно зарычало.

Он отвел взгляд, и его губы сжались.

План Хейджила работал… по крайней мере, пока. Насколько мог судить Абат, по меньшей мере половина доларских галеонов направлялась к «Дредноту». Он не знал, было ли это рассчитанной попыткой проникнуть в пределы собственной дальности и быстро подавить его, или просто он привлек их внимание и их гнев, и это действительно не имело значения.

Хейджил был близок к тому, чтобы оказаться втянутым в бой с коэффициентом более двадцати к одному, даже не считая винтовых галер… как он и предполагал. И при этом он уменьшил шансы против Абата и обычных галеонов чуть более чем до двух к одному. Вряд ли это были те цифры, которые выбрал бы любой морской офицер, но они давали его эскадре по крайней мере шанс. Он подумывал о том, чтобы поднять тот же сигнал, что и у Хейджила, но передумал. Честь принять этот дерзкий вызов в этот день принадлежала только одному капитану, только одному кораблю.

У доларцев, направляющихся на перехват его собственной боевой линии, должно быть, все днища покрыты медью, судя по их скорости, и у них с самого начала было позиционное преимущество, поскольку он был прижат к береговой линии на юге. Он должен был придерживаться своего собственного курса, позволяя им сближаться с ним, если у них была для этого скорость, и он мог точно представить, что должно было произойти, как если бы он смотрел вниз на маркеры на карте. Они почти вошли бы в зону поражения друг друга… там, в двух милях впереди КЕВ «Стормберд», ведущего чарисийской линии прямо перед «Броудсуордом».

Он посмотрел на корму. «Вендженс» Хорейшио Варнея держался за «Бродсуордом», а «Файрсторм» Зошуа Карлтина следовал прямо за ним. В сочетании со «Стормбердом» они были закованным в кольчугу кулаком Абата, его тараном, предназначенным для того, чтобы открыть путь кораблям позади них. Смогут ли они удержать этот путь открытым — это, конечно, другой вопрос.

Грохотало и перекатывалось больше артиллерии, больше, чем могли вместить орудия «Дреднота», и он снова поднял свою двойную трубу.

По меньшей мере четыре доларских галеона, а возможно, и больше, открыли огонь. Расстояние оставалось достаточно большим, и он был уверен, что ни один из этих снарядов и ядер не пробил броню «Дреднота», но стая приближалась. Вглядевшись сквозь дым, он смог разглядеть группу оснащенных шхунными парусами винтовых галер, приближающихся с юго-запада, чтобы добавить им массы и ярости, и он опустил двойную трубу и на мгновение закрыл глаза.

Мать-Церковь учит Тебя любить храбрых, Господи, — безмолвно молился он. — Будь с ними сейчас… и будь с нами в этот трудный момент. Пощади моих людей, пожалуйста.

Его глаза снова открылись, и он повернулся к капитану «Броудсуорда».

— Думаю, еще минут пятнадцать, капитан Жэксин. Будьте достаточно добры, чтобы зарядить и подготовиться, если вам будет угодно.

— Головы ниже!

Карлтин Хейджил понятия не имел, как он услышал предупреждающий крик сквозь бушующий вокруг него бедлам, но он инстинктивно пригнулся назад… как раз вовремя, чтобы избежать длинного обломка рангоута, с грохотом обрушившегося сверху. Он с трудом подтянулся к штурвалу и чуть не упал, но один из рулевых вовремя подхватил его.

Он сказал что-то в знак благодарности чисто рефлекторно, но его оставшийся глаз был холодным и мрачным.

Теперь конец не заставит себя долго ждать.

Он посмотрел на всю свою команду. Палуба была усеяна сломанным такелажем и ранеными людьми, хотя последних было на удивление мало, учитывая, как долго продолжался бой. Броня «Дреднота» неустрашимо противостояла всем усилиям ее врагов, бросая вызов полным залпам, наносимым с расстояния всего в сотню ярдов. Поверхность этой брони была испещрена ямочками буквально от сотен отскакивающих ядер, и некоторые из этих ядер попали внутрь через орудийные порты. Это было то, что убило или ранило большинство из сорока или пятидесяти человек, которых он уже потерял, — тех, кто не был убит наверху. Три его орудия были выведены из строя прямыми попаданиями, еще одно вышло из строя после того, как затвор заклинило очередным выстрелом, и посыльный от Пейтира Ганзализа предупредил его, что у них почти закончились заряды в мешках для пушек. Ганзализ и его товарищи-наводчики лихорадочно готовили новые, но с такой скоростью, с какой стреляли его люди…

От одного из его преследователей с кормы внезапно послышался ревущий шум, и он развернулся в том направлении. Он заглянул в заднюю угловую трубу, и его губы растянулись в улыбке ящера, когда он увидел, как винтовая галера накренилась на правый борт, содрогаясь в агонии, в то время как ее грот-мачта опрокинулась за борт, а из обломков повалил дым. Две галеры уже были потоплены, но его улыбка исчезла, когда оставшиеся девять открыли огонь по «Дредноту». Он не знал, что это были за чертовы пушки, но они были чертовски тяжелее, чем все, что было установлено на их галеонах. Они стреляли медленнее, но били с огромной силой. До сих пор ни одному из них не удалось пробить броню «Дреднота», но они нашли одно из его потенциальных слабых мест и начали колотить по его рулю. Это и в лучшие времена было трудной мишенью, которой неуклонно поднимающиеся волны и удушающие облака слепящего дыма определенно не были, но если достаточное количество из них стреляло по нему достаточно долго, кому-то обязательно повезет.

Что-то пронзительно закричало в воздухе над палубой, и Хейджил злобно выругался. Цепное ядро. Цепное ядро было единственным, что издавало этот неземной, злобный вопящий звук. Это был не первый раз за этот чертов день, когда он слышал это, и он знал, почему он слышит это сейчас. Кто-то на борту одного из этих атакующих галеонов понял, что они не могут победить стальные борта «Дреднота», поэтому они пытались лишить его подвижности точно так же, как те винтовые галеры, атакующие его руль. Та же идея ранее приходила в голову капитанам других галеонов, но любой, кто подходил достаточно близко, чтобы использовать бронебойные снаряды ближнего действия, должен был подойти так, чтобы шестидюймовые орудия «Дреднота» разрушали его корабль даже быстрее, чем он мог снести его оснастку.

К сожалению, его скорострельность упала из-за выбывания его людей, и снарядам требовалось больше времени, чтобы добраться снизу до оставшихся орудий. Все больше врагов, столпившихся вокруг нее, оставались в действии дольше, принося больше собственного огня, прежде чем их можно было искалечить или отогнать, и его такелаж уже был серьезно поврежден. Его фок-стеньга была снесена более часа назад, прихватив с собой фок-брам-стеньгу и грот-бом-брам-стеньгу. Тридцать футов его утлегаря тоже были отстрелены, а вместе с ними исчезли управляющие и несущие кливера. Теперь, когда над головой завыло цепное ядро, сверху донесся рвущийся, трескающийся звук, когда бизань-стеньга развалилась прямо под ее колпаком. Сломанный рангоут упал как гром среди ясного неба, и на этот раз вместе с ним появилась грот-стеньга. Мачта прорвала защитную сетку, установленную над палубами, раздавив полдюжины человек, повредив еще три орудия на правом борту, а затем упала за борт, как морской якорь.

Он почувствовал это как удар по собственному телу и повернул подзорную трубу в том направлении, откуда, по-видимому, был произведен выстрел. Трудно было даже оценить, откуда он мог взяться в дикой неразберихе дыма, вспышек и горящих галеонов, но его глаз сузился, когда он внезапно увидел знакомый профиль, пробивающийся сквозь дым.

Это был не доларский корабль! Это был чарисийский галеон, один из кораблей, которые Долар отобрал у Гвилима Мэнтира, и Карлтин Хейджил зарычал.

Он с самого начала знал, что «Дреднот» не сможет сбежать. Вся цель его плана состояла в том, чтобы привлечь на себя как можно больше врагов, пожертвовав своим кораблем — и своими людьми — чтобы как можно больше кораблей Абата смогли спастись. И он также с самого начала знал, что нельзя допустить, чтобы его корабль попал в руки врага. Каждый человек на ее борту знал, что это значит, но он не видел несогласия ни в одном из их глаз… не после того, что случилось с последними чарисийцами, которые с честью сдались доларскому адмиралу. Он убедился, что Стадмейр и все остальные лейтенанты «Дреднота» поняли свой долг предотвратить это, и лично проследил за установкой взрывателей.

Но это! Он не надеялся на этот последний подарок, и его единственный оставшийся глаз превратился в раскаленный уголь, когда он бросился через палубу.

Он споткнулся, чуть не упав, и его рот сжался, когда он посмотрел вниз и увидел тело Данилда Стадмейра. Одна линза очков лейтенанта была разбита осколком, вырвавшимся из такелажа броненосца, который пробил его глазницу и попал в мозг. Даже несмотря на бедлам, крики и грохот орудий, в Карлтине Хейджиле нашлось место для жгучего укола сожаления. Но он достаточно скоро присоединится к своему первому помощнику, поэтому он высвободился и схватил за плечо мичмана, командовавшего ближайшим трехорудийным дивизионом.

— Сэр?!

Молодой мичман уставился на него дикими глазами на грязном, перепачканном порохом лице, и Хейджил указал на марсели, приближающиеся за очередным воющим залпом цепного ядра.

— Вот твоя цель, парень! — проревел он, его рот был в нескольких дюймах от уха юноши. — Отметьте ее, а затем потопите ублюдка!

Мичман еще мгновение пристально смотрел на него, затем перевел взгляд на маячащие марсели и яростно кивнул.

— Есть, сэр! — крикнул он в ответ и повернулся к своим артиллеристам.

Еще один раздирающий, разрывающий грохот сверху возвестил о разрушении грот-мачты. Массивный рангоут рухнул вниз, и Хейджил почувствовал, как «Дреднот» пошатнулся у него под ногами, поскольку он все больше хромал и калечился.

Осталось недолго, малыш, — подумал он. — Держись целым ради меня! Пожалуйста, продержись достаточно долго, а потом, я обещаю, ты сможешь отдохнуть.

Орудия броненосца взревели снова и снова. Доларский корабль, который когда-то был чарисийским, покачнулся, когда в него врезались шестидюймовые снаряды. Взрывы рвали и калечили обшивку корабля, а осколки — осколки снарядов и куски корпуса — пронзали экипаж, забрызгивая палубы их кровью. Хейджил вглядывался в одну из двойных угловых труб, наблюдая, как он разваливается на части под разрушительным огнем его корабля, и ликовал от его разрушения.

Это для тебя, Гвилим! В конце концов, я не буду сжигать Горат дотла ради тебя, но это для тебя, но…

Еще один залп массивных десятидюймовых снарядов ударил в корму «Дреднота» с винтовых галер Поэла Халинда, и броненосец дернулся в муках… а затем встал, его изодранные оставшиеся паруса выпустили ветер, когда руль развалился, а рулевые потеряли управление. Хейджил оторвал взгляд от подзорной трубы, когда он медленно и величественно развернулся, поворачиваясь с подветренной стороны, и древесина завизжала и раскололась, когда он тяжело пробежал рядом с одним из доларских галеонов.

Вражеский корабль повернулся, когда в него врезался гораздо более тяжелый броненосец. Его поврежденная грот-мачта оторвалась в двух или трех футах над уровнем палубы и обрушилась лавиной расколотых бревен и разорванной парусины. Она врезалась в бронированный фальшборт «Дреднота», на мгновение повисла на и без того усеченной грот-мачте броненосца, а затем обрушила оба комплекта рангоута в беспорядочные руины.

Грот-мачта «Дреднота» имела сто двадцать футов в длину и почти сорок дюймов в диаметре, была сделана из лучшего выдержанного дерева псевдодуба и чрезвычайно прочна. Несмотря на это, она лопнула целиком, когда в нее врезалась огромная масса доларского такелажа. Она рухнула на палубу, разбитая ударом на куски, и похоронила тридцать одного члена экипажа броненосца в своих разрушенных руинах.

Кусок, упавший на Карлтина Хейджила, был двадцать три фута в длину… и весил «всего» четыре тонны. Он никогда не слышал свирепого, дикого лая экипажа доларца, когда тот ворвался через обломки на палубу его корабля.

V

— Это барон Трифелд, милорд.

Сэр Клейринк Динвирс, барон Уитфилдс, быстро оторвался от срочного совещания со своим старшим командиром джурланкского полка. Он коротко махнул рукой, заставляя собеседника ждать, а затем протянул правую руку, чтобы поздороваться с прибывшим, которого только что ввели в жалкую хижину, служившую ему командным пунктом.

Сэру Дейвину Уинстину, барону Трифелду, было всего пятьдесят три года, на восемь лет меньше Уитфилдса, и он был лыс, как яйцо, со свирепым крючковатым носом, который слишком точно намекал на драчливость его характера. Он был старшим командиром ашеритов в армии Гласьер-Харт, что делало его старшим подчиненным Уитфилдса, а также близким личным другом.

— Дейвин, — сказал Уитфилдс, его глаза изучали лицо другого человека, в то время как грохот артиллерии еретиков усилился, возрос, а затем ослаб — по крайней мере, немного — на заднем плане. На тунике Трифелда была засохшая кровь, но не похоже, что это была его собственная.

— Ясновидящий. — Трифелд крепко сжал предплечье Уитфилдса. — Извини, что врываюсь к тебе вот так.

— Что тебе нужно? — просто спросил Уитфилдс, и другой барон улыбнулся. Это была мимолетная и горькая улыбка, но в ней также чувствовалась теплота дружбы. Затем выражение исчезло так же быстро, как и появилось.

— То, что мне нужно, ты не можешь мне дать, — сказал он категорично, как хирург, сообщающий семье последние новости, которые она хотела услышать. — Еретики перебросили колонну через Блэк-Сэнд в семи милях к северу от Стилтина. Третий и пятый полки разбиты. Мы не можем их сдержать.

Уитфилдс стиснул зубы. Он надеялся — вопреки надежде и вопреки всем признакам (и опыту) обратного — что их фланг армии Гласьер-Харт Канира Кейтсуирта каким-то образом сможет удержаться достаточно долго, чтобы он смог вернуть Джирдан на болотах и открыть путь к отступлению. Но если еретики с боем переправились через реку Уэст-Блэк-Сэнд, и если они разгромили или уничтожили два полка Трифелда в процессе…

— Я пришел, чтобы сказать тебе лично, — сказал Трифелд и покачал головой. — Мне жаль. Ребята сделали все, что могли, и чертовски много людей погибло, делая это. Это сделала артиллерия. — Его ноздри горестно раздулись. — Их обычные полевые орудия уже справились с нашими укрытиями — чертова река шириной менее ста ярдов, даже со всем этим проклятым дождем, так что не похоже, что они не могли видеть свои цели! — и их маленькие угловые пушки выбивали из нас дух до тех пор, пока их штурмовые катера не врезались в наш берег. Они стреляли и разрывными снарядами, чтобы разрушить укрытия над головами, и шрапнелью, чтобы убить всех в них, как только укрытие будет прорвано. И у них есть новый снаряд — думаю, я должен сказать, еще один новый снаряд. Этот выпускает дым, когда приземляется, — много дыма. Наши полевые орудия даже не могли открыть огонь по их катерам, пока они не оказались прямо рядом с нашими людьми.

— Черт, — пробормотал Уитфилдс.

— Не знаю, что происходит к югу от пятого, — признался Трифелд. — Не думаю, что это хорошо, но это только предположение. Что я знаю точно, так это то, что они перебрасывают через реку столько людей, сколько могут, теперь, когда у них есть плацдарм. Согласно тому, что говорят выжившие из третьего, они уже навели по меньшей мере два понтонных моста, и они отжимают моих парней, продвигаясь на север. Я пытаюсь сформировать новую позицию здесь, — он наклонился над картой Уитфилдса и постучал по точке на Уэст-Блэк-Сэнд примерно в десяти милях к северу от Стилтина… и менее чем в двух милях к югу от того места, где они стояли на командном пункте Уитфилдса, расположенном в том, что было в центре его зоны ответственности, ответственности командующего левым флангом армии Гласьер-Харт — с седьмым, но лучшее, что полковник Тилбор сможет сделать, это немного замедлить их.

Уитфилдс кивнул с мрачным выражением лица и поднял глаза. Он не мог видеть небо из хижины, но знал, что увидел бы, если бы мог. Где-то над тяжелыми облаками, надвигавшимися с запада, до захода солнца оставалось не более часа или двух. Это будет ужасная, жалкая ночь с дождем и ветром, последнее, в чем нуждались люди, пытающиеся найти пригодную для обороны твердую землю в этом забытом Лэнгхорном болоте.

— Я возвращаюсь, чтобы попытаться с Тилбором найти достаточно людей, чтобы продержаться хотя бы до наступления ночи, — сказал Трифелд. — Не думаю, что мы продержимся намного дольше. Пришло время для твоего прорыва.

— Оставайся здесь, — сказал Уитфилдс. — Мне понадобится твой совет, и остальные твои…

— К черту это! — рявкнул Трифелд. — Это мои ребята прямо сейчас там умирают. Вот где мое место. Кроме того, — на мгновение ему удалось изобразить что-то похожее на ухмылку, — они продержатся дольше, если будут знать, что я с ними, чтобы надрать им задницы, если они этого не сделают!

Уитфилдс на мгновение закрыл глаза. Настоящая причина, по которой люди Трифелда «продержались дольше», заключалась в том, что многие из них скорее умрут на месте, чем разочаруют своего командира. Трифелд был таким человеком… таким другом.

Он подумывал о том, чтобы приказать ашериту остаться, но не очень настойчиво. Единственный способ, которым он мог привести в исполнение подобный приказ, — это арестовать этого человека. Кроме того, он был прав.

— Дейвин, я…

— Знаю, и все равно нет времени это говорить. — Трифелд еще раз сжал его руку, затем отступил назад. — Честно говоря, не думаю, что в любом случае есть много шансов на прорыв, Клейр. Но если кто-то и может это провернуть, то это ты. Так что я куплю столько времени, сколько смогу, для твоего следующего чуда. Постарайся взять с собой как можно больше моих парней.

— Конечно, я так и сделаю, — пообещал Уитфилдс. Его голос был хриплым, и он резко откашлялся. — Благослови тебя Бог, Дейвин.

— Тебя тоже, — сказал Трифелд, затем повернулся и направился обратно к выходу из хижины, подзывая своего коня.

Лицо епископа воинствующего Канира Кейтсуирта было осунувшимся и изможденным, когда он стоял рядом с Седриком Зэйвиром и смотрел на безжалостную карту. Лампа над головой дрожала и танцевала, раскачиваясь, отбрасывая тошнотворные тени на карту и ее знаки, а с тяжелой бревенчатой крыши бункера посыпалась пыль. Дождь лил с чернильно-черных небес, стекая по земляным ступеням и оставляя грязные завитки на земляном полу, но гром, раскатывающийся в дождливую ночь и заставляющий дрожать лампу, не имел ничего общего с погодой.

— Мы слышали что-нибудь еще от епископа Сибастиэна? — с тревогой спросил Зэйвир.

— Нет, отец, — коротко ответил полковник Мейндейл, не отрывая взгляда от стопки торопливо нацарапанных донесений.

— А как насчет епископа Халрина? Или…

— Отец, мы ничего не слышали ни от кого в Энгле уже более трех часов, — прервал его полковник, — и не собираемся.

Зэйвир быстро поднял глаза, его изможденное лицо гневно покраснело. «Энгл» был обращенный на восток треугольный выступ к западу от Стилтина, который привлекал все больше и больше войск армии Гласьер-Харт… прежде чем чарисийцы прорвали позиции епископа Сибастиэна Тейлара к северу и югу от города. Зэйвир настаивал на том, что эта позиция должна быть сохранена, несмотря на предупреждение Мейндейла о том, что это не осуществимо. Теперь он впился взглядом в полковника и открыл рот, чтобы осудить его «пораженчество», но Мейндейл только покачал головой.

— Мне жаль, отец, — сказал он интенданту армии Гласьер-Харт, его голос был жестким и в то же время странно мягким, — но так оно и есть. Это, — он помахал нацарапанной запиской, которую доставил последний гонец, — от епископа Честира. Он отступил обратно на Суомп-Грас, и еретики сильно давят на него. Если они еще не полностью уничтожили Энгл, они сделают это, как только дойдут до этого, потому что там все заперто в кармане, из которого никто не выберется.

Желудок Кейтсуирта превратился в замерзший свинцовый комок. Он хотел закричать на полковника, но в этом не было смысла, и это не сделало бы все, что только что сказал Мейндейл, менее правдивым. Река Суомп-Грас находилась в шести милях к западу от штаб-квартиры Тейлара… и всего в пяти милях к востоку от Трейкина.

— Мы кончились, Седрик, — услышал он свой голос. Зэйвир повернулся к нему лицом и покачал головой, как измученный боксер. — Если только Уитфилдсу не удалось вывести часть своих людей через болота, проклятые Шан-вей еретики держат всех нас в «кармане». — Он хлопнул ладонью по карте и злобно провел по ней, разбрасывая бесполезные жетоны, и его губы растянулись в улыбке внезапный рык. — Лэнгхорн! Я сказал им — мы сказали им — мы не сможем выстоять против полумиллиона человек без дополнительного подкрепления! Но будет ли кто-нибудь слушать? Конечно, нет!

— Канир, конечно, должен быть…

— Нет, — оборвал интенданта Кейтсуирт. — Мы ни черта не можем сделать, кроме как заставить их израсходовать больше боеприпасов, убивая то, что от нас осталось. И мне жаль, Седрик, но я не могу этого сделать.

— Что ты имеешь в виду? — резко сказал Зэйвир.

— Я имею в виду, что не могу позволить, чтобы еще кого-то из моих людей бессмысленно убивали, если есть какой-то способ предотвратить это… и он есть. Знаю, что это значит для всех наших инквизиторов — для вас, — но это все равно произойдет, когда они придут, чтобы прикончить нас. Я не могу оправдать гибель большего числа наших людей, пытаясь предотвратить то, что мы все равно не можем предотвратить.

Краска отхлынула от лица Седрика Зэйвира. Он долго молча смотрел на Кейтсуирта. Затем он повернулся — медленно, как человек, движущийся в кошмарном сне, — и посмотрел на Мейндейла. Полковник взглянул на него с каменным лицом, и интендант глубоко вздохнул.

— Понимаю.

Его голос слегка дрогнул, и он с трудом сглотнул. Затем инквизитор, который приказал уничтожить всю команду Чарлза Стантина не более чем в дюжине миль от того места, где он стоял в этот самый момент, кивнул, как плохо управляемая марионетка.

— Понимаю, — повторил он. — Думаю, мы должны продолжать сражаться, полагаясь на Бога и архангелов, которые спасут нас, но я понимаю, о чем ты говоришь. Сколько у нас времени?

— Мне нужно отправить запрос на переговоры к Истшеру как можно скорее, — непоколебимо ответил Кейтсуирт. — Какой бы интенсивной ни была стрельба снаружи, мы, вероятно, не можем ожидать, что они увидят флаг перемирия до рассвета, но как только взойдет солнце…

Он позволил своему голосу затихнуть, и Зэйвир кивнул.

— Понимаю. Что ж, тогда, — он расправил плечи и резко вдохнул. — Полагаю, мне лучше пойти и проинформировать как можно больше моих инквизиторов, не так ли?

Он посмотрел на двух других мужчин в дрожащем свете лампы, затем повернулся и начал подниматься по ступенькам бункера под дождь, не сказав больше ни слова.

Кейтсуирт смотрел ему вслед. Затем он тяжело опустился на один из табуретов рядом со столом с картами, вытащил свой личный блокнот и набросал в нем полдюжины строк. Он посмотрел на них, перечитал, кивнул и поставил внизу свою подпись с какой-то усталой завершенностью.

— Вот, Уилсин, — сказал он, отрывая лист, складывая его и передавая полковнику.

— Милорд? — Мейндейл поднял брови, протягивая руку, чтобы принять его.

— Ваши приказы, полковник. — Епископ воинствующий издал трупоподобный смешок, но в его глазах не было веселья. — Ваши последние распоряжения, так уж получилось.

— Милорд? — повторил Мейндейл, его тон внезапно стал напряженным и осторожным.

— Выбери хорошего, надежного человека, который доставит флаг перемирия к Истшеру, — сказал ему Кейтсуирт. — Кто-то, на кого ты можешь положиться, чтобы он не потерял голову. Думаю, это, вероятно, будет важно.

— Конечно, милорд. Думаю, что полковник Жэймс, вероятно, был бы нашим лучшим выбором. Я сообщу ему, что вам нужно с ним поговорить.

— Вероятно, это хорошая идея, — согласился Кейтсуирт удивительно спокойным голосом. — Почему бы тебе не пойти и не забрать его сейчас?

— Конечно, милорд.

Мейндейл кивнул и начал подниматься по скользким от грязи ступеням по стопам Зэйвира.

Он преодолел половину подъема, когда услышал позади себя одиночный пистолетный выстрел.

VI

— Что ты думаешь об условиях Русила по капитуляции, Мерлин? — спросил Кэйлеб Армак, глядя через тихий кабинет на Мерлина Этроуза.

Мерлин стоял у открытых стеклянных дверей на маленький балкон кабинета, прислонившись плечом к притолоке, и смотрел вверх. Ночь за пределами чарисийского посольства была ветреной и прохладной, небеса были усеяны звездами, которые ни один старый землянин не узнал бы, с луной, слишком небольшой для воспоминаний Мерлина, но в любом случае это было не то, что он на самом деле наблюдал. Его внимание было приковано к изображениям со снарка, парящего над развалинами того, что когда-то было маленьким городком Стилтин, где герцог Истшер только что поставил свои условия тому, что осталось от армии Гласьер-Харт. По лучшим оценкам Совы, в сети Истшера попало почти сто восемьдесят тысяч человек. Менее трех тысяч других бежали через болота слева от Кейтсуирта под командованием барона Уитфилдса, и они вряд ли смогли бы уйти далеко с шестнадцатью тысячами конной пехоты из армии Клифф-Пик графа Хай-Маунта, преследующей их по горячим следам. Со всеми вместе, армия Бога и ее светские союзники только что потеряли более четверти миллиона человек убитыми, ранеными и — теперь — пленными, плюс весь артиллерийский парк армии Гласьер-Харт.

— Ну, — ответил он, — это лучшие условия, чем те, которые он дал тому ублюдку в форте Тейрис прошлой зимой. На самом деле они примерно такие же, какие он дал выжившим из армии Шайло.

— Они также лучше, чем те, которые генерал Стонар дал Уиршиму, — отметила Эйва Парсан из удобного мягкого кресла, в котором она сидела. Она поморщилась. — Не уверена, что мстительная часть меня одобряет это, особенно учитывая разницу между Уиршимом и Кейтсуиртом — и между Эбернети и Зэйвиром, если уж на то пошло.

— На самом деле речь не идет о какой-то справедливости, Эйва, — сказал барон Грин-Вэлли из своей штаб-квартиры в Файв-Форкс. — Сказав это, моя «мстительная сторона» согласна с твоей.

— Думаю, что все мы могли бы согласиться с этим, — вставил барон Рок-Пойнт из Теллесберга. Тон верховного адмирала был холоднее и мрачнее, чем у Грин-Вэлли. Он тяжело воспринял то, что случилось с эскадрой сэра Брустейра Абата, и особенно с КЕВ «Дреднот», и в данный момент ему было трудно ощущать какую-либо симпатию к вооруженным силам Церкви. Но потом он кисло хмыкнул. — Тем не менее, полагаю, что реальный вопрос заключается в том, как это может повлиять на отношение армии Бога к будущей капитуляции.

— На самом деле они не намного лучше тех, что достались Уиршиму, — заметила Нимуэ Чуэрио из Манчира. — На самом деле, думаю, что герцог намного хитрее, чем генерал Стонар, если уж на то пошло. Предлагать «обменять» старших офицеров Кейтсуирта на будущих чарисийских пленников? — Она покачала головой. — Предполагая, что Клинтан будет готов рассмотреть что-нибудь в этом роде, как вы думаете, что произойдет с этими старшими офицерами, как только инквизиция доберется до них? Полагаю, это не совсем способствует будущей лояльности со стороны других старших офицеров. И что произойдет с моральным духом остальной армии, когда захваченные в плен старшие офицеры, которые могли бы вернуться домой, откажутся от обмена?

— Что они и сделают, если только они не настолько глупы, чтобы думать, что смогут избежать Наказания за свои «неудачи», как только вернутся в Зион, — сказал граф Пайн-Холлоу. Первый советник империи сидел в своем личном кабинете, на столе, заваленном бумагами, со стаканом виски в руке. — Полагаю, что, вероятно, есть некоторые, кто действительно настолько глуп, и это, вероятно, сделало бы передачу их еще лучшей идеей. Если по какой-то случайности им все-таки удастся избежать Наказания, они действительно могут снова оказаться в командовании где-нибудь, где снова могут облажаться. К сожалению, любой, кто достаточно глуп, чтобы доверять Клинтану, вероятно, настолько глуп, что забывает дышать без напоминания.

— Возможно. — Мерлин отвернулся от балкона, чтобы встретиться лицом к лицу с Кэйлебом и Эйвой, и выражение его лица было мрачным. — Конечно, Русил не понимал, когда делал предложение, что у Храма действительно могут быть военнопленные чарисийцы, которых можно обменять на них, не так ли?

Воцарилась тишина. Это длилось несколько секунд, а затем он пожал плечами.

— Простите. Я не хотел быть призраком на банкете. Это просто…

Он замолчал, снова пожав плечами.

— Знаю, что вы имеете в виду, — резко сказал Рок-Пойнт, хмуро глядя из кормовых окон своего флагмана на отражения прибрежных огней Теллесберга. — Это снова похоже на Гвилима, но со вдвое большим количеством людей.

Мерлин тяжело кивнул, за исключением того, что битва при Кауджу-Нэрроуз на самом деле была намного хуже, чем битва при Харчонг-Нэрроуз. Сэр Брустейр Абат с боем прорвался в залив Саут-Швей, но только с четырьмя своими галеонами и единственной шхуной «Соджорн». Вся оставшаяся часть его эскадры была захвачена или уничтожена, и единственной причиной, по которой выжившие спаслись, было укрытие, которое они нашли во время штормов, пронесшихся над заливом Хаскин и заливом Саут-Швей.

В этом была горькая ирония. Если бы эти штормы пришли всего на два дня раньше, Абат и Хейджил, скорее всего, доставили бы большую часть эскадры Абата — и, вероятно, «Дреднот» — в безопасное место. Если бы не это, доларцы, по крайней мере, заплатили бы еще более высокую цену за свою победу.

Не то чтобы они легко отделались. Шестнадцать галеонов адмирала Росейла были уничтожены, шесть из них со всеми экипажами, и еще четыре почти наверняка не подлежали ремонту, что составляло сорок процентов от его общей численности перед боем. Флагманский корабль Росейла был потоплен вместе с ними, а сам Росейл был тяжело ранен. На самом деле, было маловероятно, что целители смогут спасти ему жизнь, что наполнило Мерлина мстительным удовлетворением. Как и тот факт, что, хотя Карлтин Хейджил не дожил до этого, его корабль отправил на дно старый флагман Гвилима Мэнтира.

Восемь из пятнадцати первоначальных винтовых галер адмирала Халинда также были потеряны, в основном из-за сочетания боевых повреждений и штормового моря, последовавшего за жестоким сражением. А четыре легких крейсера Росейла — три брига и одна шхуна — наткнулись на уцелевшие галеоны Абата ночью после битвы. Никто из них не выжил, чтобы сообщить адмиралу Рейсандо, теперь командовавшему западной эскадрой, когда Росейл был выведен из строя, о том, где он может найти бегущих чарисийцев. Конечно, даже если бы у него была эта информация, ему потребовался бы почти целый день, чтобы просто разобраться, какие из его оставшихся тридцати галеонов были достаточно пригодны для отправки за ними. Вероятно, он не смог бы послать из них больше дюжины.

В целом, Росейл и Халинд потеряли в два раза больше кораблей, чем Абат, хотя многие из них были по отдельности меньше и легче, и только четыре галеона ИЧФ были захвачены неповрежденными — или во всяком случае достаточно близкими к тому, чтобы их можно было отремонтировать. Среди них, к сожалению, был КЕВ «Вортекс», один из двух бомбардировочных кораблей Абата. «Файрсторм» выбрался вместе с «Броудсуорд», «Виндикейтор» и КЕВ «Тандерхед». Это было все, кроме «Соджорна», и каждый из галеонов был серьезно поврежден. И что гораздо хуже, никто на борту горстки потрепанных кораблей Абата еще не знал, что «Дреднот» тоже уцелел.

Никто никогда точно не узнает, как это произошло, поскольку ни один из офицеров Карлтина Хейджила — за исключением одного раненого мичмана — не выжил в бою. Пейтир Ганзализ, вероятно, поджег бы фитиль по собственной инициативе, если бы понял, что броненосец был взят на абордаж экипажами не менее трех доларских галеонов. Возможно, он и понял это, но если так, то почти в тот же самый момент какой-то идиот из доларской морской пехоты бросил зажженную ручную гранату на главный трап как раз в тот момент, когда по нему поднимался Ганзализ. Эта граната взорвалась менее чем в двадцати футах от погреба «Дреднота», который по праву должен был выполнить последний приказ Хейджила ему. Каким-то образом, каким-то извращенным чудом, этого не произошло. Однако это убило Ганзализа. Мерлин понятия не имел, куда направлялся стрелок и почему — даже Сова и снарки не смогли собрать последние жестокие минуты боя на борту броненосца в единую картину — и все же казалось вероятным, что смерть Ганзализа объясняла, почему заряды в погребе так и не сработали. Офицеры, сражавшиеся за свои жизни и жизни своих людей на палубе «Дреднота», знали, что он ждет, чтобы выполнить этот последний, мрачный долг; вполне вероятно, они оставили это ему и посвятили себя уничтожению как можно большего числа доларцев, прежде чем они сами пойдут ко дну, а товарищи Ганзализа по команде держались слишком долго, ожидая приказов от своих офицеров.

Никто никогда не узнает, и почему это не имело значения. Что имело значение, так это то, что королевский доларский флот теперь владел единственным морским броненосцем в доларском заливе или в любых окружающих его водах. И что у Динниса Жуэйгейра вот-вот появятся шестидюймовые нарезные орудия на лафетах Мандрейна для обучения. Одному богу известно, к чему это могло привести!

А еще были пятьсот чарисийских моряков и офицеров, попавших в плен.

На самом деле это было не так уж много… учитывая, что на борту захваченных или уничтоженных кораблей находилось чуть более семи тысяч человек. Девяносто три процента матросов и офицеров, обслуживавших эти корабли, погибли, сражаясь; это обычно происходило, когда люди, о которых идет речь, знали, что с ними случится, если они будут переданы инквизиции. По меньшей мере четыреста или пятьсот из них были убиты без боя, когда они больше не могли сражаться, хотя снимки снарков предполагали, что многие из этих смертей были убийствами из милосердия, а не из-за хладнокровия. Несмотря на жестокость атаки доларцев, было ясно, что некоторые офицеры и солдаты Росейла обнаружили, что у них не хватит духу повторить то, что случилось с Гвилимом Мэнтиром и его людьми.

— Не знаю, как ты мог смотреть на это, — тихо сказала Эйва. Мерлин посмотрел на нее, и она грустно улыбнулась ему. — Знаю, ты думал, что в долгу перед ними, и полагаю, это только правильно, что кто-то присматривает за ними. Знаю, они это заслужили. Но даже то немногое, что я видела, было ужасно. Если бы я посмотрела это целиком, думаю, это уничтожило бы меня.

— Ты живешь с тем, с чем тебе приходится жить, — сказал ей Мерлин и заставил себя улыбнуться. — Нарман напомнил мне об этом довольно… настойчиво. И был прав, благослови господь твое пухлое маленькое сердечко, Нарман.

— Я бы не хотел ничего говорить о том, как часто это происходит, поскольку я такой скромный от природы, с инстинктивным отвращением к использованию таких слов, как «непогрешимость». Особенно там, где об этом может услышать Оливия, — ответил Нарман из своей виртуальной реальности, и несколько участников конференции удивили самих себя смешками.

Кэйлеб не был одним из них, хотя даже он улыбался. Но потом он покачал головой.

— На этот раз я хочу, чтобы эти люди вернулись, — решительно сказал он. — Нам больше не надо еще одного Гвилима. На этот раз мы, черт возьми, найдем способ вернуть их обратно.

— Если мы сможем, мы сделаем это, — сказал ему Мерлин таким же ровным тоном. — И если мы не сможем, мы с Нимуэ, черт возьми, устроим взрыв погреба, чтобы отправить на дно любой корабль, на борту которого они находятся. Но если они снова пошлют их по суше…

— Думаю, что на этот раз это маловероятно, — сказал Нарман. Все они посмотрели на его изображение, и он пожал плечами. — Клинтан захочет, чтобы они были в Зионе так быстро, как он сможет их туда доставить. Он захочет устроить самое грандиозное, самое зрелищное аутодафе, какое только можно вообразить, чтобы выставить напоказ «свой» триумф — особенно после того, что случилось с армией Бога, — и быть уверенным, что он преподаст подходящий наглядный урок любому, чья преданность джихаду может пошатнуться. Кроме того, как он это увидит, Долар только что уничтожил любое присутствие чарисийского флота, которое могло бы помешать ему переправить их к нему через залив Горат.

— Это, — кисло признал Рок-Пойнт, — слишком близко к истине. Как только Сармут доберется до острова Кло, Шарпфилд получит в общей сложности десять галеонов — ни один из них не будет броненосцем — под его командованием. И это при условии, что все четыре галеона Абата могут быть отремонтированы за счет местных ресурсов.

— Как ты думаешь, что Шарпфилд будет делать, когда Абат вернется на остров Кло? — спросил Пайн-Холлоу.

— Если он послушает сэра Данкина, граф созовет суд по расследованию, установит, что Абат действовал в лучших традициях чарисийского флота, и немедленно вернет его к командованию, — решительно заявила Нимуэ. — Нам нужны такие капитаны, как он, и его нужно вернуть на коня как можно быстрее.

— Не думаю, что Льюку, вероятно, понадобится совет Данкина, чтобы прийти к такому выводу самостоятельно, — сказал Рок-Пойнт. — Думаю, настоящая проблема будет заключаться в том, сможет ли Абат оправиться от этого в своей собственной голове или нет.

— Вот почему я сказала, что ему нужно вернуться на коня, — согласилась Нимуэ.

Рок-Пойнт кивнул. Сэр Данкин Йерли и Гектор Эплин-Армак не участвовали в нынешнем совещании по той же причине, что и Шарлиэн. Все трое были в море, где было еще позже ночью (или раньше утром, в зависимости от того, в каком часовом поясе они оказались), и все они спали. Для Нимуэ было так же поздно, но у нее были определенные несправедливые преимущества, когда дело касалось потребности во сне.

— Хорошо, мы больше ничего не можем с этим поделать, по крайней мере, до тех пор, пока Абат не вернется на остров Кло и Шарпфилд не узнает, что произошло, — быстро сказал Кэйлеб. — Итак, возвращаясь к условиям капитуляции Русила. Из того, что уже было сказано, могу ли я сделать вывод, что все их одобряют?

— Я мог бы указать, ваше величество, что не нужно всеобщего одобрения, пока вы одобряете, — сказал Пайн-Холлоу. — Однако, поскольку я слишком добросовестный первый советник, чтобы делать что-либо подобное, просто скажу, что они кажутся мне разумными. Оставляя в стороне условие об обмене — которое, как мы все прекрасно знаем, он задумал в первую очередь как политическую и психологическую уловку, — единственное, что он мог бы сделать с ними, — это осуществить репрессии против рядовых за то, что случилось с генералом Стантином. Если бы Кейтсуирт не покончил с собой, я бы рекомендовал казнить его, по крайней мере, за это. Но поскольку он и Зэйвир — и две трети его командиров дивизий и все его инквизиторы — уже мертвы, я действительно не вижу смысла закапывать тела еще глубже, Кэйлеб. Кроме того, все эти сильные спины пригодятся для сбора урожая. И нам нужно будет отремонтировать не один канал, если уж на то пошло. Беспризорники Алвереза и Харлесса, похоже, неплохо справляются в этом отношении. Не вижу никаких причин, по которым армия Бога не должна вносить подобный вклад в это дело.

— Ты правильно понял эту часть, Травис, — сказал Мерлин под общие кивки голов.

Выжившим в армии Шайло было позволено сдаться, за что большинство из них были трогательно благодарны, учитывая то, что случилось с гарнизоном форта Тейрис, и жалкое, оборванное полуголодное существование, до которого они были доведены еще до того, как Истшер расставил на них свою ловушку. Правила ведения войны в Сейфхолде допускали использовать пленных, которые не были условно освобождены, на принудительных работах, если их должным образом кормили. Соответственно, деснаирские и доларские военнопленные оказались в юго-восточном Сиддармарке, который включал восток Шайло, провинцию, которая была их пунктом назначения, работая на огромных фермах, которые возникли, чтобы заменить западные пахотные земли, потерянные от «Меча Шулера».

Эти фермы с лихвой восполнили бы запасы продовольствия, которые были так жестоко уничтожены в ту первую зиму, что было хорошо, учитывая примерно полмиллиона пленных, которых тоже нужно было кормить. Никто из охранников и надзирателей, сопровождавших военнопленных, не был склонен к чрезмерной мягкости, особенно в Шайло, но открытой жестокости было очень мало. Дисциплина была жесткой, часы были долгими, а работа тяжелой, но, вероятно, не намного дольше или тяжелее, чем условия, с которыми большинство деснаирских крепостных столкнулись бы дома. И в то время как соблюдалась свобода совести заключенных и им было предоставлено лояльное Храму духовенство, Церковь Чариса воспользовалась возможностью для небольшой миссионерской работы. Людей, которые потерпели такое же сокрушительное поражение, как армия Шайло, армия Силман, а теперь и армия Гласьер-Харт, можно простить за то, что они задались вопросом, действительно ли Бог был на их стороне с самого начала, и чарисийское духовенство добилось значительных успехов среди тех, кто был в заключении дольше всех.

— Как ты думаешь, Эйва, Стонар и Паркейр будут возражать против их «снисхождения» к ним? — спросил Кэйлеб.

— Честно говоря, думаю, что Дариус предпочел бы собрать их головы и оставить остальное гнить, — ответила Эйва. — И, честно говоря, теперь, когда я задумываюсь, мне приходит в голову, что он и Грейгэр собираются настаивать на том, чтобы все армейские дезертиры, которые взбунтовались во время первоначального восстания, а затем перешли в армию Бога, должны быть переданы военному суду.

— О, черт! Она права, Кэйлеб. — Выражение лица Мерлина было огорченным. — Я никогда даже не думал об этом, а, черт возьми, должен был — мы все должны были. Думаю, мне это не пришло в голову, потому что его двоюродный брат в значительной степени позаботился об этом с армией Силман, и это никогда не обсуждалось. Но теперь, когда кто-то с работающим мозгом предложил такую возможность, уверен, что почти все в республике — по крайней мере, та часть, которая осталась верна Стонару, — встали бы и приветствовали, если бы так же поступили с мятежниками из армии Гласьер-Харт. Если уж на то пошло, на них не распространяется ваше с Шарли обещание не добиваться репрессий против кого-либо, кроме инквизиторов, и они, черт возьми, виновны в мятеже и государственной измене по законам республики.

— Однако Русил включил их — по крайней мере, временно — в условия, которые он предложил армии Бога. — В голосе Пайн-Холлоу звучало легкое беспокойство. — Или, во всяком случае, он не проводил никаких различий между ними и постоянными солдатами армии Бога. Если мы «вернемся» не на условиях, которые он оговорил — и они согласились, — создаст ли это большие проблемы в будущем?

— Нет, — твердо сказал Кэйлеб. — Во-первых, потому что Эйва и Мерлин правы. Они мятежники и предатели, и если Грейгэр и Дариус хотят их, то, черт возьми, они их получат. И, во-вторых, потому что условия любого военного командира всегда подлежат утверждению его политическим начальством, точно так же, как произошло с условиями Тирска для Гвилима. — Рот императора скривился от горького привкуса собственных слов, но он непоколебимо продолжил. — В данном случае политическое руководство, о котором идет речь, является нашими союзниками, и они и их страна заплатили чертовски ужасную цену. Мы должны были дать ему конкретные инструкции по этому поводу до того, как он начал свою атаку, и я, честно говоря, удивлен — теперь, когда думаю об этом, — что Сиддармарк не настоял на том, чтобы мы сделали именно это.

— Думаю, они, возможно, восприняли как данность, что любые мятежники на службе врагу, автоматически будут переданы им, — сказал Грин-Вэлли через мгновение. — А это значит, что хорошо, когда депеша Русила придет к вам до того, как она отправится к Стонару или Паркейру. У нас есть время, чтобы вы вышли вперед и указали им, что это была оплошность и что, очевидно, на мятежников из армии Сиддармарка это не распространяется.

— По-моему, это очень хорошая идея, Кэйлеб, — твердо сказал Пайн-Холлоу. — На самом деле мы ничего не должны предателям, о которых идет речь, и любые проблемы, которые у нас могут возникнуть с другой стороной «в будущем», чертовски менее важны, чем убедиться, что мы не обидим наших союзников. Особенно из-за чего-то вроде этого.

— Согласен, — сказал Кэйлеб и взглянул на часы на стене кабинета. — И на этой ноте я настоящим объявляю это совещание закрытым.

VII

Граф Тирск оторвался от отчета на своем столе с каменным лицом. Он был один в своей дневной каюте. Он намеренно отправил Мартина Вануика, своего личного секретаря, с выдуманным поручением, чтобы убедиться, что он будет один, когда прочтет отчет Кейтано Рейсандо. Он прочитал краткое первоначальное сообщение, переданное семафором сразу после битвы, поэтому он уже знал многое из того, что будет сказано в этом последующем подробном отчете, когда его доставит диспетчерский катер, точно так же, как он знал, почему оно было от Рейсандо, а не от сэра Даранда Росейла. И поскольку он знал, что это должно было ему сказать, он также знал, что последнее, что ему было нужно, — это чтобы кто-то еще увидел его реакцию, когда он действительно прочитает отчет.

Он попытался выразить сожаление по поводу того, что Рейсандо поручили написать окончательный отчет о битве при Кауджу-Нэрроуз, но это было трудно. Хотя Росейл гораздо лучше приспособился к реалиям реформированного доларского флота, чем Тирск когда-то считал возможным, он оставался непокорным, когда дело касалось многих реформ Тирска — в первую очередь тех, которые касались дисциплины рядового состава и запрета графа на использование порки и кошки по капризу вышестоящего, и никто никогда не принял бы его за партизана графа. Его рефлекторное высокомерие тоже не вызывало особой симпатии у окружающих. Тирск неохотно признал решимость и инициативу, которые сделали возможной величайшую победу королевского доларского флота по крайней мере за последние полвека, но он все еще не мог заставить себя полюбить этого человека.

И ругать себя за это — еще один способ отложить решение проблемы, которая смотрит тебе прямо в лицо, не так ли, Ливис? Но оно никуда не денется, как бы сильно ты этого ни хотел.

Он вскочил со стула и прошествовал на корму, чтобы мрачно уставиться в кормовые иллюминаторы «Чихиро». Яркое послеполуденное солнце, сияющее над городом Горат, разноцветные знамена, хлопающие и развевающиеся на фоне голубого неба и пушистых белых облаков, и белые гривы волн, следующие друг за другом через гавань на крыльях резкого северо-западного ветра, резко контрастировали с темнотой, клубящейся внутри него. Он попытался вернуть те эмоции, которые испытал, когда новость о великой победе Росейла впервые достигла Гората. Тогда не было никаких сообщений о вражеских потерях… или пленниках. Он был свободен думать — чувствовать — о битве так, как мог бы чувствовать любой светский адмирал, и то, что он чувствовал, было ликующим восторгом… и мрачной, гордой болью за цену, которую заплатил его реформированный и реорганизованный флот, чтобы выиграть ее.

Но даже тогда ликование было испорчено, потому что он уже знал (хотел ли он еще признавать это), что будут пленные. Или, если бы их не было, было бы знание о том, что его флот, вместо того, чтобы предложить пощаду, уничтожил своих побежденных врагов. И по-настоящему адская часть этого, прежде чем отчет Рейсандо развеял сомнения, заключалась в том, что он почти надеялся, что это будет последнее.

Этого не было. Читая между строк, он знал, что немало побежденных чарисийцев были убиты без предупреждения, и он поймал себя на том, что задается вопросом, сколько людей, стоявших за этими убийствами, сделали это из ярости и ненависти… и сколько сделали это по тем же причинам, что и он? Он никогда не узнает, но теперь он знал, что пятьсот двадцать три чарисийских пленника направлялись обратно по каналам в Горат, и его челюсти сжались от желания выругаться вслух.

Будь ты проклят, Кейтано, — резко подумал он. — О, будь ты проклят за то, что сделал это со мной! Разве у меня и так недостаточно невинной крови на руках?!

Он прислонился лбом к стеклу, закрыв глаза, и заставил утихнуть горький, горький гнев. Он точно знал, почему Рейсандо решил отправить чарисийцев обратно в Горат по каналам, и ему было интересно, обрушится ли гнев Жаспара Клинтана на другого адмирала. Без сомнения, инквизиция придерживалась бы мнения, что их следовало отправить прямо в Зион как можно более быстрым путем, и он весьма сомневался, что Клинтан примет доводы Рейсандо о том, что он не сделал именно этого.

Адмирал, унаследовавший командование западной эскадрой, указал, что более половины его уцелевших кораблей были сильно повреждены. Ему понадобились все силы, которые у него были, чтобы справиться с их ремонтом и усилить экипажи кораблей, которые были жестоко отсеяны в битве. Он был бы в состоянии предоставить — по его оценке; Тирск более чем подозревал, что оценка была намеренно занижена — не более полудюжины галеонов для перевозки заключенных, и он знал, что по крайней мере четыре чарисийских галеона сбежали. Вполне возможно, что на остров Кло были отправлены также дополнительные корабли чарисийцев для усиления графа Шарпфилда, и всегда существовала вероятность того, что его шесть галеонов могли быть перехвачены по пути в залив Сарам или Мэйлэнтор. В этом случае и они, и пленные, вполне возможно, были бы захвачены врагом. Отправка их в Горат на баржах по каналу займет больше времени — они прибудут не раньше середины месяца, — но в долгосрочной перспективе это будет безопаснее и надежнее, по крайней мере, до тех пор, пока они не узнают, что чарисийцы не усилили Шарпфилда.

Это была бессмыслица, хотя, если бы Рейсандо и Тирск оба настаивали на том, что логика была разумной — и в этом действительно была доля логики, — и оба они сохраняли при этом невозмутимые лица, они могли бы доказать это. Но Ливису Гардиниру были совершенно ясны истинные причины решения Рейсандо.

Ты видел, как я отправил Гвилима Мэнтира и его людей в Зион, не так ли, Кейтано? О, это инквизиция перевезла их туда, но ты видел, как я позволил гребаным инквизиторам забрать их. Смотрел, как я стою там, как трусливый трус, в то время как люди, которые сдались с честью — сдались с честью тебе и мне — были переданы на пытки до смерти этому жирному, больному, садистскому ублюдку. И ты не мог бы сделать это снова, не так ли? Ты не мог быть тем, кто лично отправил этих людей в Зион, чтобы они умерли точно так же. Так что вместо этого ты посылаешь их сюда… чтобы я опять мог сделать это.

Кейтано Рейсандо был хорошим человеком, верным офицером, даже другом, и Тирск очень — очень старался не ненавидеть его за то, что он сделал. И правда заключалась в том, что Рейсандо был полностью прав, как юридически, так и морально. Граф Тирск был старшим офицером королевского доларского флота в военной форме, а король Ранилд и все его правительство находились прямо здесь, в Горате. В отсутствие постоянных распоряжений по вопросу о военнопленных его решение отправить их домой к своему начальству было совершенно правильным.

И это оставило Ливиса Гардинира лицом к лицу с ужасом его собственной прошлой кровавой вины, отвратительной перспективой быть виновным в еще большем количестве убийств и ужасным решением о том, что с этим делать.

Утреннее солнце клонилось к полудню, когда КЕВ «Дестини» и остальная часть его эскадры пробирались левым галсом между отмелью Хардшип и островом Хог. Ветер дул с северо-северо-запада, что было бы крайне неприятно для попытки использовать пролив Снейк дальше к югу, но как только они обогнули оконечность отмели и повернули в пролив Норт, они уже смогли встать на якорь при попутном ветре — то, что часто называли «солдатский ветер» — сразу за траверзом.

День был прекрасный, хотя и немного жаркий — дни на острове Кло всегда были жаркими, — и тучи морских птиц и виверн летали и кружились вокруг галеонов. Эскадра представляла собой радующее глаз зрелище с вытянутыми по ветру накрахмаленными знаменами, под своими высокими пирамидами из парусины, пробивающимися сквозь умеренное море во всплесках брызг. Эскадра барона Сармута была усилена перед тем, как он покинул Манчир, и десять хорошо вооруженных кораблей под его командованием стали бы желанным дополнением к силам графа Шарпфилда.

На самом деле, — с горечью подумал барон, — никто на острове Кло не имел ни малейшего представления о том, насколько радушно встретят его эскадру.

Он искоса взглянул на профиль молодого лейтенанта, стоявшего рядом с ним, и распознал напряжение, которое никто другой не увидел бы за этими спокойными, внимательными глазами. Молодой Гектор тяжело перенес события в Кауджу-Нэрроуз. На самом деле, он заявил, что заболел, и удалился в свою каюту на целых два дня, и Сармут ему позавидовал. Он хотел сделать то же самое, но у него не было такой возможности. Без сомнения, некоторые из его подчиненных задавались вопросом, почему он был таким вспыльчивым, почему его внимание, казалось, так легко рассеивалось. Часть его была зла на Гектора за то, что он «прятался» вместо того, чтобы внести свой вклад в поддержание иллюзии нормальности, но даже тогда он понимал, что это было иррационально. Возможно, ему следовало попытаться приказать Гектору не смотреть бой, но это тоже было бы иррационально. Они оба знали бы, что идет борьба, независимо от того, смотрели они ее или нет. Им повезло только в том, что время требовало, чтобы они оба выполняли свои обязанности, большую часть времени взаимодействуя с другими офицерами и людьми вокруг них. Ни один из них не смог наблюдать за боем, поскольку он происходил в этих условиях… что не помешало им обоим позже просмотреть записанные изображения.

И как бы тяжело это ни было для него, было гораздо лучше, чтобы он «болел» в своей каюте, — признал Сармут. — Он хороший парень — хороший человек — и именно по этой причине он не мог притворяться, что ничего не произошло, пока у него не было возможности разобраться с этим.

Сармут знал, что помог тот факт, что он смог провести так много времени, разговаривая со своей женой — и с Мейкелом Стейнейром — по комму. И все же он поймал себя на мысли, что задается вопросом, насколько хорошо Гектор сможет притворяться в течение следующих бесконечных пятидневок. Пройдет по меньшей мере пятнадцать или шестнадцать дней, прежде чем известие от сэра Брустейра Абата достигнет острова Кло. Как Гектору — как ему — удастся скрыть их знание о том, что произошло за это время?

Я думал, что понял, насколько ужасным проклятием может быть знание подобных вещей, когда ее величество и Нимуэ объяснили мне это, но я ошибался. Для меня все это было все еще теоретически. Теперь это реально, и Боже, как это больно!

Как и Гектор, он знал слишком многих людей, служивших на борту некоторых из этих кораблей. Возможно, не такое уж большое число против всех сил ИЧФ, но оно было достаточно большим, чтобы проделать кровоточащую дыру глубоко внутри него. Горе — и ярость — разъедали его, как кислота, и он задавался вопросом, как, во имя всего святого, он должен был улыбаться во время традиционных трапез на берегу и на плаву, которые всегда приветствовали прибытие новой эскадры на базу на чужой земле.

Ты не сможешь… так что чертовски хорошо, что тебе все-таки не придется этого делать. По крайней мере, здесь, — решительно сказал он себе и, протянув руку, легонько положил ее на плечо Гектора.

— Сэр? — Гектор повернулся к нему, приподняв бровь над карим глазом, темным от тех же мыслей, что и у его адмирала.

— Знаю, что у вас будет разбито сердце из-за того, что вы так мало времени проводите в садовом уголке моря Харчонг, — сказал барон, мотнув головой в сторону залитых солнцем склонов холмов, тянущихся к ним. — К сожалению, наши приказы не оставляют нам большой свободы действий, не так ли?

— Полагаю, что нет, сэр, — сказал Гектор. — Ее величество была довольно категорична, не так ли?

Губы Сармута изогнулись в улыбке.

— Да, она была такой, — согласился он. — И, в целом, думаю, что она поступила мудро. Капитан Хейджил и капитан Абат проделали отличную работу, но нам действительно нужно направить флаг-офицера вперед на Тэлизмен. И не помешает усилить наши силы к западу от Нэрроуз.

— Да, сэр, не помешает.

Гектор твердо кивнул, хотя Шарлиэн ничего подобного не говорила до того, как они отплыли. Не то чтобы она не согласилась бы с тем, что сейчас предлагал Сармут, даже до битвы в Кауджу-Нэрроуз. Просто она не собиралась подталкивать Шарпфилда под локоть какими-либо недвусмысленными предложениями о том, как он должен управлять кораблями, вверенными его командованию. Однако все может измениться, и Сармут все еще был немного ошеломлен — благодарен, но ошеломлен — тем, что означали некоторые из этих изменений.

Вполне возможно, что Шарпфилд хотел бы, чтобы они вернулись на остров Тэлизмен в течение двадцати шести часов после их прибытия, учитывая их численность и необходимость поддерживать как можно более мощное передовое присутствие. Однако также возможно, что он захочет оставить их на три или четыре дня, будучи уверенным, что Сармут полностью проинформирован и уведомлен о самых последних данных, прежде чем он приступит к своим новым обязанностям. В конце концов, барон должен был отстать от событий на пятидневки, возможно, месяцы, с момента захвата острова Кло и возвращения чарисийского флота в залив Долар. И при обычных обстоятельствах Сармут был бы вполне доволен, проводя эти дни на якоре, хотя бы ради возможности установить надлежащие отношения с графом.

К сожалению, после катастрофы в Кауджу-Нэрроуз обстоятельства были не совсем нормальными. Ему нужно было двигаться вперед как можно быстрее… И ему повезло, что теперь у него были письменные приказы, подписанные и скрепленные печатью самой императрицы Шарлиэн, чтобы сделать именно это. Конечно, они прибыли на борт «Дестини» только позавчера вечером, доставленные одним из управляемых Совой пультов, и Шарлиэн никогда лично к ним не прикасалась. Сова был вполне способен писать приказы — или что-нибудь еще — практически любым почерком. В этом случае, однако, у него, по крайней мере, было разрешение предполагаемого автора на их написание, что редко случалось с другими его подделками.

Что, однако, имело значение, так это то, что теперь они были у Сармута, и они сказали графу Шарпфилду, что императрица хочет, чтобы его отправили на остров Тэлизмен как можно быстрее. А это означало, что Шарпфилд именно так и поступит.

И это, — подумал барон, кивая в ответ своему флаг-лейтенанту и возвращая свое внимание к крылатому эскорту, ругающемуся и свистящему вокруг его флагмана, — будет действительно очень хорошо.

VIII

— Ну, по крайней мере, они что-то решили, — кисло сказал повелитель конницы Тейчо Дейян, граф Рэйнбоу-Уотерс, кладя тонкую пачку страниц на стол и устанавливая пресс-папье, чтобы удержать их. — Даже если то, о чем идет речь, действительно оставляет желать лучшего. Если не сказать больше.

Командующий могущественным воинством Бога и архангелов сидел в маленькой, украшенной изысканной резьбой и росписью беседке возле своего довольно непритязательного офиса, держа тонкую, как яичная скорлупа, фарфоровую чайную чашку, от которой шел пар. Его племянник, барон Уинд-Сонг, сидел по другую сторону лакированного чайного столика и приподнял одну бровь на долю дюйма.

— О, не волнуйся, Мединг, — сказал Рэйнбоу-Уотерс. — Вряд ли я буду обсуждать это так… откровенно с кем-либо еще. Но я чувствую запах отчаяния в наших последних приказах.

— Я… менее удивлен, услышав это, чем мог бы пожелать, дядя, — сказал Уинд-Сонг через мгновение.

Барон был на двадцать лет моложе графа, что делало его немного моложавым для его положения в качестве фактического начальника штаба могущественного воинства Бога и архангелов. Однако он был более умен, чем многие другие, и тщательно организован, и у него было много энергии. В дополнение к этому, конечно, у него было благородное происхождение, необходимое для его положения.

— В самом деле, не так ли? — Улыбка Рэйнбоу-Уотерс была тонкой. — Ну, твоя мама всегда говорила мне, что ты умный парень.

— Странно, что она никогда не делилась этим мнением со мной, дядя. — Глаза Уинд-Сонга блеснули кратким, но искренним юмором. — Полагаю, что буквально она выразилась обо мне так, что я был слишком умным парнем, который когда-нибудь обязательно плохо кончит.

— Моя сестра всегда отлично разбиралась в людях, — согласился Рэйнбоу-Уотерс. Затем его собственная улыбка исчезла. — В этом случае, однако, и при всем уважении к мнению твоей матери, для распознавания катастрофы, вероятно, необходимо не столь уж большое количество ума.

— Не слишком ли сильное слово в данном случае — катастрофа? — немного деликатно спросил Уинд-Сонг, и Рэйнбоу-Уотерс фыркнул.

— Это зависит от того, кто его использует и к чему он его применяет, — граф отхлебнул чаю и опустил чашку. — В случае с армией Бога в данный момент, думаю, это может быть применено справедливо. Вопрос, стоящий перед нами, заключается в том, сможет ли джихад оправиться от… далеко не блестящих решений, которые привели к этой катастрофе.

— Понимаю.

Барон откинулся на спинку ротангового кресла и скрестил ноги. Он сунул руку в поясную сумку и вытащил трубку из пеностекла «чемберфрут» и кожаный кисет с табаком. Чемберфрут — местное растение Сейфхолда, похожее на тыкву-калебас Старой Терры, — был тщательно сформирован, пока рос, затем вырезан и дополнительно обработан, чтобы получилась пеностеклянная чашечка с мундштуком. Обманчиво простые цифры бежали по внешней стороне цветочного плода, который был переплетен серебряной филигранью, и пальцы Уинд-Сонга проворно двигались, когда он наполнял чашечку.

— Неужели ситуация действительно так плоха, дядя? — спросил он, покончив с задачей выиграть время и поджигая табак щепкой, зажженной от спиртовки, которая грела чайник. — Мне это кажется достаточно… серьезным, чтобы вызвать серьезное беспокойство, но вы, кажется, предполагаете, что ситуация еще хуже, чем я думал.

— Возможно, я чересчур пессимистичен, — признал Рэйнбоу-Уотерс, когда ароматный дым трубки его племянника поплыл к нему через стол. — Однако менее чем блестящая работа любого другого командира, который сталкивался с еретиками в бою, не дает особых оснований для того, чтобы вызывать и поддерживать оптимизм. — Он сделал еще глоток чая. — Однако проблема, которая в настоящее время беспокоит меня больше всего, двоякая. Во-первых, полагаю, что инквизиция недооценивает фактическую нынешнюю численность войск еретиков и… чрезмерно оптимистична в отношении их будущей численности войск. Во-вторых, боюсь, что решения, которые нам диктуют, являются… подозрительными с военной точки зрения, скажем так?

— Слишком оптимистична? — повторил Уинд-Сонг. — Дядя, епископ воинствующий Канир никак не мог противостоять полумиллиону человек, которые, как он утверждал, были собраны против него. Знаю, что вы видели отчеты и их анализ моими собственными людьми. Общая полевая численность еретиков не могла превышать двухсот пятидесяти-трехсот тысяч.

Барон воздержался от упоминания о том, что он и его дядя собрали свой собственный штат аналитиков — набранных в основном из ученых и сыновей торговцев и банкиров, которые каким-то образом оказались на службе у могущественного воинства — именно потому, что они больше не доверяли тем цифрам, которые получали от таких людей, как Канир Кейтсуирт. Или от инквизиции, если уж на то пошло, хотя они были очень осторожны, чтобы упоминать об этом кому-либо еще.

— Да, это невозможно, — согласился Рэйнбоу-Уотерс. — И в наших последних донесениях из Зиона его оценка была несколько снижена. Полагаю, что сейчас они оценивают общую численность войск еретика Истшера, возможно, в триста тысяч, как уже было предложено вашим собственным анализом. По их общей оценке, численность еретиков на поле боя сейчас составляет примерно пятьсот тысяч человек, или чуть меньше половины численности могущественного воинства. Тем не менее, полагаю, что они все еще значительно недооценивают артиллерийскую поддержку еретиков и недостаточно учитывают, сколько пехоты еретиков находится на конях. Это, по крайней мере, должно быть ясно из того, что случилось с армией Гласьер-Харт! Что более важно — и гораздо более опасно для будущего, Мединг — полагаю, что они продолжают недооценивать скорость, с которой еретики способны производить оружие, необходимое для противостояния дополнительным свежим формированиям. Другими словами, даже если их текущая оценка общего количества пехоты и кавалерии, противостоящих нам в настоящее время, достаточно точна, их оценка боевой мощи нынешних армий еретиков низка, и полагаю, что так же низка их оценка боевой мощи, которую еретики смогут выставить на поле боя в следующем году.

Уинд-Сонг несколько секунд молча курил, размышляя над анализом своего дяди. Как бы ему этого ни хотелось, он не мог отмахнуться от рассуждений Рэйнбоу-Уотерс. Все еще….

— Наши собственные темпы производства оружия продолжают расти, дядя, — отметил он. — И последние отчеты о работе реактивной артиллерии брата Линкина… многообещающие.

— О, я не пытаюсь утверждать, что мы не сможем оснастить наши армии новым и лучшим собственным оружием. Я также не в курсе того, каким образом новые производственные технологии Матери-Церкви должны помочь хотя бы частично сократить разрыв между проклятой производительностью еретиков и нашей собственной. Однако события последних нескольких месяцев делают очевидным — по крайней мере, для меня, — что инициатива в настоящее время принадлежит еретикам. Благоразумие подсказывает нам… пересмотреть нашу собственную стратегию и оперативные методы в свете того факта, что еретики почти наверняка начнут новое наступление, как только смогут.

— Простите меня, но разве не для этого предназначены эти, — указательный палец Уинд-Сонг постучал по страницам на столе, — распоряжения?

Рэйнбоу-Уотерс кивнул, потому что его племянник был совершенно прав.

Пятьдесят тысяч человек барона Фолинг-Рок достигли Лейк-Сити пять дней назад. Однако теперь, когда каналы снова стали доступны, остальная часть могущественного воинства только начинала приступать к полному выдвижению. Ему не нравилось, что они начали так поздно, но он мало что мог с этим поделать. И как бы ему ни нравилось его невольное опоздание, еще меньше ему нравилось требование Храма отправить треть его общей численности — четыреста тысяч человек — для укрепления южного фланга Церкви в Уэстмарче и западном Клифф-Пике. Он не мог спорить с необходимостью как можно быстрее укрепить этот фланг перед лицом уничтожения армии Гласьер-Харт и уже выбрал повелителя конницы Чжоуку Сейдинга, графа Силкен-Хиллз, командовать готовящимся к формированию южным могущественным воинством Бога и архангелов. Проблема заключалась в том, что Храм хотел сделать с остальными восемьюстами тысячами человек из первоначального могущественного воинства.

— Каналы и дороги в тылу епископа воинствующего Канира либо уже разрушены, либо будут разрушены до того, как еретики смогут их захватить, — сказал он, вознося безмолвную молитву благодарности за то, что барон Уитфилдс смог передать приказ о выполнении планов Канира Кейтсуирта в этом отношении. Как именно барону удалось выбраться с этим приказом из капкана Эйванстина, было больше, чем Рэйнбоу-Уотерс был готов предположить, но он был глубоко благодарен.

— Разрушение транспортной системы серьезно ухудшит возможности снабжения еретиков, поскольку они пытаются добиться своей победы, — продолжил он. — Думаю, было бы ошибкой недооценивать их способность преодолевать трудности, которые это может вызвать, но это определенно помешает им. Тем не менее, мы оба согласны с тем, что на данный момент где-то около двух третей их общей боевой мощи сосредоточено с Истшером в Клифф-Пик, в то время как мы предлагаем противостоять им только с одной третью наших собственных сил. Основной части могущественного воинства приказано продвигаться вперед, чтобы присоединиться к барону Фолинг-Рок на крайнем конце нашей собственной неповрежденной — в настоящее время неповрежденной — транспортной системы. В то же время флот еретиков снова действует по всей восточной половине пролива Син-ву, они вновь заняли залив Спайнфиш и отбили Сэлик, они находятся в процессе восстановления канала Гуарнак-Айс-Эш, а их броненосцы снова действуют вверх по реке Хилдермосс.

Он откинулся на спинку стула, спокойно глядя на своего племянника, и Уинд-Сонг глубоко затянулся своей трубкой, обдумывая последние два предложения своего дяди. Канал Холи-Лэнгхорн обеспечивал надежную связь до самого Лейк-Сити… в данный момент. Добавление этого определителя вызвало у него неприятную дрожь, когда он рассматривал обратную сторону этой конкретной монеты. Без канала — или если бы этот канал каким-то образом будет перерезан у них за спиной — они вряд ли смогли бы прокормить и снабдить продовольствием восемьсот тысяч человек. Если уж на то пошло, они только что столкнулись с трудностями при перемещении войск, едва ли на шесть процентов превышающих эту численность, вдоль Холи-Лэнгхорна, когда он был заморожен, так что же произойдет, когда зима снова закроет короткий сезон северной кампании в октябре?

— Эти приказы, — настала очередь Рэйнбоу-Уотерс постукивать по листам бумаги под пресс-папье, — очевидно, заставляют наше левое крыло продвигаться за пределы Лейк-Сити, эффективно удерживая наши позиции — в лучшем случае — с помощью нашего правого крыла. Честно говоря, я думаю, что графу Силкен-Хиллз потребуется более четырехсот тысяч человек, чтобы быть уверенным в том, что они удержат или, по крайней мере, значительно задержат ту армию, которую только что продемонстрировал Истшер и которой он командует. И мысль о том, чтобы отправить вдвое больше людей в Айсуинд, Нью-Нортленд и Хилдермосс, когда еретики уже контролируют существующие дороги, реки и каналы… не наполняет меня подавляющей уверенностью.

— В наших инструкциях ничего не говорится о продвижении за пределы Лейк-Сити, — медленно произнес Уинд-Сонг.

— Да, они этого не говорят. Пока, по крайней мере.

Рэйнбоу-Уотерс налил свежий чай в свою чашку, вдохнул ароматный пар и с удовольствием отхлебнул. Затем он снова опустил чашку.

— Мединг, когда Истшер только что очень убедительно продемонстрировал угрозу, которую он представляет, но против него задействована только треть наших сил, в то время как все остальное направляется вдоль Холи-Лэнгхорна, Мать-Церковь явно рассматривает возможность использования этой силы для чего-то, кроме сидения в Лейк-Сити и рытья окопов вокруг него. Как ты думаешь, чем это «что-то» может быть?

Уинд-Сонг затянулся своей трубкой, и неприятная дрожь снова пробежала по его телу, на этот раз сильнее.

Лагеря, — подумал он. — Он говорит о лагерях инквизиции.

Несмотря на поражение Барнэбея Уиршима и уничтожение армии Силман, армия Бога и ее союзники, ополченцы-лоялисты Храма все еще располагали примерно двумястами тысячами вооруженных людей в Тарике, Айсуинде, восточной части Нью-Нортленда и северо-западной части Хилдермосса. Рассеянные на такой огромной территории, они, возможно, не смогли бы противостоять такому наступлению, которое могли бы бросить против них плотно сконцентрированные армии еретиков. На самом деле, как подозревал барон, многие из них даже не стали бы особо стараться, настолько они были разочарованы и деморализованы после одного-двух сокрушительных ударов, которые только что нанесли еретики.

Но эти двести тысяч солдат и ополченцев армии Бога были распределены не для того, чтобы вообще противостоять крупным нападениям еретиков. Они были там, чтобы подавить любые местные настроения в отношении возвращения к верности лорду-протектору Грейгэру… и защитить лагеря генерал-инквизитора Уилбира. Эти лагеря были распределены по дюжине широко разбросанных мест. Силы, уже находящиеся на позициях, не могли надеяться защитить их от серьезных попыток еретиков освободить их.

И могущественное воинство тоже не может. Не совсем. И если нас утащат слишком далеко от Лейк-Сити…

— Что мы должны сделать, — тихо сказал его дядя, — так это приказать всем, кто может, отступить в провинцию Тарика. И они должны были бы разрушать каждый шлюз на канале и каждый мост позади себя, когда они отступают. Мы можем превратить Лейк-Сити, особенно с новой артиллерией для нашей поддержки, в покрытое окопами устье канала, куда даже еретикам будет нелегко проникнуть. Если мы используем лето для накопления припасов в Лейк-Сити, мы сможем создать пункт снабжения, способный поддерживать все наши силы в течение пятидневок или даже месяцев, даже если канал позади нас каким-то образом будет перерезан. В то же время, мы должны взять по крайней мере половину сил, которые нам было приказано направить в Лейк-Сити, и либо присоединить их к графу Силкен-Хиллз, либо создать дополнительный резерв в Джурланке или Ашере, где он будет доступен для усиления любого крыла и одновременно уменьшить логистическую нагрузку на Холи-Лэнгхорн… Нам нужно стабилизировать наш собственный фронт, быть уверенными в наших собственных линиях снабжения и сосредоточиться на оснащении новых армий, которые в настоящее время собирает Мать-Церковь. Затем, следующей весной, нам нужно использовать эти новые армии и оружие, чтобы возобновить наступление — надеюсь, до того, как еретики смогут преодолеть наше численное преимущество. Это то, что мы должны делать… с военной точки зрения, конечно.

— Конечно, дядя, — повторил его племянник.

Они сидели, глядя друг на друга через беседку в теплом солнечном свете, и барон Уинд-Сонг удивлялся, как июльское солнце может быть таким холодным.

IX

Белый дым поднимался вверх, разрывая носовые пазухи и удушая всякий раз, когда ветер задувал его снова в чьи-то легкие. Было удивительно, как жарко может гореть огонь, питаемый бумагой. На этом далеком севере редко бывало то, что можно было бы назвать обжигающе жарким, даже в начале июля, но яростный жар, исходящий от кострища, был подобен дыханию доменной печи.

— Быстрее! — отец Жерилд огрызнулся на вереницу оборванных трудившихся заключенных, которых он подгонял для выполнения этой задачи. — Быстрее, Шань-вей тебя забери!

Брат Алфанзо Митирник сильно закашлялся, несмотря на мокрую ткань, которой он повязал лицо и нос, когда ворошил огонь граблями с длинной ручкой, чтобы раздуть пламя. Жара, казалось, опалила каждый волосок на его голове, его одежда воняла дымом, а пот покрывал его лицо слоем пепла и сажи. Еще двое сотрудников отца Жерилда тихо исчезли позавчера ночью, и Митирник задался вопросом, куда они собирались отправиться. Очевидно, они хотели оказаться где-нибудь в другом месте до прибытия еретиков, но, казалось, все вряд ли закончится для них хорошо, куда бы они ни отправились. Ему было всего двадцать шесть лет, и он был простым братом-мирянином ордена Пера, но за последние два года увидел и узнал достаточно, чтобы иметь довольно четкое представление о том, как инквизиция поступит с любым, кто покинет свой пост в такое время.

Конечно, это произойдет с ними где-нибудь в будущем, — мрачно размышлял он. — Вероятно, они больше беспокоятся о немедленных последствиях, если они не исчезнут.

Что ж, он тоже беспокоился об этих последствиях, но не мог заставить себя просто сорваться и убежать таким образом. Он задавался вопросом, было ли это потому, что он мог представить себе эти будущие последствия более ясно, чем дезертиры (и предпочитал рисковать с еретиками, учитывая все обстоятельства), или это было что-то еще, что-то врожденное, заложенное в его натуре.

— Идиотка! — рявкнул отец Жерилд. Зашипела и щелкнула плеть, и кто-то вскрикнул. — Вставай, ты, неуклюжая корова!

Митирник оглянулся через плечо и поморщился под защитным прикрытием пропитанной водой банданы. Ему никогда особенно не нравился Жерилд Кумингс. Он и младший священник могли быть членами одного ордена, но Кумингс был бледным, бесцветным, мелким тираном. Митирник выполнял свой долг как часть администрации лагеря Диннис, но ему это никогда не нравилось. Кое-чего из того, что вошло в записи и файлы, которые он помогал вести, было достаточно, чтобы кровь застыла в жилах, и были ночи — много таких, — когда ему было чертовски трудно заснуть. Он сомневался, что Кумингс когда-либо хоть раз мигнул от всего этого. В нем было что-то почти… банальное. Он никогда не подвергал сомнению то, что ему приказывало делать — или во что верило — его начальство, и, насколько мог судить Митирник, его вообще не беспокоили последствия его действий. Для него несчастные заключенные лагеря Диннис были не более важны, не более человечны, чем скот фермера или тягловые драконы, и Митирник подозревал, что именно так он их и видел… во многих отношениях.

Теперь он пнул заключенную, которую ударил плетью, заставив молодую женщину, которая выглядела в три раза старше своего возраста из-за голода и жестокого обращения, подняться на ноги, и ударил ее кулаком, когда она пошатнулась.

— Подними все — сейчас же! — Кумингс рявкнул, и она начала собирать разбросанные листы папок, которые уронила, когда упала. Один из рядовых армии Божьей, охранявших рабочую партию, выглядел несчастным, когда из разбитого младшим священником носа текла кровь, но он только покачал головой и отвернулся, когда ей удалось собрать большую часть страниц вместе, отнести их к кострищу и бросить в огонь..

Очевидно, в конце концов, у Кумингса было все же немного больше воображения, чем когда-либо полагал Митирник. По крайней мере, его было достаточно, чтобы объяснить ужас в его глазах, и Митирник задался вопросом, была ли у него какая-то особая причина испытывать этот ужас.

— Нет, милорд, — категорически ответил полковник Агустан Тимак.

Епископ Мейкел Жинкинс недоверчиво уставился на полковника. Темноволосый, смуглый шулерит явно не привык к тому, чтобы подчиненный говорил ему «нет».

— Это была не просьба, полковник! — его голос был ледяным. — Это была инструкция — инструкция генерал-инквизитора Уилбира. Вы собираетесь сказать ему, что отказываетесь подчиняться ему?

— При всем уважении, милорд, — ответил однорукий полковник, — генерал-инквизитора здесь нет, и я не видел письменного подтверждения этой «инструкции». Не имея ее в письменном виде, я не могу с чистой совестью подчиниться ей.

— Как вы смеете?! — огрызнулся Жинкинс. — Вы называете меня лжецом, полковник?

— Нет, если только вы не решите истолковать это таким образом. — Тимак ответил на свирепый взгляд епископа холодным, ровным взглядом. — Я просто говорю, что инструкции и намерения могут быть неправильно поняты или неправильно истолкованы, — он слегка подчеркнул последнее слово, сверкнув глазами, — когда они не записаны. И что не собираюсь просить своих людей совершать массовые убийства, когда единственные приказы, которые я получил, — это устные приказы от кого-то, кто уже оседлал свою лошадь.

Жинкинс раздулся от ярости, и его рука сжалась в кулак. Наглость полковника была невыносима. Последствия для него, как только Жинкинс сообщит об этом, будут серьезными, но в данный момент это было очень слабым утешением.

— Вы можете выполнить приказ — приказ генерал-инквизитора, независимо от того, хотите вы в это верить или нет — или вам может грозить наказание в соответствии с армейскими правилами за неподчинение приказам вышестоящего начальника, а затем наказание за неповиновение инквизиции Матери-Церкви в разгар джихада!

Он почувствовал укол удовлетворения, когда лицо Тимака напряглось от угрозы. Наказание было бы почти неминуемым для любого, кто бросил вызов епископу инквизиции в подобный момент, и вполне возможно, что генерал-инквизитор и великий инквизитор могли бы также захотеть показать пример семье полковника. Тимак несколько секунд молчал, его глаза сверкали, как расплавленное стекло, затем он резко вдохнул.

— Милорд, я не нарушаю приказы вышестоящего. Я прошу, чтобы они были изложены в письменном виде, что является моим правом как офицера армии Божьей. Если это не так, я не обязан признавать их действительность, а это значит, что не обязан им подчиняться.

Челюсти Жинкинса сжались, но каменное лицо полковника не дрогнуло. Епископ командовал лагерем Диннис с того дня, как впервые открылись его ворота, и за последние полтора года он разобрался с тысячами — десятками тысяч — еретиков и отправил их на казнь. Он был достаточно взбешен, когда его собственные инквизиторы начали находить оправдания, чтобы замедлить обработку заключенных лагеря после фиаско Сэркина и — особенно — после того позорного инцидента в лагере Чихиро четыре месяца назад, и отношение Тимака только усугубило ситуацию. Полковника перевели в лагерь Диннис прошлой осенью, когда он все еще восстанавливался после потери руки в боях в Силманском ущелье, и было очевидно, что его сердце никогда по-настоящему не было посвящено выполнению сурового долга инквизиции. Он подчинялся прямым приказам, но находил способы… смягчать их строгость всякий раз, когда думал, что это сойдет ему с рук, даже до того, как безбожный убийца Мэб начал убивать защитников Матери-Церкви. А теперь это.

Епископ понял, что его зубы скрежещут друг о друга, и заставил мышцы челюсти расслабиться. У него не было времени разбираться с этим, не тогда, когда передовые подразделения еретиков, вероятно, могли в любой момент добраться до лагеря Диннис. Он ожидал их не позже завтрашнего дня, и, учитывая количество барж, которые они, вероятно, захватили в Файв-Форкс, они вполне могут быть здесь раньше. Последнее, что кто-либо слышал, это то, что гарнизон в Сьейрнисе, маленьком городке, где река Хилдермосс впадает в озеро Айсик, все еще держится, и еретики еще не появились в поле зрения, но этому сообщению был целый день. Кроме того, его гарнизон состоял всего из нескольких сотен человек, набранных из охраны лагеря Диннис и переданных под командование одного из лейтенантов Тимака, который, вероятно, был таким же беспомощным, как и сам Тимак!

Если еретики захватили Сьейрнис, они были менее чем в шестидесяти милях по воде. Если бы у них были парусные баржи и они знали, как ими пользоваться — а они были проклятыми Шан-вей чарисийцами, не так ли? — они, вероятно, смогут добраться до лагеря Диннис еще через десять-пятнадцать часов. Если бы им пришлось идти по суше, вокруг восточного края озера Айсик, им пришлось бы идти вдвое дальше, но Жинкинс очень мало верил в надежность пикетов, выставленных Тимаком. Они, вероятно, были бы слишком заняты тем, что бросились наутек, спасая свои никчемные шкуры, как только еретики появятся в поле зрения, чтобы даже подумать о посылке предупреждения в лагерь.

Так что, да, еретики могли появиться в любой момент… И чтобы не забыть, был их безбожный, богохульный указ о судьбе любого из инквизиторов Матери-Церкви, который попадется в их руки.

Он свирепо посмотрел на Тимака, но затем заставил себя расправить плечи и сделать глубокий, очищающий вдох. Очень хорошо, если это был единственный способ осуществить намерения, которые генерал-инквизитор выразил ему устно, пусть будет так.

Он прошествовал к своему столу, плюхнулся в удобное мягкое кресло и схватил ручку с подставки. Он быстро нацарапал записку, размашисто подписал ее, затем встал и обошел стол, чтобы сердито вручить ее полковнику Тимаку.

Полковник посмотрел на нее сверху вниз. Это было коротко и по существу.

— Вот! — рявкнул он. — Я надеюсь, это достаточно ясно?

— Да, милорд. — Тимак аккуратно сложил лист бумаги и положил его в карман туники. — Это совершенно ясно. Спасибо.

Брови Жинкинса приподнялись при странной нотке… удовлетворения в тоне полковника. Затем его глаза расширились от недоверия, когда та же рука, которая положила приказ в карман Тимака, потянулась к двуствольному пистолету на боку. Пистолет поднялся, один курок вернулся назад, и Жинкинс обнаружил, что смотрит в зияющее отверстие оружия.

— Что ты..?

От оглушительного пистолетного выстрела задребезжали окна офиса. Это также оборвало епископа на полуслове и отбросило его назад через стол в бесформенной позе с темной дырой с черными краями в центре его лба.

Тимак стоял, глядя на него сквозь густой туман оружейного дыма, все еще держа пистолет поднятым и вытянутым, затем повернулся, когда позади него открылась дверь кабинета. Невысокий, плотного телосложения капитан армии Бога шагнул через нее и взглянул на тело епископа и ужасную темно-красную и серую лужу, растекающуюся по столу от пробитой головы.

— Значит, он записал это, сэр? — спокойно спросил капитан Ливис Рамадин, заместитель Тимака.

— Да, он это сделал. — Полковник похлопал по карману, в котором лежал последний приказ Жинкинса. — Не знаю, много ли от этого будет пользы, но мы всегда можем надеяться, что чарисийцы, по крайней мере, образумятся.

— Надежда — это хорошо, сэр, — согласился Рамадин. — Но, по правде говоря, не думаю, что все равно смог бы это сделать.

— Я тоже. — Тимак на мгновение снова оглянулся на тело. Затем он пожал плечами. — Иди, найди отца Эйзака. Скажи ему, что это сработало — по крайней мере, пока. Затем пошли кого-нибудь за этими ядовитыми соплями и убедись, что записи больше не будут сжигаться.

— Кумингсу это не понравится, — с некоторым удовлетворением заметил Рамадин, и Тимак тонко улыбнулся.

Жерилд Кумингс разбогател, вымогая деньги и имущество у семей заключенных в лагере Диннис в обмен на ложные обещания тайно вывезти их близких или, по крайней мере, обеспечить их лучшей едой и лекарствами, пока они оставались в заключении. Он разрешал заключенным писать письма домой и тайно вывозил их — за определенную плату от получателей — и вел официальные описи имущества, которое было конфисковано у заключенных по прибытии в лагерь. Эти официальные описи были несколько менее точными, поскольку в них не было перечислено имущество, которое он и его сообщники использовали в своих целях, и Тимак знал, что он был достаточно неосторожен, чтобы оставить доказательства своих действий в лагерных файлах. Вероятно, потому, что он был уверен, что никто, кроме него, никогда не увидит эти конкретные файлы. Или, по крайней мере, пока у него не будет достаточно времени, чтобы привести их в порядок для себя.

— Даже инквизиция повесила бы его, если бы узнала, чем он занимался, — сказал теперь полковник. — Я бы не хотел, чтобы чарисийцы упустили возможность сделать то же самое. А теперь иди.

— Да, сэр!

Рамадин отсалютовал скипетром Лэнгхорна и исчез за дверью кабинета. Тимак на мгновение огляделся, затем подошел к столу, схватил труп за воротник сутаны и бросил его на пол. Промокашка последовала за ним, и он использовал оторванный от сутаны кусок ткани, чтобы вытереть разбросанные брызги крови и мозговой ткани, которые не попали на промокашку.

В конце концов, отцу Эйзаку нужно было где-то работать.

Барон Грин-Вэлли наблюдал за снимками снарков, как 3-я конная бригада бригадного генерала Брейсина уверенно двигалась по дороге от Файв-Форкс к разрушенным по большей части зданиям того, что когда-то было городом Лейксайд. Брейсин доберется до места назначения задолго до наступления темноты. К завтрашнему утру он доберется до лагеря Диннис, первого из освобожденных концлагерей инквизиции.

Пройдет много времени, прежде чем Грин-Вэлли или кто-либо еще простят себя за то, сколько времени это заняло, но им пришлось иметь дело с армией Силман — и реки Айс-Эш и Северный Хилдермосс должны были снова открыться и освободиться ото льда — прежде чем он смог принять на себя ответственность и материально-техническое бремя простого кормления полуголодных заключенных лагерей. Даже сейчас это бремя должно было существенно повлиять на способность армии Мидхолд и армии Нью-Нортленд продолжать наступление. С точки зрения хладнокровной военной логики, он должен был нанести прямой удар по Лейк-Сити и восточной оконечности канала Холи-Лэнгхорн, а не позволять отвлекать себя от того, что в настоящее время было крупнейшим стратегическим трофеем северной части Ист-Хейвена, но были времена, когда приходилось игнорировать хладнокровную военную логику.

Это был один из таких случаев.

Его собственные войска собирались освободить лагерь Диннис. Колонна армии Нью-Нортленд Бартина Самирсита уже направлялась в лагерь Лейрейс близ города Хирдмин, в двухстах милях к северо-востоку от Оларна, а весь кавалерийский корпус армии Хилдермосс Трумина Стонара направлялся по главной дороге Джилмин-Уэймит к лагерю Шейрис. От Лейрейса конной пехоте Самирсита предстояло проехать еще триста миль, чтобы добраться до лагеря Чихиро, в то время как Грин-Вэлли продолжал спускаться по Хилдермоссу к озеру Кэт-Лизард и лагерю Сент-Чарлз. Число заключенных в каждом лагере варьировалось от 20 000 до чуть менее 110 000. Средний показатель составлял около 70 000, что означало, что в течение следующих полумесяца или около того они собирались освободить почти 310 000 больных, голодающих, отчаявшихся людей. Погода — слава Богу — обещала оставаться мягкой, пока они пытались эвакуировать их и переместить в безопасные районы вглубь республики, но их число фактически превысила бы численность людей в армиях освобождения, что объясняло серьезное влияние, которое это окажет на его логистику. Это число также объясняло, почему Кэйлеб и Грейгэр Стонар — и Шарлиэн, если бы только Стонар знал, — постановили, что на этот раз гуманность должна преобладать над военной целесообразностью.

Оставалось выяснить, сколько гарнизонов других лагерей будут подражать полковнику Тимаку и его людям. Снарки предположили, что Тимак намеревался предпринять что-то, чтобы предотвратить массовую резню заключенных лагеря Диннис, но решительность — и эффективность — его действий все еще удивляли Грин-Вэлли. Тимак не предпринимал никаких напряженных усилий, чтобы помешать инквизиторам лагеря исчезнуть — во всяком случае, кроме этого крысиного ублюдка Кумингса и его ближайших сообщников, — и Грин-Вэлли немало сожалел об этом. Тем не менее, он предполагал, что в конечном итоге они поймают довольно много отвратительных приспешников Уилбира Эдуирдса, прежде чем закончат, а Тимак цеплялся за сливки урожая из лагеря Диннис. Письменная инструкция от епископа Мейкела тоже была приятным штрихом. На самом деле это ничего не доказывало, но это было бы, по крайней мере, косвенным доказательством того, что Тимак и его охранники отказались от прямых письменных приказов казнить заключенных лагеря, а не позволить их спасти. Полковник не мог знать, что Грин-Вэлли на самом деле наблюдал за всем противостоянием и знал, что каждое слово, которое он собирался сказать в защиту своих солдат, было буквальной правдой, и Грин-Вэлли не собирался предлагать ничего подобного. Несмотря на это, полковник Тимак и отец Эйзак обнаружат, что с ними обращаются немного лучше, чем они, вероятно, смели надеяться.

Порядочность — слишком редкий товар на стороне Церкви, чтобы я мог позволить ей пропасть даром, — подумал барон с чувством глубокого удовлетворения, выключая изображение и возвращая свое внимание к документам на столе перед ним. — Тимак и Момотани сумели продеть нитку в моральную иглу, не скомпрометировав себя. Это чертовски большое достижение, учитывая обстоятельства. Подозреваю, что дальше мы увидим еще больше такого, и не все это от людей, которые делают это, потому что они действительно порядочные люди. Моральный дух ублюдков начинает рушиться; хитрость в том, чтобы процесс двигался… и ускорялся.

X

Атмосферу в роскошном зале совета можно было бы разрезать ножом, если предположить, что кто-то смог бы найти нож, достаточно прочный и острый для этой задачи. Лица трех викариев, сидевших вокруг огромного стола, могли быть масками, вырезанными из замерзшего мрамора. Вместо этого четвертый излучал жар и ярость расплавленной лавы, движимый тем, что, возможно, было зарождающимся осознанием того, что его власть, в конце концов, была не абсолютной. Было, по крайней мере, отдаленно возможно, что человек, стоявший за этой яростью, действительно понял, что больше не может просто отбросить любого, кто выступал против него, и заставить правду быть такой, какой она ему нужна.

И всегда возможно, что он тоже этого не сделал, — с горечью подумал Робейр Дючейрн.

Он не чувствовал этой горечи, потому что ему было наплевать на то, что, по мнению Жаспара Клинтана, ему было нужно, и он был бы больше, чем человеком, если бы не испытывал огромное едкое удовлетворение, наблюдая, как великий инквизитор сталкивается лицом к лицу с последствиями своего собственного злобного высокомерия и жестокости. Нет, он не пролил бы слез по Жаспару Клинтану или его приспешникам, таким как Уиллим Рейно или генерал-инквизитор Уилбир. Но это не помешало ему признать катастрофу и для Матери-Церкви, когда он увидел ее.

— Итак, теперь, когда в достаточном количестве прибыла новая артиллерия, генерал Рихтир считает, что он сможет удерживать свои позиции на Шерил-Серидан в Фирейте до конца лета и осени — говорил Аллейн Мейгвейр. — К началу сентября у него также должно быть еще сорок или пятьдесят тысяч человек под его командованием. Возможно, он чересчур оптимистичен, но я склонен полагать, что его оценка реалистична.

Капитан-генерал сделал паузу и оглядел сидящих за столом. Клинтан нетерпеливо кивнул, но было очевидно, что в данный момент его не особенно беспокоила угроза Долару, и Мейгвейр снова посмотрел на папку, открытую на столе перед ним.

— Дальше на север граф Силкен-Хиллз займет позицию на южной оконечности Блэк-Вивернз в течение следующей пятидневки, — продолжил он. — Барон Фолинг-Рок уже на месте в Лейк-Сити, и авангард графа Рэйнбоу-Уотерса присоединится к нему там не позднее следующего четверга. Конечно, потребуется значительно больше времени — по крайней мере, две пятидневки, а скорее всего, и три, — чтобы подошли все его силы, учитывая скопление людей на Холи-Лэнгхорн.

Он взглянул на Дючейрна непроницаемым взглядом, и казначей ответил ему таким же бесстрастным взглядом. Ни один из них не потрудился взглянуть на Замсина Тринейра. Канцлер не произнес ни слова за последние полтора часа, и вряд ли он собирался сказать что-то сейчас. Он умыл руки от военных и логистических решений, отступив в узкую, все более неуместную сферу дипломатии Матери-Церкви. Больше не было никаких претензий на то, что Церковь делает что-то, кроме отдачи приказов светским государствам, что превратило дипломатов Тринейра в нечто вроде посыльных. Единственное место, где имело значение что-то отдаленно похожее на настоящую дипломатию, — это усилия, направленные на то, чтобы Деснаир вообще продолжал активно участвовать в джихаде, и, учитывая состояние деснаирского оружия и промышленности, неудача в этом отношении имела бы мало реальных негативных последствий. Тем не менее, это позволяло Тринейру перекладывать заметки туда и обратно, решительно отстраняясь от любого из действительно важных решений храмовой четверки.

Однако ни Дючейрн, ни Мейгвейр не могли позволить себе такой роскоши. Для всех практических целей храмовая четверка превратилась в тройку, и это новое соотношение сил все еще было… хрупким. Никто из ее членов точно не знал, где в настоящее время находятся границы дозволенного. Клинтан явно держал ручку хлыста там, где речь шла о силе подавления, но, как бы ему ни было неприятно это признавать, ему нужны были двое других. Его способность игнорировать неудобные истины быстро привела бы к прямой военной катастрофе; даже он понимал это где-то глубоко внутри, хотя скорее умер бы, чем признал это. И, в отличие от него, оба они были слишком хорошо осведомлены о том, каким образом канал Холи-Лэнгхорн стал критически важной линией жизни для могущественного воинства Божьего и архангелов. Это было бы достаточно плохо при любых обстоятельствах; но, как бы то ни было, напряжение от одновременного продвижения могущественного воинства вперед и доставки каким-то образом припасов для создания достаточного передового склада в Лейк-Сити было опасно близко к непосильному. Ситуация улучшится — вероятно, по крайней мере, немного — после завершения перемещений воинства, но это никогда не было тем, что Дючейрн назвал бы хорошим, и он содрогнулся при мысли о том, что может сделать со всеми ними еще одна катастрофа, подобная той, что произошла в Сэркине прошлой осенью.

— Тогда почему Фолинг-Рок еще не приближается? — резко потребовал Клинтан… и совершенно предсказуемо, — подумал Дючейрн.

— Потому что мы вроде как хотели бы, чтобы он выжил, Жаспар! — рявкнул Мейгвейр.

Великий инквизитор встретился с ним пылающим взглядом, но капитан-генерал отказался отвести взгляд. Встреча, которая была прервана нападением «кулака Бога» на вторую церковь Паскуале, прояснила… его отношения с Клинтаном. Это также стоило Клинтану его самых ценных инструментов в высшей иерархии армии Бога, и Мейгвейр действовал гораздо эффективнее, чем ожидал даже Дючейрн, чтобы извлечь выгоду из этих неожиданных вакансий, поставив на эти должности людей, которым он доверял. И пока он занимался этим, был гораздо более осторожен в выборе тех, кому, по его мнению, он мог доверять.

— У него всего пятьдесят тысяч человек, — продолжил капитан-генерал. — Если он продвинется дальше линии реки Хилдермосс, он будет разбит!

— Нет, он победит…

— Да его разобьют! — Мейгвейр хлопнул открытой ладонью по столу — на самом деле довольно мягко, учитывая все обстоятельства, по мнению Дючейрна. — По оценкам ваших собственных агентов-инквизиторов, у Самирсита насчитывается более восьмидесяти тысяч человек. У Грин-Вэлли по крайней мере столько же людей, а у этого ублюдка Стонара еще почти сто тысяч. Как ты думаешь, что случится с пятьюдесятью тысячами человек, которые окажутся под атакой в открытом поле со стороны не менее чем трехсот тысяч человек с превосходным оружием?! И это даже не учитывая тот факт, что еретики контролируют проход Син-ву так далеко на запад, как залив Сент-Филип! Или тот факт, что их броненосцы действуют так далеко от Северного Хилдермосса, как шлюзы Дэрейлиса. Слава Богу, у капитана, командовавшего пикетом Дэрейлиса, хватило сообразительности взорвать шлюзы, не дожидаясь разрешения от кого-то более высокого в командной цепочке! По крайней мере, мы остановили их там — хотя бы на данный момент, — но если Фолинг-Рок выйдет в центр всего этого, еретики уничтожат его.

Лицо Клинтана исказилось от ярости, но он откинулся на спинку своего удобного мягкого кресла. Борьба с потоком брани, сдерживаемой сквозь зубы, была очевидна, но в то же время было столь же очевидно, что Мейгвейр был прав.

Чарисийские галеоны и шхуны хлынули в пролив Син-ву, как только растаял лед, и их сопровождали новые броненосцы того же типа Сити, которые эффективно разрушили гавани Гейры, Мэликтина и Деснаир-Сити. На самом деле Дючейрн подозревал, что это были те же самые броненосцы; конечно же, даже у еретиков не было их неограниченного запаса! Хорошей новостью (какой бы она ни была и какой бы оборванной она ни была) было то, что им явно не хватало выносливости парусных судов, но десант морской пехоты, прикрываемый тяжелыми орудиями броненосцев, высадился на берег в бухте Регир и захватил небольшой прибрежный город Серига в епископате Сент-Филип. Они также не просто напали на Серигу. Они прибыли, чтобы остаться, возводя укрепления и создавая склад под защитой артиллерии ИЧФ, чтобы обеспечить броненосцы углем.

А Серига всего в трех тысячах миль от залива Темпл, — мрачно подумал казначей. — Это на полпути от моря Айсуинд, и кто сказал, что они не смогут пройти остаток пути до того, как зима закроет проход, и им снова придется отступать?

Это была ужасающая мысль, и он снова напомнил себе об опасности приписывать непобедимость еретикам. Но он сильно сомневался, что Клинтан думал об этом так же, как и он. Нет, о чем думал Жаспар, так это о том факте, что речной город Дэрейлис находился всего в восьмидесяти милях от слияния Северного Хилдермосса и реки Тарика. Таким образом, чарисийский флот находился чуть более чем в трехстах милях от Лейк-Сити… и менее чем в ста сорока милях от лагеря Сент-Чарлз. Согласно их последним сообщениям, еретики еще не захватили лагерь, но Дючейрн был бы удивлен, если бы это оставалось правдой еще очень долго. В конце концов, Сент-Чарлз находился всего в двухстах восьмидесяти милях от лагеря Диннис. Если уж на то пошло, вполне возможно, что еретик Грин-Вэлли уже захватил Сент-Чарлз, а Зион просто еще не слышал об этом из-за нарушения связи Матери-Церкви. Неразбериху и хаос в провинции Айсуинд и восточной Тарике, когда верные беженцы бежали на запад, сопровождаемые конными колоннами еретиков, было бы почти невозможно преувеличить.

— Хорошо, Аллейн, — наконец проскрежетал Клинтан уродливым голосом, похожим на крошащийся известняк. Усилие, которое потребовалось, чтобы проявить даже такой контроль, было слишком очевидным, и он свирепо посмотрел на Мейгвейра и Дючейрна. — Понимаю, что есть все эти десятки военных причин для того, чтобы Фолинг-Рок сидел на своей заднице в Лейк-Сити. Я уверен, что вы с Робейром сможете описать их мне в мучительных подробностях, независимо от того, какие аргументы я выдвигаю о нашей ответственности перед Богом и Матерью-Церковью.

Ненависть в глазах великого инквизитора не предвещала Мейгвейру ничего хорошего, — подумал Дючейрн, но капитан-генерал встретил их холодно. — Казначей задавался вопросом, сколько из этого мужества было бравадой, сколько было результатом растущей уверенности в своей собственной базе власти, а сколько было просто решимостью человека, который был полон желания справиться с кризисом и больше не заботился о том, что может сказать или сделать Клинтан.

— Но если есть все эти чертовы причины, по которым мы не можем двинуть Фолинг-Рока и остальных харчонгцев вперед, тогда вам с Робейром, черт возьми, лучше найти способ вытащить заключенных из каждого проклятого лагеря в Тарике и северном Хилдермоссе сюда на земли Храма, прежде чем проклятые Шан-вей еретики доберутся до них! — Клинтан резко продолжил: — Поймите меня, вы оба. Если армия и могущественное воинство просто будут стоять там, засунув большие пальцы в задницы, и смотреть, как мои инквизиторы теряют эти лагеря и всех непроверенных еретиков в них, тот, кто — и мне наплевать, кто бы это ни был — несет ответственность за это решение, он понесет наказание прямо сейчас здесь, в Зионе! Кто бы это ни был.

Смысл его слов был совершенно ясен, когда он впился взглядом в Мейгвейра и Дючейрна, и по телу казначея пробежал холодок. Это был самый откровенный случай, когда Клинтан угрожал единственным двум членам храмовой четверки, у которых все еще хватало сил усомниться в его воле. Поляризация внутри храмовой четверки теперь была полной, и Дючейрну стало интересно, осознает ли Клинтан всю полноту, с которой он только что бросил его и Мейгвейра в объятия друг друга.

— Ты говоришь о тысячах заключенных, Жаспар, — сказал он нарочито спокойным тоном. — Я знаю, что ты не хочешь слышать о «военных причинах», по которым мы ничего не можем сделать, но у нас и близко нет возможности переместить столько людей обратно по нашим оставшимся транспортным маршрутам. Дело не в том, что она у нас есть, и мы по какой-то причине отказываемся предоставить ее тебе. Ее просто не существует.

— Тогда Аллейну лучше найти войска, чтобы отправить ублюдков обратно в земли Храма на своих собственных ногах! — Клинтан зарычал. — Или же ему лучше найти войска — войска, которые, черт возьми, будут выполнять свои приказы вместо того, чтобы прятаться под кроватями из страха перед «Дайэлидд Мэб» и его убийцами! — чтобы казнить каждого из этих заключенных на месте.

— Собственные отчеты генерал-инквизитора Уилбира ясно показывают, что у его инквизиторов не было времени отделять виновных от невиновных, Жаспар! — запротестовал Дючейрн. — Вот почему они все еще в лагерях.

— И лучше тысяча невинных детей Божьих вернутся к Нему и архангелам, чем один слуга Шан-вей будет спасен ее мерзкими, продажными слугами и возвращен к борьбе против Матери-Церкви! — Клинтан выстрелил в ответ. — Бог узнает Своих, и Он примет их в Свои объятия как мучеников, которыми они станут!

Дючейрн собрался горячо возражать, затем заставил себя закрыть рот. На данный момент агенты-инквизиторы Клинтана, храмовые стражники и городские стражники, которые были объединены в силы безопасности инквизиции, обладали почти полной монополией на вооруженную власть в Зионе. В окрестностях города у Мейгвейра было несколько тысяч человек, но большинство из них занимали штабные и административные должности. Даже если бы это было неправдой, и все они были боевыми силами, они уступали численностью почти в десять раз по сравнению с доступным Клинтану и Уиллиму Рейно вооруженным персоналом. Если уж на то пошло, было далеко не очевидно, что они бросят вызов инквизиции, если Мейгвейр попросит их об этом, и иррациональность Клинтана была слишком очевидна. Если Дючейрн и Мейгвейр решат открыто бросить ему вызов, он направит против них эту вооруженную силу. На самом деле, это, вероятно, было именно то, что он хотел сделать.

Продолжающиеся удары «кулака Бога» в Зионе и вокруг него — и то, как продолжали распространяться листовки и брошюры, сообщающие об этих ударах, — были невыносимым вызовом его личному авторитету, который подпитывал его неуклонно растущее разочарование, гнев и ненависть. В этом отношении, как бы мало он ни хотел это признавать, его неспособность сокрушить «кулак Бога» или даже найти печатные станки, штампующие всю эту антиинквизиционную пропаганду, вероятно, пугала его. Так что, да, без сомнения, он действительно хотел наброситься на любых врагов, которых мог найти.

— Аллейн? — казначей посмотрел на Мейгвейра. — У нас есть войска, чтобы сделать это?

— Не знаю. — Тон Мейгвейра был ровным. — Устраивать марши тысяч заключенных по пересеченной местности — это совершенно иная задача, чем охранять их внутри лагеря для военнопленных. Для этого потребуется гораздо больше людей, чем в лагерях. И даже если я смогу найти войска, кормить их — и заключенных — пока они маршируют сотни миль, будет… в лучшем случае проблематично.

— Ну, тебе лучше найти где-нибудь и то, и это, — сказал Клинтан. — Если ты не сможешь, или если ты не сможешь найти мне войска для казни еретиков, которых мы не в состоянии доставить на земли Храма, тогда генерал-инквизитор и я отдадим приказ предать их всех смерти через наши собственные цепочки командования. И если нам придется это сделать, думаю, что инквизиции пора хорошенько подумать о том, чтобы полностью взять на себя руководство джихадом. — Он обнажил зубы в холодной, злобной улыбке. — Возможно, пришло время продемонстрировать, как много могут сделать люди истинной веры, не беспокоясь обо всех техниках и специалистах, на которых мы так долго полагались. В конце концов, они проделали замечательную гребаную работу до сих пор, не так ли? Может быть, пришло время инквизиции освободить их от их обременительных обязанностей, прежде чем они потеряют остальную часть джихада!

Клинтан уставился на него, и Дючейрн почувствовал, как по его телу пробежала дрожь изумления. Он бы не подумал, что напряжение в конференц-зале действительно может возрасти, но был бы неправ. Он почувствовал напряженное присутствие Мейгвейра через стол от него и понял, насколько тонкая нить поддерживала их жизни в этот момент, и по-настоящему удивительно было то, что в тот момент времени каждому из них было по-настоящему все равно.

— Не думай, что я не сделаю этого, если ты подтолкнешь меня к этому, Робейр, — наконец сказал великий инквизитор мягким голосом. — Потому что я так и сделаю. Поверь мне, так и сделаю. Возможно, ты даже прав насчет того, что произойдет, если я это сделаю, но если я оглянусь вокруг и все, что я увижу, это то, что мы все равно потерпим поражение, это решение придет само собой. Ты, Аллейн и все ваши «техники» можете верить, что вы незаменимы для победы джихада, но я знаю лучше. Знаю, что Бог не допустит, чтобы Он потерпел поражение. Да, Он хочет, чтобы Его смертные слуги жили в соответствии с Его законом и выполняли задачи, которые Он ставит перед ними. И, да, джихад может быть Его способом проверить нашу состоятельность. Но, в конечном счете, победа будет за Ним, что бы Он ни сделал, чтобы добиться этого. Так что, если дело дойдет до принятия решения, если я — если инквизиция — буду вынужден взять на себя полное руководство джихадом, потому что остальные из вас подвели Его и моих инквизиторов, тогда я знаю — знаю — Бог сделает все возможное, чтобы дать Матери-Церкви победу.

Он отодвинулся от стола для совещаний, его взгляд был жестким и бесстрастным, и тишина окутала богато обставленную комнату.

XI

— Капитан Хэмптин здесь, милорд.

Ливис Гардинир отвернулся от кормовых иллюминаторов, когда Пейер Сабрэхэн неуверенно появился в дверях кормовой каюты. Граф уже слышал обычный вызов часового у входа в свои покои и кивнул.

— Проводи его, Пейер, — сказал он и снова обратил свое внимание на гавань, где на якоре стоял чрезвычайно большой галеон. Абсолютную черноту его корпуса подчеркивала только белая полоса вдоль единственной линии орудийных портов, а зеленая виверна на красном поле Долара гордо развевалась на грот-мачте над серебристо-голубой шахматной доской имперского чарисийского флота.

— Милорд, — произнес другой голос, и граф Тирск снова повернулся лицом к смуглому темноволосому мужчине в форме капитана. Хэмптин поклонился, зажав шляпу под левой рукой, в то время как ладонь правой руки слегка легла на рукоять меча, чтобы удержать его.

— Капитан, — ответил Тирск с легким ответным поклоном и протянул правую руку, когда оба мужчины выпрямились. Они пожали друг другу предплечья, и Тирск указал на два стула по обе стороны маленького столика. Сабрэхэн уже расставил графины с виски и стаканы. Теперь, по короткому кивку головы Тирска, камердинер исчез, оставив офицеров одних.

Хэмптин подождал, пока граф сядет, прежде чем устроиться в кресле напротив. Их положение — не случайно — позволяло им обоим смотреть через кормовые иллюминаторы «Чихиро» на броненосный галеон, на котором он вернулся в залив Горат.

— Я с некоторым интересом изучил ваш отчет, капитан, — сказал Тирск, наливая виски в оба стакана. — Это было впечатляющее чтение. Мне было жаль слышать о вашем корабле — и, конечно, о ранениях адмирала Росейла, — но ваша эскадра справилась хорошо. Очень хорошо. И от имени его величества я благодарю вас всех. Уверен, что он добавит свою личную благодарность к моей, как только у него будет время прочитать ее.

— Это было… хаотично, милорд. — Хэмптин, казалось, искал именно те слова, которые хотел, и он потягивал виски, как будто хотел выиграть время, пока обдумывал их. — Не было ничего даже отдаленно похожего на формальную тактику или построение, — продолжил он через мгновение. — Во всяком случае, не в нашей части сражения. Адмирал Рейсандо смог удержать свою линию лучше, чем мы, но когда дело дошло до «Дреднота»…

Его голос затих, когда он посмотрел на корабль, который ему дали, чтобы доставить домой, и Тирск кивнул. Он уже пришел к выводу, что Карлтин Хейджил сделал именно то, что явно намеревался сделать. Приз — и угроза — мощного броненосца были слишком велики для Росейла или его капитанов, чтобы сопротивляться соблазну. Они окружили «Дреднот», как голодные волки, сосредоточив три четверти своей общей боевой мощи на одном корабле, и часть графа хотела разозлиться на них за то, что они позволили так манипулировать собой. Но, как он сказал Хэмптину, он уже прочитал отчет капитана. Если уж на то пошло, он уже читал отчет Поэла Халинда, и у него не было никаких сомнений в том, что огромная мощь «Дреднота» сделала эту концентрацию неизбежной.

С точки зрения хладнокровной логики, Хейджил вполне мог принять неправильное решение. Если бы он сосредоточился на том, чтобы прорубить себе путь наружу, комбинация брони и боевой мощи его корабля почти наверняка позволила бы ему это сделать. Вместо этого он сознательно решил пожертвовать любым шансом на спасение, чтобы прикрыть обычные галеоны. Учитывая, какой урон «Дреднот» нанес в одиночку всей западной эскадре и галерному флоту Поэла Халинда, его жертву ради спасения менее полудюжины небронированных галеонов следовало считать сомнительным обменом. В то же время Тирск знал, что на месте Хейджила принял бы точно такое же решение. Было время и место для хладнокровной логики; было также время и место для выполнения обязанностей человека перед другими людьми из плоти и крови, которые сражались вместе с ним. Хааралд из Чариса установил этот стандарт для своего флота в месте под названием пролив Даркос, и учитывая то, что Хейджил, должно быть, знал, что случится с любым чарисийским пленником, достаточно глупым, чтобы сдаться…

— Вы, кажется, взяли его удивительно нетронутым, — сказал он.

— Больше из-за его брони, чем из-за какой-либо заботы, которую мы проявили в этом отношении, милорд, и только после того, как он потерял руль и был полностью лишен мачт. — Губы Хэмптина дрогнули в мимолетной улыбке. — Понимаю, что ваш лейтенант Жуэйгейр проверяет его от киля до последнего груза, но уже могу сказать вам, что его броня намного прочнее нашей. Невозможно быть уверенным, но, судя по вмятинам, по моим лучшим оценкам, мы ударили его по меньшей мере двести раз. Но даже при том, что мы пробили его броню в полудюжине мест — благодаря пушкам адмирала Халинда, а не нашим собственным, — мы так и не пробили ее по-настоящему. На самом деле, большинство трещин, похоже, образовались, когда была вмята деревянная основа брони; сами пластины просто ухмылялись при наиболее тяжелом выстреле, который у нас был.

— Это я уже понял из вашего отчета. — Тирск покачал головой. — Лейтенант Жуэйгейр также прочитал ваш отчет — и адмирала Халинда — и его предварительный вывод заключается в том, что чарисийцы используют стальную броню, а не железную, и что им каким-то образом удалось еще больше укрепить ее поверхность. — Он поморщился. — Это не то, что я хотел услышать, вы понимаете, тем более, что даже лейтенант не может понять, как им удалось закалить такие большие пластины. Если уж на то пошло, самая большая одиночная пластина, которую мы можем изготовить, даже из железа, имеет всего два фута в ширину и длину; у них в четыре раза больше и в полтора раза толще, в придачу. Это как раз те новости, которые я действительно не хотел слышать.

— Я не виню вас, милорд. — Хэмптин отхлебнул еще виски. — Их пушки пробивали насквозь любой из наших галеонов, в которые они попадали. Винтовые галеры противостояли им лучше, чем что-либо еще, что у нас было, но по крайней мере семь из них были пробиты чисто, и практически у всех выживших были треснувшие и разбитые пластины.

— Мы уже отправили запасные пластины и болты по каналам, — сказал ему Тирск. — И мы ввели в строй еще три винтовые галеры с момента отбытия адмирала Халинда. У нас также будет по крайней мере еще две до конца следующей пятидневки. Я бы хотел отправить вперед все пять, но существует значительное давление, чтобы оставить их здесь для защиты залива Горат.

— Мы с адмиралом Росейлом обсуждали это перед тем, как я отплыл домой, милорд. Он все еще испытывал сильную боль, и целители все больше склонялись к мнению, что им нужно ампутировать оставшуюся часть его руки, но он был совершенно ясен и… тверд в своем мнении.

— Которое было?

— Которое заключалось в том, что нам важно поддерживать давление на еретиков в западном заливе, а не отступать в какую-то цитадель к востоку от Земли Джека, милорд. Честно говоря, он действительно предпочел бы, чтобы «Дреднот» был введен в полную эксплуатацию и возвращен в западную эскадру, но он понимает, что нам нужна возможность тщательно изучить его и узнать все, что можно, о его конструкции и вооружении. Он все еще надеется вернуть его в строй как можно скорее, и в то же время, по его мнению, адмирал Халинд должен быть усилен как можно быстрее и мощнее. И на что бы ни были способны броненосцы еретиков, винтовые галеры определенно доказали свою полезность против их обычных галеонов.

Тирск медленно кивнул. Как бы мало ему ни нравился сэр Даранд Росейл, стратегическое чутье этого человека было здравым, и Тирск был впечатлен его способностью ясно мыслить после потери большей части правой руки и всей правой ноги. Правда заключалась в том, что Тирску, вероятно, следовало бы отправить его обратно в Горат для лечения, но орден Паскуале значительно расширил и улучшил госпиталь ордена в Рейгейре на северном берегу залива Сарам. Вряд ли он мог бы получить лучшее лечение в Горате, и Тирск решил, что лучше отправить его в Рейгейр и избавить от путешествия домой, пока он не оправится — если оправится — от своих ран. Однако на данный момент тот факт, что его суждение совпало с суждением Тирска, был гораздо важнее, чем то, где он был госпитализирован.

Граф откинулся на спинку стула, рассматривая молодого человека по другую сторону стола. Капитан Хэмптин был компетентным и отважным офицером. Его корабль был жестоко разбит чарисийцами, без сомнения, потому, что они признали в нем одного из своих бывших. «Дименслэйер» Кейтано Рейсандо был почти так же сильно поврежден, как и «Дифайент», хотя ему также повезло больше. Его экипаж выдержал изнурительную, эпическую битву с угрозой затопления, и, судя по предварительному обзору повреждений, на этот раз он, вероятно, не подлежал ремонту. Но, по крайней мере, он не загорелся под ударами, которые получил от чарисийских снарядов. «Дифайент» загорелся… и сгорел до ватерлинии, несмотря на героические усилия экипажа потушить пожар. И одним из последних приказов, которые Хэмптин отдал в качестве флаг-капитана Росейла, прежде чем уведомить Рейсандо о том, что командование западной эскадрой перешло к нему, было приказать двум уцелевшим винтовым галерам Поэла Халинда отбуксировать его подальше от «Дреднота», чтобы его погреба не взорвались и не забрали с трудом завоеванный приз с собой… Это было важным показателем, особенно в сочетании с тем, как упрямо Хэмптин сражался со своим кораблем до самого конца, того, каким офицером — и человеком — он был, и он явно хорошо ладил со своим адмиралом. Вероятно, это что-то говорило Росейлу о том, что он породил такую преданность в таком человеке, хотя Тирск на самом деле не понимал, как это могло сработать. С другой стороны, ему не нужно было понимать эти отношения, чтобы оценить их ценность для королевского доларского флота, и Хэмптин явно был правильным человеком в нужном месте.

— Вам повезло, что вы смогли вывести «Дифайент» на чистую воду, капитан, — сказал он, озвучивая часть своих собственных мыслей. — Если бы «Дреднот» тоже загорелся, вы бы потеряли их оба.

— Это был не единственный момент, где нам повезло, милорд. — Хэмптин покачал головой. — Еретики подложили фитиль в его погреб. — Тирск слегка напрягся. Этот незначительный факт не был включен в отчеты, которые он читал. — Мне все еще не ясно, почему они не взорвали его, — продолжил капитан. — Не думаю, что есть какие-либо сомнения, что это было частью их плана с самого начала, и если бы он взорвался, мы, вероятно, потеряли бы по крайней мере еще два или три наших собственных галеона во время взрыва, учитывая, насколько близко они были к нему. Единственное, о чем я могу думать, это то, что, как только нам удалось подняться на борт, мы окружили его так быстро — и он потерял так много своих людей в бою, — что приказ просто не был передан. Единственным выжившим из его офицеров был мичман, и он был ранен и без сознания, когда его, наконец, взяли в плен. — Хэмптин поморщился. — Если уж на то пошло, мы взяли живыми менее тридцати человек из всей его команды.

— Так я и понял. — Тирск старался говорить ровным голосом, но это было нелегко, потому что он точно знал, почему так мало чарисийцев было захвачено в плен, а не убито. И он ни на мгновение не сомневался, что Карлтин Хейджил намеревался взорвать свой собственный корабль, чтобы спасти кого-либо из его оставшейся команды от инквизиции, а также отказать в нем королевскому доларскому флоту.

И он, черт возьми, заслужил успех в обоих этих делах, — мрачно подумал граф. — Но он этого не сделал. Так что же мне теперь делать?

Это был вопрос, на который ему предстояло ответить. Он не мог — и не хотел — отрицать гордость, которую испытывал за то, чего добился его флот. Численный перевес, возможно, и был в подавляющем большинстве в пользу сэра Даранда Росейла и Кейтано Рейсандо, но фактическая боевая мощь была сбалансирована гораздо более равномерно. И захват одного из чарисийских броненосцев для изучения и возможной службы под флагом Долара был огромным достижением. На данный момент, по крайней мере, Долар, а не Чарис, обладал монополией на бронированные военные корабли в заливе Долар, и это стало возможным благодаря флоту, который построил и обучил Тирск.

Тем не менее, несмотря на это, и несмотря на многие вещи, которые, он был уверен, узнает Диннис Жуэйгейр, осмотрев его, он был мрачно уверен, что чарисийцы найдут время заменить его гораздо быстрее, чем Долар смог бы его дублировать, даже если бы у них была техническая возможность сделать это.

И когда они заменят его, кто бы ни командовал их флотом, он будет принимать свои решения, касающиеся нашего флота, основываясь не только на том, что произошло в Кауджу-Нэрроуз, но и на том, что случилось с их людьми после битвы. И правда в том, что он, черт возьми, должен был бы сделать именно это.

Он чувствовал, что это приближается, почти чувствовал его зловонное, мертвечинное дыхание, и на этот раз все будет хуже. На этот раз чарисийцев было больше, и на этот раз он даже не мог притворяться, что точно не знает, что случится с любым из них, кто будет сдан Жаспару Клинтану. И если — когда — Кэйлеб и Шарлиэн Армак будут в состоянии потребовать справедливости для своих убитых моряков….

Новая волна отчаяния захлестнула его. Что бы он ни делал, каким бы блестящим ни был лейтенант Жуэйгейр, безжалостный поток инноваций Чариса и постоянно увеличивающийся объем производства их мануфактур нависали перед ним, как какая-то неудержимая лавина.

Он испытал новые орудия «Фалтин», и самое тяжелое из них, изготовленное на литейном заводе в Доларе, — восьмидюймовое чудовище с четырнадцатифутовым стволом и весом более десяти тонн — могло достигать максимальной дальности стрельбы почти в десять тысяч ярдов, хотя у него были сомнения в его способности действительно поразить что-то на таком расстоянии, даже со стационарной крепостной горы. И с расстояния в пятьсот ярдов оно без особых усилий пробило сплошным двухсотпятидесятифунтовым ядром лучшую броневую плиту, которую они могли изготовить. Это была впечатляющая мощность, но, согласно предварительным отчетам об орудиях «Дреднота», его снаряды весили менее половины, но все же были ужасающе близки к тому, чтобы соответствовать этим характеристикам. Это предполагало, что они были способны на значительно более высокие начальные скорости, и, согласно сообщениям о том, что случилось с империей Деснаир в заливе Гейра, казнозарядные пушки, установленные на их новых паровых броненосцах, были намного мощнее, чем дульнозарядные орудия «Дреднота».

Они также стреляли гораздо быстрее, и это было далеко не незначительным моментом. Испытания новой пушки Фалтина уже продемонстрировали значительные проблемы, связанные с работой с дульнозарядным устройством длиной около пятнадцати футов. Действительно, в этом отношении длина была гораздо более важна, чем простой размер и масса огромных снарядов, которыми оно стреляло. Просто протирать ствол между выстрелами было сложно и отнимало много времени, но если его не протирали должным образом, если была хоть одна искра или уголек, ожидающие, когда следующий пороховой заряд попадет на место…

Создатели оружия обещали ему десятидюймовое орудие с гигантским четырехсотфунтовым ядром и весом снаряда более трехсот фунтов. По их оценкам, дальность стрельбы у него будет даже больше, чем у восьмидюймового орудия, и такое тяжелое ядро вполне может пробить даже броню «Дреднота». Но каждая пушка весила бы почти семнадцать тонн, а длина ствола составляла бы более шестнадцати футов, что еще больше замедлило бы ее скорострельность.

Любой небронированный корабль, бросивший вызов этому оружию, был бы обречен, но эта мысль едва ли обнадеживала, учитывая, что у чарисийцев наверняка было больше — и лучше — бронированных кораблей, чем у кого-либо еще в мире. А производство оружия такого размера и мощности требовало времени — много времени. Очевидно, что чарисийцы могли производить свое оружие гораздо быстрее, чем литейные цеха Церкви могли производить полноразмерные нарезные пушки. И каким бы значительным улучшением ни были орудия с лентой, они по-прежнему были чугунными, а давление в стволе снижало их выносливость каждый раз, когда они стреляли зарядами полной мощности. Любого командира батареи и — особенно! — его орудийные расчеты можно было бы извинить за то, что они испытывали совершенно оправданную нервозность при таких обстоятельствах.

Литейные заводы работали над меньшим и более легким шестидюймовым оружием, которое можно было бы установить на борту корабля, и это значительно увеличило бы боевую мощь королевского доларского флота. Возможно, даже удастся установить более короткую и легкую версию нового десятидюймового орудия в бронированных казематах винтовых галер, где оно, предположительно, могло бы продержаться достаточно долго, чтобы принести какую-то пользу. В конце концов, однако, они не смогли бы сравниться с эффективностью чарисийской артиллерии, и так оно и было. Поэтому всякий раз, когда Кэйлеб и Шарлиэн Армак решали, что могут сэкономить усилия на освобождении республики Сиддармарк, доларский флот был обречен. Он не сомневался, что его люди будут сражаться так же храбро, как люди капитана Хэмптина сражались в Кауджу-Нэрроуз, но это не имело значения.

И это сразу вернуло его к вопросу о тех чарисийских военнопленных.

Это не должно сводиться к такому, — сказал он себе еще раз, его мысленный голос был усталым и грубым. — Я не должен даже думать об утверждении, что пытки и убийства моряков и солдат другой стороны, когда они попадают в наши руки, являются «плохой политикой», потому что это может только оправдать чарисийцев в принятии репрессий против наших собственных моряков и солдат. Люди, сражающиеся на стороне Бога, должны понимать, что это неправильно — неправильно с моральной и религиозной точки зрения, со всех возможных точек зрения — так обращаться с честными врагами, даже если не опасаться репрессий!

Он повернул голову, глядя в кормовые окна на корабль Хэмптина, чтобы капитан не видел его лица, когда тупой, обжигающий поток снова прожег его насквозь. Но притворяться не было смысла. Он уже обсуждал это — косвенно и очень осторожно, наедине — со Стейфаном Мейком, и глаза епископа были такими же мрачными, как и его собственные. И все же Мейк не смог предложить никакого утешения. На самом деле, разговор только ухудшил ситуацию.

Выражение лица епископа Стейфана было мрачным, когда он рассказывал графу, как эти приказы были выполнены в точности в одном из этих лагерей, несмотря на предупреждающие надписи сейджинов, связанных с печально известным Дайэлидд Мэб, которые его охранники обнаружили внутри своих собственных заборов. Однако в двух других лагерях, по крайней мере, часть стражников решила сопротивляться приказу. В одном из них мятежники были безжалостно подавлены, и казни все равно были проведены, хотя по крайней мере некоторым заключенным удалось бежать во время боевых действий. В другом, однако, мятежники победили. Большинство инквизиторов лагеря и довольно много охранников исчезли во время боев, но победившие мятежники повели своих обитателей на восток, а не на запад. За ними были посланы отряды кавалерии армии Бога, но источники Мейка предположили, что преследование было не очень интенсивным.

Тирск надеялся, что эти источники были верны. На самом деле, он опустился на колени, чтобы помолиться, чтобы это было так. По самым скромным подсчетам епископа Стейфана, было убито еще сто двадцать тысяч мирных жителей Сиддармарка, в точности как приказал генерал-инквизитор. Учитывая, что от рук инквизиции уже погибло около трех миллионов человек, это может показаться не таким уж большим количеством дополнительных жизней. Но это было так. Это было ужасное число, прибавленное к более обширному, еще более ужасному числу, и если «еретики» и их союзники в конце концов победят, их требования мести — справедливости — будут пламенными, беспощадными и полностью оправданными.

Так что же собирался делать Ливис Гардинир, когда Жаспар Клинтан потребует, чтобы чарисийцы, выжившие в Кауджу-Нэрроуз, были доставлены в Зион? В конце концов, это было «всего лишь» еще пятьсот жизней. Их даже не заметили бы, когда было бы подсчитано число погибших в конце этого безумия. Кроме тех, кто любил их — жен и дочерей, сыновей, братьев и сестер, отцов и матерей.

И клянусь Ливисом Гардиниром, который знал бы, что их кровь на его руках, как бы правдиво он ни говорил себе, что у него не было выбора.

XII

Барон Сармут стоял на юте КЕВ «Дестини», сложив руки за спиной, и спокойно наблюдал, как его эскадра входит в бухту Ражир. Они устроили отважное шоу под ясным июльским небом со своими строгими черными корпусами, серыми и коричневыми парусами, а на реях развевался синий, серебристый, черный и золотой имперский чарисийский штандарт.

У Ражирхолда на якоре стояло всего четыре галеона, но вода вокруг них была заполнена катерами, лодками и другими мелкими судами. На таком расстоянии было трудно понять, что все эти лодки так усердно делали, даже с одной из новых двойных труб, и адмирал терпеливо ждал в тени тента, натянутого поперек юта, пока «Дестини» неуклонно приближался к ним.

— Кажется, здесь ужасно много лодочного движения, сэр Данкин, — заметил капитан Робейр Лэтик, стоявший справа от Сармута. — И мне интересно, где остальная часть эскадры?

— Без сомнения, мы узнаем все это достаточно скоро, — безмятежно ответил адмирал.

— Без сомнения, — согласился его флаг-капитан, но в тоне Лэтика было больше, чем просто беспокойство.

Это было беспокойство опытного морского офицера и зуд, который он не мог полностью унять, с ощущением, что видимое его глазу было не совсем тем, чем должно было быть. Такого рода зуд был даром инстинкта и с трудом приобретенного мастерства, и это было бесценно. Это был также дар, которым сэр Данкин Йерли обладал в изобилии… и который ему не был нужен в этот жаркий, прекрасный день.

— Палуба, там! — С верхушки мачты донесся призыв. — Катер по правому борту ближе к носу!

— Вижу его, сэр, — произнес голос слева от Сармута. Барон оглянулся через плечо и увидел лейтенанта Эплин-Армака, который держал в здоровой руке двойную трубу и смотрел в нее. — Думаю… да, у него определенно вымпел диспетчерского катера.

— Ты видишь, Робейр? — сказал Сармут с легкой улыбкой, изогнув бровь в сторону флаг-капитана. — Как я и обещал. Все вот-вот будет ясно.

В дневной каюте адмирала не было улыбок, когда почти два часа спустя сэр Брустейр Абат стоял лицом к лицу с Сармутом. Эмерэлдский капитан был безупречно ухожен, несмотря на перевязь, которая поддерживала закованную в гипс левую руку, но не было никаких признаков его обычного сухого юмора.

— Итак, после возвращения на Тэлизмен я отправил свой полный отчет графу Шарпфилду на остров Кло на курьерском судне. Я подумал, что будет разумнее остаться здесь, пока «Виндикейтор» и «Броудсуорд» завершат ремонт. На самом деле я немного удивлен, что доларцы еще не выступили против нас здесь, и подумал, что мы были бы очень полезны, помогая коммандеру Мэкгригейру и майору Омали в случае, если бы они это сделали.

Он замолчал, глядя в глаза более высокому чарисийскому адмиралу. Его собственные глаза были спокойны, но почему-то у него был вид человека, стоящего перед расстрельной командой… и убежденного, что он должен это сделать.

Сармут на несколько секунд откинулся на спинку кресла, пристально глядя на офицера по другую сторону своего стола, затем глубоко вздохнул.

— Понимаю, — сказал он. — А теперь, когда вы закончили свой отчет, капитан, присаживайтесь, пожалуйста.

Его голос был спокоен, но в то же время настойчив, и он указал указательным пальцем правой руки на кресло рядом с Абатом. Кресло, куда он пригласил эмерэлдца сесть по прибытии. Тогда Абат отклонил приглашение, предпочитая стоять, описывая разгром, к которому он привел свою эскадру. Теперь он снова начал отказываться, но выражение лица Сармута остановило его. Вместо этого он устроился в кресле, хотя, казалось, почти не расслабился, когда сидел.

Сармут удовлетворенно кивнул и повысил голос:

— Силвист!

— Да, милорд? — Силвист Рейгли появился как по волшебству.

— Пожалуйста, передайте капитану Лэтику и лейтенанту Эплин-Армаку, чтобы они присоединились к нам. И будьте так добры, принесите заодно и виски. Глинфич, я думаю.

— Немедленно, милорд.

Камердинер поклонился и снова исчез, а Сармут снова обратил свое внимание на Абата. На самом деле это было странно. Почему-то он ожидал, что тот факт, что он уже знал, что произошло в Кауджу-Нэрроуз, облегчит прослушивание отчета Абата. Этого не произошло. Во всяком случае, это усложнило задачу, и не просто потому, что он должен был следить за своими реакциями, чтобы не сказать или не сделать что-то, что могло бы намекнуть на то, что все, что говорил ему Абат, не воспринималось им холодно. Это потому, что он уже видел это, — размышлял он. — Потому что у него были реальные образы и звуки, вся эта резня и ярость, чтобы соответствовать словам описания Абата. И поскольку у него были эти качества, он также знал, что Абат был гораздо строже к себе, чем кто-либо другой. Однако он никак не мог сказать об этом капитану, и поэтому только покачал головой.

— Знаю, что в этот момент вы вините себя за каждый корабль и каждого человека, которых мы потеряли, капитан, — тихо сказал он. — Уверен, на вашем месте чувствовал бы себя точно так же. С другой стороны, я бы принял точно такие же решения, как и вы, если бы был на вашем месте и располагал той же информацией. Вы действовали со смелостью, которую мы ожидаем от офицеров имперского чарисийского флота. К сожалению, погода обернулась против вас, но мне ясно, что вы предусмотрели достаточную защиту от такой возможности. Если бы не мель, с которой вы столкнулись, у доларских галер никогда бы не было возможности вступить с вами в бой, и я твердо придерживаюсь мнения, что с «Тандерером» и «Дреднотом» вы и капитан Хейджил прорвались бы сквозь доларцев с гораздо меньшими потерями. Нам не дано повелевать ветром или капризами судьбы, капитан Абат. Все, что может сделать любой смертный человек, — это принимать наилучшие решения, которые он может принять, основываясь на имеющейся у него информации. По моему мнению, это именно то, что вы сделали в данном случае.

— Я… ценю это, милорд. — Абат остановился и откашлялся. — Ценю это, — продолжил он, его голос был немного хриплым, — но не уверен, что согласен с вами. Если бы я передал свою информацию графу Шарпфилду или не взял на себя смелость…

— Если бы вы сделали что-то из этого, вы были бы виновны, капитан! — Сармут прервал его с резкостью. — Военно-морской флот их величеств не выбирает капитанов или флаг-офицеров, которые уклоняются от своих обязанностей или прислушиваются к своим страхам.

— Я сказал, что нам не дано повелевать ветром, и это правда. Нам также не дано просто одерживать победы. Мы делаем то, что должны, служа короне и защищая подданных их величеств. Это наша величайшая честь, и вы так же, как и я, понимаете, чего это от нас требует. Император Кэйлеб однажды описал мне обязанности капитана. Он сказал: «Капитан должен плыть навстречу врагу; он не должен каждый раз возвращаться домой». Это то, что вы сделали. Вы отправились навстречу врагу точно так, как сделал бы я — точно так, как сделал бы его величество, и сделал именно это в кампании Риф Армагеддон — и на этот раз некоторые из ваших кораблей и слишком много ваших людей, с которыми нам обоим будет нелегко жить, не вернулись. Как и король Хааралд в проливе Даркос.

Он на мгновение задержал взгляд на капитане.

— Иногда мы живем, иногда умираем; единственное, что мы всегда делаем, — это сохраняем верность нашей чести, нашему долгу, нашим монархам и нашему Богу, и это именно то, что вы и все люди под вашим командованием сделали на этот раз. Согласны вы с этим или нет, я точно знаю, что его величество сказал бы вам в этот момент. Поскольку его здесь нет, я скажу это за него. Вы отреагировали мудро, решительно и быстро, основываясь на наилучшей имеющейся у вас информации, в лучших традициях имперского чарисийского флота, и то же самое сделали все ваши офицеры и солдаты. Операция не закончилась победой, но вам — и им — не за что стыдиться или винить себя. Я сохраняю полное доверие к вам, так же, как уверен, будут доверять их величества, когда новости об этом дойдут до них, и не готов выслушивать упреки в ваш адрес — или людей под вашим командованием — от кого бы то ни было. И чтобы быть предельно ясным в этом, капитан Абат, это «кто угодно» включает вас. Это понятно?

— Я… — начал Абат. Затем он остановился, и его ноздри раздулись, когда он глубоко вдохнул. — Да, милорд. Это… понятно.

— Хорошо! — сказал Сармут более оживленно, когда Лэтик и Гектор Эплин-Армак вошли в каюту. Силвист Рейгли последовал за ними, неся большой серебряный поднос, уставленный стеклянной посудой. Он поставил поднос на край стола Сармута и начал наливать янтарное виски в ожидающие стаканы.

— Хорошо, — повторил барон. Он взял свой бокал и поднял его, держа так до тех пор, пока Абат и два других офицера не подняли свои бокалы, чтобы встретить его.

— Рад, что это понятно, — сказал тогда Сармут, удерживая взгляд Абата своим собственным, — потому что я не намерен позволять доларцам наслаждаться этой победой ни секундой дольше, чем следует. Это означает, что нам с вами предстоит большая работа, капитан. Все мы так делаем. Так что давайте поговорим об этом, хорошо? — Он тонко улыбнулся и, кивнув, взглянул на своего флаг-лейтенанта.

— Я представляю вам их величества, — сказал Гектор, поднимая свой бокал чуть выше. — Тост за верность, честь, победу… и проклятие врагу!