Драйвер. (Оператор возмущения)

Глава 25

Май, 1188 года

Вардан Дадиани

Фазис

Вардан завороженно наблюдал, как семь галер под гордым знаменем Имеретии грациозно входили в гавань Фазиса. Венецианцы обещали щедрый приток товаров, столь необходимых молодому княжеству, словно живительный дождь для иссохшей земли. В памяти князя ожил разговор, произошедший около полугода назад, – сцена, отчетливая, как выгравированная на меди.

Купец, с лукавой улыбкой, развернул перед ним карту Черного моря, испещренную таинственными пометками и символами, словно звездное небо, хранящее секреты навигации.

– Мы предоставим вам несколько галер, быстрых и проворных, словно сапсан, чтобы ускользать от бдительных византийских патрулей. Они будут ходить под вашим флагом, перевозя товары из Константии и Галаца в ваши порты.

Процент от каждой сделки быстро наполнит вашу казну золотом, достаточным для найма сильной армии. Часть экипажей составят ваши люди, которых мы обучим морскому делу, превратив в грозных покорителей волн.

Вардан незамедлительно поделился этим заманчивым предложением с князем Юрием, не желая терять единственного верного союзника, – человека, чья честность была подобна граниту. Юрий, впрочем, не возражал, лишь предостерег, чтобы венецианцы не смели озорничать или шпионить в водах его княжества, иначе их ждет суровая расплата.

Вардан усмехнулся, вспоминая, как передернуло венецианцев, когда он передал им слова Юрия. Тот, за несколько лет правления, заслужил славу человека, чье слово – закон, а дела всегда соответствуют обещаниям. Он был честным, но жестким деловым партнером, с которым лучше не шутить.

Сейчас же, глядя на прибывающие суда, Вардан чувствовал, как в груди разгорается пламя надежды. Имеретия, молодое и амбициозное княжество, отчаянно нуждалось в ресурсах, чтобы укрепить свою власть и обезопасить границы от недоброжелателей. Венецианская торговля могла стать тем самым глотком свежего воздуха, который позволит им расправить крылья и взлететь к вершинам могущества.

Он внимательно наблюдал за тем, как с галер грациозно спускают тюки с яркими тканями, мешки, источающие ароматы экзотических специй и фруктов, оружие и доспехи, бочки, полные рубинового вина. Среди загорелых моряков Вардан узнавал своих людей – тех самых, которых венецианцы обучали морскому ремеслу. Они держались уверенно и деловито, словно опытные капитаны, и это наполняло сердце князя гордостью. Вардан понимал, что от их умения и неподкупной честности будет зависеть успех всего предприятия.

В этот момент он заметил высокого мужчину в роскошных одеждах, приближающегося к причалу. Это был тот самый венецианский купец, с которым Вардан вел переговоры. Его лицо сияло довольством, словно отражало блеск золотых дукатов.

– Князь Вардан, приветствую вас в Фазисе! – воскликнул купец с легким акцентом, в котором чувствовался вкус дальних странствий. – Мы привезли товары, которые, я уверен, придутся по вкусу вашим подданным и принесут процветание вашей земле.

Вардан сдержанно кивнул в ответ. – Надеюсь, наше сотрудничество окажется взаимовыгодным и принесет пользу обеим сторонам. Мы превыше всего ценим честность и порядочность в делах.

– Можете не сомневаться, князь. Венеция всегда держит свое слово, – улыбнулся купец, и в его глазах мелькнул хитрый огонек. – А теперь, позвольте мне представить вам лучшие товары, которые мы привезли. Уверен, вы будете приятно удивлены щедростью венецианских купцов.

Май, 1188 года

Калоян из рода Асеней

Сус, северное побережье Африки

Двадцатилетний Калоян, отпрыск славного болгарского рода Асеней, пылал честолюбием, словно костер в ночи. Пока старший брат Теодор обустраивали надел, который они получили от басилевса в районе Мосула, а средний, Иван, стремительно взлетал по военной лестнице, недавно получив назначение командиром турмы и геройски проявив себя при освобождении Карса, молва о доблести Ивана дошла до влиятельных армянских родов, и те, завидев в нём перспективу, плели сети, мечтая породниться с удачливым военачальником.

Калоян искал свой путь. Он, подобно Ивану, выбрал путь воина, но не стал искать славы на полях сражений родной земли. Во главе дерзкой банды он устремился в далекую Африку, к колыбели своего кумира – великого полководца Ганнибала, где мечтал повторить его подвиги и превзойти его славу. Африка встретила Калояна палящим солнцем, песчаными бурями и враждебными племенами. Но ни жара, ни голод, ни постоянные стычки с кочевниками не сломили его дух. Он быстро освоил местные наречия, изучил обычаи берберов и нубийцев, и вскоре его отряд пополнился отчаянными головорезами, мечтавшими о добыче и славе. Начальство предпочло использовать талант Калояна, отпустив его в свободную охоту. Его отряд действовал в глубоком тылу противника, грабил караваны, нападал на небольшие отряды противника, его имя стало внушать ужас арабам, во всей Северной Африке.

Слава о дерзком воине, известном арабам как "Пес Балкан", докатилась до ушей самого халифа в Марракеше. Разгневанный набегами и потерями, он послал против Калояна элитный отряд под командованием опытного эмира, славившегося своей жестокостью и неутолимой жаждой крови. Эмир выследил отряд Калояна в оазисе Шебика, где византийцы и их союзники отдыхали после очередного удачного налета. Завязалась ожесточенная битва. Арабы превосходили числом и вооружением, но Калоян и его воины сражались с отчаянием обреченных.

В самый разгар битвы, когда казалось, что поражение неминуемо, на помощь Калояну пришли берберские племена, давно наблюдавшие за его успехами. Воины пустыни, мчась на своих стремительных конях, обрушились на мамелюков, обратив их в бегство. Эмир был убит в схватке с Калояном, а его голова, насаженная на копье, стала трофеем болгарского воина.

Победа при Шебике укрепила авторитет Калояна среди африканских племен. Со всех концов Северной Африки к нему стекались воины, алчущие славы и добычи под сенью его знамени. Он более не был предводителем разбойничьей шайки, но стал вождем грозной силы, способной не только терзать набегами земли Альмохадов, но и подчинять своей власти города и области. Калоян все меньше внимал указам командующего экспедиционным корпусом, все чаще полагаясь на собственный разум и отвагу. В его сердце зрела дерзкая мечта – о собственном царстве, а быть может, и об империи, и он был уверен, что эта греза непременно воплотится в реальность.

Первым крупным успехом объединенного войска Калояна стало взятие Эль-Уэда, ставшего базой для отрядов Калояна. При этом позволяя контролировать важные торговые пути через Сахару. Весть о победах Калояна разнеслась по всему Магрибу, словно пожар в сухой степи. Берберские племена, доселе враждовавшие между собой, стали тянуться к нему, видя в "Псе Балкан" не только отважного воина, но и мудрого вождя, способного объединить их под своим началом. Калоян умело пользовался этим, заключая союзы и примиряя враждующие стороны, предлагая им общую цель – освобождение от власти Альмохадов. Постепенно Калоян стал собирать под свою руку оазисы и поселения с юга от Атласских гор.

Май, 1188 года

Аль-Ма́лик ан-На́сир Сала́х ад-Дунья ва-д-Дин Абу́-ль-Муза́ффар Ю́суф ибн Айю́б ибн Ша́зи аль-Курди́ известный как Салах ад-Дин аль-Айюби

После сокрушительного поражения Салах ад-Дина в схватке с крестоносцами, Мосул, словно перезрелый плод, пал к ногам Византии. Империя, пробудившись от долгой спячки, алчно воспользовалась даром судьбы: город, словно драгоценный камень, занимал ключевое положение на торговых путях, связывающих Индию, Персию и Средиземноморье. Султан Давлат эль-Акрад с горечью осознавал, что инициатива уплывает сквозь пальцы, подобно песку.

Все новые и новые волны крестоносцев накатывали на Палестину, ведомые жаждой славы и земель. Одряхлевшая Византийская империя, словно восставший из пепла феникс, вдруг воспылала былой мощью, стремясь вернуть утраченные границы времен Юстиниана I. Христианские княжества, оторванные от родных земель, все чаще обращали взоры к басилевсу, видя в нем надежного защитника, в отличие от далекой и медлительной родины, чья помощь могла и вовсе не дойти. С запада прорывались орды огузов кочевников, разоряя мирные земли, топя их в крови и пожарах.

Салах ад-Дин ощущал предчувствие грядущих перемен. Мир затаил дыхание перед надвигающейся бурей, и в этой буре, без крепких союзников, выстоять было равносильно чуду. Султан обратил взор к единоверцам, ища опору в их рядах. Он воззвал к мусульманским правителям, призывая к священной войне против неверных. Но исламский мир, раздробленный на части, изъеденный междоусобицами и личными амбициями, оставался глух к его мольбам. Каждый эмир, каждый султан был поглощен лишь своими владениями, и призрак общего врага казался им далеким и нереальным. Все чаще крамольная мысль закрадывалась в душу султана: Византия могла бы стать неожиданным, но надежным союзником. У них общие враги и переплетающиеся экономические интересы. Басилевс Андроник, конечно, не воин, а скорее искушенный царедворец. Но его сын Мануил был совсем другим человеком. Молодой, энергичный, он горел желанием вернуть Византии былое величие. Салах ад-Дин помнил рассказы о его воинских подвигах, о его храбрости и решительности. Союз с таким человеком мог бы стать залогом успеха.

Он поручил своим дипломатам собрать досье на молодого басилевса. Дипломаты вернулись с обнадеживающими вестями. Мануил действительно разделял опасения Салах ад-Дина относительно усиливающейся угрозы крестоносцев. Он видел в них не только религиозных фанатиков, но и опасных захватчиков, стремящихся подчинить себе земли, некогда принадлежавшие Византии. К тому же, Мануила раздражала агрессивная политика латинских купцов, наводнивших Константинополь и душивших византийскую торговлю. Общие враги и экономические выгоды создавали прочный фундамент для возможного союза.

Салах ад-Дин отдал приказ, и колеса подготовки посольства в Константинополь закрутились. Первые тайные послания потекли из Каира в Константинополь, подобно тихим водам Нила, несущим семена надежды, или голубям мира, с вестью о возможности сотрудничества. Ответ прозвучал быстро, словно эхо в горах. Мануил был готов распахнуть двери для переговоров. Местом встречи выбрали точку на полпути от острова Крит к берегам Египта. Договорились, что в конце мая (точная дата прозвучит позже, словно музыкальная нота в условленный час) оба правителя прибудут на одном корабле к месту переговоров. По приказу Мануила, к месту рандеву уже тайно частями доставили гигантский катамаран, где он был собран из частей, и лежал на водах Средиземного моря словно огромный морской зверь. На его палубе возвышались три павильона. Большой, белоснежный, словно облако, предназначался для встреч и переговоров, где представители двух великих держав могли встретиться вдали от любопытных глаз и досужих ушей. Два других, поменьше, окрашены в цвета договаривающихся сторон, были предназначены для размещения делегаций. Пока же, словно стражи, рядом с местом будущих переговоров дежурили по одной военной галере от каждой стороны, готовые в любой момент встать на защиту.

Май, 1188 года

Константинополь

Митродора Фок

Митродора Фок, фаворитка, чья тень скользила меж императорской опочивальней и покоями императрицы, была маяком надежды и тем рогом изобилия, к которому мечтал припасть бесчисленный сонм ее алчущих родственников.

В покоях императрицы Митродора была воплощением скромности и покорности. Тихим шепотом она докладывала о событиях дня, деликатно намекала на настроения двора, ненавязчиво направляла мысли императрицы в нужное русло. Она была тенью, всегда рядом, но никогда не заслоняющей солнце.

В опочивальне императора она преображалась, и становилась воплощением чувственности, неги и постоянных провокаций. Ее смех звучал как музыка, а ее прикосновения были подобны шелку. Она знала, как увлечь его рассказами о далеких землях и экзотических обычаях, как доставить наслаждение и заставить на некоторое время забыть о государственных заботах. И все это – ради одной цели: вырвать для своей семьи клочок земли под солнцем, пока она сама, словно свеча, догорает, освещая им дорогу в будущее.

Императорский двор – клоака змеиных страстей, где каждый вздох отравлен ядом честолюбия. Здесь, в зыбких песках интриг, Митродора ступала на цыпочках, дабы не стать добычей коварных замыслов. Одно неверное движение – и тебя сбросят с подмостков власти, вычеркнут из памяти императора. Знатные роды, словно стервятники, кружили над троном, предлагая своих дочерей, а порой и не одну, в качестве услады для государя. В памяти всплыл недавний эпизод с тройняшками Музалонов, чья юная прелесть едва не пленила взор императора. К счастью для Митродоры, беременная императрица не оценила столь щедрый дар, а огорчать супругу император не рискнул. Конечно, мимолетное увлечение все же случилось, в тиши охотничьего замка, но это была лишь тень былого влияния. Этот инцидент прозвучал как похоронный колокол, возвещая о закате эпохи Митродоры.

Она чувствовала кожей приближение соперниц – молодых, алчных, жаждущих власти. Теперь приходилось не только изобретать все более изощренные удовольствия для повелителя, но и плести сложнейшие сети интриг, балансируя между враждующими кланами. Она стала виртуозным игроком в этой смертельной игре, читая между строк, улавливая малейшие колебания в настроении императора и императрицы. Но даже ее талант не мог остановить неумолимый бег времени.

Однажды вечером, после изнурительного дня, полного дворцовых козней, Митродора стояла у окна, любуясь мерцающим ковром городских огней. Усталость, глубокая и всепоглощающая, сковала ее. Она понимала, что не сможет вечно носить маску, скользить тенью в лабиринтах покоев. Нужно действовать, и действовать решительно. И решение пришло внезапно, словно молния, пронзившая ночной мрак. Ключ к успеху – не в интригах и манипуляциях, а в доверии. Она должна завоевать доверие императрицы, стать не просто тенью, а верным другом и советником. Рискованный шаг, но другого выхода не было. С этого дня Митродора преобразилась. Она стала более открытой и искренней с императрицей, делилась своими мыслями и чувствами, поддерживала в трудные минуты. Постепенно между ними возникла связь, основанная на взаимном уважении и привязанности. Императрица доверяла Митродоре, внимала ее советам, делилась сокровенными тайнами. И Митродора поняла, что нашла свой истинный путь – путь, который приведет ее род к процветанию и благополучию.

Май, 1188 года

Константинополь

Иегуда бен Элиягу Хадасси

Иегуда бен Элиягу Хадасси, один из столпов караимской общины, был мрачнее тучи. Конфликт еврейской общины в Константинополе с императором разгорался как пожар в сухой степи, но дело было не только в этом. Все проверенные веками хитрости и уловки, казалось, разом утратили силу. Началось всё с, казалось бы, безобидной аферы: иудейские купцы, решив нажиться на армейских поставках, подсунули солдатам мясо, не отличавшееся первой свежестью. Более того, поговаривали, что в нем даже завелись "мясные черви", этакая "плоть во плоти". Но император, увы, юмора не оценил и повелел всех причастных отправить на виселицу, а имущество – конфисковать в казну. Саму еврейскую общину возмутила не столько казнь незадачливых дельцов – тут, как говорится, закон суров, но это закон. Возмутило то, что под конфискацию попали немалые средства самой общины, которые она предусмотрительно давала в рост под хорошие проценты, используя этих купцов как посредников. Император же не только изъял средства, но и векселя пустил в пепел. Злые языки шептались, что среди сожженных векселей были и обязательства членов императорской семьи. Правда это или нет – история умалчивает, но популярность Андроника, среди знати и простых людей после этого взлетела до небес, словно выпущенная из лука стрела.

Опытный и проницательный хахам видел куда глубже поверхности этого злополучного инцидента. Он ощущал, как над общиной сгущаются зловещие тучи, предвещая не просто бурю, а сокрушительный шторм, готовый обрушиться всей своей яростью. Потерянные деньги, безусловно, были ощутимым ударом, но куда сильнее его тревожила зловещая тень растущей нетерпимости к евреям, умело и незаметно расползавшаяся по городу. Пока еще не было принято никаких открыто ограничительных законов, но в каждом решении, в каждой мелочи, при прочих равных, предпочтение неизменно отдавалось православным, что вызывало глухое недовольство среди представителей других конфессий. И когда они, надеясь на справедливость, обратились с жалобой на эту вопиющую несправедливость к молодому императору, он лишь недоуменно вскинул брови, искренне не понимая: "Почему, если еврей помогает еврею, или мусульманин – мусульманину, это считается добродетелью, а если православный протягивает руку православному – это вдруг ущемляет чьи-то права?".

Скорее всего, молодой император был уже отравлен предубеждениями относительно евреев, подозревая их в корыстолюбии и готовности предать ради выгоды. Вполне возможно, что какие-то компрометирующие документы или зловещие подозрения зародились в его уме после того, как Византии удалось отвоевать у мусульман исконные имперские земли, навеки посеяв семена вражды и недоверия.

После долгих и бурных обсуждений было решено отправить к императору делегацию, состоящую из самых уважаемых членов общины. Им предстояло попытаться донести до Андроника, что еврейская община не представляет угрозы для империи, а наоборот, является ее ценным и лояльным союзником. Хадасси прекрасно понимал, что эта миссия – отчаянная попытка выиграть время и оценить намерения императора. Но он надеялся, что мудрость и дипломатия смогут предотвратить худшее.

Но, повинуясь старинной привычке, он решил подстраховаться, словно опытный мореплаватель, готовящийся к шторму. Его мысли обратились к горькой необходимости бегства, если Византия окажется негостеприимной. И выводы были неутешительны, как холодный зимний ветер: большинство соседних государств встречали иудеев с неприязнью, не только лишая их права голоса в политических делах, но и облагая унизительным еврейским налогом. Тут в памяти его всплыло Крымское княжество, что крепло под десницей молодого и дерзкого князя. Пусть и связан он узами брака с дочерьми византийского императора, но, как шепчут купцы, князь ведет свою игру. А значит, если суметь заинтересовать его, он с распростертыми объятиями примет общину в своих владениях. И там, быть может, удастся повторить хазарский гамбит, исподволь завладев бразды правления. Рано или поздно, найдется среди княжеских наследников тот, кто прельстится красотой еврейской девы. Мысль эта зажгла в его сердце искру надежды. Крым! Земля возможностей, где Восток встречается с Западом, где переплетаются интересы великих держав и амбиции местных князей. Земля, пропитанная кровью и интригами, но в то же время, плодородная и богатая. И главное – земля, где еврейская община могла бы обрести новый дом, новую силу. Встреча с князем будет непростой. Молодой правитель, окруженный советниками, не сразу разглядит выгоду в союзе с еврейской общиной. Но он сумеет найти нужные слова, сумеет предложить то, от чего князь не сможет отказаться. Деньги, связи, знания – у общины есть все, что нужно для укрепления власти.

И если князь согласится, если примет общину под свое крыло, начнется новая глава в истории еврейского народа. Крым станет новым Хазарским каганатом, но на этот раз – более мудрым, более скрытным, более сильным. И кто знает, может быть, через несколько поколений, еврейский князь будет править Крымом, как когда-то им правили еврейские каганы. Он оторвался от своих мыслей, посмотрел на лица собравшихся. В их глазах он увидел страх, неуверенность, но и – надежду. Он встал, выпрямился во весь рост и произнес: "Мы отправляемся в Крым!"

Май, 1188 года

Константинополь

Танкреда ди Лечче граф Лечче

Успех дерзкой высадки превзошел самые смелые ожидания. В руках Танкреда теперь сосредоточились несметные богатства и земли, затмившие не только его графство, но, казалось, и всю Сицилию целиком. Византийцы, отягощенные награбленным, спешно покидали берега, и на смену имперским таксиархиям вставали сплоченные родовые дружины. Младшие отпрыски знатных фамилий получили вожделенный шанс обрести собственную землю, и они будут отстаивать ее с яростью льва. Впрочем, судьба ромеев мало заботила графа Лечче. Он сам стоял на зыбком перепутье, терзаемый мучительными сомнениями о дальнейших действиях.

Мысль о собственном королевстве, манила и пугала его одновременно. В голове его бушевал вихрь сценариев, которые проносились в его мозгу со скоростью породистого скакуна. «Провозгласить себя королем Нового Карфагена, сбросив оковы вассальной зависимости от племянника, Вильгельма II?» Дерзкая, как удар кинжала в спину, мечта. Но Вильгельм, хоть и прозванный Добрым, не простит подобного вызова и обрушит свой гнев на новое государство, словно морскую бурю. Склониться перед папским престолом, вымолить защиту в обмен на лояльность? Укрытие надежное, но клетка слишком тесная. Завязать узел с Византией, найти общность интересов и врагов? Восток манил своими богатствами и мудростью, но путь туда был усеян предательством и интригами. К тому же, православная вера чужда сицилийской душе, привыкшей к латинским обрядам и папскому благословению. И все же, искушение было слишком велико, чтобы ему противиться. В его жилах текла кровь норманнских завоевателей, смелых и отважных воинов, не привыкших довольствоваться малым. Он помнил рассказы деда, Роберта Гвискара, прославившегося своими победами в Италии, и мечтал превзойти его славу.

Но новая корона будет обречена на вечную войну с Альмохадами, кровавый танец на лезвии клинка. Впрочем, это сделает его желанным союзником для христианских королевств Пиренейского полуострова, щитом против неверных для Рима. Но тогда графство Лечче ускользнет, словно песок сквозь пальцы. Вильгельм не упустит случая прибрать его к рукам под благовидным предлогом. И это лишь внешние тернии, внутренние терзают не меньше. Удержать в узде завоеванные земли, слепить воедино разношерстную армию из наемников и вчерашних разбойников, усмирить амбиции знатных фамилий – задача, казалось, непосильная, гора, что упирается в самые небеса. Но пути назад нет, мосты сожжены. Рубикон перейден, и теперь остается лишь идти вперед, полагаясь на удачу, изворотливость ума и преданность немногих, проверенных в боях соратников.

Граф Лечче отвернулся от окна. В его взгляде застыла сталь, решимость закалилась в огне сомнений. Он знал, что должен сделать. Укрепить власть, опереться на церковь, сплести сеть выгодных союзов и безжалостно подавить любое проявление непокорности.

Новый Карфаген… Эта идея, как навязчивая мелодия, звучала в его голове. Создать государство, которое станет центром торговли и культуры, местом, где встретятся Восток и Запад, где наука и искусство будут процветать. Мечта красивая, но труднодостижимая. Танкред знал, что ему предстоит долгая и упорная борьба. Ему понадобятся верные союзники, сильная армия и, самое главное, удача. Но он был готов рискнуть всем, чтобы воплотить свою мечту в реальность. В конце концов, жизнь – это игра, а короли делают свои ставки. Он должен стать не просто графом, но королем. И он станет им, даже если для этого придется запятнать руки кровью по самые локти.

Май, 1188 года

графством Триполи

Раймунд IV Антиохийский

Когда Византия, подобно фениксу, воспрянула из пепла былого величия и вернула себе земли, некогда утраченные, включая Киликийское армянское царство и большую часть Антиохийского княжества, политический ландшафт преобразился до неузнаваемости. Южная граница империи теперь простиралась за пределы Антиохии, Халеба, Мосула и Мехабада. Большинство населения ликовало, приветствуя возвращение под крыло Византии, но голоса недовольных все же звучали. Византийцы, не мешкая, выдворили смутьянов за пределы империи, в бесхозные земли между Оронтом и Евфратом. Обломки Керманского султаната, и без того раздираемые междоусобной враждой, захлестнула новая волна бедствий – хлынувший с севера поток огузских племен. Война всех против всех, словно взрыв чудовищной силы, расколола султанат изнутри. Огузы, докатившиеся до новообретенных имперских рубежей, встретили решительный отпор и, осознав тщетность усилий, перенаправили свой хищный взор на более легкую добычу.

В хаосе и смятении, вызванном распадом Керманского султаната, предприимчивые личности и небольшие группы искали способы выжить и преуспеть. Образовалось огромное количество полунезависимых княжеств. Среди них выделялись курдские вожди, контролировавшие горные перевалы и стратегически важные территории. Умело лавируя между византийскими интересами и натиском огузов, они укрепляли свою власть, заключали союзы и выжидали момент, чтобы заявить о себе как о самостоятельной силе.

Византия, поглощенная зализыванием ран и укреплением власти на новообретенных землях, выжидала, не спеша вмешиваться в дела мятежных окраин. Имперские стратеги, словно пауки, плели сеть наблюдений, надеясь, что внутренние распри и жажда наживы ослабят потенциальных противников. Но в сердце Константинополя понимали – вечно так продолжаться не может. Рано или поздно придется выбирать стратегию в отношении этих неспокойных земель. И тогда было решено создать вокруг империи пояс лояльных, полунезависимых княжеств – буферную зону, подкрепленную золотом и сталью византийских легионов.

Чаша сия не миновала и католические княжества. Император Мануил протянул руку помощи Раймунду, требуя взамен лишь верности. Для последнего это было выгодной сделкой: западные короли были далеки, а крестоносцы несли больше проблем, чем пользы. Опираясь на византийских наемников, Раймунд присоединил к своим владениям Бальбек, Дамаск, Эмесу (Холмс), Эпифанию (Хама) и южные земли Антиохийского княжества.

Но мир в семье Раймунда был далек от идиллии. Тяжелая тень старой вражды, словно саван, окутывала его правление. Память об отце, томившемся в киликийском плену и бесследно сгинувшем, отравляла каждый день. Младший брат, Боэмунд, обуреваемый неуемным честолюбием и несогласный с политикой Раймунда, покинул отчий дом, словно птица, выпущенная из клетки, и устремился в Иерусалимское королевство, где жадно искал свою удачу. Там его воинская доблесть, словно яркий факел, сразу привлекла внимание вдовствующей королевы Сибиллы. Получив под свое командование отряд наемников, он с головой окунулся в пучину стычек с мусульманскими гарнизонами, грабил караваны, словно хищный зверь, и ковал себе состояние. Но алчность его планов простиралась гораздо дальше – он грезил о собственном уделе, о славе и богатстве, таких ослепительных, что они затмили бы достижения его старшего брата, словно солнце – луну. И свое дерзкое восхождение он решил начать с удачного брака, положив глаз на юную Маргариту Ибелин.

В то время как Раймунд, уверенно опираясь на византийскую длань, неустанно крепил свою власть, его земли преображались. Новые крепости, словно каменные стражи, вырастали из земли, а старые стены, утолщаясь, становились неприступными. Князь привечал переселенцев, щедро распахнув двери не только для европейцев, но и для жителей дальних краев. Вместе с ними в княжество проникало и учение о едином боге, к которому Раймунд, движимый политическим чутьем, относился весьма благосклонно. И дело было не столько в дозволенности многоженства, сколь в возможности приглушить остроту религиозных распрей, нависших над его землями. Расцвет торговли не заставил себя долго ждать. Купцы, привлеченные безопасностью дорог и стабильностью законов, стекались в княжество, наполняя казну звонкой монетой. Ярмарки, шумные и многолюдные, становились местом встречи Востока и Запада, где диковинные товары менялись на привычные европейские. Раймунд, наблюдая за этим бурным ростом, понимал, что процветание его земель – лучшая гарантия его власти.

Впрочем, не все шло столь безоблачно, как мечталось. Конфликты между коренной знатью и новоприбывшими аристократами разгорались с пугающей быстротой. Пришельцы вели себя не как желанные гости, а как надменные завоеватели, возомнившие себя полновластными хозяевами. Раймунд, будучи мудрым и дальновидным правителем, понимал, что должен держать руку на пульсе, искореняя любые зачатки мятежа. Он предпочитал окружать себя простыми людьми и небогатыми дворянами, чуждыми высокомерию и жажде власти. А знатных вельмож всеми правдами и неправдами старался отправить подальше – в пылающее страстями Иерусалимское королевство. Кроме того, он неустанно укреплял свою дружину, привлекая на службу опытных воинов из разных земель. Его армия, обученная византийским тактикам, была не только гарантом безопасности княжества, но и инструментом подавления внутренних беспорядков. Князь понимал, что только силой можно удержать в повиновении строптивых вассалов и защитить свои земли от внешних врагов, чьи аппетиты росли вместе с богатством его княжества. Таким образом, он вел сложную игру, балансируя между необходимостью модернизации и сохранения стабильности. Он понимал, что его успех зависит не только от военной силы и экономической мощи, но и от умения лавировать между интересами различных социальных групп, не допуская открытого конфликта. Его правление, отмеченное процветанием и усилением княжеской власти, было, тем не менее, временем постоянной борьбы и напряжения.

Май, 1188 года

Антиохия. Византия

Алексей Коломан

Юный Алексей познал горькую истину народной мудрости: ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. С триумфом отбив мусульманское воинство от стен Иерусалима, он, как верховный главнокомандующий, не только вернул королевству все утраченные земли, но и приумножил их, взяв Филадельфию (Амман) и Петру. Однако триумф обернулся опалой: его спешно отстранили от командования войском, а затем и вовсе дали понять, что ради сохранения здоровья ему лучше покинуть пределы королевства. Алексей не был наивен. Он знал, что его стремительный взлет не мог не породить зависть и страх при дворе. Старые аристократы, чьи имена были лишь тенью былой славы, видели в нем выскочку, угрозу их устоявшемуся миру. Молодой, талантливый, обласканный народом и армией, он представлял собой живой укор их собственной некомпетентности и бездействию. И все же, горечь предательства разъедала душу. Он отдал все свои силы, свой талант, свою жизнь служению королевству. Он верил в справедливость, в благодарность за подвиги. Но оказалось, что дворцовые интриги сильнее воинской доблести. Шепот за спиной, косые взгляды, полунамеки – все это складывалось в картину его неминуемого падения.

Алексей собрал свои нехитрые пожитки, словно хороня под ними прошлое. С ним остались лишь горстка верных наёмников, веривших в его померкнувшую, но не угасшую звезду, преданный оруженосец, да звонкое золото — последняя милость королевы, которой он не стал перечить, предвидя бурю куда более страшную. Покидая королевство, устремляясь в далёкую Антиохию, он не пылал гневом, лишь глубоким разочарованием, словно яд, медленно отравлявшим душу. Впереди простиралась туманная даль неизвестности, но Алексей знал — его меч ещё не раз обагрится кровью. Мир погряз в несправедливости, и всегда найдутся те, кто отчаянно нуждается в защите. Жизнь наёмника, прежде казавшаяся мрачной и беспросветной, теперь приобретала оттенок надежды. Слава, пусть и потускневшая, влекла к нему молодых воинов, жаждущих обрести опыт и признание. Да, это были не закалённые в боях ветераны, но каждый путь начинается с первого шага. У них есть рвение, а у него — время и золото, чтобы выковать из этой сырой стали грозную силу, способную вершить судьбы.

Май, 1188 года

Вальдемар Молодой (Гольштенский)

Путешествие домой тянулось нудно и однообразно, словно нитка бус, на которую нанизаны серые дни. Вальдемар втайне молил северных богов о том, чтобы эта тягомотина длилась вечно. Три дня в Саксине стали яркой вспышкой, отдушиной для его дружины, выплеснувшей накопившуюся ярость перед долгим и трудным путем. Больше никаких городов, в качестве стоянок не предусмотрено, – лишь реки, волоки и леса. Им предстояло пройти немалый путь: вверх по Волге, в Оку, затем в Угру, волоком до Осьмы, а там и до Днепра. Еще один волок – и вот она, Западная Двина, серебряной лентой ведущая к Варяжскому морю. И вряд ли найдется безумцы, чтобы бросить вызов его закаленным в боях воинам.

Солнце, словно уставший путник, медленно клонилось к горизонту, окрашивая воды Волги в багряные тона. Вальдемар, восседая на носу драккара, вглядывался в монотонный пейзаж, который утомлял взор своей бесконечностью. Дозорные сменялись каждый час, не давая дрёме овладеть ими. Мысли конунга текли так же неспешно и плавно, как воды великой реки. В руках его были пергамент и гусиное перо. Он скрупулезно записывал каждый день пути: сколько пройдено, какие приметные ориентиры встретились на пути, свои мысли, наблюдения, планы. Он мечтал не только о славных победах, что воспоют скальды, но и о процветании, о новых торговых путях, что принесут богатство его народу.

Однажды к нему подошел старый воин, седой, как зимний иней, чье лицо избороздили шрамы былых сражений, и спросил: "Зачем тебе все это, конунг? К чему эти письмена? Воину нужна сталь в руках, а не чернила на пальцах." Вальдемар отложил перо и посмотрел воину прямо в глаза. "Сила в руках – это хорошо, – ответил он, – но сила в голове – несоизмеримо лучше. Мы должны не только уметь сражаться, но и думать, как взять желаемое, избежав лишнего кровопролития. Мы должны не только завоевывать, но и строить."

Воин хмыкнул, но в его глазах мелькнуло нескрываемое уважение. Он видел, что этот молодой конунг – не просто рубака, он – вождь, видящий дальше горизонта. Он – тот, кто поведет их вперед, к новым победам и новым землям. И пусть возится со своими пергаментами, если это поможет им выжить и преуспеть.

Встречные караваны шарахались от варягов, словно черт от ладана. Лишь с парой купцов Вальдемару удалось перемолвиться словом, да и те, чуть живые от страха, всё никак не могли поверить, что избегнут ограбления. Но и из этих обрывочных речей Вальдемар сумел выудить кое-что полезное. Например, о том, что недавно заработал волок между Волгой и Доном, и русские княжества, имеющие выход к Поясу Богородицы (Оке), вкупе с булгарами, начали активно им пользоваться, что значительно сокращало путь в Византийскую империю. Весть о новом торговом пути заставила Вальдемара нахмуриться. Это означало, что путь "из варяг в греки" теряет свою актуальность, а вместе с ней и доходы с таможенных пошлин, которые исправно платили проходящие суда. Многим князьям, привыкшим к лёгкой наживе, такое положение дел явно не понравится. Не исключено, что они попытаются силой вернуть себе контроль над торговлей, а это чревато новыми усобицами и кровопролитием. Новый волок между реками открывал перед ним заманчивые перспективы. Он мог бы сам наладить поставки товаров из Византии, минуя жадных князей и получая всю прибыль в свои руки. Окрылённый новыми планами, Вальдемар приказал своим воинам ускорить продвижение на север. Он хотел, как можно скорее добраться до места, где Волга встречается с Доном, и лично оценить возможности нового торгового пути. Он чувствовал, что судьба даёт ему шанс, и он не намерен его упускать.

На привалах дружина Вальдемара молниеносно разбивала лагерь, разжигала костры, готовила пищу. Воины были немногословны, каждый знал свое место и свою задачу. Они были единым целым, сплоченным долгим путем и общими испытаниями. Всё могло быть намного быстрее, если бы юный конунг не настоял на том, чтобы место стоянки всегда было огорожено и защищено, хотя бы по минимуму. Этим были вечно недовольны старые воины, считавшие, что сила настоящего воина – в верном мече, а все эти "римские штучки" – не для закаленных в боях мужей.

Вальдемар понимал их недовольство, но он видел дальше. Он помнил рассказы наставников о набегах, о внезапных нападениях, когда враг заставал врасплох, и лагерь превращался в кровавую баню. Нет, он не позволит этому случиться с его дружиной. Лучше потратить лишний час на укрепления, чем потерять воина в ночной стычке, став жертвой подлой удачи.

Вечерами, когда костер потрескивал, а воины рассказывали байки о былых сражениях, а скальды пели старые песни и слагали новые. Путь домой продолжался. Река сменялась рекой, лес – лесом. Вальдемар и его дружина неуклонно двигались на север, к Варяжскому морю, к дому. И в каждом взмахе весла, в каждом шаге по земле звучала надежда на то, что там, в конце пути, их ждут.

Май, 1188 года

Поселение Волоть

Золтан, княжич чёрных клобуков из племени торков.

В дороге их намерения изменились: соколиная почта принесла весть о том, что князь Юрий готовится посетить поселение в устье Дона, вблизи древних развалин греческого Танаиса. Князю требовался прямой путь, что соединил бы его Суздальское княжество с дальними землями, и новый торговый путь, что распахнет врата русским купцам на Восток. По его воле, словно три богатыря, поднялись из степи три крепости, призванные охранять этот жизненно важный путь. Азов – страж устья Дона, там, где река впадает в Сурожское (Азовское) море, и две крепости-близнеца в месте волока из Дона в Волгу: Цимлянск на левом берегу Дона, Волоть – на правом берегу Волги. Между ними, словно нить судьбы, протянулась обновленная система волока, где-то восстановленная из руин, где-то возведенная заново. Охранять этот ладный механизм князь Юрий доверил не только своим воинам, но и нанимал на месяц половецкие роды, мудро чередуя их, дабы каждый мог вкусить выгоды от волока. Поначалу купцы с опаской взирали на новый путь, им пользовались в основном княжеские люди и особо смелые торговцы. Но вскоре, особенно те, кто шел с Оки, оценили удобство и выгоду маршрута, и он стал приносить ощутимую прибыль. Князь мечтал о стоянках для ночлега через каждые двадцать поприщ, дабы караваны судов могли отдохнуть после дневного перехода, но пока эта забота была реализована лишь на Дону, от Азова до Цимлянска.

Кроме того, плодородные земли, раскинувшиеся вдоль рек, манили князя, обещая богатый урожай пшеницы и ячменя, что было жизненно необходимо для молодого княжества, жаждущего процветания и независимости.

Князь Юрий видел в этом не только торговый путь, но и плацдарм для расширения своего влияния на южные земли. Он понимал, что контроль над Доном и Волгой – это ключ к господству в регионе, возможность диктовать условия кочевникам и контролировать потоки товаров. Поэтому он не жалел средств на укрепление крепостей, привлечение поселенцев и развитие земледелия.

Постепенно вокруг крепостей стали вырастать слободы, населенные ремесленниками, торговцами и крестьянами. Они тянулись к защите стен, надеясь обрести здесь спокойствие и достаток. Князь Юрий всячески поощрял переселение, даруя льготы и привилегии тем, кто готов был осваивать новые земли. Он понимал, что сила княжества – в его людях, в их трудолюбии и преданности.

Однако, покой в этих землях был относительным. Степные кочевники, хоть и нанимались на службу, порой не могли удержаться от соблазна грабежа. Конечно виновных находили и жестко наказывали, порой вырезая под корень целые рода, что способствовало тому, что количество таких инцидентов значительно сокращалось

Князь Юрий понимал это и старался поддерживать боеготовность своих воинов, проводя учения и смотры. Вот и в этот раз Юрий прибыл на Дон с инспекционной поездкой.

Прибыв в Азов Золтан князя не застал и им пришлось нестись вверх по течению Дона к Цимлянску. Но уже не всей сотней – лишь десяток воинов допустили местные, и то лишь благодаря тому, что Арсена знали в лицо, да и железная пайцза – верительная бирка с княжеской печатью и вычеканной надписью на русском, введенная Юрием, – служила верным пропуском. В Цимлянске ожидаемо Юрия тоже не оказалось от со воеводой уехал смотреть обустройство волока. Золтан тоже не отказал себе в удовольствии ознакомиться с этим, доселе не известным ему делом. Оглянувшись округ княжич заметил, что от реки вглубь леса уходили две набитые до блеска тропы, скорее даже – две широкие, в три-четыре метра, дороги, бегущие параллельно друг другу. Пока Золотан изучал их, из-за деревьев, словно диковинный зверь, выполз струг. Его тянула упряжка из двух лошадей, запряженных «гусем», одна за другой, – узкая дорога не позволяла иного. Странное судно покоилось на низеньких двухколесных телегах, чьи колеса без спиц, как жернова, вращались вместе с осью. Целых пять таких телег поддерживали массивный корпус корабля.

Когда струг доставили к самой воде, лошадей быстро отпрягли, и под нос судна подкатили особые "подкаты" – короткие, обтесанные бревна, размером с тележку, чтобы струг, даже не на колесах, мог свободно катиться. С десяток дюжих мужиков ухватились за канаты, привязанные к корпусу, и медленно, с кряхтением, потащили его по бревнам. Еще две пары подкладывали подкаты, как только судно перекатывалось на очередную пару, пока днище струга не коснулось речной глади.

Вскоре появилась вереница подвод, груженых всяким добром, и началась неспешная погрузка товаров на струг. Это зрелище не слишком занимало Золтана, и он продолжил поиски князя. Размах работ по обустройству волока поражал воображение. В низинах и топях была уложена крепкая гать, видны следы отсыпки и искусно сложенных подпорных стенок. Там, где путь пересекал ручей, красовался добротный мост, шириной под стать дороге.

Князь обнаружился в самом конце пути, у ворот, где вместе с воями и местными волотчанами уплетал линду́ – наваристую уху из голов сёмги, сдобренную ржаной мукой. Пришлых, по старому русскому обычаю, сначала усадили за стол, накормили до отвала, а уж потом принялись расспрашивать, кто они и с каким делом пожаловали. Линду́ оказалась и вправду на редкость вкусной, а после долгой дороги – еще и весьма кстати. Пока воины уплетали уху, князь неспешно расспрашивал Золтана о дороге, о погоде, о том, как продвигается торговля в их землях. Чувствовалось, что торопиться ему некуда, и что истинную цель визита он оставит на потом. Золтан отвечал уклончиво, стараясь не раскрывать всех карт. Он понимал, что от первого впечатления зависит многое, и старался произвести благоприятное.

После еду князь отозвал Злотана и Арсена в сторону, где княжич вручил ему верительные грамоты. Князь внимательно изучил пергамент, его взгляд скользнул по печатям и витиеватым подписям. Лицо его оставалось невозмутимым, но Золтан уловил едва заметную тень сомнения, промелькнувшую в его глазах. Он затаил дыхание, ожидая вердикта.

"Что ж, Золтан, вижу, прибыли вы с важным делом," - наконец произнес князь, возвращая грамоты. - "Но дела государственные не терпят спешки. Сегодня вы гости мои, а завтра поговорим о делах. Отдохните с дороги, осмотритесь. Волоть – земля хоть и дикая, но богатая и гостеприимная."

Он махнул рукой, и к ним подошел один из волотчан, крепкий детина с добродушным лицом. "Проводи гостей в лучшие хоромы, накорми, напои, покажи им город. Пусть чувствуют себя как дома."

Золтан и Арсен переглянулись. Такой прием был неожиданным, но приятным. Они последовали за волотчанином, оставив князя у ворот. В голове Золтана роились мысли. Он понимал, что князь не так прост, как кажется. За его неспешностью и гостеприимством скрывается острый ум и твердая воля. Предстоящие переговоры будут непростыми. Пока они шли по улицам Волоти, Золтан внимательно осматривался. Город жил своей жизнью, шумной и многообразной. Торговцы зазывали покупателей, ремесленники работали в своих мастерских, дети играли на улицах. Несмотря на кажущуюся простоту, в воздухе чувствовалась сила и уверенность, чего так не хватало его родине.

Май, 1188 года

Гургандж

Визирь государства Хорезмшахов Низам алМулк Шамс ад-Дин Мас’уд ибн Али ал-Харави

Владения Хорезмшахов раскинулись от зыбких берегов Аральского моря и низовьев Сырдарьи до сумрачных гор Загроса, объяли Дженд, Мангышлак, сердце Хорезма, благодатный Хорасан и Персидский Ирак. В этом пестром государстве, где народы, словно ингредиенты в огромном салате, теснились бок о бок, но не смешивались, Низам видел не процветание, а предвестие бури. Его усилия, направленные на то, чтобы сплотить разрозненные племена в единый народ, разбивались о непреклонную волю Туркан-хатын, словно хрупкий челн о скалы. Казалось, ей доставляло дьявольское наслаждение рушить то, что Низам годами воздвигал с таким трудом.

Доведенный до отчаяния, визирь молил султана об отставке, просил назначить на свой пост того, кто окажется достойнее. Ала ад-Дин Текеш, вместо гнева, осыпал своего верного слугу знаками отличия. Ему преподнесли регалии великого визиря, облачив в одежды, достойные царя: белоснежный тюрбан, низанный золотом, шелковый халат, искрящийся золотыми нитями, тунику с подкладкой цвета запекшейся крови, саблю из дамасской стали, рукоять которой усыпана самоцветами. В довершение ко всему, ему даровали чистокровного арабского скакуна, масти рыжего золота, с седлом и сбруей, что слепили глаза чеканным золотом и жемчугом. В качестве нового местопребывания султан предоставил Низам Харави одну из своих резиденций в столице.

Воодушевлённый поддержкой, визирь с новой силой принялся отстаивать свою позицию. Земли, отнятые у тайных врагов и явных недоброжелателей – «ярлыкли-мульк», – щедрой рукой раздавались верным, испытанным и заслуженным феодалам. Тем самым он не только избавлялся от наиболее опасных и влиятельных смутьянов, но и закладывал прочный фундамент для грядущих свершений и реформ. В его распоряжении теперь была преданная знать, сплоченная единством веры и убеждений, а также растущее профессиональное войско, готовое в любой момент встать на защиту его начинаний.

Однако, Туркан-хатын не собиралась сдаваться. Она видела в усилении Низама прямую угрозу своей власти и влиянию, и плела свои интриги с удвоенной энергией. Её агенты, словно тени, проникали во все уголки дворца, распространяя слухи и сплетни, подрывая авторитет визиря в глазах султана и знати. Она умело играла на противоречиях между различными племенами и группировками, сея вражду и раздор.

Понимая, что открытое противостояние с Туркан-хатын может привести к непредсказуемым последствиям, Низам действовал осторожно и расчетливо. Он старался не давать ей поводов для прямых обвинений, избегал резких выпадов и публичных конфликтов. Вместо этого, он сосредоточился на укреплении своих позиций, заручаясь поддержкой влиятельных союзников и создавая разветвленную сеть лояльных ему людей.

Он знал, что победить Туркан-хатын можно только одним способом – доказать султану, что его реформы приносят пользу государству, что его усилия направлены на укрепление власти Ала ад-Дина Текеша и процветание Хорезма. Поэтому, Низам с утроенной энергией взялся за дело, проводя реформы в армии, финансах и управлении. Он привлекал к себе талантливых и образованных людей, невзирая на их происхождение и вероисповедание, и создавал условия для их профессионального роста. Таким образом он стал лидером оппозиции, направленной против старшей жены султана.

Беда подкралась, словно вор в ночи, откуда её совсем не ждали. Однажды утром визирь почувствовал лёгкое недомогание, не придав этому значения. Каждое утро он начинал с глотка сладкого шербета, и даже в самых мрачных снах не мог вообразить, что в этой прохладной сладости таится смерть. С каждым днем недуг крепчал, силы покидали его, словно песок сквозь пальцы, а разум отказывался понимать причину. И лишь когда тень смерти нависла над его ложем, визирю открылась страшная правда – он отравлен. Полные невыразимой печали глаза обратились к султану. Едва слышно, словно шелест осенних листьев, прозвучал его предостерегающий шепот: "Берегись, повелитель, тебя окружают змеи". С этими словами он испустил последний вздох, оставив после себя лишь скорбь, подобную густому туману, окутавшему дворец. Визирь, мудрый, как сама справедливость, был несокрушимой опорой султана и путеводной звездой для народа. Его советы не раз отводили от империи войны и голод, а щедрость его сердца согревала сердца обездоленных. Но, увы, зависть и злоба, словно ядовитые лианы, пробрались и в его светлую жизнь. Расследование выявило чудовищный заговор: отравленный шербет поднесла служанка, действовавшая по наущению коварного евнуха. Шептались, что за всем этим стоит сама султанша, чья красота затмевала лунный свет, но чьё сердце было чернее самой тёмной ночи. Она возненавидела визиря за его безграничное влияние на султана. Её гордость не могла смириться с тем, что кто-то, кроме неё, имеет такую власть над повелителем. И тогда в её голове созрел ужасный план. В тиши ночи, когда лунный свет, проникая сквозь ажурные решётки окон, играл тенями на стенах, султанша приказала своему доверенному евнуху добавить смертельный яд в кубок визиря. Яд этот был привезен из далёких, неведомых земель, и действие его было медленным и мучительным, словно предсмертная агония надежды. Султан, однако, не посмел поднять руку на мать своих наследников. И всю тяжесть правосудия обрушили на голову несчастного евнуха, которого казнили на центральной площади в назидание толпе, собравшейся со всех концов города.