Дракон среди нас

Вершки, корешки и наследие гномов

— Итак, — канцеляр постучал пером по краю чернильницы. — Почему мы должны заплатить за эту работу именно вам?

Йеруш дико вытаращился, ожидая, что канцеляр рассмеётся собственной дурацкой шутке, но мужик был серьёзен и уныл, как стоящая на его столе чернильница. Глухая серая рубашка, серый жилет, серое узкое лицо со скорбным крючковатым носом, линялые глаза под нависшими веками, бледные худые пальцы в чернильных пятнах — глупо ждать шутки от такого человека. Подобные люди появляются на свет, чтобы делать всё по времени и по правилам, того же требовать от других, множить в мире скуку, безысходность и осеннюю сонливость.

Йеруш усердно и медленно вдыхал затхлый воздух с запахом бумажной трухи и воска. Канцеляр ждал, чуть прищуривая левый глаз от падающего из окна света, и Найло, смирившись с тем, что этот человек не пошутил, нетерпеливо выплюнул:

— Да кому ещё-то⁈

Канцеляр постучал пером по чернильнице. Звук попытался разлететься, но увяз в стопках бумаг на столе и в стенах, обитых блеклой тяжёлой тканью.

— У вас есть рекомендательные письма? Контракты с прежних мест работы? Какое-нибудь подтверждение вашего мастерства? Желательно из близлежащих земель, конечно…

— Нет, нет, нет у меня никаких писемных контрактов и лежащих земель! Но вы же видели мой называй!

Йеруш рывком выставил перед собой левую руку со сжатым кулаком. Браслетная пластина называя не была видна под рукавом куртки, так что жест вышел двусмысленным.

Линялый взгляд канцеляра улиткой прополз по листу и добрался до верхних строк.

— Всё верно. Вопросы касаются не вашей личности, Йеруш Найло, гидролог, домен причисления — Ортагенай. Это где-то в Эльфиладоне? Вопросы касаются вашего мастерства, квалификации. Вы можете её подтвердить?

Йеруш яростно замотал головой. До сих пор единственной рекомендацией, которая ему требовалась, было упоминание собственного имени (изредка) или университета Ортагеная (по обыкновению). После этого желающие немедленно нанять Йеруша Найло на работу выстраивались в очередь. Но на каком-то этапе долгого-долгого осеннего путешествия они с Илидором слишком удалились от тех мест, где упоминание университета из эльфского домена имело смысл.

Стоило бы подумать об этом раньше, конечно, но Йеруш не подумал. В его собственном мире университет занимал слишком важное место.

Найло зажмурился, заставил себя сделать долгий вдох. Открыл глаза, встряхнулся всем телом, по-собачьи, и махнул ногой, желая закинуть её на подлокотник кресла, но обнаружил, что сидит на стуле, на котором нет никаких подлокотников. В блеклых глазах канцеляра появилась туманная тень тревоги, встрепенулся на миг огонёк в одной из ламп на столе.

— Слушайте, у меня тьмущая тьма научных публикаций, я проводил бездну опытов в ортагенайском университете, исследовал подводные жилы в Эльфиладоне, спасал от засухи Донкернас! Я составил карту подводных горизонтов Чекуана и Варкензея с учётом сезонных магических колебаний! Таскался по Старому Лесу вдоль и поперёк притоков Джувы и нашёл там такое, что всем вашим лежащим землям не приснится в сладострастных снах… Ай, да мы с вами не выйдем отсюда до завтра, если я буду просто перечислять все свои работы, которые наработал в западной части Маллон-Аррая, но я вовсе не хочу сидеть тут до завтра! Я учёный! Гидролог! Неустанный практик! Я вытаскивал поселения из таких обезвоженных задниц, в которые вы бы заглянуть побоялись! А теперь вы, не видя этих задниц, спрашиваете, почему именно мне нужно заплатить за такую ерундовую работу? За такую скучную тягучую простоту, как исследование вильнувшего водного горизонта в этом затрюханном городе? Вы серьёзно сейчас?

Канцеляр, невозмутимо записывающий слова Йеруша, поднял на него пустой взгляд:

— Ваши исследования публиковались в эльфских научных журналах?

Найло размашисто клюнул воздух, что было воспринято как кивок.

— У вас есть при себе авторские экземпляры?

Снова Йеруш уставился на канцеляра с недоумением.

— Впрочем, — бормотал тот, продолжая чёркать пером, — это не имеет большого значения, ведь кабинетные теории никак не помогают решать прикладные задачи, такие как исследование водных горизонтов.

Йеруш улёгся грудью на свои колени и стиснул планку стула под сиденьем.

— Что касаемо многочисленных работ, якобы выполненных вами… Вы не можете предоставить доказательства их выполнения. Почему-то у вас нет с собой рекомендательных писем из… Доне-кер-наса, я правильно записал название? Это тоже в Эльфиладоне? Че-ку-ан… тоже некие крайне отдалённые земли, очевидно. А также…

Йеруш скрипнул зубами и выпрямился, положил руки на колени. Его пальцы были скрючены, как когти разъерепененной птицы. Канцеляр постучал пером по чернильнице.

— Вы говорите, что выполнили огромное множество работ для огромного множества работодателей, но у вас нет при себе ни одного рекомендательного письма. Вы говорите, все ваши работодатели очень далеко отсюда, и никто не может поручиться за вас лично. Я верно излагаю? Так почему мы должны заплатить за эту работу именно вам?

После столь «удачного» общения с канцеляром Йеруш даже не удивился, что местный писарь-справлятель понятия не имеет, где найти мага сживления Фурлона Гамера. У Йеруша просто не осталось запаса удивления, всё сгорело в топке злости.

Писарь-справлятель сообщил, что в городе обретается недавно прибывший из Ануна маг сживления, только зовут его Брантон и он молод — возможно, сообразил Найло, это один из тех учеников, которых увёл за собою Фурлон Гамер. У Йеруша больше не было лишних монет, чтобы порадовать услужную кружку, потому писарь-справлятель пробухтел, что адрес искомого мага Брантона можно будет получить не ранее, чем завтра перед закатом.

Когда Йеруш вышел из ратуши, сонное осеннее солнце уже довольно высоко подняло тяжелое пузо над горизонтом и жизнь в городке Лиски бурлила. На ратушной площади народу было немного, а вот на соседней улице Торговой — даже очень.

Эльф и дракон прилетели к Лискам ранним утром. На перелёте настоял Йеруш, хотя до оцепенения боялся летать сам и страшно ворчал, если Илидору приспичивало подняться в небо над густо населённой местностью. Но глашатай в неподалёком городке Камьене возгласил на гласной площади, что градоправитель Лисок «приглашает на недолгую, но прибыльную работу опытного знатока движений водных жил» и прочая, и прочая. И Йеруш, услыхав это, немедленно подпрыгнул, замахал руками, изошёл пятнистыми щеками и глазами бешено заблестел, показывая, что видит в словах глашатая судьбоносный знак и руководство к действию одновременно.

Дракон тоже оживился. Деньги их к этому моменту почти окончательно иссякли, что весьма омрачало повседневность сложными вопросами «Где бы найти жильё подешевле, а желательно бесплатно?» и «Чего б пожрать?». В прежней жизни Илидора и Йеруша такие вопросы устраивались как-то сами собою, потому оба слабо представляли, как их решать.

Сушеные травки из Старого Леса и взятые на обмен вещицы из Гимбла закончились ещё в сёлах после Ануна. Ягоды окончательно отошли, для птичьего яйцекладения не сезон, грибами в холмистой местности не разжиться, а из мяса есть только снулые суслики, да и тех попробуй выковырять из нор. Рыба упорно не желала вылавливаться из рек, а для мысли таскать птицу из курятников дракон ещё недостаточно оголодал. Йерушу такая мысль вообще едва ли могла прийти в голову. Зато ему пришло в голову, что «рыбу в реках до самого моря распугали драконьи вопли и ничего удивительного, Илидор, ты так верещал над облаками в ночи, что даже меня чуть не распугал».

Дважды Илидору удавалось заработать обоим еду и ночлег, помогая в попутных деревнях со всякими работами, и тогда Йеруш вёл себя восхитительно, то есть становился очень тихим, признательным и дружелюбным. Однако еда заканчивалась быстро, а голод приходил снова, от прохладной погоды делаясь особо мучительным, хотя сам позднеосенний холод был весьма терпимым здесь, на юге.

Вопрос «Как восполнить деньги Университета в этой чудесной ситуации?» мрачно реял над головами, становясь уже по-настоящему тревожащим.

Вдобавок дороги в этой местности представляли собой сплошь колеи, размытые обочины и широкие ручьи, над которыми никто не озаботился выстроить постоянных мостов, зато озаботился проложить доски и выставить стражников, чтобы собирали плату с путников. Так что полёт выглядел очень-очень привлекательным даже в глазах Йеруша, несмотря на страх, желание осторожничать и нещадный холод, живший в высоте.

И вот после всех мук город Лиски паскуднейшим образом не оправдал надежды, что Йеруш сейчас легко получит доходную непыльную работу. И Фурлон Гамер не оправдал надежды, что будет найден в Лисках. На кой, спрашивается, он снова потащился в неведомые дали?

Платить ему за подводный костюм всё равно сейчас было нечем, но Йерушу пекло хотя бы узнать, возможно ли создать такой костюм в принципе.

Теперь эльф и дракон брели в утренней толпе по улице Торговой от ратуши до спального дома. Шли мимо лавочных рядов под аккомпанемент тележных скрипов, стука копыт лошадок и пони, криков зазывал, людского гомона, голодных ворчаний в животах и верещания грачей. Йеруш шипел, пыхтел, тихо порыкивал, переживая встречу с «деревянным по пояс бумагомаракой, чтоб ему жидким воском подавиться», пихался локтями, если его кто-нибудь задевал, и не представлял, что делать дальше.

Илидор вертел головой и блестел глазами — у него было приключение. Почти всякий тупик можно счесть приключением, если ты дракон и в любой момент можешь улететь куда-нибудь ещё.

На улице Торговой смешивались пласты запахов: свежевыпеченный хлеб, кое-как выделанные кожи, краска для ткани, что-то сладкое, сушёные травы, воск, дровяной дым, перегар, топлёные жиры. Ухо то и дело выхватывало из людского гомона обрывки фраз:

— … и подумала пироги затеять…

— Куда торопишься, красавица?

— Агор одаб унах вебар нэ!

— Та ш-штош ты толчёшься, ну!

— … не иначе как лихота осенняя…

Потом в гомон ввинтились и перекрыли его звонкие детские голоса:

— Травник Кунь Понь продаёт настои для домашней скотины! Болтушки от роговой почесухи, мази от трещин на вымени!

— Аптекарь Касидо, сын Маруны, приготовит нарочный целебный настой по вашему заказу! Мази от воспалений, настои для облегчения родов, ароматные травы от головных болей!

Вопили дети лет десяти: вихрастый чернявый мальчишка стоял с правой стороны улицы, под кованой вывеской-цветком, а девочка с тощими соломенными косичками — слева, под фигурной деревянной вывеской в форме чаши весов. Стараясь перекричать друг друга, дети краснели лицами от натуги, то и дело срывались на визг, голоса их взрезали мерный гомон уличной толпы.

— Травник Кунь Понь обучит делать составы от нудного кашля и от тошноты! Обучись лечить себя сам и не плати аптекарю! Ученикам Кунь Поня скидка на травы и склянки!

— Аптекарь Касидо, сын Маруны, купит толчёные рога козла, быка али другого зверя! Такможе заплатит, не скупясь, за клыки оленя, кровь дракона и сброшенную змейскую чешую не короче локтя!

Илидор остановился так резко, что в спину ему врезалась кудрявая девица с корзиной, прыснула со смеху. Илидор обернулся, сверкнул зубами, придержал девицу за локоток, без нужды помогая обойти внезапно вставшего себя, смешаться с потоком идущих по улице людей. Девушка улыбнулась в ответ и вплелась в толпу.

— Дай пробирку, — потребовал Илидор, чуть повернув голову к Найло, а глазами провожая ворох каштановых кудряшек.

— На кой ёрпыль?

— Дай, — повторил Илидор и протянул руку. — И маленький ножик. И отойдём куда-нибудь, что ли, а то затопчут…

В аптеке Касидо, сына Маруны, было сумрачно и тесно от уходящих к потолку стеллажей с коробками и склянками. Пахло мятой, тёплым воском и чем-то свеже-кислым. Сам аптекарь сейчас вздымался из-за прилавка длинной сутулой загогулиной и негодующе смотрел на человека, который только что вошёл в аптеку и протянул ему, Касидо, склянку с кровью, радостно заявив: «Вот! Драконья!».

— Ты за кого меня принимаешь, наглец⁈ — загрохотал аптекарь. — Думаешь, я не отличу крови дракона от людской или даже звериной? В твоей пробирке что угодно, но не драконья кровь!

— Да-а?

Изумление посетителя было таким искренним, что Касидо немедленно прекратил негодовать и даже ощутил некоторую неловкость, а ещё — что-то вроде сочувствия к этому улыбчивому золотоволосому пареньку. Видать, он так открыт и доверчив, что и всех окружающих считает такими же, а жизнь его ещё не треснула как следует. Вот и умудрился поверить какому-нибудь гнусному обманщику, который ему продал пробирку обычнейшей крови по цене драконьей.

— Драконья кровь черна и переливчата, как звёздное небо, мой друг, — отечески-снисходительно проговорил аптекарь, прочистив горло. — Кровь детишек — жидка, ровно сок вишни, девичья — розовата, как смущённый румянец. В твоей же пробирке обычнейшая кровь взрослого человека или, быть может, домашней скотины. Я, конечно, готов купить её у тебя по обычной кровной цене.

Аптекарь протянул руку за пробиркой, и посетитель, вздохнув, отдал её Касидо.

— Всё это хорошо, но монета-другая не решат моих проблем.

Касидо благожелательно улыбнулся, аккуратно переливая кровь в собственный пузырёк.

— Если жаждешь заработать больше, отправляйся на Сытую площадь или в рыночные ряды. Харчевникам и торговцам часто требуются помощники. Они платят за день до трёх-четырёх монет, и если продержишься у них достаточно долго…

Посетитель вздохнул. Теперь, когда он перестал улыбаться и сиять глазами, Касидо заметил, что он бледноват, одежда его слишком легка для поздней осени и болтается чуточку слишком свободно. Едва ли в последнее время этому человеку часто доводилось поесть досыта — уж всяко не горячей еды, а после излома осени на подножном корму даже свиньи дохнут, как говаривала Маруна, матушка Касидо.

— Харчевники и торговцы обычно кормят своих работников, — как будто между прочим добавил аптекарь.

И чуть было не сказал, что обычная цена за малую пробирку крови — не одна монета, а три, хотя это было неправдой, и страшно удивился сам себе. Немного поспешно протянул посетителю опустевшую пробирку и монету — пока его вновь не обуяло нежданное благодушие.

— Харчевни либо рыночные торговцы, значит. — Цок-цок ногтем по стеклу. — Не знаешь, кто из них сейчас ищет помощников?

Странный посетитель снова улыбался, и Касидо решил, что усталость и недокормленность этого человека ему причудились — не иначе как от скудного изоконного света. Надо бы лампу зажечь.

— Ардану Нурею с западного рынка по осени всегда нужны люди на переборку овощей. Клинк Скопидом из «Свистящего гейзера» ищет помощника на кухонный подвоз и за порядком в зале следить. В спальном доме «Тихая ночка» вечно проблемы с поломоями…

— Клинк Скопидом? — повторил золотоволосый. — Гном?

— Нет, эльф, — окрысился Касидо неожиданно для самого себя и застыл с открытым ртом, не придумав сходу, как сгладить свой дурацкий выпад.

А золотоволосый рассмеялся, неожиданно заразительно и при том раскатисто, словно в горле у него жил не обычный голос, а корабельный колокол, махнул рукой на прощанье и исчез за дверью. Словно причудился.

Харчевня «Свистящий гейзер» находилась недалеко от торговой улицы, на углу, где встречались мастеровой квартал и жилые дома средней благополучности. Самое, в общем-то, место для гномской харчевни. Она выглядела обманно-приземистой из-за массивных двойных дверей и некрупных окон — словно норовила закопаться под землю, откуда происходили далёкие предки её хозяина. Илидор пришёл рано — харчевня работала с полудня, и ещё даже не вился дымок над печной трубой, но владелец харчевни оказался на месте — обходил дозором владенья свои.

Клинк Скопидом был гномом лет пятидесяти, косматым, весьма пузатым, исполненным эдакой почти зримой ворчливой могучести. Он носил яркую красную рубаху, засаленную шерстяную жилетку и седоватую бороду в форме лопаты для погрузки руды.

— Плащ сымай, — буркнул гном, впуская Илидора в зал.

Дракон и бровью не повёл. С удовольствием вдохнул запахи дерева, пушистой пыли и прогоревших дров.

— Начтак, работник мне нужен так-то постоянный, дел в харчевне непроворотно. Ты если пришёл на поденщину, то я тебя могу взять, но как найдётся другой человек, который насовсемную работу хочет — с тобой мы попрощаемся, не взыщи. Мне насовсемные работники нужны, а не такие, каких можно даже по имени не запоминать, потому как всё равно скоро уйдут.

Илидор беспечно улыбался и вертел головой, оглядывая зал. Дерево тяжёлое, морёное и светлое, резное, тесаный камень и тяжелые занавеси из ткани, какое-то закрытое помещение, стена которого выходит прямо к входной двери, а вход, видимо, образует нишу в дальнем углу зала справа, окна небольшие, зато все с короткими занавесками и с подоконниками, уставленными кувшинами, подсвечниками, плошками; у дальней стены три приземистых постамента с бочонками, повсюду колонны с крюками, на которых висят лампы; столы на четверых и на шестерых, грубые стулья и лавки, бесконечные полки по стенам, открытые и закрытые тканевыми занавесками, а у противоположной стены — дровница и камин, в котором, пожалуй, можно запечь медведя, над камином снова полки…

Дракон понадеялся, что кухонные работники и уборщики харчевного зала в «Свистящем гейзере» — совсем разные люди.

— Кормёжка с меня, — загибал толстые пальцы Клинк, — простая, конечно, кормёжка, зато непременно горячая, уж два-то раза в день непременно.

Пытливо зыркнул на Илидора, желая удостовериться: этот человек рад? Он понимает щедрость предложения доброго Клинка Скопидома? Илидор продолжал улыбался и сиять глазами, так что успокоенный гном продолжил:

— Платить буду две монеты за день, кажное утро выдаю плату, тока не наперёд, а за прошедший день — это моя такая придумка, а то работал тут один запойца, получит свои монеты вечером, а утром башкой мается или вовсе не выходит. Не надо мне такого боле, и запойцев я не терплю, ну да ты не из них, оно ж видно. Если покажешь себя хорошо на работах — подниму плату до трёх монет, тока это не раньше чем дней через двадцать.

Махнув приглашающе рукой, Клинк покосолапил к двери в кухню, что находилась напротив входной, на одной стороне с камином, и дракон последовал за гномом. Выскобленные доски пола приятно и едва слышно поскрипывали под ногами. От столов пахло пивом, деревом и едва заметно — мокрой тряпкой.

— Делать будешь чего я скажу и чего Ундве понадобится, это дочь моя, она кухней заправляет. Дрова носить, продукты носить, вечером мебель расставлять. Может, прибраться поможешь или там перенести-переставить чего.

Гном открыл дверь, пропуская Илидора в кухню, с сомнением оглядел дракона со спины. Клинк бы предпочёл нанять кого-нибудь покрепче и посерьёзней с виду, а не это… летяще-танцующее недоразумение. Не оставь Илидор ножны в большом рюкзаке Йеруша, у него был бы шанс больше впечатлить Клинка — или сразу получить от дверей поворот, поскольку кто поверит, что оборванец с гномским мечом на поясе всерьёз желает наняться на кухонный подвоз.

— Иногда, бывает, нужно врезать кому-нибудь, кто напьётся как хряк и буянит сверх меры. Осилишь такую работу?

И гном протянул руку — пощупать мышцы на плече Илидора, но как только ладонь Клинка сомкнулась над локтем дракона, тот рефлекторно и молниеносно развернулся, вывернул-вырвал руку из захвата и врезал Клинку под дых. Гном впечатался в дверную коробку и согнулся вдвое.

Илидор зажмурился.

— Ага, — просипел Клинк, хватая воздух ртом и утирая слёзы. — Осилишь. Сомнений боле не имею.

Кухня огромная, размером с общую комнату в спальном доме, пожалуй. Печь в полстены, несколько разделочных столов, ряд крюков и полок с посудой да утварью. К одному из углов пол идёт скосом, к сливу, закрытому сейчас мелкой сеткой — видимо, от мышей. В кухне пахло тестом и пряностями. Необъяснимо хотелось провести ладонью по огромной столешнице.

Клинк затеплил пару ламп, и дракон принялся искать взглядом корзины, подобные тем, в которых хранила продукты Нелла Пивохлёб из Гимбла.

Корзины тут были — под настенными полками у дальней стены, и дракон улыбнулся.

— Работать будешь с послеполудня до самой темени. Ночевать можешь в дровяльне при харчевне, туда отдельный вход и вон груба печная выходит к стенке, можно в тепле устроиться. Тока не вздумай у меня за спиной дрова продавать — я тут же прознаю и насандалю тебе по башке, понял?

Илидор не понял, но на всякий случай кивнул.

Между самым большим разделочным столом и окном Илидор обнаружил ещё одну печь, маленькую, утопленную в пол. Над ней стоял треножник — подставка под котёл, как не сразу сообразил Илидор. Треножник с трёх сторон держат на своих плечах три большие кованые мыши, каждая размером с откормленного кота. Ноги мышиные растопырены, левые позади, правые впереди — получается, треножник на самом деле шестиножник. Передними лапами мыши поддерживают друг друга под локти, создавая круговую опору для дна котла. А верхняя его часть, видимо, должна лежать на плечах и затылках — мышиные головы наклонены вперёд.

— Дед мой выковал, — с гордостью пояснил Клинк Скопидом, увидев, как завороженно Илидор таращится на треножник. — Дед кузнецом был, первейшим во всех Лисках. До сих пор его ковка по всему городу, на воротах, на лавочных вывесках, в домах богатейских, да много где…

До послеполудня Йеруш обходил городские улицы и площади, читал объявления на вестных досках, прислушивался к разговорам и не представлял, как искать работу. Не заходить же во все дома подряд с вопросом: дескать, не нужен ли вам толковый гидролог, уважаемые жалкие людишки?

Впервые в жизни Йеруш Найло оказался один в новом месте, где о нём никто не знал, куда его никто не звал и никто в нём не нуждался, и Йеруш понятия не имел, как сделать так, чтобы в нём ощутили надобность. Нанять, что ли, крикливого ребёнка вроде тех, которые зазывали людей в аптеку Касидо и к травнику Кунь Поню? А что, не такая плохая мысль — пусть бы какой-нибудь мальчишка стоял на оживлённой улице и вопил: «Гидролог Йеруш Найло проследит направления водных жил! Расчёт истечения питьевых и постирочных вод с учётом сезонных магических колебаний! Анализ воды на включения и пригодность для питья! Определение мест для рытья колодцев!»…

Отличная идея, просто замечательная, только, во-первых, вряд ли в Лисках можно развернуть подобную деятельность без какого-нибудь разрешения, а во-вторых, и разрешение, и зазывала будут стоить денег, которых у Найло уже, считай, не было. Даже оплата крошечной каморки в спальном доме сейчас была проблемой, не говоря уже о постоянно сосущем чувстве голода. Того и гляди — придётся тратить оставшиеся деньги Университета, просто чтобы прожить ещё какое-то время.

Твою жвару, какой стыд и ужас! Эльф из хорошей семьи, первый платиновый выпускник за всю историю Университета Ортагеная, истратил половину университетских денег и никак не может их возместить, более того: не может даже заработать себе на ночлег и пропитание! Шляется по людскому городу в затерянных ёрпылях среди голодухи и неприкаянности! Совершенно не представляет, что ему делать!

Йеруш аж зажмурился, бредя по улице к спальному дому. Он даже не может сдаться. Не может, поджав хвост, вернуться в Университет немедля, хотя такое желание то и дело проскакивает — да, Йеруш, возможно, поджал бы хвост и вернулся к Ллейнету Элло, пока ситуация из паскудной не превратилась в непоправимую… Но, прав Илидор, из этих мест до Ортагеная не менее тысячи переходов, и пусть даже до Декстрина какую-то часть пути можно пролететь, а не пройти — дорога всё равно будет долгой, и оставшиеся деньги Университета так или иначе иссякнут.

Не говоря уже о том, что неохота Илидора кого-то носить на спине сопоставима по силе разве что с ужасом Йеруша перед полётами на драконе.

Может, действительно нанять зазывалу, а там видно будет? Во всяком случае, людишки, окружающие Йеруша прямо сейчас, смогут узнать, что на свете существуют гидрологи и они могут быть полезны; Йеруш сможет это донести до людишек, не взаимодействуя с каждым персонально и не глядя в их тупые глаза.

Уже почти решившись нанять ребёнка-зазывалу, Йеруш добрёл до спального дома. Погружённый в свои мысли, он не увидел, что его там поджидают — при виде Найло буквально подпрыгнул круглолицый белобрысый мужчина лет тридцати, в душном с виду костюме и с беспокойными руками, которые никак не вязались с этим костюмом. Йеруш же обнаружил ждуна, только когда тот преградил ему путь к двери и, натянуто улыбаясь, ляпнул:

— Мерзкая погода, правда?

Найло перевёл взгляд на нежданное препятствие и дёрнул-клюнул головой. Мужчина попытался упереть руки в бока, но костюм таких движений не позволял, потому втиснутый в него человек сложил ладони на животе и чуть подрагивающим голосом продолжал:

— Погода мерзкая и вода вокруг города ведёт себя мерзко, знаете ли.

— Бывает, — нетерпеливо мотнул головой Йеруш, решительно не понимая, какой захухры от него хотят. — Это же осень.

— Да-да, осень, осень, конечно, ну так что же?

— Вон листья опадают! — Йеруш ткнул пальцем в старый вяз, растущий во дворе спального дома. Развернулся с заносом: — Вот небо поблекло! А вон птички на деревьях сидят напупыженные!

— Мало ли что, знаете ли, — бормотал незнакомец, сжимая-разжимая пальцы. — Осень — ещё не причина, ведь не первая же она в Лисках, а только прежде никогда ведь с водой такого не случалось, никогда прежде на моей памяти…

Йеруш чуть наклонил голову и уставился на странного человека глазами диковатой птицы.

— Вода под землёй присыпает, когда магические колебания мурыжат почву. А они вполне могут мурыжить, когда листья опали, цветочки завяли и птички напупыжились. Магические колебания для того и нужны, чтобы всех заколебать.

— Да, да. — Лицо молодого человека как будто перелепилось и теперь выражало страдающую жалкость. — Просто я в этом не понимаю, а городу так нужна помощь, и я не могу упустить… Вы же гидролог, правильно?

— Илидор, принеси дров! — распаренное лицо Ундвы вынырнуло из клубов пара.

Гномка энергично замахала полотенцем на горшок, в котором варились-ворочались яйца, то и дело подпрыгивая и выставляя гладкие коричневатые бока наружу. Словно пытались воздуха глотнуть.

Илидор бодро агакнул, пронёсся к двери мимо Ундвы, одной рукой дёрнул её за завязку фартука, другой рукой цапнул со столика варёное яйцо, из тех, что стыли там с прошлой варки. Ундва хотела шлёпнуть Илидора полотенцем, но не успела. Рассмеялась, отбросила за спину пегую косу.

Очень радовал Ундву этот новый кухонный работник. Неутомимый и бодрый, он деловитой шаровой молнией носился по кухне, залу, улице, дровяльне, потрескивал от распирающей энергии, делился ею со всеми вокруг. Илидор постоянно что-то напевал-мурчал себе под нос, и от этого мурчания-напева работа Ундвы спорилась бойчее, пироги получались особо румяными и пышными, каши — рассыпчато-аппетитными, а уж какой вышел суп на коровьей голяшке! Даже подпирающие котёл кованые мыши, казалось, жадно дёргают носами!

И было в Илидоре нечто неощутимое и невыразимое словами, но такое понятное и близкое, что Ундва моментально признала этого человека своим — глубинно, от кишок своим. Ей в голову не приходило пересчитывать и проверять продукты, которые Илидор по её поручению привозил на тачках от торговцев, или следить за ним, пока он находился в кухне. Обычно-то с новых кухонных работников Ундва не спускала глаз, но Илидор — он как будто был ей кем-то вроде давнего друга или даже близкого родственника. Старшим братом, к примеру, да — ещё одним старшим братом, который до сих пор почему-то не обзавёлся собственной семьёй и не уехал из отчего дома.

Пинком открыв кухонную дверь, Илидор внёс в поддоне целую гору дров, а вслед за ним в помещение вкатился прохладный осенний воздух и звуки улицы — гомон, скрип колёс, гусиный гогот, лай собак, карканье ворон, что прилетели в Лиски на зимовье из морозных северных краёв. Ундва смотрела, как Илидор несёт поддон к большой печи, выглядывая из-за дровяной пирамиды. Обычный человек бы шатался от тяжести, кряхтел, пыхтел, то и дело перехватывал свою ношу, а Илидор просто шёл и всё, ему было неудобно нести громоздкий поддон, неудобно — но не тяжело. Хоть по виду и не скажешь, но Илидор сильный, словно вытесанный из того же камня, из которого когда-то появились на свет гномы в глубинах Такарона.

Дождавшись, когда дрова будут сложены в дровницу у печи, Ундва взяла из стопки посуды миску побольше. Пускай до вечера ещё далеко, а Клинк не особенно одобряет, когда работников кормят чаще двух раз в день, но пока кухней распоряжается Ундва, у Илидора тут будет сытный завтрак, обед и ужин. И пусть отец хоть горы сотрясает — держать хорошего работника на скудном пайке она не станет!

— Передохни, поешь.

Упрашивать себя Илидор не заставил, ополоснул руки в бадейке и сел за стол, на котором Ундва резала овощи и разводила тесто — с краешку нашлось место, не занятое досками, ложками, ножами, мешочками, тряпицами. Гномка поставила перед Илидором миску с тушёными овощами и кусочками оленины. Хотела сказать, чтобы он снял плащ хотя бы за столом, но не сказала — все предыдущие просьбы на эту тему Илидор игнорировал, и было как-то понятно, что настаивать не стоит, если только не хочешь выглядеть глупо, а Ундва не хотела.

Потому она ни словечка не сказала про плащ, а принялась раскатывать слоёное тесто на другом конце стола — пришла пора приниматься за предвечерние бураги с грибами и сыром. Каждый день за ними приходит мальчишка-лотошник, и до глубокой ночи он будет продавать в Неспящем квартале эти бураги — гномские слоёные пироги, а ещё открытые пирожки с яйцами и луком «по-селянски», которые замечательно готовит одна из жительниц Окраинной улицы, и ещё печёные корзиночки с рыбой в сметане, до которых большая мастерица приезжая эльфка из каких-то северных далей. И ещё лотошник будет разносить сладкие рогульки, которые его хозяин пекарь сделает из остатков теста.

— Клинк сказал, его дед был кузнецом в Лисках, — заглотив первые несколько ложек еды, заговорил Илидор. — А среди твоих братьев есть кузнецы? Или рудокопы?

— Рудокоп есть, — кивнула гномка. — Один из средних братьев, Трогбард. А тебе зачем?

Илидор помедлил с ответом, делая вид, что перемешивает овощи и мясо, и решил сказать правду:

— У меня есть карта рудных рождений. Они, правда, не рядом с Лисками, а в окрестностях Камьеня, зато я всей своей головой ручаюсь за точность этой карты. Может, кому нужно олово и железо? Может, кто заплатит за карту? Только к незнакомцам приходить с таким заверением — сама понимаешь, толку маловато. Ладно бы рождения были рядом с городом, а дальние — нет, дальние у незнакомца никто не купит.

— Это верно, — кивнула гномка. — Только Трогбард сейчас копает к западу от Лисок, а с чужаком главы гильдий и сами говорить не будут. Но ты не расстраивайся, — Ундва заговорила быстрее, увидев, как притухло золотое сияние в глазах Илидора, — Трогбард на днях вернётся, и я вас сведу, договорились? Могу и с парой кузнецов тебя познакомить, но они мне подальшая родня, свояки двоюродные и дедастые дядьки. Лучше будет поговорить с Трогбардом.

Дракон кивнул и, чтобы не дать Ундве спросить о происхождении карты, перевёл разговор на первое, что в голову пришло:

— А вы давно стали вершинниками?

Гномка отёрла лоб рукавом. Её веснушчатый нос был присыпан мукой, и дракон подумал, что в подземном городе Гимбле веснушки на лице гнома выглядели бы до невозможности дико.

— Мы в Лисках двести лет живём. Ещё с тех пор, как и города-то не было — лишь поселение вокруг каменной твердыни. Твердыни уже давно нет, а город — вот он, разросся. Знаешь, Илидор, ты первый человек, который знает слово «вершинник». Ты в странствиях встречал гномов, да?

— У меня есть друзья среди гномов, — уклончиво ответил Илидор.

— У меня тоже, — рассмеялась Ундва. — В Лисках живёт ещё двенадцать гномских семей, со многими мы в родстве. Я имею в виду — ты встречал гномов из Такарона?

— Даже несколько раз, — столь же уклончиво признал дракон.

— Так интересно! — Ундва даже перестала раскатывать тесто. — Расскажешь про них? Все гномы, которые живут в Лисках, давно потеряли связь с камнем, а мне всегда хотелось знать: как это — чувствовать его?

Илидор некоторое время сидел, не поднимая глаз, и выравнивал ложкой остатки густого варева в миске.

— Я мало знаю о том, как гномы чувствуют камень, — в конце концов сказал он. — Мне нужно вспомнить, что я слышал об этом.

Ундва снова принялась раскатывать тесто.

— Меня порадуют любые истории про гномов из Такарона, Илидор. Всегда ужасно хотелось знать, какие они, как живут, какие песни поют, как общаются друг с другом и с жителями надкаменного мира. Отец не любит, когда я говорю об этом, и ещё отец не любит вспоминать нашего предка, который первым вышел из подземий… Если ему за это не платят, конечно.

— Платят?

— Ну да! — Ундва рассмеялась и заговорила быстрее: — Из всех тутошних гномов наш род был первым, кто поселился в Лисках. Мы ведь сейчас очень далеко от наших родных гор, ты это и сам знаешь, наверное. Так вот, мой первый предок, который вышел в надкаменный мир, — Хардред Торопыга. Он ушёл из подземий Такарона после войны с драконами…

Илидор поперхнулся капустным соцветием и зашёлся кашлем, так что Ундве пришлось постучать его по спине локтем — ладони её были покрыты мукой.

— Так вот, он ушёл из Такарона после войны с драконами, привёз сюда жену и детей, а сам пустился в странствия. И мой отец не очень одобряет Хардреда, ну ты понимаешь, хотя напрямую такого о предке не скажешь, конечно, просто это видно. Отец считает, что незачем гному мотаться по свету, где родился — там и сиди, делай честно своё дело, умножай семейное достояние, расти детей. А Хардред Торопыга только и делал, что носился по миру, он даже умер не здесь, не рядом со своей семьёй, а где-то на юге.

— И твоему отцу платят, чтобы он это вспоминал? — недоумевал Илидор.

— Да нет же! — Ундва снова рассмеялась. — Ты такой забавный, просто ужас! Нет, у нас просто остались кое-какие вещи Хардреда. Его секира со времён войны, хорунок его отряда, кое-какие записи…

— Записи?

— Ну да. Только никто не знает, что там написано, ведь Хардред вырос в Такароне и писал рунами, а кто их здесь может прочитать?.. Да отец и не хочет знать. Он как-то обмолвился: дескать, ничего в этих записях быть не может, помимо каких-нибудь непотребств или недостойного хвастовства. Но отец устроил целую выдвижку с вещами Хардреда и показывает её за деньги новым гостям. Знаешь, многим любопытно посмотреть на настоящие гномские вещи из-под земли, да ещё такие старые! Ну вот отец и водит гостей смотреть на выдвижку и берёт за это две или три монеты. И когда гости платят за то, чтобы посмотреть на вещи Хардреда, то отец про него говорит очень почтительно, аж с придыханием!

Улыбаясь, Ундва принялась размазывать начинку по тонко раскатанному тесту.

Илидор задумчиво облизывал ложку. Он и не заметил, когда всё съел.

— Слушай, а мне можно посмотреть на эти вещи?

— А-а! — Гномка шутливо погрозила ему деревянной лопаточкой, измазанной в мягком сыре. — Я же говорила: многим интересно! Но ты едва ли отдашь дневной заработок, чтобы посмотреть на выдвижку.

Гном, который ушёл из Такарона после войны с драконами, который видел последние битвы и, может даже участвовал в них? Который оставил после себя вещи и оружие, принесённые из подземий, да какие-то записи? Кусочек Такарона сейчас находится совсем рядом! Могло ли оружие Хардреда потерять связь с камнем — иначе почему дракон не почувствовал секиру, выкованную из руды Такарона? — но в любом случае, прямо сейчас где-то здесь лежат предметы, которые видели жутчайшие дни в истории драконов, которые были созданы в недрах отца-горы, а вдобавок записи гнома, который путешествовал по миру и…

Любопытство Илидора было расчёсано настолько сильно, что он бы отдал целую пригоршню дневных заработков за возможность посмотреть на выдвижку — но дракон хорошо понимал, что подобное рвение вызовет совершенно ненужные вопросы у Клинка и Ундвы. Может, это ни к чему плохому и не приведёт, а может, и приведёт, кто знает. Потому дракон сказал так:

— Я был бы счастлив увидеть эти вещи бесплатно.

Гномка призадумалась:

— Ну, если я напомню отцу, что в выдвижке давно не прибирались, он может позвать тебя на помощь… Но сначала расскажи мне про подземных гномов, хорошо?

— Хорошо, — легко согласился Илидор, судорожно прикидывая, какие интересности он может рассказать Ундве, при том не проговорившись, что сам провёл в подземьях Такарона довольно много времени.

Его молчание уже почти начало выглядеть натянутым, когда в кухонную дверь заколотили с улицы. Возможно, ногами.

— Это ещё что такое! — возмутилась Ундва, голос её зазвенел и…

Дракон даже глазом не успел моргнуть, а смешливая-милая гномка без следа исчезла. Вместо ней появилась другая — незнакомая, воинственная и сверкающая глазами, она схватила у мышиной печи кочергу побольше и ринулась на дверное бубуханье с этой кочергой, как Эблон Пылюга кидался, бывало, на подземных тварей с молотом наперевес. Гномка откинула задвижку, распахнула дверь и, даже не попытавшись выяснить, по какой надобности был поднят шум, бросилась с воплями на незваного гостя, а тот с воплями побежал от неё.

— Это кто тут ломится, как к себе домой? — кричала Ундва, размахивая кочергой, словно секирой. — Это кому я тут ноги повыдергаю да в ухи затолкаю⁈

Обалдевший Илидор выглянул в дверь, посмотрел, как гномка с кочергой гоняет по улице Йеруша Найло, и пошёл к печи, чтобы положить себе ещё немного тушёной оленины с овощами.

— Тебя кто воспитывал, свиньи навозные? — неслось с улицы, перекрывая хохот и свист нечаянных зрителей. — Чего удумал — ломиться в чужие двери грязными сапожищами! Да я тебе эти сапожища с ногами повыдергаю и затолкаю…

— В ухи, — тихонько подсказал Илидор и снова ухмыльнулся.

Когда Ундва наконец умаялась и остановилась, зрители-прохожие наперебой засвистели и одобрительно затопали ногами. Йеруш Найло отчаянно хватал ртом воздух, дёргал пальцем горловину куртки и в ужасе смотрел на демоницу, которая чуть было не забила его до смерти железным дрыном посреди бела дня на глазах у всего города. Демоница была ростом едва-едва ему по плечо, отчего пережитый ужас становился ещё более стыдным и обидным.

— Ну⁈ — она воинственно упёрла руки в бока и дунула на пегую прядку, выбившуюся из косы.

— Ундва! — из открытых дверей кухни махал ложкой улыбающийся Илидор. — Ундва, не бей его больше! Он просто хотел увидеть меня!

Не то качестве извинения за свою вспышку, не то из жалости к этому тощему созданию (и как только ноги переставляет?) Ундва позволила Йерушу войти в кухню, да ещё и положила ему в большую миску горячей пшённой каши со свиными шкварками и солёной капустой. Подумав, отломила кус ржаного хлеба и налила в плошку пахучего горчишного масла.

Сама Ундва пошла к большой печи, стала выкладывать пироги-бураги, а Илидору пришлось дожидаться, пока Найло сможет объяснить, какой кочерги ему потребовалось — Йеруш заталкивал в себя кашу, хрустел капустой, купал хлеб в душистом масле, тихо постанывал и на все вопросительные взгляды дракона только выпукливал глаза и заглатывал следующую ложку восхитительно горячей еды.

Наконец миска опустела и Найло смог объяснить, что подрядился тайно помочь зауряд-ревнителю покоя Тархиму. Этот не блестящий умом, но честолюбивый выходец из знаткой семьи страстно желал найти причину проблем с водой в Лисках, чтобы выслужиться перед старшим ревнителем покоя. Гидролог, который устроил бы градоправителей, всё никак не находился (тут Йеруш снова страстно проклял идиота-канцеляра), так что Тархим поспешил воспользоваться удобным затишьем и ещё более удобным Йерушем Найло, который столь кстати пришёл в Лиски и попал в затруднительное положение.

— Всего-то нужно — быстренько узнать, отчего вода ушла с восточного края города, — Йеруш крепко сжимал в кулаке облизанную ложку и постукивал черенком о столешницу. — Денег он обещал целую жменю!

— Обещал, — пфыкнул Илидор. — А дал задаток?

Найло мотнул головой. Дракон фыркнул.

— Обещалка — пустышка, а простачку отрада, — через плечо бросила Ундва, перетирая вымытые миски. — Зауряд-ревнитель Тархим — человек пустой и ненадёжный, вот что я скажу.

— Ты мне нужен, Илидор, — не удостоив гномку ответом, тараторил Йеруш. — Ты мне поможешь сделать эту работу быстро…

— Каким ещё образом? — удивился Илидор.

Даже если местность была гористой, в людских городах и на подступах к ним дракон не слышал голосов руд и воды. Они вязли в многолюдье, в нагромождениях мёртвых камней, мёртвых деревьев и всяческих сплавов. Даже по ночам почти невозможно было разобрать ни звонкой песни подземных вод, ни голосов руд, рокочущих, как морской прибой, обёрнутый текучим мёдом, ни пения драгоценных камней, подобного брызгам лунного смеха.

И чем дракон может помочь Йерушу Найло в городе, спрашивается?

— Найдёшь старые карты подземных течений, конечно! А я возьму пробы из ближайших колодцев, которые не пересохли, а потом мы с тобой поговорим с жителями…

— Найло, — перебил дракон, — ты возьми задаток, а потом спроси меня ещё раз. Может, тебе и в радость бесплатно делать чужую работу, а я в это время года не в настроении спать под забором.

— Слушай, если мы начнём прямо сейчас…

— Илидор будет здесь до закрытия харчевни, — звякнув металлом в голосе, перебила Ундва. — Сегодня, завтра и каждый следующий день, пока работает у моего отца.

Йеруш Найло тихо клацнул челюстью. Илидор поморщился, но смолчал.

— Ты можешь иногда навещать здесь своего друга, если хочешь помочь ему в работе, — спокойно закончила гномка и поставила перед Йерушем метлу. — Ты поел? Тогда давай-ка подмети пол и вынеси очистки в компостную яму.

Сначала Йеруш был уверен, что Тархим укажет ему на нужные кварталы да уйдёт по своим делам. Потом Йеруш подумал, что этот человек никак не уходит, поскольку хочет перенять способ действий обученного гидролога, и ухмыльнулся про себя: смотри-смотри, всё равно нихрена не сможешь повторить. Но постепенно до Йеруша доходило, что Тархим не присоединился к нему, а его присоединил к себе, вплёл Йеруша Найло в собственное представление о том, как следует решать проблему обезвоживания восточной части Лисок.

При том, что Тархим даже приблизительно не понимал, как её решать. То, что делал этот человек, Йеруш не мог назвать иначе, чем имитацией кипучей деятельности.

— Нужно понимать тонкости обращения с местным людом, — благожелательно вещал Тархим, и Йеруш чувствовал почти неодолимое желание пнуть его в лодыжку. — Неверно выстроив разговор с ними, можно испортить всё начинание.

— Да мне просто нужно получить информацию, и я сходу…

— Так нельзя.

Тархим даже слушать не захотел о том, чтобы дать Йерушу доступ к картам и прочим документам. В довольно резкой форме дал понять, что не стоит Найло больше приближаться к канцеляру и вообще к ратуше желательно не подходить.

Решительно ничем этот Тархим не напоминал того мямлю, который полдня назад встретил Йеруша у спального дома.

С большим трудом удалось его убедить отправиться на местный рынок на поиски птичек-маликни. Йеруш почти не надеялся их найти в это время года на обычном городском рынке, но кто знает: вдруг ему предстоит приятно обмануться?

Пока они ходили меж полупустых уже рядов, Тархим упивался звуком собственного голоса и рассказывал, сколько когда в городе было выкопано колодцев. И как градоправитель Лисок интересовался весьма системой водоносных фонтанов в одном из приречных подалёких городов. И что устроить подобную систему в Лисках не представляется возможным из-за отсутствия реки.

Затем перешёл на поучительные истории об особенностях поведения местного люда. Судя по всему, Тархим не выезжал из Лисок далее чем на пяток переходов, так что все его откровения звучали до неимоверности пафосно и глупо.

Йеруш изо всех сил держал себя за язык, боялся взбрыкивать, чтобы не потерять столь выгодный заказ в столь сложное время жизни. Злился из-за неожиданного подчинённого положения, злился на свою вынужденную кротость, злился на странную самоуверенность Тархима.

Сначала Йерушу хотелось, чтобы Тархим заткнулся. Потом хотелось его треснуть. Затем придушить. Потом Найло признал про себя, что был бы совершенно не против, если бы Тархима внезапно одолела падучая. Чуть погодя стал яростно этого желать и выискивать яды на столиках торговцев.

На обход рынка ушло безумное количество времени, поскольку Тархим то и дело выныривал на смежные улицы и таскал Йеруша по ним. Извергал из себя очередные «поучительные истории», отходил перекинуться словечком со знакомыми стражими — словом, тратил время оглушительно бездарным способом. Немного примирило Йеруша с ситуацией лишь то, что в одной из таких вылазок они с Тархимом зашли перекусить в неподалёкую харчевню. То, что зауряд-ревнитель называл перекусом, Йеруш Найло звал полноценным ужином: каждый съел по толстому капустному пирогу размером с голову и по миске зернового супа — жидкого, зато на наваристом бульоне.

«Я обязан, обязан держать себя в руках обеими руками, ведь будь Тархим иным, мне бы не перепало этой работы никогда-никогда-никогда, — говорил себе Йеруш Найло и всеми силами старался не расплескать своё раздражение наружу. — Мне должно сохранять невозмутимость. Дышать, дышать, дыша-а…»

— Просто нужно действовать по правилам, — сыто отдуваясь, говорил Тархим. — Я тебе всё смогу объяснить, ты быстро освоишься.

Йеруш вцепился под столом в своё колено и сильно стиснул пальцы, чтобы отвлечься на боль и не послать этого дундука в наиёрпыльнейшую жварь. Вся работа, за которую брался Йеруш Найло прежде, подразумевала, что ему должны заплатить, отойти и не мешать, а затем получить результат и рассыпаться в благодарностях.

Если у вас тут есть правила, которые позволят решить задачу, то какого бзыря вы её до сих пор не решили, спрашивается?

Отсутствие Илидора ощущалось почти как физическая боль. Будь тут дракон, Тархим раздражал бы Йеруша не так сильно. Дракон бы забавлялся дурацким поведением этого человека, и Йерушу передавалась бы частица той лёгкости, с которой Илидор принимал любую иначесть других.

Никаких птичек-маликни на рынке, разумеется, не оказалось. Тархим, совершенно уверенный, что это дело поправимое, купил вместо них пересмешника, как Найло ни пытался ему объяснить, что пересмешник принесёт примерно столько же пользы, сколько ношеный башмак.

Уже в темноте доведенный до белого каления Йеруш перебил Тархима на полуслове очередной бессмысленной сентенции:

— Завтра. С утра. Идём смотреть на сухие колодцы. Мне нужно узнать, какая бзырная жварь с ними случилась!

Едва ли не вырвал у Тархима верёвку с пересмешником и, круто развернувшись, зашагал прочь. Вернувшись в спальный дом, сумрачно потребовал подать птицу варёной.

Травник Кунь Понь оказался приземистым человечком средних лет и выглядел, словно двоюродный брат Олавы-Кота. Такой же низкорослый, чернявый, с желтоватой кожей, упитанный и сдобный, как подошедшее тесто. Лицо круглое, оладушком, и узкий разрез очень тёмных глаз. Угольные волосы сверху подстрижены коротко, стоят ёжиком над широким лбом и макушкой, а сзади сплетены в косицу и перетянуты тонкими синими верёвочками.

Илидор вывалился из кухни в зал с корзиной сушёного гороха как раз в тот миг, когда Кунь Понь с пьяненькой горячностью что-то горячо доказывал аптекарю Касидо, для убедительности перекладывая на столе хлебные корки, а Касидо, посмеиваясь, качал головой.

Почувствовав взгляд Илидора, аптекарь поднял голову. Узнал его, приветливо кивнул, дракон кивнул в ответ. Аптекарь, кажется, хотел что-то сказать или спросить о чём-то, но тут Кунь Понь ахнул пустую кружку на стол и хлопнул Касидо по плечу:

— А давай нашу! Бесконечную!

Остальные люди, сидевшие за столом, грянули хохотом, и незнакомый Илидору бородач заколотил ладонью по столешнице в предвкушении.

Илидор волок свою ношу к камину. Корзина была большой, да вдобавок с далеко разнесёнными ручками, потому дракон нёс её медленно, в распашистой обнимашке и пиная коленями.

— А за деревом де-ерево! — затянул Касидо, и к нему немедленно присоединились другие голоса: — а за деревом де-дерево! А за деревом де-рево! А за деревом куст!

Илидор улыбнулся усердию, с которым добродушные нетрезвые люди выводили простецкий мотив, и той торжествующей довольности жизнью, с которой сплетали они незатейливые словечки. Не всякий, кто видел исполненного занудного достоинства Касидо за аптекарским прилавком, мог бы представить его захмелевшим, в полурасстёгнутой рубахе, распевающим дурацкую песенку в гномской харчевне.

— За кустом снова де-ерево! — Голоса ушли в нестройное крещендо. — А за деревом де-дерево! А за деревом де-рево! А за деревом… гы-ы… ку-у-уст!

И, не в силах больше сдерживать хохот от этой потрясающе удачной шутки, прочие певуны повалились на стол, но Касидо с Кунь Понем, обняв друг друга за плечи, качались из стороны в сторону, махали кружками и продолжали вопить:

— За кустом снова де-ре-во! А за деревом де-ерево!..

Дракон смеялся и представлял, как в это самое время где-нибудь в другом месте точно так же делят еду и веселье мальчишка с девчонкой, которые днём стоят у дверей лавочек Конь Поня и Касидо и перекрикивают друг друга, зазывая покупателей. Что ни говори, а у людей в городах мозги вывихнуты в какую-то совершенно особую сторону.

— А не дойдём сегодня мы до до-ома! — пьяным воплепением надрывались несколько возчиков за другим столом. — Харче-евный стол нам — лучшая крова-ать!..

Последнего хмельного посетителя Клинк выставил из харчевни незадолго до полуночи. Ещё до того Ундва («Чтоб тебе быть здоровенькой!» — искренне пожелал дракон) согрела для Илидора ведёрко воды, выдала большую застиранную тряпицу и предложила ополоснуться в углу кухни, где скос пола уводил слитую воду в сточную яму. «Хоть теперь-то плащ сними» — улыбнулась гномка, прикрывая за собой двери, и дракон покосился ей вслед настороженно.

Потом Ундва и Клинк прихватили два ведра объедков и очисток для свиней, заперли харчевню, пожелали Илидору доброй ночи и Клинк торжественно вручил ему ключ от дровницы, который днём и так всё время был у дракона. Когда гномы ушли, на поздневечерней улице сразу сделалось до жуткости пусто и тихо — она словно выцвела, перевернулась прежде не виденной, неправильной стороной. Не то чтобы угрожающей, но до того заброшенной и тоскливой, что забиться в какую-нибудь тихую конуру стало казаться очень-очень хорошей идеей.

Когда Илидор ходил в дровницу днём, он видел это помещение совсем иначим, теперь же мысль переночевать тут перестала казаться дикой. Вечер сделал это место удивительно уютным, безопасным и тихим. Пахло деревом и пылью, было сонно и тепло — под одну стену, как и говорил Клинк, выходила горячая печная груба из кухни. Прямо под ней стоял топчан с толстым соломенным тюфяком и жиденькой подушкой — судя по тяжести, она была набита не пухом, а пером, но неизбалованному дракону было плевать — хоть камнями, и ещё на топчане лежало тонкое мягкое одеяло.

Илидор снял одежду, бросил её на полуразобранную низкую поленницу, с удовольствием потянулся и улёгся на топчан. Обернулся крыльями и одеялом и только теперь обнаружил маленькое слюдяное окошко, непонятно зачем вырезанное вверху стены. Через окошко сочился приглушённый свет звёзд. Дракон вытянулся на топчане, закинул руки за голову и с улыбкой смотрел на этот звёздный свет, пока его не сморил сон. Крепкий, здоровый сон честно потрудившегося человека. Без всяких сновидений.

В это же время Йеруш свернулся угловатым калачиком на жёстком матрасе в тесной каморке спального дома. Впервые за долгое-долгое время он ночевал в одиночестве, и ему снилась вода. Вокруг было целое море воды, а он оказался заперт в каком-то закутке старого корабля — словно, билось в его голове диковинное сравнение, словно в дупле старого вяза. Йеруш был заперт, а вода снаружи буянила, швыряла корабль по волнам, захлёстывала палубу и с каждым перехлёстом подбиралась к закутку, где был заперт Йеруш, булькала и поднималась.

«Я же утону? — стучало в висках. — Она просочится, хлынет, затопит, и я утону»…

С утра под напором бешеной энергии Йеруша Тархим на какое-то время стушевался, потому Найло удалось взять пробы воды из нескольких колодцев, граничащих с обезвоженными кварталами. Потом он вернулся в спальный дом, чтобы разлить пробы по склянкам и поколдовать над ними.

Тархим за это время успел позавтракать, пообщаться с очередными стражими, пройтись с некой «проверкой» по нескольким лавочкам на Торговой улице. И преисполнился вновь той уверенно-занудной энергией, которая вчера чуть не раздавила Найло в лепешку и сегодня планировала продолжить.

Они ещё даже не вернулись к тому месту, откуда Йеруш набрал водных проб, а ему уже снова хотелось утопить Тархима. К счастью, тот принёс Йерушу коржик и кусок сыра, так что рот и руки у Найло какое-то время были заняты.

На смотровой площадке Верхней улицы Йеруш задержался, увидев отнюдь не типичную для людских городов картину — уличного художника. Тот явно где-то встречал художников эльфских и теперь беззастенчиво повторял их манеру стоять у мольберта, картинно выставив вперёд ногу и заложив одну руку за спину, повторял отчасти их манеру одеваться — зеленый плащ, замшевый берет и невесть как добытые в этих местах остроносые ботинки.

Правда, выглядел художник вовсе не изящным и не вдохновенным, как эльфские мастера, а манерным, самовлюблённым и нелепо ряженым. Столь же нелепо-беспомощной оказалась картина, которую он выписывал.

Йеруш, игнорируя попытки Тархима его остановить, подошёл к художнику, постоял позади и сбоку, разглядывая грязно смешанные на холсте краски, которые должны были изображать осеннюю улицу Лисок. Послушал надрывную историю, которую художник излагал якобы слушателям — но слушателей не было.

— И она обрушила моё сердце прямиком в сиреневую твердь!

Художник всхлипнул, трубно высморкался в большой льняной платок, снова зажал его в ладони, заложил руку за спину и поддал драмы:

— А может, даже в ультрамариновую.

Что действительно интересно — это как долго он пишет свою картину на улице. Почему его краски не пересыхают? Йеруш с типичным эльфским «А что такого?» видом подошёл сзади и ткнул пальцем в охристое пятнышко на палитре. Художник покосился на него и решил не реагировать. Размашисто нанёс пятно сажи на холст.

Йеруш отошёл, растирая охристую краску пальцами — она явственно пахла маслом и ещё чем-то едким.

— И ты сейчас что-нибудь узнал? — с ледяной вежливостью спросил Тархим.

— Да, — вполголоса ответил Йеруш, подстраиваясь к его шагу. — Краски у него любопытные. А сам художник никудышный, из какой дыры вы его вытащили?

Губы Тархима сложились куриной гузкой.

— Градоправителю рекомендовали его весьма чиновники из канцелярии, изучив премногие заявки, представленные…

— Ясно.

Круто развернувшись, Йеруш Найло размашисто пошагал обратно к художнику, перебил его на полуслове и ткнул пальцем в холст, измазав палец чёрной краской вдобавок к охристой. И прошипел:

— Тень — никогда не сажа. Тень — цвет основы плюс цвет объекта.

Художник открыв рот, смотрел на эльфа мгновение, другое, потом сухо сглотнул, дёрнув кадыком, и быстро-быстро закивал. Найло назидательно потряс измазанным в краске пальцем и столь же размашистым шагом вернулся к Тархиму.

— Что ты ему сказал? — тут же требовательно вопросил тот.

— Кое-что о картине, не бери в голову, — Йеруш дёрнул верхней губой и сунул в рот измазанный палец.

— Так ты ещё и в картинах разбираешься, — куриная гузка грозила впитать в себя всё остальное Тархимово лицо. — Я думал, ты водный гений, но ты ещё и красочный! Впечатляющий охват знайства.

Йеруш сильно прикусил палец и некоторое время его мусолил, прожёвывая первые восемь ответов. Потом выдохнул и неохотно пояснил:

— Я знал одну художницу в Университете.

— В Университете?

— Это такое место, где хранят охваты знайств и раздают их всем, кто сможет взять.

Тархим плавно махнул-повёл рукой, словно говоря: «Пренебречь!».

— Быть может, в Эльфиладоне это так. У нас же раздают строго необходимые, тщательно отмеренные знайства.

Йеруш фыркнул.

— И раздают их исключительно достойным особам.

— А как узнают этих достойных? — спросил Йеруш, чувствуя, как в груди вскипает, и не ожидая ответа. — Или их не узнают, а просто определяют? Выбором других особ, самоназначенных достойными?

Глаза Тархима забегали.

— Такое закукливание — идиотизм, мешающий развитию науки, — отрезал Йеруш. — В Эльфиладоне раньше ходили по этому пути. Когда каждый день, каждый год нужные знания просто не достаются людям, которые могли бы совершать прорывы, делать открытия! Но их считают недостойными знаний, а вместо этого пытаются впихнуть бесценную информацию в неблагодарные головы. Да, в головы каких-нибудь знатких дуболомов или тупеньких детей богатеев, которым эти знания обычно в захухру не упёрлись, потому выходит невпихуемо.

Дай Йеруш себе труд посмотреть на Тархима — увидел бы его розовеющие уши и понял, что какому-то очень умному эльфу стоило бы заткнуться ещё до того, как он открыл рот. Но Йеруш на Тахима не смотрел, поскольку Тахрим его раздражал, и вообще его всё раздражало, потому Найло просто давал выход злости, срываясь на первом подвернувшемся предмете.

— А потом какая-нибудь незначительная ёрпыль вроде вильнувшего водного горизонта окажется не-ре-шаемой проблемой! О которой надо аж в соседних городах орать, потому как рядом нет никого, кому давали нужные знания, кто теперь умеет их применять! И самоназначенные достойными не сумеют решить простой проблемы, даже если оборут все города на свете, ведь спустя десятилетия тщательных отмерений они все оказались слишком тупыми! Слишком тупыми, чтобы справиться с проблемой самостоятельно. Слишком тупыми, чтоб просто узнать решение, когда оно придёт и усядется напротив них за стол!

Тут они наконец свернули в кварталы, поражённые колодезным иссыханием. Тархим указал на это, и Йеруш ускорил шаг, мгновенно забыл о теме, которую столь страстно только что развивал.

Дорога тут когда-то была посыпана гравием, но теперь об этом остались по большей части камешки-воспоминания. Зато улица расширилась, а дома усохли, и сразу стало легче дышать.

Тархим какое-то время мрачно сопел, не без труда поспевая за длинноногим эльфом, а потом заговорил:

— Может, в твоих краях и заведено обучать всех желающих зазнаек, но не хотел бы я подобной участи родной земле. Не всякому человеку положены знания, поскольку не всякий способен ими пользоваться в силу природного недостатка ума. Достаток ума же определяется происхождением и воспитанием.

— Во многом, — неохотно буркнул Йеруш, вертя головой.

«Без всего этого — развился бы ты настолько, чтоб хотя бы суметь произнести слово „гидрология“?»

Самый верх квартала был двухэтажным, но от него вниз стекали уже совершенно сельские домики. Йеруш отмечал иссохшие деревья в палисадниках, отсутствие диких птиц и даже вечно рыскающих под ногами крыс, кошек и кур, молчание собак.

— Я хочу сказать, — раздельно, как глуповатому ребёнку, втолковывал Тархим, — человеку, который всю жизнь будет растить рожь, требуются знания о выращивании ржи. Ничего более. Что толку обучать его заморским языкам или географии?

— А вдруг, если бы его обучили, он бы стал картографом? — походя окрысился Йеруш. — Он же не должен только растить рожь, если так делали его предки! Или ковать железо, или работать в банке…

— Ну конечно должен, — удивился Тархим.

У Йеруша покраснели щёки и кончики ушей, и в какой-то миг Тархиму пришла дурная мысль, что Найло сейчас его облает. Но эльф лишь принялся злобно плеваться словами, смысла которых Тархим сперва не уловил:

— Конечно, удобно не давать образования всем желающим и способным! Удобно тщательно его дозировать! Это отличный способ хранить в покое самоназначенных достойными! Ну а что, отличный план: каждый будет ступать сугубо в предопределённый след, и тогда никто не сможет выбресть на дорогу, по которой ходят самоназначенные достойными. Ни у кого случайного на это не окажется знаний, связей и умений! Однако для общности в целом это скорбный путь.

— Только такой путь и достоин, — упёрся Тархим, наконец поняв, о чём толкует Йеруш. — За моей спиной стоят незримо поколения предков, служивших своим городам. Все они, как и я, все были ревнителями либо высшими канцелярами, иногда чернильными приказчиками или чинарями…

Голос его обрёл торжественность, и Йеруш скривился мимолётно. Он очень хорошо знал этот тон.

— Они стоят за моей спиной, а я продолжаю их дело, — вещал Тархим. — Я знаю, куда мне идти и каким быть, как поступать должно и как правильно. Так же твои предки стоят за твоей спиной. Знаткие учёные, верно? Я с самого начала понял, что ты из знаткой семьи, обычник бы так не гневался на канцеляра.

Найло какое-то время молчал, а когда заговорил, голос его стал гораздо тише, зато каждое слово обрело объём, вескость и стать.

— Это верно, что за моей спиной стоят поколения учёных. От первого эльфа, которому пришло в голову изучать свойства воды, до моего мадори, а он один из лучших гидрологов Маллон-Аррая. Все их поиски, путешествия, опыты, неудачи и успехи, их гипотезы, научные публикации, споры и школы. Их великие умы и великие дела чередой стоят за мною, и начало цепочки теряется в веках. Идя в их след, я в то же время двигаюсь своей дорогой, я знаю, какой она должна быть и как мне должно поступать. Большие учёные стоят за моим плечом и дают мне ориентиры. Только это нихрена не имеет отношения к моей знаткой семье.

Они помолчали, спускаясь в восточную низину, но потом Тархим заявил уверенно:

— Тогда твой путь менее надёжен, чем мой. Выходит, ты не можешь в точности знать, какой ты, куда идёшь и как следует поступать. Если у тебя нет пути, которому ты с рождения должен, то нет и подлинной опоры в каждодневье. Есть лишь тот путь, что ты сам себе выдумал.

— Как что-то плохое, — окрысился Йеруш. — Заметь, именно ко мне ты обратился за помощью, когда потребовалось действительно решить проблему. А не к кому-то, кто ходит тут предопределёнными кругами без всякого толка.

Тархим насупился, а потом ухмыльнулся.

— Но ведь это тебя занесло ветром в мой город, это ты искал, кому здесь можешь пригодиться. Это я тебе обещал деньги за работу. Кто же из нас в более прочном положении на своём пути?

На это у Йеруша не нашлось хорошего ответа. Да и плохого, в общем, тоже. К счастью, они наконец увидели первый уличный колодец, и Найло ринулся к нему.

— А пересмешник-то где? — спохватился наконец Тархим.

С усилием сдвигая колодезную крышку, Йеруш мрачно пропыхтел:

— Не пригодился.

Колодец, разумеется, оказался пустым. Воняло из него сухой тиной и земной сыростью.

И магией, но этого Йеруш не способен был ощутить.

— Вот, — Ундва положила на лавку стопку одежды. — Я не спрашиваю, что случилось с твоими вещами, но по всему видать — есть только те, что на тебе. Так что здесь пара тёплых рубашек и штанов, их когда-то носил мой брат Даргас, он из всех братьев самый высокий, тебе одежда будет почти впору. А ещё вот мягкий шарф, я его сама вязала. Можешь носить всё это, пока работаешь у нас, а можешь забрать одежду насовсем, если хочешь.

Илидор смущённо пробормотал слова благодарности, и гномка тоже смущённо замахала руками:

— Не о чем тут говорить, Илидор! Я очень порадуюсь, если ты будешь носить эту одежду, потому как мне даже смотреть на тебя холодно! Такая тонюсенькая рубашка на самом пороге зимы, и как ты только не простужаешься, хотела бы я знать! Эх, я бы принесла тебе ещё куртку, но разве осталась хоть одна приличная от моих буйных братьев? Матушка сказала, эти штаны и рубашки уцелели только потому, что Даргас стремительно растолстел, то есть возмужал!

Позднеосенняя прохлада и вечно холодные руки не то чтобы причиняли Илидору страдания, но всё-таки выросший в Донкернасе дракон привык одеваться теплее. В кухне он умыкнул один из ножей, пользуясь тем, что Ундва была занята раскладыванием на полотенчике принесённых из дома яиц, шмыгнул в дровяльню и как мог аккуратно прорезал на спине рубашки дыры для крыльев. Получилось так себе, криво-корявенько, но зато не поджимало в плечах. Тёплую рубашку дракон надел прямо на свою, сшитую Неллой, коротковатые рукава закатал до локтя и подумал, что выглядит сейчас как заправский бродяга.

Не решив, куда девать нож, Илидор сунул его под матрас и вышел на улицу как раз в тот момент, когда к кухонной двери подъехала тележка мясника, запряжённая огромным мощногрудым псом. Карие пёсьи глаза проследили за Илидором с показным равнодушием, но метнулся туда-сюда пушистый хвост и приподнялись чёрные вислые уши — видимо, пёс решил, что дракон, завернувшийся в людскую шкурку, играет в какую-то изумительно интересную игру, и показывал: он, пёс, с удовольствием бы принял участие в этой неведомой проказе!

Пока Ундва торговалась с мясником, Илидор решился вежливо погладить могучее собачье плечо. Хвост ещё раз метнулся туда-сюда, но мясник не дал псу и дракону времени подружиться: с грохотом отсыпал свиных голяшек в подставленное Ундвой ведёрко и хлопнул пса по холке. Тот посмотрел на Илидора, плямкнул пастью, как бы говоря: «Что поделаешь, приятель, работа!» и неспешно потащил тележку дальше. Поскрипывали грудные ремни, шагал рядом мясник, пересчитывал полученные от Ундвы монеты, гомонил кругом народ, скользили следом тощие кошки, жались к теням и домам — не то мышковали, не то увязались за тележкой в надежде чего-нибудь стащить.

В кухне Ундва принялась хлопотать с готовкой — поставила на мышиную печь огромный котёл с водой и свиными голяшками, замесила тесто, села перебирать зерно для варки эля. Дракон растапливал большую печь, выкладывал дрова в дровницу и рассказывал Ундве про Такарон.

Про тамошних жителей, дома и харчевни, про бьющие из-под земли гейзеры и текущую по стенам зеленовато-жёлтую лаву. Про устройство города Гимбла и его кварталов, чудную еду из мяса горбачей-шестиногов и муки кустов-ползунов, про любовно сваренное подземное пиво и привычку гимблских гномов повсюду ходить при оружии.

Увлёкшись, Илидор добавлял в рассказ всё новые и новые мелочи, интересные Ундве: какие одежды носят под землёй и какие песни поют, как гимблцы чтят своего короля Югрунна Слышателя и слега посмеиваются над премудростями векописцев. В какие гильдии молодые гномы могут пойти на обучение, и когда им позволяется сделать гильдийные татуировки на висках. Про самую любопытную гильдию механистов — так называют себя гномские маги подобия, создатели живых машин из металла, обсидиана и лавы…

Когда дракон наконец понял, насколько больше разумного он тут наболтал, было уже очень-очень поздно делать вид, будто он лишь пересказывает чужие истории. Осознав это, Илидор умолк едва не на полуслове и захотел очень срочно найти хорошее объяснение своей невероятной осведомлённости, но сходу такого объяснения не придумалось, да и не сходу тоже.

Ундва, не поднимая глаз, пересыпала ячмень из ладони в ладонь, и дракон не видел выражения её лица.

Да в конце концов! Что такого-то, если даже она поняла, что он сам был в Такароне⁈ Мало ли кто там шляется, в самом деле: в Гимбле ведь есть эльфские и людские посольства, Храм Солнца там годами стоял, в город пускали даже Ахнира Талая и Йеруша Найло, что вовсе не говорит о разборчивости гномов…

Но в голове Илидора всё равно родился и рос глупый, нерациональный, зряшный страх, что Ундва поняла: никакой он не человек, этот случайный странный путник, который пришёл неведомо откуда и нанялся кухонным работником в гномскую харчевню.

Впрочем, даже если сам Илидор сейчас признается: «А я — дракон», то что с того? Никакие законы не запрещают быть драконом! В самом худшем случае гномы просто выставят его вон из «Свистящего гейзера».

При мысли об этом Илидору сделалось вдруг невыносимо жалко себя, такого одинокого и забредшего кочерга знает в какую даль от найденного и оставленного дома, по кочерга пойми какой надобности. В этом большом и непознаваемом мире самыми близкими ему существами, сходными с ним, понятными ему, были гномы. И если они его прогонят — это будет всё равно что лишиться малой искры памяти о доме, да на сей раз — не по собственной воле.

Дракон развернул плечи, ослабляя хватку вцепившихся в него крыльев. И откуда только появляются такие дурацкие мысли? Не иначе как на него плохо влияют человеческие города или Йеруш Найло, или холодная почти зимняя погода, или же всё вместе!

— Спасибо что доверил мне эти чудесные истории, — произнесла наконец Ундва. Она стояла, опустив взгляд на ведёрко с зерном. — Я придумаю что-нибудь, чтобы отец показал тебе выдвижку с вещами Хардреда.

Илидор кивнул. Ундва наконец подняла взгляд, улыбнулась с какой-то непонятной дракону весёлой отважностью, как перед прыжком в глубокую воду.

— Твои рассказы про подземный город восхитительны. Но я совершенно уверена, что мои ячменные ватрушки значительно вкуснее тех, которые готовят в Гимбле из муки кустов-ползунов!

Расспросить о пропаже воды жителей пострадавших кварталов — решение верное и очевидное. Однако о чём и как их расспрашивать — на этот счёт у Тархима и Йеруша, как оказалось, мнения решительно расходятся. Тархим отирал Найло от этих людей и эльфов, влезал во всё и задавал свои, не относящиеся к делу и потому неимоверно раздражающие вопросы. У него это называлось «Брать правильный тон в общении с людьми».

— Почему ты разводишь гусей, а не кур, к примеру?

— А на цепи у тебя пёс или псица?

— Твоя жена местная?

— Когда был построен этот дом, лет сорок назад?

Люди бурчали, время утекало, Йеруш злился.

Он в который раз попытался донести до Тархима, что будет здорово, если тот попросту заткнётся: ведь когда просишь помощи у кого-то нарочно обученного, то разумнейшим поведением будет отвалиться в сторонку и не мешать этому обученному работать.

Воззвания Йеруша разбивались о Тархима, как склянка о каменную стену. Этот человек считал себя главным здесь и сейчас и гордо нёс уверенность, что всё должно развиваться в меру его собственного разумения.

— Говорят, осенняя лихота воду забрала, — дребезжаще сообщила старушка, разводившая гусей.

— Ты знаешь, что гусиные яйца следует долго варить? — в ответ спросил её Тархим.

Старушка поджала губы и не ответила.

Поскакав рядом какое-то время и не сумев задать местным ни одного стоящего вопроса, Йеруш понял, что дело безнадёжное. Пока Тархим выяснял у очередного семейства, сколько детей было в роду их дедушек и бабушек, Йеруш тихонько слился на смежую улицу.

Народу тут, к сожалению, не было, зато был небольшой перекрёсточек с колодезным журавлём. Найло сначала повис на холодном бревне, немного повыл, потом встал на колени перед пересохшей чашей и некоторое время истошно орал в неё плохое.

Немного полегчало, но почти тут же его нашёл удивлённый Тархим. Найло, всё ещё не желая затевать свару, посмотрел на него безумным взглядом через плечо и ляпнул первое, что пришло в голову:

— Искал кладбище.

Тархим, что удивительно, поверил, будто посещение кладбища отлично вписывается в расследование дела о пересохших колодцах, и повёл Йеруша в низину, где был устроен небольшой секториальный погост. В очередной раз подивившись стремлению людей держаться поближе к своим мёртвым дедушкам, Йеруш с умным видом прошёлся среди могил.

Было тут безлюдно, лишь семейная пара средних лет подновляла покосившийся частокол веточек. А ещё, быстро понял Найло, в этом квартале жил самый поэтически настроенный гробовщик Маллон-Аррая. Никакие другие надгробия, виденные Йерушем прежде, и в подмётки не годились восточным лискинским. «Здесь лежит Андорро, сын Мируны, до конца жизни сожалевший, что остался». «Тут покосится неведомый нам чужестранец, до конца жизни неуспокоенный тем, что ушёл». «Певунья Озерка, сулившая стать самым тревожным призраком на сто переходов окрест»…

Оглядывая надгробия, Йеруш подумал, что в городе буянит какая-нибудь погостная лихота. Как же было ей не приманиться на эдакую вкуснятину — глазки оближешь.

За погостом улица виляла и разбивалась о границу города, где не было ни стены, ни ворот. Тянулась бугристая балка, которую Йеруш, глянув вскользь, не счёл достойной внимания.

На улице же собралась небольшая толпа — как раз подъехала бочка водовоза. Тот балагурил, принимая в плату яйца, эль и пирожки, легко махал полными вёдрами воды. Пара мулов, запряжённых в водовозку, стояла, свесив головы и вяло гоняя хвостами воображаемых мух.

Пока Тархим не успел открыть рот и всё испортить, Йеруш громко и требовательно спросил сразу у всех:

— Какие странности у вас тут случалось в последние месяцы, м?

— Ах ты ж пряничек! — немолодая румяная эльфка умилительно сложила ладони под подбородком, разглядывая Йеруша. — А у меня дочка есть! На выданье!

«Пряничек» Найло от такого поворота опешил и даже чуточку струхнул.

— Не помню я, чтоб у тебя дочка была, — удивился водовоз.

— А увидел бы — навсегда запомнил! — эльфка, смеясь, упёрла руки в бока. — Она девка резвая, тут же стала б тебе загадки загадывать да сиськами смущать!

Тархим неожиданно сделал шаг назад, словно смущали его прямо здесь и сейчас, а Йеруш спросил:

— При чём тут загадки?

Эльфка махнула рукой, словно говоря: «Ничего ты не знаешь, Йеруш Найло, что толку на тебя время тратить», забрала своё ведро и побрела к дому.

Йеруша дёрнула за рукав румяная баба в тёплой куртке и красном шерстяном платке.

— Странности у нас случаются! Бывают странности! От мужик мой трезвый ходит уж который день! Чего это он? Может, его химьяк прикусил, а?

Люди окружали Йеруша и Тархима.

— А вы сами-то откуда?

— Странностей у нас полно! Давеча мышь сама под ноги лезла, штоб её давили!

— Ардан Нурей с рынка ворует коровью срань! Приходит с мешками по ночам и крадёт!

— А вы воду будете возить, или чего?

— От мне третьего дня камень в лепешке попался. Откуда камень, когда сам тесто месил?

— Дождя нет уже дней двадцать! Вся небная вода в бочках вышла давно! Чего ж страньше по осени!

— А ночью голая девка ходит меж домами и поёт!

— Какая ещё голая девка? Ты ври да не завирайся!

— А я и не завираюсь!

Йеруш вцепился сразу в обе мочки ушей и сильно их сжал, чтобы не завопить в голос. Пальцы у него были ледяными, а в голове стучало отчаянное: «Я сплю. Я просто сплю и мне снится придурочный сон. Сейчас я проснусь, мы с Илидором полетим в Лиски, всё сложится прекрасно, мы найдём Фурлона Гамера, я получу работу и… Тогда я, кажется, снова окажусь на этой улице среди сумасшедших!»

— Илидор, сюды подь! — махнул рукой Клинк.

Дракон как раз уложил последнее полено в дровницу у камина и отёр лоб рукавом. В волосах его запуталось несколько кусочков коры, щёки раскраснелись, новая рубашка выглядела так, словно Илидор в ней рубил лес. Весь.

— Подь сюды, помоги передвинуть кой-чего, — повторил Клинк и потопал вперевалку к стене с выдвижкой.

Дракон рыбкой поскакал вслед за Клинком, от нервозности принявшись было напевать «А за деревом де-ерево», но тут же оборвал дурацкий прицепучий напев. И через пару мгновений снова поймал себя на нём: «А за деревом де-рево-о»…

Скопидом громыхнул засовом, и дракон мимовольно вытянулся стрункой, выслушивая и всё не слыша голос Такарона там, где дверью. Она открылась с торжественно-потусторонним скрипом и явила за собой темноту.

Изнутри пахнуло прогоревшим жиром и почему-то воском. В глубине помещения высилось, раскидывалось, раскладывалось в пространстве что-то пока неразличимое, тянуло к себе, ворчливо мурчало на грани слышимости.

Илидору пришлось довольно долго заправлять светильники маслом под руководством Клинка, погибая от желания хотя бы посмотреть на выдвижку внимательно и не подавая в том вида, не поворачивая к ней головы, поскольку он понимал: если взглянет на гномские изподземные вещи хотя бы мельком, то уже не сумеет отвести глаз.

Потом они с Клинком выносили небольшую, но тяжеленькую лавку в зал харчевни. Потом Илидор под присмотром Скопидома смазывал дверные петли.

И когда дракон уже совсем изнемог от неудовлетворённого любопытства, уже почти слышимо ворчал и почти заработал зажим в шее, пытаясь не вертеть головой, Клинк расплылся в улыбке.

— Ну ладно, ладно, иди погляди!

И пошёл к выдвижке первым, чтобы зажечь стоящие вокруг неё лампы. Затеплял из одну за другой, и из тени выступал ступенчатый постамент, на котором стояли, лежали, висели разные вещицы: кожаный допех с металлическими пластинами, впечатляющая секира, амулеты, мешочки, листочки, ножики…

Илидор медленно шёл-скользил к выдвижке, и с каждым шагом его всё полнее его накрывало дичайшее, до кома в горле разочарование. Чем яснее выступали из темноты доспех и секира, тем точнее дракон понимал: он не чувствовал эти вещи вовсе не потому, что он утратили связь с камнем. Да предметы и не способны её утратить, ведь это не гномы-вершинники новых поколений, которые рождаются за пределами отца-горы, нет, — предметы одинаковы раз и навсегда, они не способны утерять связи с породившей их горой!

Просто эти предметы из металла и кожи никогда не имели связи с Такароном. Они не были созданы подземными гномами-мастерами из руды отца-горы.

И доспех, и секиру сделали наверху. Притом, верно, не двести лет назад, а менее сотни — слишком уж хорошо сохранился нагрудник. Быть может, именно знаменитый на все Лиски кузнец — дед Клинка Скопидома и выковал этот доспех и эту секиру, а потом придумал историю про наследие героического предка из подземий — и теперь, спустя сто лет, его собственные потомки знать не знают, что это неправда.

Клинк Скопидом, как прежде его отец, просто повторяет историю о сохранившихся вещах Хардреда Торопыги, который вышел в надкаменный мир из подземий.

Дракон шёл к фальшивому гномскому постаменту медленно, скорбно и, кажется, ужасающе долго, и тихо шуршал мелкий сор под его ногами. Выдвижка — фальшивка. И Клинк об этом даже не подозревает, ведь Клинк стоит рядом с последней зажжённой лампой и смотрит на Илидора с гордостью, словно спрашивая: «Ну, видал?».

Хардред Торопыга никогда не видел выставленных тут вещей. Или это действительно его вещи — просто Хардред не был первым надземным гномом своего рода, или Хардред тоже родился вершинником. Мало ли о чём говорят семейные побаски двухсотлетней пыльности, ведь для людей, гномов, эльфов два века — огромный срок. За это время у них сменяется десять поколений, и за такой вереницей лет можно припрятать какие угодно выдумки.

Потемневшими глазами Илидор разглядывал нагрудник и с досадой думал, что мог бы сделать отменную карьеру оценщика где-нибудь на севере, в неподалёких от Такарона краях. Безошибочно и мгновенно дракон отделял бы вещи, действительно созданные гномами из руды Такарона в подземьях, от вещей, созданных вершинниками или не гномами вовсе.

Когда Илидор, чмыхнув носом, отвёл взгляд от секиры и доспеха — безусловно, главных вещей на выдвижке — брови его дрогнули в удивлении, крылья плаща подобрались, в груди сильно толкнулось сердце. Дракон наконец увидел невзрачный, затрёпанный, очень старый кожаный хорунок, лежащий на плоском камне вроде тех, которыми мостили улицы городов. И дракон встрепенулся, и глаза его заблестели: Илидор понял, что поторопился считать ложью всю историю Хардреда.

Торопыга действительно был в подземьях во времена войны с драконами! Об этом ясно говорят руны, вытравленные на очень старом кожаном хорунке, — правда, дракон не настолько хорошо знал гномскую письменность, чтобы сходу прочитать длинную пафосную фразу, но ему и не требовалось читать. Илидор уже видел эту надпись в городе Гимбле, на каменной плите легендарии в обиталище векописцев. Илидор знал, что тут написано.

«Готовьтесь, свободные гномы северных подземий: скоро нас позовут на последнюю битву этого мира!».

Хардред Торопыга был в подземьях во время войны с драконами.

Клинк Скопидом, явственно польщённый вниманием Илидора к хорунку (хотя что за дело, казалось бы, владельцу харчевни до восторгов наёмного работника), довольно крякнул:

— Да это что! Тут письмен-то ещё мало, а ты во куда погляди!

Заставляя себя двигаться спокойно, хотя ноги его дрожали, дракон последовал за Клинком на другую сторону выдвижки, и гном с величайшей бережностью поднёс лампу к кожаному лоскуту. Теперь Илидор готов бы поверить, что некоторым вещам на выдвижке сравнялось двести лет: как и хорунок, лоскут был изрядно затрёпан, местами пыль и грязь въелись в него так, что едва можно было разглядеть руны.

Шевеля губами, Илидор прочитал самые уцелевшие из них, и его мнение о Хардреде Торопыге снова качнулось — теперь дракон пришёл в восторг, и тут же разделил его с Клинком:

— Так твой предок был гномом-моряком!

У Клинка Скопидома жалобно вытянулось лицо, но дракон этого не заметил — он жрал глазами руны и восторгом приговаривал:

— Какой же мощи был гномище! Дитя камня выбралось наружу и бросилось бороздить моря!

Лицо Клинка застыло в приветливом оскале.

— Слушай, — Илидор мельком глянул на него, — а ты уверен, что такое гномище сбежало от драконов? Такое гномище должно было бежать на драконов и страшно орать! Слыхал я боевой клич подземных гномов, у меня от него волосы в жилах стыли!

— Чего? — окончательно ошалел Клинк.

— Может, Хардред вовсе не от войны ушёл на поверхность, а? Его не драконы должны были гнать, не страх, а шило в…

Скопидом издал утробный стон и прикрыл ладонью глаза, а Илидор вдруг замер, уставившись на расплывшиеся руны.

— Погоди-ка! Так Хардред не просто плавал на корабле! Он был пира…

Клац! Клинк сильным шлепком под нижнюю челюсть захлопнул Илидору рот, впился в подбородок пальцами. Илидор удивлённо мукнул и скосил глаз вниз, на гнома.

— Не надо такого говорить! — просипел Клинк, едва не бодая дракона в щёку. — Не нужно. Ты услыхал меня? Понял?

Медленно убрал руку. Илидор потёр челюсть.

— Чего не надо говорить? Про пира…

Клац! Гном снова захлопнул рот Илидору, и дракон уже с лёгким раздражением разжал цепкие гномьи пальцы.

— Да почему? Это ж правда.

— Не надо, — рыкнул Клинк, подался к Илидору, как задиристая птица. Легко было представить в каждом его крыле, то есть руке по тесаку с потёками крови. — Вся моя семья, и я, и дети мои, и отец мой, и дед, и братья, и дядья — мы приличные гномы, ясно? Двести лет живём в Лисках, всегда были тут на хорошем счету, всегда.

Илидор вскинул брови, терпеливо ожидая продолжения, и едва заметно подвигал нижней челюстью влево-вправо. Пальцы гнома оставили красноватые следы на его коже.

Клинк резким движением отёр со лба выступившую вдруг испарину. Невидимый тесак взрезал воздух.

— Может, мой прапрадед и был занозой в жопе мира, только я об этом знать ничего не хочу, и другим про это знать нечего. Ясно тебе? Не позволю в моём доме говорить таких слов, какие порочат моё родовое достоинство! В моём семействе — сплошь приличные гномы. Не дам полоскать наше имя и тень на него наводить, ты понял?

— Понял, — соврал Илидор.

Кочерга его знает, почему Клинк так завёлся из-за того, что двести лет назад его предок был удалым морским разбойником, почему Клинк от этого совсем-совсем не в восторге и отчего он думает, будто из-за этого на его семействе лежит какая-то там тень — но спрашивать, кажется, нет смысла.

— Можно мне дочитать, что он написал? — очень смирно спросил Илидор и мотнул подбородком на кожицу-тряпицу с рунами. — Кажется, твой прадед спрятал где-то…

— Нельзя.

— … какие-то цен…

— Нет.

— … он пишет, что это насле…

— Я сказал: нет! — рокотнул Клинк и решительно указал на дверь. — Ни слова больше про занозы в жопе мира! Ни слова ни про что такое! Катись в зал, грамотей! Катись Ундве помогать, дрова таскать!

— И тебе совсем-совсем не интерес…

— Ни слова больше, я сказал! — заорал Клинк уже в полный голос, и глаза его налились кровью, а космы бороды заходили волнами, сами собою, словно кожу Скопидома встревожил шальной бриз. — Не надо мне этого! Знать ничего не хочу! Не смей читать! Не смей говорить!

Гном пузом двинулся на Илидора, стал вытеснять его из выдвижки. Дракон послушно пятился, не зная, хохотать ему или сердиться, а Клинк при каждом новом шаге изрыгал рублено:

— Грамотей недодавленный! Жили себе, ничего не зная! Это просто выдвижка, ты понял? Ты понял меня? Просто выдвижка! Моего предка! Наша гномья история! С тайными письменами! Тайными! Я сказал!

С раннего вечера дотемна Йеруш проваландался в ратуше. Тархим, к его глубочайшему тихому возмущению, отправился вместе с ним. Может, подозревал Найло в стремлении рассказать всем и каждому в ратуше об их тайном уговоре. Может, искренне считал, что без него Йеруш совсем-совсем не справится — хотя Тархим ему никак и ни в чём не помогал. А может, просто так его сопровождал, по велению широкой, шпынь ему в ёрпыль, души.

Получив наконец адрес Брантона, ученика Фурлона Гамера, Йеруш не без труда избавился от Тархима и отправился было в одиночку бороздить городские кварталы, но очень быстро понял, что многие встреченные на пути стражие очень-очень внимательно следят за его передвижениями.

Трогбард-рудокоп, сын Клинка Скопидома, появился в «Свистящем гейзере» перед закатом. Привёл с собой пару приятелей-гномов, таких же весёлых и чернолицых от въевшейся рудной пыли, а также сынишку лет трёх. Пока гномы беседовали, трапезничали и наливались пивом, ребёнок стремительным клубочком катался по залу, выпукливал глаза, размахивал деревянным топориком и пронзительно кричал: «Ну-ка подставляй башку!». Илидор, никогда прежде не видевший столь активных и воинственных детей, изрядно веселился. Посетители харчевни, видимо, не разделяли его веселья, потому как зал довольно быстро опустел. А может, просто время настало такое, междутрапезное.

Ундва, как и обещала, улучила момент, чтобы позвать Трогбарда в кухню. Там она подсунула брату тарелку хрустящих свежепожаренных вафель на вине, а Илидор предложил ему купить карту с рудными рождениями подле Камьеня. Трогбард поначалу не принял Илидора всерьёз, ну ещё бы: какой-то оборванец смотрит честными глазами и хочет продать тебе небыстро проверяемые сведения? Послать такого сразу в ручку ржавой кочерги — Трогбард и послал бы, не будь его рот занят вафлями. Пока он хрустел, Ундва уверила брата, что Илидор — человек честный и прямодушный, так что хорошо бы отнестись к нему со вниманием.

Потому Трогбард, из любви к сестре не послав Илидора в ручку ржавой кочерги, пригляделся к карте и сразу призадумался. Неплохо зная выработки вокруг Камьеня, гном сообразил: пометки сделаны в таких местах, где никто на его памяти не копал и даже не разведывал: тут слишком дорого, там слишком сложно, а здесь и в голову никому не приходило.

Трогбард стал хмыкать, чесать бороду, ещё усерднее хрупать вафлями и внимательно глядеть на оборванца, предложившего карту. И, приглядевшись, решил, что никакой он не оборванец, а просто человек дороги — Трогбард не больно-то уважал этих походимцев, но в странствиях видали они всякое и любопытные сведения у них иногда в самом деле водились. Если перепродать эту карту знакомцам из Камьеня, соображал гном, то может выйти очень неплохой навар. А если глава лисковской рудокопной гильдии уговорится с камьенскими, что сам проведёт разведку, если он впрямь найдёт помеченную на карте медь — так это может обернуться даже повышением для Трогбарда.

Он уже не думал о том, что карта может оказаться поддельной или ошибочной. В человеке, который её принёс, Трогбард теперь с удивлением обнаружил эдакую надёжную основательность и спокойную прямоту, сродственную гномьей — то, чего в людях дороги сроду не встречалось. Трогбард не мог бы сказать, в чём состояла и выражалась надёжность, прямота и знакомость этого человека — в том ли, как он держался, двигался и располагал себя в пространстве, или в песне, которую он тихонько напевал, не разжимая губ.

В конце концов Трогбард решился и карту купил. Даже не поторговавшись — отчего-то ему было ясно: Илидор называет немалую, но честную цену за небыстро проверяемые сведения, которые, однако, не окажутся ошибочными.

Илидор порадовался своей удаче, но гораздо больше, чем горсть монет, его мысли занимал сейчас кожаный лоскуток с гномскими рунами. Или он нихрена не понимал в этой жизни, или Хардред Торопыга указал, где спрятал свой пиратский гномий клад.

Когда Йеруш Найло поскрёбся в кухонную дверь, Илидора уже почти разорвали на части Клинк и Ундва. Клинка беспокоила нарастающая в зале свара, а Ундва не могла одновременно отмерять лотошнику бураги, спускаться в погреб за вином и перемешивать на сковороде тыквенные семечки, которые какой-то кочерги решила пожарить именно сейчас.

Потому столь кстати возникшего на пороге Йеруша немедленно приставили к перемешиванию семечек, дав в одну руку лопатку, а в другую — кусок ковриги с салом и солью. А Илидор умчался в зал. Там перегавкивались двое работяг и всё бы ничего, но оба пришли с приятелями, и начнись сейчас драка — она бы моментально стала свальной.

— А ты думал!

— А ты не думал!

— Слышь, ты чего!

— А ты сам чего!

Каждая фраза сопровождалась ударом кулаком по столу и клюющим движением головы в сторону оппонента. Оба были изумительно пьяны.

За пререкательством великих умов равнодушно наблюдали двое стражих из-за углового столика. Просто сидели, скучно поглядывая на начало безобразия и наливались пивом в компании… Илидор глянул вскользь на третьего человека за их столом, и дёрнул плечом — по хребту как будто пробежала слизкая многоножка. Что-то было мерзкое в этом мужчине, кочерга его знает, что именно. С виду приличный, хорошо одетый и хорошо кормленный, лет тридцати, не буян и не пьяница, но что-то такое гаденькое скользит в прищуре его глаз, в подёргивании ноздрей, в самой позе и даже в том, как он держит кружку с вином.

Илидор про себя прозвал этого человека Хорьком.

— Ты щас не отсядешь, так я тебя отсяду!

— Ты чего, слышь, ты!

— А сам ты чего!

Наконец один из работяг ощутил стремление перевести дискуссию в качественно иное поле и, замахиваясь кружкой, ринулся на другого, но влетел лицом прямо в широкую ладонь Клинка.

— Но-но! — строго сказал Скопидом и за лицо же толкнул буяна обратно на лавку. — Знай ешь.

— Гы-гы! — порадовался работяга из-за другого стола.

Его дружки наконец обратили внимание на затевающуюся свару, за столом стали стихать говорки, головы поворачивались к Клинку, который что-то негромко втолковывал взятому за лицо гостю, уперев вторую руку в бок. Гость пока не выражал стремления броситься на массивного гнома, только пучил глаза и пытался выглянуть из-за спины Клинка.

Второй работяга наконец сообразил, что у него появилась хорошая возможность врезать первым и внезапно, рванул в атаку прямо с табурета, не разгибая ног, но Илидор ловко подставил ему ножку. Мужик с уханьем рухнул и поднял на дракона мутный взгляд.

— Оступился? — посочувствовал Илидор. — Так садись обратно и больше не вставай, пол сегодня шатучий.

Упавший не сразу осмыслил эту идею, но потом она показалось ему хорошей, и он не без труда вскарабкался обратно на свой табурет.

Первый мужик, успокоенный Клинком, отвернулся к своим приятелям и уже разрывал с кем-то пополам краюху хлеба.

Поняв, что драка отменяется, Илидор разочарованно вздохнул (ещё один спокойный вечер!) и отправился обратно в кухню. По пути услышал, как Хорёк говорит своим приятелям:

— Плохо, что сейчас он не на виду, но я не тревожусь. Слабость больших умников в том, что он не ждут быть обманутыми.

Йерушу горело отправиться к Брантону немедля, но Илидор не мог уйти из харчевни до закрытия, а наносить визиты после полуночи — такое эльфу из рода Найло в голову не могло прийти никогда, будто он хоть четырежды нетерпелив или полностью безумен.

— Я в спальный дом не вернусь, там Тархимы ходят, — негромко сообщил Илидору Йеруш, когда гномы заперли харчевню и ушли. — Переночую здесь, а с утра пойдём к Брантону.

Дракон помедлил, глядя в спины удаляющимся Клинку и Ундве, выдыхая в ночную прохладу едва заметный парок, и спросил без особой надежды:

— Ты ведь это не всерьёз?

— Открывай, — почти просительно прошипел Найло из кокона куртки и стукнул пяткой дверь дровяльни.

Посветив себе прихваченной из кухни лампой, Илидор звякнул ключом, грюкнул замком и распахнул перед Йерушем дверь. Тот рыбкой занырнул в натопленное помещение, издал протяжный счастливый стон — намерзся на улице, пока Клинк раздавал Илидору ценные указания — и уселся на дровяную колоду, прикрыв глаза. Наконец выдохнул.

Всё это время у Йеруша было ощущение, будто за ним следят из темноты Тархим, стражие, ратушные писари, уличные нищие, мыши и жвара знает кто ещё. Теперь его отсекли от Тархимов закрытая дверь, темнота, запах дерева и тёплой пыли, который жил в дровяльне.

Он слышал, как шуршит мелкий сор под ногами Илидора, снова грюкает замок на двери, глухо звякает поставленная на пол лампа. А потом вдруг, внезапно, хотя ничто не предвещало, почувствовал, как ладони Илидора впечатались в поленницу, почти касаясь его бёдер, и очень драконий голос жарко проворковал ему в шею:

— Как славно, что ты решил разделить со мной этот топчан!

Йеруш, для разнообразия, не подскочил и не заорал, а замер, не открывая глаз и не понимая, что сейчас нужно делать. Волосы Илидора щекотнули его щёку и нос. Что-то коснулось кончика уха — кажется, зубы. Что-то сдавило горло — не понять, изнутри или снаружи.

Потом всё враз исчезло, и дракон обычным голосом спросил откуда-то сбоку:

— Как ты себе это представляешь, на самом деле?

Йеруш открыл один глаз. Илидор развалился на топчане, разбросав по нему крылья, и глядел насмешливо. У Найло как-то вылетело из головы, что топчан в дровяльне один.

— Я могу спать стоя! — горячо заверил он. — Как боевая лошадь!

— Ты боевой балбес, Найло, — с чувством ответил Илидор.

Топчан он всё же уступил Йерушу, а сам свернулся бубликом на полу в драконьем облике. Найло, согнавший Илидора с его законной лежанки, чувствовал себя неловко, но не настолько, чтобы возвращаться в спальный дом, близ которого толпами бродят Тархимы.

Найло вытянулся на топчане со страдающе-счастливым стоном, дракон потушил лампу и неожиданно для себя спросил почти невидимый в темноте тёмный ком:

— Скучаешь по своей приличной эльфской жизни?

— М-м, — ответил Найло.

Дракон думал, что продолжения не последует, поскольку ответа-то вопрос не предполагал, но спустя пару мгновений Йеруш переспросил:

— Скучаю ли я по жизни, в которой не нужно мёрзнуть, мокнуть и бесконечно одолевать пешком безумные расстояния? Говорить с тупыми людьми, что-то им доказывать? Хм. По окружению умнейших учёных, об которых можно бесконечно точить свой разум, с которыми интересно спорить, которых всегда стоит послушать. По возможности проводить опыты, читать, писать, размышлять или ехать с исследованиями в ёрпыльную даль, когда захочется ехать. Хм-м. По приличной одежде и непромокающим ногам. По булочкам из белой муки, оленьему мясу, сладкому красному вину. По собственной комнате и тёплому отхожему месту со сливными трубами.

Илидор в темноте улыбался. Йеруш умолк, и было слышно, как он ворочается на топчане.

— Я не знаю, скучаю по всему этому или нет. Мне сейчас есть чем заняться, и все мои чувства направлены на цель, ты понимаешь, а остальное, наверное, не очень важно. Я пойму, соскучился ли по своей приличной эльфской жизни, когда мы вернёмся в Ортагенай.

Илидор на это «мы» изогнул несуществующую в драконьей ипостаси бровь и состроил язвительную морду, но Найло не мог увидеть этого в темноте. Он завернулся в одеяло, заснул почти мгновенно и впервые за последние несколько дней спал без тревожных сновидений.

Проснулся Йеруш ни свет ни заря и тут же растолкал Илидора. Очень-очень сильно пекло встретиться с Брантоном и узнать наконец, куда делся Фурлон Гамер после посещения этого замечательного города.

Пробыв тут несколько дней, Найло скорей понимал Фурлона, который ушёл, чем Брантона, который остался. Какого хрена тут делать приличному магу сживления, в самом-то деле? Маги с такой неординарной специализацией обычно оседают в местах с развитой чего-либо добычей либо при учёных, которым требуется регулярно проверять новые гипотезы, либо на дорожно-торговых перепутьях, где постоянно трётся самый разный народец с разнообразными надобностями. Тем же добытчикам и учёным бывает удобно навестить мага, живущего неподалёку от торжища или разъезжей дороги. Проходя мимо, не пройти мимо.

Но чем занимается маг сживления в Лисках — Йеруш не мог понять.

Недоумение его разрешилось довольно быстро: в Лисках маг сживления Брантон занимался шарлатанством пополам с бессовестным надувательством, притом очередь перед его дверьми выстроилась такая, что сперва Илидор и Йеруш решили, будто перепутали адрес и в этом доме раздают бесплатную похлёбку.

Задав несколько осторожных вопросов и прислушавшись к разговорам в очереди, они выяснили, что маг Брантон берёт плату за гадания, ворожение, толкование снов и другие подобные вещи. И веры ему много, поскольку он маг обученный, а не кто попало, и пришёл в город из самого издалека, стало быть, мир повидал и набрался мудрости, не смотри что сам ещё молод. А главное: посетившие его люди обыкновенно бывают очень довольны. Перед многими открываются новые смыслы прожитого, приходит иной взгляд на повседневье и становится в целом спокойней на душе. Потому люди приходят к Брантону снова и другим советуют поступать так же.

— Какая любопытная трансформация, — пришибленно отметил Йеруш, незаметно для себя перейдя на высокий штиль знаткости.

— И что мы предполагаем с этим делать? — спросил дракон, так оценивающе разглядывая очередь, словно примерялся, кого тут нужно съесть первым, чтобы остальные тут же разбежались и освободили подходы к дому.

Ясно же, что если встать в череду ожидающих, то простоишь тут до следующего рассвета.

Пройдя вперёд, они увидели установленный у двери навес и под ним столик. За столиком сидела эльфка, к которой обращались люди, дождавшиеся своей очереди. Йеруш длинно и скорбно вздохнул, прошипел себе под нос что-то вроде «Как же я это ненавижу» и спросил Илидора почти жалобно:

— Если я тебя попрошу отвернуться и заткнуть уши, ты же этого не сделаешь?

— Да с чего бы? — поразился дракон.

— А если я попрошу занять место в очереди и подождать меня там?

Илидор вместо ответа сложил руки на груди и уставился на Йеруша выжидающе. Что-то было героически-надрывное в непопогодно одетом, замотанном в ярко-рыжий вязаный шарф драконе, в его заострившихся скулах и воинственно сияющих, нахально-кошачьих глазах.

В общем-то, Йеруш понимал, что спрашивать ни о чём не стоило, он просто оттягивал момент неизбежности и настраивал себя так, чтобы выпустить на волю не слишком много банкирских найловских фокусов. Чтобы только хватило на эту эльфку у входа.

— Ладно. Ладно. Хорошо. Можешь смотреть, если у тебя совести нет, Илидор.

Дракон изогнул разлётистую тёмную бровь как-то нарочито паскудно, подтверждая, что совести у него нет совсем. Но Йеруш уже не смотрел на Илидора. Йеруш ушёл в себя и там тщательно, осторожно, на волос за раз отпускал найловско-банкирский поводок.

Хрупнула-удлинилась шея на расправившихся плечах, гордо уселась на этой шее дурная голова, взгляд заледенел, как лужица воды под неумолимым шагом зимней стыни, расслабился-изогнулся рот, тело вытянулось элегантно-властной стрункой, поднялась к поясу одна ладонь, сложенная в какую-то неповторимую ступенчато-утончённую композицию пальцев.

Незнакомый Илидору важный, исполненный достоинства эльф с лицом Найло величественно шагнул к столику эльфки, и волны-барашки ожидающих людей раздвинулись вокруг него, не помыслив издать хоть звук возражения. И незнакомый Илидору голос, размягчённый до тёплого баритона, величаво сообщил эльфке, что мага сживления Брантона желает видеть Йеруш Найло, и Йеруш Найло изволит говорить с магом Брантоном о Фурлоне Гамере.

Эльфка тут же поднялась из-за стола, быстро закивала, присела в неуклюжем книксе и исчезла за дверью. Илидор, медленно моргая, смотрел на Йеруша, а тот смотрел прямо перед собой, на дверь дома Брантона холодным строгим взглядом, и вся очередь притихла, уважительно молчала, и обращённая к Илидору щека Йеруша медленно наливалась краской.

Их тут же пригласили в дом, эльфка услужливо посеменила рядом, указывая направления и открывая все двери. Из последней навстречу вышел мужчина в добротном замшевом костюме, по виду торговец средней руки, прошествовал на выход, что-то подсчитывая на пальцах.

Брантон сидел в хорошо освещённой комнате, окружённый запахами цветочного воска и сушеных ягод. Мягкие яркие занавески на окнах и плотные ткани с набивным рисунком на стенах, чисто выскобленный деревянный пол, прикрытый плетёными половиками, нагромождение полок, подушек, табуретов, стульев, скамеечек. Хозяин восседал в высоком кресле, одновременно похожем на трон и на пушистое облако, к нему боком обращён был стол, заваленный бумагами, странного вида глиняными посудинами, свистульками, колокольцами и прочей дребеденью.

А сам Брантон выглядел… обычно. Илидор ожидал увидеть балаганщика, достойного занять видное место в цирке Тай Сум, но сидел перед ним обыкновеннейший человек лет двадцати с небольшим. Темноволосый, длинноносый, с аккуратной бородкой-щёткой, в практичной шерстяной одежде, которую мог бы носить ратушный служитель — синяя рубашка с отложными манжетами, коричные штаны, перетянутые мягким кожаным поясом. Разве что на шее болтается амулет на толстой серебряной цепи — осьминог с перьями. Разве что волосы, лежащие на плечах очень уж аккуратными волнами, явственно завиты.

И выражение лица. Таинственное и ободряющее, важное и радостное, словно вылепленное из чьей-то кожи и аккуратно, обстоятельно натянутое на настоящее лицо. Прирастающая, неотделимая маска. Потому что не может быть такого выражения лица у обычного мага двадцати с небольшим лет, которому предстоит проделать ещё очень долгий путь, чтобы дойти хотя бы до тени подлинного мастерства.

На самом деле, это ведь так невыносимо — две трети жизни идти к мастерству, которое, быть может, не принесёт ничего особенно важного. Не принесёт ничего, значимого настолько, чтобы последняя треть жизни окупила вложения первых и лучших двух.

— Вы от мадори Фурлона?

Йеруш предостерегающе наступил Илидору на ногу, но дракон и не думал вмешиваться. Он нихрена не понимал, что случилось с Найло в этом месте, и, строго говоря, маг сживления не был заботой Илидора. Потому он просто старался сохранять непробиваемо-невозмутимый вид, который едва ли имел особое значение, ведь Брантон смотрел только на Йеруша.

— Когда вы в последний раз видели вашего мадори? — спросил Найло скучливо-ледяным тоном, от которого маг непроизвольно вытянулся в нитку.

— Да вот когда мы остановились в Лисках. Я решил остаться, мне нравятся города и вообще настало время закончить обучение. Так я счёл.

— И ваши пути с Фурлоном Гамером разошлись, когда… — требовательно-вопросительная интонация Найло подвисла в воздухе, подхлестнула неспешное плетение речей Брантона.

— Мадори отправился в Сварью. С ним что-то случилось?

— В Сварью? — повторил Найло своим обычным голосом, но всё ещё ничего не понимающий Брантон этого не заметил и поспешил пояснить:

— Сварья — посёлок далеко на юго-востоке, в разливе, там встречаются три реки, действует известный плавучий рынок и вообще хорошая путевая развязка…

— Далеко на юго-востоке, — выплюнул Йеруш, как ругательство. — Ну твою же ржавую кочергень!

Зашипел, съёжился-согнулся, вцепился в свои плечи, круто обернулся к Илидору.

— Ты это слышал⁈ Как это назвать? Он что, издевается, хотелось бы мне знать, или это весь мир издевается надо мной, только что я ему сделал, я же просто… О-о-у-а!

Брантон обалдело наблюдал за явлением Йеруша Найло из шкуры приличного вроде бы эльфа, а потом, повысив голос, перебил:

— Вы кто вообще такие? Вам чего надо?

Поскольку Йеруш шипел и пыхтел, не обращая внимания на мага, за него ответил Илидор:

— У нас дело к Фурлону Гамеру. Мы тащимся за ним уже прорву дней, и каждый раз оказывается, что он недавно был, но снова куда-то ушёл.

— А я-то думал, вы с вестями, — протянул Брантон. — Или, не знаю, нагоняй от него передать хотите.

— Нагоняй бы тебе точно не помешал, — окрысился Йеруш. — Выучиться на мага сживления и сделаться мошенникам, дурить людям головы, позорить имя своего мадори!

В лице Брантона что-то словно лопнуло, с него слетела маска самодовольного проныры и явила открытое, доброе лицо человека, гнусно обманувшегося в лучших своих ожиданиях.

— А что я сделаю, если людям не нужны мои особые умения? — горько спросил этот настоящий человек. — Мне стоило честно подохнуть от голода? Что я сделаю, если людям не нужна истинная магия, ведь она сложна и плоды её часто невзрачны? Люди жаждут яркого волшебства, впечатляющего балагана. Им нужна сытная порция утехи на каждый день, нужен кто-то другой, важный, иначий, кто якобы знает, как нужно жить эту жизнь! Я просто даю им то, чего они желают, и взамен получаю свой кусок хлеба.

— С мяском, — едко бросил Йеруш.

Брантон пожал плечами, и маска таинственной важности снова стала прорастать через кожу его лица. Менялась его лепка, выражение, взгляд, посадка головы и осанка.

— Полагаю, вы желаете откланяться. Вы ведь уже отняли у меня так много времени…

Солнце уже подбиралось к зениту, а значит, «Свистящий гейзер» скоро откроется. Йеруш буркнул, что ему нужно подумать, и ушёл бродить по городу, не давая дракону ни единой возможности задать вопрос типа «Что это было?» или сказать хоть слово по поводу свежеявленной ему ипостаси Найло.

Илидор слёту не смог для себя решить, что думает об этом. Это как если бы у эльфов, подобно драконам, было по две ипостаси. С той разницей, что тело Йеруша оставалось более-менее прежним, хотя и производило впечатление чего-то совсем иного, но Йеруш как-то изменился внутри. Будто в его вывернутом теле исчез сам Найло, уступив место кому-то другому, да, кому-то вроде Ахнира Талая или даже Теландона.

В какой-то миг там, у двери, у Илидора возникло твёрдое убеждение, что незнакомый ему другой Йеруш способен одолеть Теландона, случись им вступить в противостояние убежденной непререкаемости.

Но поскольку Илидор не желал думать про странного сегодняшнего Йеруша, мысли дракона в очередной раз вернулись к кожаному лоскуту с выдвижки, на котором Хардред Торопыга оставил своё послание потомкам.

По всему выходит, что ближайшие потомки ничего не сделали по поводу этого послания, ну а следующие поколения постепенно утратили знания о письменности предков. И был немалый шанс, что спрятанное Торопыгой сокровище — если дракон верно понял тему послания — всё ещё находится там, куда Хардред его упрятал.

Могло спрятанное сохраниться спустя две сотни лет?

Конечно, ценности Хардреда не имеют никакого решительно отношения к золотому дракону, но ведь Клинк заявил, что ему не интересно, о чём говорят руны на кожаном лоскуте. А то, о чём он не знает, его и не расстроит. Правильно?

Илидор прекрасно знал, что неправильно. Но твёрдо решил найти способ дочитать руны. Ведь Йеруш лишился половины университетских денег из-за его, Илидора, идеи, так что будет здорово выдать новую идею — такую, которая вернёт Йерушу деньги.

Он обязан добраться до выдвижки снова, а дальше будет видно. Может, Клинк согласится разделить находку. А может, дракон ошибся, и Хардред написал не «драгоценные камни», а «тяжеленные наковальни», к примеру.

И тогда… Дракон пока не придумал, что тогда. Но в худшем случае всё просто останется без изменений, а в лучшем — у него может найтись решение проблемы или хотя бы его часть.

Йеруш ходил по улицам Лисок долго и бесцельно — чтоб только не быть у спального дома, оттянуть неизбежный миг встречи с Тархимом, однако шаг его сам собой всё ускорялся, и Найло чувствовал, как нарастает в груди нетерпение. Как закладывает уши и жжет пятки от желания предпринять наконец полезное.

Всё прояснить и выяснить. Восторжествовать. Положив самую ржавую и трухлявую кочергу на любые пожелания, которые имеются у других существ к Йерушу Найло и к действиям, которые он предпринимает. Открыто наплевать с шарумарской башни на ожидания и дурацкие правила Тархима. На осмотрительность, к которой призывает Илидор (кто бы говорил вообще!). Плевать на всех, кто объясняет Йерушу Найло, что он должен и чего не должен делать.

Можно сказать, Йеруш сам не очень понял, как оказался у кладбища обезвоженных кварталов. Неогороженная забором балка приветливо распахивала свой зев впереди и внизу, а вокруг не было совсем, совсем, совсем никого.

Восхитительно.

Нет, правда, восхитительно. Никто не маячит, не бубнит, не мешает и не говорит, что ему делать.

— Ты ж пряничек!

Найло подпрыгнул.

Он мог поклясться: только что улица была пуста. Теперь в пяти шагах за ним стояла уже знакомая эльфка в вышитом плотном сарафане, глядела с умильной улыбкой. Протирала миску льняным полотенчиком, смотрела на Йеруша глазами самой доброй в мире тётушки-каннибалки и сюсюкала:

— Пришёл представиться моей доченьке?

— Нет, — буркнул Найло и пошагал прочь, вниз, к балке. Просто так и нипочему, потому что там он ещё не был.

— Как встретишь мою дочечку — помни: будет тебе загадки загадывать да сиськами смущать!

Помимо изучения самой воды, Йеруш попутно немного исследовал её влияние на живых существ. В числе прочего подмечал и несколько раз вскользь упоминал в своих статьях (пока что без исследований — просто как наблюдаемое явление), что недостаток питья негативно влияет на умственные функции. Внимание, память, сосредоточенность, способность выполнять сложные задачи — всё это заметно страдало у жителей тех мест, где начинались проблемы с водой.

Впрочем, Йеруш был крайне невысокого мнения про умственные способности абсолютного большинства живых существ, даже когда чистой воды у них вдосталь. Потому на эльфку даже не обернулся: её диковатое поведение его не особенно удивило и не заинтересовало. Корчей нет, глаза не запали — ну и хорошо.

Над балкой висела ломкая прозрачная тишина, куполом отсекавшая это место от неподалёкого города. Крутая каменистая осыпь, пожалуй, объясняла недоумение Йеруша на тему «Какого ёрпыля это место не огорожено, если в Лисках так любят ворота и стены?». Во всяком случае, сам Найло при спуске дважды чуть не сверзился, один раз оступился и в итоге бесславно съехал в балку на заднице. Посмотрел вверх и не решил, сумеет ли залезть обратно или придётся блуждать до следующего сезона в поисках другого ближайшего входа в город.

Тут не было ни троп, ни дорожек, не встречалось ни птиц, ни зверья, зато чем дальше Найло шёл, тем более влажной становилась почва и отчётливо сырел воздух. В какой-то миг, проведя ладонью по волосам, Йеруш понял, что они влажные. Во всяком случае, в балке никакого обезвоживания нет. Скорее даже тут избыток воды, и, кажется, среди тех кустов поблёскивает…

Пруд. Его неровно скошенная чаша подобна чьему-то логову, подумал Найло обеспокоенно, очень уж заботливо окружают его камыши, осины, вербы, а на дальнем крае устроено что-то вроде навеса или пещеры, а может, даже маленького домика. Пруд невелик, но на него наползает дымка, и там, на дальнем конце пруда, она настолько густа, что может спрятать, кажется, что угодно.

Или кого угодно. Вцепившись в свои плечи, Йеруш смотрел, как некто идёт к нему через дымку с противоположного края пруда.

Сначала казалось, что он снова видит настырную эльфку, которая называет его пряничком и грозится дочкой на выданье, но, вглядевшись в туманную дымку, Найло понял: нет. Разумеется, не она, тут и не может быть той эльфки. Из надводной дымки к нему идёт-скользит юная и совершенно незнакомая человеческая девушка.

Она медленно бредёт по колено в воде, словно не ощущая холода, прижимает к груди охапку сухих камышиных стеблей. На ней только лёгкая сорочка, облегающая округлое тело, складки обрисовывают движения бёдер и плеч — довольно призывные движения. Подол оканчивается выше колен.

Мурашечное ползёт по шее Йеруша, когда он смотрит на эту девушку — как она идёт, почти не тревожа воду плесками, вроде не чувствуя никакой неуютности от позднеосеннего холода, движется расслабленно и неспешно, с нечеловеческой какой-то пластикой, словно в её теле нет костей. С непонятной жадностью смотрит на эльфа — точно видит нечто очень-очень жданное и при том достаточно тупое, чтобы не бежать.

На миг закладывает уши, перед глазами плывёт, Йеруш зажмуривается — а потом звон в ушах и рябь в глазах пропадают, девушка выпускает из рук охапку камышей, выходит на берег из надводной дымки, и у Йеруша перехватывает дыхание. Это не человеческая женщина, а молодая эльфка. И отчего ему казалось, будто тело её округло, а лицо — незнакомо?

Очень даже знакомо. До мельчайшей чёрточки, до каждой едва намеченной улыбчивой складочки в углу рта и веснушинки на щеках. Знаком каждый завиток тёмных волос, выбившийся из перекинутой на плечо косы, и вплетённая в неё голубая лента.

Вторая лента хранится в красном замшевом конверте.

На краю сознания шевельнулась мысль, что довольно глупо сейчас замирать столбом, но Йеруш понятия не имел, какие тут могут быть разумные действия, потому просто стоял и смотрел на эльфку, и взгляд его сделался необычно расслабленным, мягким, словно оглаживающим её лицо и тело. Йеруш понимал странность её появления здесь — но не врут же ему глаза, на самом деле! Он знает её, он тысячи раз видел эти грациозные движения, эту улыбку уголком рта и весёлую прищуринку жёлто-зелёных глаз.

Она остановилась в шаге от него, глядя на Йеруша снизу вверх, и он неосознанно подался ей навстречу.

Этот запах он тоже знает: душистая вода с вытяжкой из травы-кислянки и красного яблока. И едва уловимо — канифоль, ведь Бирель всенепременнейше влезает пальцами в чернила, когда что-нибудь пишет. Йеруш закрыл глаза и сделал ещё один медленно-ненасытный вдох. Трава-кислянка и сочное красное яблоко — запах из прежней жизни, из наполненных и быстротечных студенческих лет, когда будни были существенно проще, а вода, кажется, несколько мокрее…

— Ты скучал?

Он открыл глаза.

— Временами.

Улыбаясь уголком рта, она стояла перед ним, чуть покачиваясь из стороны в сторону, заложив руки за спину, и с каждым покачиванием всё сильнее наклонялась к Йерушу, а он наклонялся к Бирель, и наконец она уткнулась носом в его шею, а он обхватил её за талию и плечи.

Она была тёплой, как будто не стояла в одной тонкой сорочке посреди осеннего холода. И дыхание её было тёплым. Бирель что-то тихо сказала, жарко дохнув ему в ключицу — Йеруш не разобрал слов, он гладил Бирель по спине, по плечам, тёрся щекой о её волосы, и в ушах у него шумело.

Она обхватила его обеими руками, с нажимом провела пальцем по позвонкам — словно поток горячей воды пролился по хребту, лаская, щекоча и причиняя боль одновременно, и Йеруш непроизвольно дёрнулся. Бирель засмеялась — её тело мелко дрогнуло под его руками, прижалась к нему, дотронулась губами до ямки под шеей в почему-то расстёгнутом вороте куртки. Дотронулась слегка, но это оказалось больно, а потом ещё больнее, и Йеруш снова дёрнулся, попытался отстраниться — она прижалась крепче, словно стремилась втереться в его тело, сцепила на его спине неразрываемое кольцо тонких рук, и от её губ в грудь и живот Йеруша стали изливаться волны леденящего жара, накатами, волнами, приливами.

— Ты что де…

Бирель содрогнулась с каким-то стоном-всхлипом, стиснула его так, что нечем стало дышать, и ошеломлённый Йеруш Найло вдруг совершенно ясно понял, что она действительно пытается втереться в его тело, и расходящиеся от её рта волны жаркого холода лишают его сил и желания противиться, а её губы у него под горлом — как и прикосновение к позвоночнику, ласкают, щекочут и причиняет боль одновременно.

Йеруш наконец сообразил, что Бирель… что это существо его кусает.

— Да ёрпыляйся ты шпынявой кочергой захухрой жвары!

Оно с визгом отлетело шага на три, словно от удара, замерло на корточках у кромки воды. Йеруш трясущимися пальцами дотронулся до ямки под своей шеей, между двух косточек, нащупал горящую болью рану. Чувствовал, как кровь бежит из неё по груди, впитывается в ткань рубашки.

Вампир в своём истинном обличье сидел у воды, жадно подрагивая окровавленным ртом, щупал воздух толстым раздвоенным языком, искал источник тепла или звука. Зеленовато-бурое приземистое тело — нагое, бесполое, лицо пустое, безглазое, с тёмными провалами ноздрей и маленьким острозубым ртом.

От мысли, что он обнимал это и позволял этому прикасаться к себе, Йеруша затрясло в ознобе. Кровь текла, и вампир чувствовал её — дёргал языком, подавался вперёд всем телом.

— Рассандаль твою шпынявость через ёрпыльную жварь, — вибрирующим голосом выдал Найло нечто не вполне вразумительное, плохо согласующееся с правилами синтаксиса и физиологией известных ему двуногих существ, однако вампир проникся, снова жалобно вскрикнул и с плеском отпрыгнул в воду.

Йеруша раздирали страх, омерзение, ярость, боль, ощущение абсолютной нереальности происходящего, и кровь всё текла по груди, и холод впивался в его тело, а сознание, не в силах осмыслить разом всю эту чехарду, выбросило наверх самую дурацкую из мыслей: «Надеюсь, никто не видит, каким идиотом я сейчас выгляжу». И от этой мысли, от ошалелости и облегчения, что вампир не нападает прямо сейчас, у Найло неожиданно вырвался нервный смешок. Потом ещё один, ещё один, а потом Йеруш согнулся от приступа смеха, который никак нельзя было остановить, можно было только переждать, когда рту перестанет быть смешно, когда тело закончит конвульсивно биться, слёзы прекратят выливаться из глаз и снова можно будет вдохнуть полной грудью…

Когда Йеруш наконец разогнулся, оказалось, что смех стал для нечисти последней каплей — вампир скрылся не то в воде, не то в надводной дымке, и даже следа после себя не оставил.

Вскоре после заката в кухонную дверь уже почти привычно поскрёбся Йеруш Найло, погружённый в мантию с глубоким капюшоном.

— Я ненадолго. Мне нужно немного посидеть и подумать там, где доставать никто не будет. В спальном доме меня точно будут доставать.

На вопросительный взгляд Илидора Ундва лишь махнула полотенцем: иди, дескать, что ж теперь. Дракон отвёл Йеруша в дровяльню, уселся на топчан.

— Ну давай, Найло, удиви меня. Что произошло?

— Ах тебя удивить⁈

Йеруш вынырнул из омута своих мыслей и вскинулся, влепился в поленницу затылком, зашипел от боли.

— Удивить тебя. Я попробую, дракон, да! Попробую, а ты скажи: это достаточно сильно тебя удивляет, или мне попозже прийти?

Рванул на себе куртку, ушибившись об поленницу снова, на сей раз локтем. Илидор прыснул.

— Я не знаю что ты собираешься мне показать, Найло, но можешь раздеваться с меньшим пылом? Тут не очень много места для твоих грандиозных заносов!

Швырнув куртку на топчан рядом с драконом, Йеруш оттянул горловину мантии.

— Вот!

Илидору вмиг расхотелось шутить: под горлом у Найло обнаружился припухший кровоподтёк с отчётливыми следами зубов. Дракон подался поближе, чтобы рассмотреть укусы в неярком свете лампы — судя по всему, зубы были тонкие, короткие и очень острые, словно два загнутых шила. По плечам Илидора медленно-медленно поползли мурашки.

— Твою кочергу, Найло. Ты что, подрался с какой-то нечистью?

Йеруш кивнул.

— Серьёзно? — поразился своей верной догадке дракон. — Тебя правда укусила неведомая хрень⁈

Ещё один кивок.

— Ты что, попёрся один туда, куда не должен был ходить? Ты совсем идиот, Найло? Ты зачем подпустил к себе какую-то тварь, как вообще её зубы оказались у тебя на горле, Найло, ну твою кочергу! Ты собирался её отыметь, или что? Эй, эй, Найло, что с твоим лицом? Ладно, не отвечай, мне плевать, какого хрена ты собирался делать с нечистью. Просто скажи: ты её запинал? Да? И она сбежала? Ну здорово. Кто бы мог подумать, что ты способен не только орать и дёргаться! А ты не заразился чем-то вроде бешенства? Я имею в виду, тебе и своего вполне достаточно…

— Я не знаю! — Перебил Йеруш поток драконьего сознания. Оскалился, зашипел, и лампа дрогнула в руке Илидора. — Надеюсь, у неё в пасти не было трупного яда или ещё какой заразы.

Илидор наконец осознал, что ощущает несвойственное для себя стремление бегать по стенам и орать, расправил плечи, повёл головой туда-сюда, заговорил медленнее:

— И теперь эта нечисть бегает по городу, я правильно понимаю?

— Уже нет. Это долгая история про замороченную башку эльфской тётки. У меня нет ни сил, ни времени её пересказывать, тем более что новости сами скоро прибегут в харчевню и ты всё узнаешь. Я нашёл причину обезвоживания на востоке, а попутно нашёл болотного вампира, который всё это устроил, и теперь Тархим должен отдать мне кучу денег и на пару лет стать моим рабом, так мне думается, — а впрочем, нет, мне так не думается, ведь на кой шпынь мне такой самодовольный раб?

— Ладно, — Илидор потёр пальцами виски. — Я мало что понял, но это нормально, когда тебя несёт, то есть примерно всегда. Нужно показать тебя аптекарю. А то вдруг ты сейчас начнёшь помирать, а я без понятия, что с этим делать, и твой труп на кровати мне вообще без надобности. Сюда, в харчевню, по вечерам ходят не только новости, а ещё и аптекарь, и травник, давай спроси их…

— Спрошу, — согласился Йеруш и полез обратно в куртку. — Только позднее. Ты видишь, я совсем не похож на труп, мне не нужно бежать к аптекарю сей миг! А вот что мне сейчас нужно — так это встретиться с унылым бездарем Тархимом и забрать у него мои деньги. Не смотри на меня так, дракон, я не в силах ждать до утра! Я лазил по затопленным лощинам, я видел живого вампира, этот вампир меня обманул в самых светлых чувствах, понимаешь, мне теперь прямо больно их чувствовать, и укус этот болит знаешь как? Я пострадавший от нечисти эльф! Мне нужна немедленная компенсация за страдания! Иначе какой смысл во всей этой жварной шпыни, хотел бы я знать⁈

Илидор толкнул дверь ногой, выразительно поглядел на тёмную улицу, помахал лампой. Йеруш насупился, накинул на голову глубокий капюшон мантии.

— Ты точно хочешь идти за деньгами один? Вот в эту темень, полную нечисти и злобных людей? Я ведь не могу сейчас с тобой…

— Да ты мне нянька разве? — дёрнулся Йеруш, ахнулся о поленницу локтем и зашипел. — Ты мне дракон, понятно? Я не собираюсь…

— Всё, всё, — отмахнулся Илидор и ещё одним пинком растворил дверь пошире. — Иди один снова, мне-то что? Только не прибегай сюда жаловаться, если тебя там опять покусают, ясно?

Как и предполагал Найло, новости докатились в харчевню довольно быстро. То один, то другой человек рассказывал, пуча глаза и размахивая руками, как в восточной балке нашёлся о-отакой отстойник упёртой из колодцев воды. Ила на дне — во! А в отстойнике, сталбыть, болотный вомперец засел. Глаз — во! И клычищи!

Поймать его, канешным делом, не поймали, да и не ловили, но спешно стянутые по тревоге стражие его сами видели. И не просто видели, а очень даже нагляделись. Вомперец вился вокруг всё время, пока стражие засыпали землей отстойник и громко распевли непристойные частушки, чтоб вомперец не подобрался ближе. Тот и не пытался, дурной он, что ли — на толпу стражих лезть, но вился на границе светотени, вызывающе белея голыми боками, и шипел злобно.

Да и до сих пор, говорят, шипит то здесь, то там даже внутри города, если, конечно, не чудится.

Выход в балку огородили наспех собранным забором из завалявшихся на складе деревяшек и повесили на него фонари. Из ратуши спешно спустили указание поддерживать в городе достаточную освещённость даже в самое сонное время ночей, до самого зимнего солнцеворота. Городским фонарщикам велено участить обходы и не допускать, чтоб пламя в фонарях тухло, ни на каких улицах, даже в Глухом квартале, в котором фонари неожиданно повесили, изрядно озадачив обитателей этой дыры.

Эльфку, замороченную болотным вомперцем, пока поместили в узилище, но утром, верно, отпустят. Поскольку непонятно, что с ней делать и чего с неё взять, ведь заморочилась она не по своей воле и не по злому умыслу.

Но вомперец, может, и не убежал вовсе, а просочился на какую-нибудь из улиц и поселится теперь в колодце или же в корыте для скота, добавляли посетители харчевни. Так что бдительность ослаблять нельзя ни в коем разе, потому как вомперец тот, по всему ясно, старый хитрый пройдоха и, опять же, глаз у него — во! Так что даже в городе и при ярком свете нельзя ослаблять внимательность до самого зимнего солнцеворота. И за это непременно нужно выпить.

Главное, что вынес из всего этого Илидор — Найло действительно должен был получить свои деньги и, видимо, пришло им время уходить из Лисок. Фурлона Гамера тут нет, делать в городе больше нечего… А значит, хоть ты тресни, дракон, но до полуночи ты должен попасть в выдвижку и дочитать Хардредово послание.

Причём нет смысла просить Клинка этому поспособствовать. У того случится разрыв пятки, если Илидор заговорит с ним про Хардреда ещё раз.

Посетители сегодня не засиживались долго, одни только Касидо и Кунь Понь привычно засели за своим любимым столом с заката да налегали на пиво с сушёными рыбами.

Поздно вечером появился Хорёк. Поначалу вёл себя тихо, но скоро к нему подтянулись приятели — уже виденные Илидором стражие, и компания начала весело что-то обсуждать, наливаясь вином. Судя по всему, эти тоже решили остаться надолго, и дракона это раздражало, хотя что ему за дело. Просто морды у них сегодня были наимерзейшие, прямо как у Куа, когда ему удавалось сотворить какую-нибудь гадость, и дракону неистово хотелось стукнуть лбами этих троих.

Натаскав дров и воды Ундве, Илидор вытащил дровяную корзину в зал и обнаружил, что Касидо и Кунь Понь усадили за свой стол Клинка. Холодея ладонями, Илидор тащил корзину к камину и думал, что вот оно — лучшее время почесать своё изрядно изнемогшее любопытство и пробраться в выдвижку без позволения хозяина, который так удачно сидит к ней спиной.

Илидор сможет. Прямо сейчас. Он станет очень наглым и очень незаметным драконом и прочитает послание Хардреда. Потому что какой, спрашивается, кочерги.

От углового стола, где сидел Хорёк, грохнуло хохотом, и дракон вздрогнул, корзина съехала набок и больно впечаталась ему в ногу.

— Не, ты видал его рожу, видал? Аха-ха! Аха-ха-ха-ха! — заливался один из стражих.

— За деньгами он пришёл, ага-га, ага-га-га-га! — Хорёк стучал кулаком по столу. — Во лопух!

— Даж жаль, што он такой дурила, — спокойно пробасил второй стражий и степенно отпил из своей кружки.

Его друзей это отчего-то развеселило ещё больше.

Текучая тень скользнула по стене — Илидор направился к выдвижке. В зале громко, шумно и суетно, твердил он себе. Никто не обратит на меня внимания.

Колени предательски слабли.

— Не-ет, дружище Клинк! Так не выйдет!

Травник Кунь Понь обращался к гному, но смотрел на аптекаря Касидо и ему же грозил широким полуобглоданным хвостом сушёного карася. Касидо сидел, подбоченясь и глядел на Кунь Поня, надувая щёки. Бордовая шёлковая рубаха с широкими рукавами казалась аптекарским знаменем, в которое Касидо замотался для пущей важности.

В этот день, полный волнующих событий, Клинк наливался пивом наравне с гостями.

На Илидора никто не обратил внимания, даже когда он снял с крюка на стене одну из ламп.

— А как он в канцелярию рвался, ага-га, ага-га-га-га!

Очень тихо, очень медленно, хотя шумящая в ушах кровь требовала перейти на рысь, Илидор двинулся к двери. Выставочный засов грюкнул, Илидор на миг мимовольно втянул голову в плечи, но никто на него так и не посмотрел.

— Не-ет, Клинк! Совет Касидо хорош не для всякого применения! Подходит это средство только пациентам с сухим и твёрдым телом! Пациентам же с плавными телесными контурами…

Хорёк и его дружки снова расхохотались. Илидор тихо притворил за собой дверь.

В дрожащем жёлтом свете лампы выдвижка казалась величественным и давно заброшенным пьедесталом, подготовленным для статуи предка, какие гномы Гимбла ваяли из цельных кусков мрамора. А со стен непременно должны были смотреть гигантские лица великих гномов прошлого — гимблские мастера выбивали такие лица прямо в скальной породе над городом.

Илидор подошёл к выдвижке, и свет лампы сломался в линиях рун, вытравленных на кожаной хоругви: «Готовьтесь, свободные гномы северных подземий: скоро нас позовут на последнюю битву этого мира!».

Тишина звенела. Тишина требовала ответа: зачем потомок побеждённых драконов пришёл к месту, которое хранит память гнома, одного из победителей?

«Скоро нас позовут на последнюю битву…»

Илидор помотал головой. Едва ли Хардред Торопыга сражался в войне с драконами. Был в подземьях в то время — да, а чтобы сражался… Кочерга его знает, где Торопыга раздобыл ту кожаную тряпку и зачем нанёс на неё знакомый всякому гимблцу призыв, но на настоящих гномских хоругвях и знамёнах никаких рун не травили. Во всяком случае, на те знамёна и хоругви, которые Илидору доводилось видеть в Гимбле, были нанесены только отрядные знаки. И дракон повидал их немало: у городских и приглубных стражих, в хранилищах векописцев, в харчевнях и гильдийных цехах.

На настоящих гномских хоругвях не травили надписей, но откуда об этом знать жителям людского городка Лиски в надкаменном мире, далеко-далеко от северных такаронских подземий?

Едва взглянув на хоругвь, Илидор пошёл к единственному интересовавшему его предмету — кожаному лоскуту.

Да, Хардред был тем ещё прохиндеем, и в его прохиндейство хорошо укладывалась история про поддельную хоругвь, самовлюблённую выдвижку, лихой морской разбой и пиратский клад. И о его потомках — приличных гномах, которые не желали знать никаких подробностей про своего непоседливого предка. Сгинул вдали от дома — и ладно. А так мы, конечно, к нему со всем почтением.

Тишину проткнул грохот: в зале что-то свалилось со стула и пьяно возорало.

Илидор очнулся и осознал, что смотрит на слегка смазанные руны, гласившие: «…или пусть забудется моё имя — Хардред Торопыга и…» здесь непонятно, но, видимо, «затупится моя секира»… Кровеплюйка? Кровопийца?

Илидор не ошибся: на тряпице-кожице Хардред написал о кладвище, или, как говорят гномы, потайке — месте, где спрятал драгоценные камни, в которые обращал монеты и вещички, собранные в набегах и странствиях. Описание кладвища — путаное, не все руны знакомы Илидору, не все он может прочитать и совместить в сейчашнем волнении, ясно лишь то, что место это существует и находится оно в море.

Сохранилось ли кладвище спустя двести лет? Взгляд дракона скользит по рунам, но голова отказывается вчитываться в них, голова играет огненными сполохам возбуждения — тайна, старый клад, возможность решить задачу Йеруша в упоительном приключении, которое сулит столько нового, неизведанного, непощупанного прежде; и тоненькой ниточкой мечется меж этих сполохов осколок рассудительности, который верещит: в любой момент Клинк Скопидом может подняться из-за стола, подойти к выдвижке и увидеть, что засов открыт, нужно бы немедленно сливаться отсюда!

Но руны манят, шепчут, изгибаются в неровном свете лампы, отсветы ломают тени, пляшут на доспехе и сероватом булыжнике в соляных разводах, на обломке большого ключа и огромном клыке, подобном медвежьему, на пустом затасканном кошеле с нечитаемыми, затёртыми рунами, на прочем барахле, которое то ли принадлежало когда-то Хардреду, то ли просто создаёт наполненность выдвижки.

Сквозь сполохи восторгов и возбуждений в голове Илидора то и дело прорывались ещё ошмётки холодной рассудительности, бубухали в виски дельными вопросами. Много ли ценностей буйный гном не успел прогулять, пропить, прокутить? Надо думать, ещё что-то он передавал тогда своей семье, живущей в Лисках. Сколько драгоценных камней он мог собрать в своём кладвище-потайке, и что это за камни?

Положим, если вот эта чёрточка — часть руны ист, а не трещина на коже, то в кладвище Хардреда около двух десятков драгоценных камней. Сколько это может быть в деньгах и в костюмах для подводного плавания? Сохранилось кладвище или его давно уже смыла вода, или нашли и разграбили люди моря? Как быть с тем, что к нему, Илидору, эти ценности не имеют решительно никакого отношения? Хардред оставил указания для своих потомков, а вовсе не для какого-то дракона, который забредёт в город спустя двести лет!

Илидор так увлёкся разгадыванием полурасплывшихся рун, что даже не услышал, как открылась дверь.

— Ты какой кочерги тут делаешь? — взрокотал Клинк Скопидом.

Изнутри Йеруша разрывало на части негодование, чувство мощнейше ущемлённой справедливости требовало немедленного отмщения и воздаяния, — и в то же время снаружи, извне, из безумного рехнувшегося мира давили на Йеруша ужас и беспомощность, от которых леденело в животе.

Он оказался совершенно один посреди холодного, злого, враждебного мира, у него не было никаких способов повлиять на эту глухую враждебность. Реальность поломалась и грозила поломать Йеруша Найло, а он и прежде-то был не особенно целым.

Он сидел на кожаной котомке, за спиной его мрачнели запертые городские ворота и высоченная стена, рядом стоял маленький дорожный рюкзак. Большой остался в спальном доме. Йерушу даже не позволили забрать все вещи, когда вышвыривали его за городские ворота с наказом больше никогда не возвращаться в Лиски, больше не сметь омрачать покой горожан своими «позорными наветами, подозрительными познаниями в чём ни попадя и непостигаемой связью со всяческой нечистью».

Очень странным сочли в городской канцелярии тот факт, что Йеруш Найло обнаружил в городе болотного вомперца, тварь зело хитрую и в города обычно не ходящую. Наверняка Йеруш Найло просто знал, что она там. Вернее всего, сам же ее и приманил, как-то затащил в Лиски — быть может, приволок в своём огромном рюкзаке. Гнусно втёрся в доверие к добрым горожанам, подвергал их опасности, играл на их страхах, жаждал получить денег и славы, а может, даже должность при городском совете!

Хорошо, что зауряд-ревнитель Тархим, повышенный теперь до полного ревнителя, раскрыл коварный план Йеруша Найло. И теперь пусть Йеруш скажет спасибо, что ему позволяют убраться поздорову из этого почтенного города, не накладывая на него повинных выплат, не запирают в казематы, не тащат на судилище, не рубят головы. Исключительно потому, что подобные мероприятия повлекли бы за собой многие хлопоты, включая необходимость списываться с неведомым Университетом в далёких эльфских землях. Словом, пусть Йеруш Найло убирается из города, пока городские власти не передумали просто выставить его за ворота и воспретить возвращаться.

Тархим смеялся, когда Йеруша гнали из города.

— Как там учёные за твоим плечом, сильно помогли? — издевательски бросил в спину напоследок, когда уже почти захлопнулась воротная калитка.

Никаких денег, разумеется, Найло не получил и вообще ничего не получил, помимо жесточайшего унижения. А потерял множество всего, включая последние собственные деньги и целый рюкзак вещей, нужнейших в работе и странствиях. Потерял кураж и убеждённость в своей способности как-нибудь выкручиваться из передряг. И веру в хоть какую-то справедливость, честность, упорядоченность этого мира.

Незримо стоящая за плечом череда великих учёных, разумеется, никак сейчас не помогала.

Список мест, куда мне запретили возвращаться, стал длиннее списка мест, где меня не попытаются избить. Может, и правда было бы лучше, стой за моим плечом семья? Будь у меня нелюбимое, но прочно определённое в мире место, с которым мы взаимно должны друг другу?

Йеруш сидел один за городскими воротами в непроглядной темноте, на холодной обочине, в заброшенности. В его ушах стоял смех Тархима, голову разрывали на кусочки бессильная ярость, детская обида на чужую подлость, растерянность и страх. И голоса, голоса в голове. Они, кто бы сомневался, раздухарились и вскоре стали такими громкими, что заглушили смех Тархима. Голоса в голове кричали, кричали, кричали о том, что у Йеруша никогда не могло ничего получиться. Он ни разу в жизни ничего не смог сделать правильно. С рождения до сего дня он жалкий, никчемный, нелепый, неудачный, вечно разочаровывающий Йер.

Но если бы за его плечом стояла семья, то даже будучи жалким и нелепым, он бы не оказался один в столь унизительной безысходности.

Найло взвыл, зажмурился, вцепился в свои волосы.

Как его и предупреждали, в конечном итоге он остался в оглушительном одиночестве и ни с чем, притом произошло это довольно быстро. Сколько времени минуло с той ночи, когда он вылез из окна родительского дома и отправился к стоянке ночных экипажей — шесть лет? — и вот он уже потерпел крах.

На всех направлениях. Во всех начинаниях.

Стиснув стальными пальцами предплечье Илидора, Клинк оттащил его в просторную вещную кладовую, где дракон прежде не бывал. Илидор думал, что в кладовой припрятан семейный боевой молот, которым его сейчас попытаются сокрушить, и вообще чувствовал себя до крайности неловко.

В кладовой жили запах пыльных тканей и небольшой кособокий стол. Множество лавок и табуретов составлены друг на друга под длинными стенами, на короткой — ряды полок, прикрытых плотными полотняными занавесями.

Клинк усадил дракона за стол, уселся сам и потребовал объяснить, какой кочерги происходит.

— Я-то с сам-начала понял, что не так ты прост, — буркнул вдобавок, сложил руки на груди и вперился в дракона хмурым взглядом из-под кудлатых бровей.

Любой гном из подземья просто снёс бы голову тому, кто без спроса пролез к нарочно запертым вещам, но гномы, двести лет живущие среди людей, имели гораздо более мягкие нравы. К большой удаче Илидора. Или Клинка.

Дракон прочистил горло. Смотреть на Скопидома было совестно, потому Илидор начал говорить, не поднимая глаз:

— Когда Хардред Торопыга вышел из Такарона, он пытался стать торговцем. Но что-то пошло не так и спустя пару лет он уже пиратствовал в южных морях. Сменил несколько кораблей и купил штук двадцать драгоценных камней. Не то спрятал, не то собирался их спрятать в южном море, на одном удалённом острове.

Клинк молчал, покачивался на табуретке, утопив бороду в груди, смотрел на Илидора. Дракон от досады хотел было добавить, что доспех и оружие с выдвижки никогда не нюхали подземий, но не набрался для этого окаянства. Сказал другое:

— Сначала мне было интересно посмотреть на выдвижку, а теперь мне интересно посмотреть на Хардредово кладвище. Но ты не особо был расположен про это говорить. Где-то на уровне «Заткнись нахрен, Илидор».

Скопидом буравил дракона глазами и пожёвывал губу. Похожим образом вела себя Корза Крумло, когда Илидор был драконышем: узнав о каких-то проделках или шалостях, она усаживалась напротив, требовала немедленно ей всё рассказать, а потом молчала, молчала, смотрела и молчала до бесконечности. Из-за этого драконышам казалось, что Корза знает больше, чем они уже сказали, и они признавались в новых и новых проказах под этим выжидающим немигающим взглядом.

Илидор сложил руки на столе, сцепив в замок пальцы, и стал смотреть на Клинка. Всё в чем имело смысл повиниться, он уже сказал, пусть Скопидом теперь хоть до полуночи молчит. В полночь ему харчевню закрывать.

— Ундва хорошо о тебе говорит, — наконец изрёк Клинк. — А Ундва к работникам строга. Трогбард говорил о тебе хорошо, а Трогбарду трудно прийтись по душе. Ты можешь читать старые гномские руны, которых никто из гномов Лисок давно уж не упомнит.

Илидор молчал. Скопидом внимательно рассмотрел его сцепленные в замок пальцы и воткнул испытующий взгляд в посеребревшие глаза. Тягуче, словно покачивая каждое слово на языке перед тем, как выпустить его в мир, Клинк проговорил:

— Кто ты, в кочергу, такой? Я хочу знать.

Дракон глаз не отвёл, не разомкнул стиснутых пальцев. Медленно качнул головой.

— Нет. Не хочешь.

— Ну, — Клинк на миг надул щёки. — Тогда я не хочу с тобой дальше говорить про писанину Хардреда Торопыги. Из ответного наплевательства.

— Из наплевательства я мог бы просто стащить этот лоскут и уйти! — с досадой выплюнул Илидор.

Клинк Скопидом, всё так же глядя на дракона в упор, медленно качнул головой.

— Нет. Не мог бы.

Илидор скрипнул зубами. Клинк ещё долго сидел, смотрел на него, о чём-то размышлял, пыхтел и сопел, выдыхая запахи крепкого пива и копченого сала.

— Ты не мог бы украсть. Ведь Ундва хорошо говорит о тебе и Трогбард говорил о тебе хорошо. И ты знаешь не одни только старые руны, нет. Ты знаешь ещё того, кто тебя им учил. Ты знаешь многое, про что не сказал бы ни мне, ни Ундве, ни Трогбарду. Быть может, самому себе бы тоже не сказал.

Гном тяжело поднялся на ноги, впечатал кулаки в столешницу и опёрся на них.

— Ты сильнее, чем кажешься, глаза у тебя нелюдские, умеешь читать гномские руны, а мои дети тебя приняли за кого-то навроде родича. Дай-ка подумать, хм, хм.

Огромным усилием воли Илидор не отвёл взгляда и заставил себя дышать ровно. Клинк отвернулся первым и вперевалку неспешно пошёл к настенным полкам. Неспешно откинул закрывающую их ткань, завозился там, и голос его стал звучать глуше.

— Не украл бы ты ничего, Илидор. Это я верно знаю. А вот отправишься ль ты в море без моего позволения — это не знаю. Это, так я мыслю, ты отчего-то можешь. Ты знаешь, что мне наследство Хардреда ни к чему, но ты ж не из той породы, что охотится за чужим добром и хватает плохо положенное. Зачем тебе те ценные каменья? Сокровищницу собираешь?

— Не мне, — признался Илидор неохотно. — Они помогут одному эльфу. Камни нужны для научных изысканий, которые ему поручили другие страшно важные эльфы. Изыскания тоже страшно важные. Для него это, считай, дело чести, притом дело срочное, и срок уже идёт.

Клинк на мгновение обернулся, прекратив шуршать и звякать чем-то на полках.

— Тот эльф, что приходил ввечеру тогда? А он тебе кто?

— Он мне заноза в загривке, — с чувством ответил Илидор.

Клинк Скопидом одной рукой задёрнул ткань, снова закрыл настенные полки. Второй рукой он прижимал к боку набор для письма: чернильницу, перья, несколько кожаных лоскутов и листов бересты, тряпочки, ножички, каменную песочницу.

— Вот. — Подошёл вперевалку, разом сгрузил всё добро на стол перед драконом, и тот успел схватить пыльную чернильницу, чтобы не упала набок. — Можешь сделать списку с рун Хардреда.

Илидор поднял на Клинка недоверчиво-вопрошающий взгляд.

— Если доберешься до места, что он указал, если там чего отыщешь — забирай всё барахло себе или, хочешь, раздай кому или в море утопи. Мне этого наследия не нужно, я от своих слов не отступаю. Да и не верю я, что Хардред спрятал ценности, наверняка вся его писанина — пустое бахвальство, то есть, э, я хочу сказать, наверняка это были лишь планы, мечтанья, вот чего я хотел сказать. Быть может, и собирался Хардред разбогатеть и спрятать клад, быть может, и хотел, да наверняка не было у него никаких ценностей и не было такой удачи, чтоб надёжно их схоронить в верном месте. Поскольку жил Хардред Торопыга странно и помер невесть где, а потому не верю я, что шла с ним рука об руку какая-то удача. Не дело гному по свету мотаться, и думаю я, да, вот знаешь, ещё я думаю, потайка Хардреда, даже будь она впрямь на свете, не принесла бы счастья моей семье. Такая уж уверенность есть у меня, и всё тут.

Илидор медленно гладил запылённый бок чернильницы. Жидкости в ней плескалось совсем чуть.

— Условий у меня будет два, — Клинк опёрся могучими руками на столешницу и на неё же возложил живот. — Если решишься искать чего-то по Хардредовым рунам и будешь кому-то про это говорить — не моги называть имён. Ни его имени, ни моего, ни детей моих, ни харчевни, ни города. Это первое. А вот второе. Если я ошибаюсь, если отыщется у Хардреда кубышка и найдёшь ты там какую ценность и продать надумаешь — продавай гному, никому иному. Торговцу, оружейнику, кузнецу, старьевщику — мне без разницы. Но чтобы гному. Больше никаких условий тебе не ставлю, но эти два исполни непременно. А если ты их нарушишь, Илидор, если снебрежёшь моими словами и отступишь от сих условий, то да услышит меня камень…

Голос Клинка расширился, загудел, и в горле дракона эхом взрокотало низкое рычание. Клинк осёкся, посмотрел на Илидора, моргнул. Покивал.

— Ты не отступишь. — Помолчал, жуя нижнюю губу, и в сердцах добавил: — Один отец-Такарон знает, как я это понимаю. Но понимаю верно: ты сделаешь, как я сказал, всё исполнишь, Илидор. Кто бы ты ни был, откуда бы ни пришёл. Ты прав в том, что я не хочу этого знать. Не хочу знать, почему тебе верят Ундва и Трогбард. И отчего я сам тебе выболтал больше, чем своим соседям за последние двадцать лет.

Вероятно, это конец, говорил холодный голос в голове Йеруша, и через него пробивались отзвуки смеха Тархима, а за спиной нависала и давила городская стена — чернейше чёрного, мрачнее мрачного. В этом бесконечном унижении и безнадёжности Йеруш Найло, возможно, даже не переживёт этой ночи, такой бесконечной, сырой, холодной, беззвездной. Ему некуда, не с чем, незачем больше идти, его бестолковый, никчемный, напрасный жизненный путь закончится именно так, как и должен был закончится, — нелепо, унизительно, разрушительно, именно так, как все эти годы предрекали голоса в его голове. Маленький жалкий ручеёк иссох, иссяк, испарился, причудился, потому что его никогда не было. Он выдумал сам себя. Он никогда не мог добежать до моря.

Найло раскачивался из стороны в сторону, сильно зажмурившись, то и дело дёргал головой, словно очумелая слепая птица. Ночной холод заползал под его капюшон, под рукава, леденил, омертвял.

…Как-то раз, во время их с Илидором путешествия, в ответ на походя брошенное замечание Йеруша о каком-то совершенно пропащем бродяге Илидор сказал:

— Нельзя продолбать свою жизнь полностью. Непременно останется что-нибудь на донышке.

— Это какая-то драконья мудрость? — огрызнулся тогда Йеруш.

Теперь он вдруг вспомнил слова Илидора и неистово захотел в них поверить. Схватиться за соломинку этих слов последним рывком своего неистового, опустошённого, поникшего разума, выбросить из головы издевательский смех и обвиняющие голоса.

Что осталось на донышке его жизни после череды неудач, глупых и недальновидных решений, чужой подлости, собственной дурости? Йеруш очень старался, но никак не мог понять, что же у него осталось. Ничего, ничего, ничего, повторяли голоса в его голове. У тебя ничего не осталось, поскольку ничего никогда и не было. Ты выдумал сам себя, и за твоим плечом стоят только призраки.

Тархим хохотал ему в спину.

Спасительная соломинка выскользнула из рук, и последней надеждой утопающего Йеруша стала мысль про Илидора.

Возможно, Илидор будет его искать. Возможно, найдёт. Быть может, даже раньше, чем гениальный учёный Йеруш Найло окончательно сгниёт на обочине от всей этой безнадёжности. От осознания собственной никчемности, неудачности, нелепости, — везде, куда бы ни отправился, и от ужаса перед этим огромным и таким гнусно-враждебным миром, с которым гениальный учёный Йеруш Найло, оказывается, совсем не умеет справляться.

Он захотел разозлиться на свою слабость и жалкость, на беспомощность, из-за которой оказался скукожен тут, на сырой обочине, из-за которой сделался похожим на потерянную тряпочку, безвольно ждущую спасения. Но на злость не оказалось сил.

— А ведь меня полным ревнителем назначили! — заходился в зале основательно захмелевший Хорёк.

Илидор вообще-то шёл на кухню к Ундве, но при слове «ревнитель» остановился — что-то скребнуло в груди.

— Неужели, — протянул развалившийся на лавке Кунь Понь.

На Хорька он смотрел с откровенным презрением и явственно чхать хотел и на ревнителей, и на их полноту, и на стражих — приятелей Хорька, которые пили с ним вино.

— С этим поздравлять положено, — с пьяным вызовом продолжал Хорёк и смотрел мутными глазёнками в тоже не самые прозрачные глаза Кунь Поня и Касидо. — А кроме того, с ревнителем кр-райне желательно быть в добрых отношениях, ведь столь разумное поведение ведет к спокойствию и процветанию! Да, к процветанию и благоденствию разумно поведённых и всего сообщества. Верно ли говорю я, други мои?

Стражие слаженно не то кивнули, не то икнули.

— Так что ожидаю от вас поздравлений, — и Хорёк потряс полуобъеденным гусиным крылом.

Кунь Понь скривился. Хорёк прищурился, и тут подал голос молчавший до сих пор Касидо. Изрёк заплетающимся языком:

— Раз положено, то поздравляю с назначением. А также хочу добавить, что ты редкостная падаль, Тарх-хим.

Хорёк поперхнулся, его друзья-стражие разом проснулись, а у Илидора зазвенело в ушах. В голове со щелчками вставали на места смыслы обрывочных фраз, услышанных этим вечером от углового столика.

Дракон медленно сделал шаг вперёд, другой шаг, и что-то было в его пружинисто-текучем движении такое, что привлекло внимание разъерепененного Хорька, отвлекло его от Касидо, от неловкости и возмущения, от необходимости немедленно, сейчас выдумать хороший ответ, который покажет, насколько важно дружить с ревнителем.

Илидор встретился взглядом с хмельными глазами Хорька и медленно проговорил:

— Значит, ты Тархим?

— Эй, эй!

Клинк шагнул между столом и Илидором, широко разведя руки — одна поднятая ладонь обращена к дракону, другая к столу.

— Что ты сделал с Найло? — очень спокойно спросил Илидор, поверх головы гнома глядя на Тархима.

Тот зыркнул на приятелей-стражих, ища в них уверенности и поддержки, но тщетно. Холера его знает, что видели они в стоящем перед ними безоружном человеке, который и до этого вертелся в харчевне, в котором никакой опасности не замечалось прежде, но глаза у обоих были серьёзные, несмотря на пьяную поверхностную муть.

— Йеруш Найло покинул город, — выбрал Тархим самое обтекаемое из возможных выражений.

— Вот как, — у Илидора как будто заострились скулы, он сделал ещё шаг вперёд, почти упершись плечом в выставленную ладонь Скопидома. — На ночь глядя? Один? Не попрощавшись? Надо думать, со всеми деньгами, которые ты ему обещал? Со всеми своими вещами и…

Его голос набирался каменного грохота, от которого на полках зазвенели кувшинчики.

— Илидор, — веско произнёс Клинк, и в его голосе тоже грохотнуло.

Дракон остановился, но по-прежнему буравил взглядом Тархима. Взгляд был ярый, глаза нечеловечьи — словно сотни раскалённых монет ворочались в них. У Тархима пересохло во рту.

— Он…

— Мы за ним не следили, — вымолвил вдруг один из стражих и мотнул головой, отгоняя невесть почему накативший страшок. — Тебе интересно — так иди вослед своему дружку и сам гляди. С чем он там ушёл да куда.

— Точно так, — ободрился Тархим.

Илидор чуть наклонил голову.

— Мы тут прибыльцев не пествуем, — с нажимом добавил второй стражий и положил руку на рукоять меча, прислонённого к лавке. — Вы пришли — ладно. Вы ушли — два раза ладно. Нам-то что? Пусть вас за вратами хоть собаки дерут.

— Илидор, — теперь из-за своего стола поднялся аптекарь Касидо.

Дракон плотоядно улыбнулся и громко хлопнул крыльями.

Чёрная, глухая, неизбывная безысходность обуяла Йеруша. Замёрзший, оцепеневший, заброшенный и всеми забытый, смотрел он широко открытыми глазами в непроглядную ночь и не мог разглядеть впереди ничего, кроме мрака. Он спрашивал себя, к чему же был весь его путь, к чему был весь Йеруш, — и не находил ответа. А другие голоса в голове — о да, они охотно давали ответы, но от них Найло вбивался ещё глубже в холод, мрак и безысходность. Он медленно соскользнул-погрузился в ступор и застыл там, замер, окостенел, перестал слышать, перестал думать…

Спустя примерно вечность в абсолютной тишине, темноте и беспросветности на горизонте прорезалась серая полоса светлеющего неба. А потом в лесу тихо и переливчато запела птица. Одна. Йеруш понятия не имел, какая, но было в её трелях что-то настолько искреннее, простое, жизнеутверждающее, что окостеневший кокон из Йеруша Найло вздрогнул. Что-то слабо хрупнуло в заледеневшей груди.

Небо наливалось светом — сначала это была едва заметная тёмно-серая полоса, потом она посветлела и расширилась, ушла в бело-голубой оттенок, а к одинокому птичьему голосу присоединился второй. Йеруш поднял голову и стал недоверчиво рассматривать светлеющее, наливаемое красками небо. Бледно-голубой ушёл в бело-серость и едва заметную зелень, под ним протянулся серо-жёлтый, быстро разошёлся вширь и заоранжевел. Звонко засвистела третья птица, и Йеруш с удивлением понял, что голоса в его голове молчат, а он сам ощущает себя уже чуточку менее окостеневшим и самую капельку способным чувствовать нечто кроме холода и безысходности.

Позади и справа, где высилась сумрачная громада городской стены и наглухо запертых чёрных ворот, что-то скрипнуло и потом сухо стукнуло, но Йеруш не осознал этого звука. Он смотрел на восток, на оживающее светом небо. По нижней кромке прорезалась золотисто-сияющая полоса. Она выталкивала сумрачную ночную безысходность с возрождённого утреннего неба, и безысходность бежала на запад сужающейся чёрной полосой, пока не пропала вовсе. Небо сделалось серо-бежево-рыжим, и уже десятки птичьих голосов летели в это небо — трели, свист, щёлканье, переливы сливались в звонкий, юный, торжествующий гимн нового утра, которое всегда приходит в свой черёд, когда заканчивается время непроглядного ледяного мрака.

Птичьи голоса и золотистая полоска на горизонте как будто впрыснули живую воду в тело Йеруша. Тоска, апатия, мысли о своей беспомощности и полнейшей зряшности существования казались теперь такими мелкими и недостойными того, чтобы тратить на них своё время и чувства, что Йерушу сделалось почти стыдно за них. Он смотрел на золотую полоску в небе, слушал птичий гимн и ясно понимал, что едва ли в его жизни происходило нечто более простое и животворящее, чем этот нежданный рассвет.

Йеруш расправил плечи, легко и радостно поднялся на ноги навстречу солнцу и только тогда осознал, что улыбается ему. Ведь это самая естественная вещь на свете — улыбаться навстречу солнцу нового дня, которое неостановимо и легко поднимает себя из пучин загоризонточного мрака.

Шаги за спиной он услышал в тот миг, когда птичьи голоса умолкли на долю мгновения. Услышал и улыбнулся ещё шире, задрал подбородок, а над горизонтом возник яркий до невозможности солнечный бок, золотисто-белый, ехидный и неугомоняемый.

Потом птичьи голоса грянули с новой силой, а Йеруш обернулся к тому, кто прихрустел шагами от городских ворот и встал за его плечом.

Совсем как тогда, в Старом Лесу, но ещё более вовремя. Как нельзя более.

Глаза дракона были такими же сияюще-ехидными, как золотистый солнечный свет. Как и в тот день, на поясе Илидора висел меч, а на плечах теперь болталась не котомка, а большой Йерушев рюкзак. Илидор держался за лямки обеими руками, и Йеруш хорошо видел свежесбитые костяшки его пальцев.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись, весело и легко, как могут смеяться только люди, сотворившие совершенно дурацкую, необязательную, замечательную дичь. Смеялись и смеялись, вдруг сделавшись совершено, безоглядно довольными собой, друг другом и всем миром, этой новой встречей, её похожестью на другую встречу и новому дню, и мелкости прежних неудачностей.

Со стен на них с непроницаемыми лицами смотрели городские стражие.

В голове и на языке Йеруша толкались десятки вопросов, которые стоило задать дракону: сильно ли досталось Тархиму, уцелел ли городской склад, не нужно ли бежать подальше от города очень быстро, расстроился ли уходу Илидора хозяин харчевни и… Йеруш не мог ни о чём спросить, потому что смеялся.

Подумать только: вот совсем недавно ему казалось, что жизнь закончилась. И что на него нашло?

Отсмеявшись, эльф шагнул к дракону и потыкал пальцем сначала его, а потом свой вновь обретённый рюкзак. Йерушу снова хотелось убедиться, что они настоящие. И, убедившись, Найло обеими руками вдруг схватился за плечи дракона, впился взглядом в его шкодные, тёплые и согревающие глаза, задал единственный вопрос, в котором был смысл прямо сейчас:

— Куда дальше?

Йеруш почему-то не сомневался, что у дракона есть ответ, а также не сомневался, что сейчас им нужно не в Сварью, куда вроде бы двинулся Фурлон Гамер. Несмотря на нещадно утекающее время, несмотря на то, что стоит догнать этого мага, пока его не понесло куда-нибудь ещё, Йеруш был абсолютно уверен: сейчас им с драконом нужно в иное место. И дракон точно знает, куда именно.

— На побережье, — сказал Илидор. — Западный край южного клина.

— Дней за десять дошагаем? — вспоминая карту, прикинул Йеруш.

Дракон, чуть склонив голову, смотрел, как солнце отлепляется пузом от горизонта, взбирается выше в небо. Слушал птичий гомон, слушал что-то в себе.

— Можем пролететь часть пути, если хочешь побыстрей убраться отсюда.

Первой мыслью Йеруша было: «Но я ненавижу летать!», второй — «Так ведь стражие увидят!», третьей — «Ой, да не шпынялось бы всё оно ржавой бзырей?».

В то рассветное утро что-то случилось близ города Лиски с солнцем, ветром и временем. Кто говорил, время остановилось, а кто говорил — растянулось до самого горизонта, а ещё уверяли, будто сразу после рассвета ещё одно маленькое яркое солнце вспыхнуло за воротами прямо над землёй — но всё это были лишь слухи, а что произошло на самом деле, толком не знал никто. Кроме стражих, которые стояли тем утром в дозоре на стене у юго-восточных врат.

Те привратные стражие несли заведомую чушь про человека, который вышел за ворота, а потом взял да превратился в золотого дракона и в виде дракона улетел на юго-запад, играя с ветром, переливаясь в солнечных лучах и распевая песню, а на спине у него сидел другой человек и тоже что-то горланил.

Разумеется, ни одному слову привратных стражей никто не поверил.