Доспехи для героя

Глава VIII ДРУЖБА, ЗОЛОТОЙ ДРАКОН И ЩЕНОК

В библиотеке посетителей не было. За столом сидела пожилая женщина с усталым лицом и дремала, опустив голову на руки. Заслышав Генриха, она встрепенулась и смущенно поправила волосы.

— Меня интересуют научные труды о ведьмах, — сказал Генрих.

Библиотекарша странно блеснула глазами:

— Научных трудов о ведьмах нет. Существование ведьм наукой не подтверждено.

— Не подтверждено или не разрешено, это значения для меня не имеет. Должны же быть книги, в которых рассказывается о ведьмах. Труды каких-то средневековых авторов, к примеру.

Взгляд библиотекарши еще раз обжег Генриха.

— Что же именно, молодой человек, вас интересует. Демонология? Тогда я порекомендовала бы вам труд Бодена «Демономания» или книгу ученого аббата Крепэ «О злобе сатаны и злых духов». Непосредственно о ведьмовстве рассказывается в книге Джона Найдера «Муравейник». Если вас интересуют судебные процессы над ведьмами, вам может оказаться полезной книга Чарлза Лие «История инквизиции» или бывший в старые времена особенно авторитетным источником по ведьмовству «Молот ведьм». Сомнительные примеры проделок дьявола и ведьм вы сможете найти в книге капуцинского монаха Дотена «Ученое неверие и невежественное легковерие», впервые изданной в тысяча шестьсот семьдесят четвертом году, или в книге Лемана «Суеверие и колдовство». Если вас интересуют исследования сравнительно недавние, то я бы посоветовала вам прочесть двухтомник французского врача Батайля «Дьявол в XIX столетии». Если вам любопытны источники древности, то я могу вам порекомендовать «Метаморфозы» Овидия. В том случае, если же вы сами решили стать на путь тайного, вам любопытны будут «Изумрудные таблицы» Гермеса Трисмегиста или книги Альфонса Луи Константа, взявшего позднее имя Элифас Леви, «Магические доктрины и ритуал», «История магии», или магический труд Алистера Кроули, якобы продиктованный ему духом Айвассом, «Книга закона»…

— Стойте-стойте! — совершенно запутался в безудержном потоке имен и названий Генрих. — Я совсем не собираюсь заниматься колдовством и… — Генрих внезапно осекся. Ему показалась очень подозрительной невероятная осведомленность в вопросах о ведьмах рядовой служащей библиотеки. «И выглядит она так, словно всю ночь не спала. Уж не была ли она минувшей ночью среди ведьм, обернувшихся кошками?»

— А скажите, у вас есть «Двойник» Роберта Хайнлайна? — коварно спросил Генрих. «Если даже Клаус Вайсберг, не особенный любитель книг, знает Хайнлайна, — подумал Генрих, — то уж образованная библиотекарша должна знать его и подавно».

Библиотекарша наморщила лоб.

— Как вы сказали? Халайна?

— Нет Хайнлайн. Это знаменитый фантаст.

— Подождите секунду, сейчас узнаю… — ответила библиотекарша, но Генрих уже пулей выскочил на улицу.

Отчаянию мальчика не было предела. Генриху казалось, что весь город накрыт невидимой ведьмовской паутиной, а он находится в самом центре этой паутины: маленькая беспомощная муха. Все женщины, в том числе учительница математики, представлялись ему ведьмами, и когда математичка называла имя Генриха в надежде получить ответ на какой-либо вопрос, мальчик с ужасом думал, что она делает это специально, чтоб еще сильнее подчеркнуть его беспомощность и обреченность.

Разумеется, ни завтра, ни через день Генрих на встречу с Альбиной не пошел. Ему, конечно, очень хотелось увидеться с этой красивой девочкой, но старуха Карла пугала его до смерти. Вдобавок ко всему Генриху начали сниться кошмары. Чаще всего он видел один и тот же сон: герцогиня Марта Винкельхофер, одетая почему-то в шубу Каракубаса, вышагивает на змееподобных ногах, как старый герцог из ее рассказа.

— Тебе никуда не деться, наглый мальчик! — говорит герцогиня из сна голосом старухи Карлы Майселвиц и тянет к горлу Генриха тонкие руки с длинными когтями. Собаки, сопровождающие ее, увешаны ордами вопящих кошек, которые дерутся между собой и врем я от времени выкрикивают противными блеющими голосами:

— Каракубас, не оставляй нас! Не уходи из города!

Генрих в ужасе просыпался, мокрый от холодного пота и дрожащий от страха. А приблизительно через две ночи после того, как мальчику довелось стать свидетелем ужасных событий, его разбудил ужасный грохот: ночное небо рокотало от слившихся в могучий единый гул громов и зловеще освещалось сотнями молний, которые, точно копья разгневанных богов, били в направлении пустыря и дома Каракубаса. Часа два длилось буйство стихии, а закончилось оно тем, что со стороны пустыря донесся чудовищный взрыв, и в следующую секунду к небу взметнулся огненный столб, похожий на когтистую лапу. Не сумев дотянуться до затянутого мрачными тучами неба, огненная лапа упала обратно на землю. Тут же повсюду воцарилась глубокая, спокойная тишина.

В школе на следующий день только и разговоров было, что о взрыве в старом доме, некогда принадлежавшем семейству герцога Ойшенгера. Что же касается колдуна Каракубаса, то после этого взрыва никто в городе его не видел. Хоть в этом Генриху полегчало. Он надеялся, что наконец-то с проклятым стариком покончено.

К Клаусу Вайсбергу Генрих больше не подходил и старался, принципиально, на бывшего товарища не смотреть. Это очень мучило Клауса, который после происшествия на пустыре стал не похожим на себя. Большую часть времени он проводил в одиночестве, избегая приятелей, и все время что-то обдумывал. Так продолжалось три недели с небольшим.

Наконец однажды вечером Клаус пришел к Генриху домой и вызвал бывшего друга для переговоров на лестничную площадку.

— Ты меня прости, — пряча глаза, вздохнул он. — Даже не знаю, что со мной тогда случилось. Такой страх взял, что себя не помнил до тех пор, пока не оказался дома. Хочешь, побей меня — я сопротивляться не буду. Потому что, если ты меня не простишь, моей жизни конец. Я всегда буду чувствовать себя подлецом. А это — самое страшное, что только может быть. Веришь или нет, но мне стыдно до смерти. Короче, моя судьба в твоих руках, решай сам, как тебе со мной поступить…

Клаус наклонил голову и шмыгнул носом. Генрих заметил, как по щеке товарища покатилась слеза.

— Что ж, это хорошо, что ты пришел ко мне с извинением, примирительно сказал он. Обида со временем забылась, и Генрих на самом деле только ждал случая, чтоб помириться. — Это доказывает, что еще не все потеряно и ты не такой уж и трус. Скажу по правде, я сам в ту ночь ужасно перепутался… Что ж, зла я на тебя больше не держу.

Генрих протянул Клаусу руку, и тот с благодарностью пожал ее.

— А знаешь, вздохнул Генрих. — Мне теперь всюду мерещатся ведьмы, даже не знаю, что делать… И ведь никому не расскажешь — не поверят.

Это точно. Не поверят, — согласился Клаус. — Но если хочешь, я могу дать совет. Мне, по крайней мере, это сильно помогло. Вот послушай. Когда прошло пару дней после той ночи и страх мой притупился, мне стало так стыдно, что ты и представить себе не можешь. Я уж решил, что я конченый человек. Чтоб наказать себя, а может, чтоб проверить, струшу ли я и во второй раз, я один отправился к дому Каракубаса. Уж лучше умереть с честью, как говорят, чем считать себя рабом трусости. Оказавшись на пустыре, я с удивлением обнаружил, что от дома колдуна остались только развалины. Ни одной стены целой, ни одного окна. Представляешь? И с тех пор все мои кошмары и ведьмы оставили меня в покое. Вот!

— Нет, я на пустырь больше никогда в жизни не сунусь, — уверенно покачал головой Генрих. — Если бы ты знал, что я там увидел, когда ты сбежал, ты бы не стал мне предлагать такой глупости.

— Хорошо, хорошо, извини. Потом как-нибудь расскажешь, что там еще ужасного было. Но меня ты хоть выслушаешь? Я еще не все рассказал. Увидев руины, я, конечно, с облегчением вздохнул, однако повернул домой не сразу, а решил порыться в обломках. В куче пепла я отыскал одну вещицу. Это очень красивая вещица, лучше ее я еще ничего не видел. Я даже сначала хотел оставить ее себе, но потом решил, что только ты достоин владеть этой штукой. Потому что ты герой, а значит, бесценный трофей твой по праву.

— Никакой я не герой, — смущенно буркнул Генрих.

— Ты со мной лучше не спорь, уж кому как не мне знать о твоей храбрости. Так что держи, — торжественно объявил Клаус и силой всунул свою бесценную находку в руку приятеля. — И не пытайся отдать ее мне — не возьму. Выброшу в мусор, в Дунай, но себе не возьму — не достоин. Понимаешь?

Бесценная вещица оказалась кулоном размером со спичечный коробок и изображала она спящего дракона. Длинная цепочка, на которой дракон должен был висеть, была разорвана и свисала двумя тонкими безжизненными нитями.

— Ух, ты! Ну и красотища! — не удержался от восхищенного восклицания Генрих. Он взвесил кулон в ладони. — Тяжелый какой. Наверное, грамм сто весит.

— Я уверен, что он из чистого золота, — важно ответил Клаус и хлопнул друга по плечу. — Владей! Ах да, чуть не забыл, я ведь принес тебе еще один подарок.

Генрих с трудом оторвал взгляд от дракона.

— Что ты сказал?

Клаус снял с плеч сумку, засунул в нее руку и вытащил настоящего, живого щенка.

— Моя-то Рекси ощенилась. На следующую ночь, как мы побывали у Каракубаса, сразу и ощенилась. Представляешь? Так я хочу одного щенка отдать тебе.

— Зачем мне щенок? — разглядывая радостно скулящего малыша, удивился Генрих. — Да и потом, ты ведь хотел на них деньги заработать…

— Какие уж тут деньги, — печально вздохнул Клаус. — Разве ты не видишь, что в этом щенке от боксера нет совершенно ничего? Как я и боялся, моя Рекси произвела на свет неизвестно от кого невиданных зверюшек. Прямо уродцы какие-то — морды длинные, уши длинные, сами мохнатые, как персидские котята. Разве таких продашь? Позорище одно, а не щенки!.. Вот я и решил отдать тебе одного. Тебе ведь все равно, что за порода, да и родословная ни к чему. Ведь так?

— Так-то оно так, но я, если честно, никогда собаку заводить не собирался…

— Теперь займешься этим. А собака замечательная! Ну, конечно, красивой я бы ее не назвал, но зато нигде в мире ни у одной собаки щенки так быстро не вырастали!

— А ведь точно! — воскликнул Генрих. — Это ведь получается, что ему всего три недели?

— И я о том же, — Клаус кивнул и поставил щенка на пол. Малыш, смешно переваливаясь с боку на бок, принялся радостно скакать на месте и даже лаять. Лай, конечно, у него не получался и походил на какое-то чихание; но то, что малыш в три недели начал резво бегать, уже само по себе было чудом.

— Они теперь все едят, — сказал Клаус. — Даже не сосут Рекси, а пытаются отобрать у нее мясо. Представляешь? Даже удивительно, что у таких крох зубы появились. Обычно зубы у щенков прорезаются и глаза открываются позже. А эти уже через три дня после рождения разглядывали все вокруг. Отличные выйдут собаки, когда вырастут. Ты мне еще спасибо скажешь!

Щенок тем временем сделал на лестничной площадке лужицу и, невероятно обрадованный этим, перевернулся на спину, требуя погладить себя по животу, что Генрих и сделал.

— Замечательный щенок, вздохнул мальчик. — Но ты лучше подари его кому-то другому. У меня мать не очень-то любит собак. Еще выгонит меня вместе с ним…

— А хочешь, я поговорю с твоей мамой, и тогда она никогда не откажется от такого чудесного щенка? Поговорить? И потом, ты можешь кому-то малыша подарить. Замечательный выйдет подарок. Деньги, опять-таки, сэкономишь. А если он тебе уж совсем не нужен, то через пару дней отдашь мне. А пока пусть побудет у тебя, вдруг привыкнешь? — сказал Клаус и, не оставляя Генриху времени для сомнений, быстро попрощавшись, сбежал по лестнице на улицу.

Генрих вздохнул, взял щенка на руки и подумал, что Клаус, пожалуй, только потому и запросил мира, что не знал, кому спихнуть безродного беднягу.

Весь остаток вечера Генриху пришлось посвятить щенку, которого он назвал Ремос. Времени на то, чтоб рассмотреть золотого дракона, совсем не оставалось. Как только Генрих переставал обращать на щенка внимание, малыш начинал жалобно скулить, да так громко, что Фрида, мать Генриха, возмущенно требовала прекратить «это издевательство над животным». Мальчику приходилось откладывать все занятия и развлекать Ремоеа. Эрнст, отец Генриха, хмурился, но ничего не говорил. Вечер закончился тем, что Генриху, для того чтоб установить тишину, пришлось взять плаксивого малыша в свою постель. В результате он несколько раз среди ночи просыпался от прикосновений к лицу горячего мокрого языка. Это было не самое ужасное ощущение, учитывая то, что впервые за несколько недель Генриху не снились кошмары.